Колизей

Любимцы женщин?

Гладиаторы принадлежали к низам римского общества. Они набирались из бедняков (считавших, что могут поправить свои дела лишь на гладиаторской службе), военнопленных, осужденных преступников, а также рабов, которых продавали в «тренировочные лагеря» гладиаторов (или школы, как их еще называли). Гладиаторами были одни мужчины, если не считать нескольких исключительных случаев: например, император Нерон дал представление, в котором участвовала труппа черных рабов, состоявшая, помимо мужчин, из женщин и даже детей. Гладиатор-женщина — не более чем фантазия современных исследователей. В 2000 году в Лондоне обнаружили захоронение римлянки, которую сочли гладиатором лишь на том основании, что рядом с ее останками оказались светильники с изображением гладиаторских сцен. Гораздо резоннее считать, что женщина та была вовсе не гладиатором, а, как сейчас говорят, фанаткой (любившей посещать гладиаторские бои), и потому вместе с нею в могилу были опущены ее любимые безделушки.

Жизнь гладиатора была трудной, опасной и, чаще всего, короткой; только наиболее искусные или удачливые бойцы получали значительные награды или даже освобождение от гладиаторской службы.

Интересно отметить, что Гален, медик при дворе императора Марка Аврелия, начинал свою карьеру как врач гладиаторов в Пергаме в Малой Азии. В его многочисленных сочинениях отражены все достижения медицины того времени, а также его собственные исследования в области анатомии, физиологии и фармакологии. В одном из своих трудов Гален рассказывает о том, как вправлять кишки в рану; видимо, этот опыт он получил, врачуя раненых гладиаторов. Отсюда следует примечательный вывод: гладиаторам полагался врачебный уход, и неспроста — они стоили дорого, и их владельцы были заинтересованы в том, чтобы, поправившись, гладиаторы могли вновь выступать на арене. Кроме того, больные, изможденные гладиаторы не привлекали внимания публики. Условия проживания гладиаторов разнились и зависели от того, в какую труппу они входили: в частную, небольшую (подобную той, которая принадлежала «антрепренеру» Проксимо из фильма «Гладиатор») или в государственную, имперскую, главный тренировочный лагерь которой находился близ Колизея. Но в какую бы труппу гладиаторы ни входили, можно с уверенностью сказать, что жили они не впроголодь.

Античные авторы (порой со снобистским пренебрежением) упоминают о том, что кормили гладиаторов до отвала сытной, но грубой пищей, словно животных, предназначенных на убой. Но какой бы пищей их ни кормили, такой еде вдосталь, несомненно, завидовали многочисленные римские бедняки.

А вот гражданскими и политическими правами гладиаторы были обделены, и не только рабы. Люди, родившиеся свободными жителями империи, став гладиаторами, лишались многих гражданских прав, ибо вызывали то же неуважение, что и актеры и проститутки. Начиная с I века до н. э., римские законы запрещали любому, хоть когда-нибудь служившему гладиатором, занимать управленческие и судебные должности и даже становиться солдатом. Человек, вступивший в ряды гладиаторов, больше не мог распоряжаться своей судьбой; он становился имуществом владельца гладиаторской труппы, дав перед этим клятву выполнять устав гладиатора. Текст этой клятвы, вероятно, варьировался, но суть ее, как указывал Сенека, сводилась к тому, что гладиатор смирялся с тем, что в случае нарушения им устава, его могли заковать в кандалы или даже убить.

Неудивительно, что в античной литературе гладиаторов изображали, как правило, ничтожными, незначительными людьми, низшими из низших по своему социальному статусу, олицетворявшими моральное разложение. Конечно, в античные времена не могло быть и речи о прославлении Спартака, вождя крупнейшего восстания рабов, имевшего место в I веке до н. э. Это лишь в наше время Спартак предстал героем античности. Ему посвящены многочисленные романы, кинофильмы, балеты, оперы и мюзиклы. Среди последних произведений о нем — вышедший в 2004 году французский блокбастер «Спартак-гладиатор».

В Риме гладиаторов не уважали. Сенека в одном из своих высокопарных эссе, написанном в виде сочувственного письма человеку, потерявшему сына, пытаясь его утешить, пишет о том, что сына его ожидало неопределенное и, вероятно, мрачное будущее: он мог стать гладиатором.

Гладиаторами законодательно запрещалось становиться сенаторам. Запрещение это, естественно, наводит на размышления. Ведь если гладиаторов презирали, считая незначительными людьми, зачем законодательно запрещать вступать в ряды гладиаторов таким уважаемым, высокопоставленным людям, какими были сенаторы? Суть в том, что запрещение это носит, скорее, символическое значение. Задачи любого закона — обозначить границы, которые не следует переступать, а не предотвратить нарушения. Поэтому, запретив сенаторам вступать в ряды гладиаторов, закон лишь провел разграничительную черту между бойцами, выступавшими на арене, и элитой римского общества.

Однако дошедшие до наших дней сведения позволяют предположить, что гладиаторов не только третировали, но и восхищались ими. Также стоит отметить, что отдельные люди из высших слоев римского общества позволяли себе выйти на арену амфитеатра, чтобы испробовать свои силы (а не для того, чтобы покрасоваться). Да и среди императоров находились такие, кто иногда выскакивал на арену, не в силах усидеть в ложе. Даже философы, подобно Сенеке, поначалу ополчались на гладиаторов и сетовали на пагубное влияние, которое они оказывают на зрителей, а затем, словно забыв о своих нападках, восхищались мужеством гладиаторов и даже их «философским» отношением к смерти.

Что бы ни говорили о гладиаторах, их жизнь была на виду, и потому пользовались устойчивым спросом предметы быта с изображением гладиаторов, их снаряжения, сценами боев. Светильники, найденные в Лондоне рядом с останками римлянки, — всего лишь одни из многих предметов такого рода. Наряду с ними можно назвать подсвечники, кольца с печаткой, ножи, стеклянные чаши, фляги и даже бутылочки для кормления малышей — на всем находилось место для пользовавшейся спросом отделки. К этому можно добавить, что дома римской знати нередко украшали мозаичные полы, а также панно и картины, посвященные гладиаторской теме. В дошедших до нашего времени источниках рассказывается и о странном, где-то даже фантастическом обычае римских невест расчесывать себе волосы обломком копья, обагренного кровью убитого гладиатора. Возможно, это всего лишь выдумки, ибо обычаю этому удивлялись даже античные авторы. Правда, один из них все же попытался дать объяснение, предположив, что тело гладиатора и копье символизируют единение двух начал (мужского и женского), а также высказал мысль, что девушки, готовясь к замужеству, совершали этот обряд в надежде, выйдя замуж, родить храбрых и мужественных детей.

Гладиатор в античные времена считался секс-символом. Среди находок в Помпеях обнаружены два рисунка (возможно, творчество гладиаторов), на одном из которых изображен фракиец Целад с припиской «Любимец женщин», а на другом — ретиарий Крецес с припиской «Покоритель сердец». Недаром в Риме ходила шутка, что женщине перед героем арены не устоять. Римский поэт Ювенал в одной из своих сатир высмеивает Эппию, супругу сенатора, не устоявшую перед чарами гладиатора:

Ювенал высмеивает страстную женщину, для которой израненный гладиатор стал дороже «родины, детей и сестер». Чем же пленил он Эппию? Ответ в последней приведенной строке: «ведь с оружием он!» В оригинале это понятие выражает латинское слово «ferrum», буквально означающее «железо», а в данном случае — «меч». Другим латинским словом со значением «меч», является слово «gladius», от которого и происходит латинское «gladiator» (гладиатор, меченосец). Но слово «gladius» в просторечии имеет и другое значение — «пенис». Вот оружие гладиатора, которое пленило Эппию.

