Комплот детей

Глава 8 Шум и голоса

Кирилл сильно изменился, но не узнать его было невозможно.

Светлые грязные волосы вились, спускаясь по тонкой шее. Лицо, прежде с налётом хитрецы, стало более простым и открытым. Слой грязи был чем-то вроде грима, которым кто-то надеялся замаскировать мальчишку необычного под мальчишку заурядного, однако, скупые повадки, движения, каждый угол которых просчитан будто бы по линейке и прочерчен циркулем, с головой его выдавали. На плечах — незнакомая тёмная куртка на пару размеров больше, тёплые джинсы принадлежали Кириллу, но похожи были больше на две ржавые канализационные трубы, чем на одежду. На поясе болтался кассетный магнитофон; он негромко жужжал, будто прокручивал, помимо кассеты, какие-то мысли в голове ребёнка. Наушников Игорь не увидел. Руки мальчик независимо держал в карманах куртки. Нос всё так же вздёрнут, но теперь в этом не осталось ни капли задора, а вот глаза…

Глаза натурально сияли. Всю чувственность всех детей мира закапали туда специальной пипеткой, знать бы, как приготовили эту эссенцию?

«Чай у них пил». Игорь, как ни странно, помнил точную цитату. «Я заблудился. Был у цыган и заблудился. Чай у них пил», — вот как она звучала в устах четырёхлетнего Кирюхи, который вернулся домой после полуторачасового отсутствия. Ленка потеряла его посреди рынка и сбилась с ног, разыскивая и боясь позвонить домой, мужу, чтобы позвать его на помощь. А малыш сам пришёл домой и огорошил открывшего дверь отца этой фразой, которую Игорь, как оказалось, запомнил не хуже домашнего адреса.

Теперь существо с внешностью Кирилла использовало её для своих дремучих целей… хотя, почему дремучих? Простая, вырванная из контекста фраза поразила Игоря, как пуля в сердце.

— Зачем ты вернулся? — хрипло произнёс он, почувствовав, что что-то в его голове внезапно провернулось и встало на место, будто ржавые винты под напором матюков и плоскогубцев неведомого слесаря-сантехника, который привык хватать мысли и стремления людей мозолистыми пальцами и править их молотком.

— Я пришёл… — выдохнуло существо. Кажется, будто каждое осмысленное слово требовало от Кирилла просто-таки нечеловеческих усилий. Впрочем, Игорь был уверен, что сын его теперь имеет слабое сходство с человеком. — Чтобы показать тебе… правду. Ты… иди… за мной.

— Ружьё-то я смогу взять? — опасливо спросил Игорь.

— Не нужно. Мы идём. К твоей женщине и маленькому знатоку.

— Маленькому знатоку?

— Маленькому неродившемуся. Сидящему на пороге между-тем-и-этим. Знатоку.

Фразы были рубленными и короткими, однако, они давались пацану всё легче. Будто блины молодой хозяйке. Кирилл покачался с носка на пятку. Чего было больше в этом движении — неуверенности или неумения донести некую прописную истину?

— Твоя женщина? Так ты, значит, теперь называешь мать? Ты не причинишь ей вреда? — Игорь опустился на корточки, глядя в чёрные, как перезрелые вишни, глаза мальчика. Колени его дрожали. — Сын, сначала я должен потребовать от тебя объяснений. Ты не представляешь, как мы с Ленкой переживали. Особенно твоя мамка. Мне до сих пор приходится запихивать ей в рот пищу и поить её насильно, чтобы она не впала в кому… чтобы не причинить вреда твоему брату. Ты знаешь, что она хотела сотворить с собой? Впрочем, мал ты ещё, слушать такие вещи. Просто… не удивляйся, если вдруг она будет реагировать не слишком разумно. Будет кричать, бесноваться, или что-то ещё. Её будет сложно куда-то отвести против воли. Поэтому, пацан, говорю тебе: будет гораздо легче, если мы с тобой сядем и поговорим, как отец с сыном. Я вижу сейчас, что ты уже значительно лучше, и можешь рассказать мне хотя бы часть всего, что произошло. А я потом в как можно более мягкой форме объясню всё твоей маме.

Какие-то секреты активизировались, заполняя речь фальшью, но Игорь уже не мог остановиться. Он говорил и говорил, выплёскивая всё накопившееся, всё несказанное и недооформленное в слова.

— Сказ будет потом, — сказал Кирилл. Человеческая речь давалась ему всё легче, но проблема выбора слов, похоже, вставала высоченным забором, через который следовало перелезать вновь и вновь. — Сейчас пора уже. Веди меня к ней и нему. Не причиню им боли.

И Игорь повёл, оставив ружьё валяться на полу. Он переставлял ноги, как оглушённый, как человек, внезапно открывший, что в банке с огурцами, с которой он бок-о-бок прожил уже десяток лет, живут свои собственные крошечные разумные человечки.

