ГЛАВА 1 В класс пришла новая ученица

1959 год.

20 мая. Третий день, как умер папа. Врач показал осколок фашистского снаряда. Я знаю: папа был ранен в танке. Проклятая война!

31 августа. Попался на глаза дневник. Сколько прошло времени, а я ничего не записывал. Завтра в школу. Пойду с папиной военной сумкой. У меня остался папин орден Отечественной войны, гвардейский значок и полевые погоны с тремя звездочками.

Папа был ранен летом 1943 года под Корочей. Там были страшные бои, папа мне о них рассказывал. Мы победили! На Курской дуге был полный разгром фашистов! Почему папа не показал мне окоп, где стоял его танк? Ганки зарывали в землю, чтобы не отступать. Короча от нас недалеко. Я обязательно там побываю!

Первого сентября мы с боем ринулись занимать свои любимые места. Я пересчитал ребят — двадцать пять человек будут учиться в шестом классе «А». Я не люблю, когда цифры не делятся на два — противно возиться с дробями.

Володьку Тарлыкова перевели в шестой «Б», и я устроился у самого окна. За это место мы дрались с ним и занимали его после изрядной потасовки. Теперь спор неожиданно решился сам собой.

Володька был в нашем классе самым высоким парнем. Как мы ни тянулись, ни подымались на носках, с трудом доставали ему только до плеча.

Мы придумывали ему разные клички: Каланча, Телеграфный столб, Верста, Дядя Степа. Он обижался и лез драться.

Однажды после очередной стычки из-за места около окна я назвал Тарлыкова Баскетболом. Известно, что в баскетбольные команды берут играть самых высоких. Глупо, конечно, называть человека игрой, но прозвище прижилось. Потом Володька стал просто Баскетом.

Каждый из нас верховодил в деревне в своем «порядке»: я — на речной стороне, Баскет — около гор.

У нас в классе много новеньких. Но почему-то все девчонки. Без Баскета скучно. Я не вытерпел, сбегал в соседний класс и посмотрел, как он там устроился. Ребята сразу же обступили меня.

— Юрка, знакомься! — Баскет подтолкнул ко мне паренька. — Колька Силантьев. Будет со мной сидеть. В Москве играл в футбол в детской команде «Динамо».

Не скрывая удивления, я посмотрел на худощавого черноволосого паренька. Прямо не верилось, что он играл в футбол за столичную команду! Здорово Баскету повезло!

— Набирай команду! Сыграем класс на класс! — Баскет потряс перед моим лицом измятой бумажкой. — Вот наша команда. Читай!

«Десять человек — еще не команда! — подумал я и вздохнул. — В центре буду сам играть, на левый край поставлю Зайца, на правом пусть Ваня Касьянов. — Я мысленно расставил всех игроков. Не хватало вратаря. Не поставишь же девчонку! — Вербуют еще рабочих в карьер. Обязательно приедут с ребятами, будут и мальчишки. Нам только один и нужен. Должна быть в шестом «А» своя футбольная команда!»

Через день у нас в классе появился Андрей Петрович, директор школы. Маленький, круглый, как колобок. Мы его так и зовем — Колобок. Он не вошел, а быстро вкатился.

Андрей Петрович улыбался. Около него стояли мальчишка и загорелая девчонка. Девчонка была черная, как головешка. Наверное, все лето пролежала на пляже. А может быть, натиралась сливочным маслом. Я знаю, Баскет так делал!

— Шестой «А», принимайте пополнение!

У меня от радости екнуло сердце. Вот и сбылась мечта: будет у нас в классе своя футбольная команда. Держись теперь, Баскет! Посмотрим, какой игрок твой хваленый Силантьев! Сыграем, Колька!

— Я привел вам новую ученицу! — Колобок показал на девочку. — А тебя, Иванов, я отведу в пятый класс.

Мне хотелось закричать от такой несправедливости: я дожидался игрока, а привели девчонку. Зачем она нам? И так их в классе слишком много. И хотя новенькая не сделала мне ничего плохого, я сразу возненавидел ее.

