Командовать парадом буду я!

Глава 17 КАНКАН

В день, когда открытка из ВАКа сообщила своим синим прямоугольным штампом со вписанным от руки номером протокола и фамилией Вадима о присвоении ему степени кандидата юридических наук, выяснилось, что больше всех этой вести ждала Илона. Для всех остальных Вадим стал кандидатом сразу после успешной защиты, а вот мама боялась, что диссертацию могут направить «черному рецензенту», отклонить по формальным основаниям, да мало ли что можно найти, если человека решат «утопить»! В семье к ее страхам (по тогдашним временам – обоснованным) привыкли, посмеивались по-доброму и особого внимания не обращали. Однако открытка из ВАКа реально ставила точку в Вадимовой эпопее с кандидатской.

Точку для Вадима, но не для Лены. И получаса не прошло после доставки Машкой, в кипе остальной почты, драгоценной открытки, как Вадим объявил о новом старте:

– Твой черед, жена!

– Что такое черед? – поинтересовалась Машка, которой До всего было дело.

Черед – синоним слова «очередь». А имел я в виду, что теперь мамина очередь защищать кандидатскую. – Предвидя сопротивление жены, Вадим специально разговор завел при дочери. Выведенную на работе формулу – «не важно, что сказать, важно – как и когда», он применял не задумываясь везде – и дома, и в компании с друзьями. А вот адвокатский афоризм «Не задавай вопрос, на который не знаешь ответа» родился задолго до Вадима, но он его и осмыслил, и на практике применял на свой лад. В разных ситуациях, в различном состоянии души и психики, в присутствии разных людей ответ на один и тот же вопрос мог, а как правило, и бывал разным.

Судя по Лениному раздосадованному виду, Вадим угадал – в Машкином присутствии обсуждать эту тему она не хотела.

– Потом поговорим. Голубцы будешь на обед? – Лена бросила на Вадима выразительный взгляд.

– Ты мне зубы не заговаривай! Ты когда в аспирантуру поступать будешь? Обещала же, если я защищусь, ты тоже сядешь за кандидатскую. – Вадим находился в прекрасном расположении духа, и подразнить жену было просто «в кайф».

– А мне опять за карточки садиться? Мне сейчас, знаешь, сколько уроков на дом задают? – Выяснилось, что Маша союзник мамы, а не папы. Этого Вадим не просчитал.

– Нет, с карточками мама и сама справится. – Вадим сдаваться не собирался. – У нее не так много работы, как у меня было, так что твоему свободному времени ничто не угрожает.

– Это у меня мало работы?! – Ленка вскипела. – Преподавать в двух институтах – мало? Готовиться к лекциям, проверять курсовые да еще бегать по двум частным урокам! А хозяйство на ком? Ты пришел – все готово. Само, что ли?!

– Бросай работу! Теперь, слава богу, твоя зарплата погоды не делает. – Вадим уже начинал жалеть, что затеял этот разговор. Но признать свое поражение не мог. Принципиально. Машка же, почувствовав тон разговора, сидела тихо, наблюдая за родителями с нескрываемым интересом и некоторым испугом.

Лена перестала расставлять посуду, повернулась к Вадиму и медленно, чеканно проговорила:

– Запомни! Я никогда не буду домохозяйкой! Я никогда не буду сидеть дома, как твоя мама, и ждать, когда ты соизволишь прийти с работы! Я никогда не буду зависеть от тебя! Пусть я зарабатываю гроши, но их зарабатываю я! – И вдруг уже мягче, поняв, что завелась-то без особого повода, добавила: – Вадик! Я не хочу, чтобы тебе стало со мной неинтересно. Ведь если я засяду дома, то… сам понимаешь. Бытие определяет сознание…

Такой промах жены адвокатский инстинкт Вадима пропустить не мог.

– Так я потому и уговариваю – защищайся! Знаешь, как нам всем, и тебе в первую очередь, интересно будет! Представляешь, в каком окружении вырастет Машка: и отец, и мать – кандидаты наук!

– Вот! В этом ты весь. На первое место ставишь отца, а уж потом – мать! – Лене было всегда приятно слегка уесть мужа.

– Говорю так, поскольку я уже кандидат, а ты только им будешь. Так что, господин судья, высказывание мое построено в строгой хронологической последовательности. Так когда? А с домашними делами мы с Машкой, как только сядешь писать, поможем. Точно? – Последний вопрос был обращен к дочери, наслаждавшейся положением зрителя, пробравшегося за кулисы родительской жизни.

– Ну да… – неохотно согласилась Маша.

Теперь уже Вадим пилил Лену. Отыгрывался за прошлое. Каждые выходные заводил речь об аспирантуре. Лена и так увиливала, и этак. Но Вадим упрямо долбил и долбил, как дятел, в одну точку. Машка вдруг обнаружила, что может сменить статус объекта воспитания на роль учительницы. Она подключилась к процессу: «Мама, ты же обещала. Это – нечестно!»

Лена сломалась.

Как ни странно, получить направление из МИИТа, где преподавала Лена, в очную аспирантуру филфака МГУ оказалось довольно просто. Система связей сработала безотказно. Не успел Вадим пустить по консультации клич: «Ищу блат в МИИТе», как назавтра откликнулись сразу два адвоката, Иванов и Кузнецов. Хорошие мужики, достаточно спокойно относившиеся к успехам коллег и потому с радостью решившие помочь Вадиму. Один когда-то защищал по транспортному делу декана факультета автоматизированных систем управления, сокращенно АСУ, а второй, и того круче, разводил с первой женой проректора по науке. Вот этот-то и был нужен.

Без лишних разговоров, ну, разумеется, не без бутылки коньяка и французских духов для молодой жены, направление было оформлено. На филфаке замдекана предложила Лене пойти на кафедру общего языкознания. На вопрос Вадима, а с чем это едят, Лена, сказала: «М-ммм, это, ну, как тебе объяснить?.. Язык как.. Ну, словом, общие правила коммуникативного общения!» – «Что?!! – Вадим аж ахнул от образованности жены. – А что сие означает?» Лена решила отомстить: «А вот закончу аспирантуру, разберусь, тогда объясню!»

