Когда праздник и не надо работать на барщине, мать весело скликала дочерей:
— Прасковья! Матрёна!
В руки — лукошки плетёные, на ноги — лапти липовые, и — в дорогу! В дальний лес!
В лесу Параша находила свою любимую поляну. Там стоял её любимый клён. Небольшое, стройное, складное, ровненькое дерево, всё будто облитое листьями. Нигде — ни в саду, ни в лесу среди иных деревьев такого дерева не найдёшь. Только здесь, на светлой поляне. На воле! Паша любовалась милым клёном, обнимала его.
А вокруг столько разных птиц!
— Фьють!.. Чив, чив!.. Зью, зью!..
Она вторила им. Казалось, птицы принимали её в свой хор. Паша радовалась и чувствовала себя вольной, как птица.
Тут сестра и мать звали Парашу:
— Ау! Ау!
Шли к озеру. Садились на берегу, перебирали грибы и любовались тихими водами. Облака белыми шапками неспешно плыли в озёрной воде. Синий лес глядел на них не сердито, не угрюмо, а с тайной думою. О чём была дума? Кто знает… Небось о воле, счастье, о радости жить?
Низким грудным голосом, протяжно и как бы нехотя запевала Матрёна Ивановна:
Шла утица по бережочку,
Шла утица по крутому.
Ей начинали подпевать девочки, всё скорее, всё веселее приговаривая:
Вы ути, ути, ути, ути, ути,
Вы куда ушли, ушли, ушли, ушли?..
А потом замедляли песню:
Воротитеся назад,
Гуси серые летят!
Паша брала высоко и тонко, а мать низко. Красиво звучала песня!
Параше, когда она пела, виделся клён на любимой поляне, выросший под ласковым солнцем широко и вольно. Слышался шелест ветвей, плеск озёрных вод, шум крыльев пролетающих птиц.
— Колокольчик ты мой! — обнимала дочку мать.