Колдунья-беглянка

Глава четвертая Ночные откровения

Без малейшего труда забравшись на подоконник, Ольга оттолкнулась от него ногами – в этом не было ни малейшей необходимости, однако она еще не привыкла к свободному полету и никак не могла обойтись без этого приема.

Уединенный домик на Васильевском – вместе со всей редко застроенной улочкой – провалился вниз, в лицо уже знакомо ударил прохладный воздух, насыщенный струившейся со стороны залива сыростью. Куда ни глянь, сплошной мрак, ни одного огонька, только немногочисленные уличные фонари желто маячат редкими светлячками.

Уже привычно определив направление, Ольга полетела к Неве, держась поближе к крышам, – дома на Васильевском невысокие и свидетелей нет. А на большой высоте довольно прохладно – как ни рылась она в памяти, не нашла никакого магического способа с этим справиться (хотя он, быть может, и существовал).

Внизу раздался сдавленный вскрик, и Ольга, вспомнив, что именно в той стороне совсем недавно слышала жалобные вопли изловленного ворами-разбойниками бедолаги, задержалась, глянула вниз.

Взору открылась печальная картина: жертву собственной неосторожности трое прохвостов уже почти совершенно освободили от верхнего платья, а четвертый с видом предводителя стоял в сторонке, изучая часы и бумажник незадачливого прохожего.

Ольге стало неприятно, и она, снизившись так, что висела теперь над их головами аршинах в трех, не более, набрала побольше воздуха и заорала противнейшим голосом базарной торговки, хриплым и визгливым:

– Вы что это творите, холера вам в бок?! Да я вас к квартальному сволоку! Вон он, вон он! Матвей Иваныч, сюда пожалуйте, тут шалят!

На всех, кто находился внизу – и на грабителей, и на ограбленного, – это произвело действие поистине ошеломляющее, и они замерли в нелепейших позах.

Имитация чужих голосов и самых разнообразных звуков даже для начинающей колдуньи была нехитрым делом, поскольку это умение как раз и входило в состав «наследства». Ольга, воспроизведя точное подобие сухого деревянного перелива трещоток, какими были снабжены ночные сторожа и будочники, испустила якобы доносившиеся с разных сторон мужские крики:

– Вот они, вот они! Слева заходи, Пантелей Провыч, чтоб не ушли! Сейчас я их, иродов, представлю куда надлежит, а там и розгами для начала…

Звуковая картина, что скрывать, была весьма правдоподобной – особенно для тех, кто слыхом не слыхивал о существовании молодых колдуний, носившихся над городом ночной порой. Долго стараться не пришлось, у грабителей страсть к сохранению вольности превозмогла испуг, и они, побросав награбленное, припустили в разные стороны, громко охая и даже поскуливая в страхе. Ограбленный растерянно остался стоять, озираясь и, конечно же, не усматривая вокруг никакой спасительной подмоги.

Еще более снизившись, Ольга рявкнула пропитым голосом пожилого полицейского унтера:

– Что стоишь, раззява? Хватай вещички и беги подобру-поздорову, покуда они не вернулись!

Подействовало. Незадачливый прохожий сгреб в охапку свое платье, подхватил брошенные главарем ценности и помчался куда глаза глядят. За него можно было не беспокоиться – свое Ольга сделала, а там уж как ему повезет, не до дому же за ручку провожать… Пожалуй, это все же доброе дело, а? Авось где-нибудь и зачтется…

Поднявшись выше, она, ускоряя полет, направилась к центру города и вскоре пролетала уже над Кунсткамерой. Раскинувшаяся внизу панорама города изменилась: уличных фонарей горело в не в пример больше, светились там и сям окна, иные изливали прямо-таки потоки света – в богатых особняках, несмотря на позднее время, продолжались балы и здания, освещенные изнутри, демонстрировали картины пышности и великолепия. Ольга пролетала мимо, не ощущая ни малейшей зависти, – Петербургские балы для нее уже стали привычными.

Нужный дом она отыскала исключительно с помощью чутья. Медленно опустившисьсь пониже крыши, Ольга подлетела к окну интересующего ее человека, присутствие которого почувствовала по некоему, говоря обычным языком, ореолу, и провела сверху вниз сложенными лодочкой ладонями. Створки высокого окна с явственным скрипом растворились. Ольга, паря в воздухе горизонтально, вплыла внутрь, одним движением пальца затворила за собой окно и, извернувшись, прочно встала на обе ноги.

Господин флигель-адъютант Вистенгоф, особа, пользующаяся благорасположением императора, безмятежно посапывал в полном одиночестве, лежа на спине.

