— Ты не грусти, Пашенька, — говорила Параше верная подруга Таня. — Всё ещё воротится. Вот приедем домой, в Останкино, и опять петь, танцевать будем.
Актриса брала арфу, перебирала струны, благодарно глядя на Таню, и говорила:
— Скучаю я без театра. Петь бы! Да так, чтобы не одни гости графские слушали, а чтоб для всех…
Задумчиво глядела на Таню Шлыкову первая актриса русского крепостного театра Прасковья Жемчугова. Видела в Таниных любящих глазах маленькую девочку Парашу, которую мать ласково звала лесным колокольчиком. Видела клён на широкой поляне. Слышала, как шепчутся о счастливой судьбе его резные листья. Как о том же плещут голубые озёрные волны. Как поют деревенские бабы в синем подмосковном лесу…
Шла утица по бережочку,
Шла утица по крутому…
Как хотелось и ей вступить в знакомую песню!
Как хотелось ей выйти на сцену! Чтобы над головою высокое небо, а вокруг сцены — такое множество людей, что не охватишь взглядом. Из городов, из сёл, из деревень…
Но… не суждено было больше петь ей в любимом театре.
Кончилась песня соловья.
С клёна упали листья.
И колокольчик отзвенел.
Было Прасковье Ивановне Ковалёвой-Жемчуговой тридцать три года.
Трудно расцвести народному таланту в крепостной неволе.