Командировка в 13 век

ЖЕНИХ С ПОТОЛКА

Если вы хотите знать, что случилось недавно под покровом ночи в селении Аш, вам придется вскарабкаться высоко в горы. Туда, где разгуливают медведи в немодных шубах из натурального меха. Где готовые взорваться красным соком гранаты берут прямо с дерева, как со стеллажа в магазине без продавца. Только без чеков. И даже без денег.

А затем вам предстоит, наоборот, спуститься глубоко под землю, ибо типичное здешнее жилище — шатер на многих стунах — столбах, поддерживающих крышу, — строение, так сказать, низотное. Только крыша и торчит на поверхности. А посередине крыши — окошко. В это окошко и смотрел той ночью старый Хасан. Не раз потом любил говаривать Хасан:

— Валла! Да будут благословенны мои позвонки, которые тогда дергало от боли, как порванные струны кумуза. Если бы не они…

Чтобы побороть боль, он принялся вспоминать разные смешные истории. Например, как к ним впервые приехала машина. И все наперебой принялись ее потчевать сеном — с дальней дороги проголодалась, бедная. А что тут удивительного, если раньше видели «машину» только с четырьмя ногами и только в одну лошадиную силу? А как дули на электрическую лампочку и никак не могли ее погасить? Смех, да и только!..

И вдруг поглощенный своими веселыми мыслями Хасан замечает, что через окно ползет змея. Присмотрелся, а это веревка извивается, черно-белая, шерстяная веревка, какую плетут в их краях. Чудеса, да и только! Но вот следом за веревкой начинает кто-то спускаться. Вор, конечно. Разве честный человек полезет в окно?

— Аллах! Да это же Ислам. Парень из соседнего селения.

Сначала Хасан думал, что жулик подбирается к его овечкам. Тем более что на подмогу спустились еще двое. Однако, когда Ислам крикнул: «Берем живую или мертвую!» — и бросился не к перегородке, где смачно жевали во сне мериносы, а к кровати, где спала Ганира, Хасан понял: вор задумал, как овцу, похитить его дочь. Но не тут-то было. Девичьи руки мертвой хваткой вцепились в непрошеного гостя, а Хасан, которого отнюдь не прельщало ни с того ни с сего стать тестем, принялся обрабатывать упавшего с потолка жениха вдоль спины. Бросилась на подмогу и старая Айша. Тогда в руках одного из сообщников блеснул нож. Истошно закричала бедная старуха. Сбежались соседи…

Тщетно били копытом нетерпеливые кони. Их седоков увезли на милицейской машине…

…В милиции незадачливый похититель разошелся вовсю. Судить его за девчонку? Да что они все, с ума, что ли, спятили, если хотят из-за одной блохи жечь одеяло?! И что, собственно, произошло? Птица летит на зерна, муха — на мед. Ему пришлась по вкусу Ганира. Он же не Меджнун какой-нибудь, чтобы отправиться в пустыню умирать от безответной любви к какой-то Лейле. Все обстоит проще простого: где камыш, там и быть буйволице.

— Кстати насчет буйволицы, — уточняет следователь. — Помнится, что ты уже раз отсиживал за кражу?

— Ну и что из этого? — невозмутимо пожимает плечами Ислам. — Люблю рисковать: будет удача — мацони поем, не будет — выпью айран.

— Пытались ли вы отговорить обвиняемого? — спрашивает следователь у соучастников.

Их двое. Молодого зовут Ахмед. Пожилого зовут Мамед. Но хотя оба они принимали самое активное участие в похищении, мнения их на этот счет резко расходятся.

— Сперва я его удерживал: и зачем, говорю, такая страсть? Для чего девчонку красть? Ее можно просто так уговорить, — с сердцем говорит Ахмед. — А он мне в ответ: «Нет, просто так не уговоришь. Сам понимаешь: что во мне хорошего? Я не Фархад. Ради женщины гору рыть не буду». И чего только я с ним связался, неразумный. Вот уж поистине: прибежал на запах кебаба, а увидел — осла клеймят!

Второй соучастник, Мамед, держится высокомерно. Прежде всего он гордо заявляет, что по отцовской линии он не более не менее как прямой потомок Магомета. А уж колхозный бригадир, так сказать, по совместительству. Что ж, он охотно скажет свое мнение, да будет милость аллаха над родителями слушателей.

— Ислам действовал правильно. К чему объясняться девчонке в любви? В коране прямо сказано: «Мужья стоят над женами за то, что аллах дал одним преимущество перед другими». Иншалла — если будет угодно аллаху, исполнится еще наше желание, как исполнилось ваше, — заключает он, истово перебирая четки той самой рукой, которой пустил в ход нож…

О, если бы вы только знали, как возмущены были жители гор! Однако кое-кому пришлось явно не по душе, что не зазвучат во дворе Хасана звуки дафа — свадебного барабана. Что не будут ломиться подносы от жирной халисы — плова с курицей. Что не удастся полакомиться сладкой гатой с сахарной начинкой и промочить горло сухим винцом. А главное — что сорвалось все это по милости какой-то девчонки, которая задумала сама распоряжаться своей судьбой.

— Да помнишь ли ты, что сказано в коране? — строго вопрошал отца Ганиры старый сеид — «святой» Шамиль, который появился в доме уже наутро. И притом не один — с целой делегацией стариков из того селения, откуда был родом незваный жених.

Хасан даже растерялся. Как он может знать, что говорится в коране по такому поводу, если он вообще не помнит ни одной суры?!

— Так вот, — наставительно продолжал Шамиль, — там прямо сказано: «А тех, непокорности которых вы боитесь, увещайте… и ударяйте их». Ты же, вместо того чтобы проучить строптивицу, подаешь в суд на того, кто хотел ее осчастливить.

— Но она вовсе не хочет быть им осчастливленной! — возмутился Хасан.

— Что значит — хочет или не хочет? С каких это пор стали считаться с желанием девушки? — побагровел Шамиль. — Разве сам Хасан в свое время не действовал по законам, чтимым предками? Пусть ответит: умыкал он Айшу или не умыкал?