Заведующий кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания профессор Смоленский Владимир Юрьевич личностью был на факультете заметной.

Во-первых, он любил женщин. Во-вторых, женщины любили его. Кроме того, одним из факультативов, а он их вел множество, была риторика. Причем Владимир Юрьевич всегда подчеркивал, что риторика – это не есть ораторское мастерство. Правда, в чем разница, он новичкам не объяснял. Говорил: «Прослушаете факультатив – поймете, если не совсем тупые». Прослушавшие не понимали, но спрашивать было как-то неловко. Правда, один аспирант, говорят, спросил. Смоленский изумленно поднял брови и ответствовал: «Ну, ты даешь!» Развернулся обиженно и зашагал прочь.

Филологи, специалисты в области сравнительного языкознания, считали его прекрасным китаистом. Поскольку в их предмете он был так себе. А вот китаисты были уверены, что хоть в китайском он не ахти, зато в компаративистике – дока!

На самом же деле, невзирая на ироничность коллег, Смоленский был человеком невероятно широкой эрудиции. Он легко мог ввязаться в научный спор с историком Древнего Рима или Средневековой Руси, мог часами рассказывать о великих географических открытиях. Когда они познакомились с Вадимом, того поразила юридическая осведомленность профессора. Все знали, что Смоленский еще и плотничал помаленьку у себя в сарайчике на садовом участке. И естественно, мастерил скульптурки из корней. А кто из людей этого круга их тогда не делал?

Когда Лена сообщила Вадиму, что возглавляет кафедру некий профессор Смоленский, Вадим попросил его описать. Просьба была как минимум преждевременной, чтобы не сказать глупой, хотя бы уже потому, что Лена того еще и в глаза не видела. А объяснялась она не тем, что Вадим знал многих профессоров филфака, а тем, что хорошо помнил одного.

Было это, когда Вадим учился еще на первом курсе. Одна из девочек его школьной компании, с которой у него был конфетно-букетный роман, поступила на филфак. Иногда, если выдавалась днем свободная минута, Вадим заходил на факультет. Поскольку на курсе из двухсот человек, по свидетельству студенток, учились «8 мальчиков, да и те занимались лечебной физкультурой», гостям мужского пола там были рады. Не зря филфак называли «факультетом невест». Там паслись целые табуны пришлых жеребцов, и не без пользы.

Как-то раз на зануднейшей лекции, кажется, по фольклористике дедуля с седой профессорской бородкой, не отрываясь от записей, что-то монотонно бубнил себе под нос. Залетные донжуаны кокетничали с девчонками. Несколько синечулочных девочек, все как на подбор в очках, сидели за столами вблизи кафедры и бодро строчили конспекты. А чем еще было заниматься, если к ним на лекцию-свидание никто не пришел?! И вдруг, вслед за паузой, полной вакуумной тишины, все стали спрашивать друг друга: «Что он сказал? Вы не расслышали?» А дедушка-профессор, пробубнив потрясший аудиторию стишок, продолжал тихо объяснять, что частушки состоят из двух разделов. Первого, где две строчки задают размер и рифму. И второго – двух строчек, и составляющих собственно смысловую и целевую направленность частушки. Привел пример:

Услышав, а точнее недослышав первый шедевр, в котором «боковым слухом» студенты выхватили столь же выразительный образ, теперь они замерли. Во вновь наступившей гробовой тишине дедушка, пожалуй, еще тише продолжил:

– А вот еще один пример:

Не обращая никакого внимания на поднявшийся в аудитории шум и хохот, профессор, не меняя регистра, вел слушателей дальше к истокам народного творчества. Девочка Вадима сняла его руку со своей коленки: «Погоди! Не мешай. Интересно!» Вадим был согласен, что такие «залеты» на лекции интереснее даже девичьей коленки, и вместе со всеми переключил внимание на преподавателя. Других профессоров филфака Вадим не запомнил – они от коленок не отвлекали, потому и поинтересовался теперь, как выглядит Смоленский. Хотя и понимал прекрасно, что тот никак не мог читать лекции по фольклору, но… На всякий случай.

Обучение Елены Баковой в аспирантуре началось, естественно, с назначения ей научного руководителя. Сия миссия выпала доценту кафедры с красивой фамилией Гайдамак. Было в этой фамилии что-то гусарское, лихое, с ароматом степных просторов и удалого раздолья. Когда же Лена первый раз встретилась с Николаем Анатольевичем, разочарованию ее не было предела. Лысоватый в свои сорок пять, тихий, сутулый, какой-то пыльный, он был столь непрезентабелен, что Лена даже растерялась. Видимо, поэтому и решилась перепроверить: «Так Гайдамак – это вы?» Николай Анатольевич был филолог, а не психолог, и потому просто, без затей и обид, ответил: «Да, я».

С выбором темы диссертации возникли проблемы. Прежде всего хотя бы уже потому, что окончила Лена иняз, где преподавали только введение в общее и сравнительно-историческое языкознание. Мало того, по предмету сдавали зачет на втором курсе, что предопределяло и отношение к нему. В МГУ читали весь курс полностью, два семестра, с экзаменом в летнюю сессию. Потому-то Ленино положение изначально было, мягко говоря, незавидным. Однако ситуация разрешилась без особого напряжения. Посидев три дня кряду над филфаковским учебником, Лена не только вспомнила и углубила свои познания в компаративистике, но и Вадиму сумела хотя бы на пальцах объяснить, в чем ее суть. И тут Вадима осенило:

– А ты предложи им тему, ну, например, устная и письменная речь в деятельности адвоката.

