Командовать парадом буду я!

Глава 3 ЛЕНА

25 января. Кто был студентом – помнит. Начало каникул. И даже если остались хвосты – на пару недель о них можно забыть. Как-нибудь пересдадим. Потом. А пока отрываться!

Вадим с двумя друзьями ехал на пригородной электричке в дом отдыха «Руза». Оба спутника были студентами-математиками. Один, Саша, учился на мехмате МГУ, второй, Дима, на факультете математики Педагогического института имени В. И. Ленина. Раньше все они учились в одном классе.

Дима считался гением, выигрывал все олимпиады, но в МГУ, куда поступал с другом, баллов недобрал. Истинная же причина банальна до скуки – Дима по паспорту значился евреем. А в педагогический евреям поступать дозволялось.

Дима не унывал. Как ни странно, на Сашу он обиды не затаил. Да и Саша вел себя более чем корректно, искренне костылил антисемитов и был обижен на них всей душой за то, что разлучили с другом.

Вадим сошелся с друзьями-математиками в школе. На ниве преферанса. Он – шахматист, они – математики. Соперники достойные.

В этой поездке решили друг против друга не садиться, а, наоборот, сыграть «на лапу» и нагреть какого-нибудь лоха, у которого хватит ума играть против троих друзей.

Никто передергивать, подтасовывать карты не собирался. Просто где-то можно «ошибиться» на вистовке, когда-то на торговле – не загонять партнера на более сложную игру. Что объяснять – кто играл, и сам знает, а кто не садился за преферансный стол, все равно не поймет.

Вышли в тамбур покурить. В вагоне было потеплее, успели надышать, а в тамбуре холод пробирал до костей. Зима выдалась холодная. По ночам частенько переваливало за тридцать, а утром минус двадцать – норма.

– Значит, так, – начал Вадим, который любил во всем четкий порядок и ясные договоренности. – Первые два дня, ну, максимум три, играем, отбиваем стоимость путевок и сигарет и завязываем. Дальше – лыжи!

– А если попрет? – вскинулся Дима.

– С твоим еврейским счастьем? – поддел Саша.

– Кончайте балаболить! – попытался навести порядок Вадим. – Тишина в библиотеке! Я повторяю: два дня играем – и все!

– Слушай, ты, юрист полуфабрикатный, – задирался Дима, – ты же сказал – три! А собственно, что я придираюсь, ты ведь не математик, тебе точность чужда как буржуазная философия. Закон – что дышло, куда повернул…

– Завязывай, – встрял Саша. – Вадик дело говорит. А то будем все две недели сидеть с утра до ночи и дымить! Я – за! Три дня – и точка!

– За девочками побегать захотел? Хотя бы по лыжне? – Дима пребывал в прекрасном настроении и не собирался униматься.

– Не, мужики. Я девушке предложение сделал. Договорились – до пятого курса гуляем, а дипломы получим – женимся. Так что по девочкам я – пас!

Вадим и Дима вытаращились на Сашу.

– Ты что?! Офигел?! – заорал Дима.

– Не шутишь? – поразился Вадим.

Саша насупился и ответил:

– Я серьезно. Мы так решили. Но играть все каникулы с утра до вечера я не собираюсь.

– А у меня период острого херостоя! – вдруг радостно сообщил Дима. – Так что я на картах не настаиваю.

– Ну и ладушки, – заключил Вадим. – Я тоже с удовольствием от девчонок отдохну. В Москве достали. У нас на курсе неженатых парней – по пальцам пересчитать.

– «Тоже» – это как кто? Как я? – поддел Дима.

– Ты у нас донжуан-теоретик Нет, я как Саня – в монастырь! Все! Договорились! Докурили? Тогда пошли, а то окоченеем! – закончил разговор Вадим.

Когда московская электричка подкатила к платформе Звенигород, автобус, присланный из дома отдыха забрать заселяющихся, стоял с включенной печкой. Но помогало это не сильно. Как и в электричке, окна покрывали морозные узоры. Разумеется, студентам, рассаживавшимся шумными группками по салону, было не до художественных изысков природы. А Вадим внимательно разглядывал рисунки на стеклах. Все разные, все со своим орнаментом…

– Девочку высматриваешь? – поинтересовался Дима. Он мог думать только об одном, и именно об этом.

– А? Что? – не понял Вадим, увлеченный мыслями.

– Девочку, говорю, приглядываешь, монах?

– Да иди ты! Посмотри, какие узоры! – Вадим был раздосадован, что его оторвали от созерцания нерукотворных красот. В Москве не хватало времени замечать прелести природы. Учеба, работа, учеба, работа…

Вадим зло добавил:

– Я понимаю, раз на стекле не математические формулы, это для тебя китайская грамота!

– Так! Оставим дискуссию. Действительно красиво! – согласился Саша.

– Да у вас антисемитский сговор! – не унимался Дима. – На моей родине, в Палестине, такого мороза не бывает. И автобусы даже в тамошние холода хорошо отапливаются. Так что у меня нет генетической предрасположенности восторгаться натюрмортами Дедушки Мороза.

– Согласен! Палестина была бы вообще раем на земле, не будь там арабов и евреев, – парировал Вадим и сменил тему. – Давай лучше посмотрим, какой кусочек сыру подойдет стае проголодавшихся сексуальных воронов.

– Без меня! – быстро отреагировал Саша, обращаясь скорее к самому себе, нежели к друзьям.

– Самовнушение – великая вещь! – заметил Вадим.

Саша надулся и демонстративно отвернулся к окну.

Минут через пять, когда обзор спутниц завершился, Дима сказал:

– Ничего интересного. Придется лицо платком накрывать.

– Ох ты, наш спермотозавр! – отозвался Вадим. – Ты еще пойди первый поцелуй выторгуй, «шпициалист».

– Замажем? – предложил Дима.

– На что? Кто первым из нас поцелуется? – Вадим тоже завелся.

– Ну! Только это не «на что», а «о чем». Ты, юрист недоделанный, мог бы точнее формулировать. А вот «на что», это надо решить.

– На блок «БТ», и заткнитесь! – подытожил Саша.

Очередь на регистрацию и расселение выстроилась длинная. Прямо за Вадимом, Сашей и Димой щебетали три девчонки. Одна из них, глазастая и высокая, привлекла внимание Вадима. Но ее неприступный вид и холодный взгляд, которым она одарила Вадима при первой же попытке заговорить, остудили интерес.

Неожиданно девушка, приглянувшаяся Вадиму, уронила кошелек. Вадим наклонился и, подавая его, как мог ласковее улыбнулся.

Девушка смерила Вадима откровенно прохладным взглядом и, капризно вскинув голову, бросила:

– Благодарю!

Вадим подумал, что девица явно зазнается, причем без особых к тому оснований. Ну глазки красивые, ну фигура…

Вадим вспомнил другую девушку, с которой его дважды самым неожиданным образом сводила судьба. Знакомства не получилось, но он даже рассказ о ней написал. Вернее, не о ней, а о своих встречах с ней.

Первый раз Вадим увидел Девушку, когда пошел с родителями в «Современник», что находился тогда рядом с гостиницей «Пекин». В антракте его внимание привлекла девчонка с потрясающей фигурой и классическим греческим профилем. В глаза бросалась седая прядь в черной до синевы челке. Может быть, волосы и не были такими уж необычайно черными, но казались прямо-таки вороньими благодаря седой пряди.

Когда спектакль закончился, Вадим с родителями сели в троллейбус. И, случаются такие совпадения, в этот же троллейбус вошла Девушка. Она была с молодым человеком. Вадим пожирал ее глазами. Но Девушка, увлеченная разговором, не взглянула в его сторону.

Воспоминания Вадима прервала стоявшая рядом надменная девица, опять уронившая кошелек. Вадим наклонился, поднял его и молча протянул девушке.

Та смущенно пробормотала:

– Спасибо! Извините!

Второй раз Вадим встретил Девушку в метро. Было это год спустя. Вадим уже учился в десятом классе и ездил по репетиторам – доучивался на деньги, занятые родителями у знакомых. Уставал ужасно и, садясь в метро, как правило, дремал. В тот день его маршрут пролегал от «Комсомольской» до «Юго-Западной», домой. Ехать минут сорок, и Вадим закемарил.

Что-то вывело его из состояния полузабытья. Поднял глаза и увидел напротив Девушку с седой прядью. Она вошла в вагон на станции «Парк культуры», села на свободное место и принялась читать книгу.

Как она была прекрасна! Смотревшие вниз глаза обрамляли длинные, нереально длинные ресницы. Овал лица – само совершенство. И пальцы! Длинные музыкальные пальцы с аккуратным маникюром. Ногти покрыты неярким, но очень идущим ей лаком. Одежда, не броская и не кричащая, точно подобрана по цвету и очень гармонировала с обликом Девушки.

Когда поезд подходил к «Ленинским горам», Вадим собрался подойти к Девушке, благо рядом с ней освободилось место, и можно было вроде как просто пересесть. Но именно в этот момент Девушка подняла глаза и, то ли заметив движение Вадима, то ли просто женской интуицией угадав его намерения, смерила таким холодным взглядом, что Вадим словно приклеился к сиденью и аж обмяк.

На «Университете» Девушка вышла из вагона, а проклинавший свою робость Вадим поехал дальше.

Добравшись до дому, Вадим, к огромному удивлению родителей, бросился к пишущей машинке и часа полтора стучал. Когда мама попробовала поинтересоваться, что происходит, Вадим грубовато ответил:

– Личное время. Прошу не мешать!

Вечером родители прочитали рассказ сына о его первой любви. Правда, концовка сильно расходилась с реальностью.

На этом моменте воспоминаний девушка, стоявшая рядом с Вадимом в очереди на регистрацию, снова уронила кошелек. Вадим выразительно посмотрел на нее, поднял кошелек в третий раз и, протягивая его, сказал:

– В следующий раз не отдам!

Девушка рассмеялась и тут же уронила кошелек. Оба одновременно наклонились и стукнулись головами. Однако Вадим был проворнее, и кошелек оказался у него в руках.

Девушка смущенно смотрела на Вадима. Он понимал, что сейчас от него зависит, как будут развиваться отношения. Если девица роняет кошелек специально, это способ познакомиться. Но девушка не была похожа на ту, что сама «клеится». Значит, случайно – тогда можно воспользоваться ситуацией и познакомиться.

Саша и Дима с любопытством наблюдали за ситуацией. И тут Вадим сообразил, что, когда они с Димой изучали пассажиров автобуса, выбирая достойные объекты для охоты, его внимание привлекла только одна мордашка, которую он не смог рассмотреть хорошо, – всю дорогу та была повернута к окну. Но шубку – из кролика, крашенного под леопарда, – Вадим заприметил. И только сейчас он заметил, что именно этот кролик, с претензией на благородную кошку, был перекинут через руку девушки, потиравшей лоб после столкновения с головой Вадима.

– Возвращу, но за поцелуй, – определился Вадим.