— Ну, допустим, умыкал, — согласился Хасан.

— Ага! — торжествующе изрек Шамиль.

Но тут Хасан вскипел. Так ведь то происходило добрых полвека назад! К тому же они любили друг друга. Но препятствием для их любви стал калым, который ему, бедняку, пасшему чужие отары, не под силу было выплатить родителям невесты. Отсюда ведь и пошел обычай тащить девушку, как вещь, которую не по карману купить…

…Недаром говорится, что беседа как бурдюк: пробей дырочку, и потечет. Долго еще пытались прибывшие парламентеры урезонить несговорчивого отца.

— Эх, зря ты шумишь, — пытался возразить страж старинных обычаев. — Все равно не останутся цветок в бутоне, слово в сердце, вино в кувшине.

— Не останутся, — соглашался Хасан. — Но две мои старшие дочки вышли замуж по любви. Пусть и Ганира сама выберет себе спутника жизни. Да ведь стань этот выродок ее мужем, он заставит ее в знак покорности рот платком закрывать и объясняться жестами!..

Вот как закончилась история, происшедшая недавно в шатре старого Хасана, там, где разгуливают медведи в немодных шубах из натурального меха.

ЧУДО БАБУШКИ ГАЯНЕ

История эта началась со сна. Серго, внуку бабушки Гаяне, привиделось, будто идет он по полю, что за школой, а там стоит незнакомый старик и что-то копает. «Что ищешь, дедушка?» — спрашивает Серго. А старик ему в ответ: «Сперва будет выходить вода, после воды — камень, а под камнем — церковь обнаружится…»

Озадаченный внук поведал свой сон бабушке. Бабка очень разволновалась и потребовала уточнить, в какое именно время привиделся сон — с полуночи до третьего часу или же под утро.

Серго смутился так, как будто не приготовил заданного урока. Краснея и запинаясь, он в конце концов припомнил, что происходило все «вроде под утро». Бабка вздохнула с облегчением: «Слава богу, значит, наверняка сбудется. В отличие от снов, бывающих до третьего часа, которые имеют обыкновение сбываться лишь на третий, а то даже на пятый год, предутренние сны сбываются в десяти днях. Потому что спящий в те поры тощ, дух его тих, а мозг не объят парами…»

— А теперь за мной! — скомандовала бабка.

— Куда? — опешил внук.

— Как куда, неразумный? — рассердилась бабушка Гаяне. — Смышленый цыпленок и в яйце пискнет. Веди на то самое место…

На поле за школой Серго остановился:

— Вроде тут…

Бабка, недолго думая, опустилась на корточки и принялась проворно разгребать руками неподатливую землю.

— И что это вы задумали, бабуся? — испугался внук.

— Если ты петух — кукарекай, если знающий — соображай. Церковь будем искать, вот что…

…Мне не раз случалось видеть выставленные напоказ реликвии — коробочки с египетской тьмой и пузырьки с чихом святого духа. Но никогда не посчастливилось присутствовать при том, как нагребалась эта египетская тьма и начихивались эти флакончики.

И вот теперь мне выпадал совершенно неожиданный случай — побывать у самых истоков такого чуда. И я отправилась в поселок Вале.

Жизнь поселка с его шахтой, регулярно выдающей на-гора уголь, с его школами, с отличным Домом культуры и благоустроенными домами для шахтеров, пожалуй, текла бы в привычном ритме, если бы не эта история.

Впрочем, на месте происшествия все в один голос принялись уверять меня, что виновата-де во всем одна бабушка Гаяне с ее косными, отсталыми, допотопными взглядами.

— Такой серый, такой темный, такой несознательный элемент, и еще, понимаешь, берет и крутит мозги людям! — с огорчением сетовали в райкоме партии.

— Приезжает, видишь ли, со своих гор к сыну и, будучи даже непрописанной, сбивает с толку постоянно прописанных, — сердились в милиции.

— Старая, в два раза старше советской власти, — возмущались комсомольские вожаки, — а вот, видите ли, наших ребят на такое дело увлекла!

— Да что же это за вездесущая и всемогущая бабуся? — не выдерживаю наконец я.

И мне рассказывают, что бабушка Гаяне, которая за всю свою жизнь так и не научилась читать, слывет великим знатоком по части «чтения снов». Имя свое подписать не может, в руках карандаша никогда не держала, а говорит, как пишет. Неграмотная-неграмотная, а в точности берется растолковать, что должно произойти наяву после сна.

Привиделось, например, человеку, что его сожрала акула. Просыпается этот человек в холодном поту. И ни жив ни мертв — к бабке. А та только посмеивается:

— Акула, говоришь, тебя сожрала, дорогой? Так это же к счастью. Имей в виду, быть проглоченным, разжеванным, искусанным — всегда радость означает.

И наоборот. Кушал человек во сне сдобу. С таким аппетитом, что даже слюнки текли. А бабушка Гаяне озабоченно качает головой:

— Белую булочку, говоришь, дорогой, кушал? С аппетитом, говоришь? Плохи твои дела, дорогой. Ждет тебя черная измена…

…— И что же, внучек тоже поверил бабке и стал копать? — спрашиваю я. — Конечно, ребенка легче обдурить, чем взрослого.

— Ребенка? — переспрашивает мой собеседник. — Хорош ребенок! Двадцатый годок парню миновал. Крепильщиком на шахте работает. В одиннадцатом классе вечерней школы учится. И между прочим, комсомолец.

— Стало быть, комсомолец попытался отговорить бабку от нелепой затеи?

— Серго сказал примерно такие слова, — невозмутимо продолжает мой собеседник: — «И какая вы, право, бабуля, отсталая. Ну кто в наш век копает землю голыми руками?» И убежал.

Я облегченно вздыхаю.

— Но вскоре он вернулся. И не один, а с двумя товарищами, тоже комсомольцами, — все так же невозмутимо продолжает мой собеседник.

— Понимаю, — обрадовалась я, — и они все вместе принялись отговаривать бабку.