Бесшумно приблизившись к постели, Ольга простерла руки над головой спящего и зашептала:

– Спи-усни, спи-усни, водой текучей, ленивой тучей, плывущей неспешно, песком, струящимся тихо, заклинаю…

Она помаленьку проникала в сознание спящего, полностью устанавливая над ним власть, подчиняя, перестраивая его сны, как театральные декорации…

Результат сказался очень быстро: спокойное, безразличное лицо спящего изменилось, на нем расплылась глуповатая, блаженная улыбка. И было от чего: адъютант сейчас шагал по опушке благолепного, красивого леса, залитой солнцем, усыпанной разноцветными яркими ягодами, калейдоскопически пестрыми цветами – большей частью совершенно фантазийными, не имевшими аналогов в земной флоре. Адъютанту было покойно, хорошо, даже умилительно…

Там, во сне, Ольга вышла ему навстречу – с распущенными волосами и обаятельнейшей улыбкой, с венком из ромашек на голове, в просторном платье из прозрачной тончайшей ткани, способном свести с ума мужчину что во сне, что наяву. Судя по обалдело-восторженному лицу адъютанта, он проникся должным образом. Полное впечатление: если бы сон зависел исключительно от него, он стал бы чертовски предприимчив – но этим театром распоряжалась Ольга, а потому адъютант вопреки собственным побуждениям так и остался стоять по колено в цветах. Ольга вернула ему толику самостоятельности – и он чуточку растерянно пробормотал:

– Кто ты, красавица?

Бывает порой, что человек даже во сне прекрасно осознает, что видит сон. Но Ольга создала у адъютанта полную иллюзию другого состояния: когда всему происходящему во сне веришь, как доподлинной реальности.

Подойдя вплотную и обворожительно улыбаясь, она прошептала чарующим голосом:

– Я – здешняя лесная фея, милый Мишель. Я обитаю под сенью безмятежно шумящих крон, среди многоцветья радуг, преломляющихся в каплях утренней росы… Пища моя – нектар из чашечек цветков, а занятие мое – любовь…

И произнесла еще несколько подобных высокопарных фраз из безнадежно устаревших романов прошлого века, решив, что изрядной долей старинной, ныне смешной вычурности действия не испортишь. В конце концов, кто сказал, что явившаяся во сне фея не имеет права изъясняться в духе романов, умилявших наших прабабушек?

Распоряжаясь каплей предоставленной ему свободы, господин адъютант во сне повел себя довольно решительно: не вступая в куртуазные разговоры, без лишних церемоний сграбастал Ольгу в объятия и принялся вольничать руками обстоятельно и недвусмысленно. Какое-то время она не сопротивлялась, охваченная озорной мыслью: а что будет, если ему не препятствовать? На что это будет похоже во сне?

Но вовремя вспомнила, что явилась сюда не развлекаться, и вновь взяла руководство происходящим в свои руки, то есть решительно высвободилась из дерзких объятий и, взяв адъютанта за руку, заставила опуститься в высокую траву. Грациозно прилегла рядом, опираясь на локоть, обволакивая собеседника лучезарным, пленительным взглядом.

– Милый Мишель, – проворковала она, – я вам буду принадлежать нынче же… Но давайте сначала поговорим. Я беспокоюсь за вас, мой рыцарь… Да-да, от меня мало что можно утаить. Мне достоверно известно, что завтра вам предстоит нелегкая миссия…

– Пустяки, право, – сказал Вистенгоф с бахвальством, наверняка свойственным ему и наяву, поскольку сон не более чем продолжение и отражение яви. – Всего один удар кинжалом, который навсегда освободит империю от тирана…

– Завтра, разумеется? На больших маневрах?

– Конечно. Все подготовлено с величайшим тщанием. Я буду стоять на обычном месте в свите, за спиной нашего сатрапа, и как только двинутся с места преображенцы, история Российской империи самым решительным образом переменится. Это мне суждено ее переменить!

– Я несказанно восхищена тобою, милый, – пролепетала Ольга, лежа в грациозной позе и ради вящего эффекта спустив с левого плеча край прозрачного просторного платья так, чтобы у адъютанта без посторонних понуканий отшибло остатки здравого соображения даже во сне. – Кто бы мог подумать, что мне суждено полюбить столь великий исторический персонаж… Ты как тираноборец в древней истории, мой славный Брут… А что будет потом, когда не станет тирана?

Она чуточку освободила Вистенгофа – ровно настолько, чтобы он вновь начал вольничать руками.

– Я тебе признаюсь честно: это не мое дело, что будет потом, – хрипло прошептал ей на ухо адъютант, без особой фантазии шаря ладонями по ее телу. – Мне досталась самая славная часть предприятия, а скучные подробности пусть заботят других…

– Но мне интересно…

– Я, право, не знаю, прелесть моя. Тебе бы поговорить с ротмистром Темировым…

– Это тот усач, из лейб-гусар?