В течение нескольких дней Лена поработала испорченным телефоном между Вадимом и Гайдамаком. Однако и он без Смоленского решать что-либо боялся. Кончилось тем, что Гайдамак и Лена уполномочили Вадима позвонить Смоленскому. Час, не меньше, расспрашивал Смоленский, чем Вадим занимается, какие дела ведет, просил рассказать какие-нибудь истории из практики. Вадим не без гордости поведал, как защищал Дзинтараса, укравшего штаны в «Детском мире», потом историю про снегопад, якобы случившийся в дни оттепели. Словом, поговорили. Тут Смоленский и выдал:

– Значит, так! Писать будем по теме «Принципы перехода содержания из письменной в устную речь адвоката по уголовному делу». Уверен, что вам я не должен объяснять ни значение, ни важность этой темы.

Вадим спорить, разумеется, не стал, хотя ни черта не понял. Лене же сказал, что, видимо, Смоленский – идиот. Либо от рождения, либо по профессии. Лена неожиданно горячо стала доказывать, что совсем наоборот: Владимир Юрьевич – гений, его просто мало кто способен понять. Вот и на факультете его считают чудаковатым, а он просто слишком передовой, слишком неординарный.

Вадим с недоумением слушал жену. С такой ажитацией она еще никогда и ни о ком не говорила.

Каждый четверг, по вечерам, Смоленский у себя дома проводил семинары для аспирантов. Редко-редко, но приглашались и особо избранные молодые преподаватели.

После двух первых семинаров с Лениным участием вдруг выяснилось, что и Вадим приглашен.

– Чего это вдруг? Я в вашей абрекадабре ничего не понимаю. – Вадиму не хотелось обижать жену прямым объяснением, что при его-то графике тратить целый вечер на пустую болтовню, к тому же по неинтересной для него тематике, совсем не хотелось.

– Ты в жизни ничего не понимаешь! – Лена будто услышала несказанное и отреагировала жестко. – Не все, что не приносит денег, пустая трата времени. Там такие интересные люди, о таком разном ведутся беседы! И философия, и поэзия, и история, и отношения полов… – Лена явно была только в начале списка. Вадим решил перебить. А может, и само сорвалось:

– А про общее и сравнительно-историческое языкознание на семинарах речь не заходит? – Ехидная улыбка предательски выдавала двусмысленность вопроса.

Повисла пауза. Вадим подумал, что скандала не миновать. Лена же лихорадочно соображала, как ответить мужу, чтобы выполнить просьбу Смоленского и затащить Вадима на семинар. Самой-то ей скорее не хотелось этого, но Смоленский просил… Смиренно-кокетливая улыбка украсила лицо молодой аспирантки.

– Заходила бы, конечно, разбирайся хоть кто-нибудь из присутствующих в этом как следует.

Вадим мог ожидать любого ответа, но…

– А как же они диссертации пишут? – Более умной реакции у Вадима не возникло.

– А как вы, адвокаты, по уголовным делам защищаете? – Ответ получился на грани хамства. Лена сама это почувствовала и тут же постаралась смягчить сказанное. – Вы же, адвокаты, в своих компаниях не рассуждаете только о работе. Так же и там.

Вадим понял, что жена его все равно додавит. Если ей что в голову взбредет, будет убеждать, потом начнет дуться… Он все равно сдастся. Так лучше заранее.

– Убедила. Приду.

Для домашних семинаров Смоленский облачался в темно-синий китайский халат, расшитый красными драконами. На голове была узбекская тюбетейка, а в руках бамбуковая палочка, больше напоминавшая дирижерскую, нежели указку. Все три предмета смотрелись столь же экзотически, сколь и бессмысленно.

Гостям подавали китайский зеленый чай в пиалах, почему-то опять в узбекских. Вадим впервые попробовал эту гадость и прямо спросил, нельзя ли вместо сего божественного нектара налить ему чашечку растворимого кофе. Реакция окружающих, которые, как показалось Осипову, и сами-то пили светло-зелененькую безвкусную бурду, превозмогая чувство тошноты, была такой, будто он спросил во всеуслышанье, где здесь можно пописать. До немой сцены по Гоголю недотянули секунд десять. В полной тишине, сквозь плотную атмосферу повисшей в комнате неловкости Смоленский, внимательно глядя на Вадима, сказал с ударением на первом слове: «Вам – можно». Молодая жена Смоленского, его бывшая аспирантка, тут же вскочила и побежала на кухню.

Вадим был уверен, что умеет вычленять главное из произносимого собеседником, оставляя в памяти и для анализа сущностное, отбрасывая и забывая словесную шелуху, которая в любой речи всегда составляет основную массу. Но в тот вечер, как ни напрягался, поймать главное в обступивших его со всех сторон словах он так и не смог.

Кто-то читал свои стихи, еще более вычурные и непонятные, чем у Иосифа Бродского, которого Вадим не понимал, хотя и стеснялся говорить об этом вслух. Кто-то вдруг завел речь о принципах написания программы для компьютерного перевода текстов с одного языка на другой. Эта тема показалась Вадиму еще менее актуальной, чем вопрос о жизни на Марсе, поскольку ни одного компьютера живьем он не видел. Ну показали в программе «Время» какой-то огромный ящик, размерами в три письменных стола. А зачем такие сложности, когда выпускники иняза толпами без работы бегают?

Затем Смоленский начал говорить о Китае, о том, что эта страна лет через двадцать будет доминировать во всем мире. К ней отойдут наши Дальний Восток и Сибирь, китайскими товарами будут торговать от Арктики до Антарктиды… Судя по реакции «семинаристов», эта тема входила в «обязательную программу» вечера. Вадим, вспомнив про миллионы голодающих в Китае, про отсутствие в стране даже призрака ракетного оружия и, наоборот, не припомнив никаких китайских товаров, кроме фонариков, термосов и дешевых плащей, решил схохмить:

– Простите, я не расслышал. Торговать, вы сказали, между Арктикой и Антарктидой? Вы имеете в виду, что и там и там обоснуются колонии китайцев и они через весь земной шар станут друг другу товары поставлять? Как я понимаю, преимущественно лед?

Смоленский пристально посмотрел на Вадима. Во второй раз за вечер комната наполнилась неприятной тишиной. Лена сверлила мужа взглядом, пунцовея от ярости. Вадим делано улыбался.