— И они все вместе, — мрачно констатирует мой собеседник, — принялись откапывать приснившуюся церковь. Рыли ребята в поте лица, безо всякой передышки. А бабка только крестилась от радости, глядя, как дружно летят комья. Наконец показалась вода. Ничего особенного в этом не было — здесь много грунтовых вод. Но бабушка Гаяне истолковала все по-своему: «Чудо! — Бабушка благоговейно перекрестилась. — Сон в руку! Вот уж действительно, мышка хоть и мала, а большие сны видит! Чудо свершилось! Это я вам говорю!»

…Забыв про старческие хвори, бабушка Гаяне носилась по всему поселку, направо и налево рассказывая о «чуде». А так как находятся еще — увы! — легковерные, которым скажи: «Мой палец — огурец» — и они прибегут с солью, то на следующий же день к яме прибежали женщины с кружками, молочными бутылками и бидонами. Они взахлеб пили кишащую бактериями чудотворную водицу и обмазывались липкой, также чудотворной грязью…

«Из уст в уста и иголка становится бревном», — говорит мудрая армянская пословица. Весть о «чуде» с каждым днем обрастала все новыми подробностями.

— Внук бабушки Гаяне своими глазами видел во сне, будто какой-то старик копал землю за школой и вырыл церковь, — шептала одна.

— Не церковь, собор, — уточняла другая.

— Недаром, видно, привиделось мне, будто бодает меня рыжая корова, — многозначительно закатывая глаза, присовокупляла третья. — Бодает себе и бодает. И чего ей, думаю, от меня надо?…

А одна взбалмошная особа, наслушавшись про сновидения, вовсе потеряла сон и вздумала отправиться к яме ночью. Потом нарассказала она такие вещи, что люди просто диву дались. Подходит она и видит, будто кружит возле ямы какой-то старик. Карманным фонариком кругом посвечивает и ругается на чем свет стоит. Причем голос у него точь-в-точь такой, как у колхозного сторожа Тевелева. И так он это отчетливо произносил: «Вай! Что за глупцы! Хуже саранчи посевы попортили!» Но, конечно, то был вовсе не колхозный сторож, а тот самый старик, которого видел во сне внук бабушки Гаяне…

…Ажиотаж возрастал не по дням, а по часам.

— Что вы делаете, неразумные! — пытался образумить копающих колхозный сторож Тевелев. — Далось вам это чудо, будь оно неладно! Чудес не бывает. На этом поле уже ничего не вырастет!

Но никто его не слушал. Яму продолжали углублять и расширять.

…На пятый день событие достигло кульминации — на дне ямы был обнаружен крест.

— Великое предзнаменование! — зашелестели кумушки.

— Перст божий указующий, — многозначительно изрекла бабушка.

— Не иначе — древний крест времен Иисусовых, — закрестилась густо обмазанная жидкой грязью старушка Эминар.

И пошло… И пошел крест по рукам. К нему прикладывались, тыкали его детям, целовали…

…Сказать по правде, во всей этой истории меня больше всего интересовал Серго. Я решила побывать у него дома.

Жили Багдасаряны в одном из новых домов, выстроенных для шахтеров, в хорошо обставленной квартире. Я застала дома не всю семью — дети были в школе, отсутствовала и бабушка Гаяне.

— Уехала восвояси. Пусть она туда доедет, обратно не вернется, — с сердцем говорит отец Серго, Нерсес Багдасарович.

Он тоже склонен винить во всем свою тещу. Хотя, между прочим, все происходило на глазах у самого Багдасаряна-старшего, отца Багдасаряна-младшего, и бригадира бригады, в которой работает Серго, и члена партии с двадцатилетним стажем.

— Недоглядел… Не придал значения… Хватит ли одного ума и зимой и летом? — невразумительно оправдывается он.

Итак, в семье проглядели. Ну а в школе, где учится Серго?

В школе, оказывается, на его поступок вообще посмотрели сквозь пальцы.

— Он же рабочий на шахте, — отговаривается директор. — Пусть там и беспокоятся.

— Но ведь это же ЧП! Чрезвычайное происшествие! — волнуюсь я.

Стук в дверь выручает директора.

— Войдите! — обрадованно кричит он. — Да входите же!

В дверь нерешительно просовывается светлый чубчик.

— Тебе что, Горевой? — спрашивает директор. — С урока, что ли, выгнали? Добаловался?

Парнишка лет двенадцати продолжает хранить молчание. Только щеки его краснеют под цвет пионерского галстука.

— Ну, сумел набедокурить, умей и ответ держать, — уже строго требует директор.

— Это я сделал тот крестик. — Горевой шмыгает носом, чтоб не разреветься.

— Какой еще крестик? — недоумевает директор.

— Да тот, что в яме нашли. Я его из пластмассовой тарелки выпилил. Нам с ребятами охота была посмотреть, как они его найдут. Мы не думали, что такая катавасия получится. Теперь эти тетки стали врать, будто крестик святой. А какой он святой, когда я сам его вот этими руками сделал, — и он показывает свои руки — шершавые, оттого что их не вытирают досуха, в ссадинах и цыпках — словом, такие, какие обычно бывают у всех мальчишек…

…Вы, наверно, хотите знать, как закончилась история с чудом? Так вот слушайте…

…Рыли уже целую неделю, так сказать, на глазах у удивленной публики. Развязка произошла лишь на восьмой день. Между прочим, потом бабушка Гаяне уверяла, что именно в восьмую по счету ночь она смеялась во сне. А смеяться во сне — нехорошая примета: жди больших неприятностей и досаду через сорок восемь часов.

Теперь трудно установить хронологическую зависимость того сна от последовавших затем событий. Но так или иначе, а неприятности наконец начались. Правда, не через сорок восемь часов, но все же собралось комсомольское собрание, на котором Серго Багдасаряну был вынесен строгий выговор с предупреждением…

Что же касается ямы, то ее закопали всем народом. Пришли возмущенные колхозники, шахтеры, школьники и закопали.

На том месте снова колхозное поле. Правда, корнеплодов там не соберешь — их потоптали.

