Комедия дель арте

СЦЕНА ШЕСТАЯ, из которой не ясно, кто скрывает, а кто открывает свое истинное лицо

Мы попиваем шампанское, а Мурка листает меню. Чело ее пасмурно.

— Ты чего, Мур? — спрашиваем мы. — Чего хочешь?

— Макарон! — бодро отвечает Мурка.

Заявление смелое. Дело в том, что в этом «Флориане» подают дикое количество изысканных десертов, жуткое количество изысканных сортов кофе и кошмарное количество изысканных напитков. Есть даже ликер «Бенвенуто Челлини», настоянный на виноградных косточках, который подают в серебряной рюмочке с чеканным профилем маэстро на покрытом благородной патиной боку. И — никаких макарон, котлет и мясных кулебяк с жареным луком! Но ведь Мурке пора худеть, поэтому мы предлагаем ей спуститься к набережной и выбрать какой-нибудь ресторанчик подешевле.

Мы бредем к набережной. В голове — туман. В ногах — заплетение. Вот интересный факт: если выпить на голодный желудок, то ударяет почему-то в диаметрально противоположные желудку части тела — ноги и голову. Считается, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Это значит, что сердце и желудок находятся у него примерно в одном месте. Можно также предположить, что мужчина внутри себя совершенно неразнообразен. Он состоит из однородного вещества, из которого вылеплены все его внутренние органы. Поэтому и пьянеет медленнее женщины. Ему что желудок, что сердце, что голова, что ноги — один черт. Совершенно другая картина наблюдается в женском организме. У женщины части тела разбросаны в хаотическом беспорядке и находятся в постоянном разброде и шатании. Поэтому в голову женщине приходят самые неожиданные мысли, а ноги заводят ее в самые неожиданные места.

На набережной светит солнышко. Гондольеры, проплывая мимо на своих черных лаковых пирогах, машут нам веслами и салютуют соломенными шляпами с красными ленточками. Туристы, жмурясь, поедают лакричное мороженое — жуткую гадость. С речного трамвайчика вапаретто сходит группа американцев, среди которых я замечаю унылую фигуру американского цыпленка из нашего отеля. Обида с новой силой вспыхивает в моем сердце. Мурка наворачивает макароны. Потом берет еще одну порцию и тоже наворачивает. Так она наворачивает довольно долго, а между тем у нас куча дел. Самое главное из них — купить маски к предстоящему маскараду.

Что вам сказать про покупку масок? Дело это может быть очень веселым и завлекательным, а может — унылым и занудливым. Угадайте, какой вариант был у нас? Масок в Венеции много. Масок в Венеции больше, чем местных жителей и туристов, вместе взятых. Кажется, что выбрать из этого изобилия что-то более или менее подходящее по цене и приемлемое по содержанию невозможно. Однако это не так. При ближайшем рассмотрении оказывается, что все венецианские маски сконструированы по двум-трем клише и раскрашены в два-три цвета. Выбирать тут практически не из чего. Можно выбрать магазинчик — от очень дорогого до просто дорогого. Мы выбираем лавочку на каком-то отдаленном, довольно запущенном грязноватом канале. У входа стоит чучело Казановы — черный плащ, черная треугольная шляпа, черная полумаска. Мурка просовывает руку в пустой рукав плаща, кладет голову на деревянное плечо и требует, чтобы ее немедленно сфотографировали. Мы покорно фотографируем. Входим в магазин.

— Ах! — говорит Мышка. — Какой ассортимент! Давайте, девочки, не спешить. Будем выбирать обстоятельно. Главное, смотрите с изнаночной стороны, чтобы не было дефектов.

— Черт! — бормочет Мурка и больно бьет меня в бок. — Зачем мы ее взяли! Лучше бы сидела в гостинице!