Эппия — вымышленное лицо, но истории, подобные той, персонажем которой стала эта пылкая женщина, случались (правда, по слухам) и с историческими лицами. Так, Фаустина, супруга императора-философа Марка Аврелия и мать императора Коммода, по одной из легенд, родила сына, вступив в связь с гладиатором. Узнав об этом, Марк Аврелий обратился за советом к оракулам, которые предложили ему убить повинного гладиатора, искупать жену в его крови, а затем провести с нею ночь. Марк Аврелий последовал этим рекомендациям, после чего признал Коммода собственным сыном. Однако исследователи сомневаются в подлинности этой истории и считают, будто ее придумали, для того чтобы объяснить интерес Коммода к боям гладиаторов, в которых он охотно принимал участие сам.

Одна из находок при раскопках гладиаторской казармы в Помпеях послужила для некоторых исследователей подтверждением тому факту, что женщины из высшего общества того времени питали слабость к грубым гладиаторам. Эта находка представляла собою останки женщины (носившей при жизни богатые украшения), предположительно, закончившей свои дни при половом сношении с гладиатором, останки которого покоились рядом с ее скелетом. Если это предположение верно, то она, вероятно, принимала участие в групповом сексе, ибо в небольшом помещении были найдены останки еще восемнадцати человек. Однако более вероятна другая версия: в казарме откопали останки людей, бежавших из той части города, которая первой подверглась разрушительному удару стихии (тому подтверждением являются наполненные различным имуществом сундуки, найденные рядом с погибшими). Люди эти, видимо, полагали, что найдут в казарме убежище, но спастись от пепла и пемзы им было не суждено. Впрочем, даже если гладиаторские казармы и не являлись местом свиданий, не вызывает сомнений, что гладиаторы считались мастерами сексуальных утех.

Однако чем объяснить, что люди, принадлежавшие к низам римского общества, являлись предметом обожания и влечения? Вероятно, отчасти восхищение это можно объяснить тем, что знатные римлянки непостижимо тянулись к людям, занимавшим в обществе противоположное положение. Существуют и другие подобные исторические примеры, правда, из более позднего времени. Так, французская королева Мария-Антуанетга любила разыгрывать роль молочницы, адамы британского королевского дома, переодевшись полицейскими, проводили время в лондонских клубах. Другими словами, гладиаторы привлекали внимание отчасти именно потому, что занимали в обществе низкое положение. Запретный плод сладок.

Восхищение гладиаторами также можно, наверное, приписать высокой военной культуре римлян, которые на протяжении долгого времени вели боевые действия, участвуя в различных походах. Умение сражаться, постоять за себя, отвага и доблесть были в чести, а гладиаторы зачастую демонстрировали высокое воинское искусство. К тому же они, по существу, давали спектакль и находились в центре внимания многочисленной публики, подобно современным футбольным звездам. Внимание зрителей, по крайней мере на время, стирало социальные границы. А зрители суть народ. Это хорошо понимали римские императоры. Недаром иные из них выходили на арену амфитеатра, чтобы увеличить свою популярность, хотя и рисковали в бою потерпеть неудачу.

Разумеется, гладиаторы привлекали больше внимания, чем современные футболисты. Гладиатор являлся культурным символом Рима, ибо вызывал споры и обсуждения римских культурных и общественных ценностей. Конечно, все культурные символы вызывают споры об их социальной значимости, именно поэтому они и являются таковыми. Но гладиаторы и гладиаторские бои выделялись в этом ряду, ибо фокусировали внимание на «острых углах» римской культуры: что из себя представляет настоящее мужество, что такое сила и сексуальность, как относиться к жестокости и как встретить смерть с достоинством?

Отношение к гладиаторам было двойственным. Их могли презирать, но охотно пользовались печаткой с изображением гладиатора или пили вино из кубков, украшенных подобным рисунком.

К сожалению, не существует никаких свидетельств о том, как сами гладиаторы относились к своему положению. Конечно, нехарактерны словоизлияния Целада и Крецеса (если только эти надписи составлены ими самими), наградивших себя хвалебными званиями за успехи на бранном поле любви. Не существует ни одного сообщения гладиатора о том, что он чувствовал на арене за ограждением, отделявшим его от зрителей. И все же можно предположить, что гладиаторы, выходя на арену, испытывали не только эмоциональный подъем, но зачастую и страх. Возможно, страх вселялся в бойцов еще до участия в представлении, приводя к нервным срывам. Предположительно, у двадцати девяти саксов, о которых писал Симмах, настолько взвинтились нервы перед выходом на арену, что они, повздорив между собой, перебили друг друга. Уместно привести и другой пример. Сенека в одном из своих трудов рассказывает о германце, который должен был участвовать в травле зверей. Этот германец перед выходом на арену отправился в уборную («единственное место, куда он мог пойти без надсмотрщика»), там взял губку (римский эквивалент туалетной бумаги) и засунул ее себе в горло, вызвав удушье. Сенека характеризует этот поступок как проявление мужества («Что за храбрец! Покончить счеты с жизнью дано не каждому!»). Однако можно предположить, что германец этот убил себя из страха перед другим, более ужасным концом.

О переживаниях римлянина, оказавшегося волею судеб в рядах гладиаторов, рассказывается в работе начинающего оратора, которому в качестве упражнения задали подготовить содержательную речь, вложив ее в уста богатого юноши, который якобы попал в плен к пиратам, затем был продан владельцу гладиаторской труппы и в результате всех этих перипетий еще и лишен наследства. Приводим отрывок из этой речи, в котором от лица юноши рассказывается о его первом появлении на арене.

Однако юноше повезло: появился его приятель и за приличную цену выкупил обреченного на смерть. Но вся эта история — лишь вымысел, упражнение в риторике. Действительность была гораздо ужаснее.

Ужасающая статистика

Что же из себя представляла действительность? Как долго жили римские гладиаторы? Какому количеству человек удалось освободиться от гладиаторской службы? Судя по надписям на некоторых надгробиях, часть гладиаторов все-таки доживала, по крайней мере, до зрелого возраста. К тому же существуют свидетельства, что некоторые бойцы превосходно владели своим искусством. Вместе с тем, рисунки, обнаруженные в Помпеях, свидетельствуют о том, что на арену нередко выходили начинающие, «зеленые» гладиаторы, которые сражались между собой (например, шестнадцатилетний с пятнадцатилетним), а иногда и с опытными бойцами. Удивительно, но иным гладиаторам удавалось провести на арене более пятидесяти боев. Однако большое количество надгробных памятников свидетельствует о том, что многие гладиаторы гибли в молодом возрасте. Так, гладиатор Главкон погиб в своем восьмом поединке, когда ему было двадцать три года. Его жена Аврелия и «те, кто любили его», поставили ему памятник, на котором привели слова гладиатора: «Мой совет: найди себе собственную звезду. Не доверяй Немезиде. Она обманула меня».