— Но зато там не дали созреть и чуду, его тоже выкопали с корнем, — оправдываются те, коим ведать надлежит. И добавляют: — А ведь все наделала эта бабка Гаяне, не будь ее…

На этом, собственно, и кончается история. Но у меня гвоздем засела мысль: а только ли в одной Гаяне дело? Не знаю, может быть, под влиянием этого, только в ночь перед самым отъездом мне тоже возьми и приснись сон. Спускается будто с облаков заведующий отделом пропаганды и агитации Ахалцихского райкома партии Меквибашвили и приземляется неподалеку от какого-то сельсовета.

— Где я? — он с удивлением осматривается кругом. — И в какую это даль меня занесло?

— Какая же это даль? — в свою очередь удивляется мужчина в брезентовом плаще. — Всего в каких-нибудь двух десятках километров наше селение Наохреби от райцентра.

— Ты меня, конечно, знаешь? — Заведующий снисходительно улыбается. — Я — Меквибашвили.

Мужчина в плаще внимательно вглядывается в лицо спустившегося с облаков. Отрицательно качает головой:

— Откуда нам тебя знать? Ты ведь, наверно, не часто внизу-то бываешь?

Меквибашвили смущен. Он отходит в сторонку и видит группу людей. «Не иначе как собрались школу отремонтировать, — обрадованно думает заведующий. — Помнится, мне еще несколько лет назад докладывали, что школьное помещение здесь из рук вон плохое».

— Что тут происходит? — Намереваясь подогреть энтузиазм масс зажигательной речью, заведующий пробирается вперед.

Ему словоохотливо поясняют, что, мол, ничего особенного не происходит — как обычно, идет целование креста.

— А подать сюда эту бабку Гаяне! — загремел Меквибашвили.

— При чем здесь Гаяне? — удивились люди. — Заправляют всем два деда — Андресян и Микаелян. А сыновей их ты должен знать — они ведь известные люди в районе.

Меквибашвили поспешно усаживается на быстроходное автооблако и отбывает в рай… центр, чтоб метать гром и молнии сверху…

«И к чему мне такой сон приснился? — раздумывала я. — Неужели к тому, что в Ахалцихском районе начнут наконец всерьез заниматься антирелигиозной пропагандой?»

Жаль, не догадалась я запомнить, был ли сон предутренним, — ведь, согласно толкованию бабушки Гаяне, предутренние-то сны вскоре сбываются…

МУЖ НАПРОКАТ

Недаром люди говорят, что дом мужа — раскаленная жаровня. Вот судите сами: любимым цветком была у бригадира садоводческой бригады Абулькасима его жена Фатьма. А явился он однажды домой сильно навеселе — и зачахла вся его семейная жизнь на самом корню.

— Вот как! — завопил разгневанный супруг. — Значит, меня не уважают в собственном доме! Посмели пообедать без меня! Нет, ты мне больше не жена. Знай: на том свете будешь мне только сестрой. Развод…

— Одумайся, Абулькасим! — в ужасе всплеснула руками жена.

— Развод! — гремел муж.

— Умоляю тебя, не произноси этого ужасного слова в третий раз! — зарыдала жена.

— Развод! — с пьяным упрямством отчеканил муж.

После этого несчастной Фатьме оставалось только собрать вещи и отправиться к родителям. Ведь закон шариата строг: стоит мужу сказать три раза слово «развод» — и кончено. Брак аннулирован…

Уже наутро, протрезвев, Абулькасим горько пожалел о ссоре. Во-первых, он любил свою жену, а во-вторых, заботы, как обвал в горах, обрушились на его неразумную голову: дети плачут, скотина мычит, печка не растапливается, еда не варится. Словом, необходимо было вернуть Фатьму, и вернуть как можно быстрее. Однако сделать это оказалось не так-то просто, ибо закон шариата требует, чтобы она прежде снова была выдана замуж, уже за другого, и развелась со вторым мужем. Только после этого она может вернуться к первому.

«Где взять мужа для моей жены?» — ломал голову Абулькасим. Он знал — существует такая категория «мужей напрокат». Их берут во временное пользование, как, скажем, пылесос или стиральную машину. Обговаривают плату за амортизацию, уславливаются о гарантийных сроках. Но вот беда — где найти такого мужа напрокат? В газетах таких объявлений не печатают. В справочном бюро тоже не узнаешь. И незадачливый муж решил обратиться за советом к мулле.

— Это будет тебе стоить трехгодовалой буйволицы, — после глубокомысленного молчания изрек мулла.

Абулькасим задумался. Одно из двух — или потерять жену, но остаться со скотиной, или, наоборот, обрести жену, но потерять скотину.

— Веди к прокатчику, — решился он наконец.

— Зачем вести? — приосанился мулла. — Чем я сам не жених?

Абулькасим даже со смеху покатился. Ничего себе парочка — красивая молодая женщина и этот дряхлый старикашка! А впрочем, это даже к лучшему. И мужчины ударили по рукам…

…Миновали три положенных дня и три ночи, а Фатьма все не возвращалась к нетерпеливо поджидавшему ее супругу. Миновали и четвертые сутки. На пятое утро соломенный вдовец не выдержал, сам прибежал к мулле.

— Где моя жена? — еще с порога закричал он.

— Нет у меня твоей жены! — недоуменно развел руками мулла.

— Как так нет? — разгорячился Абулькасим. — Я же сам привел тебе мою жену, чтоб она стала твоей! А теперь ей пора уже снова стать моей.

— Не надо спешить, сын мой. Аллах никогда не спешит, — молитвенно закатив глаза, прошамкал старик. — Уж если суждено мне по воле всевышнего на склоне лет моих испить из чаши блаженства, то неужели я, неблагодарный, нечестиво отторгну ее от уст своих?

Так и пришлось несчастливому ретироваться ни с чем. И неизвестно еще, как бы вообще кончилась вся эта история, если бы сама Фатьма, под покровом ночи улизнув от ненавистного муллы, не примчалась в дом своего мужа.

Справедливости ради следует заметить, что другие «мужья напрокат» возмущались поступком муллы:

— Вай, как нехорошо! Договорились на три дня — зачем нарушать? Не по-мусульмански…

СПАСИБО ЗА… КЛЕВЕТУ

С тех пор как завкадрами областной конторы Госстраха получил заказное письмо из одного дальнего района, он стал сам не свой.