– Именно. Такие, как он, и занимаются скучными подробностями, суетой и возней, перемещением войск и черт знает чем еще… Говорю тебе, мне эта проза жизни решительно ни к чему. Я был избран для великого предприятия, на черта ли мне остальное? Я и без того буду овеян несказанной славой, мне твердо обещано… Моя роль в новой империи будет… Ах, да оставим это! Ты так прелестна… Не скинешь ли это глупое платье? Я никогда еще не видел лесных фей…

«И наверняка больше в жизни не увидишь, болван», – подумала Ольга, бесцеремонно скидывая со своей груди назойливые ладони и прислушиваясь к тому, что осталось за пределами разыгравшейся во сне комедии. Что-то беспокоившее ее появилось на дальних подступах и ко сну, и к яви. С чем это можно сравнить, она не знала: то ли далекий-далекий, на пределе слышимости, неприятный звук медного рожка, трубившего некий беспокоящий сигнал, то ли замаячившее на горизонте нечто – черное пятно на фоне безмятежной лазури. В любом случае это было неприятное ощущение, тревожащее – ну, а поскольку она узнала, пожалуй, все, что требовалось, следовало опустить занавес и покинуть сцену, благо не имелось зрителей и ждать аплодисментов не приходилось…

Солнечный луг помаленьку растаял, Ольга вновь оказалась в темной спальне и тихонечко принялась бормотать себе под нос, перемещая адъютанта из увлекательного сна в совершеннейшее забытье, где не было ни ярких цветов, ни очаровательных фей, вообще ничего.

Беспокойство нарастало, и Ольга, не в силах ему противостоять, сделала шаг к окну, распахнула на расстоянии створки, выплыла наружу, прикрыла окно за собой, опять же не прикасаясь к нему руками, задержалась на миг в воздухе, вертя головой, пытаясь определить, откуда исходят тревога и угроза…

Три черных тени, как будто обведенные по контуру слабо светящейся каймой, обрушились на нее сверху, из ночного неба, размыкаясь, словно настигшие зайца борзые. Невольно ойкнув, Ольга рванулась прочь с проворством, на какое только была способна – ее обдало таким порывом злобы и враждебности, что не следовало задерживаться ни на миг. И гадать, с кем ее на сей раз столкнула судьба, не следовало – побыстрее унести ноги, вот и все…

Ветер посвистывал в ушах, гудел потревоженный воздух, выжимая слезы… Она неслась высоко над крышами, всем своим существом ощущая накатывавшую сзади лютую ненависть, в которой не было ничего рассудочного, словно ее преследовали некие животные.

Наконец Ольга решилась оглянуться – по пятам за ней, бесшумно и стремительно, неслись три черных силуэта, более всего, пожалуй, напоминавшие птиц, а вернее – их гротескные подобия… Темнее окружающего мрака, плоские, как доски, окруженные зеленовато-желтой светящейся каемкой, с которой срывались, улетая прочь, длинные искры, они то и дело раскрывали длинные клювы, светящиеся изнутри, в которых виднелось нечто вроде острых зубов…

Твари не отставали. Это был бешеный полет, жуткая гонка высоко над крышами… Сделав отчаянный рывок, Ольга обогнула высокий купол какого-то здания: еще миг – и она расшиблась бы о него насмерть. Она судорожно пыталась овладеть ситуацией, здраво оценить свои дальнейшие действия, но гонка была столь отчаянной, что никак не удавалось собраться с мыслями. Одно ей было ясно: ее догоняет если не смерть, то нечто дьявольски опасное, способное причинить непоправимый вред…

– Ай! – невольно вскрикнула она.

Левую ногу пониже колена словно огнем обожгло – одно из чудовищ коснулось не то клювом, не то зубами… Ольга наддала, насколько возможно, всей кожей ощущая, что ее вот-вот схватит нечто невероятно холодное, злобное, хищное…

Редкие огни внизу сливались в сплошные полоски, пунктирные линии, зигзаги… Впереди слабо засветилось что-то громоздкое, правильных очертаний…

Осколочком смятенного сознания опознав золоченый купол Исаакия, Ольга резко повернула к нему, ведомая не рассудком, а некими инстинктами. Хриплые каркающие звуки наплывали сзади, раздирая ночную тьму уже над самым ухом.

Выгнувшись, почти вертикально встав в воздухе, Ольга резко затормозила и больно ударилась о подножие золоченого купола.

Она оказалась у высокого, по пояс, каменного парапета, на узкой площадке между ним и куполом собора. Прижавшись спиной к холодному, как лед, куполу, раскинув руки, решилась посмотреть, что происходит вокруг. Все неприятные ощущения от приземления-падения на крышу собора как рукой сняло – она с превеликой радостью обнаружила, что черные птицеподобные силуэты, которых было уже пять, кружат далеко от собора.

