Коллекционеры и меценаты в России

Глава 4. Подвижник прогресса

В русском языке существует довольно редко теперь употребляемое понятие «подвижник», смысл которого выдающийся русский лексикограф и писатель Владимир Иванович Даль объясняет так: человек, «славный великими делами на каком-либо поприще; доблестный деятель»^{366}. Именно такой личностью и был русский купец Савва Иванович Мамонтов (1841–1918). Он прожил большую, яркую и сложную жизнь: родился в глухом «медвежьем углу» российской глубинки в мрачную эпоху «Николая Палкина» (Николая I), пережил четырех царей, крушение самодержавия и умер уже при Советской власти в «красной Москве». Был одним из выдающихся отечественных предпринимателей, и с его именем связано создание нескольких крупных предприятий. Однако, если бы его биография ограничивалась только этим, то вряд ли она представляла значительный интерес для тех, кто не является историком-профессионалом. Бескорыстное служение отечественной культуре, делу развития новых ее направлений, неустанный поиск оригинальных художественных форм в театре, музыке, изобразительном искусстве и всемерная поддержка новых дарований — именно это обессмертило имя С. И. Мамонтова.

Без преувеличения можно сказать, что если в любой аудитории задать вопрос о том, кто относится к числу известных покровителей искусства в России, то почти наверняка одним из первых (если не самым первым) будет назван G. И. Мамонтов. Такой ответ вполне закономерен. Творческая судьба С. В. Рахманинова, К. А. Коровина, Н. А. Римского-Корсакова, М. А. Врубеля, И. Е. Репина, Ф. И. Шаляпина, И. И. Левитана, М. М. Ипполитова-Иванова и ряда других ярких и самобытных представителей национальной культуры в большей или меньшей степени связана с этим меценатом. О его «жизни в искусстве» написаны специальные исследования^{367}. О нем много говорится и в работах, посвященных как общим процессам художественного творчества второй половины XIX в., так и в тех, где рассматриваются биографии отдельных художников, композиторов, артистов. Причем, С. И. Мамонтов был одним из немногих меценатов в России, который не только понимал прекрасное, стремился культивировать и пропагандировать его, но и имел определенные творческие данные: неплохо пел (учился пению в Италии), писал музыку, сочинял стихи и пьесы, разрабатывал новую технологию изготовления керамики, создавал скульптурные произведения. По справедливому замечанию К. С. Станиславского, «трудно охватить и оценить его многогранный талант, сложную природу, красивую жизнь, многостороннюю деятельность»^{368}.

В отдельном очерке невозможно обрисовать даже наиболее примечательные страницы жизни этого разностороннего человека. Учитывая, что «мамонтоведением» уже многое изучено и описано, обратимся в первую очередь к тем страницам его жизни, о которых известно немного или которые не освящены совсем. В данном случае исследователям чрезвычайно повезло: в их распоряжении имеется личный фонд С. И. Мамонтова, находящийся в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ. Ф. 799), включающий письма Саввы Ивановича и различных его корреспондентов, собственные биографические заметки, воспоминания некоторых близких ему лиц, альбомы семейных фотографий и т. д. Это вообще большая удача, особенно если учесть, что аналогичных собраний документов, отражающих жизнь и деятельность многих других предпринимателей-меценатов почти не сохранилось. Кроме того, о Савве Ивановиче писали мемуаристы, его деятельность обсуждалась и освещалась в прессе, о нем говорится и в других источниках. Все это позволяет надежно документировать почти все важнейшие вехи его биографии.

Происходил С. И. Мамонтов из старинного торгового рода, и купцом уже в конце XVIII в. был его дед Федор Иванович Мамонтов, похороненный в Звенигороде под Москвой^{369}. У него было три сына: Николай, Иван и Михаил. От братьев Николая и Ивана (у Михаила детей не было) и пошли две ветви предпринимателей Мамонтовых. Федор Иванович своим сыновьям состояния не ос-ставил и умер, когда они были еще детьми (Иван имел всего девять лет от роду). Круглых сирот (мать умерла еще раньше) взял на воспитание их дядя, купец Аристарх Иванович Мамонтов, занимавший должность управляющего откупом в городке Мосальске Смоленской губернии. Здесь же, при откупной конторе, и началась трудовая деятельность Николая и Ивана Федоровичей. Позднее Иван Федорович Мамонтов (1796–1869) женился на дочери мосальского купца — Марии Тихоновне Лахтиной. С начала 30-х годов XIX в. Николай и Иван занимаются винным откупным промыслом самостоятельно, но об этой деятельности конкретных сведений почти не сохранилось^{370}. В 40-х годах Николай Федорович уже жил в Москве, где открыл фабрику сургуча, лаков и красок, которая в 1854 г. приобретает форму товарищества под фирмой «Братья А. и Н. Мамонтовы» (сыновья Н. Ф. Мамонтова). Им же принадлежал и пивной завод на Пресне.

Иван Федорович занимался откупом в Сибири. Сначала в городке Шадринске, а затем в небольшом уездном центре Тобольской губернии — Ялуторовске, расположенном на старинном Сибирском тракте, где у него и появился четвертый ребенок — сын Савва. В выписке из метрической книги местной Вознесенской церкви говорится: «Сего 1841 года, месяца октября… записан Савва, рожденный второго и крещенный девятого числа означенного месяца. Родители: в городе купец Иван Федоров Мамонтов, законная жена Мария Тихоновна, оба вероисповедания православного…»^{371} В этой купеческой семье родилось еще семь детей: Александра, Федор, Анатолий, Николай, Ольга, Мария, Софья (две последние дочери умерли в детстве).

Ялуторовск был тихим провинциальным городком, о котором известно немного. Примечателен же он стал тем, что здесь с конца 20-х годов XIX в. власти разрешили проживать декабристам, отбывшим срок каторги. В этом, самом западном из доступных для них пунктов Сибири возникла небольшая колония ссыльных-поселенцев, лишенных прав состояния дворян из числа известных деятелей декабристского движения. Первым в 1829 г. прибыл сюда участник многих военных кампаний, бывший полковник и командир Полтавского пехотного полка В. К. Тизенгаузен (1779–1857). Годом позже сюда же перебрались бывшие полковники А. В. Ентальцев (1788–1845) и В. И. Браницкий (1785–1832). Оба они умерли и похоронены в Ялуторовске. Позднее там же жили барон А. И. Черкасов (1799–1855), отставной капитан И. Д. Якушкин (1793–1857), отставной подполковник М. И. Муравьев-Апостол (1793–1886), князь Е. П. Оболенский (1795–1865), поручик Н. В. Басаргин (1800–1861). Ялуторовск связан и с именем декабриста, однокашника по Царскосельскому лицею и близкого друга А. С. Пушкина — Ивана Ивановича Пущина (1797–1859), который с 1843 по 1856 г. (с небольшими перерывами) проживал там^{372}.

Появление в этом «богом забытом» месте высокообразованных, благородных и сострадательных людей не могло не отразиться благоприятно на жизни ялуторовских обывателей. Почти каждый из декабристов являл собой пример небывалой и непонятной жизни, где главным были возвышенные цели и устремления. Они непосредственно способствовали развитию просвещения, учили грамоте всех желающих, а по инициативе и при непосредственном участии, например, И. Д. Якушкина в Ялуторовске было учреждено училище для мальчиков и девочек.

Общением с этими людьми дорожил занимавший достаточно видное положение И. Ф. Мамонтов, который не боялся принимать у себя дома этих «государственных преступников». Очевидец жизни декабристов в Сибири свидетельствует: «В начале 1840-х годов лучшее общество маленького невзрачного города Тобольской губернии Ялуторовска составляли государственные и политические преступники, но как те, так и другие жили особняком от местных чиновников, показываясь только изредка у местного протоиерея Знаменского, человека почти святой жизни, у исправника Меньковича, славившегося в тогдашнее время по всей губернии своим бескорыстием, у купцов И. Ф. Мамонтова, впоследствии известного московского богача, а тогда управляющего местным откупом, у Н. Я. Балакшина и у некоторых из молодых учителей уездного училища»^{373}.

Савва Иванович в своей «Автобиографии» писал, что отец был «близок и как будто родственно связан с некоторыми из декабристов. К сожалению, связь эта была покрыта строгой тайной»^{374}. Вряд ли можно теперь установить степень и характер этих отношений, которые как будто бы имели даже родственную окраску, но не менее важно и другое. Сам факт близкого общения купца первой гильдии (с 1843 г.) И. Ф. Мамонтова с «людьми 14 декабря» подчеркивает то, что в доме богатого откупщика знали цену настоящим, высокообразованным и просвещенным людям. Такая атмосфера семьи безусловно оказала влияние на формирование личности Саввы Ивановича.

В конце 40-х годов И. Ф. Мамонтов перебирается в Москву, Очевидно, откупной промысел был удачным. и семья Мамонтовых устраивается в древней столице буквально «по-барски»: арендуется роскошный особняк на Первой Мещанской, принадлежавший ранее графам Толстым, где даются званые вечера и балы. Среди гостей было много влиятельных «сановно-сиятельных» лиц, включая известного самодура и солдафона николаевской эпохи московского генерал-губернатора А. А. Закревского. Мы не знаем, насколько такой уклад отвечал жизненным представлениям хозяина дома, однако сам род его занятий ко многому обязывал. Он приехал в Москву не за тем, чтобы «прожигать жизнь», но с целью возглавить обширное откупное хозяйство в Московской губернии. Для занятия такой должности в столь важном районе надо было иметь безупречную деловую репутацию и, что особенно важно, пользоваться доверием петербургских «правительственных сфер», от которых зависело такое назначение, и расположением местной администрации.

В это время Мамонтовы прочных связей в среде московского купечества еще не имели. На богатых откупщиков местные торговцы и промышленники смотрели косо, как на «чужаков»; им завидовали, не любили и не доверяли. Однако и сами братья Мамонтовы вначале и пе стремились завоевать расположение в этой среде и даже не причислялись к местному купеческому обществу. Николай Федорович числился «мосальским купцом», а Иван Федорович приехал в Москву и прожил здесь первые годы в звании «чистопольского первой гильдии купца» и в качестве такового был в 1853 г. возведен в потомственное почетное гражданство^{375}. В дальнейшем род Мамонтовых завоевал видное место в московском купеческом мире, а его представители породнились (что являлось одной из форм общественного признания) со многими старинными и влиятельнейшими фамилиями. И уже в 60-х годах, например, Иван Николаевич Мамонтов играл значительную роль в купеческом обществе и городском управлении и даже баллотировался на должность городского головы^{376}.

В Москве изменяется и характер воспитания детей в семье Ивана Федоровича. Вместо добрых, но малограмотных нянек у старших сыновей (Федора, Анатолия, Саввы) появляется гувернер, выпускник Дерптского университета Ф. Б. Шпехт, который обучает их европейским манерам и иностранным языкам. Но, как и в других купеческих семьях, новое здесь соседствовало со старым, и за непослушание и нерадивость, как вспоминал Савва Иванович, «меня клали на кровать и секли». Экзекуции выполнял сам гувернер, «страстный любитель певчих птиц», причем постоянно «розги в аккуратных пучках висели в спальне» и «справно действовали»^{377}.

В конце 1852 г. в доме на Мещанской умирает мать. В семье надолго воцаряется траур. Иван Федорович продает особняк Толстых известному московскому миллионеру А. И. Хлудову и переезжает с детьми в более простой дом на Новой Басманной. Он серьезно озабочен будущим детей и стремится дать им систематическое образование. Анатолия и Савву определяет во Вторую московскую гимназию на Елоховской улице: старшего в четвертый класс, а младшего — во второй. Ни особого старания, ни прилежания Савва в гимназии не проявлял, и через год отец решает определить сына в Институт Корпуса гражданских инженеров (Горный корпус), который давал выпускникам инженерное образование. В этом выборе сказалась прозорливость Ивана Федоровича, который на заре железнодорожного строительства и индустриализации осознал важность инженерной профессии.

Для поступления в Корпус надо было держать экзамены, и все лето 1854 г. Савва и его двоюродные братья Анатолий и Валерьян (младшие сыновья Николая Федоровича, который в это время был уже серьезно болен, и заботу о них взял на себя Иван Федорович) провели в Петербурге, на квартире одного из преподавателей, усиленно готовясь к испытанию. Они его выдержали, и 18 августа того же года были зачислены в Горный корпус. Это было казенное военизированное учебное заведение, питомцы которого получали не только общие и специальные знания, но и военную подготовку, а выпускникам присваивался военный чин. Вспоминая об этом периоде своей жизни, Савва Иванович писал: «Странно и чудно мне было попасть в строгий режим военной жизни: маршировки, ружейные приемы и вообще строгое обращение офицеров с детьми»^{378}. Из общеобразовательных предметов преподавали русский, французский и немецкий языки, рисование, географию, древнюю историю, арифметику, алгебру, геометрию, чистописание и «закон божий». Проучился здесь Савва полтора года до января 1856 г. и, как явствует из свидетельства, «был поведения хорошего»^{379}.

Сложнее было с прилежанием. Вообще, для понимания личности Саввы Ивановича необходимо учитывать то, что он был чрезвычайно увлекающимся человеком, страстно и целиком посвящавшим себя заинтересовавшим его предметам и делам. В то время часто забывал и игнорировал многое другое, что казалось ему несущественным. «Увлеченность интересным» проявилась у него уже в детстве. Он, например, очень быстро и прекрасно изучил немецкий язык и всегда имел по этому предмету только высшие оценки, но не мог осилить латынь и получал одни лишь двойки и тройки.

Трудно сказать, как отразилось почти двухлетнее пребывание Саввы Ивановича в Петербурге на формировании личности. В его воспоминаниях лишь сказано, что в свободное время он посещал дом своей старшей сестры Александры, которая, выйдя замуж за дворянина К. Карповича, «довольно шикарно жила в Петербурге»^{380}. Однако о том, с кем дружил, что читал, чем еще интересовался, как открывал для себя разные стороны жизни «Северной Пальмиры» — об этом сведений не сохранилось. Вместе с тем известно, что успехами в учебе он не отличался, о чем и сообщал Ивану Федоровичу его зять. В апреле 1855 г. отец обращается к четырнадцатилетнему сыну с письмом-наставлением, где высказывает свое недовольство и в конце замечает: «Я благословляю тебя, прошу и приказываю бросить лень, учиться хорошо и баллами в успехах показать мне, что ты послушный и заботливый к исполнению отцовских приказаний сын»^{381}.