Игорь смотрел на Ленку так, будто только пробудился от долгого сна. Только теперь как будто рассыпалась шаткая преграда перед глазами, мешавшая разглядеть вещи полностью, как они есть, и оставляющая десяток маленьких дырочек, в которые Игорь мог заглядывать как в дверные глазки. Он помнил синяк от наручников на запястьях Ленки — вроде, не слишком серьёзный, стерпит. Видел грязные разводы под глазами. Видел вздувшийся живот, прожилки на котором проглядывали даже сквозь облегающий свитер. Слышал односложные, тяжкие ответы на его поверхностные однообразные вопросы; они казались обычным делом. И теперь забор рассыпался, не то от старости, сам собой, но скорее от ровного дыхания Кирилла. Он увидел жалкую женщину, падшую, но не сломленную, неуклюжего зверёныша, который, судя по следам зубов, пытался даже перегрызть ствол пальмы. Попробовал загородить жену от глаз пацана, но не больно-то в этом преуспел. Впрочем, выражение глаз сына не поменялось ни на йоту. Он как будто знал всё заранее, более того, знал наперёд всё, что Игорь попытается сказать в своё оправдание, и всё, о чём он умолчит.

— Что же у нас получилось? — спросил не то себя, не то жену Игорь. Он походил на человека, долго решающего сложный математический пример и вконец запутавшегося в собственных записях.

Она подняла голову, будто не поняв, к кому он обращается. Ленка будто поменялась своими карими глазами с какой-нибудь пробегающей кошкой. Белки стали прозрачными и водянистыми. Она смотрела на сына и как будто не видела его.

— Кто это? — спросила она, переплетя пальцы за спиной. — Освободите меня, прошу вас. Мне скоро рожать. Отведите меня к врачу.

Кирилл подошёл к ней совсем близко. Склонил голову на бок, разглядывая раздувшийся живот матери, потом сказал:

— Мы встретились, чтобы решиться, Слышащий первым. Встретились, чтобы решиться.

Игорь, у которого кто-то отнял дар речи, наклонился, чтобы включить прожектор. Когда фигуру Кирилла выхватил из темноты яркий луч, горло женщины, как расстроенный музыкальный инструмент, исторгло длительную высокую ноту. То, что было когда-то Кириллом, просто ждало, ничего не предпринимая.

— Зачем ты вернулся? — прошептала она. — Я, должно быть, уже брежу.

Уделив матери долгий внимательный взгляд, Кирилл повернулся спиной.

— Я вас смотрел. Все нужны всем. Теперь пойдёмте.

Интонации… мальчик как будто пытался пользоваться интонациями, но они выходили у него совсем не те, которые положено употреблять в данном контексте. Словно некто, дорвавшись до какой-то комнаты управления в недрах детской головы, дёргал за все рычаги подряд, не слишком заботясь о результате.

Игорь принялся шарить по карманам в поисках ключа от наручников, но не нашёл. Он не смог даже вспомнить, когда последний раз расстёгивал браслеты на запястьях жены. Тогда он сходил за садовым секатором, перекусил блестящую цепочку и спросил:

— Эй, пацан, у нас будет время собраться?

— Сюда вы больше не вернутся. Идёмте.

Игорь только теперь заметил, что на ногах у мальчишки ничего нет. Гладкая кожа отливала красным. На левой ноге отсутствовал мизинец, на правой — два средних пальца, а мизинец выглядел помертвевшим и как будто готовым вот-вот отвалиться.

— Это от обморожения? — спросил он.

— Возможно, — сказал Кирилл, не посмотрев ни на него, ни вниз, на свои ноги.

— Болит?

— Боль мало что значит теперь, когда есть Голос.

Игорь потёр виски. Связанная, ладная, по сравнению со всеми остальными, фраза звучала в устах мальчишки как нечто чужеродное. Словно речь политика на губах бродяги.

— Вы и вправду чужаки? Вы пришли откуда-то из другого мира и захватили наших детей? — спросил мужчина, водрузив на себя жену. Она пыталась идти сама, но получалось плохо.

Кирилл повернулся и последовал прочь, будто готов был в любой момент растаять в воздухе. Казалось, будто спина ребёнка может сию секунду треснуть и расползтись под внимательным взглядом, как размокшая картонка. Игорь не отрывал от неё луча фонаря и крупно вздрогнул, когда то, что было когда-то Кириллом, вдруг обернулось к нему и улыбнулось.

— Не говори глупых слов, папа, — сказал он, отчаянно переигрывая и фальшивя. — Я тот же, кем был. Просто кое-что произошло. Нам всем открылась тайна.

— Какая тайна? А всем старшим ребятам тоже открылась тайна? Что-то, из-за чего они дружно свели счёты с жизнью?

— Придётся рассказывать давным-давно. Долго.

