Компасу надо верить

ГЛАВА 19 Бронебойщик стоял насмерть

Утро выдалось на редкость пасмурное. На ветвях круглыми пятаками желтели листья вишен — им уже не хватало солнца.

Взял дневник. Удивительная это вещь! Начал листать, и уже не оторваться. Читаешь одну запись за другой.

Больше всего я испытывал волнение, когда доходил до письма красноармейца Александра Виноградова. «Нас было двенадцать, посланных на Минское шоссе преградить путь противнику, особенно танкам. И мы стойко держались. И вот уже нас осталось трое: Коля, Володя и я, Александр. Но враги все лезут. И вот еще пал один — Володя из Москвы. Но танки все лезут…»

После нашего похода с дядей Макарием на гору я часто думал о судьбе неизвестного бронебойщика. Подолгу не отходил от окна. Даже в самый пасмурный день можно было разглядеть гору. Я смотрел на нее и старался угадать среди темных складок и рыжей травы белую глыбу.

Я завидовал дяде Макарию. Он легко отыскал огневую позицию бронебойщика. Конечно, ему помог военный опыт. Жив ли бронебойщик? А может быть, бой с фашистскими танками под Встреченкой был для него последним?

Я принимался изучать найденную гильзу от противотанкового ружья. Заглядывал в отверстие. Лазил проволокой, искал записку. Но все было тщетно. Иногда принимался фантазировать. Представлял себе бронебойщика. Был он из Москвы… Звали Володей…

После уроков я собрал ребят своего звена. Был немногословен.

— Бронебойщик должен был подбить фашистские танки!

— Да, — согласился со мной Федя Зайцев. — Место хорошее выбрал.

— На дороге стояли подбитые танки, — сказала Маша Шустикова. — Мама мне рассказывала.

— А где они? — поинтересовалась Настя.

— Увезли на переплавку, как металлолом! — Заяц достал из кармана черный мячик и принялся тискать.

— Надо узнать, сколько бронебойщик подбил фашистских танков, — сказал я решительно. — В деревне должны знать.

— А как мы найдем этих людей? — недоверчиво спросила Маша Шустикова.

— Придется ходить по домам. Ведь кто-нибудь должен помнить бои. И солдаты по домам стояли.

Мы неторопливо зашагали к себе на Встреченку. По дороге присматривались к старым ветлам, домам, искали следы боев.

Я вспомнил свою поездку в Корочу. Почему Витька до сих пор не написал мне? Удалось ли ему отыскать окоп, где стоял папин танк в засаде?

Заяц неожиданно предложил:

— Юр, давай разделимся и сейчас пойдем. Возьмем по одной стороне улицы. Ты согласен?

— Идет.

Настя Вяткина с Машей Шустиковой остались со мной: нам досталась речная сторона.

Федя со своими ребятами ушел к горам.

В первом доме нам не повезло. На дверях висел большой замок. Потом мы нерешительно остановились перед беленькой хаткой под соломенной крышей. Распахнулись створки окна, и круглолицый мужчина позвал нас:

— Что остановились? Заходите!

Мы, сбиваясь, торопливо рассказали о цели нашего прихода.

— Войной интересуетесь? — переспросил мужчина. — Лучше ее не вспоминать. — Показал рукой на большой портрет в рамке. — Старшего сына потерял на войне. Самого три раза ранило. Инвалид теперь. — Потрепал меня по плечу. — С твоим отцом, Мурашкин, в один день получили повестки из военкомата. А бои я помню… И танки помню… Один стоял у железнодорожного переезда… А второй на дороге, да-да, это точно…

Мы поблагодарили хозяина дома и собрались уходить.

— Можно записать вашу фамилию? — спросила Настя.

— Гвардии старшина Иннокентий Спиридонович Коновалов. Возьмите в компанию. Интересно мне послушать, что будут рассказывать. Историю я пишу Встреченки.