– Там, – девушка показала на кошелек, – слишком мало денег, чтобы считать такой обмен равноценным. – При этом ее щеки вспыхнули.

– Сколько нужно добавить? – подхватил тему Вадим.

Два друга Вадима и обе спутницы девушки с интересом наблюдали за происходящим.

– У вас не хватит. И вообще, я поцелуями не торгую! – начала злиться девушка.

– А я их не покупаю, – угрюмо ответил Вадим, отдал кошелек и отвернулся.

То, что девочек, стоявших за ними в очереди, разместили в соседней комнате, можно было объяснить тем, что комнаты давали подряд. Однако Вадиму больше нравилась иная трактовка: то был перст судьбы. И кроме того, перспектива проиграть Диме пари была для Вадима неприемлемой. Вадим не любил проигрывать.

С этим связана история, случившаяся в девятом классе.

Сдавали зачет по лыжам. Забег на пять километров. Вадим лыжи ненавидел – скучно, азарта никакого, ноги потом гудят, дыхания ему, юному курильщику, не хватает. Короче, придумал, как схитрить, тем более что учитель физкультуры особым умом не отличался.

Освобожденного по болезни от зачета Сережу Щукина поставили на развороте, то есть через два с половиной километра от старта. Бежали по набережной Москвы-реки до поста Щукина и потом назад. Набережная в том месте описывала большую дугу, и плюс – кустов вдоль лыжни было предостаточно.

Вадим, стартовавший четвертым, как только увидел трассу, сообразил, что надо делать. Подозвал Щукина, сунул ему под нос кулак и сказал:

– Отметишь меня на повороте вторым!

Сергей спорить не стал, парень был разумный, с хорошо развитым инстинктом самосохранения. (Может, потому и поступил в Высшую школу КГБ СССР. А может, потому, что папа был у него генерал-лейтенантом КГБ…)

Стартовал первый, второй, третий. Пошел Вадим. Пробежав километр или меньше, понял, что больше ну совсем не хочется. Лыжня как раз ушла за поворот, и со старта его не видели. Шмыгнул в кусты и, скрестив под собой палки, сел на них, как на табурет. Вынул сигарету, закурил.

Спокойно покуривая, Вадим дождался, когда появился возвращавшийся после разворота первый стартовавший, и, встав на лыжню метров за десять перед ним, побежал к финишу.

Физрук, остановив секундомер, обалдело выставился на Вадима. Откуда Вадим мог знать, что со Щукиным договорился не только он, но и первый стартовавший. И тот до разворота не добежал, посидел недолго в кустах. Потому время, с которым шел первый, тянуло на норматив кандидата в мастера. Вадим же, обогнавший, получалось, троих, пришел с результатом мастера спорта.

Спустя две недели Вадим узнал от физрука, что включен в сборную Москвы на Всесоюзные соревнования школьников-лыжников.

Пришлось срочно заболеть. Отец согласился помочь организовать оправдательный медицинский документ и именно тогда в первый раз сказал Вадиму:

– Запомни, любая «липа» должна быть тверже дуба!

Но эта история ничему Вадима не научила, – он по-прежнему любил всегда выигрывать…

Вадим решил, что пора идти в атаку. За стеной на фоне голосов слышалось хлопанье дверок шкафов и ящиков тумбочек.

Вадим подошел к соседской двери и постучал.

– Да! Входите, открыто!

Вадим вошел. За дверью стояла глазастая. «Опять перст судьбы, – пронеслось в голове. – Ведь вероятность того, что именно она меня встретит, – один к трем».

– У вас соли случайно нет? – Вадим улыбнулся.

– И спичек тоже! – Глазастая сказала это не резко, а с кокетливой улыбкой.

– Намек понял. Не смею больше беспокоить, – собрался ретироваться Вадим.

– Да, с глупостями – не надо. – Девушка продолжала улыбаться. – Меня, между прочим, зовут Лена. А это, – она указала поочередно на подруг, – Оля и Аня.

– Очень приятно! А я – Вадим. Минуточку!

Вадим в один прыжок подскочил к своей комнате, открыл дверь и со звериным выражением лица прорычал:

– Быстро сюда!

Дима сразу сообразил, в чем дело, и чуть ли не за шиворот поволок за собой замешкавшегося и ничего не понимавшего Сашу. Одернув свитера и пятерней проведя по волосам, они ввалились в девичью светелку.

– Не могу оставаться в долгу, – бодро заявил Вадим. – Мои друзья – Дима и Саша. А это Лена, Оля и Аня.

Английская традиция разговаривать только с теми, кому вы представлены, была, в общем и целом, соблюдена.

Вечером, после ужина, договорились вместе пойти погулять. И получилось, что, дыша свежим морозным воздухом «Подмосковной Швейцарии» (настоящую-то в те времена никто и не видел!), молодежь разбилась на пары. Вадим – с Леной, Саша – с Олей и Дима – с Аней. Так, друг за другом парами, и ходили по домоотдыховскому «променаду», болтая о том о сем.

Вадим с Леной, вначале лидировавшие, по инициативе Вадима попробовали переместиться в конец колонны. Но этой позиции никто уступать не хотел. Начали смеяться, толкаться, бегать по кругу, отпихивая друг друга.

Лена поскользнулась и, падая спиной в сугроб, схватилась за Вадима, пытаясь удержать равновесие. Вадим тоже заскользил на утоптанном снегу дорожки и свалился на Лену. Именно в этот момент фонари, освещавшие прогулочную тропу, погасли. (Назавтра Вадим выяснил, что свет всегда выключали в 22.00.)

Посчитав, что это опять перст судьбы и что попытка не пытка, Вадим, прижимаясь к Лене, попытался ее поцеловать.

Она увернулась, сказав что-то вроде традиционного «Не надо» или «Не так быстро». Вадим не слышал слов. Ее теплое дыхание, ее тело, ощущаемое им даже сквозь зимние одежки, вскружили голову. Вадим прошептал:

– Но это же судьба, – и совершил вторую попытку поймать губы Лены. Эта попытка удалась.

Оля посмотрела на подругу (а светившая луна позволяла различать даже при выключенных фонарях, кто чем занят) и, схватив Сашу за отвороты куртки, тоже оказалась в сугробе. Аня же, напротив, резко увеличила дистанцию между собой и Димой. Его протянутые руки поймали воздух.

Через час, когда все оказались в своих комнатах, поскольку по радио грозный голос объявил отбой под угрозой досрочной выписки из дома отдыха, обозленный Дима швырнул на кровать Вадима единственный взятый из Москвы блок «БТ».

Девочки из-за стены услышали радостное ржание мальчишек (они не знали, что смеялись Вадим с Сашей, Дима дулся и молчал) и подумали, что те смеются над ними, обсуждая легкую победу. Сразу было решено, что с утра им устроят холодный душ. И что продолжения не последует. По крайней мере завтра.

А в это время Дима настаивал:

– Все, хватит дурью маяться! Завтра садимся играть. Надо деньги за путевки отбить. Устроили романтические вечера под луной!

– Тебе еще надо и на сигареты заработать, – заржал Вадим.

– А может, бросишь курить? – подхватил Саша.

– А не пойти ли вам… – потеряв чувство юмора, огрызнулся Дима и повернулся к стене, показывая, что собирается спать. – Разговор окончен.

После завтрака девочки отправились кататься на лыжах, а ребята, отловив лоха, сыночка богатенького внешторговского чиновника, сели играть в преферанс.

К обеду девочки вернулись разрумянившиеся, довольные и обескураженные тем, что мальчики не составили им компанию. Сами же мальчики, накурившиеся до одури и заработавшие на троих около ста рублей, хоть и довольные результатом, смотрели на лыжников с нескрываемой злобной завистью.

После обеда богатенький дурачок решил отыграться и, пока лыжники отсыпались перед вечерними танцами, увеличил бюджет ребят еще на семьдесят рублей. Однако этого ему показалось мало, и через полчаса лох привел своего друга, хваставшегося как-то, что в преферанс не проигрывает.

Девочки пошли на танцы. Тему отсутствия соседей не обсуждали, делая друг перед другом вид, что это их не волнует. Но настроения не было никакого. И музыка слишком громкая, и пол – неровный и шершавый, и вообще – все кругом козлы!

А ребята, озверевшие от досады на самих себя за упущенный для завоевания девичьих сердец день, подняли ставки в игре вдвое и на глазах пятерых друзей утреннего лоха и его приятеля, заменившего жертву на вечерней плахе, дочищали бумажник несчастного.

Достаточно было взглянуть на роспись вистов, чтобы понять: тут попахивало суммой, переваливающей за двести рублей.

Как ни старались зрители выследить, где и в чем троица жульничает, ничего не получилось. И это не странно. Игра шла без «ломки», без подтасовок. Просто все трое действительно очень хорошо умели играть, и вдобавок задача перед каждым стояла не выиграть как можно больше самому, а посадить как можно глубже четвертого.

К десяти вечера «избиение младенцев» закончилось. Двести двадцать семь рублей добавились к утренним девяноста пяти и семидесяти.

Вернувшись в номер, друзья разделили деньги и, подсчитав суммарную выручку, пришли к выводу: «Мы стахановцы преферансного фронта». Норма выработки оказалась превышенной вдвое, план по отработке стоимости путевок и сигарет, рассчитанный на два дня, выполнен за один, да еще с превышением.

Вадим предложил пойти к девчонкам и позвать на прогулку перед сном.

– Разбогател и целоваться захотелось, – съязвил довольный добычей Дима.

– Димуля, не завидуй! Тебе тоже когда-нибудь повезет. Найдешь какую-нибудь подслеповатую – и она твоя! – беззлобно парировал Вадим.

– Добрый ты, Вадик! – заступился за друга Саша.

– А ты вообще молчи, игруля! Выпустил сегодня придурка на мизере с тремя взятками, а могли влить как минимум шесть!

– Это он прав, Сань, – вступил Дима, – лажанулся ты при определении сноса по полной программе!

– Так откуда я знал, что он полный идиот?! Такой снос вообще предугадать невозможно.

Найдя общего врага для осмеяния, друзья отправились к соседкам.

Девочки уже собирались ложиться спать, но громкие голоса за дверью и настойчивый стук в дверь вернули им любовь к жизни и веру в справедливость мироздания. Договоренность проучить самоуверенных мальчишек тут же забылась.

Гулять пошли парами. Сразу в разные стороны. Выбирали уголки потемнее. Возникли проблемы. Это был второй вечер студенческих каникул, и свободных темных мест на огромной территории дома отдыха почти не осталось.

Прошло еще два дня. На лыжах ходили вместе, на танцы вместе, до трех ночи просиживали в холле корпуса. Однако дальше поцелуев дело не шло. Оставалось восемь дней, и мальчишки не отчаивались.

Тему поднимали все трое. Ответы же девочек, как установили на мужском совете после очередных ночных посиделок, не совпадали. Это свидетельствовало об отсутствии бабского сговора.