— Уж потрудись, — зарычал Игорь, внезапно почувствовав горечь за погибшее поколение. Когда всё в одночасье рухнуло в пропасть, какое право они имеют приходить и рассказывать о какой-то тайне? Нет такой тайны, которая своим открытием способна обратить смысл существования человечества в источник его ненависти.

— Игорь, — зашептала на ухо Ленка. — Скажи ему, чтобы уходил к чёрту. Я его уже похоронила.

— Я обязательно так и сделаю, дорогая, — сказал Игорь, дотронувшись до распухших от попыток освободиться костяшек пальцев. — Только после того, как он расскажет нам всё.

Шажок за шажком, как неуклюжее и смешное четырёхногое животное, они стали спускаться по лестнице. Спина Кирилла то скрывалась в темноте, то выступала из неё, как могильная плита, сброшенная с гроба воскресшим Иисусом. Внизу, возле двери, споро разобрали баррикады. По мере того как ширилась полоса света от открывающейся двери и свежий воздух, пахнущий уже теплом, вползал в лёгкие, в душе Игоря наступало какое-то благоденствие. Как будто бесплодная земля, которую он поливал исключительно керосином сидя между картонными коробками возле примуса, вдруг дала один-единственный зелёный побег.

Когда солнце отправило в глаза вышедшим на свет людям сотни и сотни метких своих стрел, Кирилл повернулся и начал рассказ на своём нелепом, ломаном языке.

Всё началось с голоса в голове. Нет… не голоса, а — Голоса. Для всех детей это случилось в одно и то же время, четырнадцатого февраля, с трёх до четырёх утра. Все они проснулись от голоса в голове, как будто кто-то наклонился к самому уху и заговорил… только глубже. Куда глубже. Голос был в самой голове. Он звучал так громко, так торжественно, что услышишь, даже если будешь затыкать уши. Даже если сам будешь орать, что есть мочи. Всё остальное померкло и перестало иметь значение. Всё стало как в больничной палате, где даже в глазах медсестёр всё белоеЈ чистое… стерильное до тошноты. Только Голос всё вещал и вещал, слова — каждое, как гул в турбине самолёта, — начисто выдували из головы все другие мысли. Нет, тогда Кирилл не больно-то понимал, что говорит этот голос, потому что было слишком громко… и был какой-то шум на фоне, вроде как радиопомехи или рёв турбин взлетающего самолёта, что заглушает голос капитана. Но как же хотелось понять, о чём он говорит! Больше всего на свете. Там были такие прекрасные слова, которые не найдёшь ни в одном словаре. Но куда удивительнее был смысл этих слов. Голос будто диктовал ответы на самую запутанную шахматную партию на земле. Открывал несколькими словами все тайны и делал их незначительными, меркнущими перед одной, великой Тайной, как свет фонаря меркнет перед солнцем. Нет, серьёзно, это было так громко, что если бы Игорь с Ленкой не ругались, они бы тоже, наверное, могли бы услышать: достаточно просто приложить ухо к уху ребёнка и послушать.

Даже сквозь весь этот многозначительный шум Кирилл слышал ссору. В то утро он слез с кровати и пошёл на звуки. Видел всё от начала до конца, но не было ничего на целом свете, что могло бы его тогда взволновать. Всё было таким, будто ты очнулся от сна и обнаружил, что всё вокруг — картонная коробка с игрушками. Что другие люди — просто пластиковые солдатики, и сам ты недалеко от них ушёл… вместе с тем, если бы, скажем, ты вдруг сгорел или был разломан на мелкие клочки, всё равно остался бы сам собой, цельным и полным, и никуда бы не исчез.

Тогда он начал выбираться под солнце… под настоящее солнце, то, которое Кирилл чувствовал, есть впереди. Проделал в коробке одну дыру, другую, и вылез… да, он ушёл из дома. «Эта смешная штука, в которой вы чувствуете себя спокойно, больше не была моим домом», — обретя вдруг красноречие, сказал Кирилл. Он чувствовал, что должен воссоединиться с остальными. Он знал, что есть ещё многие и многие открытые души, с которыми нам достаточно просто быть рядом, чтобы испытать… Господи, какое мелкое слово! Не удивительно, что люди всё время ссорятся и воюют, как можно в этом варварском языке отыскать что-то хоть мало-мальски годное к использованию? — испытать притяжение душ.

— Но почему ты не отвечал, когда мы к тебе обращались? — спросил Игорь.

— В мире не стало слов, которые… которые могли иметь хоть какое-то значение, — ответил Кирилл. — Это как если бы горы вдруг стали меньше Я-меня, и вся планета стала меньше Я-меня, а вы бы так и остались у моих ног, словно песчинки. Разве я мог бы рассказать, что вижу за краем вселенной?

Ленка начала оживать. Стекая по груди Игоря, она шепнула:

— Это наш сын. У него всегда хватало фантазии на такие метафоры.