Смоленский ответил:

– Если вы признаете, что китайцы через двадцать лет будут экономически и технически способны заселить оба полюса, то логично было бы также признать, что на том уровне их прогресса они, очевидно, будут самой передовой страной в мире. Согласны? – Смоленский ехидно улыбался, прищурив глаза. Правда, бамбуковая палочка несколько быстрее стала вращаться вокруг его пальцев, выдавая волнение мэтра.

Лица присутствующих озарились счастливыми улыбками. Вадим был побит. Пришлого поставили на место. Наш гуру – самый великий гуру на свете! Все бы ничего, но Вадим заметил – Лена тоже рада его поражению.

По дороге домой Вадим решил сработать на опережение:

– Знаешь, а Смоленский мне понравился. Я его попытался нагнуть, а он так здорово нашелся…

– Что нагнул тебя! – со смехом закончила фразу Лена.

– Не пожелай я сам, так и не нагнул бы! – обиделся Вадим.

– Не знаю, не знаю. Он – потрясающий ритор!

– Ты хотела сказать – оратор, – поправил Вадим.

– Нет, ритор! Это разные вещи! – довольно сухо не согласилась Лена.

– Чем же разные?

– Потом объясню. Позже. А ты молоко, кстати, купил?

Дома Вадим с ужасом обнаружил, что у него осталась последняя пачка «Данхила». Это была катастрофа! Из всех вредных привычек за Вадимом числилась одна – курение. А на американские сигареты он «подсел» случайно, благодаря адвокатской «фортуне».

Спустя несколько месяцев после прихода в коллегию, приблизительно тогда же, когда и «дело по штанам», досталась ему 49-я по одному парнишке из Подмосковья.

Парень ехал домой с работы. На платформе Белорусского вокзала, а дело было ближе к полуночи, к нему подошли два милиционера. Проверить документы. Парнишка был слегка выпивши, и ребята в форме решили, что содержание его карманов обязательно должно перекочевать в их. Пригласили пройти в комнату милиции.

Парень почему-то иначе относился к праву личной собственности. По крайней мере своей. Ну, ясное дело – навеселе. Стал сопротивляться. А когда его начали вязать, укусил одного из стражей социалистического правопорядка в руку. Причем прилично укусил – хоть и через шинель, но синяк остался.

Возбудили уголовное дело по статье «Сопротивление сотруднику милиции, сопряженное с насилием». Статья, между прочим, от 3 до 5 лет.

Когда Вадим, изучив дело, выяснил, что парень на свободе, удивился он до крайности. Нашел в протоколе допроса его телефон. Надеялся услышать, что у того уже есть адвокат по соглашению. Тогда он сам – свободен. Но нет – парень адвоката не искал и вообще не очень беспокоился: ну, не посадят же?

Вадим пригласил его заехать в консультацию, поговорить. Парень оказался вполне нормальный, просто легкомысленный.

В тот день, уходя с работы, выпил, чтобы снять напряжение трудового дня. Он – бармен. В валютном ресторане Центра Международной торговли. Место престижное, – доступ к иностранцам, валюте, дефицитным товарам и прочее.

Вырос без отца. В детстве потерял один глаз. Был какой-то жалкий, затурканный и очень при этом приветливый. Словом, у Вадима он вызвал сочувствие.

В суде Осипову удалось немало. Прежде всего, он начисто запутал милиционеров, выясняя, зачем они парнишку остановили. Один дал показания, мол, дебоширил, пьяный был, к прохожим приставал. Второй (дураки – даже не сговорились) рассказал, что подсудимый показался ему подозрительным. Шапка надвинута по самые глаза, жался к стенам, сторонился людей. Подумали – может, во всесоюзном розыске, преступник, пытается незаметно уехать из Москвы.

Конечно, менты не сразу все это наговорили. Вадим сильно их разогрел. Алгоритм был тот же, что потом он применит с Матросовым – подпевал, интересовался, играл дурака.

Когда дошли до прений, Вадим изложил свою версию – денег милиционерам захотелось. Вот и пристали к пьяненькому. Что, разве таких случаев мало? Судя по тому, как судья, – тетка, вроде, сердечная, – кивала, Вадим понял, что сажать не станет.

Она к парню явно прониклась, может, из-за его инвалидности, может, потому что без отца рос. Обе темы Осипов мягко, но по нескольку раз затронул.

Однако что просить? «Оправдать» – бессмысленно. Парень-то себя виновным не признает. Хочешь – не хочешь, а отойти от позиции подзащитного адвокат права не имеет. Просить исправительные работы? Пошлют парня на «химию» куда-нибудь в дальнее Подмосковье. Вадим долго и нудно говорил о возможности условного наказания. Мол, на «химию» никак нельзя – инвалид. Закон не разрешает.

Судья вышла с приговором через сорок минут. По первым словам Вадим понял – признали виновным. Ну, это-то ясно. Дальше судья минут десять, еще более нудно, чем Вадим, объясняла, не отрываясь от текста, почему «химия» возможна. Инвалид-то – инвалид, но формально. Ведь работает? Значит, фактически не инвалид. Вадим уже представлял, как он все эти бредни раскатает в кассационной жалобе. Но то, что парня сейчас, в зале суда, возьмут под стражу, начисто отбивало удовольствие от предвкушения победы в кассационной инстанции. Что возьмут, сомнений не вызывало. Судья теперь уже мотивировала невозможность условной меры наказания. «Значит, посадит! А вроде головой кивала!» – удивлялся, слушая приговор, Осипов.

И вдруг: «Приговорить к двум годам исправительных работ по месту работы с удержанием 20% заработной платы в доход государства». Ни хрена себе! О таком мягком приговоре Вадим даже не мечтал. Ведь теперь парня из ЦМТ уволить было нельзя.

Фантастика – на режимном предприятии общепита, где иностранцы, валюта и дефицит, будет работать человек с судимостью! Приди он с таким пятном наниматься в этот Центр хоть дворником, его бы с лестницы спустили! Нет, как Паниковского – вынесли бы на руках за дверь, раскачали и выбросили! А здесь получат бумагу из суда, будут скрежетать зубами и терпеть.