Источником упомянутых сведений являются находки, сделанные в Помпеях, и можно предположить, что информация эта не носит обобщающего характера. Но если добавить к ней сведения из римских источников и сообщения из других городов Италии, мы получим ясное представление о частоте выступлений гладиаторов на арене и об их шансах дожить до зрелого возраста. К сожалению, шансы эти были невелики. Средняя продолжительность жизни гладиатора — как о том говорят надгробные памятники — составляла двадцать два с половиной года. При этом, видимо, необходимо учесть, что гладиаторы, которым ставили памятники, выделялись из общей массы бойцов. У них были жены или приятели, которые раскошеливались на памятники, стоившие немалых денег. Поэтому, вполне вероятно, что и гладиаторы эти при жизни находились в привилегированном положении по сравнению с другими бойцами. Но и они жили мало. Предположительно, гладиаторы начинали свою карьеру примерно в семнадцать лет и после этого проживали в среднем еще пять с половиной лет. Обычный же римлянин, достигший семнадцатилетнего возраста (многие дети не доживали до этих лет), мог прожить в среднем еще тридцать один год. Заметная разница.

Конечно, многие гладиаторы жили больше, чем двадцать два с половиной года. Гладиатор Главкон окончил свой жизненный путь в двадцать три года, проведя восемь боев, другой гладиатор умер в двадцать семь лет, проведя одиннадцать поединков, еще один гладиатор погиб в тридцать четыре года — в двадцать первом бою. Эти данные свидетельствуют о том, что гладиаторы эти начали выступать на арене, когда им было больше семнадцати или, что более вероятно (хотя и несколько удивительно), что гладиаторы, по крайней мере из числа более именитых, сравнительно редко участвовали в боях. Если предположить, что упомянутые бойцы начали выступать на арене в семнадцать лет, то получается, что за время гладиаторской службы они проводили примерно по два поединка в год. Маловероятно, что они сами уклонялись от поединков. Скорее всего, хозяева трупп не хотели подвергать гладиаторов излишнему риску. Эпиктет, философ II века, рассказывает о том, что гладиаторы, принадлежавшие императору, жаловались на то, что слишком редко принимают участие в поединках, и «молили Бога и настаников, чтобы им чаще предоставляли возможность показать себя в деле». Но это не означает, что гладиаторы постоянно тренировались, а на арену выходили лишь изредка. Бывали случаи, когда во время большого представления, дававшегося императором, гладиаторов на все номера программы недоставало, и тогда некоторые бойцы принимали участие в нескольких поединках. Тому подтверждением, пожалуй, являются многодневные гладиаторские бои, устроенные Траяном в честь победы над Дакией, в которых участвовала «4941 с половиной пара гладиаторов» («половина пары гладиаторов», как уже отмечалось, вероятно, свидетельствует о том, что некоторые гладиаторы, одержавшие победу в бою, и дальше принимали участие в представлении). Подтверждением этому служит и надпись на надгробном памятнике Марку Антонию Экзоку, фракийцу из Александрии, приехавшему в Рим для участия в представлениях, дававшихся в 117 году в честь военных побед Траяна. Согласно упомянутой надписи, Экзок во время проводившихся представлений три раза выходил на арену для участия в поединке.

Какова была вероятность погибнуть в бою? Конечно, опытные, искусные гладиаторы погибали гораздо реже грегариев (рядовых гладиаторов). Но, к сожалению, данных на этот счет сохранилось немного. Обратимся снова к источнику, обнаруженному в Помпеях. Согласно этой находке, однажды в двадцати трех поединках принимали участие сорок шесть гладиаторов, в результате двадцать один гладиатор взял верх над своим соперником, семнадцать бойцов, потерпев поражение, были пощажены, а восемь были убиты или скончались от ран (надо полагать, в двух поединках погибли оба бойца).

Разумеется, это свидетельство не претендует на обобщение, но можно предположить, что в среднем погибал один из шести бойцов, принимавших участие в представлении.

Если не брать в расчет единичных удачливых ветеранов, принимавших участие более чем в пятидесяти боях, и сосчитать гладиаторов, известных по раскопкам в Помпеях, то становится ясно, что только четверть из них дожила до своего десятого поединка. И все же бой на арене, усыпанной трупами гладиаторов, каким изобразил его на своей картине Жером, был, вероятно, редким явлением. Еще император Август запретил представления, в которых каждый бой продолжался до гибели одного из участников. Правда, это распоряжение не всегда выполнялось. Известно описание боев гладиатора из Кампании, который, выступая в своей провинции, провел за четыре дня двадцать два поединка с лучшими местными гладиаторами.

Наши заключения можно дополнить, если принять во внимание положение дел с гладиаторскими боями, сложившееся в Римской империи в конце II столетия. Возможно, дополнения эти покажутся умозрительными, но они не лишены интереса. Так вот, в те времена аристократы в римских провинциях были крайне обеспокоены большими расходами на гладиаторские представления. Чтобы смягчить возникшее недовольство, император Марк Аврелий в 177 году законодательно отменил налог на продажу гладиаторов (видимо, неохотно, ибо налоги эти пополняли казну), а также установил (или попытался установить) предельную стоимость гладиатора. Текст упомянутого закона сохранился до наших дней; цены на гладиаторов представлены в нем в сестерциях. Чтобы ориентироваться в покупательной способности этих денег, приведем такие примеры: пятисот сестерциев хватало на прокормление крестьянской семьи в течение года, две тысячи сестерциев стоил раб, не обученный ремеслу, капитал в миллион сестерциев позволял его обладателю войти в сенаторское сословие. Цифры в законе 177 года, вкупе с приведенными нами данными о смертности гладиаторов, позволяют приблизительно оценить имперские расходы на гладиаторские бои (за исключением трат на большие представления в Риме), а также примерно определить, сколько гладиаторов погибало в течение года.

Закон делил гладиаторов на разряды, от чего зависела их цена. Кроме того, законом предусматривалось, чтобы в каждом гладиаторском представлении участвовало не менее половины рядовых гладиаторов стоимостью от 1000 до 2000 сестерциев. Опытные гладиаторы, делившиеся на десять разрядов, стоили гораздо дороже — от 3000 до 15 000 сестерциев. И все же разница в стоимости бойцов была не очень большой. Современные ведущие оперные певцы (не говоря уже о футбольных звездах) получают за свои выступления несоизмеримо больше рядовых исполнителей. Возможно, небольшая дифференциация между стоимостью гладиаторов различных разрядов объяснялась большой вероятностью их гибели на арене (платить огромные деньги даже за сверхискусного многоопытного бойца было рискованно) или небольшой разницей в мастерстве гладиаторов, или твердым намерением постановщиков представлений удерживать цены на гладиаторов в разумных пределах.

Тот же закон определял пять стоимостных категорий гладиаторских представлений, дававшихся в провинциальных амфитеатрах. Каждое представление в зависимости от своей категории должно было стоить от 30 000 до 200 000 сестерциев — суммы сравнительно небольшие по сравнению с затратами на представления в Колизее (к примеру, Адриан — даже еще не будучи императором — на представление в римском амфитеатре потратил два миллиона сестерциев; правда, в эту сумму входили траты на покупку животных и подношения зрителям).

Если взять сравнительно дешевое представление стоимостью, скажем, в 60 000 сестерциев и учесть, что половину гладиаторов должны составлять рядовые малоопытные бойцы, а также принять в расчет стоимость гладиаторов, то получается, что в таком представлении могли принять участие 24 бойца: 12 рядовых, малоопытных и 12 искусных, высокой квалификации. Но даже если устроитель боев в провинции тратил на представление 200 000 сестерциев и выводил на арену 40 бойцов (20 рядовых и столько же опытных), он мог устроить только две схватки между бойцами высшей квалификации, если каждый из имевшихся у него гладиаторов выходил на арену лишь раз (если предположить, что гладиаторы по воле устроителя представления вторично выходили на арену амфитеатра, то это ненамного увеличивало число поединков между опытными бойцами). Если все требования закона действительно выполнялись, то провинциальные представления были сравнительно небольшими.