До нас дошли десятки писем Ивана Федоровича Савве и несколько его — отцу. Эта переписка, охватывающая период с середины 50-х годов до конца 60-х, — ценнейший источник как для понимания роли отца в становлении личности Саввы, так и для выяснения вообще характера отношений между различными поколениями в среде крупного купечества применительно к середине XIX в. Насколько известно, подобных материалов, относящихся к другим купеческим фамилиям, не сохранилось, что придает этим документам особое значение. Корреспонденты питали глубокое взаимное уважение. Лаконичные по форме и сдержанные по тону письма Ивана Федоровича проникнуты заботой о сыне, его здоровье и благополучии. Обращается к нему всегда как к равному. Вместе с тем ненавязчиво, но последовательно старший Мамонтов старается объяснить те жизненные принципы, которые представляются важнейшими: физическое и нравственное здоровье и трудолюбие. Приведем некоторые характерные выдержки: «Не будь излишне праздным, временем располагай разумно, помни, что праздность есть мать всех пороков»; «внимание к самому себе и трудолюбие есть твердый оплот в жизни»; «без труда и забот жизнь пуста»; «надобно трудиться правильно, как трудится каждый добрый гражданин, добросовестно, не надеясь на чужие силы»^{382} и т. д. Подобные наставления оказывали свое влияние далеко не сразу. Пройдут годы, и, превратившись уже во взрослого человека, Савва Иванович найдет приемлемую «формулу жизни», сочетающую серьезные занятия предпринимательством и потребности души в некоммерческих занятиях.

Обучение в Горном корпусе оборвалось внезапно: от эпидемии скарлатины скоропостижно умирает кузен Валерьян, и отец забирает сына в Москву, где определяет его в четвертый класс все той же Второй гимназии. В этом учебном заведении он находится несколько лет, вплоть до выпускного седьмого класса. Успехами в учебе он опять не отличался. Скажем, за 1856 г. он имел такие оценки: Закон божий — 5, русский — 2, география — 2, история — 3, математика — 4, естественная история — 3, немецкий — 5, французский — 4, латинский — 3^{383}. В седьмом классе в 1860 г. он не выдержал выпускной экзамен по латинскому языку и должен был остаться на второй год. Это был, что называется, конфуз. Взрослый, почти девятнадцатилетний молодой человек не получал свидетельства и зачислялся во второгодники. И отец, и сын тяжело переживали случившееся. Однако нашлись догадливые люди, порекомендовавшие «удачную комбинацию»: Савва поехал поступать в Петербургский университет (свидетельство об окончании гимназии было необязательно), а латынь за него сдавал другой человек. Этот «маленький подлог» помог молодому Мамонтову стать студентом Петербургского университета, а затем перевестись на юридический факультет Московского университета. Осенью 1860 г. С. И. Мамонтов приступил к занятиям и, как позднее вспоминал, «посещал лекции с большим интересом и с большим вольнодумством»^{384}.

В это время он уже серьезно увлекается сценическим искусством. Интерес к удивительному миру «чувств, образов и звуков» проявлял он и раньше. Его дневник за 1858 г. содержит множество записей о посещении театральных спектаклей. Юный гимназист-театрал в своей заветной тетрадке не только перечисляет постановки и ведущих актеров, но, что особенно примечательно, дает собственную оценку пьесам и уровню исполнительского мастерства актеров. Посетив в Малом театре 13 января 1858 г. бенефисный спектакль великого М. С. Щепкина (давались четыре одноактные пьесы), С. И. Мамонтов замечает: «Спектакль был не особенно хорош, меня удивляет, неужели Щепкин не умеет выбрать себе пьесу для бенефиса; достаточно всеми уважения то, что он больше обращает внимания на политические обстоятельства времени и большее соображается с духом его, но принимают его пьесы очень хладнокровно, даже одну совсем ошикали… Роли были исполнены великолепно, об этом и говорить нечего, главное, чувствителен самый недостаток пьесы»^{385}.

Много в дневниковых записях наивных, юношески-максималистских суждений, но они показывают, что театр стал важной и непременной частью жизни молодого человека. Он посещает спектакли охотно и регулярно: только в январе восемь раз. Интересуют его разные жанры: опера, балет, водевиль, драма. Насколько можно судить, батюшка не возражал против этого (заядлыми театралами были и старшие братья, особенно Анатолий), давал деньги на билеты, да и вообще в доме Мамонтовых не было принято прибегать к запретительным мерам (за редкими исключениями). Пытаясь добиться нужных результатов и «отвратить от опасных соблазнов», отец действовал убеждением, а не запретом.

Дневниковые записи позволяют судить о духовных запросах и времяпрепровождении юноши-гимназиста. Автор меньше всего уделяет внимания собственно гимназическим делам и обычно ограничивается однотипной фразой: «в гимназии ничего интересного не было». Однако вне стен учебного заведения интересы были самые разнообразные и не ограничивались только горячо любимым театром. Подробно описывались регулярные вечера в кругу многочисленной родни, происходившие и в своем доме, и у дядюшки Николая Федоровича на Пресне. Дружеские разговоры, музицирование, пение, обсуждение спектаклей и книг было обязательным на таких встречах. Много содержится в дневнике и других примечательных штрихов жизни молодого Саввы Ивановича. Скажем, 31 января он записывает: «Сегодня утром ходил к Александру на фабрику (речь идет о двоюродном брате Александре Николаевиче. — А. Б.), у него был Булахов, он пробовал мой голос, говорит, что у меня баритон и может образоваться хороший голос, если мне им заниматься»^{386}.

Будущий меценат уже в описываемый период был в курсе современной литературы, читал популярные демократические журналы «Отечественные записки» и «Современник», а ознакомившись с первой частью только что опубликованного романа А. Ф. Писемского «Тысяча душ», заключает: «Очень хорошо по-моему, характеры очень сильные… я не ожидал этого от Писемского». Выясняется, что в это время гимназист сам уже пишет комедию^{387}. Посетив службу в церкви Практической академии, заметил: «Надо принять к сведению, что там хороший тенор»^{388}. Из дневника следует, что Савва Иванович регулярно брал уроки фехтования и, по его мнению, «скоро можно будет и, не краснея, драться при других»^{389}. Указанные дневниковые записи, охватывающие несколько месяцев 1858 г., рисуют портрет достаточно образованного человека. Вместе с тем автор собой недоволен, считает, что много времени «пропадает зря», и, например, 19 февраля писал: «Я чувствую, мне совесть говорит, «занимайся, делай дело, после будешь раскаиваться», но все проклятая лень и беспечность разоряют все хорошие и благонамеренные планы, и мне даже самому на себя досадно, как это у меня не достает твердости переломить себя»^{390}.

Несомненно, очень большую роль в формировании личности Саввы Ивановича играли его близкие, духовная атмосфера той части общества, к которой принадлежали Мамонтовы и которую было принято называть «образованными кругами». К этому времени семья Ивана Федоровича переехала с Басманной в новый дом на Воронцово поле (улица Обуха). Одновременно приобретается имение Киреево около Химок под Московй. Это место становится «родовым гнездом» Мамонтовых на многие годы. В семье царила открытая, доброжелательная атмосфера, не лишенная и общественных интересов. Бурные события российской действительности 50-х — начала 60-х годов XIX в.; Крымская война, смерть Николая I и воцарение Александра II, подготовка «великих реформ» и отмена в 1861 г. крепостного права — все это способствовало пробуждению общественной жизни, вызывало живейший интерес в различных слоях общества. В 1856 г. получили амнистию декабристы, и некоторые из них по прибытии в Москву останавливались в доме Ивана Федоровича^{391}.

Время николаевской мертвечины, всеобщей муштры и мелочной регламентации уходило в прошлое. Тон начинали задавать новые люди и идеи. Менялись и экономические условия. Раскрепощалась частная инициатива, и наиболее дальновидные и предприимчивые представители купечества смелее стали браться за большие начинания, осуществление смелых проектов. В это число входил и И. Ф. Мамонтов, который уже давно имел дружеские и близкие деловые отношения с крупнейшим предпринимателем середины XIX в. Василием Александровичем Кокоревым (1817–1889), занимавшимся винным откупом сначала в Сибири, а затем возглавившим откупное дело в Петербургской губернии. Еще в конце 40-х годов В. А. Кокорев начал вести торговые операции с Персией и был одним из «пионеров» промышленного освоения Закавказья (по его инициативе в Баку в 1859 г. был выстроен первый нефтеперегонный завод). Два крупнейших откупщика — В. А. Кокорев и И. Ф. Мамонтов — основали в 1857 г. в Москве Закаспийское торговое товарищество, специализировавшееся первоначально на экспортно-импортных операциях, главным образом с шелком. Это был экзотический товар в России, спрос на который постоянно рос, и промысел давал хорошую прибыль. Некоторые купеческие семьи: Веденисовы, Сапожниковы, Зензиновы, Щенковы начали вкладывать деньги в это занятие и сделали себе на нем состояния.

Однако деловые интересы Ивана Федоровича не ограничивались только этим. Накопив значительный капитал на откупах, он помещал средства в городскую недвижимость (строительство Лоскутной гостиницы на Тверской и Мамонтовской на Москворецкой набережной) и в железнодорожное строительство. При его деятельном личном и финансовом участии была построена одна из первых железнодорожных линий в России — Троицкая железная дорога, связавшая Москву с древним Троице-Сергиевым посадом протяженностью 66 верст. Концессия была получена в конце 1859 г., а летом 1862 г. началось регулярное движение. Старший Мамонтов вложил в это общество 460 тыс. руб. и был избран членом правления^{392}. С самого начала дело оказалось очень прибыльным, и Иван Федорович справедливо считал, что у железнодорожного строительства в России большое будущее.

Многочисленные деловые обязанности часто отрывали отца от детей и ему приходилось отсутствовать по нескольку дней. Жизнь же Саввы текла размеренно и неторопливо. Не обременяя себя усердными занятиями в гимназии, а затем в университете, он все больше увлекался тем, что, казалось бы, никогда не будет иметь никакого отношения к предпринимательским занятиям — театром. В студенческое двухлетие он не только, как и раньше, остается усердным зрителем, но увлекается и театральным любительством. В то время частные труппы еще не были разрешены, но существовали различные кружки, самым известным из которых был Секретаревский драматический (по имени владельца дома, где устраивались спектакли). Возглавляли его А. Н. Островский и А. Ф. Писемский. «Почтенные литераторы, — вспоминал Савва Иванович, — очень нас любили, да и было за что, ибо мы из сил рвались и играли очень забавно»^{393}. С головой ушел в эти занятия Савва и в начале августа 1862 г. дебютировал в пьесе «Гроза» в роли Кудряша, причем Дикого играл сам Александр Николаевич Островский. На спектакль пришел Иван Федорович, и молодой дебютант видел, как «он вытирал слезу в последнем акте»^{394}.

Однако сентиментальная слеза не могла поколебать деловую натуру отца, который был серьезно обеспокоен и будущим Саввы, и всего семейного дела. Старшие сыновья, Федор и Анатолий, склонности к предпринимательству не проявляли. Что же касается младшего, то Иван Федорович, конечно, не мог даже представить, что любовь к театру и участие в спектаклях может стать судьбой. Такое купцу вообразить было невозможно. Однако, до поры не препятствуя театральным увлечениям, он с тревогой видел и другое: «несерьезные» интересы и, как казалось, праздное времяпрепровождение все больше и больше увлекали третьего сына. Улетучивались и надежды на успешное завершение им университета. Отец решает прибегнуть к радикальным мерам и непосредственно начать приобщать его к предпринимательским занятиям. Вскоре после указанного спектакля отец объявляет Савве, что ему необходимо по делам Закаспийского товарищества отправиться в Баку, куда тот через Нижний Новгород, Казань и Астрахань и прибыл 4 сентября 1862 г. Главная цель всей этой затеи состояла в том, чтобы отвратить наследника от «непозволительных столичных удовольствий».

После Петербурга и Москвы маленький (около 10 тыс. жителей), пыльный, прокаленный солнцем Баку, где не было ни друзей, ни знакомых, произвел на Савву Ивановича гнетущее впечатление. Сразу стало ясно, что деловой надобности в его прибытии не было, и сын совладельца фирмы был устроен простым служащим под началом директора бакинского отделения товарищества. Менее чем через три недели, 21 сентября, молодой «негоциант» посылает отцу письмо, в котором выражает свои сетования на собственное положение, просит соизволения вернуться и считает, что и в Москве сможет найти работу своей голове и рукам. В ответном письме Иван Федорович откровенно объясняет необходимость подобного шага, продиктованного заботой о его будущем. «Что там жить-то не весело, тяжело и нудно, в этом я совершенно согласен, но такая жизнь не сделает тебе вреда, а на практике тебе укажет, как нелегко добывать то количество денег своими трудами, которое нужно для жизни в довольстве. Обдумывай это заботливо, — писал отец, — милый Савва, будь терпелив и тверд, пробивай себе дорогу собственными заботами о себе, стерпится — слюбится». В Москве же, констатировал Иван Федорович, «одно лишь развлечение на глазах и чад в голове», и в качестве примера непозволительной жизни ссылался на сыновей Федора и Анатолия, «которые не могут жить и содержать себя самодворно, ничего не делают, скучают и ходят с туманом в голове». Желая как-то утешить сына, в конце добавил: «Жалование тебе вероятно положили немного, а чтобы ты не нуждался, то будешь получать из Москвы ежемесячно по пятьдесят рублей, чего однако же не говори никому, чтобы надо мной не смеялись»^{395}.