Тут надо сказать, что Мышкина хозяйственная жилка проявляется иной раз в редком, патологическом занудстве. Например, Мышка выбирает йогурты. Вернее, так. Мышка выбирает йогурт. Потому что больше одного йогурта зараз по причине вечного безденежья Мышка себе позволить не может. Этот бедный ни в чем не повинный йогурт должен соответствовать высоким Мышкиным требованиям. Этот йогурт должен быть идеальным. Но этих самых железных требований йогурт не всегда выдерживает и морально разлагается прямо после доставки домой. Потому что, как уже было сказано выше, финансовое положение Мышки оставляет желать лучшего, и ей частенько приходится брать просроченный йогурт. Однако требований это обстоятельство не снижает. Выбирая йогурт — как, впрочем, и сметану, и масло, и печенье, — Мышка долго вертит пачку в руках и внимательно вчитывается в надписи на этикетке. Ее пытливый ум интересует буквально все: цена, вес, сорт, количество жиров и углеводов, срок годности, вкусовые добавки, консерванты и предупреждение фирмы-изготовителя об ответственности потребителя в случае неправильного использования товара. А также: расположение тонких и толстых палочек на штрихкоде, который ни один нормальный человек прочесть не может, да и не пытается. Ни один, кроме нашей Мышки. Мышка читает штрихкоды с упоением, посвящая этому занятию лучшие часы досуга. Четкий, хорошо пропечатанный штрихкод — большая личная радость для Мышки. Читая штрихкод, Мышка смеется, печалится, недоумевает, гневается и иногда даже грозит кому-то маленьким кулачком. Чтение штрихкодов для нее — неизъяснимый источник наслаждения.

Мы с Муркой только хлопаем глазами при виде этого зрелища. Объяснить эту особенность Мышкиной натуры можно только одним способом. В ее крови уживается целый коллектив национальностей. Русская, еврейская и — что самое главное! — немецкая. У нее какая-то двоюродная бабушка вышла замуж за немца, и это сильно изменило кровеносный состав семьи. Время от времени одни гены берут верх над другими, и Мышка становится невыносима. Так вот, когда в ней бурлит немец, она начинает изводить окружающих по поводу срока годности йогуртов, качества помола кофе и кухонных тряпок. Тряпки эти после каждой протирки стола следует стирать с мылом, складывать вчетверо и вешать на специально приспособленные крючки. И — попробуй ошибись! Бездумное шатание по магазинам в такие дни становится экспериментом на выживание. Она заглядывает под подкладки пальто и ощупывает каждый миллиметр швов. Ищет изъяны. «Немчура проклятая!» — шипим мы с Муркой. Но сделать ничего не можем. Однажды в один из своих немецких заскоков Мышка полтора часа заглаживала стрелки на сатиновых трусах Джигита. Что после этого скажешь?

В магазин масок мы заходим с трепетом душевным. Мышка бросается на груду масок и зарывается в нее с головой. Наружу рвется только слабое похрюкивание и сладострастные стоны. Наконец она выныривает с маской в руках.

— Вот, девочки! — И горделиво поднимает маску над головой. — Прекрасный вырез глаз! Края идеально заполированы!

— Мышь, — говорим мы, — это детская маска. Тебе не налезет.

— Да, действительно, — удивляется Мышка и ныряет обратно.

Минут через десять ее голова снова появляется на поверхности.

— Вот, девочки! — говорит она. — Идеальное наложение краски. Я не заметила ни одного наплыва!

— Мышь, — говорим мы, — это не маска. Это заготовка. Она вообще не покрашена.

— Да, действительно! — удивляется Мышка и ныряет обратно.

Минут через пятнадцать ее голова снова появляется на поверхности. За это время мы успеваем подружиться с хозяйкой магазина и выпить по чашечке кофе.

— Вот, девочки! — говорит Мышка. — Чудные кружева. Все узелки плетения одинаковой величины. Посмотрите, какая великолепная идея — оформить маску кружевами!

— Мышь, — говорим мы, — это кружевной воротничок. Там маски вообще нет.

— Да, действительно! — удивляется Мышка. — А я думала, она случайно отклеилась. — И ныряет обратно.

Минут через двадцать ее голова снова появляется на поверхности. Тем временем хозяйка магазина заканчивает рассказывать нам историю своей жизни. В руках у Мышки жуткая кривая маска, раскрашенная в багровые и зеленые тона.