Парень, лопух, как не волновался перед судом, так и не радовался фантастическому приговору. Правда, через несколько дней зашел в консультацию и подарил Осипову блок «Данхила» и бутылку «Бейлиса». Это при том, что 49-я, разумеется, уже давно перешла в соглашение.

Ленка «Бейлис» прикончила за три вечера. А вот «Данхил» Вадим курил недели две – перемежая английские сигареты родным «Золотым Руном».

Увидев, как реагируют коллеги и, главное, клиенты на «Данхил», Вадим стал в пустые иностранные пачки перекладывать «Руно». Но это было чистое понтярство, а не радость курильщика.

Позвонил парнишке, попросил еще «Данхил», мол, сам виноват, приучил. К хорошему быстро привыкаешь.

Словом, два года парень снабжал Вадима «Данхилом» регулярно. Однако, как только срок наказания тот «отбыл», его сходу уволили. Что логично.

И вот уже много лет Осипов ездил в ЦМТ и униженно выпрашивал заморские сигареты у бывших коллег своего подзащитного. Со временем те, забыв заслуги Осипова перед дружным трудовым коллективом барменов и официантов витрины Советской власти, продавали ему сигареты все менее и менее охотно. На что им были Вадимовы рубли? А валютой он платить не мог. Даже будь она у него, рисковать бы не стал, – 88-я статья УК очень нехорошая.

Его заставляли ждать по полчаса, по часу. Он вынужден был развлекать барменов судебными байками, рассказывать им анекдоты. Словом, при его дефиците времени табачный дефицит обходился слишком дорого.

И вот – последняя пачка. Значит, завтра опять ехать в ЦМТ. Обманным путем проникать внутрь, дуря охрану, что У него, дескать, встреча с посетителем.

Противно!

Несколько месяцев Вадим на семинары к Смоленскому не ходил. И работы было много, и ощущение осталось неприятное. Представлялось, что, когда он в следующий раз сойдется с компанией, прихлебывающей чай из пиал, все будут наблюдать за ним с издевательской улыбкой, вспоминая, как он проиграл словесную дуэль их богу. Однако при этом Вадима тянуло туда. Эти интеллектуальные посиделки, где речь могла идти о чем угодно, кроме, пожалуй, денег, так сильно отличались от всякого иного общения, доступного Вадиму, что, глотнув однажды, вновь хотелось испить. Не зеленого чая, разумеется.

Осипов вполне отдавал себе отчет, что тянет его в общем-то в кунсткамеру. Почти каждый из паствы Смоленского имел своих «тараканов» в голове. Особи мужского пола на таковых мало походили. Никто из них не курил. На девушек внимания не обращал. Казалось, что они как раз и были теми «8 мальчиками на курсе, которые занимались лечебной гимнастикой».

Жизнь вокруг начинала закипать, двигаться, появлялись первые кооперативы, объявили гласность и перестройку. А тут… Разговоры, разговоры…

Но все равно тянуло. И Лена каждый раз приходила домой после семинара восторженная, щеки пылают. Вадим почувствовал, что рассказы о его делах стали интересовать ее намного меньше. Зато дома постоянно звучало: «А Смоленский говорит, что…»

Как-то раз Вадим съехидничал, мол, пора дацзыбао из высказываний великого кормчего Вла Юр Смола составить, чтобы память цитатами не напрягать. Реакцию Лена выдала неадекватную. Она стала кричать, что уничижительное «Вла Юр Смол» никак не подходит такому ученому, как Владимир Юрьевич Смоленский, что если человек не зарабатывает большие деньги и не считает это в жизни самым важным, то это еще не значит, что он неправильно живет. А если с ним интересно общаться, это не вина его, а заслуга. Вадим внимательно слушал жену, и какое-то нехорошее чувство, еще непонятное, неосознаваемое, но очень пугающее, зарождалось в его сознании.

Вадим не раз имел возможность убедиться, что при всей внешней мягкости и неделовитости Лены характер у нее еще тот! Она могла быть и трезво-расчетливой, и упертой, как баран. Правда, окружающие этого не замечали.

Случилась как-то такая история. По субботам у Осиповых собиралась большая компания играть в рулетку. Приходили друзья, приводили своих знакомых, знакомых своих знакомых. Было это сразу по окончании института. Из турпоездки в ГДР, первого и единственного заграничного вояжа Лены и Вадима, организованного ее родителями и оплаченного родителями Вадима, молодая чета привезла помимо нужных вещей – кухонного комбайна и всякой одежды – еще и детскую рулетку. Поле – складывающаяся разрисованная тряпочка, фишки – яркие пластмассовые кружочки разных цветов, шарик – тоже пластмассовый. Детская не детская, а для игры годилась. Правил в подробностях никто не знал, потому ни минимальных, ни максимальных ограничений по ставкам не было. Вадим обычно что-то ставил на «чет-нечет», что-то на одну из дюжин, что-то на цифры, что-то на «красное-черное». Игроки-неофиты почему-то решили, что на «зеро» ставить вообще нельзя. Поэтому если выпадало-таки «зеро», все шло крупье. Зато в остальных случаях Вадим в итоге оставался в небольшом выигрыше. Лена же всегда ставила по десять двадцатикопеечных фишек на разные цифры. И если выпадала загаданная, получала семь рублей двадцать копеек. Довольно скоро в рулеточной компании у нее появилось прозвище «Лена – семь двадцать».

Где-то Вадим прослышал про «петербургский парадокс». Это такой способ делать ставки в рулетке, чтобы никогда не проигрывать. Ставишь, скажем, 10 копеек на «красное». Выпадает «черное». Ставишь опять на «красное», но уже двадцать копеек Потом сорок, восемьдесят, рубль шестьдесят и так далее. Каждый раз удваиваешь ставку. Как только выпадает красное – сразу возвращаешь весь накопившийся проигрыш и плюс 10 копеек – размер первоначальной ставки. Куда проще. Азарта, правда, маловато, но зато стопроцентный выигрыш. Когда-то ведь «красное» точно выпадет.

