Колесо Бесконечности

ГЛАВА 1

Маскелль молила Предков прекратить дождь, уже три дня ливший беспрерывно, но, как обычно, Предки не слышали просьб.

Она стояла на низком холме, окруженном непроницаемой стеной джунглей, тянувшихся по обеим сторонам реки грязи, бывшей когда-то дорогой, и смотрела, как мимо медленно тащатся ярко раскрашенные деревянные фургоны. Маскелль знала, что крыши их давно не смолили, а потому внутри было едва ли суше, чем снаружи. Один из быков, напрягавших все силы, чтобы не дать фургонам завязнуть в липкой глине, громко застонал.

«Я так тебя понимаю», — подумала Маскелль.

Растим, предводитель маленькой труппы, взобрался на холм к Маскелль; в его сапогах хлюпала вода, одежда пропиталась сыростью. Остановившись в нескольких шагах, он проговорил:

— О великая защитница, зачем едем мы в Дувалпур?

— Затем, что я так сказала, — ответила, опираясь на свой посох, Маскелль.

— Ох… — Растим задумчиво оглядел фургоны, потом посмотрел на свою рубашку с полинявшей вышивкой и тяжело вздохнул.

Если бы Маскелль когда-либо давала обещания, она посулила бы ему лучшую участь. Растим смотрел на нее, подняв брови.

— Значит, нет надежды, что нам позволено будет остановиться и утонуть прямо здесь?

— Нет. Думаю, мы проедем еще немного и утонем дальше по дороге.

— Ах так, — кивнул Растим. — Ну, тогда ты сможешь взглянуть на малышку Киллии? Киллия думает, что девочке хуже.

Маскелль подняла глаза к небесам, прося у Предков терпения. Растим был ариаденцем, а этот народ никогда не сообщал плохие вести без длинного вступления, каким бы спешным ни было дело. Маскелль сбежала с холма и пошлепала по грязевому потоку.

Фургон Киллии был расписан яркими красными и желтыми геометрическими фигурами, теперь, после долгой дороги, почти скрывшимися под потеками грязи. Маскелль ухватилась за поручень задней дверцы и вскочила на подножку, еле возвышающуюся над мутной жижей. Она постучала в рейку жалюзи, и завеса немедленно взвилась вверх. Киллия протянула руку, чтобы помочь гостье подняться, и Маскелль обнаружила, что помощь совсем не лишняя: ее мантия так намокла, что неожиданно потянула ее вниз. Маскелль опустилась на скамью у входа и стала отжимать подол; глаза ее тем временем привыкали к полумраку фургона.

Под многочисленными щелями в крыше, через которые капала дождевая вода, были расставлены деревянные чаши, но по покрытому лаком полу все равно растекались лужи. Подвешенная высоко на стенках кухонная утварь дребезжала, ударяясь о пустые масляные светильники; там же были привязаны тюки с костюмами для выступлений и расписными полотнищами декораций. Дочь Киллии съежилась под грудой влажных одеял на одной из двух узких коек. Маскелль наклонилась к ней и сунула руку под одеяла. Кожа девочки оказалась горячей слишком горячей. Маскелль шепотом выругалась.

— Плохо дело? — спросила Киллия. Это была миниатюрная женщина с белой кожей ариаденки и длинными черными волосами, перевитыми лентами. Лицо ее напоминало личико фарфоровой куклы; Маскелль всегда казалось, что Киллия сама почти ребенок, однако глаза ее были глазами старухи.

Маскелль помотала головой. Становясь жрицей, она дала обет говорить только правду, но она давно нарушила все свои обеты, а у Киллии и так хватало поводов для беспокойства…

— Я схожу к реке за ивиброй — к настоящей реке, не к той, по которой плывет фургон.

Киллия слабо улыбнулась этой немудреной шутке.

— Ивибра помогает от легочной гнили?

— Ивибра помогает от любой лихорадки, не только от легочной гнили. Легочной гнили у девочки нет, — сказала Маскелль, подумав про себя: «Пока нет».

Киллию это, казалось, не особенно приободрило. Маскелль подобрала свою мокрую мантию и спрыгнула в глубокую, пропаханную фургоном колею.

Растим шел за фургоном, так что фонтан грязи окатил их обоих. Предводитель и жрица обменялись понимающими взглядами: такой уж сегодня выдался день, полный невезения.

— Раскиньте лагерь на Лужайке, если доберетесь туда до темноты. Если вас там не окажется, я пойду навстречу вам по дороге.

Растим театрально раскланялся:

— Хорошо, о великая защитница.

— Желаю удачи, Растим. — Маскелль зашлепала по грязи к темной стене джунглей.

Двумя часами позже Маскелль почувствовала, что совершенно выбилась из сил. Из-за низко нависших туч ночь под пологом джунглей наступала быстрее, и хотя широкие листья пальм в какой-то мере защищали от дождя, идти все равно было очень трудно. Из чащи, похожей на залитую зеленым светом пещеру, где тишину нарушал лишь стук капель, Маскелль наконец выбралась к реке. Она постояла на берегу, глядя на вздувшийся от дождей поток. Вода неслась вровень с берегом, опьяненная своей силой, серая, покрытая белыми клочьями пены. Река обладала собственной дикой магией, особенно теперь, под ударами дождевых капель; любая злая сила, пожелай она того, могла бы воспользоваться ею.

Какое ей дело до такой возможности! Маскелль встряхнула головой и подумала: «Вот и помни об этом!»

Ивибру, к раздражению жрицы, найти оказалось нелегко. Обычно она росла на самой опушке вдоль реки, но сейчас в обычных местах ее не было видно, и Маскелль пришлось пробираться опасно близко от края скользкого обрыва. К тому времени, когда она все-таки набрала достаточное количество целебной травы и выбралась на более надежную почву, зеленая пещера джунглей превратилась в непроглядно темную бездну.

Маскелль решила идти вдоль реки, пока не окажется ближе к дороге. Спотыкаясь, она еле переставляла босые ноги — никакая обувь и получаса не выдержала бы на такой тропе. Маскелль высоко подобрала мантию, чтобы не цепляться ею за кусты, и засунула узелок с ивиброй за пояс; грязь покрывала ее с ног до головы. Косички все время падали ей на лицо, некоторые расплелись, так что стало заметно, как много седины в темных прядях. Маскелль улыбнулась, представив себе, что подумали бы о ней при дворе, в Кушор-Ане в Дувалпуре. «Не очень-то лестными были бы эти мысли», призналась она себе. Растим прав: им так не везет, что это уже становится смешно. Может быть, Предкам наконец надоело терпеть ее выходки и они решили утопить всех, кто едет по Великой Дороге, чтобы наказать нечестивицу? Такое предположение тоже позабавило Маскелль. «Ну вот, теперь ты к остальным грехам — как будто их и без того мало — добавляешь еще и гордыню!»