— Какая прелесть! — вздыхает она, любуясь на свою маску. — Посмотрите на эту колористику!

— Только через мой труп! — в грубой форме отрезает Мурка.

— Тогда эта. — И Мышка извлекает на свет розовое чучело в голубых трупных пятнах.

— Я немедленно покидаю эту страну! — заявляет Мурка с отнюдь не дипломатической непреклонностью.

— Да? — удивляется Мышка и покачивает на руках обе маски, как будто собирается покупать их на вес. — А мне нравится. Может, все-таки эту… — И она поворачивается к багровой. — Или эту… — И она поворачивается к трупной. — Нет, лучше все же эту… — И она поворачивается к багровой.

Длиться это может часами.

— И масочки кровавые в глазах, — бормочет Мурка, твердым шагом подходит к Мышке, выхватывает у нее маски и выставляет ее за дверь.

— Ну что, Мопс, — поворачивается она ко мне. — Спрячем наши истинные лица?

— Может, наоборот, покажем?

Мурка кивает. Через пять минут у нас в руках: маска Пьеро и длинный белый шелковый балахон с мохнатыми помпонами вместо пуговиц для Мышки, маска Пиноккио с длиннющим острым носом, полосатый колпачок с кисточкой, полосатые гольфы и коротенькие штанишки для Мурки и маска Коломбины, декорированная платьицем с пышной клетчатой юбочкой и бубенцами — для меня.

Мы возвращаемся в гостиницу и переодеваемся в карнавальные костюмы. Пора ехать на маскарад. Чиполлино за стойкой нет, и это наводит меня на мысли о неудавшейся личной жизни. «Вот возьму и познакомлюсь с каким-нибудь итальянцем!» — мстительно думаю я, как будто Чиполлино узбек или по крайней мере представитель малых народов Севера. О, как несвоевременны были эти мысли! Как пагубны! Как тлетворны!

Мы хватаем такси и едем в бар, название которого Челентано написал Мурке на бумажке. Бар находится на окраине города, в грязноватом подвале. Ничего хорошего от такого заведения ждать не приходится. Я и не жду. Детина в драных джинсах проверяет на входе наши пригласительные билеты. На меня он смотрит с какой-то странной ласковой улыбкой и, кажется, даже хочет погладить по плечу. Я уворачиваюсь от его лапищи, и по щербатой лестнице мы спускаемся вниз.

Внизу полно народу. В воздухе стоит какой-то странный запах. У меня начинает болеть голова. Мышку тошнит, о чем она сообщает мне полузадушенным голосом из-под маски. Я не вижу ее лица, но готова поклясться, что оно отливает трупной голубизной, как полюбившаяся ей маска, оставленная в магазине. Мурка скачет рядом. Она высматривает Челентано. Вот он появляется и увлекает ее за собой в глубь подвала. Мурка млеет. «Как хорош!» — шепчет она нам, прежде чем испариться. Лично мне кажется, что Челентано сильно смахивает на манекен из магазина мужской одежды. Но свое мнение я предпочитаю держать при себе.

Чья-то рука ложится на мое плечо. Я оборачиваюсь. В черной полумаске и черном плаще передо мной стоит дивное видение. Видение тянет меня за руку в сторону барной стойки.

— Иди к Муре! — сквозь зубы шепчу я Мыши.

— Убьет! — так же сквозь зубы отвечает мне Мышь.

— Пристройся сзади и попытайся остаться незаметной! — скрежещу я.

Мышь отваливает. Видение все настойчивей тянет меня за собой. От него исходит нежный, чуть женственный аромат. Я знаю этот аромат. Так пахнут одни духи от Черрути. Они мне очень нравятся.

Черрути сажает меня на высокий стул у стойки и заказывает коктейли.

— Кара! — говорит он, что в переводе с итальянского означает «дорогая!», и берет меня за руку.

Неужели даже под маской он разглядел мою неземную красоту?