— Что с вами, Гасан Гасанович? — сочувственно спрашивали окружающие.

— Ума не приложу, что делать, — сокрушался начальник.

— Уж не захлебнулся ли в бане кто-нибудь из незастрахованных? — всполошились сотрудники.

— Нет, не захлебнулся, — устало отмахнулся зав. — Беда стряслась с самим инспектором.

— С кем именно?

— Знаете Дмухара? Так вот с ним и произошло несчастье. Кстати, какого вы мнения о нем, товарищи?

— Прекрасный работник. Дельный. Добросовестный, — в один голос подтвердили все.

— Тем хуже, тем хуже, — вздохнул Гасан Гасанович. — Но раз Дмухар такой хороший парень, мы должны ему помочь. Не можем же мы оставить товарища в беде. И поэтому наша прямая обязанность, наш долг, более того, наше прямое дело — оклеветать его.

Лица сотрудников недоуменно вытянулись. Глуховатый бухгалтер был уверен, что ослышался. Но Гасан Гасанович снова во всеуслышанье подтвердил:

— Да, мы обязаны его оклеветать. И чем скорее, тем лучше. А то как бы поздно не было.

И он вкратце разъяснил им план действий…

Сотрудники оказались людьми чуткими и отзывчивыми. С легкой автоматической ручки уполномоченной на то секретарши полетело в сельсовет письмо — плод коллективного вдохновения и потуг. На пяти страницах от имени некоей девицы бросалась на Дмухара тень эдакого донжуана не только в районном, но и в областном масштабе.

«И на прощанье он мне бросил: сколько бы ты ни мяукала, ты больше не моя кошка», — прочитали в сельсовете. Прочитали и ахнули. И пополз по аулу хабар — мол, Дмухар-то, оказывается, такой-сякой…

Но знаете, кто больше всего радовался слуху? Представьте — сам Дмухар.

Почему? Да потому, что родители его — люди старых устоев — подыскали сыну невесту. Сам Дмухар, между прочим, и мысли о женитьбе не имел, а в доме уже свадьбу готовили.

— Да я с той девушкой двух слов не сказал. Может, она и не по душе мне придется, — попробовал возразить жених поневоле.

— Откуда знать ослу, что такое финик? — последовал ответ. — Родители выбирают. Сыновья женятся. Испокон веков так ведется…

Вот тогда-то, отчаявшись уладить все мирным путем, Дмухар и решил обратиться за помощью.

Скажем прямо — затруднительное положение у адресата, когда его вдруг начинают слезно умолять: «Будьте добры, не откажите в любезности, напишите на меня клевету. Ну что вам стоит, дорогие товарищи?» Способ, что и говорить, несколько странный. Однако, как показали дальнейшие события, эффективный. Ибо свадьба-то не состоялась…

ТОЧНЫЙ ПРОГНОЗ

Земля в то лето как пересохший чурек сделалась. Давно бы следовало размочить этот чурек. Но дождя и в помине нет. Забеспокоились колхозники — пропадет урожай, наверняка пропадет! И тут неожиданно на помощь пришел мулла.

— Хотите дождь? Пожалуйста, будет вам дождь, — с готовностью пообещал он. И при этом намекнул, что за белые барашки облаков на небе требуется принести в жертву белых барашков на земле. И тогда всемилостивейший за каждую каплю крови жертвенного животного откапает, точно как из пипетки, каплю небесной влаги. При этом не следует, однако, забывать, что баран с жирным курдюком лучше умаслит аллаха, чем тощий ягненок.

И что бы вы думали? К вечеру двор возле сакли муллы напоминал воскресный базар. Овцы, с тоской поглядывая на своих превращенных в шашлык предшественниц, нервно блеяли лебединую песню. Но самое удивительное было, пожалуй, не в том, что люди поверили мулле. А в том, что обещанное муллой действительно сбылось. Наутро… полил дождь. Да еще какой!

— Хорошо, что мы послушали святого человека, — говорили те, кто недосчитывался в хлеву скотины.

— Хорошо, что я послушал радио, — посмеивался про себя мулла, подсчитывая по головам так легко доставшихся ему баранов. Ведь кто-кто, а он-то знал, что предопределение аллаха делается обыкновенным бюро прогнозов, расположенным отнюдь не на небесах.

— Но почему же не слушали эту сводку другие? — поинтересуется читатель.

Э, да это не так-то просто. Ведь в ауле, где все это происходило, нет радио.

Хочешь слушать — отправляйся за много километров в соседний аул. А люди, между прочим, работают. Мулла — единственный человек в селении, у которого свободного времени хоть отбавляй…

ДЕДУШКА МАДЖИД ЖЕНИТСЯ

Отозвав к плетню своего двадцатилетнего внука, дедушка Маджид с таинственным видом попросил ссудить ему десять рублей.

— Да на что тебе? — удивился внук, зная, что в доме есть и чем трубку набить и что в рог налить.

— Эх, дорогой, вершина горы в тумане, а голова человека в заботе, — прошамкал старик. — Брак оформить надо.

— Какой брак? У меня еще и девушки на примете нет! — рассмеялся внук.

— При чем тут ты? — досадливо сморщился дед. — Женюсь-то, между прочим, я.

Ну и шутник этот дед. Восемьдесят стукнуло, а за острым словцом в кисет не полезет. Что ж, балагурить так балагурить.

— И на ком же ты женишься, дедушка, если не секрет?

— На твоей бабке Фатьме, конечно, на ком же еще? Казалось бы, если осел уже в воде, зачем его звать пить? — Дед так сокрушенно замотал лысой головой, что внук понял — ему не до шуток. — Так нет, наш мулла, пошли ему аллах чесотку, только ногтей не давай, объявил вдруг, что…

Однако узнать, что объявил мулла, внуку так и не удалось — из сакли напротив раздались неистовые крики.

— Валлах! И куда только глядели мои глаза! — вопил хозяин. — Хороша невеста без зубов. Нет, не женюсь на тебе. И не уговаривай!