В том же законе упоминалось, что налоги на продажу гладиаторов составляли (до их отмены) от двадцати до тридцати миллионов сестерциев ежегодно. Общая цена всех гладиаторов, продававшихся в течение года, колебалась между шестьюдесятью и ста двадцатью миллионами сестерциев. Если взять эти цифры за исходные данные и учесть, что половину продававшихся гладиаторов составляли неопытные бойцы, а также принять в расчет, что в каждом представлении погибал один из шести бойцов, то можно определить, сколько гладиаторов ежегодно принимали участие в представлениях по всей Римской империи и как часто эти представления проводились на провинциальных аренах.

Возьмем нижнюю общую стоимость гладиаторов, продававшихся в течение года, равную шестидесяти миллионам сестерциев, учтем, что половину продававшихся гладиаторов составляли неопытные бойцы и примем в расчет градацию стоимости опытных гладиаторов. Оперируя этими данными, путем несложных расчетов можно определить, что шестидесяти миллионов сестерциев хватало на покупку шестнадцати тысяч бойцов.

Но не ошиблись ли мы в расчетах? Хватало ли такого количества гладиаторов для представлений на провинциальных аренах, в каждом из которых участвовало от двадцати до сорока гладиаторов? Чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо учесть число проводившихся в году представлений, количество провинциальных арен, а также число боев, в которых за год участвовал один гладиатор и, наконец, снова принять в расчет, что в каждом представлении погибал один из шести бойцов.

Известно, что в Римской империи насчитывалось более двухсот различных амфитеатров; кроме них, существовали и другие арены, пригодные для боев гладиаторов. Можно предположить, что общее количество подобных сооружений достигало четырехсот. Пусть на каждой арене давалось в год в среднем два представления, в каждом из которых участвовало тридцать бойцов. Тогда общее количество гладиаторов, принимавших участие в представлениях, равнялось двенадцати тысячам человек (400 арен × 30 гладиаторов). Но из этих двенадцати тысяч две тысячи гладиаторов погибали в первом же представлении и еще столько же во втором. Таким образом, в Римской империи ежегодно насчитывалось шестнадцать тысяч бойцов. Другими словами, цифры сошлись, и наш первоначальный расчет подтвердился.

Проводя наше небольшое исследование, мы не брали в расчет отдельные факторы, которые могли повлиять, правда, в незначительной степени, на результаты анализа. Под этими факторами понимаются, прежде всего, уклонение от налогов, затраты на приобретение гладиаторов вместо уволенных и повышение со временем смертности на аренах (некоторые исследователи считают, что во II и III столетиях гладиаторские бои стали более жестокими). Конечно, наши выводы не претендуют на полную достоверность, но интерес они представляют.

Исходя из наших соображений, логично допустить, что гладиаторские бои на каждой отдельно взятой арене были редким явлением. По нашим расчетам, большинство амфитеатров Римской империи пустовали по крайней мере триста шестьдесят дней из трехсот шестидесяти пяти (возможно, время от времени они использовались для тренировочных боев гладиаторов или для дрессировки зверей).

Интересно и другое следствие из сделанных нами выводов. 16 000 гладиаторов, выступавших в провинциях, могли составить три легиона римской армии. А если к этому числу прибавить число гладиаторов, выступавших в столице (по словам Плиния, во времена правления Калигулы в императорских тренировочных лагерях находилось 20 000 бойцов), то их общая численность равнялась, пожалуй, четверти римской армии.

Еще одним следствием из сделанных нами выводов является возможность определить количество ежегодно погибавших людей на аренах амфитеатров. Если на арене во время одного представления погибал каждый шестой, то общая численность павших бойцов, выступавших на провинциальных аренах, ежегодно составляла 4000 человек. К этим людским потерям следует добавить бойцов, время от времени погибавших при травле зверей, а также осужденных на смерть преступников, заканчивавших свой жизненный путь на арене амфитеатра. Вместе тех и других ежегодно набиралось, по нашим предположениям, еще 2000 человек. Труднее определить количество человек, гибнувших в Колизее. В этом амфитеатре, помимо рядовых представлений, временами проводились многодневные игры с участием большого количества гладиаторов. И все-таки можно счесть, что число ежегодных людских потерь, приходившихся на римский амфитеатр, составляло треть аналогичных потерь, приходившихся на провинции — то есть 2000 человек. Таким образом, в Римской империи на арене ежегодно погибали 8000 человек. Как ни кощунственно это звучит, можно сказать, что для Римской империи с ее населением в 50–60 миллионов человек эти потери были невелики. Однако необходимо учесть, что на аренах амфитеатров погибали молодые сильные люди, и восемь тысяч гибнувших ежегодно составляли 1,5 % от общей численности двадцатилетних мужчин. Несомненно, гибель такого числа людей истощала человеческие ресурсы империи. Гладиаторы платили налоги смертью.

Львы и христиане

Какова бы ни была смертность гладиаторов в Колизее, животные гибли в этом амфитеатре еще в большем количестве, да и как участники представлений они числом превосходили людей. Для длительных гладиаторских игр, в которых травля зверей, как правило, включалась в программу, требовалось много животных, которых следовало поймать, доставить в нужное место, а затем содержать, на что уходило время и что подразумевало усилия, намного превосходившие временные и трудовые затраты, необходимые для покупки и обучения гладиаторов.

Привозившиеся в Рим дикие звери отнюдь не служили диковинным зрелищем, которым привлекают детей и взрослых современные зоопарки (хотя как знать — быть может, иные римляне и приходили поглазеть на зверей, размещавшихся перед представлением в Колизее в находившемся поблизости Доме животных). Звери предназначались для схватки с людьми, которая оборачивалась или убийством животного или гибелью человека. Вероятно, такие сцены иногда ставились на мифологические сюжеты (как о том писал Марциал) и обставлялись живописными декорациями.

По свидетельству Диона, в гладиаторских играх, проводившихся по случаю открытия Колизея, погибло девять тысяч животных, а в гладиаторских играх 108–109 годов, проводившихся в честь военных побед Траяна, — одиннадцать тысяч. Даже если мы посчитаем, что эти цифры раздуты историками в угоду римским правителям, и даже если учтем, что длительные масштабные представления были исключением, а не нормой, то и в этом случае очевидно, что гибель животных была поставлена на поток.

Похоже, что травля зверей проводилась, главным образом, по утрам при участии бестиариев и венаторов (специально натренированных звероловов и укротителей), набиравшихся из бедноты и рабов. Кроме того, в их обязанности входило проводить бои животных между собой, к примеру бои журавлей (которые, как отмечает Дион, стали одной из наиболее примечательных сцен представления, дававшегося в честь открытия Колизея) или схватку буйвола со слоном (эта сцена запечатлена на римской монете III века). Но чаще бестиарии и венаторы — пешие или конные, вооруженные копьями, луками или мечами — выходили сами на бой с животными.

Античные авторы полагали, что в таких боях обычно побеждал человек, подтверждая свои суждения данными о числе погибших животных. Однако современные исследователи считают, что в отдельных случаях дрессированные животные по воле человека прикидывались убитыми, и объясняют это надувательство зрителей бережливостью — животные стоили дорого.