Ребята стали говорить, что новенькая девчонка красивая, а мне не хотелось на нее смотреть: вообще мне нет до нее никакого дела. Только бы не посадили рядом со мной. Не люблю сидеть с девчонками!

Весь урок наши девчонки перешептывались и глазели на новенькую. На перемене стали с ней знакомиться. Я узнал, что зовут ее Настей, фамилия — Вяткина.

Девочка всем по очереди протягивала лодочкой руку и приветливо улыбалась.

Я не подошел к ней.

Показался Баскет. За ним топал Колька Силантьев. Рядом с Каланчой он казался первоклашкой.

Баскет неторопливо прошелся мимо новенькой. Потом что-то тихо сказал Кольке Силантьеву.

Колька вытащил на середину зала две скамейки. Баскет неторопливо разбежался и перепрыгнул через скамейки.

Я понял, что Баскет старается, чтобы Вяткина обратила на него внимание. Я громко крикнул Тарлыкову:

— Володька, поставь четыре скамейки! Слабо перепрыгнуть?

Баскет сделал вид, что не слышит меня. Новенькая девчонка подошла к скамейкам и улыбнулась Баскету. Я хорошо рассмотрел ее. У нее вздернутый нос, большие косо посаженные серые глаза. Она то и дело отбрасывала со лба черную прядку волос.

— Можно поставить еще одну скамейку? — спросила Вяткина.

— Ставь! — расхрабрился Баскет. Он закричал на малышей, чтобы ему расчистили дорогу, и перепрыгнул через три скамейки.

Я не смотрел на Вяткину. Согнал сидящих около стены ребят и поставил еще две скамейки. Вмиг в зале наступила тишина. Через пять широко раздвинутых скамеек еще никто не прыгал! Посмотрел я, и мне вдруг стало страшно. Но я не мог отступать. Атаман речной стороны не имел права бояться! Разбежался и перепрыгнул. За моей спиной раздался гул одобрительных возгласов и криков. Но я не оглянулся и вылетел во двор. Пусть Вяткина не думает, что я для нее старался! Много будет чести!

На следующий день Вяткина пришла в школу в серой каракулевой шапочке.

— Юра, это настоящий каракуль? — спросила у меня Маша Шустикова прерывающимся, взволнованным голосом.

Каракуль был, по-моему, настоящий. Только я не понимаю, как могут люди волноваться из-за такой чепухи. Ну, если бы каракуль был поддельный, что тогда? Настя Вяткина хуже бы стала, что ли? Но девчонки сразу же разделились на два лагеря. Одни говорили, что каракуль Насте к лицу, а другие утверждали, что пышный мех ей был бы лучше.

Я не мог спокойно слушать эту болтовню и сказал Шустиковой, что она дура. Берется о мехах рассуждать, а сама кошку от собаки не отличит.

— Ты влюбился в Вяткину! — ехидно ответила Шустикова и прищурила глаза.

Ну не дура ли она? Не дура, да?

После уроков мы гурьбой двинулись к себе на Встреченку. По дороге нас догнали Баскет и Колька Силантьев. Меня это удивило. С тех пор как Володьку Тарлыкова перевели в шестой «Б», мы ни разу не возвращались домой вместе.

Баскет с Колькой тяжело дышали и, видно, успели пробежать весь поселок, прежде чем догнали нас.

— Тренируетесь к игре? — спросил я. — С кем играть будете?

Но Баскет ничего не ответил и недовольно покосился на меня.

Выдался на редкость теплый день. Солнце грело вовсю, стараясь поскорей просушить наши грязные дороги. А грязь у нас особая — черная, жирная. Раньше наш край входил в ЦЧО — Центральную черноземную область. Погода у нас неустойчивая. На день приходится несколько перемен. Ясный солнечный день, но вдруг загрохотал гром, ударила молния и полил дождь. А прошел час-другой, и снова голубое небо.

Баскет говорит, что погоду нам портит железная руда, которой у нас очень много. Раньше я спорил с ним. А теперь поверил. Володька прав. Железная руда притягивает молнии. Руда — магнитная! Летом у нас нет дня, чтобы молнии не били по горам. В каждой меловой горе есть трещины. Это все от молний!