Видя непреклонную волю отца, Савва смирился, целиком погрузился в новые для него торговые занятия, довольно быстро вошел во вкус и стал проявлять завидную сноровку и деловые способности. Отец, которого постоянно информировали служащие фирмы о делах и времяпрепровождении его отпрыска, был искренне удивлен и обрадован. Уже в конце декабря 1862 г. он пишет: «Скажу тебе чистосердечно: я тобой по сей час совершенно доволен и буду молить бога, чтобы он утешил меня тобой. Привыкай к труду… это послужит к твоему и семейному счастью»^{396}. Иван Федорович начинает в письмах вводить Савву в курс семейных финансовых дел и уже к весне следующего года говорит с ним как с законным наследником и компаньоном. Пробыл Савва Иванович в Баку, а затем в Персии около года и по собственному признанию «вернулся в Москву уже признанным дельцом»^{397}.

Осенью 1863 г. Савве Ивановичу руководители Закаспийского товарищества доверяют заведовать центральным Московским отделением фирмы. Однако вскоре он тяжело заболевает, и после продолжительной болезни и трудного выздоровления врачи советуют Ивану Федоровичу отправить Савву за границу. В начале 1864 г. отец командирует его в Италию, чтобы поправить здоровье и одновременно ознакомиться с торговлей шелком. Северная область Италии — Ломбардия издавна была известнейшим районом шелководства и шелкоткачества в Европе, а столица области — город Милан являлся крупнейшим центром шелковой торговли. Однако этот город был вместе с тем и местом сосредоточения художественной жизни и своеобразной столицей оперного искусства, а крупнейший миланский театр «Ла Скала» — общепризнанной «первой сценой» мировой оперы.

Несколько месяцев пребывания в Милане оказались для молодого Мамонтова весьма примечательными. Подробности того, как он овладевал премудростями коммерческой науки, не сохранились, однако доподлинно известно, что именно в этот период он «серьезно заболел» оперным искусством. Савва Иванович знакомится с лучшими постановками, слушает ведущих вокалистов и сам начинает брать уроки пения (как видно, советы композитора и педагога П. П. Булахова не были забыты). Не без юмора С. И. Мамонтов позднее писал, что во время занятий с маэстро извозчики, стоянка которых располагалась под окнами снимаемой им комнаты, «не выдерживали и уезжали»^{398}. В Милане общительный и жизнедеятельный С. И. Мамонтов быстро перезнакомился со всеми русскими, обучавшимися здесь певцами, начал разучивать с ними оперные партии и даже, добившись заметных успехов в искусстве вокала, получил приглашение выступить в одном из миланских театров «второй руки». Однако дебют на оперной сцене не состоялся. Иван Федорович, узнавший об очередных «непозволительных занятиях» сына, отзывает его в Москву.

Эта первая поездка в Италию (в дальнейшем он побывает здесь неоднократно) примечательна и еще одним событием в жизни молодого дельца-меломана. Именно в Милане он близко знакомится с дочерью известного московского купца, крупного шелкоторговца Григория Григорьевича Сапожникова Елизаветой (1847–1908), ставшей его женой. Ее мать, Вера Владимировна Алексеева, была сестрой Сергея Владимировича Алексеева — отца Константина Сергеевича Станиславского, а другой брат матери Александр Владимирович — отцом Н. А. Алексеева, избранным впоследствии московским городским головой. В иерархии московского купечества Сапожниковы-Алексеевы уже в 60-е годы занимали высокое положение и их согласие на брак служило признанием того авторитета, которым уже пользовались Мамонтовы.

Вообще в семьях «именитого купечества» женитьба сына или замужество дочери было всегда крупным событием. Каждая «партия» подробно обсуждалась среди родственников и знакомых, а о претендентах «на руку и сердце» своих отпрысков и наследников собиралась самая подробная информация. Важно было и «честь семьи не уронить» (марки фамилии и фирмы тесно переплетались), и добиться того, чтобы брак пошел на благо семейному делу. Ивану Федоровичу в этом смысле не особенно везло. Причина, по его мнению, коренилась в том, что он предоставлял большую свободу как в выборе детьми своих личных занятий, установлении круга знакомств, так и в устройстве семейных дел. Старший сын Федор женился на неприметной дочери красноярского первогильдейского купца О. И. Кузнецовой, и, хотя получил хорошее приданое (100 тыс. руб. серебром), отцу этот брак радости не доставил. Сын Анатолий вообще женился вопреки отцовской воле на певице М. А. Ляпиной, с которой познакомился (удивительное совпадение!) в Милане за несколько лет до приезда туда Саввы.

Решение же третьего сына Иван Федорович сразу же и безоговорочно одобрил. «Выбор твой указанной невесты, Лизы Сапожниковой, — писал он сыну в ноябре 1864 г., — есть выбор правильный и достойный»^{399}. Избранница, хотя и имела всего около 17 лет от роду, но по тогдашним меркам была девушка образованная, начитанная, получившая музыкальное образование, много и неплохо играла на фортепьяно. Как позднее сама писала: «Я очень любила стихи, много занималась музыкою и страстно любила немецких классиков, особенно Бетховена и Шумана»^{400}. Свадьба состоялась в апреле 1865 г. в Кирееве, где они и прожили первые несколько недель, а затем уехали в свадебное путешествие в Италию. У Саввы Ивановича и Елизаветы Григорьевны родилось пятеро детей: Сергей (1867 г.), Андрей (1869 г.), Всеволод (1870 г.), Вера (1875 г.), Александра (1878 г.)^{401}.

Вернувшись осенью 1865 г. в Москву, молодая чета поселилась в доме на Садово-Спасской, который купил для них Иван Федорович. Этот особняк постепенно превратился в один из интереснейших центров художественной жизни не только Москвы, но, пожалуй, и всей России. Первоначально небольшой, двухэтажный (каменный низ, деревянный верх), неоднократно перестраиваясь и расширяясь, дом к концу XIX в. имел пятнадцать комнат на первом этаже, одиннадцать — на втором и четыре — в мезонине и обширный зимний сад^{402}. (До нашего времени сохранился лишь частично — Садовая-Спасская, дом 6.)

Но все это было позднее. Пока же отец приобщал сына к железнодорожному предпринимательству. В 60-е годы начала строиться дорога на Ярославль, и И. Ф. Мамонтов был крупным акционером и директором общества Московско-Ярославской железной дороги. Возглавлял же эту компанию Ф. В. Чижов (1811–1877). Бывший профессор математики Петербургского университета, образованный человек, близко знавший Н. В. Гоголя, И. С. Аксакова, Н. М. Языкова, А. А. Иванова, В. Д. Поленова и других писателей и художников, он играл заметную роль и в кругах славянофилов, был одержим идеей экономического развития северных областей России. Проникся симпатией к молодому, энергичному и умному Мамонтову, став на многие годы его покровителем и наставником, причем, не только в железнодорожных делах^{403}.

Конец 60-х — 70-е годы были важным периодом в жизни С. И. Мамонтова. В августе 1869 г. умирает Иван Федорович, и Савва Иванович начинает заниматься предпринимательством самостоятельно. Мы не знаем, какое наследство оставил своим детям бывший откупщик, но несомненно, что третий сын был вполне обеспеченным человеком, и, казалось бы, мог не волноваться за будущее своей семьи. Под влиянием Ф. В. Чижова Савва Иванович не покидает деловой мир, постепенно втягивается в занятия, набирается коммерческого опыта. В течение нескольких лет фигурирует сначала в качестве кандидата в члены правления, затем члена, а в 1872 г., по рекомендации председателя Ф. В. Чижова, занимает ответственный пост директора Общества Московско-Ярославской железной дороги. Эта железнодорожная линия была открыта для движения в 1870 г.^{404}

Одновременно он является владельцем торговой конторы, специализировавшейся на поставках строительных материалов (операции с шелком были прекращены еще в 60-е годы). В начале 70-х годов Савва Иванович уже играет заметную роль и в общественных организациях: избирается гласным городской думы и действительным членом Общества любителей коммерческих знаний^{405}. Еще раньше причисляется к московскому купечеству. В справочной книге купеческого общества на 1873 г. о нем говорится: «Мамонтов Савва Иванович, 31 год, купец 1 гильдии, потомственный почетный гражданин, в купечестве с 1866 года. Жительствует в Сретенской части, в приходе церкви Святого Панкратия у Сухаревой башни, на Садовой улице в собственном доме. Торгует лесом. Состоит выборным от московского купечества с 1869 года»^{406}.

После смерти отца Киреево унаследовал старший брат Федор, а Савва Иванович и Елизавета Григорьевна решают приобрести собственный дом в сельской местности. Такое желание диктовалось не престижными соображениями, а искренней тягой к природе и убеждением, что дети должны расти в простой здоровой среде. Неизвестно, кто сообщил Мамонтовым о том, что по Ярославской дороге, в нескольких верстах от станции Хотьково, продается усадьба писателя С. Т. Аксакова, которого здесь посещали Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, Ф. И. Тютчев, М. С. Щепкин и другие выдающиеся люди. Самого Сергея Тимофеевича и его жены к этому времени уже не было в живых, а владелицей была дочь Софья. В марте 1870 г. супруги Мамонтовы поехали осматривать Абрамцево. Елизавета Григорьевна писала: «Въехав в просеку монастырского леса и увидав на противоположной горе уютный, серенький с красной крышей дом, мы стали восхищаться его местоположением… В доме оставалась кое-какая аксаковская мебель, портреты и рисунки. Дом был настолько плох, что нечего было и думать поселиться в нем, не переделавши его основательно»^{407}. Однако живописная местность, окружавшая усадьбу, как и историческое очарование самого дома определили решение — покупать.

Быстро была оформлена на имя Елизаветы Григорьевны купчая, и за 15 тыс. руб. Мамонтовы стали собственниками запущенного, но довольно обширного имения (285 десятин)^{408}. В конце весны здесь начались различные строительные работы: укреплялся фундамент, заменялась кровля, перекладывались печи, перестилались полы. Дом был капитально отремонтирован к осени. В дальнейшем неутомимый Савва Иванович, который всю самостоятельную жизнь постоянно что-то сооружал и организовывал, превратит Абрамцево в благоустроенную в хозяйственном и бытовом отношении усадьбу. Здесь будут построены: больница, школа, мост, плотина на реке Воре, мастерские для художников, церковь и множество мелких построек как в самой усадьбе, так и около нее; улучшена дорога, создана оранжерея и разбит прекрасный сад. Сам хозяин дома всей душой полюбил эти места. «Не будь Абрамцева, жизни с природой, безотрадно было бы», — писал он жене^{409}.

Однако Абрамцево примечательно, конечно, не только этим. Стараниями Саввы Ивановича оно стало одним из крупнейших «оазисов» духовности и культуры в России. В последней четверти XIX в. здесь бывали, жили или работали И. С. Тургенев, Н. Г. Рубинштейн, И. Н. Крамской, И. Е. Репин, В. А. Серов, К. А. Коровин, И. И. Левитан, М. В. Нестеров, В. Д. Поленов, М. А. Врубель, К. С. Станиславский, Ф. И. Шаляпин, М. Н. Ермолова, Г. Н. Федотова, М. М. Антокольский и многие др. Трудно найти иное место, связанное с таким «созвездием» выдающихся имен. Конечно, для некоторых из перечисленных художников, писателей, артистов и музыкантов пребывание в Абрамцеве — это лишь, что называется, «строка в биографии». Для других же — это важная веха в творческой судьбе. В России было множество усадеб и более богатых, и более благоустроенных, владельцы которых «почли за честь» принять у себя выдающихся деятелей культуры. «Неименитые» же вниманием, как правило, не пользовались. У Саввы Ивановича было по-другому. Здесь были рады всем и ко всем относились уважительно, деликатно, а тем, у кого было желание творить, для этого предоставлялись все возможности.

Интерес к искусству, к людям, его олицетворявшим, отличал Савву Ивановича и в юные годы, и в пору зрелости, и в старости. Чувствуя эту неподдельную тягу, знания, высокий эстетический вкус купца, и сами представители, как теперь говорят, творческой интеллигенции платили ему взаимной симпатией. Своеобразный душевный и интеллектуальный магнетизм С. И. Мамонтова способствовал возникновению «Мамонтовского кружка», объединившего общностью духовных и эстетических интересов хозяев Абрамцева и многих блестящих представителей художественной культуры конца XIX в.

Художники стали появляться в доме на Садовой еще в конце 60-х годов. Одним из первых близким знакомым семьи стал художник и архитектор В. А. Гартман. В 1872 г. Мамонтовы знакомятся с крупнейшим скульптором М. М. Антокольским, художником В. Д. Поленовым и искусствоведом А. В. Праховым, которые стали друзьями дома. Знакомства состоялись в Италии, куда почти ежегодно ездил Савва Иванович с женой. Вообще, Италия, ее овеянные далекой и недавней историей «седые камни», неповторимые пейзажи и благодатный климат влекли многих русских путешественников. Однако главное, пожалуй, состояло в том, что здесь концентрировались большие художественные ценности, а многие города (Рим, Венеция, Флоренция) были сами по себе огромными и неповторимыми музеями истории и искусства. И если С. И. Мамонтов, хотя и часто бывал в этой стране, но в силу своих деловых интересов не мог подолгу оставаться, то Елизавета Григорьевна жила регулярно по нескольку месяцев.

Обосновывалась всегда семья основательно, по меркам богатых людей. Вот, например, осенью 1873 г. для жительства в Риме была арендована на шесть месяцев огромная, из двенадцати комнат квартира в центре города, нанят повар, четырехместное ландо и постоянный извозчик^{410}. Именно в этот период С. И. Мамонтов начинает усердно заниматься лепкой под руководством М. М. Антокольского, который, как заметила жена, нашел у него «несомненный талант и советовал ему серьезно работать»^{411}. Увлечение ваянием останется навсегда любимейшим его занятием, и за несколько десятилетий им будет создано множество бюстов, композиций и медальонов в гипсе и мраморе.

Каждая поездка в Италию — это обязательное знакомство с художественными коллекциями, бесконечные путешествия по городам, встречи с русскими художниками и музыкантами, которых в крупнейших итальянских центрах всегда было немало. Уже в начале 70-х годов изобразительное искусство становится «потребностью души» и Елизаветы Григорьевны. В 1872 г. она записывает в дневнике, что во время пребывания в Риме с большим интересом и удовольствием посещала мастерские русских художников, а несколько тысяч франков, подаренных ей матерью, израсходовала на приобретение картины Ф. А. Бронникова «Мученик» и мраморной головы Натана Мудрого работы М. М. Антокольского^{412}.