Сумерки перешли в ночь, река угрожающе ревела где-то справа. Маскелль заметила впереди мерцающий огонек и заторопилась в надежде, что это окажется фактория речных торговцев и ей, промокшей и замерзшей, даже удастся выпить там кружку горячего чая, прежде чем снова пробираться сквозь джунгли к дороге. Еще лучше было бы раздобыть полбутылки рисовой водки… «Старею я», — с горечью подумала Маскелль. Что ж, в этом ничего нового не было…

По мере того как она приближалась к строению, до нее все громче доносились пронзительные голоса — голоса очень многих людей.

Маскелль была теперь уже достаточно близко, чтобы в свете фонарей, развешанных на открытой галерее, окружающей здание, разглядеть подробности. Деревянное обшарпанное строение высилось на самом краю берега, так что часть его, опирающаяся на толстые сваи, нависала над бурлящей водой. К сваям было привязано несколько маленьких лодок, заваленных обломками мачт, веревками, рваными парусами, рыбацкими сетями. Здание было ярко освещено изнутри, и Маскелль видела в окнах многочисленные движущиеся фигуры.

«Да, это, конечно, фактория речных торговцев, — подумала она, — но только принадлежит она теперь не им». Должно быть, сейчас здесь нашли приют от непогоды лесные разбойники или речные пираты; едва ли, правда, это случилось давно — имперские дозоры регулярно объезжали берега, очищая их от грабителей. Маскелль не заметила на реке ни единой лодки, но решила, что торговцы пережидают дождь и половодье. Теперь все стало понятно, и Маскелль обреченно вздохнула.

Разбойники были столь же злобны, как морэй, маленькие ящерицы, стаями охотящиеся по берегам реки. Из захваченного здания фактории несся не только пьяный смех, но и вопли, ругань, удары, дикий рев. Здравый смысл подсказывал Маскелль, что лучше скрыться в джунглях, добраться до лагеря, приготовить питье для дочки Киллии, съесть свой холодный ужин и улечься спать в промокшую насквозь постель. Однако наказывать за то, что происходило сейчас в здании, так или иначе много лет было ее занятием, а старые привычки бывают живучи. Когда раздался треск и вместе с рамой из одного из окон вылетело тело, Маскелль больше не колебалась: она должна была все увидеть.

Она поднялась по шатким ступенькам и толкнула дверь. Помещение оказалось полно речных бродяг, таких же мокрых и грязных, как она сама, только этот сброд бывал грязен всегда и по собственному выбору. Их одежда представляла собой мерзкую смесь лохмотьев и роскошных нарядов, отнятых у жертв; на полу у самой двери распростерлось бесчувственное тело, облаченное в рваные шелковые штаны и рубашку. Маскелль ощутила густую смесь запахов: сыромятной кожи, немытых тел, рисовой водки. В неверном свете масляных ламп блестели капли пота на лицах, развевались всклокоченные волосы. Пьяная драка захлестнула внутреннее помещение, тянущуюся вдоль всего строения открытую галерею и даже лодочный причал, залитый грязной водой вздувшейся реки. И каждый участник потасовки орал во всю глотку.

«До чего же похоже на придворное празднество в Дувалпуре», — насмешливо подумала Маскелль. Дикий шум заставил ее поморщиться и вызвал желание уйти: все равно дым от коптящих ламп не давал ничего рассмотреть.

Ругаясь про себя, Маскелль стала вглядываться в дальний конец помещения: там с галереи шел пандус к верхней погрузочной платформе. Над ней тяжело нависали огромные блоки и канаты старого грузового крана, стрела его протянулась к широким воротам, ведущим к нижнему причалу, — тюки из трюмов при помощи крана перемещались в просторный склад внутри здания. На верхней платформе, как показалось Маскелль, стояло несколько человек, разговаривавших в почти нормальной манере. Она двинулась в ту сторону, пытаясь хоть что-то рассмотреть в чаду. Раздражение, должно быть, заставило ее слишком сильно напрячь волю, потому что взгляд ее неожиданно пронизал сумрак.

«Ах, так они все-таки кого-то захватили…»

Руки пленника были привязаны к балке у него над головой. Один из разбойников приблизился к нему, но пленник, резко согнув ноги, пнул его в живот, так что тот отлетел назад и растянулся на полу.

«Не такой уж он беспомощный», — с усмешкой подумала Маскелль.

Два приятеля поверженного кинулись на пленника, схватили его за ноги и прикрутили к нижней части крана.

Должно быть, это какой-то путешественник, которого пираты захватили на реке. Так вот почему Предки направили ее сюда…

— Значит, я не такая уж безнадежная грешница, чтобы мной нельзя было воспользоваться, — проворчала Маскелль себе под нос, пробираясь по галерее и расчищая себе дорогу резкими тычками посоха. Разбойники начали показывать на нее и толкать друг друга локтями; ее присутствие наконец было замечено, несмотря на пьяный угар и жажду крови. Из-за потрепанной одежды и посоха Маскелль они, должно быть, приняли ее за странствующую монахиню — едва ли этот сброд мог понять, что означают серебряные символы Кошана, вделанные в дерево посоха. Маскелль задумчиво осмотрелась. Вряд ли ей удастся их всех перебить, к тому же она дала клятву никогда больше такого не делать, а вот отвлечь их ей, пожалуй, по силам.

Один из пиратов, стоявших на платформе, держал в руках меч — настоящий меч, а не один из тех длинных ножей, которыми были вооружены остальные. В тусклом свете можно было разглядеть гравировку на волнистом лезвии, и Маскелль нахмурилась. Это был сири. Резная рукоять еще не успела потемнеть от грязи, так что, должно быть, пират отнял его у пленника. Значит, тот не местный житель — сири использовались в южных провинциях, здесь же, вблизи от устья реки, они были редкостью.