Кирилл, посмотрев на них строго и как будто бы с бесконечным терпением, продолжил рассказ. Он нашёл других, таких же. Это было несложно. Они чувствовали друг друга и шли друг на друга, как на свет. У каждого из них, у любой девочки и у любого мальчика, было теперь по кусочку чего-то великого в голове.

— А как же тот младенец, которого ты похитил? Нам с твоей матерью из-за него чуть головы не отстрелили.

— Шшшш, — сказала Лена, сжимая в кулаке край воротника Игоревого пальто. Приподняв голову, она внимательно слушала.

— Слышащий первым… прежде, чем перейти к первослышащим, к мышатам, нужно сказать ещё вещи. Это есть… чистота того, что все мы имели. Дети постарше, как твой Я-Кирилл, могли разглядеть текстуру и постараться посмотреть, что внутри, — он помедлил, и сказал с неожиданной грустью, почти нормальным голосом. — Но кусочки, которые достались нам, всё-таки были слишком мутные. Это как оплавленное стекло… малыши, слышащие первыми, владели чистым стеклом. Чем младше мышонок, тем чище стекло в его голове. Мы — слышать и различать Голос. Младенцы — понимать всё, от первой буквы до конца времён.

Игорь попытался собрать весь доступный ему скепсис.

— Младенцы ещё не понимают речи…

— Это не на человеческом языке. Голос — есть образы, символы. Чистое знание.

— И как же они вам всё это рассказали?

Кирилл совершенно человеческим движением пожал плечами.

— Достаточно просто быть недалеко.

— И вы всё понимали?

— Мы чувствовали притяжение. Как два разнополюсных магнита. С той стороны притяжение было сильнее. Как птицы к югу. Как трава к солнцу.

Игорь вдруг сдавил пальцы жены так, что она вскрикнула. Ему пришёл в голову паренёк на костылях, что стоял с мамой на трамвайной остановке. Он сказал тогда: «Как будто помехи и сломанное радио». И ещё тот, с хурмой — он сказал: «Заткнись».

— Значит, если, допустим, вспомнить подростков и ребят постарше…

— Осколок в недалеко-от-границы-во-взрослость слишком мутный. Никто не понимал, что это драгоценность. Оно и не было. Просто пыльный камень. И он сидел у них в голове, мешая думать.

— Они ничего не слышали?

— Того, что слышали мы, нет, — лоб Кирилла отливал гипсовым оттенком. — Они слышали только шум. Он сводил их с ума. Они ничего не понимали, как щенки, которых скинули с самолёта. Их мир застыл между детством, которое чистый лист и набор красок; и взрослостью, на которой уже всё написано и вряд ли что-то возможно поменять.

— А мы, по-твоему, просто-напросто ничего не слышим? — грубо сказал Игорь.

— Твои корни так глубоко, что небо просто не может тебя волновать. Что бы с них не звучало, вы, большие, всё принимаете на счёт звучащего где-то радио. Он, наверное, тоже что-нибудь говорит в вашей голове, но вы не слышите.

Игорь подумал о снах, которые, будто огромный чёрный насос, закачивал ему в голову торговый зал.

— Почему они кончали с собой? Я всё-таки не понимаю. Вспомнить Михалыча, его дочка — не ребёнок, а золото. В школе отлично училась, книжки там читала…

— Голос слишком… слишком… что, когда падает на ногу, больно?

— Тяжёлый.

Кирилл кивнул.

— Маленькие слышащие могут его в себя вместить. Большие — нет.

Игорь помолчал, раздумывая. Кирилл смотрел на них как игрушка, в которой кончился завод. Блестящая рождественская игрушка. По подземной парковке бродило эхо. Где-то с криками носились птицы.

— Что же было дальше? — спросила Лена.

А дальше было вот что: дети начали собираться вместе и приносить младенцев. Слышащих первыми, как называл их Кирилл, и те будут указывать путь. Конечно, они не могли говорить (а если бы могли, то не стали бы), но детям постарше достаточно было просто находиться вместе. Окружать малышей почётом. Общаться молчанием, позволять знанию свободно течь из разума в разум. «Это очень хорошо», — сказал Кирилл напоследок.

Лена с усилием приподнялась на руках Игоря.

— Как может быть хорошо, когда ты в начале марта ходишь босиком, живёшь в холодных подземельях и грязен как вошь… скажи, сколько ты не ел?

Конечно, по-настоящему её беспокоило не это. Игорь ждал, когда она спросит. И она спросила:

— И… расскажи о тех мертвецах, которых вы выбрасываете за порог.

Лена пыталась поймать взгляд мальчишки, хотя собственные её глаза ещё были затуманены от внутренней боли.