Еще недавно за Встреченкой стояли буровые вышки, а теперь начали копать карьер. Я уже бывал там. Здорово! Прямо дух захватывает!

Идем мы с ребятами не спеша и болтаем о всякой всячине. От поселка до деревни вроде рукой подать, а начнешь мерить — выйдет пять километров. Перевалили мы через бугор, и открылась деревня. По отлогому склону горы вытянулись двумя рядами беленькие хатки. За ними — сады. Вскинешь голову, и видно всю гору. Сверху земля сдута, и блестит на солнце крепкий мел. Даже смотреть на него больно!

Под горой петляет речка. А за ней — широкий заливной луг. Он заболочен, зарос осокой и камышом. Пройдешь луг — снова громоздятся меловые горы. Взберешься на них — и откроется карьер!

Нравятся мне наши места. Я даже к ветрам привык. А они у нас необыкновенные. Подует со степи — чернозем несет; зарядит с горы — все выбелит. Пыль сначала соломенные крыши напудрит, а потом примется за сады. Листья на яблонях и вишнях станут белые-белые. А у нас этому только радуются: старики говорят, что белые листья меньше обжигает солнце. Наверное, это правда: у нас всегда хорошие урожаи яблок и вишен.

Дорога привела к мосту через речку. Около моста широкий плес и глубокое место. По берегам растет камыш, сусак режет воздух своими острыми листьями-саблями. Выстроились старые вербы. Многие из них сожжены молниями. В сухих деревьях большие дупла, мы с мальчишками прячемся там от дождя.

— Ну и речка у вас! — громко засмеялась Вяткина. — Воробьям в ней купаться. Не утонут!

— Ты не знаешь. Есть глубокие омуты, — упрекнул я. — У нас и рыбы много.

— Не вижу ни одного малька. На Туркменском канале — вот где много рыбы. Мы уставали таскать сомов на удочки. Раз поймали на сорок килограммов. А сазанов сколько ловили!

Мне стало неприятно, что Вяткина хвастает.

— Ты поймала сома?

— Одному бульдозеристу повезло. Он вытащил на донку.

— Трактором тащил?

— Почему? Руками!

— Знаешь, Вяткина, даже Баскет не умеет так складно врать, — я показал ей согнутый указательный палец. — Сом на сорок килограммов!

— Юрка, когда я врал? — двинулся на меня угрожающе Баскет, сжав кулаки. — Хочешь по шее получить?

— От кого?

— Ты не воображай! — зашел сбоку Колька Силантьев. — Отлупим в два счета!

Ошибся Колька в товарище. Баскет не станет заступаться, если я ударю Силантьева; знает он мои силы. Я не побоюсь, что против меня двое. Я умею драться и никогда не закрываю глаза. А это очень важно.

— Силантьев, надо будет, я тебя вместе с Баскетом вздую! — спокойно пообещал я. — Запомни!

— Тарлыков, ты веришь, что на Туркменском канале ловили больших сомов? — спросила Вяткина.

— Сомы еще больше бывают! — важно ответил Баскет, — Я читал. Ты не обращай внимания на него. Он чокнутый у нас. Не хочется с ним связываться. Правда, Силантьев?

— Я никогда не вру… Слышишь…

Наверное от злости Вяткина покраснела. Но на загорелом лице это было не очень заметно.

Девчонки вместе с Колькой Силантьевым тоже набросились на меня и принялись заступаться за Вяткину.

— Ну вас! — я махнул рукой и полез по тропинке в гору. Но ребята не думали отставать от меня.

По отлогому склону росли кустики красной овсяницы и букашника. Стебли травы успели засохнуть. Стоило до них только дотронуться, и они сразу же ломались.

— В вашей степи много похожего на Туркмению, — сказала Вяткина, как мне показалось, снисходительно. — Горы меловые, как барханы. — Она повернулась и в упор посмотрела на меня. — Барханы очень высокие. Бывают даже выше трехэтажных домов!

— Выше нашего Дома культуры? — удивился Баскет и дурашливо свистнул, чтобы обратить на себя внимание.