К тому же кушориты, составлявшие большинство населения Империи, были низкорослыми, темноволосыми и гибкими. Пленник же, высокий и худой, отличался резкими чертами лица и светлыми волосами. Маскелль и сама не походила на местных жителей: из-за смешения кровей в ее семье она была высокой и длинноногой. Пленник был лет на десять — пятнадцать ее моложе, но все же вполне взрослым, как с грустью призналась себе Маскелль. Одет он был в безрукавку и кожаные штаны, рваные и грязные после отчаянной схватки, а сине-красные узоры тиснения на его поясе и сапогах выцвели на солнце. Выгоревшими казались и его растрепанные волосы; одна прядь, заплетенная в тугую косичку, падала на плечо.

Пираты, облаченные в кожаные или деревянные лакированные доспехи поверх рваных и грязных шелков, толпились вокруг предводительницы — женщины в помятом шлеме с навершием в виде хищной птицы, явно снятом с какого-то убитого богача. Она была высокой и мускулистой, грубое лицо пересекал шрам от удара ножом. Предводительница подошла к краю платформы и бросила на Маскелль пренебрежительный взгляд.

— Что тебе нужно здесь, сестра?

«Ах, до чего же ты грозная и опасная, — снисходительно улыбнувшись, подумала Маскелль. — Я трепещу, можешь не сомневаться».

Канаты, свешивавшиеся с крана, были старыми и перепутанными, и только противовес, кожаный мешок с железными болванками, и удерживал тяжелую деревянную стрелу на весу.

«Да, это прекрасно подойдет».

Маскелль оперлась на посох и ответила:

— Я пришла, чтобы благословить вас, дитя мое. Женщина вытаращила на нее глаза, потом обернулась к своим людям и ухмыльнулась.

— Мы тут все неверующие, сестра. Смотри, как бы твое благословение не прокисло.

— С моим благословением этого не случится — оно именно такое, какого вы заслуживаете. — Маскелль почувствовала прилив темной силы. Сегодня в реке бурлила не только вода; река звала Маскелль, чувствуя свое с ней родство. Но я хочу кое-что получить взамен.

— Что же?

— Отпустите того человека. — Пленник настороженно смотрел на нее, в нем не было заметно проблеска надежды — как будто он не узнал в ней посланницу Кошана. Человек не казался сильно израненным — только избитым.

— Ах, так ты сама положила на него глаз, сестра? — протянула предводительница.

Пираты загоготали и начали переглядываться.

«Если забыть, из чьих рук он мне достанется, не такая уж плохая идея», — подумала Маскелль. Пленник отличался довольно экзотической красотой — должно быть, поэтому-то пираты его сразу и не прикончили, намереваясь сначала позабавиться. Жрецы Кошана требовали воздержания только от неофитов в первые три года обучения, однако в народе бытовало мнение, что все члены ордена дают обет безбрачия.

Прежде чем Маскелль успела ответить, заговорил пленник:

— Ей не нужна дубинка, чтобы раздобыть себе дружка. Она не из тех женщин. — Он пользовался кушоритским языком, известным во всей Империи, но в выговоре его проскальзывал легкий акцент.

Маскелль нахмурила брови: по этому акценту она должна была бы определить, из какой он провинции, но почему-то не смогла. Наверное, она слишком много времени провела вдали от родины, слишком долго жила среди ариаденцев с их мягким выговором. То обстоятельство, что пленник владел кушоритским, тоже ни о чем не говорило: это был язык, общий для всех провинций, язык торговцев, ученых, дипломатов.

Предводительница пиратов по грязным доскам платформы приблизилась к пленнику, ухватила его за волосы и рывком запрокинула ему голову назад.

— Так тебе не нравится мое лицо? — спросила она мягко. «Могу поспорить: она не решилась бы на такое, пока он не был крепко связан. — Грубияны мужчины вызывали у Маскелль всего лишь насмешку, но бесцеремонность женщины почему-то всегда будила в ней ярость. — Осторожнее!» — напомнила она себе. Темная сила реки была так близко, так соблазняла ее… противиться искушению оказалось нелегко.

Слегка придушенным голосом — хватка предводительницы не давала ему как следует вдохнуть воздух — пленник бросил:

— На твое лицо я мог бы не обратить внимания; тошнит же меня от твоего дыхания и от твоей сущности.

На этот раз Маскелль смогла определить акцент: пленник был из Синтана, далекой приграничной области, знаменитой изделиями из золота и тонкой пряжей. Далеко же он оказался от дома! Воины Синтана не становились ни дезертирами, ни наемниками; они иногда становились изгнанниками. Маскелль взглянула на меч, который держал пират. Рукоять была из рога или кости, кольцо между клинком и рукоятью — гладким серебряным обручем; по ним тоже ничего нельзя было прочесть. Синтанцы иногда вырезали на рукояти родовые тотемы, а кольца на сири представляли собой настоящие произведения ювелирного искусства.

— Должно быть, ты ужасно его боишься, — сказала Маскелль.

Один из пиратов захохотал, предводительница выпустила пленника и повернулась к Маскелль.

— Что ты сказала?

— Если бы ты не боялась, то приказала бы освободить его от веревок и позволила сразиться с твоими мужчинами — если только их можно так назвать.

Предводительница подошла вплотную к Маскелль и прорычала:

— Я могу скормить тебя морэй, шлюха Кошана!

На близком расстоянии вспухший шрам на лице женщины, кожа, покрытая мелкими морщинами и въевшейся грязью, были отвратительны. Пиратка была крупнее и моложе Маскелль, ее руки бугрились мышцами, но жрица не испытывала страха — жажда убийства заставляла ее кровь кипеть. Покачавшись на пятках, Маскелль взглянула в выпученные глаза женщины и серьезно ответила:

— Морэй могут подавиться. — Даже это было слишком опасно: скажи она еще хоть слово, и плотина рухнет, ярость найдет себе выход независимо от желания Маскелль. Угроза насилия неизменно заставляла ее терять контроль над собой; так было всегда.

Женщина заморгала, внезапно почувствовав неуверенность; должно быть, она ощутила опасность, но была слишком тупа, чтобы определить ее источник. Она медленно отступила, поглаживая рукоять кинжала. Маскелль, улыбаясь, ждала. Наконец предводительница помотала головой и расхохоталась.

— Сделаем, как она говорит. Пусть сразится. — Она сделала знак своим подручным.

Маскелль глубоко вздохнула; пираты, должно быть, сочли это вздохом облегчения. На самом же деле Маскелль испытывала разочарование, смешанное с недовольством собой: ей неожиданно стало трудно держать себя в руках.