Пребывание в Италии «выбивало из колеи» Савву Ивановича. Возвращение в Россию и переход от возвышенных духовных интересов к будничным, часто рутинным обязанностям в правлении Московско-Ярославской дороги первые годы чрезвычайно угнетали его. В письме жене летом 1874 г. он писал: «У меня за последнее время римской жизни приходит желание не очень запрягаться во всякие дела. Да и зачем в самом деле, голова кругом идет, покоя знать не будешь, очерствеешь и из-за чего? Благо не было бы что кусать, а то, слава Богу, на наш век хватит. Нет, я право пресерьезно думаю обставить себя так, чтобы все-таки до известной степени принадлежать себе»^{413}. Действительно, вполне обеспеченный человек, у которого было вдоволь «что кусать», казалось бы, мог распорядиться жизнью по собственному усмотрению.

В предыдущих главах уже было замечено, что занятие предпринимательством известных меценатов и коллекционеров не было следствием их обеспокоенности «о куске хлеба насущного». Не существовало такой, с позволения сказать, проблемы и у Саввы Ивановича. Легко можно представить себе ситуацию, когда богатый купец отходил от активной деловой жизни, вкладывал свои средства в надежную движимую или недвижимую собственность и вел тихую и вполне комфортабельную жизнь рантье. Подобных примеров имелось немало. Чем выше степень развития капитализма и масштабы накопления средств, тем больше таких случаев. О некоторых из них уже говорилось (Н. П. Рябушинский). Но 70-е годы, период становления С. И. Мамонтова как знатока, ценителя и покровителя искусств, были временем, когда этот молодой предприниматель только-только начинал завоевывать престижные позиции в деловом мире.

Человек он был увлекающийся, даже азартный, не лишенный к тому же и определенных амбиций. Его скорее тяготило отсутствие настоящего большого самостоятельного дела, где можно было бы проявить в полной мере свою инициативу, чем предпринимательство как таковое. Роль же «отставного купца» была не для него. «Не знаю, что будет дальше, — писал С. И. Мамонтов жене вскоре после избрания его директором Общества Московско-Ярославской дороги, — но сейчас мне вообразить даже немыслимо, чтоб я бросил это дело, уж больно полюбилось и удача заманчива»^{414}. Однако вплоть до самого конца 70-х годов директорство не позволяло ему развернуться здесь в полной мере, так как основные решения зависели от Ф. В. Чижова и некоторых других крупнейших акционеров. По сути дела, лишь в начале 80-х годов Савва Иванович занимает лидирующее положение.

Росту авторитета и влияния С. И. Мамонтова способствовала его успешная деятельность по продлению железнодорожных путей Ярославской дороги до Костромы и Вологды. Эта железнодорожная компания действовала вполне успешно и приносила хорошую прибыль^{415}.

Общероссийскую же известность как крупного и удачливого предпринимателя Савва Иванович получил с постройкой Донецкой каменноугольной железной дороги, связавшей Донецкий угольный бассейн с Мариупольским портом. Это строительство существенно ускорило индустриальное развитие этого, в экономическом отношении чрезвычайно перспективного района. В 1876 г. правительство назначило для потенциальных концессионеров торги. Каждый из претендентов должен был представить свой проект и смету строительства будущих железнодорожных линий, общая протяженность которых составляла примерно 500 верст. Одним из соискателей концессии и был Савва Иванович. Летом 1876 г. он сообщал жене: «Дело Донецкой дороги, в которое я вошел, и то положение, которое я в нем принял, вынуждают меня выдерживать до конца. Тебе было известно, что на субботу были назначены торги, результата этих торгов нет, что моя цена была весьма и значительно выше всех… Получу ли я дорогу или нет — это все равно, но во всяком случае нравственно я выиграл сильно» и заканчивает с удовлетворением: «Это первое серьезное и большое дело, где иду во главе совершенно самостоятельно»^{416}. Он одержал победу, концессию получил и на несколько лет ушел в это новое и большое дело. Донецкая дорога была в основном построена за 1878–1879 г., а окончательно строительство завершается в 1882 г., когда Савва Иванович смог констатировать, что «дорога построена прекрасно»^{417}. В начале 90-х годов она была выкуплена государством^{418}.

Предпринимательская активность не заслоняла у С. И. Мамонтова душевную привязанность к искусству. У него выработалось поразительное умение сочетать одно с другим и делать несколько дел одновременно. С искренним удивлением К. С. Станиславский вспоминал, что он в одно и то же время руководил постановкой домашнего спектакля, писал пьесу, «шутил с молодежью, диктовал деловые бумаги и телеграммы по своим сложным железнодорожным делам, которых он был инициатор и руководитель»^{419}. Тратя много времени на деловые обязанности, решая каждодневно организационные и финансовые вопросы, он не представлял себе жизни без того, что «согревало душу». Жизнь и в Москве, и в Абрамцеве была подчинена духовным запросам. Мамонтовы любили русскую литературу, постоянно знакомились с новыми произведениями. Уже в 1869 г. Елизавета Григорьевна, например, записывает в дневнике, что они с мужем всю весну «с увлечением читали «Войну и мир»^{420}. Постепенно сложилась домашняя традиция устраивать по вечерам литературные чтения. Читали сочинения Н. В. Гоголя, Л. Н. Толстого, Н. С. Лескова, И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского и других, обязательно обменивались впечатлениями и мыслями.

По мере того, как в семье Мамонтовых «обживались» художники (В. Д. Поленов, В. М. Васнецов, И. Е. Репин, затем В. А. Серов, К. А. Коровин, М. А. Врубель и др.), постоянно велись оживленные беседы об изобразительном искусстве, о его роли и значении в прошлом и настоящем. Обсуждались художественные выставки. Сам Савва Иванович обязательно посещал экспозиции Товарищества передвижников, был хорошо знаком с собранием П. М. Третьякова, с которым состоял в родстве и много общался. Не проходили для него незамеченными и другие явления в изобразительном искусстве. Постепенно «беседы у самовара» переросли в рисовальные вечера, где каждый мог попробовать свои силы. В них принимали участие А. М. Васнецов, И. И. Левитан, В. И. Суриков, Н. В. Неврев, В. А. Серов, К. А. Коровин, другие художники и сам С. И. Мамонтов. Это было товарищеское творческое общение людей, объединенных духовными интересами. Участница этих встреч, сестра художника В. Д. Поленова — Е. Д. Поленова писала: «То, что я и другие рисуем и пишем, когда собираемся у Мамонтовых, нельзя назвать работой. Собственно, прелесть и польза этих собраний не в том, что на них производится, а в том, что собираются люди одной специальности. Обмен впечатлений и мыслей важнее самой работы…»^{421}

В свою очередь, художник В. М. Васнецов вспоминал: «Наступление вечера, когда можно было пойти к Мамонтовым, я да и многие другие художники ждали с особым трепетом. Поднимаясь по большой лестнице, ведущей в комнаты (речь идет о московском доме Мамонтовых. — А. Б.), я чувствовал какое-то особое, приподнятое настроение, а при первых словах и рукопожатиях с хозяевами дома мне становилось как-то уютно, по-семейному… О чем только не говорилось за мамонтовским столом! Какие только вопросы не обсуждались и не затрагивались! Текущие наши работы, намечавшиеся выставки, театральные постановки, игра артистов, новые книги, газетные статьи, приезды и отъезды художников или знаменитых певцов и музыкантов, беседы обо всем этом затягивались далеко за полночь»^{422}.

Однако встречи с художниками не ограничивались только чаепитием и беседами. Многим Савва Иванович оказывал существенную моральную и материальную поддержку, а некоторые из них (В. М. Васнецов, В. А. Серов, К. А. Коровин, М. А. Врубель) подолгу жили у него и в Москве, и в Абрамцеве, где им были созданы все необходимые условия для творчества. Умение распознать талант было отличительной чертой С. И. Мамонтова. Он делал все, чтобы еще безвестное дарование не погибло в нищете и заброшенности. Так, в отчаянно нуждавшемся М. А. Врубеле, имя которого не было еще широко известно, он сразу же различил неординарность творческой натуры и после первой же встречи (в дом на Садовую в 1889 г. его привел сын Андрей, тоже художник) заявил, что «надо обязательно приручить нового знакомого»^{423}. Еще раньше, в конце 70-х годов, в семье «приручили» бедствовавшего В. М. Васнецова, ставшего здесь своим, затем — В. А. Серова и К. А. Коровина. По словам артиста и певца В. П. Шкафера, хорошо знавшего мецената, «С. И. Мамонтову достаточно было увидеть искорку талантливости, будь то певец, художник, музыкант, инженер, балерина, поэтесса, скульптор, он сейчас же присматривался к нему, находил возможность устроить каждому дело, отвечающее его желанию, дарованиям и способностям»^{424}.

В Абрамцеве и в доме на Садовой художниками были созданы произведения, составляющие частицу «золотого фонда» национальной художественной культуры, в их числе: «Проводы новобранца» и портреты Мамонтовых И. Е. Репина, «Богатыри», «Битва русских со скифами», «Ковер-самолет», «Три царевны подземного царства» В. М. Васнецова, «Сидящий демон» М. А. Врубеля, бесчисленное количество рисунков В. А. Серова и выдающийся его портрет старшей дочери Саввы Ивановича, Веры («Девочка с персиками», 1887 г.), рисунки и эскизы декораций В. Д. Поленова, К. А. Коровина и др. Следует заметить, что члены семьи Саввы Ивановича, близкие родственники служили «натурой» крупнейшим художникам. Помимо замечательной серовской вещи («Веруша») можно упомянуть еще такие, принадлежащие кисти И. Е. Репина: исполненный в Париже портрет Е. Г. Мамонтовой, экспонировавшийся на шестой выставке Товарищества передвижников в Петербурге в 1878 г. и датируемый 1874 г.^{425} (в настоящее время — в собрании Музея-заповедника Абрамцево); великолепный портрет С. И. Мамонтова в белой блузе (ныне — в Государственном центральном театральном музее им. А. А. Бахрушина) и портрет племянницы Саввы Ивановича — Татьяны Анатольевны Мамонтовой, написанный в 1882 г. (в собрании Государственной Третьяковской галереи).

Хлебосольный и творчески одаренный Савва Иванович не принадлежал к числу известных коллекционеров. Хотя везде, где бы он ни жил, его обязательно окружали произведения искусства, но целенаправленной собирательской деятельностью не занимался. Художники дарили свои работы, что-то приобреталось им самим или Елизаветой Григорьевной, но особой страсти к собирательству у него не было. В этом проявилось одно из свойств натуры Саввы Ивановича, для которого сам процесс творчества часто был важнее, чем его результат. Однако постепенно сложилось мамонтовское собрание, включавшее в 90-е годы целый ряд первоклассных вещей и пользовавшееся известностью. Остановимся в этой связи на одном интересном эпизоде.

Незадолго до Всероссийской художественно-промышленной выставки 1896 г. в Нижнем Новгороде министр финансов С. Ю. Витте обратился к Савве Ивановичу с письмом, в котором писал: «Признавая весьма желательным, чтобы в Художественном отделе Всероссийской Нижегородской выставки, долженствующей характеризовать собою успехи русского искусства за последние 14 лет (с 1882 по 1896 г.) вошли наиболее замечательные художественные произведения, я обращаюсь к Вам, Милостивый Государь, с покорнейшею просьбой не отказать поставить на названную выставку принадлежащие Вам более или менее замечательные русские художественные произведения… и содействовать тому, чтобы и другие частные лица поставили на выставку различные картины и скульптуры»^{426}. Из приведенного текста следует, что в правящих кругах художественный вкус Саввы Ивановича и его собрание пользовались несомненным признанием. Однако значительно интересней другое. На обороте письма министра С. И. Мамонтов составил список принадлежавших ему работ, заслуживавших экспонирования на таком престижном вернисаже. В этом перечне — почти все «первые номера»: И. Е. Репин «Восход солнца» и «Мостик в парке»; А. Н. Шильдер «Степь»; М. М. Антокольский «Голова Иоанна Крестителя»; В. М. Васнецов «Ковер-самолет», «Портрет М. М. Антокольского»; В. Д. Поленов «Портрет Ф. В. Чижова»; А. Е. Архипов «Половодье»; Г. И. Семирадский «Из греческой жизни»; В. А. Серов «Портрет А. Мазини»; К. А. Коровин «Иллюминация на даче», «Марсель», «Портрет семьи»; М. А. Врубель «Муза», «Голова Демона»^{427}.

К этому можно прибавить следующее. В архивном фонде Московского окружного суда удалось обнаружить составленную в сентябре 1899 г. подробную опись всего «движимого имущества», находившегося в доме С. И. Мамонтова на Садово-Спасской. Из реестра, который до сих пор еще не был использован исследователями, следует, что Мамонтовское собрание имело большую художественную ценность. Отметим некоторые его составляющие. В большом зале висели картины «Барышни» Н. А. Ярошенко, «Поздравление» В. Е. Маковского, «Испанки», «Корабли» К. А. Коровина, «Вид Севастополя» И. С. Остроухова; в малом кабинете — «Портрет А. Мазини» и «Портрет Ф. Томаньо» В. А. Серова, «Мальчик» В. Г. Перова; в большом кабинете — «Вид Днепра» А. М. Васнецова, «Портрет Э. А. Сайгина» И. Е. Репина; на лестнице — «Вид с балкона в Париже» и «Натурщица в мастерской художника» К. А. Коровина, «Битва русских со скифами» и «Витязь на распутье» В. М. Васнецова. Кроме того, в доме имелось много этюдов и рисунков В. А. Серова, К. А. Коровина, М. А. Врубеля, а также мраморная скульптура «Христос перед Пилатом» М. М. Антокольского (большой кабинет), бронзовый бюст «Мефистофель» и бронзовая голова «Иоанн Креститель» того же автора (малый кабинет)^{428}.