Вадим решил попробовать. Тем более что риска особого не было. 5 тысяч рублей за только что проданный «Москвич» создавали солидный запас прочности для «петербургского парадокса». Открытка на «Жигули», подаренная тещей на день рождения Вадиму несколько месяцев назад, ждала своего часа – она давала право купить машину лишь в третьем квартале, то есть через полгода.

Вадим поставил 10 копеек Проиграл. 20 копеек – проиграл. Через полчаса он поставил уже 819 рублей 20 копеек Последние десять минут игра шла в полной тишине. Кроме Вадима, ставок никто не делал. Крупье, чей-то приятель, появившийся в доме впервые, играл холодно, спокойно, деловито. А ему-то что – в худшем случае вернет выигранное, своими-то не рискует! Вадим сообразил, что проиграл уже 820 рублей и еще 820 – на кону. То есть, в следующий раз надо будет ставить 1 640 рублей и, если «красное» опять не выпадет, на следующую ставку денег не хватит. Тринадцать раз подряд пластмассовый белый шарик останавливался в черной ячейке. Невероятно! Но мог ведь остановиться и в четырнадцатый. И в пятнадцатый. К шестнадцатому Вадим отношения уже бы не имел.

Вокруг что-то подсчитывали на клочках бумаги, нервно курили. Кто-то попросил у Лены выпить. Лена ответила: «Потом!»

Рулетка закрутилась, шарик застучал по пластмассовому корытцу с красными и черными ячейками и остановился в черной. Крупье пригреб стопки фишек с красного поля к себе. «Еще?» – Более мерзкой улыбочки Вадим в жизни своей не видел. «Нет! – неожиданно ответила за него Лена. – Теперь я!»

Вадим, подавленный, растерянный, плохо понимающий, что происходит, тупо молчал.

Лена поставила 10 рублей на дюжину Выиграла. Выпал опять черный цвет, но для Лениной ставки это значения не имело. Лена поставила 20 рублей на цифру 17 (день рождения Машки), 100 рублей на вторую дюжину, 100 рублей на второй столбик. Шарик побежал, запрыгал. Первое, что все увидели, он опять остановился в черной ячейке. «Охх!!» – прокатилось по комнате. Потом кто-то крикнул: «Семнадцать!» – «Ахх!» – будто эхо первого вздоха отразилось от стен и потолка.

Вадим потом никогда не мог вспомнить, что происходило дальше. Вплоть до того момента, как из забытья его вывел голос жены: «Пойди убери деньги и больше так не играй». Вадим взял пачку купюр, пошел в кабинет, открыл ящик письменного стола. Тот самый, из которого полчаса назад достал пять тысяч рублей. Положил туда деньги. Пересчитали они их с Леной только назавтра. Оказалось 5300. Лена сообщила Вадиму, что «черное» выпало 19 раз подряд.

Парня, выполнявшего в тот злополучный вечер роль крупье, больше не звали. В «Петербургский парадокс» Вадим тоже больше не играл. А Лена по-прежнему ставила по 20 копеек на десять клеточек

Когда купили «Жигули», Лена напомнила:

– Надо позвонить маме, поблагодарить.

– Не ее, тебя, – отозвался Вадим.

– А я-то здесь при чем? – абсолютно искренне удивилась жена.

– Да так. Ладно, проехали. – Вадиму не хотелось напоминать Лене о своем позоре.

»

Накануне очередного семинара у Смоленского Вадим сообщил Лене, что пойдет с ней.

– Зачем?

– Мне интересно!

– Что это вдруг? – Лена явно не пылала желанием брать мужа с собой.

– Захотелось еще раз побывать в вашем дурдоме!

– Знаешь, с таким настроем лучше посиди в своем! – Лена вспыхнула как спичка.

– Шучу! – Вадим занял миротворческую позицию. – Правда, что-то соскучился по умным людям.

– Не уверена в твоей искренности, дорогой. – Слово «дорогой» прозвучало совсем неискренне.

Неожиданное появление Вадима в доме Смоленского никакого впечатления не произвело. Вадима это даже задело. Лучше бы уж, хоть он этого и боялся, иронически улыбались, чем так, как к пустоте…

В содержание разговора Вадим не вникал. Присматривался к участникам. Первый и, пожалуй, единственный вывод, к которому он пришел, – все девушки смотрели на Смоленского совершенно влюбленными глазами. Вроде как взгляды выражали внимание и интерес, но за ними легко прочитывалось обожание.

А Владимир Юрьевич тихим голосом, загадочно улыбаясь, что-то вещал. Его не перебивали. Кто-то записывал. «Ну, точно дацзыбао!» – мелькнуло у Вадима.

Видимо, мысли Вадима каким-то образом отразились на его лице, что не ускользнуло от внимания Смоленского.

– Вадим, а как вы считаете, какой из двух факторов более важен для аудитории: правильно сформулированный вывод или яркая аргументация?

– Это зависит от аудитории. – Вадим поймал настороженный взгляд Лены.

– Поясните, – мягко попросил Смоленский.

– Если аудитория a priori признает в выступающем носителя знаний, причем абсолютных и неоспоримых, то – вывод. Аудитория будет внимать и записывать, боясь пропустить любое слово. Пример, – голос Вадима стал сухим и колючим, – когда говорили вы, многие присутствующие вели записи, конспектировали. Заговорил я – перестали. Значит, я для них еще tabula rasa, они не оценили того, что я говорю, а априорным авторитетом я не обладаю. Это не проблема аудитории, а проблема имиджа, авторитета говорящего.

– Согласен, – кивнул Смоленский, – очень интересный тезис, продолжайте, пожалуйста.

Лена счастливо улыбалась. Наиболее прилежные аспиранты опять схватились за ручки.

– Вот еще пример – как только вы одобрили мною сказанное, то есть осенили вашим авторитетом, ваши ученики записали мои слова. Не потому что они, а потому что вы с ними согласились.

Смоленский хитро улыбнулся:

– Вы ревнуете?

– Нет. Просто у этой медали есть другая сторона. – Вадим замялся.