Мы переходили из одной хаты в другую. Жители неохотно вспоминали о войне. Почти каждой семье она принесла горе. Женщины плакали: вспоминали своих погибших сыновей, мужей.

— Не надо, хлопчики, войны, — сказала, утирая слезы, старая женщина. — Живите себе да радуйтесь. И слышать я не могу о войне! По сынам все слезы выплакала!

…На следующий день в школе мы рассказывали, что удалось узнать.

Больше всех повезло Феде Зайцеву. Он раздобыл где-то старую фотографию.

Федя торжественно положил находку на учительский стол и гордо посмотрел на меня.

— Танк видели?

— Где взял? — спросила недоверчиво Маша Шустикова. — Думаешь, фашистский?

— Фашистский. С крестом. На наших звезды рисовали! После войны сын Варвары Егоровны сфотографировал.

— Может быть, этот танк подбил бронебойщик? — спросил я, едва сдерживая волнение.

Я взял фотографию. На круглой башне торчал рисованный крест.

— Юр, правда, это фашистский танк? — Федя выжидающе уставился на меня. Он признавал мой авторитет и нетерпеливо ждал ответа.

— Фашистский танк. Разве не видно креста? Он на дороге стоял. За танком деревья видно.

— Хватит врать! — громко засмеялся Баскет. — Правда, Колька? Врет Мурашкин?

— Врет! — как эхо, отозвался Колька Силантьев и раскатисто захохотал.

От неожиданности я растерялся. Так и не понял, как очутился Баскет с Колькой Силантьевым у нас в классе.

— Танк стоит на дороге! Бронебойщик подбил!

— Врешь, Мурашкин! Какой бронебойщик? Ты видел? — Баскет ткнул в меня пальцем.

Я не мог позволить Баскету оскорблять неизвестного солдата-бронебойщика. Он стоял насмерть и подбил фашистские танки. Один — на дороге, второй — у железнодорожного переезда. Я точно знаю. Он был из Москвы… Звали Володей.

Я подлетел к Баскету и со всего размаху ударил его по лицу. Баскет пошатнулся. Бросился на меня. Я тут же получил от него удар левой в глаз, а когда заморгал — еще один, в нос. Тарлыков умел драться. Его кулаки наносили мне чувствительные удары. Скоро он загнал меня в угол.

— Не сдавайся, Юра! — крикнула Настя Вяткина, подбадривая меня. — Дай Баскету!

Я рванулся вперед и вошел в кольцо рук Баскета. Уперся ему головой в грудь и лупил куда попало. Теперь его длинные крюки не доставали меня.

Ребята наперебой давали мне советы.

— Юрка, бей правой!

— Сунь апперкотом!

— Юра, сзади Колька! — испуганно взвизгнула Настя.

Настя вовремя предупредила меня об опасности. Я успел отскочить. Кулак Кольки Силантьева просвистел рядом с ухом. Крепко уперся ногами в пол и нанес Кольке ответный удар в подбородок, вложив в него всю силу.

Колька грохнулся на пол.

— Колобок!

— Директор! — закричали ребята.

Но было поздно. Андрей Петрович, запыхавшись от быстрого бега, влетел в класс. Маленькие черные глазки угрожающе блестели за стеклами очков.

Вид Баскета не напугал Колобка. Темный синяк под глазом у Кольки Силантьева заставил его поморщиться. Наверное, мой вид был самым устрашающим, и круглые щеки Андрея Петровича налились кровью. Но меня это не испугало. Я готов был драться еще сто раз подряд и защищать честь своего бронебойщика.

— Мурашкин, ты затеял драку?

— Я.

Андрей Петрович явно не ожидал от меня такого ответа. Он беспомощно глотнул воздух и заморгал.

— Силантьев, кто тебя ударил?

— На дверь налетел.

— Андрей Петрович, не верьте. Это Мурашкин, — сказал Баскет и угрожающе посмотрел на меня. — Драться начал. А мы ему ничего не сделали.