Лена сказала:

– Я не готова. Подожди.

Оля призналась, что у нее раньше такого опыта не было и поэтому она боится. Аня заявила – только в Москве, только у нее дома, и не раньше, чем через месяц после возвращения.

Дима пришел в бешенство. Саша посчитал доводы Оли убедительными, да и брать на себя ответственность в подобной ситуации был не готов.

Вадим закусил удила и пообещал друзьям:

– Победа будет за нами!

То есть за ним. И не позднее, чем завтра. Однако «завтра» пришлось отложить. И по неожиданной причине.

Перед танцами мальчишки сидели в девчачьей комнате и болтали. Когда подошло время идти, девочки попросили мальчиков отвернуться и не подсматривать – надо навести легкий марафет.

Мальчики отвернулись. Наступила тишина. Вдруг за спиной Вадима раздалось шипение. Звук был столь неожиданным и громким в тишине, что Вадим невольно обернулся. Перед ним стояла девушка с седой прядью.

Вадим крикнул:

– Так это ты?

Все уставились на него. Вадим хватал ртом воздух, молча тыкал пальцем в сторону Лены, глядя на друзей и призывая их в свидетели. Никто не понимал, что происходит.

– Это серебрянка, алюминиевая пудра, – попыталась успокоить его Лена.

– А звук – от баллончика с лаком для волос, – подсказала Ольга.

Но Вадим вскочил и пулей вылетел из комнаты. При этом споткнулся о ножку кресла, и получилось, что дверь в коридор он открыл лбом. Потирая ушибленное место и не оборачиваясь, отмахиваясь от Лены, как от нечистой силы, выбежал на улицу.

– Что это с ним? – спросила Лена, обращаясь к Саше.

– Не понимаю, – отозвался самый серьезный из троих друзей и отправился догонять Вадима.

– А если это любовь?! – произнес Дима и рассмеялся, но, поймав Анин взгляд, осекся.

Через час Вадим с Леной сидели в холле и разговаривали почти шепотом.

Вадим рассказал Лене историю их первого и второго «знакомства». Лена не верила, считая, что ее разыгрывают. Единственное, что сбило Лену, так это обещание Вадима в день возвращения в Москву с вокзала отвезти ее к себе и дать прочесть написанный им рассказ о двух встречах. И еще Лена заметила, что Вадима как будто подменили. Ни наглости, ни самоуверенности. Теперь он не по-хозяйски брал ее руку в свою, а робко прикасался к пальцам, словно боясь что-то испортить, и смотрел на нее с тихим обожанием, а не как жеребец, вырвавшийся из стойла. Это говорило Лене гораздо больше, чем слова. Вадим начинал ей нравиться всерьез.

Пары сложились. Дима не отходил от Ани, но добиться близких отношений не смог. Правда, он по этому поводу не переживал. Да, так да. А нет – так в Москве было с кем.

Саша с Олей сошлись на пятый день.

Саша сказал Диме и Вадиму, что с шести до восьми вечера они со своими девчонками должны уйти куда угодно, ему понадобится комната для важного дела.

Дима начал было хохмить, но, получив по мозгам от Вадима, заткнулся. Оля с подругами планами на вечер не поделилась. И стеснялась, и сама еще не была уверена, что решится. Однако решилась.

Внезапно проявившиеся робость, тактичность и заботливость, доходящая до слащавости, к концу пребывания в доме отдыха начали раздражать Лену. Не признаваясь самой себе, она ждала от Вадима большей настойчивости. Ну не самой же предлагать ему быть смелее! Решила дождаться приезда в Москву и убедиться в подозрении, что рассказ – выдумка и что с этим романтиком каши не сваришь.

Когда Лена, приехав к Вадиму – заспанная после раннего подъема в доме отдыха и не проснувшаяся в промерзшей электричке и переполненном душном метро, – прочитала рассказ, сон как рукой сняло. Странное ощущение. Лена привыкла, что ее любят родители, не удивляло и внимание мальчиков – понимала, что красива, и привыкла к их влюбленности. А сейчас… О ней написали. Она – героиня. Если и не богиня, то, как минимум, дама сердца из рыцарского романа. А рядом – сочинитель. Смотрит на нее, как кролик на удава, и ждет приговора. В глазах страх, дышит прерывисто. И носом шмыгает. Детский сад.

Лена непроизвольно потянулась к Вадиму, прижалась к нему, прошептала:

– Ты такой хороший! – и начала целовать.

Вадим не то чтобы ответил на ее поцелуи. Скорее, не стал сопротивляться.

Лена собралась домой. Попросила дать рассказ – для мамы. Вадим не возражал, но с условием возврата. Вызвался проводить, ведь Лена с лыжами. Она согласилась, но только до метро. Хотелось побыть одной и подумать. Назавтра рано утром родители уезжали к друзьям в Польшу, времени поговорить с мамой оставалась немного.

Мама была погружена в сборы. Ну, очередной роман у дочки. Не первый и не последний. Конечно, история с рассказом забавна. Но ни о каких серьезных отношениях на перспективу с мальчиком-студентом речи, с точки зрения мамы, быть не могло. И вообще, сейчас не до того! Надо собираться в Польшу! Должна же понимать, взрослая!

– Ах, взрослая? – вскинулась Лена. – Ах, не до того? – обиделась гордая красавица. – Ну хорошо!

Она сказала, что пойдет гулять, вышла на улицу и из автомата позвонила Вадиму:

– Привет!

– Ой, привет! Впервые слышу твой голос по телефону!

– Ладно, оставим это. Хочешь завтра приехать ко мне на ночь?

Вадим обомлел. Неужели не ослышался?

– А сейчас можно?

– Сегодня родители еще дома. А завтра утром уезжают. Оставляют меня одну. Я ведь уже взрослая! – с интонацией, непонятной для Вадима, сказала Лена.

– Понимаю. Приеду.

Прошел месяц. Лена с Вадимом встречались ежедневно. Жизненный график Вадима превратился во все больше скручиваемую пружину. Не было ни дня, когда бы он успевал сделать намеченное. Три работы, институт, Лена… Родители стали волноваться, что ближайшую сессию Вадим завалит. Но чем помочь? Только одним – когда Вадим деликатно намекал родителям, что те давно не ходили в кино или театр (обычно напоминания случались через день и, разумеется, каждую субботу и воскресенье), те безропотно отправлялись либо к друзьям, либо погулять, либо действительно в кино или театр. Иногда по третьему разу на один фильм.

Михаил Леонидович шутил, что теперь он понимает, как можно возненавидеть искусство… И почему Ленин придавал именно кино такое значение – в больших количествах оно быстро оглупляет человека… Илона предположила, что именно поэтому. Муж ехидно заметил, что обязательно поделится ее точкой зрения со своей мамой.

– Тебе мало проблем? – всерьез спросила Илона. – И, кстати, хватит все время стравливать мам на политической платформе. Это в конце концов не гуманно по отношению к ним обеим.

– Ну, твоя-то мама кинотеатры своим вниманием не балует, – примирительно попытался закруглить опасную тему Михаил Леонидович.

– А что ей там смотреть? «Кавказскую пленницу?»

– Так ведь Эфрос или Товстоногов кино не снимают. – Он специально упомянул имена кумиров своей жены. Да и сам, добавляя Любимова, считал их лицом советского театра. По которому власть почему-то так любила периодически отвешивать увесистые пощечины.

Следующие полчаса Осиповы-старшие обсуждали состояние современного искусства в родном отечестве. Пришли к выводу, что столицей свободного творчества в нем все явственней становится Тбилиси…

Как-то Лена вскользь сообщила, что мальчик, хоть раз не проводивший ее до дому, перестает для нее существовать. Вадим намек понял, и, хотя ненавидел этот ритуал, терпеливо выполнял его. К тому же в подъезде ждал прощальный поцелуй. Но как тяжко потом час тащиться домой, вспоминая, что осталось несделанным из запланированного на день, и прикидывая, когда можно будет лечь спать.

Однажды после прекрасных полутора часов, проведенных у Вадима дома, пока родители в который раз понижали свой культурный уровень в ближайшем кинотеатре, он доехал с Леной на метро до ее станции. А на остановке автобуса, на котором до дома Лены оставалось ехать минут двадцать, сказал, что должен возвращаться. Взбешенная Лена вскочила в автобус, не повернувшись и не помахав Вадиму рукой.

Вадим давно придумал, как разыграть Лену. Но реализация проекта была намечена именно на сегодня. Спустившись в подземный переход, он же вход на станцию метро, Вадим подбежал к цветочному ларьку, попросил очередь пропустить его вперед. «Любимая девушка уходит с другим!» – аргумент безусловный. Купил три белые гвоздики, выскочил на улицу, сел в такси и с помощью того же аргумента уговорил водителя ехать не по правилам, а так, чтобы догнать автобус, в котором разъяренная Лена клялась, что никогда-никогда не станет встречаться с Вадимом.

На очередной остановке, в момент, когда Лена пришла к выводу, что «все мужики – сволочи, им бы только свое получить!», перед ней появился улыбающийся во все лицо Вадим с тремя ее любимыми белыми гвоздиками. «А может, и не все!» – засомневалась Лена.

У Лены по-прежнему было много ухажеров. Она занималась на вечернем, справку с места работы достали липовую, так что времени оставалось вдосталь. Мама учила, что будущего спутника выбирать надо не спеша, разобравшись и в его человеческих качествах, и в перспективности. Слово это Лене не нравилось, но спорить, находясь от родителей в полной зависимости, она не решалась. К тому же Лена видела, как устроила свою жизнь мама. Крутила папой, работала без напряжения под началом приятельницы и не пропускала ни одной мало-мальски занятной лекции в Политехническом музее (начиная с посвященных жизни на Марсе и кончая «Лекарственными травами в быту»). И Лена понимала: мамины советы не лишены смысла.

Мама признала перспективными двоих: Витю – студента МГИМО, папа которого был Первым секретарем советского посольства в Швеции, и Костю – студента Военного института иностранных языков. В их будущем слово «заграница» читалось отчетливо. Вадим на их фоне, с точки зрения мамы, резко проигрывал. Ни институт, ни положение родителей никак не делали его перспективным.

Лена же отдавала предпочтение Вадиму. Первое, с ним Лена уже была близка, а заниматься любовью ей нравилось. Это оказалось приятно и само по себе, но главное, давало ощущение взрослости. А будучи тайной от родителей, эта часть жизни представляла для Лены особую ценность. Кроме того, с Вадимом было страшно интересно.

Витя и Костя рассказывали о вроде бы более увлекательных вещах – о практике в МИДе или о секретах разведки. Истории же Вадима о судебных спорах по поводу недопоставки бутылок для расфасовки масла или крафт-мешков для гречки не претендовали на завлекательность. Но как он их рассказывал! С огнем в глазах, страстно, самозабвенно привирая и – красиво.