Один из разбойников подошел к пленнику, вытаскивая из-за пояса свой длинный нож. Тот напрягся, а Маскелль затаила дыхание: если бы предводительница пиратов вдруг передумала, она сейчас ничего не смогла бы сделать. Однако разбойник только перерезал веревки и поспешно отступил назад. Пленник стряхнул с себя узы и с замечательным самообладанием потянулся и стал растирать шею. Маскелль встретилась с ним глазами и показала ему взглядом на перила галереи, надеясь, что он поймет намек. Ей было нужно, чтобы что-то отвлекло внимание пиратов от стрелы крана и грузовых ворот внизу.

Пленник не кивнул, вообще никак не показал, что заметил ее сигнал; он неожиданно рванулся вперед и ударил ногой в колено пирата, который держал сири. Тот с воплем упал и не оказал никакого сопротивления, когда пленник вырвал у него меч. Увернувшись от удара чьей-то дубинки, он перепрыгнул через перила галереи.

Маскелль перегнулась через ограждение как раз вовремя, чтобы увидеть: пленник, ухватившись за свешивающуюся вниз рыбачью сеть, раскачался и прыгнул в воду у причала.

Толпа на галерее взорвалась воплями. Предводительница и ее подручные, ругаясь, кинулись к перилам.

На нижнем этаже, где тем временем возобновилась пьяная драка, вдруг наступила тишина. В этот момент затишья Маскелль увидела на причале нескольких пиратов с ножами и дубинками, окруживших воина с мечом в руке. Клинок сверкнул в воздухе, и пираты попятились.

Теперь уже, пожалуй, не захваченный путешественник, а пираты оказались в ловушке. Маскелль следила за прыгающими, нападающими и уворачивающимися от ударов людьми. Это напоминало игру или представление настолько примитивное, что, на взгляд человека, привыкшего к условностям театра Ариадена или Киради, оно могло показаться грубым. Пленник еще не стремился наносить смертельных ударов: хотя доски причала и были залиты разлившейся рекой, воды было пока недостаточно, чтобы скрыть мертвые тела, если бы они были. Маскелль понимала, что, убей пленник кого-то из пиратов, это только вызвало бы ярость остальных; она немного удивилась тому, что он тоже явно это понимает. Толпа снова стала напирать, надеясь сбросить противника в реку, но грозный блеск сири быстро лишил пиратов смелости, и они, шлепая по воде, отступили.

— Ну, сестра, как насчет благословения? — рявкнула предводительница, пытаясь взять события под свой контроль.

Маскелль пыталась решить, какой ритуал в наибольшей степени разозлит Предков. Великое Открытие, начинающее Ежегодный Обряд, наверняка сразу же привлечет их внимание, а то, что священные слова произнесет именно она, обеспечит быстрый отклик. Маскелль поднялась на платформу, стараясь очистить свой разум от всего лишнего.

Когда Маскелль повернулась лицом к толпе и подняла над головой посох, предводительница пиратов выкрикнула:

— Слушайте монахиню, вы, ублюдки! — С издевательской улыбкой женщина подмигнула своим приспешникам. — Она собирается благословить нас!

Некоторые разбойники обернулись, заинтересовавшись новым развлечением, но большинство было слишком увлечено схваткой, чтобы слушать. Один из пиратов, пьяный настолько, что почти не держался на ногах, двинулся к платформе, бормоча себе под нос: «Лучше прикончить суку Кошана…»

Маскелль взмахнула посохом и ударила буяна в грудь. Он с грохотом свалился с платформы. Это наконец привлекло общее внимание.

Пьяные крики стихли. В наступившей тишине Маскелль начала:

— Я — Голос Карающего…

Говорила она негромко, но слова ее разнеслись по всему помещению. Раздались причитания — доказательство того, что некоторые из пиратов все же верили в богов. Один, самый сообразительный, повернулся и выпрыгнул в ближайшее окно. Предводительница, озадаченная и рассерженная, начала озираться…

Маскелль продолжала произносить слова Великого Открытия. Такой дерзости духи Бесконечности стерпеть не могли. Все лампы в здании мигнули и погасли.

В неожиданно наступившей темноте Маскелль посохом отодвинула задвижку на грузовых воротах.

Створки распахнулись, и внутрь ворвался ветер, несущий потоки дождя. Среди пиратов раздались испуганные крики, началась паника и давка. Маскелль скользнула к противовесу, удерживающему стрелу крана, и вытащила маленький нож, которым обычно резала фрукты. Он был слишком миниатюрен для такой работы, но она пилила полусгнившую веревку до тех пор, пока мешок с болванками не рухнул вниз.

Эффект оказался гораздо разрушительнее, чем Маскелль ожидала. Противовес проломил доски пола, так что Маскелль не удержалась на ногах и упала; стрела крана развернулась и смела часть галереи, перила, а заодно и дюжину вопящих пиратов.

— Именно этого я и хотела, — пробормотала Маскелль, поднимаясь на ноги. Пираты должны были подумать, что на факторию напали враждебные речные духи. Они кинулись к двери, через которую вошла Маскелль; началась давка, разбойники отпихивали друг друга и визжали, как загнанные в угол крысы. Потом из толпы, расталкивая ее, вырвалась, подняв над головой дубинку, какая-то фигура и кинулась к Маскелль.

Это была предводительница. Маскелль сильно ткнула ее посохом в живот. Та пошатнулась, но не упала: должно быть, под шелковой накидкой ее защищали кожаные доспехи. Маскелль мало что видела в сумраке, но все же поняла, что противница пытается нанести ей удар острым краем своей тяжелой дубинки. Маскелль, выставив вперед посох, сумела удержать предводительницу на расстоянии, но та прыгнула в сторону, чтобы подобраться к Маскелль сбоку. Веревки, все еще свисающие со сломанного крана, начали дергаться; должно быть, в них запутались пираты, которых сбросила в воду стрела. Потом над краем платформы показалась чья-то голова.

Маскелль сразу догадалась, кто это. У захваченного пиратами путешественника волосы были острижены до плеч, в то время как речные бродяги или брили головы, чтобы избавиться от вшей, или носили спутанные гривы длиной до талии. Усмехнувшись, Маскелль попятилась, тыкая в предводительницу посохом, как будто решила добраться до двери. Пиратка обрадовалась возможности загнать ее в толпу, все еще ломившуюся в дверь, и очень кстати сделала шаг назад, к краю платформы.

Путешественник подтянулся и, как только женщина оказалась достаточно близко, ударил ее ножнами меча под колени. С придушенным криком пиратка опрокинулась назад и свалилась с платформы.