Савва Иванович вполне осознанно и целенаправленно поддерживал многие крупные начинания в области культуры. Способствовал пропаганде искусства передвижников и издал, например, за свой счет в 1880 г. высокохудожественный альбом «Рисунки русских художников», который получил высокую оценку И. Е. Репина и тогдашней критики^{429}. В 70—80-е годы непосредственно помогал организации художественных выставок в Москве и финансировал совместно с княгиней М. К. Тенишевой издание известного журнала «Мир искусства», начавшего выходить в 1898 г. в Петербурге. Внес несколько десятков тысяч в фонд Музея изящных искусств и был избран в число членов-учредителей Комитета по устройству музея^{430}. Очень много сделал для общественного признания отдельных художников. Так, в 1896 г. на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде после того, как по решению комиссии Академии художеств с экспозиции были сняты два панно М. А. Врубеля «Микула Селянинович» и «Принцесса Греза», С. И. Мамонтов строит для них специальный павильон, где эти произведения и выставляет. Эта разнообразная культурническая деятельность была следствием глубокого осознания общественного предназначения искусства. В 1899 г. меценат писал: «Искусство во все времена имело неотразимое влияние на человека, а в наше время, как я думаю, в силу шаткости других областей человеческого духа, оно заблестит еще ярче. Кто знает, может быть, театру суждено заменить проповедь»^{431}.

Неизменной была в мамонтовском доме и любовь к музыке. Иногда заранее, а чаще экспромтом составлялась программа вечера и звучала музыка Бетховена, Шумана, Моцарта, Мусоргского, Глинки, Даргомыжского, исполнялись оперные арии. Часто солировал хозяин дома, которому аккомпанировали либо члены семьи, либо гости из числа студентов и преподавателей Московской консерватории, либо друзья: П. А. Спиро (1844–1893), университетский товарищ С. И. Мамонтова, физиолог, профессор Новороссийского университета; художник и коллекционер И. С. Остроухов и др. Об одном из таких вечеров в декабре 1884 г. упоминает Е. Д. Поленова: «Сегодня шла Девятая симфония, к которой всю неделю мы готовились. Елизавета Григорьевна с Остроуховым играли нам ее с комментариями. Он хороший музыкант. Он прочел нам свою статью о Бетховене и Девятой симфонии, нарочно по этому случаю написанную…»^{432}

Чтение, музицирование, занятия рисованием, беседы об искусстве дополняли домашние спектакли. Все началось с живых картин. Первый театральный вечер состоялся в доме на Садовой 31 декабря 1878 г. В нем, помимо других, принял участие семнадцатилетний К. С. Алексеев (Станиславский). С 1879 г. (летом — в Абрамцеве, зимой — в Москве) несколько раз в год устраивались спектакли, и первой постановкой была драма поэта А. Н. Майкова «Два мира». В оформлении были заняты художники «Мамонтовского кружка», они же часто вместе с членами многочисленной Мамонтовский родни играли в них. В продолжение нескольких, предшествовавших каждому спектаклю недель все в доме «ходило ходуном». Писались декорации, разучивались роли, готовился реквизит и костюмы. Деятельный участник постановок К. С. Станиславский так описывал атмосферу: «Он (С. И. Мамонтов. — А. Б.) сидел в большой столовой, у чайного и закусочного стола, с которого весь день не сходила еда. Тут же толпились постоянно приезжающие и сменяющие друг друга добровольные работники по подготовке спектакля. Среди этого шума и гула голосов сам хозяин писал пьесу, пока наверху репетировали ее первые акты. Едва законченный лист сейчас же переписывался, отдавался исполнителю, который бежал наверх и по непросохшей еще новой странице уже репетировал только что вышедшую из-под пера сцену»^{433}. Ставились комедии и драматические произведения, исполнялись сцены из опер. В любительских занятиях формировалась эстетическая концепция С. И. Мамонтова, вырабатывался собственный взгляд на сценическое действие в целом и на основные его составляющие. Все это пригодилось Савве Ивановичу при осуществлении главного начинания его жизни — Московской частной оперы.

Выше уже говорилось, что театр вообще, а оперу в особенности, С. И. Мамонтов полюбил довольно рано и пронес это чувство через всю жизнь. Он не был пассивным меломаном-потребителем. Его импульсивный, творческий характер требовал активного действия. Не давала покоя и мысль о довольно пренебрежительном отношении «просвещенной публики» к национальному оперному искусству. В начале 80-х годов у Саввы Ивановича возникает мысль заняться большими оперными постановками. В 1884 г. он уже основательно подходит к организации дела и совместно с композитором и дирижером Н. С. Кротковым приступает к формированию труппы^{434}.

Любовь к искусству и высокий эстетический вкус мецената, как и осознание им задач развития важного направления национальной художественной культуры, лежали в основе всего предприятия. Он не только финансировал его, но и был душой дела и художественным руководителем. Объясняя свой особый интерес к этому жанру, писал позднее: «Опера — есть представление, соединяющее в себе чуть ли не все искусства (поэзию, музыку, пение, декламацию, пластику, живопись), поэтому она есть высшее проявление творчества. Не говоря об исполнителях и художниках, опера требует творческой силы в лице режиссера, который должен как руководитель осмысленно отбросить все банальное, пошлое, создать в общей гармонии все артистические и художественные силы и дать нечто целое, долженствующее захватить зрителя…»^{435} В России опера была представлена лишь на казенной сцене. Преобладали здесь постановки итальянской оперы с певцами-итальянцами. Что же касается русской оперы, то она, по словам любителя-очевидца, в начале 80-х годов была «в полнейшем загоне и едва влачила свое печальное существование. В ней не было тогда сколько-нибудь выдающихся певцов. Спектакли русской оперы назначались два раза в неделю, обставлялись крайне неряшливо и поэтому большей частью шли при пустом зале»^{436}.

Савва Иванович был первым, кто после законодательного разрешения в 1882 г. частных театральных трупп в столичных городах «покусился» на монополию Императорских театров. Это было смелым и рискованным начинанием. Смысл состоял не в том, чтобы учредить просто оперный театр, а в том, чтобы создать нечто качественно новое. Эстетическая концепция мецената была по тому времени несомненно новаторской. В казенных театрах смысл оперных постановок сводился к шаблонным сценическим и вокальным приемам, а сам спектакль походил на дивертисмент сольных партий, слабо связанных общим сценическим действием. Главным здесь было «выпевание нот».

С. И. Мамонтов хотел организовать все иначе. Он задумал соединить на сцене воедино певца, актера, художника, музыкальное и хоровое сопровождение и добиться того, чтобы спектакль воспринимался как цельное художественное произведение, где все и всё имело бы равноценное значение. Такая задача была трудноразрешима. Не было навыков, не существовало традиций подобных постановок и почти все приходилось начинать с нуля.

При формировании труппы сразу же было решено, что она должна состоять из молодых певцов, которые не прошли «школу казенной сцены». Были приглашены: выпускница Петербургской консерватории Н. В. Салина (лирическое сопрано), любительница А. Н. Гальнбек (драматическое сопрано), ученица Н. Г. Рубинштейна, выпускница Московской консерватории Т. С. Любатович (меццо-сопрано), выпускники Московской консерватории К. А. Бедлевич и Г. С. Власов (бас), М. Д. Малинин (баритон) и некоторые др. Капельмейстером стал И. А. Труффи, а руководителем труппы — Н. С. Кротков. Официально С. И. Мамонтов никаких постов здесь не занимал, но его роль ни. для кого не была секретом. По воспоминаниям очевидца, он руководил всеми репетициями и «старался внести в исполнение молодых артистов драматический элемент и осмысленность в произнесении текста»^{437}. «Нужно петь, играя», — постоянно наставлял он и считал, что опера не есть «концерт в костюмах на фоне декораций»^{438}.

Для первых постановок были намечены три оперы: «Русалка» А. С. Даргомыжского, «Фауст» Ш. Гуно и «Виндзорские проказницы» О. Николаи. «Днем рождения» Частной оперы стало 9 января 1885 г., когда в помещении Лианозовского театра шла «Русалка». Рисунки для декораций и костюмов делал В. М. Васнецов, а писали декорации молодые И. И. Левитан, К. А. Коровин, Н. П. Чехов. Они же оформили «Фауста» и «Виндзорских проказниц» по эскизам В. Д. Пленова. Важно подчеркнуть одно обстоятельство: С. И. Мамонтов привел в театр настоящих художников, и именно с Частной оперы идет и само понятие «художник театра». Ранее сколько-нибудь талантливые мастера такой деятельностью не занимались. В казенных театрах были декораторы, которые худо-бедно оформляли спектакли, но их занятия считались чем-то второстепенным. Главным для них было «похоже» изобразить на заднике итальянский пейзаж, «античные руины», средневековый замок и тому подобные «типические картины», на фоне которых выступали певцы. Как правило, тут не было ни настоящего мастерства, ни творческой фантазии, ни вкуса.

В Мамонтовском театре значение и роль художника были иными. Талант В. М. и А. М. Васнецовых, В. Д. Поленова, И. И. Левитана, М. А. Врубеля, К. А. Коровина, В. А. Серова, А. И. Малютина и других мастеров не только проявил себя в полной мере в театральных постановках, но и придал им невиданную яркость и выразительность. «Мелочей» в оформлении спектаклей, в подборе реквизита и костюмов в Частной опере не было. Каждая сценическая деталь, мизансцена, элемент костюма подробно обсуждались в кругу художников, знатоков искусства и истории.

Казалось бы, что при такой серьезной подготовке спектаклей успех у публики был обеспечен. Задолго до открытия театра в Москве стали циркулировать противоречивые слухи о невиданном начинании. Театралы-завсегдатаи, любители светских развлечений, критики и знатоки всех мастей гадали, что ждет их в театре «железнодорожного короля». Любопытных было много, и на «Русалку» все билеты были раскуплены. Однако успеха не было, и последующие спектакли шли иногда почти при пустом зале. В прессе появились заметки, где в целом давались однозначно критические оценки^{439}.

Конечно, судить о достоинствах театральных постановок давно минувшего времени— дело чрезвычайно трудное; в особенности о том эмоциональном и эстетическом воздействии, которое они оказывали на современников. Каждый спектакль — это всегда живое и неповторимое действие, которое уходит в прошлое, как только опустится занавес. Что-то все-таки остается: отдельные эскизы декораций и костюмов, воспоминания, рецензии. Но нельзя не учитывать и того, что очевидцы, высказывавшие свои суждения и часто выносившие «обвинительный вердикт», воспитанные на определенных традициях, не всегда могли воспринимать новое и непривычное.

Несомненно, у первых Мамонтовских оперных постановок было много недостатков, которые были неизбежны при осуществлении столь большого и необычного начинания. В первую очередь — это недостаточный уровень вокального и актерского мастерства ведущих певцов, не имевших сколько-нибудь серьезного сценического опыта. Не получалось у них еще «петь, играя». Все это так. Однако замысел и цели Саввы Ивановича были грандиозней и значительней самого качества отдельных спектаклей, но их, к сожалению, не заметили и не оценили на первом этапе. Художник К. А. Коровин писал: «Савва Иванович любит оперу, искусство, как сразу понимает набросок, эскиз, хоть и не совсем чувствует, что я ищу, какое значение имеет в постановке сочетание красок. А все его осуждали: «Большой человек — не делом занимается, театром». Всем как-то это было неприятно: и родственникам, и директорам железной дороги, и инженерам заводов…»^{440}

Среди не принявших Мамонтовскую антрепризу был молодой, завоевывавший популярность А. П. Чехов, знакомый с представителями «Мамонтовского кружка», а его брат Николай участвовал в оформлении первых спектаклей^{441}. Казалось бы, что у Антова Павловича было достаточно сведений и о самом С. И. Мамонтове и о тех принципах, которыми он руководствовался при учреждении оперной труппы. Однако 2 февраля 1885 г. в журнале Н. А. Лейкина «Осколки» он публикует очередной фельетон, где дает уничижительные характеристики Частной опере и ее создателю. «Тип старых бар, — писал Антон Павлович, — заводивших «с жиру» собственные театры и оркестры, на Руси еще не вывелся… Г. Савва Мамонтов, человек, могущий все купить и выкупить, отвалил г. Коршу несколько десятков тысяч и единым манием руки преобразил Русский театр в Русскую оперу. Это железнодорожное предприятие произвело такой переполох, какого не в состоянии произвести никакие крушения на Донецко-каменноугольной дороге… Московский воздух наполнился толками о симпатичной инициативе, частной антрепризе, о крутом перевороте в оперном деле, о новых эпохах и эрах и проч., и проч. За горячими толками последовали горячие и мучительные репетиции, на которых г. Мамонтов, изображая из себя музыкального человека, раздражался козлоголосием своих примадонн и возмущался неумением первых персонажей поднимать вовремя руки… Г. Мамонтов создал оперный театр для собственного удовольствия; оперные заправилы, когда им указывают на пустые места в театре, говорят, что они и без публики обойдутся. Да и публика у них своя, железнодорожная…»^{442} Незаслуженно обидные и несправедливые слова.

В течение 1885 г. в том же издании А. П. Чехов будет несколько раз язвительно отзываться о Савве Ивановиче и его детище. Как часто в истории искусства, в судьбе отдельных творцов, начинаний и произведений резкие суждения, возникавшие под влиянием сиюминутных впечатлений и настроений, заслоняли от современников то истинное и большое, что они в себе несли и что сразу трудно было разглядеть. Да и сам Антон Павлович в полной мере это ощутил после скандального провала на сцене Александрийского театра его «Чайки» в 1896 г.

В первый период существования Частной оперы (1885–1887 гг.) замысел организатора был несомненно выше конкретных сценических воплощений. Много сил, времени и средств вложил Савва Иванович в свое начинание, прошел через множество неудач, разочарований, но не отступился, постоянно искал новых исполнителей и свежие выразительные, приемы, совершенствовался как режиссер и, наконец, добился успеха. Возобновление спектаклей Московской частной оперы в 1896 г. на сцене солодовниковского театра ознаменовалось триумфом его дела. Опера превратилась в важный факт художественной жизни России.