Важно и то, что папе-то Вадим, со слов Лены, нравился больше, чем конкуренты. Папа был трудоголиком и людей, умеющих вкалывать, уважал. Мамин же тезис о перспективности он опровергал лаконичной фразой:

– У курицы тоже есть перспектива в воздух подняться, но ведь не летает!

Может, мама и недолюбливала Вадима именно потому, что мужу он был симпатичнее других.

Отец Лены – Владимир Ильич Баков, как и большинство арбатских детей, окончил 12-ю французскую спецшколу, в которой потом училась и сама Лена. Правда, до войны школа была не французской, а немецкой, что сильно повлияло на судьбу Владимира Ильича. Поскольку к 22 июня 1941 года ему уже исполнилось 18 лет, то, разумеется, в июле, сразу после выпускных экзаменов, его призвали в армию и направили на курсы военных переводчиков.

Войну Владимир Ильич прошел без единого ранения, без единой царапины, и это при том, что с октября 41-го и до самого Дня Победы провоевал во фронтовой разведке. И «языков» брал, и за линию фронта не раз ходил, и в окружении посидел, когда ежей ели, чтобы с голоду не подохнуть. Все было, только вот по штабам не отсиживался. И ни одного ранения!

Раз в год, на 9 Мая, Владимир Ильич надевал свой «иконостас», а на нем, между прочим, помимо памятных и юбилейных наград, красовались семь боевых орденов, медаль «За отвагу» и еще четыре за взятие такого-то города или за оборону такого-то.

И также ежегодно ветеран к концу этого дня выпивал столько, что Наташа, Ленина мама, до кровати его буквально дотаскивала на себе. Но скандалами это никогда не сопровождалось. Володя просто то приходил в прекрасное расположение духа, веселился, хохотал, то вдруг начинал плакать, вспоминая тот реальный ужас войны, через который ему пришлось пройти.

Как и подавляющее большинство действительно воевавших, он не любил вслух вспоминать о пережитом. И в школы, когда его приглашали на встречи с пионерами, не ходил. Живописать пафосную героику тех лет, когда ты терял друзей, когда на твоих глазах убивали, калечили, было противно и невозможно. А рассказывать всю правду о войне с ее подлостью, трусостью, мерзостью и несправедливостью детям, по мнению Владимира Ильича, было ни к чему. Этого и взрослая-то психика, спустя даже три десятка лет, спокойно выдержать не могла, а уж детская и подавно!

В партию Владимир Ильич вступил еще на фронте, так что по окончании войны судьба его была предопределена. По партийной путевке – в любой институт. Он выбрал литературный. В райкоме не возражали: иностранный язык знает, для своего «Боевого листка» много писал.

За романы, повести Володя не брался. Не мог он долго при его живом, подвижном характере выписывать многоступенчатые сюжетные ходы, психологические портреты основных и второстепенных персонажей, выстраивать производственные и межличностные конфликты. Тем более что разрешать их по законам соцреализма требовалось в строгом соответствии с «Моральным Кодексом строителя коммунизма». Словом, подался он в журналистику, а литературный свой талант, если таковой и имелся, распылял на юморески, скетчи и фельетоны.

Мужик он был добрый, потому и фельетоны у него получались хоть и смешные, ироничные, но без крепкой «партийной позиции». Так что особой карьеры на этой привилегированной ниве советской журналистики он не сделал. Хотя в самой журналистской среде его любили, – и за добрый нрав, и за полное отсутствие интриганства и стукаческих проявлений.

Служил он не в каком-нибудь «Гудке», а в газете «Правда», что давало весьма высокий статус и возможность безпрепятственного выезда в страны соцлагеря. И пописывал для других газет и журналов, что давало приличный уровень дохода.

С утра до вечера он сидел и стучал на пишущей машинке, иногда отвлекая себя мыслями о том, сколько же стоит в копейках один удар по клавише старого, еще военных времен, «Ундервуда»? Полученная по талону для избранных членов Союза журналистов «Оптима» стояла нерасчехленной. В сентиментальности настоящий мужчина отказать себе никогда не может.

К Ленкиным ухажерам Владимир Ильич относился почти безразлично, поскольку искренне полагал, что в конечном итоге на выбор дочери он все равно повлиять не может, а чему быть – того не миновать.

Как-то Вадим около семи вечера позвонил Лене, узнать, когда она сегодня освобождается в институте. Накануне Вадим сказал, что не встретит ее – у него вечером две пары.

Но со второй их неожиданно отпустили. Вот он и интересуется.

Мама, знавшая, что после занятий дочку сегодня встречает ее любимчик Витя, начала мычать в трубку что-то невразумительное. Мол, у Лены зачет, когда освободится, неизвестно. При этом мама помнила точно: Лена просила ее не встречать.

Интуиция, внутренний тестер на вранье, сработал моментально. Что происходит, Вадим не понимал, но знал – что-то происходит.

Вадим схватил такси и понесся в городской штаб Добровольной народной дружины по охране безопасности дорожного движения. В свободное время он иногда дежурил там «по ночной Москве», поскольку дополнительные три дня к отпуску лишними не считал.

Влетел в комнату начальника штаба, забавного мужика по фамилии Пупок, бывшего военного, начитавшегося книг во время дежурств в каких-то секретных шахтах где-то на Урале и потому крайне любившего пофилософствовать. С Вадимом делать это было легче, чем с другими, поскольку тот мальчик начитанный, да и язык подвешен не в пример другим дружинникам.

– Григорий Иванович, – с порога завопил Вадим, – бабу уводят!

– Что?!

– Бабу мою уводят. Другой!

– Понял! Зорькин! Ковалев! – Команда была обращена к двум подначальным амбалам, каждый ростом под два метра и весом за центнер.

Поняв мысль Пупка, Вадим простонал:

– Морду бить не надо! Я бы и сам… – Взглянув на подошедших Зорькина и Ковалева, Вадим осекся. – Это я бы и сам сообразил. Тут что-то придумать надо. – Вадим лукавил, он придумал, пока ехал на такси в штаб. Даже раньше, иначе в штаб и не поехал бы.

– Всем курить! Останутся Осипов и Иванов! – скомандовал Пупок.

Иванова Пупок оставил не случайно – парень был известен изобретательностью.

Через двадцать минут план Вадима, теперь считавшийся планом Пупка, с серьезными дополнениями Иванова, тоже бывшего военного, был утвержден. Пупок позвонил в ГАИ дежурному по городу и в срочном порядке выпросил четыре «канарейки». Радиофицированным «Волгам» Первого автокомбината, выделенным на сегодняшний вечер для работы с городским штабом БД и уже успевшим выехать с дружинниками на улицы вечерней Москвы, было приказано немедленно вернуться в штаб.

Водители Первого автокомбината обожали работать в штабе БД. Во-первых, устав за день возить скучных молчаливых сановников ЦК КПСС, они с удовольствием общались с нормальными молодыми парнями. Во-вторых, три дня к отпуску им тоже не мешали.

Институт иностранных языков имени Мориса Тореза находился в здании, занимавшем пространство между двумя узенькими переулками и выходившем фасадом на Метростроевскую улицу. К концу занятий перед ним скапливалось много молодых людей и родителей, встречавших, соответственно, кто своих девушек, а кто – дочерей.

По одной «канарейке» и по одной «Волге» расположилось в боковых переулках. Другие «канарейки» и «Волги» припарковались на противоположной от института стороне Метростроевской.

Вадим через открытое окно в бинокль высматривал Лену среди студентов, выходивших из здания института. «А может, действительно у нее зачет и она давно уехала домой? – Эта мысль начала сверлить его мозг, когда с момента выхода первой группки студентов прошло две минуты. – Что я ребятам скажу? Что Пупку объясню?»

Но вот в толпе мелькнула знакомая куртка. Особенная, не похожая на те, что носили московские девушки, импортная. Из Польши! Лена очень гордилась «индивидуальностью в одежде».

Вадим заорал:

– Вон она!

Иванов поднес ко рту микрофон радиосвязи и с серьезным видом произнес:

– Я – первый! План – А. На счет «три» начинаем. Один. Два. Три!

Машины практически одновременно включили сирены. А «канарейки» и проблесковые маячки на крышах.

Прохожие, студенты, выходившие из иняза, встречавшие их – все замерли. Все обернулись посмотреть, что случилось. Но звук шел с разных сторон, мигало тоже с разных сторон.

Ничего не понимающая толпа тупо вращала головами. А если учесть, что происходило это в середине 70-х, когда аббревиатура «КГБ» действовала магическим образом, а сталинские времена для многих участников сцены были не книжной историей, а недавней реальностью собственной жизни, легко будет представить ощущения людей, оказавшихся в середине кольца захвата.

Иванов произнес в микрофон:

– Я – первый! Режим тишины на счет «два». Один! Два!

Машины отключили сирены, но мигалки продолжали озарять плохо освещенную Метростроевскую и вовсе лишенные света переулки сине-красными вспышками. Ковалев, обладавший низким басом, взял в руки микрофон ГТУ – громкоговорящего устройства.

– Гражданка Бакова Елена! Пройдите к впередистоящей машине! Гражданка Бакова! К впередистоящей машине!

Лена, затравленно озираясь, на подгибающихся ногах направилась к Метростроевской. Ей предстояло пересечь маленький скверик, отделявший здание от тротуара. В это время по рации прошла команда Иванова:

– План – А, вторая стадия. Вперед!

«Канарейки» дружно тронулись с места, перекрыв оба переулка и движение по Метростроевской. «Волги» подтянулись за ними, переехав на противоположную сторону улицы и оказавшись, таким образом, аккурат напротив выхода из института. Командная машина, в которой находились Иванов, Ковалев, водитель и Вадим, остановилась у конца дорожки, по которой шла испуганная Лена. Из второй машины выскочил Зорькин, из командной – Ковалев. Они направились в сторону Лены.

Парень с дохлым букетиком цветов дернулся было в их сторону, но мгновенно одумался и спрятался за ствол дерева. Вадим, хотя и смотрел неотрывно на Лену, засек это движение и про себя подумал: «Ну, конечно, зачем студенту престижного вуза проблемы?» И Лена заметила движение Виктора: «Тоже мне… Размазня!»

В этот момент Зорькин с Ковалевым не просто взяли Лену под руки, а подхватили и почти понесли к машине. Вадим изнутри распахнул дверь, и Лена оказалась рядом с ним. Амбалы сели в стоявшую позади машину. Дверцы захлопнулись одновременно.

Иванов по рации выдал очередной приказ:

– Я – первый! План – А. Третья стадия! Вперед!

Машины врубили сирены.

Кавалькада взлетела на мост и понеслась по Комсомольскому проспекту. По команде Иванова около метро «Фрунзенская» сирены и иллюминацию на машинах выключили.

Еще через пару минут Лена пришла в себя, поняла наконец, что рядом с ней сидит Вадим, но не обрадовалась, а зло посмотрела на него и отодвинулась, вжавшись в дверцу.