— Случались жертвы. Людское тело ломко, может быть прекращённая деятельность практически в любой момент. Да, мы не слишком-то следим за ним. Просто выбрасываем то, что отработало, на улицу.

Игорь зажал Ленке рот, оборвав гневный крик. Она была так слаба, что, казалось, одно это эмоциональное напряжение может её погубить.

— Ты и есть это тело. Ничего больше нет. — Сказал Игорь.

— Есть несчётное количество степеней и видов существования. Это — одна из истин, которую открыл нам Голос. Те, кто потерял тело, остаются рядом. Мы их чувствуем.

Лена с неожиданной силой отняла руку мужа от своего рта.

— Ты больше мне не сын!

Какая-то искра вдруг проскочила по ту сторону Кирюхиных глаз.

— Понять будет трудно, как проглотить камень, но я — это он. Мы — два листка, которых поток на считанные секунды закрутил рядом. Скоро нас разнесёт так далеко, что мы уже никогда не встретимся. Или встретимся, но больше не будем здороваться, так как не узнаем друг друга.

Ленка не поверила. Она зло стукнула зубами и промолчала.

Кирилл продолжал говорить.

Постепенно детей становилось всё больше. Толпы их, следуя какому-то новому, невозможному инстинкту, прибывали в подземелье. Они слонялись по тёмным коридорам, приучали себя видеть в темноте, слизывали со стен влагу и глодали сосульки, чтобы утолить жажду. Желудок набивали чем попало. Иногда землёй — вряд ли хоть для кого-то это имело значение. Когда кто-нибудь по каким-то причинам умирал, двое-трое человек выносили тело наружу.

После того, как каждый из присутствующих обустроил для своего нового внутреннего Голоса место в голове, пришло время подвести итоги. Прежде всего, каждый член коммуны испытывал огромную благодарность к Голосу. В нём было всё. Заданные и незаданные вопросы, любые тайны — стоило только о них подумать — раскрывались великолепным цветком. Это настоящее волшебство в твоей голове, возможность бесконечно осознавать новые и новые прекрасные миры, понимать, что сырая действительность — лишь камушек на игорном столе самой судьбы. Дети садились на холодный пол, смотрели друг на друга подолгу, с таким чувством, как будто пили воду и никак не могли напиться. Какое это счастье, когда имея великую тайну, имеешь рядом ещё и кого-то, кто также её хранит! И кого-то, кто понимает её неизмеримо глубже, чем ты, чьи глаза переливаются золотистым светом, а улыбка не сходит с уст, потому что её владелец осознал весь свет.

И, несмотря на то что дети вели себя как погрязшие в чёрной депрессии взрослые, то есть не делали ровным счётом ничего, в головах их разыгрывал одно представление за другим цирк-шапито. Иногда лучи тамошних прожекторов и возбуждённый шум зрительского зала, а то и рёв тигра, прорывался во внешний мир, и тогда дети, один за другим, вскакивали и начинали творить что-то дикое, даже по меркам прочих своих беспокойных жизней. Они рисовали трофейным мелом на стенах и полу. Устраивали дикие, первобытные пляски, выкрикивая что-то громкое и нечленораздельное и веря, что таким образом они привлекают внимание обладателя Голоса, а он, может, сидит где-то себе и улыбается. То, что они выкрикивали, было, без сомнения, его именем. А поскольку никто не знал, как его зовут, каждый просто вопил на свой лад. Когда какой-нибудь ребёнок начинал новый ритуал, все головы тут же оборачивались к нему. Никто ничего не делал просто так. Они верили, что придавая глубокий смысл простым действиям, они меняли мир, двигали его в нужную сторону и делали чуточку лучше. Обострилась тяга к чудесам. Чудеса были отныне жизнью каждого ребёнка — не подражательство и игра в чудеса, как раньше, нет! На этот раз всё было по-настоящему, и Кирилл говорил обо всех этих дурачествах с таким серьёзным лицом, что предпосылки их и ожидаемые последствия воспринимались на веру.

— Что-то получалось, другое — нет, — пожал плечами Кирилл в ответ на резонный вопрос родителя. — Но то, что произойдёт сегодня, без сомнения, получится.

— И для этого тебе нужны мы? Так тебе сказал этот твой голос?

— Нужны. Голос ничего не говорит — лишь излагает истины.

Игорь вдруг обнаружил, что они уже четверть часа куда-то идут. В подземное убежище — это не вызывало сомнений. Он поглядывал на Ленку — когда-то она это обнаружит? Но она была слишком измождена, чтобы следить за направлением. То ли она пока не замечала, то ли воспоминания о пистолете в руках Петра и остекленевших лицах детей больше так не пугали.

Кирилл шлёпал босыми ногами по снегу, как по ковру в ванной. Магнитофон на поясе всё шуршал. Игорь хотел спросить: «Зачем он тебе?», но подумал, что, наверное, у сына не найдётся ответа. Это как одна из тех вещиц, которые мальчик носил по квартире, пугая их с Леной — он, должно быть, давно уже забыл, зачем прикрепил серую коробочку на пояс.