Маскелль кинулась к грузовым воротам, отбросив посохом с дороги машущую руками вонючую тень, пытавшуюся ее остановить. В ворота по-прежнему врывались дождь и ветер, делая доски пола под ногами Маскелль скользкими. Она ухватилась за веревку, идущую от блока, но тот не повернулся. «Проклятие, должно быть, второй противовес застрял», — подумала Маскелль. Она бросила вниз посох, надеясь, что он упадет на причал, а не в воду, и скользнула следом за ним по веревке. «Хорошо бы, — подумала Маскелль, — если бы у путешественника хватило сообразительности сделать то же самое». Тусклый свет проглянувшей сквозь тучи луны отразился от поверхности взбаламученной реки.

Маскелль спускалась по веревке совсем не с обезьяньей ловкостью, жалея о том, что она не моложе лет на десять. Пираты, должно быть, владели факторией дольше, чем она думала, или же торговцы забросили строение еще до нападения. Веревка, по которой спускалась Маскелль, оказалась полусгнившей, в некоторых местах она начинала расползаться у нее под руками; однако ноги Маскелль коснулись причала прежде, чем веревка окончательно порвалась.

Ругаясь про себя, она стала шарить по настилу. Занозы впивались в пальцы, но посох все не находился. Сверху доносились крики, в помещении загорелось несколько ламп. Маскелль поднялась, чувствуя, как влажный ветер теребит ее волосы, сделала два шага к берегу и растянулась во весь рост, споткнувшись о посох.

— Не могли поддержать, Предки! — пробормотала Маскелль: таков был ее краткий вариант положенного благодарения. Она схватила посох, поднялась на ноги и побежала на берег.

Оказавшись под защитой деревьев, Маскелль замедлила шаг, понимая, что если споткнется и упадет, шум может ее выдать; впрочем, дождь заглушал ее продвижение. Отойдя от берега на какое-то расстояние, Маскелль остановилась и спряталась в черной тени куста таны. Она слышала, как неподалеку сквозь чащу продираются несколько человек. Пираты, конечно, в джунглях не задержатся: лесное царство в отличие от реки им непривычно, они его боятся. «Суеверные идиоты!» — подумала Маскелль, садясь на мокрую траву: этой ночью именно рекой владеют злые духи.

Погоня стала отдаляться, и Маскелль начала подниматься из-за куста. В этот момент кто-то легко коснулся ее плеча, предупреждая о том, что шевелиться не следует. В ту же секунду она услышала шаги еще одной группы пиратов. Потом остался только шум дождя и мурашки, которые бегали по коже Маскелль от неожиданности. Кто-то скорчился рядом с ней; она чувствовала тепло живого тела и чье-то дыхание. Как она могла не заметить этого раньше, Маскелль не понимала. «Что ж вы не предостерегли!» — сварливо обратилась она в душе к Предкам. За тридцать лет, что Маскелль была ученицей, а потом полноправной жрицей, служительницей Предков, они редко оказывались рядом, когда она больше всего в них нуждалась. Можно было бы, конечно, сказать, что в этом и была причина того, что в конце концов она восстала, но лгать себе Маскелль не хотела. Чуть слышно она прошептала:

— Ушли?

После еле заметной паузы человек ответил:

— Теперь ушли.

Маскелль не пошевелилась; он тоже оставался неподвижным. Но тут огромная холодная капля сорвалась с ветки и упала Маскелль за шиворот, заставив ее вздрогнуть. Человек отстранился, встал и растворился в джунглях, хотя на этот раз Маскелль услышала шорох листьев.

Покачав головой, она поднялась на ноги, хоть колени ее и запротестовали. Должно быть, пленник вылез через грузовые ворота и последовал за ней в джунгли. Что ж, предупредив ее о преследователях, он по крайнем мере отплатил услугой за услугу. Маскелль пошлепала по грязи через кусты, гадая, почему синтанский воин оказался в сердце Небесной Империи. Вопрос занимал ее на протяжении всего долгого пути обратно к дороге.

Маскелль выбралась из джунглей как раз там, где дорога, расширяясь, переходила в Лужайку. Именно теперь Предки со свойственным им своенравием сочли, что следует откликнуться на молитвы Маскелль, и дождь превратился в мелкую изморось. Ночная темнота не позволяла рассмотреть Лужайку, но Маскелль знала, что в утреннем свете увидит широкую зеленую равнину, образующую ровный квадрат, словно вырезанный из бескрайнего океана джунглей, покрытую ухоженной густой подстриженной травой, как лужайки парка в Дувалпуре.

Середину равнины занимал массивный прямоугольный барай — резервуар для дождевой воды, окруженный широкими каменными дорожками. В центре водоема стоял храм ордена Кошана, до которого можно было добраться только по каменному мостику. Конические башни храма символизировали Гору Бесконечности; все пропорции здания, каждый портал, каждая резная деталь стен имели свой особый священный смысл. Во всех многочисленных окнах, вдоль галерей, на перилах мостика горели фонарики. К западу от барая виднелись другие, менее упорядоченные группы огней: это были костры и факелы путников, искавших безопасного приюта в мистической тени храма, а также под охраной его многочисленных стражников. В свете одного из костров Маскелль разглядела фургон Растима и с облегчением перевела дух. Она терпеть не могла оставлять труппу без присмотра, хотя и знала, что актеры сами научились справляться со всеми трудностями задолго до того, как она их повстречала.

«Мне случалось подводить других — наверное, дело в этом».

Маскелль обнаружила, что большинство актеров уже спят в своих сырых фургонах и только Растим подкидывает дрова в костер, а старая Мали, ворча, что-то варит в котелке на ужин. При появлении Маскелль раздались радостные восклицания; Растим, не скрывая облегчения, следил, как она с подозрением начала принюхиваться к содержимому котелка, а ворчание старой Мали стало почти неслышным. Судя по кускам мяса в кипящей похлебке, труппа добралась до Лужайки достаточно рано, чтобы успеть купить свинины у храмовых служителей. В углях запекались и клубни таро.

— Кипяток есть? — спросила Маскелль.

Старая Мали обернула мозолистую руку тряпкой и подняла с углей кипящий чайник.

— Я ж знала, что ты вернешься, — пробормотала она.

— А что, у кого-то были сомнения? — поинтересовалась Маскелль, усаживаясь на циновке, расстеленной на мокрой земле; циновка издала противный хлюпающий звук.

— Да опять Гардик болтал, — пренебрежительно махнул рукой Растим. Ерунда.