Через три дня Пупок позвонил Вадиму, чего раньше не случалось, и сказал, что его «отымели» в Управлении КГБ по Москве и что, если Вадим теперь на Лене не женится, пусть в штабе не показывается.

– Ребята говорят, девка у тебя – классная! – чуть ласковее закончил Пупок и положил трубку.

Он не знал, что накануне Вадим предложил Лене выйти за него замуж.

Родители Вадима восприняли информацию сына о его матримониальных планах спокойно. Он-то полагал, что начнутся причитания: «Зачем?», «Тебе еще рано!».

Мама сказала, что Лена – девочка чистая, явно интеллигентная, и хоть еще не готова быть женой, но не это главное. Главное – любовь!

Отец спросил, где молодые собираются жить.

Ответ получил не от Вадима, а от жены:

– Разумеется, у нас!

Родители Лены отреагировали иначе. Мама была категорически против. Юрисконсульт пищекомбината – не престижно сейчас и не перспективно в будущем.

Неожиданно (такого в их семье, по крайней мере в присутствии Лены, не случалось) отец, встав из-за стола, заявил:

– Значит, так! Первое – это ее дело, а не твое! Второе – когда ты выходила за меня замуж, я был никем и звать меня было никак! В отличие от твоего перспективного Ванечки! Забыла?! Кто сегодня твой Ванечка? Подзаборный пьяница! Третье…

Тут отец не нашел, что сказать, так как третьего аргумента не припас. Пришлось привести последний и главный:

– Все! Разговор окончен! Это ее судьба – ей решать. А мне этот парень нравится.

Надо заметить, что Наталия Васильевна, чистокровная «гордая полячка», командовала мужем, как хотела. По крайней мере, и она сама, и все окружающие искреннее так считали. Владимир же Ильич, впитавший лучшие черты папы-еврея и мамы-татарки, зря шума не устраивал, был человеком столь же умным, сколь и хитрым. Но, главное, философски спокойным. Однако, если вопрос поднимался принципиальный, то его упрямство и непреклонность становились совершенно несгибаемыми.

Пройдя войну, научившись выживать в коллективе главной партийной газеты страны, он знал, что уступать в действительно важном – это не только потерять себя, это – предать. А вот предательство – хуже смерти. С этим принципом он жил, за него готов был драться.

Вмешиваться в судьбу дочери – принципиально недопустимо. И пусть Наташа обижается, пусть дуется, Ленкина судьба – важнее.

Уже когда Лена ушла на свидание с Вадимом, отец, видя, что жена на него обижена, решил помириться:

– Пойми, котенок! Лучше Ленка выйдет замуж по любви, чем как ее подружка Ольга – по залету!

Мама, знавшая от дочери в подробностях, как Ольга с Сашей по неопытности сделали ребеночка с первой попытки еще, как потом выяснилось, в доме отдыха, похолодела от ужаса. Срочная свадьба, на которой родственники с обеих сторон больше плакали, чем веселились, а крики «Горько!» звучали очень даже двусмысленно, ну никак не представлялась ей удачной перспективой для собственной дочери.

Когда Лена, раскрасневшаяся и счастливая вернулась со свидания, хитрый план Наталии Васильевны уже был готов. Она даже не стала обращать внимания на засос, красовавшийся на шее дочери. Сейчас это были частности. Она решила, что Лена за Вадима не выйдет? Значит – не выйдет! Только действовать придется обходным путем.

Расчет был прост. Первое – вероятность того, что родители Вадима понравятся Володе, была крайне невысока. Хотя бы уже потому, что отец Вадима, одногодок мужа, на войне не был. Володя презирал тех, кто не пошел на фронт, считал их всех предателями, трусами и, соответственно, подонками.

Второе – мама-актриса, а Лена рассказывала, что до рождения сына мама Вадима играла в театре, тоже вряд ли могла вызвать симпатию мужа. Ну, а если учесть ее немецкие корни, короткое замыкание с учетом фронтовой биографии Владимира Ильича и ненависти его мамы к немцам, устроившим Бабий Яр и Освенцим, было гарантировано.

Михаил Леонидович идею Вадима пригласить Лениных родителей принял с радостью. Он вообще любил новых людей, а тут речь идет о будущих родственниках. Конечно, жениться Вадиму еще очень рано, всего-то 19 лет, но Лена и вправду девочка красивая и, судя по всему, умная. Правда, место работы ее папы Михаила Леонидовича смущало серьезно. Трудно было представить, что правдинский журналист может, как и он, зачитываться Ремарком, обожать Окуджаву и Галича. Словом, быть нормальным человеком.

Илона, уже успевшая практически заочно полюбить Лену как родную дочь, заранее хорошо относилась и к ее родителям. Предубеждений мужа не разделяла, приводя в пример Эренбурга, который тоже периодически публиковался в «Правде». Этот аргумент позицию Михаила Леонидовича смягчил.

Баковы с легкостью согласились познакомиться с Осиповыми на их территории. И дело было не в том, что Наталии Васильевне совсем не хотелось возиться на кухне, готовясь к приходу гостей. Причина была в другом – на утро этого дня она была записана в лучшую московскую парикмахерскую «Чародейка» к лучшему мастеру. Потерять маникюр в первый же вечер, моя за всеми посуду, представлялось ей и глупостью, и недопустимой финансовой расточительностью.

Но для мужа разработана была иная версия:

– Если мы увидим, как они живут, какие книги стоят на полках, в чем они дома ходят, мы поймем, куда тащат нашу дочь!

– В принципе, согласен. Только мне не нравится слово «тащат», – она сама этого хочет!

– Исключительно по глупости! – вынесла приговор мама.

– Ты думаешь, что женятся только по глупости, исходя их моего опыта? – автоматически поддел Владимир Ильич. Там, где возникал хоть малейший повод сострить или подшутить над кем-нибудь, язык срабатывал независимо от разума. На автопилоте.

– Володя, ты же знаешь, я не переношу таких твоих шуточек!

Не можешь отшутиться, встань в обиженную позу, – этот прием Наталия Васильевна использовала в общении с мужем постоянно. А он и не реагировал. Привык.

В доме Осиповых подготовка к первой встрече с потенциальными родственниками шла полным ходом.

Илона Соломоновна с мамой уже накануне встали на ударную кухонную вахту. Бабушка Эльза, прославившаяся среди еврейских родственников давно умершего мужа не только своей неземной красотой и прямой спиной, но в неменьшей степени тем, что лучше всех делала форшмак и фаршированную рыбу, отнюдь не традиционные блюда немецкой кухни, именно эти два яства и готовила.

Илона резала салат оливье и фантазировала с «ежиками». Это было ее фирменное блюдо. У помидора срезалась верхушка, вынималась мякоть и внутрь закладывалась паста из чеснока, плавленого сырка «Дружба» (вариант – «Волна»), укропа и петрушки. Вся эта смесь заправлялась майонезом. Тем же майонезом на помидор наносились две точки – глаза «ежика», а паста посыпалась крупно нарезанным укропом – получались зеленые колючки на красном еже. В маленький разрез ниже «глаз» вставлялась коротенькая полоска моркови – выходил «рот».

Михаил Леонидович вечно подшучивал над низким КПД сего яства – возни на час, а съедали в первые же пять минут. Но для Илоны стол без «ежиков» не был праздничным столом.

Сам Михаил Леонидович обеспечил наличие водки «Столичной» с винтом – свидетельство хорошего вкуса и возможности доставать дефицит, и грузинского вина «Хванчкары» – свидетельство очень хорошего вкуса и возможности доставать абсолютный дефицит.

Бабушка Аня готовилась по-своему. Третий день она сидела в библиотеке райкома КПСС и штудировала подшивку «Правды», выискивая публикации Владимира Бакова. Имя-отчество ей нравилось, но надо было посмотреть и его тексты. И для того, чтобы оценить литературные способности (как вдова писателя она в этом хорошо разбиралась), и для правильного понимания твердости советско-партийной позиции человека, на дочери которого собирался жениться ее внук. Хотя, конечно, «дети за родителей не в ответе», но лучше все-таки, когда и отвечать не за что!

Началась встреча на удивление легко. Но и Вадим, и Лена чувствовали, что легкость эта наигранная. Родители очевидно присматривались друг к другу.

Довольно скоро, то ли чтобы снять напряжение, то ли чтобы быстрее провести первый пункт тестирования, Михаил Леонидович предложил:

– А давайте я Окуджаву поставлю? Илона ведь с Арбата.

– И я – арбатский, – радостно-удивленно откликнулся Владимир Ильич.

– Окуджава – хороший поэт, – светски согласилась Наталия Васильевна.

– У него грамотная рифма, – констатировала бабушка Аня.

– А мне нравится, что он не славит постоянно Советскую власть, – вставила свое слово бабушка Эльза. За что была немедленно одарена гневным взглядом бабушки Ани.

После первых же аккордов Булата Шалвовича Владимир Баков стал подпевать. Михаил Леонидович выразительно посмотрел на жену, сам себе кивнул – «первый пункт пройден».

Когда бобина с пленкой песен Окуджавы дошелестела да конца, Михаил Леонидович заправил в «Союз» Галича. Песни Окуджавы где-то с середины бобины не мешали беседе новых знакомых, но вот Галич…

Бабушка Аня демонстративно встала, громыхнув отодвигаемым стулом. Владимир Ильич внимательно посмотрел на Михаила Леонидовича, что-то для себя решил и неожиданно заявил:

– Уважаю людей, которые не боятся хранить у себя дома записи Галича! А почему вы не воевали? – Наталия Васильевна не смогла утаить радостной улыбки: вот сейчас-то все и лопнет!

– Мне 18 исполнилось в октябре. В июле, в самом начале, я, разумеется, пошел в военкомат записываться добровольцем. Но военком сказал – до 18 права не имею, и вообще, за три месяца мы их разобьем. Пошел в институт поступать. Сами понимаете, конкурса никакого – зачислили, считай, без экзаменов. Даже не посмотрели, что «сын врага народа». В сентябре приказ Сталина: студентов не призывать.

Опять я – мимо. А когда после первого курса, уже в Алма-Ате снова пришел в военкомат, то мне прямо объявили – отец-мать осуждены? Значит, на передовую не попадешь. Я обозлился. Добровольцем записываться не стал, а как студента меня не призывали. А уже в 45-м по распределению попал в прокуратуру. Так что под погонами три года походил.

– Да… – Владимир Ильич задумался. – А ведь правда у нас на фронте никого, чьи родители сидели по политическим статьям, не было. Странно, я об этом как-то не задумывался.

Наталия Васильевна поняла, что скандала не получится. Хотя, может, это и неплохо. Ей так интересно было болтать с Илоной, что… «Ладно, поживем – увидим, – сама с собой помирилась Наташа. – Но торопиться не станем!» – польский гонор сдавал позиции медленно…

Вечером, уже дома, Наталия Васильевна жестко сказала дочери:

– Очень милая семья. Но о свадьбе и думать до осени забудь. Вот лето пройдет, посмотрим. То есть – сама посмотришь, – быстрый взгляд на мужа. – Выходить замуж или нет, решать тебе. Но мне решать, приду я к тебе на свадьбу или не приду, – опять взгляд на мужа. – Так вот, до осени не приду!