На улицах — никого. С минуту Игорь задавался вопросом — куда все исчезли, но спрашивать у Кирилла не стал. Все уехали или попрятались по норам. Никто не прислал специалистов налаживать отопление на теплоэлектростанциях, не было верениц машин с гуманитарной помощью, подобной той, что ввозили в только освобождённый от блокады Ленинград. Возможно, людей просто решили бросить на произвол судьбы до весны. Как там говорил тот парень из радио в перерывах между чтением молитв: «Весь этот снег похож на краску, которой нас замазали, чтобы не было видно тем, кто выше. Мы надоели Господу, а сильные мира сего и рады нас не видеть». Снегопад замёл все дороги между городами, и помощи ждать неоткуда. Может, люди сумели организоваться возле тех костров, которые Игорь видел в последний свой день присутствия под зимним солнцем (он не знал, сколько прошло времени, но сейчас солнце было уже явно весенним), нашли технику для расчистки дорог, погрузили всех желающих в автобусы и уехали.

Ровный, тихий голос Кирилла не прерывался и не менял тона, даже когда он преодолевал самые глубокие, сочные весенние сугробы.

По его словам, дети смогли построить некое подобие классового общества, основанного на любви и взаимной заботе. Да, звучит совершенно безумно, и Ленка, если бы не была вымотана вконец дорогой, истекла бы сарказмом, а то устроила бы новую истерику. Всё было просто: чем младше ребёнок, тем больше почёта ему оказывалось. Самых маленьких воспевали, носили на руках, собирали для них из имеющегося в подземельях парка хлама настоящие хоромы, напоминающие своей непосредственной наивностью жертвенные алтари, оставшиеся со времён, когда первых людей поразила идея: а что, если там, наверху, есть кто-то сильнее и могущественнее нас? Но у детей была проблема, ставшая со временем очень явной. Они взрослели. Как ни старались, все, поголовно, становились с каждым днём на миллиметр выше и шире в плечах. Этот процесс, по словам Кирилла, чувствовался так, как чувствуется момент возникновения мурашек на коже. Ни следа не осталось от того нетерпеливого ожидания, которое сопровождает каждого малыша: скорее бы вырасти! Стать космонавтом, водителем, путешественником — нет, не те желания были отныне в детских головах, а только страх, что Голос начнёт затихать.

Никто не боялся с возрастом сойти с ума: теперь Голос не сможет никого напугать, даже если будет звучать в извращённом виде. Когда знаешь что такое поезд, даже самый шумный и уродливый паровоз, воняющий отработанным углём, не сможет напугать.

Дело в другом.

— Стать взрослым — худшее, что может случиться, — без выражения сказал Кирилл. — Проживать десятки лет и не слышать Голоса… я счастлив, когда могу наслаждаться им ежедневно, ежеминутно, и днём и ночью. Я не переживу, если он пропадёт.

— Вот так… слышишь, Ленка? — сказал Игорь, обливаясь потом. — Нас задвинули на самое дно разумного общества. Слушай, пацан, нам бы отдохнуть. Видишь, она не может идти.

Кирилл послушно остановился. Глядя на них со снисходительным выражением, с которым иной раз наблюдают за вознёй котят, он сказал:

— Не разумное общество, нет. Вы — что животные, не ведающие, что с ними на самом деле происходит.

Игорь озлобился.

— Так зачем же в таком случае ты нас нашёл?

Кирилл указал рукой на Лену.

— Я созрел в её чреве из твоего семени…

— Скажешь что-нибудь про родственные чувства, и я тебя придушу.

Кирилл пожал плечами. Вышло очень естественно — не скажешь, что это самовлюблённая кукла, механизм, вместо шестерней у которого кости и мышцы.

— Мы вызывали дождь в подземелье и танцевали. Нашли мать всех матерей и пытались заключить себя обратно в её чрево. Мы ходили по тонкой меловой дороге обратно. Пели песни на языке, которого нет. Делали всё это и многое, многое другое, пытаясь обратить взросление вспять или приостановить его. Ничего не помогает.

Игорь расхохотался.

— Это невозможно! Возможно, медицина и наука лет через двести до такого дойдёт, но этого не сделаешь сдвинутыми мозгами и реквизитом для летних представлений парка развлечений. Поверь мне, малыш.

Кирилл вежливо дослушал, после чего сказал:

— Теперь мы не будем творить ритуалы между собой. Мы будем творить ритуалы с вами. Попытаемся сделать так, чтобы вы также услышали Голос.

Он повернулся и пошёл прочь. Игорь со злым стоном двинулся следом. Лена была в полубессознательном состоянии. Всё что она могла — тяжело переставлять ноги.