— Шайтан, что ли, в тебя вселился, Магомед? — урезонивал старческий женский голос. — За все пятьдесят лет, что мы женаты, не случалось с тобой такого.

— Э нет! Дудки! — орал мужчина. — Те пятьдесят в счет не идут. Теперь все сначала. Теперь я холостой джигит. И буду сватать внучку соседа.

Видно было, как он напялил на плешивую голову папаху и молодцеватой походкой направился к выходу. Хлопнула дверь. И одновременно раздались вопли безутешной Айши и дребезжащий фальцет «жениха»: «Я встретил девушку, полумесяцем бровь…»

…И поползли по всему аулу хабары — слухи. Одни верили. Другие сомневались. Но вскоре появилась на улице странная процессия. Прихрамывая, ковыляли седобородые старцы в пронафталиненных черкесках. Следом семенили старушки в черных парадных шалях.

— Это мой дедушка жениться пошел! — заносчиво похвастался игравший чабана малыш.

— Подумаешь, удивил! — фыркнула изображавшая овцу девчушка. — Моя прабабка тоже себе жениха подцепила…

…Мысль заново оженить всех женатых стариков (молодежь-то регистрируется в загсе) клещом вцепилась в муллу Сулеймана. Неважно шли дела у муллы. Весь доход — похороны. А на стариков теперь надежда плохая — в горах полно таких, которым перевалило за сто. Похоже, скоро совсем умирать разучатся. Вот тогда-то и осенило муллу — а что, если объявить все прежние браки недействительными? И что же? На сей раз повезло. Столько набрал, что и на жирный плов хватило, и на сладкую халву осталось.

…Но клещ продолжает зудить муллу. Неизвестно, правда, что он еще изобретет, но изобретет непременно. Может быть, объявит несуществующими всех родившихся. Кто захочет доказать, что он жив, — пусть платит. А может быть, наоборот, посчитает членами колхоза все мертвые души? И тогда пусть живые раскошелятся за мертвых…

ГЕРР ПРОКОПОВ МЕНЯЕТ ПРОФЕССИЮ

Карета «Скорой помощи» доставила в городскую больницу женщину. В кармане ее вязаной кофточки нашли пенсионную книжку Юлии Павловны Салиховой, инвалида второй группы.

— Попытка отравления. Выпила соляную, — констатировал врач.

Широко раскрытыми глазами больная с ужасом смотрела вокруг, куда-то порывалась бежать и шептала в бреду пересохшими, в кровь искусанными губами:

— Слышите? Это голос самого святого духа: «Где нечестивая грешница Юлия? Схватите ее. Она нетверда в вере. Пусть поплатится за это!»

Юлия Павловна действительно поплатилась. Жестоко поплатилась. Жизнью. За что?

Перед смертью, придя в себя и умоляя врачей спасти ее, Салихова многое рассказала.

Рассказала, что два года назад вступила в секту пятидесятников, что сделала это исключительно ради сына, которого ей, одинокой женщине, там пообещали направить на путь истинный. Однако, невзирая на горячие мольбы богу и щедрую дань общине, великовозрастное чадо продолжало лазить по чужим карманам. Тогда Юлией Павловной овладели сомнения, и она задумала выйти из секты. Но не тут-то было! «Братья» и «сестры» накинулись на нее, укоряя в недостаточном усердии. И добились своего! Искупление грехов стало ее навязчивой идеей. Юлия Павловна перестала спать по ночам, потом не в состоянии стала работать, потом превратилась в немощного инвалида.

Теперь она часами простаивала на молитвенных собраниях, ожидая, что и на нее снизойдет святой дух. Но тщетно. Дух продолжал почему-то упорно ее игнорировать. Зато в других, прямо на глазах у обескураженной Юлии Павловны, вселялся запросто. Вдруг начинала хрустеть костяшками пальцев и выкрикивать какие-то цифры бухгалтер стекольного завода Екатерина Бойко. Сперва Юлия Павловна по простоте душевной приняла их за итоги годового отчета. Но ей с укоризной разъяснили, что цифры эти — двузначные и что тайный их смысл доходит только до избранных.

Но, как ни громко кричала бухгалтерша, находились такие, в которых дух проявлялся сильнее.

— Вижу! Огненный столб вижу! — зычно провозглашала Анастасия Сластина, и все как подкошенные валились плашмя.

И неизвестно, сколько бы еще так лежали, прижимаясь лицами к затоптанным плитам пола, если бы святой дух вдруг не принимался за Николая Гринченко. Тот, сердечный, начинал так дергаться и трястись, как будто одновременно болел пляской святого Витта и тропической лихорадкой. При этом его сильные, натруженные рабочие руки беспомощно болтались из стороны в сторону.

Одновременно с Гринченко дух свирепствовал и в Надежде Вашуркиной. Она ползла, с трудом передвигая грузное тело, рискуя разбить коленные чашечки о каменные плиты пола. И единоверцы, замирая от страха, ждали, кто станет ее очередной жертвой. Ледяная рука пророчицы вдруг хватала чье-то плечо, и на всю комнату слышался зловещий шепот:

— Мало в тебе веры. Соблазн от мира сего у тебя велик.

И все чаще рука Вашуркиной хватала плечо Салиховой.

Рыкала и рвала на себе одежду пророчица местного масштаба Пелагея Кузьмина, по прозвищу «Борина мама». Рыкал в такт и осторожно по шву рвал на себе тенниску, купленную на деньги верующих, и ее сынок Борис — здоровый молодой увалень, бросивший в угоду матушке работу.

Страстно бия себя в грудь, с отрешенными лицами, как всегда вместе, держалась неразрывная троица — Авраам, Ева и Сарра — здоровенный парень и две худосочные девицы. О них в общине говорили с благоговением: молодые, а вот дали же обет безбрачия. Даже поселились в одной комнате, чтобы поддерживать друг друга в нелегком для их возраста решении. Но зато от соседей по квартире не укрывалось, что все трое «отрешенных», нареченных библейскими именами, — самые обыкновенные сожители. И что Авраам — он же слесарь Лев Бойченко — нередко таскает за волосы «помазанниц божьих» медсестру Раису Ходус и швею Лидию Александрову.