– Пожалуй, мама права, – неожиданно поддержал жену Владимир Ильич. – Если замуж – то на всю жизнь. Тут торопиться не стоит. Хотя я почему-то думаю, что ты за Вадима выйдешь. Мне так «ка-а-ется!», – спародировал Райкина отец.

– Да я и не тороплюсь, – соврала Лена, решив, что на данном историческом этапе она получила максимум возможного. Ее встречам с Вадимом мама больше препятствовать не будет и, главное, перестанет навязывать ей «перспективных» мальчиков.

Через неделю и Осиповы, и Баковы перебрались на дачи. Осиповы в свое любимое Кратово, а Баковы – в Малаховку. Осиповы по-прежнему квартировали у Елены Осиповны, Для которой наступал очередной откормочный сезон, а вот у Баковых дача была почти своя. Ее построили еще в начале 30-х годов родители Владимира Ильича. Они там и хозяйничали. Володя с Наташей приезжали туда только на выходные, а Лена с момента рождения жила в Малаховке с конца мая и до 31 августа. Дача была ее самым любимым местом. Там она и по деревьям лазила, и над подружками верховодила. И первые ухажеры именно в Малаховке появились. Давно, лет пять назад.

Вадиму же переезд на лоно природы дарил новую проблему – транспортную.

От дачи до платформы Кратово – 25 минут пехом, до Малаховки на электричке еще минут 10, потом 20 минут пешком до дачи Баковых. Итого, как ни крути, час в одну сторону. Такой роскоши Вадим себе позволить не мог.

Сын Елены Осиповны, Саша, уже много лет гонял летом на мотоцикле. Вадим, конечно, тоже был бы не против. Но материальное положение семьи не давало на то ни малейших шансов. Дешевле, чем за 800 рублей, мотоцикл не купишь. Да еще права получать. Но вот мопед… Вадим выяснил, что мопеды, прибалтийские, шли с движками 48 кубических сантиметров, а водительские права требовались, если объем превышал 49. То есть, вопрос с правами при покупке мопеда отпадал. Расстояние от Кратова до Малаховки – километров 15, на мопеде одолеть его можно за 15-20 минут. Это вам не час! А удовольствие какое!

Деньги на мопед у Вадима были. Трату в 120 рублей он мог себе позволить. Мало того, мопеды продавали в кредит.

Преграда возникала только одна – родители! Михаил Леонидович вообще недолюбливал все двухколесное, даже велосипед у него почтением не пользовался. А у Илоны так и вовсе мотоциклы вызывали чувство панического ужаса.

На последнем Вадим и решил сыграть.

Недели не прошло после переезда на дачу, как Вадим объявил родителям, что решил купить мотоцикл. К Лене ездить. Оба в один голос, что не часто бывало, произнесли категорическое «нет!».

Причем, если мама, выдохнув «нет», вошла в ступор, моментально представив в силу артистической натуры картинку: сына-мотоциклиста, сбитого грузовиком, то Михаил Леонидович стал приводить какие-то обоснования того, почему мотоцикл покупать категорически нельзя. Даже бабушка Эльза, редко упускавшая случай возразить зятю, на сей раз его поддержала со всей мерой страсти, которую могла себе позволить в рамках полученного воспитания.

Вадим, побрыкавшись для виду минут 20, согласился. Но не полностью. Используя теперь уже аргументы отца, он шаг за шагом отвоевывал плацдарм: да, с мотоциклом он «погорячился», но есть еще мопед, – как раз то, что, хоть и не в полной мере, но удовлетворит его потребности и при этом позволит снять большинство возражений отца. Михаил Леонидович мобилизовался для новой схватки, теперь уже по поводу иного объекта сыновних вожделений, но его подвела жена.

Продолжая оставаться во власти своих апокалиптических видений, Илона неожиданно спросила:

– А на мопедах шлем обязательно надевают?

– Разумеется, хотя это и лишнее, скорость не больше 40 километров, как на спортивном велосипеде, – быстро поняв, куда можно повернуть разговор, сообщил Вадим.

Теперь начнется обсуждение условий и деталей, но сам факт покупки мопеда останется за рамками дискуссии.

Так оно и получилось. Родители выдвинули ряд условий: ездить только в шлеме, за рулем не пить, по ночам не гонять, в Москву носа на мопеде не совать. «Ну, насчет ночи мы еще посмотрим», – подумал Вадим и со всем согласился.

Дело оставалось за малым – мопед купить. Не в смысле найти деньги, а в смысле найти мопед. Конечно, это был не автомобиль, и на него открытка не требовалась. Очередь за мопедами на 10 лет вперед, как за «Москвичами» или только что появившимися ВАЗ-2101, по предприятиям не расписывалась, но все равно, купить это транспортное средство, особенно в начале лета, можно было только по большому блату.

Услышав просьбу сына помочь достать мопед, Михаил Леонидович возликовал – теперь уж точно до конца лета Вадим за руль не сядет. Но не тут-то было…

Бабушка Эльза вдруг разразилась длинной тирадой:

– Да, Миша, вы должны Вадиму помочь. Иначе это будет выглядеть крайне недобросовестно. Получится, что вы сознательно, вопреки договоренностям, срываете вами же дозволенную покупку. Могу добавить, что не думаю, будто езда на мопеде более опасна, чем езда на лошади. А мне отец купил лошадь на мое шестнадцатилетие. Согласитесь, 16 – это не 19!

Михаил Леонидович посмотрел на тещу без особой приязни и хотел по привычке съязвить по поводу ее буржуазного прошлого (заранее зная, что Эльза Георгиевна сразу взорвется: «Не буржуазного, а дворянского!»), но не успел. Илона подхватила мотив матери:

– Да, Миша, если мы все обо всем договорились, ты должен помочь. Иначе это будет нечестно, а значит – неинтеллигентно!

Воевать на три фронта Михаил Леонидович не собирался.

Одним из мест его работы был большой гастроном. Где, разумеется, мопедами не торговали. Но там отоваривался директор магазина спорттоваров. У него на складе мопеды периодически появлялись. В торговом зале, разумеется, нет, но на складе – да. В торговой среде коммунистический принцип – «человек человеку – брат» действовал безотказно. Через неделю новенький, в смазке, мопед появился на даче Осиповых. В комплекте со шлемом.

А еще через два дня Лена, зажмурив глаза от страха и повизгивая, проносилась по маленьким улочкам тихой Малаховки. Она сидела за спиной Вадима, прижимаясь к нему со страшной силой. То ли от любви, то ли от страха.

Вадим был счастлив.

Никто не мог предположить, что «мотоциклетная угроза», если не сказать шантаж, возникнет повторно. Однако именно так и случилось. Уже в конце июня.

Непосредственной виновницей оказалась мамина двоюродная сестра Оля. Много лет назад ее муж, поскользнувшись на обледенелом перроне Немчиновки, попал под электричку. Глупее смерти не придумать. Через пару лет у тети Оли появился жених. Как-то раз, возвращаясь в Москву от своей невесты, а жила тетя Оля как раз в Немчиновке, он подрался с кем-то на платформе и тоже оказался под колесами поезда. На сей раз пассажирского, проходившего «сквозняком».

С тех пор тетя Оля зареклась выходить замуж, возненавидела железнодорожный транспорт и жила затворницей. Единственной ее отрадой была семья Осиповых. Она часто проводила у них выходные, разумеется, все праздники, а весной и осенью, когда дача в Кратово становилась недоступной, сами Осиповы при первой возможности мчались на природу – к тете Оле.

Парадокс жизненной коллизии тети Оли заключался в том, что отец ее всю жизнь проработал железнодорожником. И хотя умер он сразу после войны, совсем еще нестарым, тетя Оля всерьез считала, что ее одиночество – его «заслуга». Может, и так: воспитывал ее отец в строгости, на свидания не отпускал даже в студенческие годы.

Лет за пять до описываемых событий пригласили тетю Олю в Инюрколлегию. Испуг был ого-го какой! Пошла она туда вместе с Михаилом Леонидовичем, все-таки юрист, мужчина. Но его в кабинет не пустили, велели подождать в коридоре.

Когда тетя Оля вышла, все трясущаяся от страха, бледная и способная говорить только шепотом, Михаил Леонидович, так и не добившийся от нее толку, вломился в кабинет и потребовал объяснений.

Чиновник проверил его документы, переписал куда-то паспортные данные, а потом спокойно объяснил, что тете Оля полагается наследство.

Оказывается, двоюродный брат ее отца, о существовании которого в семье никто и не знал, еще в 1917 году, а может и в 1918-м, уехал за границу. Помотался по Европе и в начале 30-х оказался в США. Там у него был какой-то бизнес, причем удачный. Умер он в начале шестидесятых, оставив наследство около миллиона долларов. Цифра, сознанием ни тети Оли, ни Михаила Леонидовича не охватываемая.

Десять лет ушло на поиски его родственников. Нашлись трое – в том числе тетя Оля. Слава богу, по американским законам даже двоюродные племянники считались наследниками.

Правда, на такое наследство в США налагалась огромная пошлина, плюс наши власти тоже немало в пользу родного государства удерживали. Короче говоря, кругом-бегом причиталось тете Оле ни много ни мало около 30 тысяч рублей чеками Внешэкономбанка. Другими словами, чеками «Березки». Несметное богатство.

Потрясло же тетю Олю не известие о наследстве, а мысль о том, что теперь с ней будет? Она, вузовский преподаватель, член КПСС, ни разу ни в одной анкете не указывала, что у нее есть родственники за границей. И нате вам – такая подлянка!

Но, на удивление, никаких санкций не последовало. Бабушка Аня утверждала, что причина в справедливости и гуманности наших партии и государства, а бабушка Эльза злобствовала на тему любви советской власти к долларам. За это, мол, что угодно простят.

Как бы там ни было, приехав на дачу в Кратово на очередные выходные, тетя Оля объявила, что оформление документов наконец завершилось. По этому поводу она дарит Осиповым машину. Так и сказала: «Вашей семье», а не именно Михаилу Леонидовичу. Может, потому (по крайней мере, бабушка Эльза раньше такое подозрение несколько раз высказывала), что была она тайно влюблена в Мишу и боялась это обнаружить.

Глаз у Михаила Леонидовича блеснул, но на словах жены: «Оля, спасибо! Но это невозможно!» – потух. Он и сам понимал, что принимать такой подарок как-то неловко. Даже двусмысленно. Вадим обратил внимание, – бабушка Эльза при этом разговоре внимательно, в упор смотрела на зятя.