Впрочем, и среди животных были непобедимые бойцы. Полагают, что носорог, описанный Марциалом в «Книге зрелищ», который на представлении в честь открытия Колизея взял верх над медведем, буйволом и бизоном, — то же животное, которое Марциал описал в более позднем произведении, тот же самый прославленный носорог, изображение которого появилось на некоторых монетах, чеканившихся при императоре Домициане. Этот носорог был своего рода «звездой» и не уступал в популярности гладиаторам.

Животные в Рим для массовых зрелищ поставлялись в большом количестве и до открытия Колизея. Так, в середине I века до нашей эры римский полководец Помпей поставил в Рим 20 слонов, 410 леопардов и 600 львов. Император Август в своем жизнеописании хвастливо упоминает о том, что провел в Риме много массовых зрелищ, в которых было убито 3500 животных. Дион пишет, что на одном из таких представлений убили 36 крокодилов. Не отставали от Августа и другие римские императоры. Так, по словам одного из римских историков, император Проб в конце III века поставил для представлений в Большом цирке тысячу страусов, такое же количество оленей, кабанов и диких козлов, а также великое множество других травоядных. Проб, по словам того же историка, однажды совершил и «промашку», когда давал представление в Колизее. В представлении участвовали сто львов, но все они были убиты, как только лениво покинули свои логова, что «не дало зрителям как следует насладиться драматичностью сцены».

Представления, в которых участвовали экзотические животные, даже если рассказы о них сильно преувеличены, несли, помимо развлекательной, и другую смысловую нагрузку. Хотя и косвенно, они говорили о военных успехах Рима. Если, к примеру, на арене амфитеатра появлялись нильские крокодилы, это означало, что Египет попал под господство римлян.

А вот как в Колизее справлялись с большим количеством крупных диких животных, остается неясным. Правда, известно, что, если не со дня своего открытия, то уж точно некоторое время спустя, Колизей был оснащен системой подъемников, доставлявших животных из подвального помещения на арену. Но трудно себе представить, как управлялись с животными с помощью обычных кнутов и веревок, которые видны на дошедших до наших дней соответствующих рисунках.

Вероятно, такие средства годились лишь для того, чтобы справляться со сравнительно покладистыми животными (козлами, оленями, лошадьми), которые, на наш взгляд, и составляли большинство в представлениях, но которым античные и современные авторы уделяют гораздо меньше внимания, предпочитая писать с деланным восхищением о хищниках.

Однако представления с животными не всегда проходили гладко. Плиний пишет о том, как в 55 году до н. э. в Большом цирке слоны, поначалу забавлявшие зрителей своим потешным номером, затем попытались прорваться через ограду, что привело публику «в замешательство».

Также трудно понять, как доставляли в Рим крупных животных. Со слонами (а некоторые римские императоры держали стада этих животных), видимо, было проще — их пригоняли в Рим опытные погонщики. А как обстояло дело с менее покладистыми животными? Чтобы лучше оценить масштабы проблемы, приведем пример из сравнительно недавнего прошлого. В 1850 году из Египта в Лондонский зоопарк привезли молодого гиппопотама (получившего имя Обейш). Пойманное в Белом Ниле животное сначала везли по реке в Каир, а оттуда — в Александрию. Для его транспортировки по морю специальное судно оборудовали бассейном емкостью 2000 литров. Гиппопотама сопровождали служители-египтяне, а чтобы малыш не остался без молока, в путешествие вместе с ним отправились две коровы и десять коз.

В Рим, как свидетельствуют античные авторы, привозили не одно такое животное. Как пишет один из римских историков, только император Коммод в конце 11 столетия, выступая на арене амфитеатра, в течение всего двух дней собственноручно убил пять гиппопотамов, носорога, двух слонов и жирафа.

Но как римлянам удавалось ловить крупных животных, не имея современных транквилизаторов? Вероятно, для их поимки они пользовались капканами, ямами и подсадными животными. А как удавалось доставлять зверей в Рим в удовлетворительном физическом состоянии? Скептики ответят, что такое удавалось далеко не всегда. Тому есть и пример: как мы уже отмечали, Симмах, дававший в конце IV века представления с участием диких животных, однажды был весьма недоволен тем, что ему привезли тощих, изможденных медведей. Естественно, бывали и случаи, когда устроителям представлений не удавалось достать нужных животных. Так, Марку Целию, дававшему во второй половине I века до н. э. представление в Киликии, не удалось найти пантер, несмотря на то, что он донимал просьбами о помощи своего приятеля Цицерона, бывшего в то время наместником этой римской провинции. Цицерон отказал, сославшись на трудности, связанные с приобретением и доставкой этих животных. И все же можно понять, что большого недостатка в животных в амфитеатрах не ощущалось. Зверей помогали добывать даже легионеры, когда не участвовали в военных кампаниях. Известно, что один солдат Рейнского легиона за шесть месяцев поймал пятьдесят медведей.

Животных поставляли в амфитеатры не только для травли. Их также использовали для расправы над приговоренными к смерти преступниками, и такие жуткие экзекуции становились частью программы чуть ли не каждого представления на арене. Подобная страшная участь, вероятно, постигла многих христиан, а сцена столкновения на арене человека со львом стала едва ли не кульминацией современных романов и кинофильмов (действие которых происходит в Римской империи), не говоря о серии дурацких жестоких шуток типа «львы — христиане 3:0».

Однако не существует сведений о количестве христиан, принявших смерть на аренах амфитеатров и, в частности, в Колизее. Лишь в V веке, когда христианство в Римской империи укрепилось и превратилось в государственную религию, богословы стали писать о том, что Колизей являлся одним из мест, где христиане, страдая за веру, принимали мученический конец. До этого времени расправа с христианами толковалась как наказание за обычные преступления. И все же существует предположение, что христиане, страдая за веру, на самом деле принимали смерть на аренах амфитеатров и, в частности, в Колизее.

Одним из подобных мучеников мог оказаться святой Игнатий, епископ Антиохии, приговоренный в начале II века «к растерзанию диким зверем». Письма святого Игнатия (как и труды других богословов, рассказывающие о казнях на аренах амфитеатров) не только описывают переживания жертвы, но и повествуют о том, что во времена становления христианства утвердилась идеология жертвенности ради торжества веры. Об этом говорят и письма Игнатия, вероятно, адресованные христианской общине Рима и написанные в пути, когда епископ направлялся в город для принятия смерти, на которую шел добровольно. Вот выдержки из одного такого письма:

Интересно, что Игнатию удалось приспособить «языческие» средства расправы с неугодными или провинившимися людьми к познанию веры через страдания и даже к спасению путем перехода в иное, высшее состояние.

Со становлением христианства появились и другие труды, повествующие о страданиях и смерти христиан на аренах амфитеатров. В этих повествованиях обычно рассказывается о том, как истинно верующие, оказавшись перед судом — который вершили пристрастные, неправедные язычники — и несмотря на ожидавшие их мучения и верную смерть, не отрекались от своих убеждений. Правда, создается стойкое впечатление, что все эти повествования, как могли, раздували жесткость язычников и непомерно возвеличивали стойкость христиан и их преданность вере.