Как всегда, притаилась в углу мрачная мужская фигура. Сильно спадать с тела стал Иван Никитич Прытков, то и дело приходится поправлять сползающие брюки. Да и как тут не похудеть! Жена, эта упрямица, продолжает ходить в церковь. Отсюда и двойной расход: ей на попа, ему — на проповедника. Теперь у них деньги врозь и хозяйство — врозь. Даже готовит каждый сам себе особо. Впрочем, и готовить стало особенно нечего…

А брат Иван все читал и читал проповеди. Все требовал готовиться к загробной жизни. Все уверял, что земное существование временно, бренно, малозначаще…

Рассудок Салиховой мутнел все больше. Окончательно сбитая с толку, запуганная, она решила покончить со своей «недостойной земной жизнью»…

Она умерла от ожога сильно действующей кислоты. Но верней было бы сказать, что человек погиб, обжегшись на религиозном фанатизме…

…Уже порос травой могильный холмик, где покоится тело несчастной женщины, а в краснодарской общине пятидесятников по-прежнему «радеют во славу божию» до истерических колик, до потери сознания. И проповедник умиротворенным взглядом обводит склоненные спины братьев и сестер. Более ста спин прибавилось с тех пор, как обосновался он в этой общине. А у брата Ивана — неиссякаемый запас слов, чтобы очернить порядки, существующие на советской земле. Нет, несчастная Салихова — не единственная его жертва. Разве религия, которую он исповедует и которая запрещает людям работать, лечиться, смотреть кино и читать газеты, — разве эта религия не калечит и душу и тело?

И вдруг однажды во время очередного радения прозвучал как гром среди ясного неба вопрос:

— Братья и сестры! Да знаете ли вы, кто такой брат Иван?

Все головы повернулись к тому, кто посмел нарушить святость обряда.

— Есть ли среди вас люди, потерявшие в войну близких? — снова спрашивает брат Петр Иванов.

Тишина такая, что слышно, как вокруг дома, охраняя нелегальное собрание, ходит «патруль».

— Сына я потеряла, — наконец еле слышно шепчет одна сестра.

— Муж не вернулся с войны, — вздыхает другая.

— Вот здесь черным по белому написано, — говоривший вытаскивает из кармана газету и гневно потрясает ею, — здесь написано, что руки этого святого брата Ивана обагрены кровью наших близких.

Проповедник бледнеет как мел. По лицу его и по шее бегут крупные капли пота…

— Пощадите, братья и сестры во Христе, — лепечет он.

— А ты щадил?…

…Иван Терентьевич Прокопов появился в Краснодаре два года назад. Прибыл он вместе с женой — Анной Тимофеевной — из мест заключения, где и произошла трогательная встреча бывшего немецкого полицая и бывшей участницы банды украинских националистов. Уже с первого взгляда они воспылали друг к другу горячей любовью и решили продолжать свой жизненный путь рука об руку. Однако, здраво прикинув, что времена теперь не те, они «перекрестились» и стали… пятидесятниками. Приехали они в Краснодар уже по заранее полученному адресу. Анастасия Сластина — фанатичка и местная заводила — приняла парочку с распростертыми объятиями.

— А почему бы тебе, брат, не стать у нас проповедником? — предложила вскоре Анастасия.

— А тайну блюсти сможешь? — снова последовал вопрос.

— А что для этого нужно? — осторожно поинтересовался «брат».

— Переводчиком между богом и людьми сможешь быть?

Условие было просто чепуховым для того, кто служил переводчиком в гестапо.

Нашла в ком сомневаться! Немало тайн немецкой полиции довелось ему услышать. Да шепни он хоть словечко партизанам, сколько жизней было бы спасено!

— А перевоплощаться сможешь? — настырно допытывалась Сластина.

Впрочем, она ведь не знала, что матерый преступник Прокопов менял не только подданство, но и имя, что по его личной просьбе имя Иван было сменено на Ганса, а «за особые заслуги перед райхом» был он причислен к арийской расе.

— А радеть сможешь?

— Это что еще за штука такая?

— Ну, дрожать мелким бесом, — пояснила «сестра».

Уж кто, как не он, знал, что такое дрожать. Стоило только вспомнить, как он чувствовал себя при подходе советских войск и во время суда военного трибунала.

— А грехи отпускать сможешь?

Конечно, сможет. Да и какие, собственно, грехи у этих людей? Сущие пустяки по сравнению с его грехами. Военный трибунал даже приговорил его к расстрелу, а потом сделали скидку на молодость — ведь он всего 1919 года рождения…

И Прокопов сделался проповедником…

Но теперь, когда стала известна вся его подноготная, он, конечно, не сможет оставаться здесь. Спешно сложив чемоданы с добром, нажитым за счет верующих, он решил направить свои стопы из Краснодарского южного края в Красноярский северный. Там еще не знают его истинного лица. Не повезет — снова перекочует в другое место. Мало ли еще легковерных, которых можно дурачить и за счет которых можно жить припеваючи? Скольким еще он уже мысленно уготовил участь несчастной Салиховой…

ОДНО ИЗ ДВУХ

Представьте себе, что вам здорово повезло: приезжаете в совершенно незнакомый город и с ходу устраиваетесь в новенькой гостинице. Более того, вас даже запирают снаружи, так как на пять номеров полагается всего один ключ. Словом, созданы все условия для просмотра полнометражного сна из семи частей. Но не тут-то было. Внезапно вас будит крик. Спросонок бросаетесь к двери. Тщетно — она плотно заперта. Тогда, преисполненный решимости, вы решаете лезть в окно. Высоковато.

— Что тут происходит? — стоя на подоконнике, кричите вы стоящему внизу ночному сторожу, ибо перспектива вывихнуть сразу обе ноги вам как-то не очень по вкусу.

— А ничего не происходит, ханум, — сторож невозмутимо сплевывает сливовую косточку.

— Так чего же они так кричат?