Михаил Леонидович поддержал Илону:

– Оля, спасибо тебе! Но такой подарок мы действительно принять не можем. Да и ездить я не умею

– Не умеешь, потому что не на чем! – Тетя Оля, давно уже все придумавшая, сдаваться не хотела. Она действительно любила семью Осиповых, они ей были самыми родными и близкими, заменившими собственную семью. И нереализованное чувство благодарности все время терзало ее. Будучи немного мистиком, тетя Оля убедила себя в мысли, что и наследство-то перепало ей исключительно для того, чтобы она могла отблагодарить Осиповых. Сами они никогда машину купить не смогут. Доходы не те.

– Ты хочешь, чтобы я все время сходила с ума от страха? – Илона привела с ее точки зрения убийственный аргумент. – Мало мне мопеда Вадима?!

Бедная тетя Оля поняла, что чуть было не совершила нечто страшное, обидное и явно направленное против интересов собственной кузины. Она сникла.

– Ну, я только предложила – решайте сами. Мое желание не изменится, но… – замялась, опустила глаза на чашку с чаем и, явно совершая внутренний подвиг, закончила, – я свое дело сделала, машина у вас есть. Если откажетесь – это будет ваше решение.

– Закрыли тему! – подытожил Михаил Леонидович.

Бабушка Эльза расслабилась.

Так легко, как родители, отказаться от перспективы заиметь в семье автомобиль Вадим не мог. Поэтому, когда в воскресенье утром тетя Оля уехала на день рождения к какой-то из своих подруг, он сходу бросился в атаку.

Простой вопрос: «А почему, собственно, не принять подарок?» – вызвал бурю эмоций. Отец, сам расстроенный принятым накануне решением, да еще обозленный заданным на сон грядущий вопросом жены: «А что это Оля решила тебе машину подарить?», набросился на сына. Стал вещать, что он не привык жить за чужой счет, а вот Вадим – привык, что он сам всего в жизни добился и хотел бы видеть сына таким же.

Илона, вопреки своему обыкновению, Вадима защищать не стала, а, наоборот, подлила масла в огонь: нельзя принимать подарки, которые к чему-то обязывают, слишком дорогие и незаслуженные (при этих словах она выразительно посмотрела на мужа).

Вадим вскипел. Не столько потому, что понял – машина уплывает назад за американские горизонты, сколько от неадекватности наскока на него со стороны родителей в ответ на простой вопрос.

Неожиданно для самого себя Вадим выдал:

– Убедили. Каждый принимает решения сам, исходя из своего видения мира. Я прав?

– Прав, – поддержала наивная мама, не привыкшая пока к умению сына обращать в свою пользу каждое произнесенное слово.

– Ну, тогда вот что я вам скажу. – Вадим разозлился на самом деле, но в еще большей степени поднимал градус конфликта. – Обещаю: если вы не принимаете подарок, я покупаю мотоцикл. Точка!

Он быстро сбежал с террасы, завел мопед, для пущей убедительности погазовал несколько минут и рванул в Малаховку.

Когда он вернулся поздно вечером (между прочим, затемно), родители дозрели.

Сначала, естественно, Вадиму пришлось выслушать короткую лекцию о недопустимости для интеллигентного человека предъявлять родителям ультиматумы и предъявлять подобным тоном. На всякий случай, не зная, что последует дальше, Вадим выслушал нравоучения смиренно и даже согласился, что, возможно, с формой он погорячился.

Перешли к сути. Подарок решили принять. Но не как подарок. Две трети суммы тете Оле вернет отец, одну треть – Вадим. Соответственно, 20 дней в месяц машиной пользуется Михаил Леонидович, остальные – Вадим. Срок возврата денег – 2 года.

Вадим понял: большего не добиться. Да, собственно, это была абсолютная победа. Ждать машину в очереди можно до старости. И то при условии, что профком его в эту очередь запишет. А тут – машину можно пойти и купить хоть завтра. Для имеющих «берёзовые» чеки дефицита не существовало. Кроме того, машина наверняка будет в экспортном исполнении, а для заграницы у нас делают не как для своих. Деньги же придется отдавать, исходя из госцены, то есть минимум в два раза меньшие, чем пришлось бы потратить в Южном порту, реши он купить новую машину с рук.

Вадим сказал: «Принято!»

Через неделю поехали выбирать машину. Взяли с собой Женю Копцева, приятеля Осиповых-старших. Обладатель новеньких «Жигулей», а до того 21-й «Волги», а до того 408-го «Москвича», он считался среди друзей автомобильным экспертом.

Женя посоветовал купить «Москвич». «Жигули» и дороже, и сложнее в ремонте. К тому же запчасти для «Москвича» можно достать в гараже любого предприятия, а вот для «Жигулей» – только в магазине. А это – дефицит по определению.

Так у Осиповых появился 412-й «Москвич».

Знали бы они, сколько будущих семейных скандалов привезла им эта железяка с четырьмя колесами! Михаил Леонидович с Вадимом никогда не смогут мирно договориться, кто в какой день будет пользоваться машиной. Каждый станет доказывать, что ему она нужнее! Илона, традиционная миротворица, проклянет тот день, когда дала согласие на чертову покупку.

Тетя же Оля, счастливая оттого, что материализовала свою благодарность, деньги так и не возьмет. В первый раз ей попытаются их всучить через три месяца – она увернется. Еще раз совершат попытку через полгода, сумма соберется солидная. Одержав победу в первый раз, во второй тетя Оля, уверенная в успехе, откажется категорически и пригрозит, что никогда не появится в доме Осиповых, если ей еще раз скажут про возврат долга.

Женя пригнал машину на дачу в Кратово. Прав ни у Михаила Леонидовича, ни у Вадима не было, и раньше, чем через три месяца, появиться они не могли никоим образом. Да и ездить стоило начинать по весне. Поэтому решили так – до сентября «Москвич» простоит на даче (Елена Осиповна не возражала), а на зиму Михаил Леонидович поставит ее во дворе Жуковского хлебозавода, где он подпольно подрабатывал юрисконсультом.

Вадим по нескольку раз на день открывал машину, садился, заводил, дергал ручки, включал-выключал фары.

Через пару дней привез в Кратово на мопеде бледную от напряжения Лену, которая так и не привыкла к «этой тарахтелке». Посадил ее на пассажирское место «Москвича» и, дрожа от страха, поехал к воротам. Слава богу, это было по прямой.

Доехав до ворот, Вадим стал сдавать задним ходом. О том, чтобы выехать на тихонькую дачную улочку, там развернуться и заехать обратно по-человечески, не могло быть и речи. Вадим боялся машины до судорог.

Когда «Москвич» наконец оказался в первоначальном положении, мокрый от пота Вадим с гордостью взглянул на Лену. Она смотрела на него, как на героя, Геракла, бога-олимпийца. Такое мог сделать только он, ее любимый Вадик. Какого черта она обещала маме не выходить замуж до осени?!

Как-то раз Вадим остался ночевать в Малаховке. Было это уже в конце лета, когда к его чуть ли не постоянному присутствию на даче Баковых попривыкли и, можно сказать, с фактом этим смирились. Все, но не Ленина бабушка.

Завоевать симпатии этой женщины считалось практически невозможным. Во всяком случае, Наталии Васильевне так и не удалось за двадцать лет жизни со свекровью.

Елизавета Имануиловна (именно так – через «и» и с одним «м»), родившаяся в глухом татарском селе, была домашним ханом Батыем. Каким образом получила она такое нетатарское отчество, для всей семьи оставалось загадкой и темой беззлобных шуток. Разумеется, в отсутствие их объекта.

Ее муж – Ленин дедушка Илья Иосифович был родом из Варшавы. Закончил гимназию, выучил 12 языков и всю жизнь проработал газетным переводчиком. Конечно, пописывал и сам, но больше любил переводить и делать обзоры зарубежных публикаций.

В 1937 году что-то не то он перевел или что-то не так «обозрел», но донос на него написали. Почему его не посадили, так и осталось непонятным. Без работы, конечно, он остался.

Старые друзья и знакомые, завидев его на Арбате, где с середины 20-х Баковы жили в коммуналке над «Зоомагазином», быстро переходили на другую сторону улицы. Но нашлись добрые люди, и до самой войны, когда он ушел добровольцем на фронт, давали ему возможность подрабатывать «негром». То есть он переводил, писал, а они публиковали под своим именем. Гонорар же отдавали Илье Иосифовичу, давая тем самым возможность кормить семью.

На фронт ушли и старший сын Елизаветы Имануиловны, и муж. Слава богу, Илью Иосифовича, из-за слабого зрения, на передовую не отправили, а определили служить фронтовым корреспондентом «Красной звезды».

Но еще до этого, в июле 41-го, случилось событие, навсегда изменившее характер бабы Лизы, как, естественно, звала Елизавету Имануиловну Лена. С младшим сыном, годовалым Эдичкой, отдыхала она с начала лета у родственников мужа в Белоруссии. Фашисты пришли так быстро, что эвакуироваться не успели. Село, где гостевала Елизавета Имануиловна, заняли румынские войска. Стали сгонять евреев к сараю. Елизавета Имануиловна попробовала запротестовать. Румынский офицер, пьяный и мучающийся от головной боли и жары, схватил Эдичку за ноги и с размаху ударил его головой о дерево. Что было дальше, Елизавета Имануиловна не помнила. Рассказали ей, что офицер, увидев размозженную голову ребенка, моментально протрезвел, приказ сгонять евреев отменил и дал им час разбежаться из деревни.

Сама же Елизавета Имануиловна пришла в себя неделю спустя.

Вспоминать эту историю в семье было нельзя. Лена услышала ее от мамы, когда спросила, почему на 9 Мая бабе Лизе приходит столько поздравительных открыток со всех концов Союза, а иногда, если доходили, то и из Израиля, Австралии и США.

В любом случае, Елизавета Имануиловна командовала домом сурово, невестку не приняла. На Вадима теперь смотрела как на явление временное и неприятное.

Однако все изменилось именно в тот раз, когда Вадим остался ночевать.

По привычке он проснулся ни свет ни заря, когда все еще спали, тихо спустился вниз на кухню сварить себе кофе.

Выпил кофе, выкурил сигарету, а чем заняться дальше – не знает. И тут – нашлось. На плите стояла кастрюля с нечищеной картошкой. Явно заготовленная работа на утро. От нечего делать Вадим всю картошку перечистил.

Зайдя на кухню, Елизавета Имануиловна увидела, что картошка-то – вся чищенная. Она стала изумленно озираться по сторонам. Но ни Наталия Васильевна, ни еще спящая Лена подозрений не вызвали. Поняв, что, кроме Вадима, этого сделать никто не мог – ни ее муж, ни сын даже не рассматривались в качестве потенциальных картофелечистилыциков, Елизавета Имануиловна решила все-таки уточнить.

– Вадим – это вы?

– Что я? – Вадим реально побаивался старушку.

– Вы почистили картошку? – Угрозы в голосе не было, но и ласки тоже.