В одном из подобных повествований, относящемся к началу III века, рассказывается о мучениях и кончине двух молодых христианок из Карфагена — Перпетуи и Фелициты. После описания судебного процесса над ними действие переносится на арену амфитеатра. Обеих женщин привели на арену полностью обнаженными и отдали на растерзание «бешеной телке, пособнице Дьявола» (их единомышленников-мужчин растерзали медведи, вепри и леопарды). Однако зрители протестующе зашумели, увидав, что у Фелициты сочится из груди молоко (она незадолго до этого родила). Женщин увели, надели на них туники и снова привели на арену. Но телка, хотя и была «пособницей Дьявола», лишь покалечила женщин. Возбужденные зрители потребовали их смерти, и на арену вышел молодой человек, вооруженный мечом. Но он оказался нерасторопным, и тогда Перпетуя, несмотря на ранения, вырвала у него меч и вонзила оружие себе в горло. Повествование заканчивается такими словами: «О доблестные и блаженные мученики, воистину вы избраны для того, чтобы прославить Иисуса Христа, нашего Господа».

В повествовании (истинность которого — вопрос спорный) почти каждая душераздирающая сцена связана с христианской символикой (так, кровь жертв выдается за мученичество) и христианским нравоучением (Перпетуя как добропорядочная христианка одернула на себе тунику, как только телка оголила ей бедра). В повествованиях такого рода резко осуждается садизм, и в то же время его проявления используются в собственных целях. Мучения молодых беззащитных женщин и бесчеловечность, жестокосердие на арене являлись оружием для укрепления христианства. Наше современное представление о крайней жестокости на аренах амфитеатров, по крайней мере частично, складывается из восхваления этих зрелищ римскими императорами и их обличений христианами.

Зрители Колизея

Непременной, неотъемлемой частью каждого представления является публика. Мы ходим, к примеру, в театр не только лицезреть спектакль, но и посмотреть на собравшихся зрителей, да и себя показать. Что касается Колизея, крупнейшего амфитеатра Римской империи, то публика в нем играла еще большую роль. Люди, сидевшие в амфитеатре сомкнутыми рядами, занимали места согласно социальному статусу и являли собой «срез» римского общества. Такая сегрегация по социальному положению была гораздо более выраженной, чем та, которую наблюдаешь на представлениях в наши дни, когда в первых рядах сидят люди, способные платить за дорогие места (в конце концов, в наше время на этих местах могут сидеть и бедные люди, скопившие нужную сумму).

Положение римлян на иерархической лестнице, по крайней мере до конца I века, определялось и тем, какие места они занимали на представлениях в Колизее. В первых рядах располагались сенаторы, за ними сидели всадники, выше — люди с меньшим достатком, и наконец на самом верху (что у нас зовется «галеркой») сидели неграждане, рабы и женщины, за исключением жриц-весталок, занимавших места вместе с сенаторами в передних рядах. Сенаторы, а возможно, и всадники, располагались на подвижных удобных сиденьях, остальные — на прикрепленных к полу скамьях (мраморных, а на галерке — деревянных).

Как и когда возникла сегрегация зрителей по социальному признаку, с абсолютной точностью сказать затруднительно (хотя это явление, конечно, распространялось и на другие сценические площадки, такие, как театр). Но можно допустить, что в I веке до нашей эры сегрегации зрителей еще не было. Согласно Плутарху, Луций Корнелий Сулла, римский полководец и государственный деятель той поры, познакомился со своей будущей супругой Валерией в римском амфитеатре (конечно, не в Колизее, который не был построен), когда «места в театре еще не были разделены и женщины сидели вперемешку с мужчинами». (История эта напоминает современную ситуацию в кинотеатрах, когда, чтобы занять свое место, задеваешь волей-неволей уже усевшихся зрителей.) Валерия, пробираясь на место за спиной Суллы, задела его плечо, после чего, словно бы извиняясь, одарила взглянувшего на нее Суллу обворожительной манящей улыбкой. (Правда, Плутарх дает ясно понять, что действия Валерии были намеренными.) Последовал обмен взглядами, завязалось знакомство, и в конце концов Сулла сделал Валерии предложение. Однако в более поздние времена — когда ввели сегрегацию зрителей по социальному положению — знакомство при обстоятельствах, способствовавших знакомству Суллы с Валерией, навряд ли могло случиться.

Идея распределения мест в Колизее по социальному положению зрителей исходила от римских жрецов, принадлежавших к коллегии Арвальских братьев. У членов этой коллегии имелась запись, высеченная на камне, с описанием ритуалов, деятельности жрецов, их решений и прав, которыми они неукоснительно пользовались. В 80 году, сразу же после открытия Колизея, в эту запись внесли дополнение, закрепившее за жрецами и их помощниками определенные места в этом амфитеатре. Но и жрецы отличались друг от друга по положению, не говоря о подручных. Наиболее высокопоставленные жрецы занимали места в нижнем ярусе, жрецы более низкого ранга сидели выше, а подручные — еще выше, ближе к галерке.

Входных билетов в амфитеатр не сохранилось, но до нас дошли сведения, что таковые были в ходу и представляли собой небольшие жетоны, сделанные из дерева, кости или свинца, на которых проставлялись номера входа, яруса, ряда. Насколько известно, зрители не тратились на билеты, посещение Колизея являлось правом каждого гражданина. Но как люди попадали на конкретное представление? Если допустить, что в Римской империи все услуги — в том числе бесплатные — все же имели цену, можно предположить, что люди платили «членские взносы» в различные общества или клубы, в которых билеты на представления раздавались бесплатно. Возможен и другой вариант: наиболее влиятельные богатые римляне распределяли билеты в своем окружении.

Когда зрители приходили на представление в Колизей, они пользовались входом, обозначенном на билете, и таким образом римские снобы не толкались в проходе с людьми низшего ранга, хотя, вероятно, им и приходилось толкаться между собой. А вот сидеть в первых рядах было гораздо удобнее, чем на скамьях, прикрепленных к полу, на которых каждому зрителю отводилось довольно узкое пространство. Чему в точности оно равнялось, неизвестно, но до нас дошли сведения, что в других римских амфитеатрах ширина мест на скамьях равнялась приблизительно 40 см. Это меньше того, что отводится пассажиру в салоне эконом-класса дешевых авиалиний. Также известно, что расстояние между рядами в римских амфитеатрах составляло примерно 70 см. Вероятно, римляне, по сравнению с нынешними людьми, обладали субтильной комплекцией, а ростом были определенно ниже (средний рост взрослого римлянина составлял 165 см). Если расположение и величина мест в Колизее были такими же, как и в других римских амфитеатрах, то при полном сборе большинство зрителей сидели, тесно прижавшись друг к другу, что при возможных беспорядках могло привести к давке и другим печальным последствиям. Тому был пример. Однажды во время представления в помпейском амфитеатре между местными и приезжими из Никерии (близлежащего городка) началась потасовка, приведшая к человеческим жертвам, в результате чего римские власти запретили в ближайшие десять лет проводить в Помпеях гладиаторские бои.

Как уже отмечалось, современные исследователи считают, что люди, приходившие на представление в Колизей, являли собой «срез» римского общества с сегрегацией по социальному признаку. (Правда, внешне — по одежде — большинство зрителей друг от друга не отличались: император Август, блюститель и инициатор традиций, в свое время распорядился, чтобы все римские граждане приходили на представления в тогах.) Также мы отмечали, что зрители занимали места в Колизее согласно социальному статусу: наиболее высокопоставленные сидели в первых рядах, выше сидели люди менее значимые, а женщины и рабы — на самом верху, чем и поддерживался в «политическом театре» социальный порядок.