В труппе театра царила атмосфера товарищеского сотрудничества. Племянник Саввы Ивановича вспоминал: «У артистов Частной оперы жизнь проходила совершенно иначе, чем у артистов Большого театра. Если певец и не был занят в очередной постановке, он все-таки не пропускал ни одной репетиции. Перед каждой новой постановкой дядя Савва собирал всех участников и детально знакомил их с клавиром. Это сопровождалось объяснениями, по ходу которых он касался эпохи, стиля, художественной стороны произведения, либретто. Он заставлял художников, привлеченных в той или другой постановке, знакомить исполнителей с их общими замыслами в части декорационного оформления. На таких предварительных беседах присутствовали не только артисты, занятые в опере, налицо была вся труппа и даже хор»^{443}.

После успешных гастролей в Петербурге В. В. Стасов в 1898 г. опубликовал восторженную статью (появление таких статей уже стало нормой). Отдавая должное меценату, маститый критик писал, что заслуга перед национальной культурой С. И. Мамонтова состоит в том, «что он создал в Москве, на свои собственные средства, русскую оперу, нашел оркестр, нашел хоры, нашел солистов, между которыми несколько сильно замечательных, с Шаляпиным по главе»^{444}. В этой антрепризе «взошла звезда» Ф. И. Шаляпина, расцвел талант дирижера и композитора С. В. Рахманинова, дирижера М. М. Ипполитова-Иванова, засверкала во всей красоте и силе музыка М. П. Мусоргского, Н. А. Римского-Корсакова, раскрылся удивительный талант К. А. Коровина и др. Как справедливо заметил С. В. Рахманинов, «Мамонтов был большой человек и оказал большое влияние на русское оперное искусство. В некотором отношении влияние Мамонтова на оперу было подобно влиянию Станиславского на драму»^{445}.

Создание Частной оперы и «поддержание ее на плаву» (только в самом конце 90-х годов постановки стали окупаться сборами) требовало крупных и постоянных затрат. Эта сторона истории Мамонтовского театра никогда не была объяснена. Данных об этом нет ни в литературе, ни в материалах архивного фонда мецената. Хотя ясно, что театральная деятельность требовала значительных средств, выделяемых С. И. Мамонтовым многие годы. Ссылаясь на слухи, А. П. Чехов писал о 3 млн руб., которые якобы были ассигнованы на оперный театр в первый год^{446}. Эта огромная цифра представляется просто невероятной. Однако если учесть, что деятельность на благо культуры, называемая «купеческой блажью», длилась долго, то без преувеличения предполагаем: в общей сложности расходы исчислялись сотнями тысяч, если не миллионами рублей. За всю историю России людей, которые пожертвовали бы на культурные цели столь баснословные суммы, можно пересчитать буквально по пальцам. Эти «вложения» не могли приносить никаких материальных выгод, и руководствовался в этом деле Савва Иванович соображениями, не имевшими никакой корыстной подоплеки.

Постепенно художественный вкус и знания Саввы Ивановича стали пользоваться в творческой среде несомненным авторитетом. Перед открытием Художественного театра в октябре 1898 г. К. С Станиславский, приглашая С. И. Мамонтова на генеральную репетицию, писал: «Вас же как театрального человека, понимающего разницу между репетицией и спектаклем, как знатока русской старины и большого художника — мы бы были очень рады видеть на репетиции: помогите нам исправить те ошибки, которые неизбежно вкрались в столь сложную постановку, какой является «Царь Федор»^{447}. Через десять лет великий актер и режиссер назовет Савву Ивановича своим учителем эстетики^{448}. В свою очередь, архитектор Ф. О. Шехтель, адресуясь к нему же, писал в 1900 г.: «Мне чрезвычайно лестно было бы показать Вам все постройки в северном русском стиле для Глазго (речь идет о проектах павильонов для Всемирной выставки. — А. Б.). Как было бы хорошо, если бы Вы организовали небольшой кустарный отдел»^{449}. Творческими идеями и планами с меценатом делились многие деятели культуры, видя в нем настоящего знатока и тонкого ценителя. Александр Николаевич Бенуа писал о Савве Ивановиче, что он «промышленник по профессии, но художник в душе»^{450}.

В своем служении общественным интересам Савва Иванович не ограничивался сферами искусства. Длительное время был председателем Дельвиговского железнодорожного училища в Москве. Как один из душеприказчиков Ф. В. Чижова деятельно занимался учреждением учебных заведений в северных губерниях (согласно воле завещателя), в том числе— большого Костромского промышленного училища имени Ф. В. Чижова, где был избран пожизненным почетным попечителем.

Занималась благотворительностью Елизавета Григорьевна и почти двадцать лет была попечительницей Басманного женского городского училища. В 1882 г. организовала в Абрамцеве совместно с Е. Д. Поленовой столярно-резчицкую мастерскую для детей крестьян. Вообще в своем «загородном гнезде» Мамонтовы осуществили многие благотворительные начинания: построили школу, больницу, открыли библиотеку. Следует упомянуть вот о чем. Открытие любого мало-мальски значительного общественного заведения в России строго регламентировалось. Иметь только желание и средства было недостаточно, следовало еще и обязательно получить санкцию властей.

Остановимся в этой связи на эпизоде, характеризующем те жесткие условия административного контроля, в которых приходилось действовать благотворителям. В 1896 г. Е. Г. Мамонтова решила открыть в Хотькове на свои средства бесплатную библиотеку-читальню и в августе обратилась за разрешением к Московскому губернатору. К прошению был приложен устав, в коем указывались цели («предоставить всем жителям окрестных волостей бесплатное получение книг для чтения»), правила пользования и назывались имена двух будущих ответственных: учитель из Сергиева Посада Н. П. Саврасов и «дочь губернского секретаря» В. И. Ольховская. Казалось бы, власти должны бы только радоваться такой возможности и тут же поддержать эту идею. Однако царские чиновники, имевшие подчас «психологию» унтера Пришибеева считали иначе. На то и существовала деспотическая самодержавная система, чтобы держать под своим «неусыпным оком» любое проявление общественной инициативы. По получении прошения канцелярия Московского губернатора посылает секретные запросы: Московскому обер-полицмейстеру о Е. Г. Мамонтовой, начальнику Московского губернского жандармского управления и Дмитровскому исправнику о В. И. Ольховской, начальнику Московского жандармского управления и полицмейстеру Сергиева Посада о Н. П. Саврасове. Кроме того, выяснялось мнение попечителя Московского учебного округа о целесообразности открытия библиотеки. Одновременно устанавливалась политическая благонадежность благотворительницы и будущих библиотекарей, как и перечень предполагаемых к чтению книг, газет, журналов. Интенсивная конфиденциальная переписка между ведомствами длилась несколько месяцев, и только в конце декабря после получения положительных отзывов о Е. Г. Мамонтовой «соблаговолили» дать разрешение^{451}.

Следует упомянуть и еще об одной общественной акции, связанной с именем Саввы Ивановича: об организации в Петербурге на исходе XIX в. газеты либерального толка «Россия». В этот период в русской легальной периодике безраздельно господствовали охранительно-монархические издания, отстаивавшие незыблемость существовавших общественных порядков. Несомненным лидером среди них была газета А. С. Суворина «Новое время». Органов либерально-демократического направления было мало, голос их беспощадно подавлялся. В этих условиях некоторые либерально мыслящие представители деловых кругов с С. И. Мамонтовым во главе решили бросить вызов и начать издавать большую ежедневную газету. По мысли инициаторов, в ней должны отразиться новые настроения в обществе, где остро ощущалось недовольство реакционно-шовинистическими изданиями нововременского пошиба. Влиятельного хозяина «Нового времени» такая перспектива несомненно пугала, и он внимательно следил за новым конкурентом. В своем дневнике он записывает 26 марта 1899 г.: «Вчера слышал, что Мамонтов и Морозов затевают газету с капиталом в 250 тысяч на первый год. Сотрудникам платят вперед за 9 месяцев. Хотят сыграть на неудовольствии против «Нового времени» и спешат»^{452}. Газета начала выходить в апреле 1899 г., быстро завоевала популярность и, преодолевая большие административные препятствия, просуществовала несколько лет. В феврале 1902 г. была закрыта властями за фельетон А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы», в котором высмеивались члены царской фамилии^{453}.

Все начинания Саввы Ивановича в культурной и общественной жизни требовали от него крупных расходов. Средства можно было получить лишь в результате успешной предпринимательской деятельности, которая продолжала развиваться. В начале 90-х годов правлением Ярославской дороги принимается решение продлить железнодорожную ветку от Вологды до Архангельска. Коммерческие соображения при этом не были определяющими, так как особых финансовых выгод новая магистраль в обозримом будущем не сулила. Савва Иванович руководствовался убеждением, что надежное круглогодичное транспортное сообщение будет способствовать хозяйственному развитию исконно русских областей и районов.

Осуществление этого большого и чрезвычайно трудоемкого проекта требовало увеличения протяженности железнодорожного полотна почти вдвое. Общая длина возросла в конечном итоге до 1826 верст, что сделало ее одной из самых протяженных в России^{454}. Ярославская дорога была преобразована в общество Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги, правление которого Савва Иванович и возглавил, а одним из двух директоров стал младший брат Николай Иванович. После решения всех организационных вопросов, связанных со строительством Вологда — Архангельск, С. И. Мамонтов привлекает к железнодорожной деятельности и своего сына Всеволода (Воку), которому поручает ответственное дело. Он писал ему 10 июня 1894 г.: «Я вернулся из Петербурга вчера. Дело по строительству дороги кончено и нами подписано. Теперь, благословясь, будем приступать к делу. Я еду завтра вечером в Ярославль, куда в воскресенье прибудет Витте, и в воскресенье же вечером мы выедем в Вологду. Тебе поручается вести канцелярию и все производство по строительному отделу, т. е. все бумаги должны проходить через твои руки и ты должен быть больше всех в курсе»^{455} (через год он станет членом правления).

Строительство было завершено в 1897 г., а в следующем году началось регулярное движение. Осуществление этого большого проекта нашло одобрение у всех, кто искренне сочувствовал экономическому прогрессу России. Вот что, например, писал С. И. Мамонтову профессор И. В. Цветаев в ноябре 1897 г.: «Узнав из газет о Вашем возвращении из Архангельска, спешу приветствовать Вас с завершением важного исторического дела, с которым отныне будет навсегда связано Ваше имя. Вся грядущая счастливая судьба нашего Европейского Севера будет напоминать о той гигантской смелости и энергии, которую Вы, с истинной отвагой русского человека, положили на этом деле…»^{456}

В биографии Саввы Ивановича примечательна одна характерная черта. Он не искал никаких чинов, званий, прочих наград, и подобная мелкая амбициозная возня многих других предпринимателей ему была чужда. Он делал дело: учреждал, строил, благотворительствовал, но ни разу не пытался добиться официального признания. Несмотря на его очевидные заслуги на различных поприщах государственная власть лишь дважды удостоила его заметных наград. В 1896 г. он, помимо своей воли, получил почетное звание мануфактур-советника. Инициатива награждения исходила от самого министра финансов, который в представлении «на высочайшее имя» писал, что С, И. Мамонтов на посту председателя правления Московско-Ярославской железной дороги «своею энергией и выдающимися знаниями способствовал упрочению хозяйства этой дороги»^{457}. Через год министр финансов добился для него ордена Владимира 4-й степени^{458}.

Данная С. Ю. Витте характеристика вполне обоснована. Общество процветало, и только, например, за 1898 г. чистый доход его составил баснословную сумму в 5,2 млн руб.^{459} Казалось бы, при таких прибылях, часть которых оседала в Мамонтовской семье, можно было спокойно благоденствовать, ничем не рискуя. Но Савва Иванович оставался самим собой: человеком неуемной энергии, всегда одержимым новыми идеями и планами, которые с присущим ему размахом старался претворить в жизнь.

В начале 90-х годов он выходит за рамки знакомых железнодорожных дел и начинает осуществлять грандиозную экономическую комбинацию, неудачное осуществление которой в конечном итоге привело его к краху. Смысл ее состоял в том, чтобы создать конгломерат связанных между собой промышленных и транспортных предприятий. Он берет в аренду у казны в 1890 г. запущенный Невский судостроительный и механический завод в Петербурге, реорганизует его в компанию и начинает вести большую реконструкцию всего предприятия, которое должно было помимо прочего обеспечивать железные дороги подвижным составом. Несколько позднее для снабжения сырьем Товарищества Невского завода приобретает Николаевский металлургический завод в Нижнеудинском округе Иркутской губернии, преобразованный в Общество Восточно-Сибирских железоделательных и механических заводов. В этих двух компаниях он также становится председателем правления. Дело было невиданное, и успешное осуществление проекта привело бы к созданию крупного концерна в России.

Чтобы превратить Невский и Уральский заводы в современные предприятия, требовалась их полная модернизация, для которой были необходимы огромные финансовые вложения. По всей вероятности, вначале Савва Иванович до конца не осознавал всю сложность поставленной задачи. Первые годы вкладывал в новые предприятия свои личные средства, но их не хватило для поднятия разоренных заводов. Сам он не мог уследить за всем разветвленным хозяйством, компетентных и честных сотрудников не хватало, и огромные средства, что выяснилось позднее, часто просто разбазаривались. Не в характере Саввы Ивановича было останавливаться на полпути. Он с удивительной настойчивостью продолжает безнадежное дело, начинает финансировать промышленные предприятия из кассы Московско-Ярославско-Архангельской дороги, изыскивает денежные средства на стороне. Интуиция предприимчивому дельцу явно изменила, и он не рассчитал своих возможностей.

Во всей этой истории, которая достойна отдельного специального исследования (до сих пор отсутствующего), немало примечательного для характеристики реалий экономического развития крупного предпринимательства в России. Остановимся лишь на некоторых эпизодах. Главная слабость намеченной комбинации состояла в том, что у С. И. Мамонтова не было надежного источника кредитования. С банками тесных отношений у него не существовало, но петербургские финансовые заправилы (крупнейшие банки России концентрировались в Петербурге) внимательно следили за его деятельностью, видя в нем серьезного соперника. Однако после того, как были исчерпаны все возможности в изыскании необходимых финансовых ресурсов, он, по совету С. К). Витте, обратился к ним.