— Выше. Но таких домов в Кара-Кумах нет, — Вяткина улыбнулась. — Строители на канале живут в ватных домиках. Мы тоже жили в ватном домике.

— В каком? — спросил удивленно Баскет, и его рыжеватые брови поползли вверх.

— В ватном.

— Кончай врать, Вяткина! — сказал я с досадой. — Сомы у тебя с китов, барханы выше домов. Не думай, что мы живем в деревне и ничего не знаем!

— Не веришь? Спроси тогда у моей мамы, — убеждала меня Вяткина. — В ватном домике у нас и школа была. В пустыне в других домах жить нельзя. Днем песок раскаленный. Мы куриные яйца никогда не варили. Положишь в песок — и готово… А ночью холодно. Даже ватное одеяло не спасало!

Я смотрел на Вяткину и держал согнутый указательный палец, не веря ни одному ее слову. Даже наши девчонки уже не заступались за нее.

— Я не вру! — Настя пристально посмотрела на меня.

— Хорошо, — сказал я. — Объясни, как строят ватный домик. Он развалится, если он из ваты.

Ребята теснее окружили Вяткину.

— Как строят? Очень просто. Сначала собирают из толстых брусьев скелет.

— Скелет! — я не мог больше сдерживаться и засмеялся.

— Я не знаю, как это точно называется, — не смутилась Настя. — Ставят стойки. Потом их обтягивают брезентом. Потом на брезент кладут большие ватные простежки. Одну на крышу, четыре по сторонам. Сверху натягивают еще один брезент. Вот дом и готов. Осталось навесить двери, вставить окна. Постелют на пол кошмы — и живи. Без кошмы нельзя: в дом может заползти ядовитая фаланга иди змея. Ложишься спать — не ленись вытрясти одеяло и простыни. Встаешь утром — подожди обуваться: хорошо постучи по ботинку.

— Зачем это? — удивилась Маша Шустикова.

— А если скорпион забрался?

— В твои ботинки заползал? — Баскет перегнулся к Вяткиной.

— Сколько раз.

— А кусал? — не вытерпел я.

— Меня — нет. Шофера ужалил. Он долго болел.

— Ври, ври дальше! — нетерпеливо сказал я.

— Не веришь? Я тебе покажу фотографию ватного домика.

Вяткина неторопливо открыла маленьким ключиком замок портфеля. Так же неторопливо достала книжку. Распахнула страницу, а оттуда вылетела маленькая черная змейка.

Девчонки завизжали. Баскет бросился в сторону и сшиб Зину Кочергину. А храбрец Коля Силантьев улепетывал со всех ног.

Змейка лежала на земле и не уползала.

Я пересилил свой страх и остался на месте.

— Девочки, не бойтесь! — кричала Вяткина. — Девочки, змейка засушенная!

Я заметил, что глаза у Вяткиной с хитринкой: нельзя понять, нарочно она подстроила со змейкой или так уж вышло.

— Настя, зачем ты держишь змею в книжке? — спросила Маша Шустикова, стараясь отдышаться. — Это детеныш?

— Это закладка, — улыбнулась Вяткина. — На канале ребята все так делали. Это стрелка — ядовитая змея!

— А ты очковую видела? — спросил Баскет. — Я читал в книге, что, прежде чем напасть на человека, она его гипнотизирует. Это правда?

— Не знаю. Не видела я очковых змей.

— А каракуля в Туркмении много? — спросила Маша Шустикова, не спуская глаз с шапочки Вяткиной.

— Очень много. Чабаны гоняют по две-три тысячи.

— Разве можно каракуль гонять? — удивилась Зина Кочергина и приоткрыла рот.

— Эх ты, Кочерга! — оборвал я ее. Было стыдно, что она задала такой глупый вопрос. — Ты видела овец? Гоняют овец, а не каракуль!

— Дорогой каракуль в Туркмении? — не отставала Маша Шустикова. Ее веснушчатое лицо вдруг изменилось, зрачки желтых глаз сузились, как у кошки.

Вяткина смутилась. Мне показалось, что вопрос ей не понравился. Она опустила глаза и принялась носком туфли ковырять землю. Даже голос у нее изменился, когда она отвечала.