Между тем Черрути вынимает у меня из рук бокал с коктейлем, поднимает со стула и ведет танцевать. Движения его воздушны, прикосновения легки. Черрути нежно вынимает у меня из рук сумочку и оглядывается, как бы в раздумье, куда бы ее пристроить, чтобы освободить мне руки. Ничего не придумав, он отдает сумочку обратно и спрашивает:

— Здесь или дома?

Я совершенно теряюсь. Что значит: здесь или дома? Или мне послышалось? Может, я неправильно перевела? Я пожимаю плечами. Мол, как хочешь, дорогой.

— Дома, — решает Черрути и увлекает меня к выходу.

На этот раз я перевела совершенно точно. Ведь «коза» по-итальянски дом, правда? Я оборачиваюсь, чтобы подать девицам знак. В том смысле, чтобы не ждали к завтраку. Мурка танцует с Челентано, положив мордаху ему на плечо. Мышка уныло топчется сзади, волоча по полу рукава своего белого балахона. Мы с Черрути выходим в ночь. Вот он — вот он, тот счастливый случай, подвернувшийся мне, чтобы я смогла отомстить Чиполлино за порушенные надежды!

Мы идем по темной улице. Черрути сосредоточен и даже несколько хмур. Я спотыкаюсь на картонных каблучках. Черрути подхватывает меня под локоть и что-то быстро произносит. Что — я не понимаю, но по интонации догадываюсь, что он предлагает мне снять маску для беспрепятственного прохождения дистанции до этой самой «козы». Я пытаюсь снять маску, но какая-то тесемочка зацепилась за какую-то завязочку, и узелок затянулся. Я дергаю за тесемочку, но узелок затягивается еще туже. Черрути подходит ко мне, поворачивает спиной, развязывает узелок и снимает маску.

— Спасибо! — говорю я на чистом русском языке и оборачиваюсь.

Черрути смотрит на меня. Глаза его расширяются. Рот раскрывается. Он шмякает губой о губу, как обалдевшая рыбина, и вдруг издает странный жалобный звук.

— А! — вякает Черрути. И еще раз: — А-а-а!

Впечатление такое, будто он пробует голос перед оперной арией. Потом Черрути несколько осваивается с ситуацией и голос его крепнет.

— А-а-а-а-а! — орет он. И звук этот полон ужаса.

Тут я тоже пугаюсь. Неужели у меня что-то с лицом? Что-то страшное? Я судорожно ощупываю нос и щеки. Вроде все в порядке.

— А-а-а-а! — орет Черрути.

Наконец он замолкает.

— Ну что ты? Чего орешь? — ласково спрашиваю я. Мама учила меня не раздражать сумасшедших.

Черрути с трудом переводит дыхание.

— Кто ты? — тихо спрашивает он.

Ей-богу, странный вопрос. Что он ожидает услышать? Мою автобиографию? Должность? Социальное положение? Гражданское состояние?

— Я Мопси, — просто отвечаю я.

— Моп-си… — повторяет он по слогам. — Мопси — это что?

— Мопси — это я, — еще ласковей говорю я.

Дать ему подробные объяснения я не в состоянии — нет у меня такого запаса иностранных слов. После краткого раздумья я лезу в сумочку за русско-итальянским разговорником. Тут Черрути ведет себя еще более странно. Он бросается на меня с тигриной прытью и выхватывает сумочку из рук.

— Нет! — кричит он. — Я сам! — И срывает с моей сумочки замок.

Я пытаюсь протестовать. Что, честное слово, за безобразие такое! Это все-таки моя сумка! Но Черрути, видимо, считает иначе. Он опрокидывает сумочку и вытряхивает вещи прямо на землю. Моя чудная пудреница от Живанши прыскает на булыжник зеркальной россыпью. Черрути роется в сумке. Наконец останавливается, поднимает голову и медленно подходит ко мне.

— Где? — грозно спрашивает он и сует раскрытую сумку мне под нос. — Где товар?

— Какой товар? Вермишель? Рис? Шерстяные носки? Мормышки?