В 1898 г. на горизонте Мамонтовского дела появляется фигура крупнейшей «финансовой акулы» — директора Петербургского международного коммерческого банка А. Ю. Ротштейна. Этот известный делец (еврей по национальности, австрийский, а затем прусский подданный по паспорту) в 90-е годы стал руководителем крупнейшего частного банка России, финансовым советником министра финансов С. Ю. Витте и имел многочисленные связи в европейских финансовых центрах. Безысходное положение Саввы Ивановича заставило его пойти на рискованный шаг. В августе 1898 г. он продает 1650 акций Московско-Ярославско-Архангельской дороги Международному банку и одновременно получает специальную ссуду под залог акций и обязательств (векселей) принадлежавших ему и его родственникам^{460}. По сути дела, на карту было поставлено все, и Савва Иванович проиграл.

Связываясь с Международным банком, он хотел получить передышку, а затем, добившись концессии на постройку большой железнодорожной магистрали Петербург — Вятка, за счет казенных субсидий рассчитаться с кредиторами. В это время у него возникает и другой грандиозный план — проложить железную дорогу в Среднюю Азию. Инженер-путеец и писатель Н. Г. Михайловский (Гарин), проводивший по заданию С. И. Мамонтова изыскательские работы, писал ему 23 июля 1898 г.: «Я докладывал министру (речь, очевидно, идет о С. Ю. Витте. — А. Б.) о Ташкент-Томской дороге после его возвращения. Он весь за эту дорогу и собирался делать Государю доклад. Я передал ему наши записки. Слыхал, что и военный министр за эту дорогу»^{461}. Одобрение подобных планов зависело от правительственных сфер и надо было уметь «подобрать ключи» к высокопоставленным сановникам в Петербурге.

Савва Иванович, много лет общавшийся с ними, знал, что самым надежным способом добиться их согласия служила взятка. Продажность являлась «исконной чертой» царской бюрократии, и, чем выше было положение чиновника на иерархической лестнице, тем больше надо было платить. Да и зачем им было стесняться, когда взятки брали и члены царской фамилии. Знаток закулисной петербургской жизни А. С. Суворин прямо писал о том, что «великие князья всегда брали взятки и старались поживиться всякими способами»^{462}. Это не составляло особого секрета. Мы не знаем всех, кому платил Мамонтов, но достоверно известно, что «правая рука» С. Ю. Витте, директор Департамента железнодорожных дел Министерства финансов, тайный советник В. В. Максимов был у него, что называется, на содержании. Как свидетельствовали близкие С. И. Мамонтову люди, только в одном случае этот вершитель железнодорожных дел во влиятельнейшем министерстве получил 150 тыс. руб.^{463} После огласки этого дела С. Ю. Витте уволил В. В. Максимова»^{464}. В конечном итоге концессия на строительство дороги Петербург — Вятка была получена, но было поздно, и Савву Ивановича это уже не спасло.

Крах Мамонтова был одним из крупнейших общественных событий на грани веков в России. Он вызвал сильный общественный резонанс. В течение многих месяцев тема «мамонтовской панамы» не сходила со страниц газет. Дотошные, но часто мало сведущие в экономических вопросах журналисты буржуазных газет будоражили общественность сообщениями о колоссальных суммах хищений и трат. Однако постепенно, по мере выяснения истинного положения, тон печати стал меняться, и о Савве Ивановиче уже стали говорить как о жертве. После окончания всей истории влиятельная петербургская газета «Биржевые ведомости» писала: «Итак, делу Мамонтова наступил конец — факт, которому ввиду существенного влияния, оказанного этим делом на нашу торгово-промышленную жизнь, нельзя не порадоваться. Вместе с тем, однако, не наводит ли известие из Москвы на грустные мысли, не бросается ли в глаза странное несоответствие спокойного, основанного на взаимных уступках финала «Мамонтовской эпопеи» с той шумихой, которая была поднята при ее возникновении?»^{465}.

Что же все-таки произошло? Как случилось, что известный и опытный предприниматель потерпел полное крушение? Был он виноват или пал жертвой чужой злонамеренной воли? Суждения высказывались самые различные. Некоторые считали, что мамонтовское дело — результат интриг в высших эшелонах власти, где шла борьба за влияние между министром юстиции Н. В. Муравьевым и поддерживавшим предпринимателя министром финансов С. Ю. Витте^{466}. Другие утверждали, что чиновники и дельцы не могли простить С. И. Мамонтову популярность, его подвижничество на ниве культуры и что «он был разорен и опозорен главным образом за свое отступничество от традиций московского купечества», и если бы не его увлечение искусством, то «его, конечно, поддержали бы и не допустили бы до скандального погрома»^{467}. Похожей была и точка зрения А. М. Горького, который писал А. П. Чехову осенью 1900 г.: «Видел я Мамонтова — оригинальная фигура! Мне совсем не кажется, что он жулик по существу своему, а просто он слишком любит красивое и в любви своей — увлекся»^{468}. В своем дневнике В. Я. Брюсов записывает 28 сентября 1899 г., что Мамонтова «все жалеют, говорят, что его недочеты — это взятки, которые он дал в высоких сферах»^{469}. Встречались и иные мнения.

Вообще, история «дела Мамонтова» до сих пор обстоятельно не освещена. Не претендуя здесь на восполнение существующего пробела во всей полноте, очертим главные фазы этой драматической истории, с которой не только завершилось предпринимательство, но прекратилась широкая филантропическая и культурническая деятельность Саввы Ивановича^{470}.

Слухи о неблагополучии в делах С. И. Мамонтова стали циркулировать в июне 1899 г. после того, как ему не удалось вовремя погасить свой долг Международному банку. Министерство финансов назначило ревизию, вскрывшую нарушения в учете и расходовании средств Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги. Выяснилось, что из кассы общества в 1890–1898 гг. деньги переводились на счета Товарищества Невского завода и Восточно-Сибирского общества, т. е. предприятиям, которые юридически не были друг с другом связаны. Такие финансовые операции были законом запрещены. Это было одним из главных пунктов обвинения, а вторым — перерасход по смете строительства линии Вологда — Архангельск. Кроме того, требовали удовлетворения и кредиторы. В конце июля 1899 г. все правление Московско-Ярославско-Архангельской дороги во главе с С. И. Мамонтовым ушло в отставку, и были избраны новые люди, которые обратились с исками к бывшим руководителям общества. Делами здесь стали заправлять люди Ротштейна.

Савва Иванович был чрезвычайно угнетен сложившейся ситуацией и в течение летних месяцев еще надеялся на то, что ему окажут поддержку и до суда дело не дойдет. Однако С. Ю. Витте не проявил желания помочь, а петербургские банковские дельцы, в руках которых оказался не только основной пакет акций Московско-Ярославско-Архангельской дороги, но и долговые обязательства Саввы Ивановича, и слышать не хотели о полюбовном удовлетворении претензий. Такая позиция клики Ротштейна наводит на мысль о том, что у финансовых тузов имелось желание не только захватить в свои руки «лакомый кусок» — Северную дорогу, но и навсегда покончить с самим С. И. Мамонтовым.

Между тем положение не было безнадежным. Согласно балансу личной собственности, составленному С. И. Мамонтовым, общая стоимость движимых и недвижимых имуществ (в числе последних было два дома в Москве, имение во Владимирской губернии, земельный участок на Черноморском побережье) оценивалась в 2 млн 660 тыс. руб., а претензии кредиторов составляли 2 млн 230 тыс. (из них на долю Международного банка приходилось 1,4 млн руб.^{471}) Однако иски были представлены в суд, 11 сентября 1899 г. в своем доме на Садовой коммерции-советник был арестован и помещен в Таганскую тюрьму, куда его вели пешком через весь город под конвоем. Одновременно на все его имущество был наложен арест.

Рухнула деловая репутация, которую Мамонтовы завоевывали полвека. Но еще более страшным было то, что деятельный, жизнелюбивый и далеко не молодой человек на несколько месяцев оказался в одиночном тюремном заключении. Это была неоправданная жестокость. Следователь по особо важным делам, ведший дело С. И. Мамонтова, определил колоссальный залог в размере 763 тыс. руб., внесение которого могло бы изменить меру пресечения. В первые дни заключения С. И. Мамонтов не теряет надежду и 15 сентября обращается к следователю с просьбой — заменить пребывание в тюрьме домашним арестом. Он писал: «Я надеюсь, что близкие мне люди в течение нескольких дней найдут эту сумму… Но пока слово Суда не произнесено, а условия пребывания в тюрьме почти верный шаг к могиле, не будет ли бесцельно мое одиночное заключение»^{472}. Через неделю следователь удостоил ответом, в котором откровенно игнорировалась просьба человека, ответственность которого еще предстояло установить, и цинично заявил, что если подследственный желает лечиться, то «может быть переведен в тюремную больницу»^{473}. Вообще вся деятельность следственных органов подтверждает предположение, что их целью было моральное и физическое уничтожение.

Надежды Саввы Ивановича на скорое освобождение не оправдались. Богатые родственники Сапожниковы и близкий знакомый С. Т. Морозов готовы были внести требуемый первоначально залог, но размер его совершенно неожиданно был увеличен до 5 млн руб.^{474} Собрать такую астрономическую сумму нескольким, даже богатым людям было практически невозможно. Газетная шумиха, поток сенсационных бездоказательных «разоблачений» способствовали тому, что вокруг арестованного стал образовываться вакуум. Некоторые люди, которым Савва Иванович всемерно помогал и считал своими друзьями, вдруг как-то «забыли» о нем. Особенно тяжело переживал, как говорил позднее, «предательство» Ф. И. Шаляпина и К. А. Коровина, которые покинули Частную оперу и не проявили в первые месяцы после краха к судьбе мецената особого интереса.

Однако остались люди, не изменившие своего отношения. Вот что, например, писал ему в тюрьму К. С. Станиславский: «Есть множество людей, которые думают о Вас ежедневно, любуются Вашей духовной бодростью… Верьте в самые лучшие и искренние чувства к Вам»^{475}. На пасху, в апреле 1900 г., по инициативе В. М. Васнецова и В. Д. Поленова, был составлен памятный адрес на имя Саввы Ивановича, который подписали кроме указанных лиц еще одиннадцать художников, членов «Мамонтовского кружка»: И. С. Остроухов, В. А. Серов, М. А. Врубель, В. И. Суриков и др. «Все мы, твои друзья, — писали они, — помня светлые прошлые времена, когда нам жилось так дружно, сплоченно и радостно в художественной атмосфере приветливого родного кружка твоей семьи, близь тебя, — все мы в эти тяжелые дни твоей невзгоды хотим хоть чем-нибудь выразить тебе наше участие… Молим бога, чтобы он помог тебе перенести дни скорби и испытаний и возвратиться скорей к новой жизни, к новой деятельности добра и блага»^{476}. Примечательно и то, что рабочие и служащие Северной дороги, среди которых Савва Иванович пользовался авторитетом и уважением, собирали деньги для «выкупа».

С первого дня ареста хлопотала за мужа Елизавета Григорьевна, неоднократно просившая выпустить его из тюрьмы. Здесь уместно сделать небольшое отступление и сказать о непростых отношениях между супругами. Сохранилась часть, очевидно, обширной переписки, которую вели Е. Г. и С. И. Мамонтовы между собой, охватывающая период с конца 60-х до 90-х годов XIX в. Многие письма буквально пропитаны глубокой симпатией и уважением, и в них часто повторяется сожаление о временной разлуке. Савва Иванович называет жену ласково-шутливо «мамочка», Елизавета Григорьевна начинает с обращения «дорогой». Переписка обрывается 1894 г., причем последние письма уже достаточно сухие и лаконичные. В фонде С. И. Мамонтова имеется лишь одно, относящееся к последующему периоду письмо, датированное 1896 г. В нем Елизавета Григорьевна писала: «Многоуважаемый Савва Иванович! Я была у Вас но, к сожалению, не застала Вас дома, Вы были в Петербурге… Очень прошу Вас дать обещанное письмо Верочке (очевидно, дочери. — А. Б.), чтобы ее поскорее приняли на Вашей дороге. Успокойте меня, и я буду безгранично благодарна»^{477}. Трудно представить, что это переписка двух близких людей, проживших вместе тридцать лет, воспитавших детей и бывших когда-то духовными единомышленниками.

Дело же было в том, что к этому времени брак Мамонтовых фактически распался, хотя они формально и оставались супругами. На причину указал в своих воспоминаниях знакомый Мамонтовского дома художник князь С. А. Щербатов. По его словам, Савва Иванович полюбил певицу Т. С. Любатович, «разрушившую его семейную жизнь»^{478}. К этому уместно добавить следующее. Действительно уже с середины 90-х годов Савва Иванович и Елизавета Григорьевна живут раздельно. Во-вторых, «госпожа премьерша» Т. С. Любатович (1859–1932) пользовалась удивительным и труднообъяснимым влиянием в труппе, а ее сестра К. С. Винтер, не имея никаких навыков, стала совершенно неожиданно официальным антрепренером Частной оперы после возобновления спектаклей в 1896 г. Известно также, что Савва Иванович в конце 90-х годов часто живет в обширном имении Т. С. Любатович Путятино в Ярославской губернии, которое, надо думать, было приобретено не без его участия (у С. И. Мамонтова к этому времени было имение Кузнецове во Владимирской губернии). Когда же над головой мецената сгустились тучи, сестры Любатович «потеряли интерес» к нему, а К. С. Винтер не постеснялась даже распродать реквизит и костюмы Частной оперы и присвоить вырученные деньги — несколько десятков тысяч рублей.

Совершенно иначе вела себя Елизавета Григорьевна. Она была добрым, сострадательным и глубоко верующим человеком и с самого начала не одобряла некоторые увлечения своего мужа, на которые, чем дальше, тем больше он тратил времени, сил и средств. Все эти ночные катания на лошадях, рестораны, застолья за полночь, цыганские хоры и подобные «удовольствия» были ей чужды. Но когда Савве Ивановичу стало действительно плохо, она, не задумываясь, переступила через свои обиды, уязвленное самолюбие и искренне стремилась ему помочь. Однако сделать ей практически ничего не удалось, хотя и стучалась она во многие двери.