— Хм-м… — протянула Маскелль, растирая в ступке ивибру. Потом они со старой Мали, ругаясь друг на друга, отжали сок в чашку, и старуха понесла снадобье в фургон Киллии. Маскелль и Растим остались у костра, устало глядя друг на друга.

— Значит, нам добираться туда еще два дня, верно? — спросил Растим.

— Да, — кивнула Маскелль, рассматривая в свете костра свои руки. Спина ее болела от холода и сырости. Полдесятилетия и два раза по двадцать — не такой уж большой возраст для ариаденцев или кушоритов. А вот для придворной дамы это много, да еще и руки почти такие же мозолистые, как у старой Мали…

— А там будет много народа на представлениях? — с беспокойством продолжал расспрашивать Растим.

— О да. — Правда, «много» — понятие относительное. — Лучше не бывает. И к тому же зрители там щедрые.

— А-а, — довольно уныло протянул Растим, глядя на темную мокрую равнину за пределами круга света от костра. — А как насчет аудиенции у великого жреца?

— Он обратится к вам. — Маскелль для того и вела труппу в Дувалпур, чтобы предстать перед Посланником Небес, самым высоким представителем духовенства в Небесной Империи.

— Еще два дня… Если дождь не задержит.

— Не задержит. — Маскелль была в этом уверена: Предки шепнули ей словечко. Иногда и от них бывала какая-то польза.

Из фургона Киллии вернулась старая Мали — сгорбленная фигурка на распухших ногах. Она ударила себя в грудь и кивнула. Давно знавшая ее привычки Маскелль поняла: дочка Киллии выпила лекарство и снадобье сразу подействовало: дышать девочке стало легче. Если повезет, лихорадка скоро пройдет, и Маскелль даже не придется вызывать духов-целителей.

Маскелль встала и растерла негнущуюся спину. Есть ей больше не хотелось, не хотелось ни чая, ни даже рисовой водки. И еще ей не хотелось отвечать на одни и те же вопросы, которые станут задавать актеры, как только, учуяв запах еды, вылезут из своих фургонов. Она кивнула Растиму и старой Мали и, хромая, побрела к своему фургону. Он стоял немного в стороне, как и предпочитала Маскелль; быки были выпряжены и дремали над охапками сена. Фургоном в этот день вместо Маскелль правила старая Мали. Когда дождь прекратился, она подняла легкие деревянные боковые панели, чтобы проветрить внутреннее помещение. Маскелль помедлила перед задней дверцей, вглядываясь в темноту. Отсюда должен был бы быть виден храм…

Массивная, увенчанная куполом башня чернела на фоне немного более светлого неба. Ведущий в нее портал в форме полумесяца был еле различим, а резьба на нем — соединенные мужские и женские фаллические символы — совсем терялась в темноте. Труппа по дороге в Дувалпур проезжала мимо нескольких маленьких святилищ, но рядом с настоящим храмом Маскелль оказалась впервые за много — слишком много — лет.

Она двинулась прочь от фургона. Один из быков поднял голову и шумно втянул воздух, когда Маскелль проходила мимо. Храм звал ее — не каменная оболочка, но то, что она должна была изображать, и та сила, которую это сходство давало.

Маскелль пробиралась сквозь мокрую траву, пока не дошла до барая и не вступила на каменную дорожку, окаймлявшую берег. Жрецы Кошана были смотрителями храмов, но на самом деле храмы представляли собой лишь статичные формы. Только Обряд Года благодаря Голосам Предков воссоздавал вселенную в ее истинном облике; особо важным был Обряд Десятилетия.

В этом же году должен был состояться Обряд Столетия.

Маскелль подняла посох над головой. Ее пронизало эхо, отражение Бесконечности, усиленное структурой храма. После всех этих лет храм все же узнал Маскелль.

— Я сегодня помогла еще одному незнакомцу, — прошептала Маскелль, — и никого при этом не убила. По крайней мере не убила намеренно. Вам этого достаточно?

Медленная волна тьмы поднялась по стене храма, гася один за другим фонарики в окнах.

Маскелль опустила посох и шумно выдохнула воздух. Нет, этого не было достаточно…

«И теперь все они будут знать, что я вернулась…»

О, наслаждение силой никогда не умирало — в этом-то и состояло проклятие, ее настоящее наказание, каков бы ни был приговор Карающего. Маскелль покачала головой, сокрушаясь по поводу собственной глупости, и возвратилась в лагерь.

Поднявшись по лесенке в фургон, она закрыла дверь, опустила панели, выходившие в сторону костров, и села на все еще влажный пол, глядя на храм и серебряную поверхность барая в отдалении.

Так можно было поддерживать иллюзию уединения, хотя иногда до Маскелль долетали странно искаженные голоса расположившихся на ночлег путников. Ей было холодно в мокрой одежде на ночном ветру, ноги под высыхающей грязью чесались… и кто-то за ней следил. Маскелль догадалась об этом по настороженным ушам быков, освещенных из-за фургона отблесками костра. В конце концов она разглядела темную фигуру футах в двадцати, там, куда не достигал свет. Должно быть, по дороге от барая Маскелль прошла совсем рядом… Снова шок от способности этого человека подкрасться так незаметно заставил озноб пробежать по коже. Подождав, пока ощущение пройдет, Маскелль тихо сказала:

— Иди сюда.

Ветерок пробежал по короткой траве. Человек встал и приблизился к фургону.

Посох Маскелль, такая же часть ее, как рука или нога, лежал поодаль, на деревянной скамье. Человек остановился так, что она не смогла бы до него дотянуться. Да, она не смогла бы, но его меч легко достал бы ее.

Человек стоял в тени, там, где фургон заслонял свет костра, но луна сияла ярко, и Маскелль видела тяжелый сири на бедре незнакомца. Вытянув ногу, она пальцами стала осторожно пододвигать посох так, чтобы взять его в руку.

— Что ты сделала?

Он, конечно, не мог спрашивать о том, на что Маскелль подумала; через мгновение она сообразила, что он имеет в виду фонарики в окнах храма.

— Я — Голос Предков. — Это была чистая правда, хотя, строго говоря, и не являлось ответом на вопрос. — Что ты делал в фактории?

— Готовился быть убитым. Разве это не было заметно? Не обращая внимания на шпильку, Маскелль проговорила:

— Хороший же ты выбрал способ сказать «спасибо».

— Я направлялся вверх по реке и наткнулся на пиратов.

— И все равно, это еще не «спасибо». — Впрочем, его слова могли оказаться правдой. Если он выехал из Синтана по Западной Дороге, то вполне мог пересечь реку вброд у Такиса. Только зачем ехать по берегу, если есть Великая Дорога?