– Я. А что, что-то не так?

– «Не так» только то, что вы до сих пор с Леной не поженились! – неожиданно и для себя, и для Вадима брякнула бабушка-Батый.

– Так я бы рад. Наталия Васильевна до осени запретила.

Знал бы Вадим, какой разнос получила невестка, не успела за ним закрыться калитка, никогда бы не удивлялся, почему теща так его недолюбливала многие годы.

Ответный ход Лены не заставил себя долго ждать. Через неделю она осталась ночевать в Кратово. Михаил Леонидович накануне привез из своего гастронома баранью ногу – дефицит из дефицитов. Пожалуй, сравниться с ним мог только говяжий язык.

Бабушка Эльза и Илона стали обсуждать, как приготовить мясо.

Тут Вадим решил Лену подначить:

– Может, ты займешься? А то женюсь и выяснится, что ты готовить не умеешь.

Лена завелась с пол-оборота.

– Легко! Я классно баранину готовлю!

Истина заключалась в том, что сама она баранину никогда не готовила. Но вот как баба Лиза это делает, видела не единожды.

Баранина по-татарски получилась изумительной. Даже Михаил Леонидович, большой любитель вкусно и хорошо покушать, избалованный кулинарными изысками жены и тещи, причмокивал от восторга.

Илона была просто счастлива – ее будущая невестка не только умница и красавица, но, оказывается, еще и хорошо готовит. Что лучше можно пожелать для сына?

Наконец наступила осень.

После памятного разговора со свекровью Наталия Васильевна смирилась. Бороться было бесполезно. Мужу Вадим нравился своим трудолюбием – вечерний институт и две работы, свекрови – хозяйственностью («Мужчина, а даже картошку чистить умеет!»), свекру – начитанностью и умением поговорить на любые темы. О Ленке и вообще речь не шла – она была влюблена по уши.

Лена сообщила Вадиму, что мама согласна.

Вадим решил, что свадьба должна состояться ровно через 10 месяцев со дня знакомства, то есть 25 ноября.

Приехали в ЗАГС подавать заявления, но выяснилось, что на 25-е все время уже расписано. И это за два с половиной месяца!

Лена успокаивала:

– Ну не принципиально, распишемся в другой день. Хотя, конечно, жалко, идея была красивая.

– Знаешь, – Вадим что-то судорожно соображал, – нам по жизни еще многое преодолевать предстоит. Я суеверный, раз уступим, потом всегда уступать будем. Подожди-ка меня на улице.

Оставив Лену дышать свежим воздухом, Вадим отправился к ЗАГСовскому начальству. Ни уговоры, ни обещание бутылки шампанского и коробки конфет не помогли. Тогда Вадим попросил только об одном одолжении – дать ему телефоны двух-трех пар «брачующихся» в этот день.

Заведующая ЗАГСом не спросила, зачем Вадиму их телефоны. Ее заинтересовало, почему они не хотят расписаться во Дворце бракосочетания?

– Нам не нужна помпа. Это наш праздник, для себя.

Дама посмотрела на Вадима уважительно и позволила переписать телефоны из заявлений на регистрацию. Прямо из ее кабинета Вадим набрал первый номер. Объяснил суть просьбы: «Можно мы распишемся сразу после вас? На регистрацию каждого брака отводится полчаса. Вам 25 минут, нам – 5. Согласны?»

Вадиму явно повезло. Уже получив согласие, он внимательно просмотрел заявления этих милых людей. Им обоим было за сорок, и каждому предстоял второй брак. Скорее всего, для них это будет просто регистрация. А для Вадима с Леной – свадьба.

Родители Лены и Вадима распланировали будущее торжество в малейших деталях. Когда на большой семейный совет вызвали детей, план старшего поколения те отвергли полностью. Свадьбу решено было отмечать дома, кроме бабушек, дедушки и самих родителей – никого из родственников не звать. Друзей Лены и Вадима – только самых близких, не больше, чем по шесть человек. А вот потом, отдельно, устроить праздник у Лениных родителей для тех, кого они пожелают позвать, и спустя неделю то же повторить у родителей Вадима. Дальше в два-три приема, но опять-таки дома, устроить пир для широкого круга друзей Вадима и Лены.

Илона Соломоновна при этом посмотрела на свои руки. Ленина мама перехватила ее взгляд, поняла, что та прикидывает объем готовки, и не очень искренне заверила, – она обязательно поможет.

Лена настояла – никаких машин с куколками, мишками и ленточками, никакой толпы. А Вадим, собственно, и не спорил. Вместе со свидетелями, Димой и Аней, в ЗАГС поехали на троллейбусе. Димка всю дорогу делился с входившими-выходившими информацией о том, что везет друзей под «коммунистический венец». Пассажиры серьезно поздравляли нетипичных жениха и невесту.

Когда расписались, Вадим с Леной выскочили на улицу и, взявшись за руки, направились в сторону дома, не обращая внимания на моросивший дождь со снегом.

– Недалеко – километров пять, – прикинул Вадим. Лена рассмеялась и ответила:

– Надеюсь, нам намного дальше!

Через год родилась дочь.

Денег не хватало категорически. Отец каждую сессию безропотно отсчитывал Вадиму заработанные им на экзаменах купюры, каждый раз вспоминая свою наивность – троечники в школе очень часто становятся в институте отличниками.

Однако Михаил Леонидович был доволен. Вадим продолжал его удивлять. Он вкалывал как проклятый и в институте, и на работе. Помимо Московского пищекомбината, Вадим теперь имел два совместительства. Одно официальное – Мытищинский хлебокомбинат, и второе, естественно, нелегальное, где Вадима оформили ночным сторожем, хотя работал юрисконсультом, – Раменский маслозавод.

Как-то Вадим при отце разбирал свой портфель, и Михаил Леонидович с удивлением увидел, как сын вынимает будильник

– А это что?

– Не поверишь, батя, будильник!

– Не идиотничай! Зачем тебе будильник в портфеле? – недоумевал отец.

– Понимаешь, – Вадим уже не улыбался, – я абсолютно не высыпаюсь. Ну что у меня остается на сон? Пять-шесть часов в лучшем случае. Так я, когда в электричку сажусь, ставлю будильник Если в Мытищи – на двадцать пять минут, а если в Раменское – на сорок пять. Будильник звонит, я просыпаюсь и выскакиваю. Пока добираюсь до места, прихожу в себя.

– А если не зазвонит? – Михаил Леонидович вдруг понял, что его Вадюшка стал серьезным мужиком. Когда это произошло? Кем было заложено? Вроде ни он, ни Ил она Вадима не учили такой требовательности к себе, такой ответственности. Сам Михаил Леонидович считал себя эпикурейцем, любил жить легко, беззаботно. Правда, не был бездельником. Однако…

– Было уже. Однажды то ли не зазвонил, то ли я не услышал. Короче, до Голутвина проспал. Меня там машинисты будили, а то в депо уехал бы.

Ближе к концу пятого курса Вадима в жизни Михаила Леонидовича выпал очень счастливый день.

Придя в арбитраж к новому, не знакомому ему госарбитру, Михаил Леонидович услышал:

– А вы не отец Осипова? Ну, этого молодого гения и нахала… О нем у нас столько говорят…

Слово «нахал» в таком контексте Осипов-старший воспринял как комплимент. Но главное заключалось в другом. Уже не Вадима спрашивали, «не сын ли он знаменитого Осипова», а у «знаменитого Осипова» выясняли – не отец ли он Вадима.

Вечером, когда на кухонном столе вроде без повода появилась бутылка «Киндзмараули», Илона удивилась:

– Что-то мы зачастили. Пяти лет не прошло, а мы опять вдвоем выпиваем.

Но, узнав причину, согласилась с ее вескостью и стала успокаивать мужа, что расстраиваться здесь нечего. Учитель должен быть счастлив, когда ученик превосходит его.

Отец не стал объяснять, что в утешениях не нуждается. Грустно, конечно, когда понимаешь: мечты не осталось. И даже тот факт, что не осталось мечты не потому, что не сбылась, а как раз наоборот, на настроение не влияет.

После сдачи госэкзаменов, получив от отца очередную и последнюю порцию «материального стимулирования», Вадим взял счеты, на которых они с отцом рассчитывали размеры штрафных санкций контрагентам своих предприятий (арифмометр в доме не прижился, а калькуляторы продавались только в «Березке»), и посчитал, во что обошлась родителям его учеба. Одна тысяча пятьсот семьдесят четыре рубля. За все пять лет – ни одной двойки или тройки, две четверки, все остальное – пятерки.

На случай поступления в аспирантуру, куда Вадима рекомендовали как краснодипломника, заключили новый договор. Принцип – тот же, тариф удваивался. Никогда Михаил Леонидович и в самых смелых мечтах не мог допустить мысли, что его сын станет кандидатом наук. А деньги – деньги пустое, так, игра… Больше Вадим не нуждался в реальном стимулировании.

В стимулировании – да. А вот в деньгах нуждался. И очень. Как ни странно, дополнительные трудности в этом вопросе создали Баковы. Несколько лет назад, еще до знакомства Лены с Вадимом, их семья решила разобраться с квартирным вопросом.

В свое время Владимиру Ильичу удалось, используя свое «правдинское» положение, вступить в кооператив. На текущий момент за него расплатились. Но Наталию Васильевну квартира не устраивала. Жить в «хрущевке» на «Молодежной» для нее, жены «правдиста», было непрестижно. Поскольку Володю этот вопрос совсем не волновал, «заход» пошел с другого бока. Дочь когда-нибудь выйдет замуж, и где она будет жить?

Этот аргумент подействовал на Владимира Ильича быстро, – всего за каких-то два года капанья на мужнины мозги. С помощью главного редактора «Правды» В. Бакову, семье которого по жилищным нормам площади вполне хватало, в порядке исключения разрешили вступить в новый кооператив, возводивший дом на Красноармейской улице. А это, что немаловажно, в районе метро «Аэропорт». Ведь именно там, на улице Черняховского, стояли три кооперативных дома Союза писателей. Пусть не в одном из них, но совсем рядом – это статусно. Наталия Васильевна желаемое получила.

Как раз к моменту окончания Вадимом института в квартиру можно было въезжать. Продавать старую Баковы не стали, – оставили ее молодым.

Но новорожденная дочка потребовала постоянной помощи родителей Вадима (Ленины отстранились от этой заботы сразу и навсегда). Значит, молодым необходимо жить рядом, у метро «Проспект Вернадского».

Вариант обмена подыскали относительно быстро, за полгода. Но ремонт! Это ж немалые деньги. О покупке новой мебели никто не заикался, но обои, плитку, порванный линолеум на кухне надо менять…

Вадим залез в долги, и теперь пришло время начинать их отдавать. Не так уж много, тысячу рублей. Но это была его зарплата за 7 месяцев. Так что для Осиповых-младших – много. И даже очень!

Обучение в аспирантуре могло помочь в решении и этой проблемы….