Я со всей доступной мне вежливостью объясняю Черрути, что никакого товара у меня нет, но если надо сбегать чего-нибудь купить, то я готова, лишь бы не оставаться с ним наедине. Черрути не внемлет. Он хватается за голову и пытается лишить ее волосяного покрова. Он вздыхает, охает, ахает, стонет и скрипит зубами. Потом задумывается.

— Ты — вместо Лауры, — не спрашивает, а констатирует он. — Где товар?

— Я не знаю Лауры, — с трудом подбирая слова, говорю я.

— Почему в этом костюме? — спрашивает Черрути.

— В магазине купила, — честно отвечаю я.

— Раз в костюме, значит, вместо Лауры, — резюмирует Черрути, но тут его взгляд падает вниз, где в грязи и пыли валяются мои вещи. Он наклоняется, подбирает мой паспорт, раскрывает и начинает разглядывать. — Так ты — русская? — В голосе его слышно такое изумление, будто в паспорте написано, что я прилетела с Марса.

— Ну, не совсем, — опять же честно отвечаю я. — Я еще немножко еврейка, по бабушке у меня чуть-чуть польской крови, а по прадедушке — литовской. Но в целом я, безусловно, русская.

— Мама миа! — шепчет он. — Что же мне с тобой делать?

— Я бы выпила чаю, съела бутерброд и легла спать, — еще честнее отвечаю я.

Черрути берет меня за руку и тащит за собой. Мы входим в темный подъезд и по обшарпанной лестнице поднимаемся на последний этаж. Черрути открывает дверь и вталкивает меня в квартиру. Впрочем, квартирой это можно назвать условно. В огромной грязной комнате стоят: деревянный стол, несколько стульев и две кровати. На кроватях навалены разноцветные одеяла. Черрути толкает меня на стул, исчезает и через пять минут появляется с чаем и бутербродами.

— Ешь! — говорит он и вытаскивает бутылку кьянти. — Хочешь?

Я мотаю головой. Черрути садится напротив, наливает в стакан кьянти и насыпает какой-то белый порошок.

— А это? Хочешь? — и показывает на порошок.

Я опять мотаю головой.

— Руссо туристо, — с чувством собственного достоинства произношу я, — но морфинисто!

— Дура! — ласково говорит Черрути. (Нет, не дура! Кара! Вот что он говорит — кара! Очень похоже на дуру, поэтому я и перепутала.) — Кара! — ласково говорит Черрути. — Это не морфий, это ЛСД! Ложись спать! — И кивает на одну из кроватей.

Я собираюсь с духом, открываю рот и собираюсь спросить: а с кем, собственно, я буду спать на этой самой кровати? Но тут одеяла в углу начинают шевелиться. Из них высовывается голая волосатая нога, потом голая волосатая рука и голая грудь, тоже очень волосатая. Меховая рука почесывает меховую грудь. Наконец из-под одеяла появляется лицо, заросшее мехом по самые глаза. Я вскакиваю со стула.

— Там… — в испуге бормочу я и тычу пальцем в угол. — Там… Там человек!

Черрути обмякает. Лицо его идет странными разноцветными волнами. Я списываю это на влияние ЛСД. Каким-то похабным вихляющим движением Черрути встает и, покачивая бедрами, подходит к меховику. Наклоняется и влепляет ему безешку прямо в середину лицевого нерва, плотно оформленного бурым подшерстком.

— А это — мой Марио! — нежно поет Черрути и поглаживает чудище по груди. — Спи, дорогой! Мы сегодня не одни.

Он возвращается к столу и наливает себе еще кьянти. Там, за грязным деревянным столом на задворках самого красивого города мира, я узнала историю Черрути.

Порочным Черрути был не всегда. В детстве он считался просто ангелом. Хорошенький такой, смуглый, с глазками, как маслины. Но ангелы имеют обыкновение падать, причем расшибаются очень сильно. Наш Черрути не стал исключением. Тем более что родился он на Сицилии, и это обстоятельство повлияло на его дальнейшую жизнь самым пагубным образом. Дело в том, что на этой Сицилии в ходу была кровная месть, прямо как в какой-нибудь республике малого Закавказья. Если там кто кого убил, украл, изнасиловал или совершил другие противоправные действия, немедленно следовал ответный выстрел от безутешных родственников.