— Подожди, пацан! — заорал вслед разъярённый Игорь. — Не видишь, твоя мать едва идёт.

Так, преодолевая километр за километром, будто карабкаясь по крутой горе, они дошли до парка. Никого не встретив, они добрели до ржавой железной двери, у которой когда-то расстались с Петром и Милой. При виде нескольких бурых пятен на снегу Ленка потеряла сознание. Всего лишь натёкшая с петель ржавая вода… трупы исчезли, как будто их и не было. Игорь долго приводил жену в сознание, топя в ладонях снег и брызгая на лоб. Кирилл терпеливо ждал. На его лице не было никаких эмоций.

Наконец Лена пришла в себя, и они вошли в тёмное помещение. Грохнула, закрывшись, дверь. Кирилл, видел в темноте как кошка, белая его шевелюра маячила впереди, словно огонёк свечи. А может, глаза ему были не нужны, здесь, где просыпалось новое чувство — чувство притяжения к таким же, как он. Чувство, которым, возможно, могли бы обладать планеты и прочие небесные тела. Лена держалась за мужа, впиваясь пальцами ему в запястье. Она не хотела идти, но не имела сил выразить протест.

— Кажется, он скоро появится, — прошептала она, выворачивая шею, не в силах оторвать взгляд от света, что робко просачивался из-под закрытой двери.

— Кто появится?.. Постой-ка секунду. — Игорь шустро сосчитал в уме. — Девятый месяц только-только начался.

— Я чувствую, что ждать осталось недолго.

Игорь обмер. Кто бы знал, что же делать дальше. Он подозревал, что, приняв не так давно решение спасать жену от ножа хирурга любой ценой, когда-нибудь придётся принимать ещё много трудных решений. Но этот день, казалось, подмигивает глазом-огоньком где-то очень далеко.

— Потерпи немного, — попросил Игорь, так, будто Ленка действительно могла терпеть и бесконечно отсрочивать то, что должно случиться.

— Он чувствует присутствие всех, кто имеет уши. Чувствует, где тепло, и идёт туда, — прокомментировал их тихий разговор откуда-то из темноты Кирилл. Голос его звучал с потусторонней торжественной теплотой.

— Слушай, если общество таких, как ты, повредит моему сыну, мы уходим прямо сейчас…

Игорь осёкся. В голову пришла ужасная мысль: «Меня обвели вокруг пальца!» Может, Кирилл привёл их сюда единственно затем, чтобы заполучить брата прямо в руки, тёпленьким? Чтобы научить его быть таким, как все остальные, подкрутив регуляторы в голове, настроить на нужную радиоволну.

Игорь завозился, доставая из кармана фонарик, щёлкнул выключателем, и в помещении не осталось места, где можно было спрятать даже детскую игрушку. Лицо Кирилла, который остановился и обернулся к ним, выглядело круглой светящейся монеткой.

— Голос и дождь, и свет внутренний с ним. Он будет чуть больше звенеть, звучать, когда рядом будут другие слышащие. Но нет, вы сможете уйти прежде, чем стоящий первым перед Его лицом появится на свет.

— Что же, — сказал Ирорь хрипло. — Что же… тогда идём.

Постепенно окружение захватило всё его внимание. Луч фонарика метался, выхватывая из темноты то одну занимательную деталь, то другую; настолько они удивительные, что невозможно было представить, что всё это может находиться в одном помещении. Созерцая творения детских рук, встречающиеся тут и там, можно было подумать, что вот-вот встретишь где-нибудь за углом местного Леонардо да Винчи или Рембрандта. Здесь были конструкции из труб, которые нечем было наполнять, и вентилей, которыми нечего было закручивать. Намалёванные на белом полотне клоунские лица на самом верху стены. Круги и разбегающиеся в разных направлениях линии, вызывающие воспоминания о чертёжной компьютерной программе, но нарисованные мелом или белой краской от руки — удивительно ровные линии и чудо какие правильные геометрические фигуры. Были и рисованные двери, которые застал ещё Пётр; если бы он был здесь, то заметил бы, как давно их не подновляли. Стекающие по стенам капли воды оставляли на них влажные дорожки, а сами становились белыми. Конкретика уступила место простоте и абстрактности.

— Это просто страна чудес какая-то… — прошептала Ленка. — Или это всё мне мерещится?

Игорь впервые услышал в её голосе что-то помимо горечи и бесконечной усталости. Изумление. Даже, может, погрызенное, как зелёный лист гусеницами, любопытство. Тени крались вдоль стен. Это были дети, они никак не реагировали на присутствие в своей обители взрослых. Пахло, конечно же, сыростью, ещё немытым человеческим телом. Из круглых дыр в стене несло неприятным сквозняком. Совсем маленькие дети лежали, как ни странно, в пластиковых корытцах, установленных на стенах там и сям почти вертикально, как крошечные Будды, как оживлённые движением света барельефы, иные — в крошечных одежонках, иные укутаны в грязные пелёнки, иные просто голые. Зрачки их меняли размер, когда по тельцам скользил свет от фонаря, на губах мерцала загадочная улыбка. Игорь чувствовал, что между Кириллом и ними прямо в насыщенном влагой воздухе происходит некая диффузия, обмен неизвестными науке частицами.