— Когда первый раз пришла в Кара-Кумы вода, чабаны всем строителям дарили шкурки. Чабаны научили нас пить зеленый чай. Называется он кок-чай.

— Хорошие чабаны, — вздохнула Маша. — Шкурки красивые дарили!

— Чабаны добрые, а вот собаки у них злющие-презлющие! Прямо звери! К отаре не подойдешь, — сказала Вяткина. — Охраняют они овец от волков. Чабан мне рассказывал, что волки нападают часто. Чтобы во время драки волки не могли схватить овчарку за уши, они у нее отрезаны; чтобы волки во время драки не могли схватить овчарку за хвост, у нее отрублен хвост; чтобы волк не мог схватить овчарку за горло, у нее на шее надет ошейник с острыми коваными шипами. Такие же ошейники и у всех остальных собак в отаре.

— Вы много привезли каракуля? — поинтересовалась Зина Кочергина.

— Не знаю, — замешкалась Настя. — У мамы есть шапочка и муфта, потом воротник на зимнее пальто; у меня — шапочка и воротник на пальто, и у папы — шапка и воротник на пальто.

— Все вы каракулевые! — сказала со вздохом Маша Шустикова. — Вот бы мне такую шапочку! А муфту мне не надо…

Я не мог больше слушать подобный разговор. Я бы с охотой поехал в Туркмению, но не за тем, чтобы покупать или выменивать каракуль.

Интересно полазить по барханам, половить змей. Поймать бы настоящего варана! Пусть бы он бегал у нас по горам и ловил сусликов. Я читал, что вараны питаются ящерицами и змеями. Ящериц у нас в степи мало, а вот сусликов — хоть отбавляй. Мы ходим их ловить. Но сколько поймаешь? Надо еще с собой тащить воду и заливать норы. Еще бы в Туркмении я ловил рыбу.

Неожиданно Вяткина сказала:

— У вас стройка не знаменитая. Карьер как карьер. Далеко до Туркменского канала. О канале много книг написано. Картины сняты. Один раз меня снимали. Я на лодке каталась.

— Не знаешь ничего, так и не болтай! — перебил я Вяткину. — Знаменитая, не знаменитая! Посмотри, — я показал на синеющую даль горизонта. — Здесь, в степи, в тысяча девятьсот девятнадцатом году Семен Михайлович Буденный со своей конницей разбил армию Деникина. Вот! А карьер наш пока не знают, это правда. Дойдут до руды — сразу прославится.

— Папа сказал, что до руды еще далеко, — не сдавалась Вяткина. — Он знает. Работает в карьере.

— Через три месяца будет руда! — важно сказал Баскет. — Отец у меня начальник гаража. Скоро они получат двадцатипятитонные самосвалы. Руду возить!

Я посмотрел на дорогу. Около сухой метелки полыни что-то блестело. Быстро шагнул вперед. Нагнулся и выковырял из земли зеленую медную гильзу.

Ребята по очереди принялись разглядывать мою находку. Баскет долго вертел гильзу в руках, тер ее пальцами и наконец изрек:

— От танка.

— Нет, — заспорил я. — На танках большие пушки стояли. Папа мне рассказывал. Слышала, Вяткина, здесь у нас был фронт. Курская дуга!

— Я не знала!

Мне понравилось, что Вяткина не стала притворяться и обманывать. Ребята ушли вперед, разбежались по степи искать гильзы. Как будто их всюду навалом. Не знаю, что со мной случилось, но я вдруг разоткровенничался, как последняя девчонка.

— Отца у меня ранило под Корочей… Он был танкистом… Там бои были очень сильные… После госпиталя он дома долго болел… Раны не заживали…

— Я знаю… он у тебя умер, — тихо сказала Настя. — Девочки мне рассказывали… Осколок дошел до сердца… Почему ты не хочешь со мной познакомиться? Я вижу. Перепрыгнул через скамейки и убежал…

— Разве мы не знакомы?

— Нет.

— Ну я — Юра Мурашкин, — сказал я и протянул руку. Первый раз я так знакомился с девочкой.

Загрузка...