Наш Черрути был прекрасно осведомлен об обычаях своих соотечественников и ничего криминального в них не видел. Напротив, он был бы крайне удивлен, если бы кто-то нарушил эту славную традицию. И вот в семье Черрути случилась большая непредвиденная неприятность. В 1860 году один пылкий пастух по имени Лоренцо украл прапрабабку Черрути и обесчестил в непосредственной близости от задних конечностей овечьего вожака, в просторечии — барана. Прапрабабка расслабилась и тотчас залетела. Это обстоятельство не укрылось от сельской общественности, а так как у прапрабабки в активе имелось четыре брата громокипящего возраста, папа, два дяди и один дед, участь бедного Лоренцо была решена. Я уж не знаю, как они с ним расправились. Черрути рассказывал об этом в подробностях и даже со сладострастием, но я к тому времени уже сильно клевала носом. То ли они сбросили его со скалы, то ли привязали к тем самым конечностям того самого барана и пустили по горным тропам, то ли подстрелили, когда он, ни о чем не подозревая, гордый и прекрасный, взбирался по кряжистому утесу с кувшином вина и головкой овечьего сыра в руках…

Как бы то ни было, через месяц Лоренцо не было в живых, а бедную прапрабабку выдали замуж в отдаленную деревню за местного сапожника Джованни, который был не только глух (и потому не слышал сплетен местных кумушек относительно своей новоиспеченной невесты), не только слеп (и потому не видел ее интересного положения), но и вследствие постоянного соприкосновения с грубой сапожной кожей и дубильными веществами имел совершенно ороговевшие кончики пальцев и не мог этого интересного положения даже осязать. Вот такой счастливый случай.

Ровно через девять месяцев прапрабабка родила прабабку нашего Черрути. Но вот беда: Джованни, которого Черрути привык считать своим прапрадедом, на самом деле таковым не был. И все его многочисленные добропорядочные родственники тоже не имели никакого отношения к ребенку любвеобильной прапрабабки. А имел к ним отношение порочный Лоренцо, о котором в семье никогда не упоминали и о котором Черрути узнал чисто случайно, когда пошел в поликлинику проверять кровь и выяснил, что половина его крови неизвестно откуда взялась. Он стал трясти родственников и вытряс из них историю с Лоренцо. Тогда же он понял, что порочные гены Лоренцо взыграли через три поколения именно в нем, нашем милом Черрути. Можно сказать, что Черрути сменил ориентацию под воздействием кровной мести. Так причудливо отозвался в нем порок.

С годами он стал все сильнее ощущать, что обыкновенный секс не удовлетворяет его специальных потребностей. Была у него одна знакомая дама, с которой он частенько проводил досуг. Дама, надо сказать, неприятная во всех отношениях. К тому же, кроме невинного досуга, в местах скопления народа она требовала совместного времяпрепровождения с целью оказания друг другу интимных ласк. А Черрути был к этому не вполне готов. То есть готов, но в одноразовом порядке. Она же хотела перманентного множественного оргазма с укусами в разные части тела, а тело у нашего Черрути было хоть и мускулистое, но нежное. В детстве он перенес последовательно воспаление уха, горла и носа с глобальной лекарственной блокадой. И эта блокада вместе с воспалением по ошибке заблокировала ему все центры наслаждений. Поэтому вертикаль власти в его организме нарушилась. И начались там сплошные безобразия.