Ольга счастливо улыбнулась, облегченно вздохнула, закрыв на миг глаза. Смутная догадка не подвела: эти создания не смели приблизиться к церкви, а вот с ней самой не происходило ничего неприятного, ее это величественное здание по крайней мере не отвергало, что вселяло надежды на будущее…

Она успокоилась настолько, что показала язык крутившимся поодаль тварям и фыркнула:

– Что, съели?

Ей ответил раздраженный клекот: черные твари издали целились клювами в ее сторону, временами выпуская длинные зеленоватые искры – не долетавшие, однако, до стен Исаакия.

Выходит, к Вистенгофу на всякий случай приставили сторожей – оконфузившихся прежестоко, впрочем. «Вы не всемогущи, господа, – подумала Ольга со злорадством, – вы определенно, как и я, вынуждены подчиняться неким ограничениям, держаться в неких рамках, и я, колдунья-новичок, вам пока что не по зубам… Ну конечно, будь иначе, вы бы не разводили условностей, не действовали потаенно, вы бы давно заполонили все и господствовали над землей и человечеством… пережитки клятые!»

Однако под влиянием ночной прохлады, тишины, при виде безостановочного скольжения поблизости черных силуэтов – Ольга начала грустить. Сейчас она в безопасности… но ведь придется выбираться отсюда. Нетрудно спуститься вниз, на улицу – но вряд ли ее оставят в покое, когда она окажется на мостовой. Или попробовать все же? Нельзя же остаться на крыше после восхода солнца – это зрелище не для добрых (и не особенно) петербуржцев…

Небо было уже не черным, а жемчужно-серым, а на востоке еще светлее. До рассвета оставалось всего ничего…

Пора решаться. Ольга еще раз огляделась: ну да, занимаемое собором пространство значительно обширнее купола, кто бы сомневался…

Оживившиеся твари приблизились, маяча у незримого рубежа, надежно державшего их в отдалении. Ольга, вздохнув, встала на парапет и спрыгнула вниз. Миновав карниз, медленно опустилась на верхнюю широкую ступеньку у подножия колонны.

Твари кружили теперь на уровне ее лица. Хотя стало чуточку светлее, Ольга по-прежнему не могла их рассмотреть, добавить что-то новое к первым впечатлениям: плоские черные силуэты, слабо светящиеся пасти, хриплые каркающие звуки, исполненные злобы…

Избавление наступило, когда небо стало светло-серым, когда исчезли звезды, но полностью еще не рассвело. В один прекрасный миг стая черных тварей вдруг испустила вопль, в котором слышалась разочарование, и, сбившись в кучу так стремительно и плотно, что походила теперь на смазанную черную полосу, метнулась на юго-запад, в момент исчезнув с глаз. Какое-то время Ольга, подозревая подвох, не трогалась с места, но, видя, что серые оттенки неба понемногу начинают превращаться в первую голубизну, все же решилась. Медленно спустилась по ступеням, а потом, глядя вверх, пересекла некую черту.

Наступило то самое время, когда полагается наконец прокричать уважающим себя третьим петухам – но где же их услышишь в самом центре огромного каменного города…

Ольга колебалась, прикидывая, что делать дальше. Все необходимое для выполнения плана находилось в домике на Васильевском – и гусарский мундир, и купленная загодя верховая лошадь по имени Бедуин. Нет никакой необходимости возвращаться в княжеский особняк – убедительное объяснение своего отсутствия можно будет придумать потом, до сих пор тайные отлучки сходили ей с рук, есть надежда, что и на этот раз пронесет… Сие в конце концов несущественно – ведь большие маневры начинаются сегодня…

А значит, именно сегодня заговорщики начнут действовать по намеченному плану. И флигель-адъютант Вистенгоф, если еще не проснулся, то вскорости непременно проснется – и, надевая со всем тщанием парадный мундир, спрячет под него тот самый кинжал с затейливой рукояткой, который она прекрасно запомнила, быть может, на всю оставшуюся жизнь…

Уже не колеблясь, Ольга оттолкнулась обеими ногами, взмыла в воздух, поднялась повыше над крышами и со всей возможной скоростью помчалась в сторону Васильевского. Те люди, что могут появиться на улице в столь ранний час, в большинстве своем возвращаются по домам после ночи, проведенный в увеселениях, сопряженных с винопитием. А потому они скорее всего решат, что пронесшаяся высоко над крышами человеческая фигура им попросту почудилась в рассветный час, когда все очертания зыбки и неуверенны, когда весь мир вокруг кажется чуточку нереальным…

Пролетая над Невским, Ольга увидела идущую по нему гвардейскую конницу, заранее, надо полагать, выдвигавшуюся на место маневров. Но ее саму вряд ли кто-нибудь углядел – кавалеристы на марше не имеют привычки таращиться в небо, они как-никак не ученые астрономы и поглощены земными заботами, особенно в столь знаменательный день…