Старались облегчить его участь и друзья. В феврале 1900 г., во время работы над портретом царя, В. А. Серов, по его словам, «решил все-таки сказать государю, что мой долг заявить ему, как все мы художники — Васнецов, Репин, Поленов и т. д. сожалеем об участи С[аввы] Ивановича] Мамонтова, так как он был другом художников и поддерживал, как, например, Васнецова в то время, когда над ним хохотали и т. д. На это государь ответил быстро и с удовольствием, что распоряжение им уже сделано. И так, Савва Иванович, значит, освобожден до суда от тюрьмы»^{479}. Однако в следственном деле нет никаких следов вмешательства в судьбу С. И. Мамонтова царя. Более пяти месяцев провел Савва Иванович в одиночном заключении и только после того, как врачебная комиссия сделала заключение о том, что он «страдает болезнями легких и сердца», следователь вынужден был 17 февраля 1900 г. согласиться на замену тюремной камеры домашним арестом^{480}. Поселился Савва Иванович в своем небольшом доме в Петропавловском переулке на Новой Басманной, опекаемый полицией.

В доме на Садовой, в этом недавнем еще прошлом «приюте муз и граций», властями был учинен погром. Несколько раз сюда являлись полицейские и судебные чины, описавшие все имущество, изъявшие переписку и деловые бумаги. Выше уже было сказано, что сохранилась подробная опись имущества, находившегося в доме и составленная в конце сентября 1899 г. Некоторые произведения искусства уже были перечислены. Что же находилось в этом примечательном здании, о котором известно довольно мало. Помимо работ И. Е. Репина, B. М. и А. М. Васнецовых, М. А. Врубеля, М. М. Антокольского, К. А. Коровина, В. А. Серова и других, здесь имелось большое количество скульптурных произведений C. И. Мамонтова, иконы в окладах, предметы декоративно-прикладного искусства, мебель, коллекция оружия, собрание русских и иностранных монет и т. д. Описана была библиотека, и из перечня лишний раз явствует, что у хозяина особняка были широкие интересы. Сочинения Гете, Шекспира, Шиллера, Фета, Грибоедова, Сухово-Кобылина соседствовали с многочисленными альбомами художественных репродукций, журналами «Мир искусства», трудами историка С. М. Соловьева, описаниями русского Севера, Монголии, Китая, со справочными и специальными изданиями типа: «Назначение, устройство и очерк деятельности Государственного банка», «Свод законов Российской империи» и т. п.

Однако в дом на Садовую буквально вломились не любители изящного и не потенциальные биографы хозяина, а люди, для которых Савва Иванович был лишь подследственным, а все предметы — только «имуществом», которое надо было описать и оценить. Вообще судебно-полицейские чины проделали большую работу, и их усилия достойны известного сочувствия, так как им приходилось выступать «экспертами» в неведомой для них области. Каков же был итог? Самой высокой оценки удостоились картины В. М. Васнецова «Ковер-самолет», «Витязь на распутье», скульптура М. М. Антокольского «Христос перед Пилатом» — по 10 тыс. руб. В то же время стоимость картины К. А. Коровина «Испанки» была определена в 25 руб., а «Корабли» — 50; портреты итальянских певцов Мазини и Таманьо работы B. А. Серова — соответственно 300 и 200; один, как сказано в описании, «этюд Врубеля (без рамы) — 25; картина В. Г. Перова «Мальчик» — 25 руб.» и т. д.^{481}

Определялась и стоимость вещей, которые никакой художественной ценности не имели. Скажем, в Малом кабинете над столом хозяина висела фотография C. Ю. Витте «в дубовой раме», цена которой составила один рубль, столько же, сколько и «чучело морского попугая» в столовой. Однако, несмотря на приблизительность, а часто и просто смехотворно низкий уровень оценок произведений искусства, в доме было так много различного «движимого имущества», что общая его стоимость составила внушительную цифру — 107 359 руб. (без учета ценных бумаг)^{482}.

Дом на Садовой со всеми книгами, картинами, скульптурами, мебелью и другим имуществом простоял опечатанным более двух с половиной лет. Всю «мерзость запустения» описал В. А. Гиляровский в заметке под характерным названием «Помпея в Москве», которому удалось проникнуть в дом в начале 1901 г. «Ледяным погребом веет от входящего в просторный вестибюль злополучного здания, — писал известный журналист, — гулко раздаются шаги под заиндевевшими сводами… Орнаменты на резной итальянской мебели обвалились, дэку рояля, испещренную художественной инкрустацией, повело, как сырую тесину, и на всем, как кровяные пятна, краснеют сургучные печати судебного пристава» и даже в спальне хозяина «на столе лежат четыре костяные запонки и стальное пенсне, снабженные печатями — это тоже движимость… Тяжелое, похожее на кошмар чувство возбуждает в свежем человеке посещение этой новейшей Помпеи. Не хочется верить в существование сознательного вандализма в просвещенном XX веке»^{483}.

Весной 1902 г. началась распродажа. Первый аукцион состоялся во второй половине марта и вызвал ажиотаж среди коллекционеров, но платить большие деньги никто не спешил. Очевидец события писал: «К продаже картин прибыл Совет Третьяковской галереи, в лице гг. Цветкова, Остроузова и Серова, представитель Музея императора Александра III граф Толстой и несколько московских коллекционеров — г.г. Гиршман, Морозов и еще несколько малоизвестных. Начали торги прямо с крупных картин Васнецова — «Битва русских со скифами», «Ковер-самолет» и «Витязь на распутье», оцененных каждая в 10 тыс. р. На первые две охотников совсем не нашлось. На «Витязя» торговались и Третьяковская галерея и Музей императора Александра III; купил последний за 11 050 руб. Не нашлось покупателя и на «Христа» Антокольского, оцененного тоже в 10 тыс. руб. Остальные картины шли лишь с незначительной надбавкой. Так, превосходные портреты Таманьо и Мазини кисти Серова пошли по 400 руб., картина Вл. Маковского — за 25 руб., «Барышня» Ярошенко — за 180 руб» «Испанская танцовщица» Коровина — за 80 руб. Большая часть картин осталась за аукционом, а между тем тут были вещи Борисова, Неврева, Левицкого, Поленова, Репина и несколько известных иностранных художников…»^{484} Все принадлежавшие С. И. Мамонтову художественные произведения в конечном итоге разошлись по музеям, собраниям коллекционеров, а некоторые вещи вообще достались случайным людям.

Особый интерес судебные чиновники с самого начала следствия проявили к деловым документам и переписке Саввы Ивановича. За несколько визитов в дом на Садовую все бумаги были изъяты и скрупулезно изучены следователем, искавшим в них документальных подтверждений «махинаций». Но никаких убедительных данных об этом не было. Удалось обнаружить несколько писем В. В. Максимова, в одном из которых он выражал благодарность за присланную семгу. Эта «рыба» стала темой особого разбирательства. Очевидно, не лишены основания утверждения о том, что главу юридического ведомства Н. В. Муравьева действительно интересовали в первую очередь сведения, которые можно было бы использовать против министра финансов.

Не удалось документировать и корыстный умысел в действиях самого Саввы Ивановича. На первом же допросе 18 сентября 1899 г. он сразу же признал, что, являясь председателем правления Московско-Ярославско-Архангельской дороги, в течение нескольких лет «неправильно расходовал денежные суммы указанной дороги» на нужды Невского завода и содействовал «переводу долгов названного завода на двух директоров: на меня и Н. И. Мамонтова» и что этим лицам был открыт «многомиллионный кредит, обеспеченный паями Товарищества Невского завода, не имеющим… достаточной стоимости»^{485}. Вообще-то, вся эта история была лишь формальным нарушением закона, а по существу никакого обмана и хищений здесь не было и в помине. Ведь и железная дорога до конца 1898 г. (до продажи большого числа акций Международному банку), и Невский завод находились почти целиком в руках Мамонтовской семьи. Предприятия были лишь юридически независимыми, а фактически существовала известная общность средств. Лишь тогда, когда в Северную дорогу «внедрились» новые люди, дело стало приобретать криминальный оттенок. В этом суть всей «Мамонтовской эпопеи».

Следствие закончилось в мае, и дело было передано в суд. Сам же Савва Иванович, находясь под домашним арестом, пытался как-то привести в порядок дела и с разрешения властей ездил даже в Петербург для переговоров с кредиторами. Дело же шло по накатанной колее, и 23 июня в Московском окружном суде в здании Судебных установлений в Кремле началось судебное разбирательство. Обвинителем был прокурор Московской судебной палаты П. Г. Курлов, а защитником — известный «златоуст русской адвокатуры» Ф. Н. Плевако. Смысл выступления защиты, как и многих свидетелей, сводился к тому, что выявленные нарушения не были результатом злого умысла. Обращаясь к заседателям с последним словом, С. И. Мамонтов сказал: «Вы, господа присяжные заседатели, знаете теперь всю правду, так все здесь было открыто. Вы знаете наши ошибки и наши несчастья, Вы знаете все, что мы делали и дурного и хорошего — подведите итоги по чистой Вашей совести, в которую я крепко верю…»^{486} Процесс длился несколько дней, и 30 июня присяжные вынесли свой вердикт: не виновен^{487}. После вынесения приговора, как писал позднее К. С. Станиславский, «зал дрогнул от рукоплесканий. Не могли остановить оваций и толпы, которая бросилась со слезами обнимать своего любимца»^{488}.

Хотя коллегия присяжных и не нашла в действиях Саввы Ивановича состава преступления, и оправдала его, дело не было закончено. Требовали удовлетворения иски. Московский окружной суд 7 июля 1900 г. признал его несостоятельным должником, потребовал от него подписку «о иесокрытии своего имущества и о невыезде из Москвы». Было решено также опубликовать об этом объявление в газетах, «прибить к дверям суда и вывесить на бирже»^{489}. Имущество мецената пошло с молотка. Но так как для реализации собственности требовалось время; то история продолжалась несколько лет, и в конечном итоге все претензии были удовлетворены. Пострадавшим оказался лишь С. И. Мамонтов, и, как заметил К. С. Станиславский, «материального довольства он не вернул, но любовь и уважение к себе удесятерил»^{490}.

Власть имущие думали иначе. Так, в сентябре 1902 г. директор Костромского промышленного училища обратился с просьбой наградить пожизненного почетного попечителя чином действительного статского советника за его большие благотворительные заслуги, в числе которых было устройство пяти промышленных училищ в Костромской губернии. Отвечая на запрос попечителя Московского учебного округа об этом, исполняющий обязанности Московского генерал-губернатора писал: «Имея в виду, что разбиравшийся действиями Мамонтова судебный процесс произвел в Москве большую сенсацию, я со своей стороны признал бы неудобным спрашивать названному лицу столь высокую Монаршую награду»^{491}. Клевете никто не препятствовал, а когда появилась возможность официальной реабилитации имени человека, действительно осуществившего много благих дел, то это оказалось «неудобным».

В конце 1900 г. Савва Иванович покидает свой дом на Басманной и живет «в доме Иванова 2-го участка Сущевской части за Бутырской заставой, по Бутырскому проезду»^{492}. Сюда на Бутырки еще в 1896 г. была переведена из Абрамцева его гончарная мастерская, организованная в 1889 г. В ней совместно с М. А. Врубелем и мастером-керамистом П. К. Баулиным изготовлялась художественная керамика, покрытая глазурью, — майолика. Техника таила в себе большие выразительные возможности и чрезвычайно увлекла С. И. Мамонтова и М. А. Врубеля. На Всемирной выставке 1900 г. в Париже изделий мамонтовской мастерской были удостоены золотой медали^{493}. Владелицей мастерских художественных изделий Абрамцева в Москве была дочь Саввы Ивановича — Александра. Здесь, в небольшом деревянном домике и прожил С. И. Мамонтов последние годы.

Крушение деловой репутации, потеря состояния, сплетни и пересуды — все это не могло не сказаться на Савве Ивановиче. Он сравнительно редко теперь появлялся на людях, жил относительно замкнуто и общался с ограниченным кругом людей. Однако пережитое все-таки не сокрушило этого замечательного человека. Потеряв многое, он сохранил до конца дней искреннюю любовь к искусству, людям этого мира и всегда живо интересовался всеми новостями. Не забывали старые и новые друзья. На Бутырки приходили В. А. Серов, В. М. Васнецов, В. Д. Поленов, В. И. Суриков, И. Э. Грабарь, С. П. Дягилев, артисты бывшей Частной оперы. Позже стали бывать К. А. Коровин и Ф. И. Шаляпин.

Савва Иванович пережил многих близких. Скончался он 24 марта (6 апреля) 1918 г. и был похоронен в Абрамцеве. Здесь же, на высоком берегу реки у церкви Спаса Нерукотворного, построенной в 1881–1882 г., покоится он, Елизавета Григорьевна, дети — Андрей и Вера, внук Сережа Самарин (сын Веры Саввишны и Александра Дмитриевича Самарина).

Вспоминая Савву Ивановича, Федор Иванович Шаляпин заметил: «Он тоже тратил деньги на театр и умер в бедности, а какое благородство линий, какой просвещенный, благородный фанатизм в искусстве»^{494}. Жизнь этого удивительного, добродетельного и бескорыстного человека — образец преданного и искреннего служения делу культурного созидания. Нельзя не согласиться и с мнением известного искусствоведа А. М. Эфроса, который, выступая на вечере памяти в Музее музыкальной культуры имени М. И. Глинки в 1945 г., сказал: «…вспоминая о Мамонтове, невольно вспоминаешь молодого Шаляпина, молодого Поленова, Серова, Васнецовых, Коровиных и многих, многих других. Вычеркните из их жизни Савву Ивановича Мамонтова, Абрамцево, дом на Садовой-Спасской, гончарную мастерскую у Бутырской заставы, — и вы вычеркнете из жизни очень большие и серьезные вещи: камни из фундамента, а неслучайную лепку на фасаде»^{495}. Действительно, очевиден заметный вклад Саввы Ивановича в процесс творческого развития многих выдающихся представителей национальной культуры в последние десятилетия XIX в. Он способствовал раскрытию отдельных многогранных и неповторимых дарований — этим обогатил духовный мир и своих современников, и потомков.