«Что ж, понятно: на Великой Дороге постоянно встречаются дозоры, которые в дождливый сезон обходят берега реки стороной».

Он тоже не обратил внимания на колкость.

— Ты — волшебница?

— Нет. — Молчание; в тишине слышался только шум волн, которые ночной ветер гнал к берегу барая, и далекое мычание скота в загонах храма. Почему Маскелль показалось, что молчание было полно недоверия? Почти против своей воли она добавила: — Я узнаю желания Предков, когда таковые возникают, и передаю их людям. Взамен Они позволяют мне использовать силу Бесконечности. — Это было, конечно, невероятным упрощением, но Маскелль решила, что ни к чему тратить несколько часов на философские тонкости.

Снова молчание. Недоверие стало таким осязаемым, что казалось, заполнило фургон и выплеснулось наружу. Наконец синтанец спросил:

— Все жрецы Кошана — волшебники?

«Да помогут мне Предки!» — выругалась про себя Маскелль, но все-таки сдалась:

— До определенной степени. Но никто из них на меня не похож.

Снова никакого ответа. Воин стоял, сложив, руки на груди, но Маскелль уже знала, как быстро он способен двигаться. Она раздраженно бросила:

— Если ты мне не веришь, спроси жрецов в храме.

Синтанец резко мотнул головой в сторону лагеря:

— Тех жрецов?

— Что? — Маскелль от неожиданности подпрыгнула, и посох со стуком покатился по полу фургона.

Синтанец отступил, когда Маскелль вскочила на ноги и схватила посох. Действительно, теперь она отчетливо слышала звон систра в руках жреца. В то же мгновение синтанец повернулся и ушел — «прошествовал», насмешливо подняв брови, подумала Маскелль — в темноту. Она слышала его шаги по мокрой траве. Так, значит, никакой магии тут нет и никакой силой он не обладает — Просто умеет двигаться бесшумно.

Голоса, раздавшиеся за фургоном, напомнили Маскелль о возникшей проблеме. Ругаясь про себя, она схватила со скамьи свою мокрую мантию и спрыгнула на землю.

У костра стояли трое жрецов Кошана в высоко подвязанных — чтобы не замочить полы — кобальтово-синих мантиях и молодой послушник с систром в руках. Позади них, охватывая полукругом фургоны, виднелся отряд храмовой стражи на низкорослых крепких равнинных лошадках. Стражники поверх темных шелковых рубах носили кольчуги; нагрудники из лакированной стали сверкали в отблесках огня; островерхие шлемы переходили в стальные маски, что делало воинов безликими и устрашающими.

Старая Мали упрямо мешала в котелке, но остальные попрятались по фургонам и только с опаской выглядывали оттуда. Растим стоял перед главным жрецом в позе, выражавшей беспредельный страх.

«Что за проклятая ариаденская привычка так все драматизировать!» подумала Маскелль. Обреченно покачав головой, она двинулась к жрецам.

Главный жрец бросил пренебрежительный взгляд на обходившую костер женщину, потом, заметив в ее руках посох, стал присматриваться к ней с растущим изумлением. Отблески огня заставили блеснуть серебро выгравированных на нем букв священного текста. Искры перебегали от слова к слову надписи, обвивавшей гладкое дерево посоха, как змея — ствол паппаса. Буквы полустерлись за годы службы, но их все же можно было прочесть. До тех пор, пока надпись оставалась видимой, посох сохранял свою силу.

«Совсем как я», — лукаво подумала Маскелль.

Жрец был молод и тщедушен, но цветная татуировка на бритой голове, которую не скрывал капюшон мантии, говорила о высоком ранге. Сопровождавшие его были старше, но гораздо ниже по положению. Главный жрец продолжал пристально смотреть на Маскелль, пытаясь разглядеть ее татуировку, но отросшие волосы женщины скрыли все, кроме полосы, окаймляющей лоб. Посох говорил о том, что Маскелль была Голосом, но каким именно, жрец определить не мог. Он облизнул губы и нерешительно сказал:

— Ты позоришь нас, госпожа. Тебе следовало бы найти приют в храме.

Маскелль оперлась на посох, не пытаясь скрыть грязи на мантии и ногах. На самом-то деле она и не надеялась, что ее прибытие останется тайной.

— Спасибо за приглашение, сын мой, но я не могу этого сделать.

Глаза жреца сузились: он уловил скрытое оскорбление.

— У тебя есть причина отвергать наше гостеприимство?

— Мне запрещено входить в храмы, — ответила Маскелль, в свою очередь наблюдая за ним.

Жрец нахмурился и еще раз оглядел ее с ног до головы, только теперь обратив внимание не на поношенную одежду, а на саму Маскелль. Она знала: ему трудно было бы определить ее возраст. Сельские жители всегда считали ее моложе, горожане же, привыкшие видеть придворных дам, проводящих время в тени дворцовых садов и постоянно втирающих в кожу благовонные масла и кремы, давали ей обычно больше лет, чем было на самом деле. Жрец снова перевел взгляд на посох.

«Но ведь известно, сколько существует Голосов», — подумала Маскелль. И вполне возможно, что жрец знает, где сейчас находятся остальные.

Маскелль с интересом наблюдала, как изменилось выражение его побледневшего лица.

— Ты… — Жрец не попятился от Маскелль, хотя по тому, как напряглось его тело, было видно, что ему этого очень хочется. Он со свистом втянул воздух и холодно продолжал: — Так, значит, слухи были правдивы: Посланник Небес вызвал тебя.

— Слухи разносятся быстро, — улыбнулась Маскелль.

На щеке жреца задергался мускул.

— Мне нужно кое-что тебе показать.

Брови Маскелль поползли вверх: такого отклика она не ожидала.

— Ты же знаешь, что мне разрешено совершать лишь очень немногие ритуалы.

Жрец отвернулся, ничего не ответив, и его спутники поспешно расступились перед ним. Маскелль пошла следом; она была озадачена и старалась — с успехом, как она надеялась — этого не показать.

«Чего он хочет? Если это ловушка… Если это ловушка, то он лишился рассудка».

Жрец повел Маскелль напрямик, не заботясь о том, что его мантия будет испачкана в грязи. Один из стражников с фонарем кинулся вперед, чтобы осветить ему дорогу. Маскелль скоро догадалась, что жрец ведет ее к подсобным строениям — конюшням, складам, монашеским кельям, расположенным у входа на мост, перекинутый через барай к храму. Жрец свернул к маленькой калитке в каменной стене, жестом отослав стражников. Следом за ним и Маскелль в калитку прошли только младшие жрецы.