Но так ли уж выгадывали, к примеру, сенаторы, занимая места в первых рядах? Были ли их места лучшими? Однозначно ответить на этот вопрос затруднительно. Ведь места в Колизее (как и во всяком амфитеатре) были расположены вокруг арены уступами, и потому каждое место предоставляло хорошую видимость (за исключением случаев, когда действие на арене происходило у ближнего к зрителям ограждения). А места наверху имели свои преимущества. Сверху была хорошо видна публика, тоже представлявшая собой зрелище. Кроме того, имевшийся в амфитеатре навес (тент площадью 10 000 м²) прикрывал от палящего солнца, когда светило было в зените, только верхнюю половину Колизея. Зрителям, сидевшим в нижней половине амфитеатра, приходилось надевать широкополые шляпы или раскрывать зонты.

И все же, надо думать, на практике размещение зрителей на представлении в Колизее не полностью соответствовало их социальному положению. Только ли сенаторы сидели в первых рядах? Быть может, они приводили с собой приятелей и знакомых? Кроме того, рядом с ними могли сидеть их рабы, без услуг которых было не обойтись. Надо полагать, что свободные места находились. Не все сенаторы (а их насчитывалось около шестисот) приходили на каждое представление. Время от времени они уезжали в провинции, чтобы вершить на местах государственные дела, и потому также резонно предположить, что во время их отсутствия в Колизее свободные места занимали родственники или друзья, не относившиеся к сенаторскому сословию.

Существовали и другие факторы, влиявшие на четкость распределения мест по социальному признаку. До наших дней дошли сведения, что в Колизее имелись специальные места для подростков (мужского пола) и, можно понять, для их воспитателей, которыми обычно являлись образованные рабы. Вероятно, представления в Колизее посещали также приезжие, например члены посещавших Рим делегаций, которым, должно быть, не приходилось тратиться на билеты, а также мастеровые и купцы. Для таких посетителей Колизея, видимо, резервировались места. Следует также отметить, что высокопоставленные богатые римляне, имевшие персональные места в Колизее, ставили таблички с указанием своего имени. В Колизее аристократы имели возможность заявить лишний раз о своей силе, могуществе и влиянии в обществе.

Как уже отмечалось, согласно одному из поздних римских источников, Колизей вмещал 87 000 зрителей. Однако современные исследователи считают, что максимальная вместимость амфитеатра составляла приблизительно 50 000 зрителей. В I веке, когда построили Колизей, население Рима составляло примерно миллион человек, из чего вытекает, что взрослых мужчин было приблизительно 250 000. Исходя из этого, на представлении в Колизее при полном сборе присутствовала одна пятидесятая часть взрослых римлян или даже меньше того, если учесть присутствовавших на представлении женщин, подростков и приезжих. Допустимо также предположить, что, хотя римляне посещали амфитеатр бесплатно, бедняков среди них было явное меньшинство (неимущие люди ущемлялись в возможностях и правах, как и по сей день). Если это предположение правильно, то аудитория Колизея в основном представляла собой элиту римского общества, а сам Колизей строился отнюдь не для развлечений римской черни, как полагают некоторые современные историки.

Римские императоры в ложе и на арене

Расходы на наиболее значимые представления в Колизее нес император. Такие представления, разумеется, давались в его присутствии — он наблюдал за действием на арене из императорской ложи, находившейся в центре амфитеатра. Античные авторы, описывая гладиаторские бои, неизменно уделяли немалое внимание императору, его роли в организации и проведения представления, и потому сейчас трудно себе представить гладиаторские бои в Колизее без присутствия венценосной особы. В Колизее собравшиеся на представление зрители оценивали характер, темперамент, достоинства императора.

«Хорошие» императоры распределяли между зрителями подарки; по их распоряжению во время представления по рядам разносили еду и напитки (равнозначные нынешним кока-коле и бургерам). Такие императоры вели себя ровно, бурных эмоций не проявляли, придерживаясь линии поведения, находившейся между пренебрежением к представлению и нескрываемым фанатизмом. Иные из таких императоров иногда позволяли себе остроумные шутки. Так, Галл иен в середине III века разыграл человека, продавшего стразы, выдав их за драгоценные камш. Этому человеку сказали, что он примет смерть на арене амфитеатра, где его растерзает лев. Но когда на арене открыли клетку, там оказался безобидный каплун. По распоряжению императора, изумленной публике объявили: «Этот человек занимается мошенничеством, а теперь сам стал жертвой обмана».

«Плохие» императоры являли собой противоположность «хорошим». Считается, что они нарушали обычный ход представления на арене, то неожиданно выступая в качестве гладиатора, то — что гораздо хуже — обрекая на смерть того или иного ни в чем нс повинного зрителя, попавшегося под горячую руку. Калигула, отличавшийся деспотическим нравом, когда ему не хватал) осужденных на смерть преступников для казни на арене, находил «преступников» среди зрителей и незамедлительно отдавал их на растерзание львам. Домициан поощрял выступления на арене представителей римской знати. А вот император Коммод сам выступал в Колизее в качестве гладиатора (правда, на арене в присутствии зрителей бои с участием императора велись безопасным деревянным оружием, но поговаривали, что бесшабашный Коммод в приватном порядке дрался со своими противниками на настоящих мечах, проведя около сотни боёв). Коммод, управляя Римской империей, стремился к установлению неограниченной самодержавной монархии и требовал своего обожествления. Согласно одному из поздних римских историков, который, возможно, пользовался слухами, при Коммоде был возведен колосс, чертами лица похожий на императора. На постаменте колосса было начертано «Гладиатор» и «Неженка»[7]. В то же время жестокость Коммода, которой он напоминал Калигулу, привела к образованию враждебной оппозиции в Сенате. В 192 году любовница Коммода Марция, вольноотпущенник Эклект и преторианский префект Лет, узнав случайно, что Коммод решил их казнить, убили его. (Коммод, заснув после обильного возлияния, по неосторожности оставил на видном месте записку с планом расправы с названными людьми.) Сенат одобрил их поступок и объявил Коммода врагом отечества. По свидетельству того же историка, который описал колосс Коммода, на постаменте этого колосса после гибели императора появилась приписка: «Гладиатор сошел в могилу».

Наиболее подробные сведения о выступлениях Коммода на арене амфитеатра дошли до нас благодаря Диону, посещавшему представления в Колизее. «Я видел своими глазами выступления императора в Колизее, — пишет Дион, — и потому ничего не придумывая и нисколько не приукрашивая, описываю их правдиво и беспристрастно». Однажды, по словам этого историка, Коммод убил в Колизее сотню медведей, поражая их копьями, которые он метал из укрытия, сооруженного на арене. Дион отмечает, что представление это больше свидетельствовало об умении императора обращаться с копьем, чем о его бесстрашии и отваге, но Эдуард Гиббон в своей работе «История упадка и разрушения Римской империи» (описывая представления в Колизее, он резко их критикует за насилие и жестокость) повествует о том же случае и отмечает, что Коммода «по заслугам наградили аплодисментами, оценив его искусство владеть оружием». В другой раз Коммод, помимо нескольких домашних животных, убил в Колизее гиппопотама, слона и тигра, а в тот же день после полудня, вооруженный щитом и деревянным мечом, провел бой с гладиатором, вооруженным обычным колом. Неудивительно, что Коммод победил, после чего стал наблюдать за настоящими поединками, одевшись богом Меркурием и расположившись на возвышении, специально сооруженном для него на арене.

Дион подчеркивает, что в те дни, когда император выходил на арену амфитеатра, чтобы принять участие в представлении, сенаторы и всадники, пребывавшие в Риме, все как один спешили занять свои места в Колизее. Только принципиальный, высоконравственный человек мог предпочесть смерть за непочтение к императору необходимости наблюдать за его выступлением на арене, а после этого, приняв участие в хоре льстецов, петь ему дифирамбы: «Ты воистину первый и самый доблестный среди нас, свыше благословенный. Ты — победитель и пребудешь им во веки веков».