— Не ври, Тарлыков, — заступилась за меня Настя. — Кто над бронебойщиком смеялся? Скажешь, не ты? А может, он погиб в бою? Мы хотели узнать, кто стрелял по танкам… Зайцев нашел фотографию подбитого фашистского танка…

— Какие танки вы искали?

— Фашистские, — пояснила Маша. — Которые подбил бронебойщик. Вот снимок, посмотрите.

Андрей Петрович взял фотографию.

Только сейчас я вспомнил, что Колобок историк.

— Андрей Петрович, Юра Мурашкин нашел гильзу, — начал объяснять Федя Зайцев. — Сначала мы думали, что гильза от самолетной пушки, оказалось — от противотанкового ружья.

— И что? — сказал Колобок, не поднимая головы от фотографии.

— Помните, еще в газетах писали, в гильзе нашли записку красноармейца Виноградова? Мы тоже стали искать. Гильзу нашли, а записки нет. Разыскали окоп бронебойщика. Макарий Ксенофонтович с нами ходил. Ему сразу стало ясно: бронебойщик стрелял по фашистским танкам, они двигались на деревню.

— Андрей Петрович, мама моя видела фашистские танки, — сказала Кочерга. — Один на дороге стоял подбитый. Вы помните? Видели?

— Не пришлось. Я демобилизовался из армии в сорок восьмом году. Фашистские танки и разбитые орудия порезали на металлолом. Мне рассказывали. Я узна́ю в военкомате, кто у нас здесь воевал. Должны быть известны номера дивизий.

Колобок неожиданно повернулся. Не ожидал я от него такой прыти.

— Тарлыков и Силантьев, убирайтесь из класса!

Я ожидал, что такое же грозное приказание Колобок отдаст и мне. Но он повернулся и вышел.

Мы недоуменно переглянулись с Зайцем. Ребята встревоженно смотрели на меня и не знали, как расценить поступок директора. Не встал же он на мою сторону! Может быть, он решил вместе с классным руководителем прийти к нам домой для разговора с дядей Макарием?

— Юра, надо Алексею Мартыновичу все рассказать, — встревоженно сказала Настя. — Ты не виноват! Какой у тебя синяк большой!

Настя не скрывала, что боялась за меня.

…Вечером мы отправились искать Алешку. Несколько дней я не видел его и даже немного волновался. Мы заглянули в общежитие. В знакомой комнате, где жили ребята из Алешкиной бригады, никого не было. Комната была тщательно убрана. Со стола исчезли сковорода и батарея грязных молочных бутылок.

На улице Настя растерянно посмотрела на меня.

— С таким синяком нельзя домой идти.

— Какой сегодня день?

— Суббота.

— Ну и растяпы же мы! Ведь Алешка с ребятами в вечерней школе. Пошли!

Еще издали, с бугра, мы увидели освещенное здание нашей школы. Интересно посмотреть, как за нашими партами сидят взрослые и решают задачки.

В коридоре, около вешалки, непривычно пахло табаком и машинным маслом.

Настя громко чихнула.

— Юра, ты никогда не кури. Я не люблю дыма!

— Зачем мне курить?!

— Мужчины курят.

— Летчикам запрещено. Дядя Макарий не курит.

В классах шли занятия, и нам пришлось с Настей дожидаться перемены. Раздался звонок. Распахнулись двери. Из классов выходили парни и девушки.

В хлынувшем потоке мы с трудом отыскали Алешку Звездина. Он шел с незнакомым парнем и что-то возбужденно доказывал:

— Слышал, что Тарлыков затеял? Решил у моей бригады премию отобрать. Придумал, что мои ребята накручивают лишние ездки. Кто сваливает в отвал песок, не знаю, а мои здесь ни при чем. Узнать бы — голову отвернул!

Я дернул Настю за рукав и потащил к лестнице. Надо нам скорей уходить, пока Алешка нас не заметил. Сейчас ему не до моей драки с Баскетом.

— Слышала? — спросил я Настю на улице.

— Да.

— Вот и понимай!