— Для порядка и кричат, ханум. Непонятливый ты человек, однако. У вас в Москве свой механизм — куранты называется. У нас свой — азанчи называется. Не знаешь, кто такой азанчи? Помощник муллы, вот кто. Его дело кричать с минарета. Как услышишь с минарета: «Молитва лучше сна, молитва лучше сна», — значит, вставай и беги в мечеть молиться. Потом второй раз крикнет — опять беги. Потом третий — тоже беги. И четвертый — беги. И пятый. И так каждый раз — все бросай и беги. Правоверный мусульманин должен сновать весь день как белка в колесе.

— Да, но когда же тогда правоверному мусульманину работать? — удивляюсь я.

— Валлах! Какой ты непонятливый человек, ханум. Так ведь одно из двух — или работать, или молиться. Теперь понимаешь?

Чего же тут не понять, — конечно, я отлично понимаю: работать правоверному мусульманину некогда.

— А вот я ухитрился, ханум, — в голосе сторожа удовлетворение, — ночным сторожем устроился. Ловко вышел из положения, не правда ли, ханум? — И он сплевывает сливовую косточку.

ПОЧЕМУ МУЛЛА ТОРОПИТСЯ

По улице аула шипящим красным гусаком мчится мотоцикл. Пыль так и вьется над седой с чернью каракулевой папахой лихого водителя.

— Опять мулла на третьей скорости жмет. Не иначе как на третьи поминки торопится, — недовольно качают головой односельчане.

Зато сам мулла Сатали очень доволен. Нет, не про него сказано: «Пригласи муллу сразу в два места, так он с досады лопнет». Лишь бы покрышки не лопнули. А сам он и в десять домов успеет. И пусть себе машина считается изобретением шайтана. Он, мулла Сатали, не побоялся традиционного мула заменить мотоциклом.

Более того, он даже вместо корана пользуется портативным магнитофоном новейшего выпуска. Не надрывать же в век расщепленного атома горло, выкрикивая молитвы. Эзан новорожденному, так же как и наставления усопшим — ответы ангелам смерти при заполнении соответствующего ордера на получение потусторонней жилплощади, — все можно наговорить на пленку. А потом стоит только включить кнопку, и магнитофон за тебя все отбарабанит. Конечно, мулла-автомат, или автоматический мулла, сперва не очень пришелся по вкусу верующим. Однако потом ничего. Притерпелись. Но то ли еще им предстояло!

Однажды мулла, приступив к намазу, включил магнитофон. Вдруг из полированного ящичка понеслось:

Верующие опешили.

Но жалобный голос Раджа Капура и строгое лицо муллы Сатали все же возымели свое действие. И, успокоившись, легковерные стали как ни в чем не бывало бить себя в грудь и плакать навзрыд…

Бывало и почище. Раз Сатали произнес «Бесмеле» — «во имя аллаха милостивого» — религиозную формулу, которой принято начинать всякое дело, а магнитофон как рявкнет:

Впрочем, и здесь ему удалось выкрутиться. Свалить на то, что аппарат, мол, несовершенный, искажает звук.

Но магнитофон — это еще не все.

Ох, как многое в религиозном ритуале хотелось бы ему, мулле, еще автоматизировать и механизировать.

«Ла хавла» — «будь что будет», как говорится в коране, а вот он возьмет да и обзаведется, во славу аллаха, арифмометром для подсчета выручки. Жаль, не изобрели еще четкосчитатель! Сейчас бусинки четок предназначены только для отсчета молитв и поклонов вручную. А вот бьешь ты поклоны или нет, а эдакий специальный аппаратик их знай себе все равно отсчитывает! Вот это была бы техника!

Фантазия муллы идет еще дальше. Он представляет себе, как в один прекрасный день все радиостанции на самых длинных и на самых коротких волнах вдруг объявляют:

— Внимание! Внимание! Товарищи радиослушатели! Последнее достижение науки и религии — электрочистка как наилучший способ очищения от грехов. Гарантируется выведение любых пятен на совести непосредственно в присутствии заказчика. Плата по таксе, в зависимости от величины каждого пятна. Обращаться по адресу…

И уже представляется мулле, как валом повалят к нему клиенты.

— Ох, тяжкий грех на мне. Смошенничал я, — признается один.

— А я украл, — со вздохом скажет другой.

— А я в человека ножик всадил, — заявит третий.

— Пустяки. Дело поправимое, — обнадежит всех мулла и воткнет в штепсель вилку универсального электропылесоса. А потом приспособит к гибкому шлангу удлиненную трубку, чтобы хватило ввести его в душу, и примется там орудовать — то щелевым наконечником, если грехи забились глубоко, то волосяной щеткой, если они лежат на поверхности. После этого очищенному останется только в знак признательности очистить свои собственные карманы, передав их содержимое мулле…

Впрочем, есть и еще одна заветная мечта у Сатали: кибернетический робот, который будет за него, муллу, все проделывать.

Вот, к примеру, начинается курбан-байрам — праздник жертвоприношений. Но мулле нечего суетиться. Знай себе сиди и угощайся пловом с курицей и сладкой халвой с орехами. Все, что полагается в таких случаях делать мулле, сделает за него робот.

Для начала, возведя очи к небу, прочитает небольшое наставление. Например, такого рода:

— А известно ли вам, мусульмане, что мост, перекинутый над адом, тоньше женского волоса и острее лезвия меча? А знаете ли вы, мусульмане, что движение по этому мосту — одностороннее, что назад дороги нет и что ехать можно только на том транспорте, который вы собственноручно принесли в жертву? И учтите, мусульмане, — по райскому прейскуранту дороже всего ценятся овцы с жирным курдюком. Не скупитесь на жертвы, мусульмане! Пусть рука дающего да не дрогнет!..

Много разных планов гнездится в голове у муллы Сатали. Но удастся ли ему осуществить их? Об этом одному аллаху известно. Пока что мулле приходится туговато. Все меньше находится жаждущих благ земных от небесного владыки. Все чаще предпочитают мулле ветеринара, фельдшера, агронома, учителя. И мулла понимает — надо торопиться. Завтра его уже могут никуда не позвать. Что тогда делать? Сменить мотоцикл на космический корабль? Податься на другую планету? Но где гарантия, что марсиане — магометане?