Простолюдинам было проще: они могли безнаказанно манкировать представлениями с участием императора и порой пользовались этой возможностью, когда посещение Колизея грозило явной опасностью. Так, однажды разнесся слух, что Коммод собирается сыграть на арене амфитеатра роль Геркулеса, сражающегося со стимфалийскими птицами-людоедами, а за неимением этих птиц собирается подстрелить нескольких зрителей. Должно быть, в тот раз в Колизее аншлага не было.

Присутствуя на представлениях в Колизее, когда в них принимал участие император, опасались за свою жизнь даже сенаторы. Так, однажды, как свидетельствует Дион, во время выступления на арене Коммод убил страуса, отрубив ему голову. После этого император, держа в одной руке голову этой птицы, а в другой — окровавленный меч, подошел к сидевшим в первом ряду сенаторам и, осклабившись, обвел их взглядом, показывая всем своим видом, что может расправиться с ними также легко, как и со страусом. По словам Диона, поначалу сенаторы пришли в ужас, но затем едва подавили смех, ибо Коммод, державший в руке голову страуса, выглядел довольно комично. Дион первым нашел выход из положения и, чтобы не рассмеяться, стал жевать лавровые листья, поспешно выдернутые из венка. Последовав примеру Диона, сенаторы отвели от себя угрозу.

Этот случай, произошедший на представлении в Колизее, предоставляет нам возможность постичь сопутствующее эмоциональное состояние римлян, испытывавших веселость, смешанную со страхом. Вероятно, подобные случаи происходили со многими людьми, когда, чтобы не рассмеяться, во избежание печальных последствий, приходилось подавлять смех, к примеру закусив губы.

А что еще сопутствовало выступлению императора на арене? Прежде всего, его соперничество с другими бойцами, которые своим мастерством могли затмить императора. Император финансировал представления в Колизее, но, выходя на арену, всегда рисковал не выиграть, а проиграть. Другими словами, Колизей был тем местом, где формировался образ правителя, благодетеля своих граждан, а при формировании этого имиджа можно было как преуспеть, так и потерпеть неудачу.

С другой стороны, как показывает случай с Коммодом, когда он потрясал отрубленной головой страуса перед огорошенными сенаторами, Колизей был не только ареной, где проявлялся коллективизм (в определенной степени принудительный), но и местом, где выявлялись конфликты и разногласия. Противостояние императора и сенаторов — лейтмотив истории Рима. Это противостояние приобретало разные формы, и эскапада Коммода не являлась случайностью. Отличившись на арене амфитеатра, император использовал свой успех для борьбы с иного рода противниками.

Гладиаторские бои — «За» и «Против»

А как воспринимали зрители представления на арене амфитеатров? Большинство римлян (отличавшихся жестокими нравами) относились к ним с явным энтузиазмом. Но находились и люди (такие, как, к примеру, Сенека), питавшие к таким представлениям отвращение. Христиане по понятным причинам видели в действе на арене проявление очевидной жестокости, присущей римским язычникам, к которым относились крайне враждебно. Даже Марциал, посвятивший немало хвалебных строк гладиаторским играм, намекает на то, что восхваление это не совсем соответствует его собственным взглядам на происходившее в Колизее. Однако несмотря на резкую критику христианами жестокости, присущей гладиаторским играм, становление христианства было парадоксальным образом связано с проявлением этой жестокости. Даже Сенека, хотя и возмущался насилием на арене, тем не менее регулярно посещал гладиаторские бои, а в своих философских работах, посвященных вопросам морали, приводил в пример гладиаторов, когда, например, иллюстрировал преодоление страха смерти.

Римские историки полагали, что по крайней мере часть номеров программы представлений — такие, как бои гладиаторов и травля зверей — брали начало в языческих ритуалах. Они утверждали, что первые гладиаторские бои были проведены еще задолго до организации регулярных представлений в амфитеатрах, в 264 году до новой эры, как часть похоронного обряда усопшего высокопоставленного лица. Тертуллиан и другие ранние христианские богословы писали, что поначалу гладиаторские бои со смертельным исходом рассматривались как жертвоприношение духам почившего человека, и полагали, что в основе этих боев лежит религиозное преступление, характерное для язычников. Несмотря на очевидную идеологическую направленность этой позиции, современные исследователи считают, что гладиаторские бои и в самом деле обязаны своему появлению языческим ритуалам.

Некоторые современные историки полагают, что гладиаторские бои зародились в Этрурии, как о том писал Николай Дамасский, греческий историк сирийского происхождения, о чем свидетельствуют найденные при раскопках рисунки. Другие исследователи считают, что гладиаторские бои зародились в Кампании, основываясь на том, что первые амфитеатры, построенные из камня, возведены в этой части Италии.

Как уже отмечалось, римские императоры относились к гладиаторским играм неодинаково и, можно добавить, неоднозначно. Так, например, Марк Аврелий, отец Коммода (если только отцом Коммода не был возлюбленный Фаустины), в своем трактате «Наедине с собой» назвал гладиаторские бои утомительными и скучными, а в преамбуле закона 177 года (который мы уже комментировали), изданного при Марке Аврелии, содержалась наиболее резкая критика гладиаторских игр за всю историю Римской империи. В преамбуле закона, отменившего налог на продажу гладиаторов, в частности, говорилось, что государственная казна «не должна быть запачкана замаранными кровью деньгами», а также, что «аморально ее пополнять за счет мероприятий и акций, осужденных всеми божьими и человеческими законами». Но Марк Аврелий не был последователен. В 175 году (еще до выхода упомянутого закона) он устроил в римском амфитеатре грандиозное представление с программой, насчитывавшей 2757 боев гладиаторов. Трудно сказать, почему всего лишь через два года после этого Марк Аврелий стал осуждать гладиаторские бои: то ли у него изменились воззрения, толи он руководствовался политической конъюнктурой.

Пожалуй, все же можно сказать, что в античные времена энтузиазм, порождавшийся гладиаторскими боями, шел рука об руку с различного рода сомнениями в целесообразности представлений, способствовавших падению нравов. Философы и теологи тех времен задавались вопросом: как влияют кровавые представления на развитие личности, на характер и мировоззрение человека. Святой Августин в «Исповеди», высказывая свой взгляд на гладиаторские бои, пишет о том, как однажды епископ Алипий вместе с друзьями по случаю попал на арену и «испил полную чашу первобытных страстей».

Античные авторы, рассматривая моральную сторону проведения гладиаторских игр, писали о том, что убийство убийству рознь: одно дело предать смерти преступника и совсем другое — невозмутимо и хладнокровно допускать гибель ни в чем не повинных людей. Однако подобные рассуждения умозрительного характера не приводили к отмене безнравственных представлений.

Итак, в этой главе мы рассмотрели следующие вопросы: были ли гладиаторские бои действительно необычным, из ряда вон выходящим зрелищем, каким его обычно описывают историки, заполняли ли зрители Колизей на каждом проводившемся в нем представлении, и были ли они едины в восприятии кровавого зрелища. А теперь сделаем вывод: моральные устои римского общества значительно отличались от нынешних этических представлений, но это не значит, что римляне были совершенно безнравственны и что по крайней мере хотя бы у некоторых из них не возникало сомнений относительно целесообразности гладиаторских игр.