– Говорите, здесь принято говорить все, – продолжая улыбаться, подначивал Смоленский.

– Первая опасность кроется в том, что если вы в чем-то ошибетесь, то эта ошибка будет растиражирована вашими учениками. Вторая – люди, безоговорочно… – Вадим подбирал точные слова для формулировки, – принимающие на веру чужую точку зрения, со временем утрачивают способность мыслить самостоятельно.

По комнате прокатился неодобрительный ропот. Смоленский перестал улыбаться, подался вперед. Бамбуковая палочка замерла в руке.

– Не соглашусь с вами. Если предположить, что говорящий действительно является носителем пусть и не абсолютных, но относительно высоких знаний, то аудитория, воспринимая его знания, обращает их в свои. Далее, хороший ритор не просто вещает, но и показывает, озвучивает логическую цепочку своих размышлений. Это ли не наука? Разве не это есть польза – обучение умению мыслить?!

– Теперь я не соглашусь! – Вадим увлекся спором, но, хоть и искоса, поглядывал на Лену, явно волновавшуюся и переживавшую. Вот только за кого – за наставника или за мужа? – Если следовать исключительно этой методике, то ритор в конечном итоге обретет в сознании аудитории статус Бога, а себя они начнут почитать апостолами, основная жизненная задача которых – привнесение Великого Учения в массы.

– Ну, это, батенька, вы уже в ересь скатываетесь! – тихим голосом констатировал Смоленский. Несколько девушек подобострастно захихикали.

– Нет, о Великий! – Вадим закусил удила. – Лишь правду глаголю! Давайте серьезно, – примирительно улыбнулся Вадим. – Отвлечемся от Учителя и учеников. Хотите, расскажу, как я сам применяю принципы ораторского мастерства, простите мою нескромность, в суде?

– Прощаю! Сам такой. – Смоленский принял трубку мира из рук Вадима. – Только не путайте ораторское мастерство и искусство ритора. Это – разные вещи.

Возможно. Я в этом плохо разбираюсь, – не стал нарушать перемирия Вадим. – Так вот, я делаю следующее. Если я скажу суду, что дважды два четыре, это вызовет нигилистическую реакцию, как минимум сомнение. Почему это? Кто сказал? Лучше я сформулирую иначе. «Мы в ходе судебного разбирательства выявили основную задачу – надо установить, сколько будет, если два умножить на два. Мы знаем, что было два. Эти два надо взять два раза. То есть перемножить. Это понятно. А вот сколько получится – непонятно. Задача суда как раз и установить, каков результат. То, что надо именно два умножить на два, ни одна из сторон не оспаривает. Но вот в результате есть несовпадения». Пока я все это говорю, у суда уже много раз возник ответ – «четыре». Судьи даже злятся на меня, что я такой тупой, что никак не могу сформулировать простейший вывод. Но, обратите внимание, «четыре» – это не я сказал. Это они сформулировали. И теперь, когда мой оппонент начнет доказывать иное, спорить он будет не со мной, а с ними. Он будет не соглашаться с их собственным выводом. А кому это приятно?

– Забавно! – согласился с некоторой долей сомнения в голосе Смоленский. – В этом что-то есть.

Большинство «семинаристов», пожалуй, даже все, кроме Лены, не раз слышавшей эту теорию, стали что-то записывать. Вадим торжествующе посмотрел на окружающих. Когда его взгляд вернулся к Смоленскому, Вадим не поверил своим глазам. Владимир Юрьевич делал какие-то пометки в своей тетради. Но торжество Вадима продолжалось недолго.

– Я думаю, этот способ хорош в суде. И то не всегда, – серьезным тоном, без тени иронии заговорил Смоленский. – Его опасность таится в репутационной составляющей. Первое: для зрителей умным окажется суд, а не вы. При задаче выиграть процесс – это допустимо. При задаче приобрести репутацию эффективного адвоката – прием беспроигрышный. Но вы сами заметили, всегда есть оборотная сторона медали – в одном и том же суде вы это проделывать несколько раз не сможете. Судьи поймут, что вы ими манипулируете, и вынесут решение просто назло вам. Второе: репутация эффективного адвоката и реноме умного человека – понятия, не всегда совпадающие.

Пожимая на прощанье руку Вадима, Смоленский сказал:

– Приходите почаще. Для вас нет опасности перестать мыслить самостоятельно. А вот формулировать точнее я вас, возможно, смогу научить. Да и мне приятно, когда кто-то рискует со мной спорить. Я, знаете ли, на роль мессии не набиваюсь. Больно обременительно, – и Смоленский неожиданно раскатисто загоготал.

Через несколько дней вернувшаяся из университета Лена, глядя на мужа глазами, полными благоговейного ужаса, сообщила, что Смоленский попросил взять его на судебный процесс. Вадим задал недоуменный вопрос: «Зачем?» – и услышал не лишенный сарказма ответ: «Видимо, чтобы поучиться уму-разуму у великого адвоката!»

Уступать Вадим, как известно, не привык

– Просто твой гуру решил наконец понять, в чем разница между ораторским мастерством и искусством ритора.

– И в чем же? – Лена встала в боевую позицию.

– А такая же, как между алхимией и химией, – сходу выпалил Вадим.

– Ну, уж насчет химии чья бы корова мычала… – Это был удар ниже пояса, и Вадим, схватив ртом воздух, заткнулся, к вящему удовольствию жены.

В течение двух месяцев Смоленский ходил с Вадимом почти на все его процессы. Сидел, записывал. На вопросы Вадима: «Что скажете?» отвечал: «Потом!». Вадим видел, что Смоленский пытается во всем разобраться всерьез.

Однажды, придя на очередной семинар, где он теперь стал не просто постоянным гостем, но зачастую и соведущим, если тема не вытекала из чистой филологии, Вадим подсмотрел на письменном столе профессора Гражданский кодекс. Ну, это еще можно было объяснить простым человеческим любопытством. Но вот соседствовавший с ним Гражданско-процессуальный кодекс стал для Вадима свидетельством серьезности погружения Смоленского в тему. Уж эта книжка для непрофессионала могла быть только источником невыносимой скуки и никакого обывательского интереса не вызывала.