Окончательная беда случилась с Черрути в последний день июля, в 1 час 45 минут пополудни во дворе его собственного дома. Не успел он выйти из подъезда, как пчела укусила его прямо в левый глаз. Вскочил чирей, чего прежде с Черрути никогда не случалось, и сильно портил его красоту. А когда чирей опал, открылась крайне неприглядная картина: левый глаз Черрути приобрел оттенок нахального аквамарина. Вместе с голубым глазом на бедного котика обрушился весь дуализм природы и природа дуализма. Мир открылся Черрути во всей своей непредсказуемости и неблагонадежности. Бытие совершенно затмило сознание, и он никак не мог определить, что такое хорошо, а что такое плохо. Если черный глаз видел одно, то синий — в отместку — совсем другое. Иногда один глаз вообще отказывался видеть, как бы обидевшись и даже некоторым образом надувшись. Между глазами как бы разгорался скандал. Черрути эти глазные склоки совершенно выводили из себя. Он даже стал носить пиратскую повязку, но окрестные мальчишки задразнили. Повязку пришлось снять, и тогда Черрути придумал другой способ борьбы с действительностью: он стал подходить к предметам боком, вроде бы невзначай, быстренько рассматривая их каким-нибудь одним глазом, чтобы не нарушить целостность восприятия мира.

И вот однажды приснился Черрути ужасный сон. Снилось ему, что он пошел по шву. Будто ранним весенним утром он пытается встать с кровати, опускает ноги на пол и вдруг чувствует, как правая устремляется в ванную комнату, а левая — к открытому окну. Черрути испуганно поджимает ноги и укутывает их одеялом. И сидит, сжавшись в комок, на кровати, пока недремлющий брегет не дает гудок на работу. Тогда Черрути осторожно встает, смотрит вниз и видит чудовищную картину: рваный безобразный шов струится ровнехонько поперек его могучей груди, пересекает пупок, уходит в ложбину впалого живота — далее везде. Черрути бросается к зеркалу и кричит от ужаса: лицо его разграфлено точно таким же манером. Шов расползается на глазах и грозит превратиться в кровавую траншею.

Негнущимися пальцами из маминой рабочей шкатулки Черрути вытаскивает иглу с суровой нитью и штопает себя крупными неровными стежками. Потом надевает глухой костюм, заматывается шарфом, надвигает на глаза шляпу и низко опускает голову. Мелкими дробными шажками идет он по улице, чувствуя, как под костюмом лопаются суровые стежки и… тело его наконец распадается на две половинки. У каждого из двух Черрути одна рука, одна нога, одно ухо, один глаз и половинка носа. Однако скоро на гладкой стороне происходит внутреннее движение — и наружу с необычайной быстротой лезут недостающие конечности. И даже кусочек хвоста пытается выклюнуться из мягких мест, однако Черрути быстро прихлопывает мерзавца ладонью. Наскоро оправив гардероб, один из Черрути тут же бежит в ближайшее казино, а другой — в зал научной периодики библиотеки имени Данте.

Проснулся Черрути в холодном поту.

Итак, вырисовывалась престранная картина: порочные гены плюс ошибочная блокада плюс неприятная дама плюс укус пчелы плюс кошмарный сон создали предпосылки для одинакового развития левой и правой половинок мозга. А известно, что в человеческой голове одна половинка мозга руководит мужчинами, а другая — женщинами. Так вот, у нашего Черрути они руководили одновременно и равноправно. И стал Черрути замечать за собой всякие женские штучки. Ну, там, духи женские выбирает, на кухне возится, бельишко в магазине меряет с кружевцами, на мужиков заглядывается. Беда прямо. Потом женская половина стала потихоньку мужскую вытеснять. Скандалы закатывала. Зарплату требовала всю до копеечки. На помойку гоняла каждый день. «Погубил, — говорила, — мои лучшие годы, ирод проклятый!» А однажды поутру Черрути вдруг обнаружил себя в трусах и майке, прыгающим через столы и стулья. За ним по квартире гонялась со скалкой его женская половина. И, что характерно, норовила треснуть прямо по темечку. Хотел Черрути сбежать. А куда? От себя, как говорится, не убежишь. Когда же он перестал скакать и пришел в себя, в голову ему пришла здравая мысль. «Черт с ней, с женской половиной! — подумал он. — Придется смириться!» И смирился. Женская половинка со временем совсем обнаглела и заняла в его организме все лучшие места. А там и Марио появился. И обрел Черрути свое женское счастье.

Вот такую историю рассказал мне Черрути, попивая винцо. После нее я долго не могла уснуть, ворочаясь в углу на своих одеялах.