За калиткой оказался окруженный со всех сторон строениями двор; его освещали висящие на вбитых в стены крюках фонари. Уходящие в темноту постройки имели множество ворот, одни из которых охраняли двое стражников. Воины поспешно распахнули ворота перед главным жрецом.

Внутри оказалось теплое душное помещение с устеленным соломой полом. Влажный воздух сильно пах козлом. Младшие жрецы остались снаружи, но один из стражников взял фонарь и вошел следом за главным жрецом и Маскелль. Главный жрец взял у него фонарь и поднял его над животным, запертым в деревянном стойле.

Маскелль, несмотря на запах, сделала глубокий вдох.

— Это же козел. — Все-таки жрец, должно быть, лишился рассудка…

Действительно, перед ними был обыкновенный бурый козел, смотревший на пришедших мутными рыжими глазами. Он заблеял и повернулся, и Маскелль увидела, что у него из бока торчит задняя часть ящерицы морэй. Маскелль подошла поближе и наклонилась, ругаясь про себя. Морэй имели длину около фута, были покрыты жесткой серо-зеленой, усеянной шипами кожей, не говоря уже об острых зубах и когтях. То, что видела перед собой Маскелль, было определенно ящерицей — точнее, ее задней частью. Она торчала из козлиного бока так, словно выросла из него; две задние лапы и шипастый хвост болтались в воздухе. Маскелль с удивлением подняла глаза на главного жреца, который мрачно смотрел на нее. По его лицу она ничего не смогла прочесть.

— Это странность, но такие вещи случаются, — начала она. — Животные рождаются с лишними конечностями… — Но чтобы из тела одного торчала часть совсем другого? Нет, о таком она раньше не слышала. Все же Маскелль продолжала: — Они не всегда — знамения, хотя люди думают…

Жрец покачал головой и показал на каменный блок, стоящий в углу стойла. Когда он поднял фонарь повыше, Маскелль увидела, что из камня свисает передняя часть ящерицы.

Маскелль облизнула губы, чувствуя в животе холодный тяжелый ком.

— Ну да, это все… э-э… странно. — Вросшая в камень передняя часть морэй с когтистыми лапами и хищной зубастой мордой казалась каким-то диковинным украшением. На квадратном камне были заметны следы раствора, словно его выломали из стены.

— Может ли это быть результатом лежащего на тебе проклятия? — спросил жрец.

Маскелль подняла брови, но прямота жреца ей понравилась.

— Темной силы, следующей за мной, хочешь ты сказать? Возможно. Когда это случилось?

— Шесть дней назад.

Маскелль удивленно покачала головой.

— Меня тогда еще не было в этой провинции. Мы были в дороге.

Жрец отвернулся и опустил фонарь, и чудовищное сочетание камня и ящерицы скрыли милосердные тени.

Маскелль следом за жрецом вышла на свежий воздух двора, где их ждали остальные. Один из младших жрецов, должно быть, догадался, что она не обычный, хоть и эксцентричный Голос, и рассказал остальным; исходившего от них напряжения нельзя было не почувствовать. Главный жрец остановился и в упор посмотрел на Маскелль.

— Когда я тебя увидел, я понадеялся, что получу простой ответ.

Маскелль подавила желание сказать что-нибудь очень философское насчет простых ответов. Наверняка он так же не терпит банальностей, как и она сама. Вместо этого она проговорила:

— Если это знамение, то пугающее. Я расскажу о нем Посланнику Небес, когда увижу его.

— Если же это темная сила…

Все было бы проще, окажись козел, камень и ящерица побочным продуктом лежащего на ней проклятия, проявлением блуждающей темной силы, следующей за Маскелль и оскверняющей все, чего бы ни коснулась.

— Если это темная сила, я с ней справлюсь. Я не обращалась к Карающему семь лет, но он заботится о своих слугах.

Один из младших жрецов подавил крик изумления и ужаса. Главный жрец, хмурясь, оглянулся на свою свиту, потом снова повернулся к Маскелль. Она заметила: несмотря ни на что, он помнит, что она собой представляет.

— Я предлагаю тебе гостеприимство храма. Помещение для гостей…

Его спутники испуганно вздрогнули, но их страх перед Маскелль был все еще абстрактным, в то время как страх перед главным жрецом явно носил вполне конкретный и давно укоренившийся характер; никто не запротестовал вслух. Маскелль улыбнулась и покачала головой, чувствуя сильное искушение принять приглашение и понимая, что желание оставлять за собой хаос все еще не покинуло ее.

— Нет. Мы оба знаем, чем бы это кончилось. Главный жрец неправильно истолковал ее слова, и его серые глаза вспыхнули гневом. Маскелль вздохнула. Она уже забыла, как следует обращаться с молодыми аристократами.

— Ты распоряжаешься всеми жрецами в своем храме, но ты не заменяешь им совесть, а у меня нет времени, чтобы тратить его на бесполезные схватки, мягко сказала она.

Жрец все еще мрачно смотрел на нее, явно не намереваясь склонять свою гордую голову. Потом он сделал шаг назад и отвесил церемонный поклон восьмой степени — всего на одну степень меньше, чем полагалось Маскелль по рангу. Повернувшись, он пошел прочь; свита заторопилась за ним, и лишь один младший жрец украдкой торопливо поклонился Маскелль.

Она медленно пошла обратно сквозь тьму — к фургонам, туда, где ее терпеливо ждали у костра Растим и старая Мали. Увидев Маскелль, Растим с облегчением перевел дух, а старая Мали выразительно фыркнула.

— Неприятности? — спросил Растим.

Маскелль кивнула и прижалась щекой к гладкому дереву посоха. Неприятности. Она знала, что они неизбежны, но, пожалуй, не ожидала, что все начнется так скоро.

«Может быть, я слишком стара, — подумала она. — Слишком стара для войны, слишком мстительна для мира».

— Не следует ли нам ехать дальше сегодня же ночью? — обеспокоенно спросил Растим.

Маскелль оглянулась по сторонам. Еще несколько членов труппы вылезли из укрытий: Фирак с двумя сыновьями-подростками, управлявшие самой большой марионеткой, Тераза и Дория, исполнительницы женских партий. Путешествие было трудным, их быки выбились из сил. Маскелль покачала головой:

— Нет, ночь мы проведем здесь.