Как-то раз, прощаясь после очередного дела, Смоленский предложил Вадиму заехать вечерком к нему домой, поболтать. К удивлению Осипова, Владимир Юрьевич встретил гостя не в традиционном семинар-халате, а в костюме. Даже при галстуке.

– Вам интересны мои выводы? – с места в карьер начал Смоленский.

– Да, Владимир Юрьевич! Только, если можно, с чашечкой кофе.

Зычный голос профессора, обращенный к невидимой жене, устранил это препятствие к началу разговора.

– Итак, – снова тихо и вкрадчиво заговорил Смоленский. – Вот на что я обратил внимание. Вы строите свою работу в суде так, что заключительную речь можете и вовсе не произносить. Всю информацию вы вкладываете в вопросы. То есть общаетесь с судом через посредника – свидетеля или сторону. Суд для вас реципиент, а не собеседник. Реципиент вашей коммуникации с третьими лицами. Я правильно говорю?

– Честно говоря, я над этим не задумывался, – искренне признался Вадим. – Есть такое адвокатское правило: «Не задавай вопросов, на которые не знаешь ответов». Это правда. Я спрашиваю только тогда, когда либо точно знаю ответ, либо, если свидетель ответит не то, что мне нужно, я заведомо смогу опровергнуть его показания.

– Нет. – Смоленский раздраженно прервал Вадима. – Я не об этом! Я о том, что вы в сам вопрос вкладываете информацию, предназначенную вовсе не для свидетеля, а для суда. Вы не в речи, а в допросе свидетелей уже доказываете, что задача сводится к тому, чтобы два умножить на два, как вы однажды изволили выразиться.

– Возможно. – Вадим был несколько обескуражен. – А это что, плохо?

– Судя по результатам, нет. Однако рискованно. Если ваш процессуальный противник раскусит этот прием, он не станет дожидаться прений сторон. Он будет спорить с вами уже на вашем поле, тем самым давая и свидетелю понять, какие показания тот должен дать. Хуже того, он заранее подготовит свидетеля к вашей манере вести допрос.

– Как он сможет это сделать?

– Достаточно просто. Свидетели будут отвечать не на ваши вопросы, а комментировать информацию, которую вы вкладываете в их текст. Понимаете? Вас будут бить вашим же оружием – спор по предмету между двумя лицами, но для влияния на мнение третьего лица – суда.

Через два часа, когда разговор подошел к концу, Смоленский неожиданно объявил:

– Если все, что мы здесь наговорили, Лена использует в диссертации, думаю, это будет яркая защита!

– Яркая защита – опасная защита. Меня так учили, – остудил профессора Вадим.

– Не знаю, может, у вас, юристов, и так, а у нас – чем больше на защите споров, тем лучше результат. – Тон Смоленского на сей раз явно не допускал никаких возражений. Вадим это почувствовал и спорить не стал.

Когда дома Лена записала тезисы беседы Смоленского с мужем, она подарила Вадиму взгляд, которого он уже давно не ловил. Здесь были и любовь, и нежность, и благодарность, и восхищение. «Может, я напрасно волновался?» – подумал Вадим. Лена словно угадала его мысли:

– Скажи, а ты меня приревновал к Смоленскому?

– С чего ты взяла? – Вадим испугался вопроса. И не ожидал, и признаваться не хотел, и растерялся.

– Да ладно! Я – девка знатная! Такую приревновать можно! – Ленка кокетливо улыбалась. – Зря! Он, конечно, великий, но ты – лучший!

На шестидесятилетие Смоленского аспиранты решили организовать капустник. Вадим вызвался написать сценарий и поставить действо. Сначала забраковали его сценарий. Выяснилось, что доморощенные поэты-«семинаристы» умеют писать не только заумные и вычурные стихограммы, но и простые, смешные стишки. И делают это значительно лучше Вадима. А ставить решила Лена. Намекнув лишний раз, что это не химия, а алхимия…

Смоленский с явно скучающей улыбкой выслушивал поздравления деканата, ректората, коллег-китаистов, посланников академических институтов. Он явно тяготился всем этим официозом.

Когда подошла очередь аспирантов кафедры, Смоленский тяжело вздохнул, подумав, видимо: «И эти туда же». Но вдруг в зале зазвучала музыка. И не просто музыка – канкан. На сцену выбежала Лена и начала танцевать. Через полминуты к ней присоединились еще три аспирантки. Сказать, что собравшаяся надменная публика потеряла дар речи, ничего не сказать.

Смоленский сидел с открытым ртом. В буквальном смысле. Вадим, оповещенный о планах девчонок, но ни разу не допущенный на репетицию, не знал, на кого смотреть – на потрясенного Смоленского или на вытанцовывавшую жену. Оба зрелища завораживали.

Девочки «зажгли» аудиторию, и после них стали выступать поэты. Их шуточки ложились на хорошо разогретую почву. Хохот стоял гомерический.

Когда все решили, что поздравление от аспирантов завершилось, в зале вновь зазвучала музыка. На сей раз – цыганочка. Переодевшаяся Лена выскочила в зал, схватила упирающегося Смоленского за руку и потащила на сцену. Смоленский смущался, неловко пытался хлопать себя ладонями по коленям, пытаясь хотя бы попасть в такт, а Лена, распахнув шаль, кружилась вокруг профессора, поводя бедрами, тряся плечами, закинув назад голову. Сверкающие глаза танцовщицы отвлекали внимание от неуклюжего юбиляра, решившегося наконец встать на одно колено, дабы избавить себя от необходимости двигаться по сцене!

Зал стонал от восторга.

По дороге к своему креслу запыхавшийся Смоленский наклонился к Вадиму:

– Жаль, что еще в молодости я дал обет – не заводить романов с замужними женщинами! Смотрите, Вадим, разведетесь – пеняйте на себя!

– Я похож на сумасшедшего? – не скрывая восторга от собственной жены, ответил Вадим.

– К сожалению, нет!