— Я хочу, чтобы меня не стало, — сказал внезапно Кирилл. — Мы все об этом мечтаем. Вы скажете — смерть… но смерть — это другое. Её не нужно бояться, это лишь порог, который придётся перешагнуть. Но за ней последует новая дорога, перекрёсток, дорога, дорога, и за этими дорогами очень сложно найти единственную — к тому, кто говорит. Нет, я не хочу смерти. Только чтобы меня скомкали и вырвали, как страницу из тетрадки. Время не повернуть. Мы пробовали. Оно слишком большое, чтобы развернуться. Ради таких малявок, как мы, особенно. Эгоистично считать, что оно должно.

Он повернулся к Игорю.

— Ты должен проснуться, взрослый человек. Попробовать разбудить себя, услышать то, что услышал каждый из нас. Между мной и тобой есть родственные связи. Я сумел, а значит, и ты сможешь.

— Ты переоцениваешь мои возможности, — с расстановкой произнёс Игорь. — Я умею ремонтировать велосипеды — это да. Умею делать разные другие вещи — не сказать, чтобы очень много, но тем не менее. Ещё немного разбираюсь в хорошем табаке. Но чтобы слышать какие-то голоса… нет, до такого не доходило никогда. Когда на улице ко мне подходили свидетели Иеговы, я говорил им что могу разве что сделать самолётики из этих их листовок.

— Попробуй, — вдруг шепнула Ленка.

— Что? — Игорь переполошился. — Тебе больно? Что-то не так?

Ленка раздражённо отмахнулась. С видимым усилием она мобилизовала своё неповоротливое, насквозь истыканное иголками усталости и боли тело и посмотрела мужу прямо в глаза.

— Попробуй сделать, что он говорит.

— Но… ты же… я тебя совсем не узнаю.

Игорь хотел сказать, что ещё сутки назад Лена не говорила о детях вовсе — о своих ли, или о каких-нибудь ещё. Она, как и многие… да что там, почти все, загнала их в своём сознании в самый глубокий колодец и засыпала землёй.

— Разве ты не видишь всё это? Не видишь, что здесь особенный порядок, который мы никогда не поймём. И никто из взрослых не поймёт. Вроде мореплавателей, которые приплыли на неизвестный континент с туземцами, порядки которых дики и чужды. И если есть хоть малейший шанс… как бы это сказать… навести мосты — давай попробуем.

Она взглянула на Кирилла, сказала строго:

— Я сама готова сделать всё, что потребуется.

Игорь был так поражён этой переменой, что готов был уже накинуться на Кирилла с кулаками: «Что за трюки? Разве это не ребёнок в чреве повлиял на разум моей жены? Ребёнок, заметь, которого она только сейчас ненавидела!» Но вовремя сообразил, что малыш здесь ни при чём.

Стараясь выглядеть как можно более независимо, он скрестил руки на груди.

— Как это будет выглядеть? Хочешь прикрутить мне ещё одно ухо?

— Совсем не больно, — заверил Кирилл. По лестнице они двинулись в глубины бункера. Вмонтированных в стену перил не хотелось касаться — они были липкие и холодные на ощупь, и оставляли на ладонях бурые следы. Огромные опоры чёртова колеса стенали, подражая плохо настроенным музыкальным инструментам.

— Я не хочу быть таким, как вы. Хочу остаться человеком. Мы с твоей матерью не сможем вот так вот бродить кругами, как будто заводные болванчики, натыкаться друг на друга и шлёпать по лужам босиком.

От улыбки Кирилла, как будто нарисованной на лице, тем не менее, разило молниями.

— Когда ты услышишь Голос, тогда поймёшь. Я не могу сказать слепому, что такое свет. Когда ты прозреешь — увидеть всё сам.

Игорь до хруста сжал кулаки. И тут же почувствовал прикосновение к запястью. Ленка ничего не говорила, просто коснулась пальцами. Подушечки её холодны, но само касание… иное. Не такое, как в последние дни. Оно вызывало в памяти светлые моменты их совместной юности. И это вонзило копьё в грудь всех на свете сомнений. Глядя, как они истекают кровью, и печально думая, что он, возможно, сойдёт с ума, Игорь выразил согласие.

Кирилл сказал:

— Мы уже пришли.

Это был комната без детей. В противоположной стене — огромная металлическая дверь, похожая на проржавевшую насквозь крышку рижских шпрот. Застоявшийся воздух пах неприятно, вокруг какие-то машины, но эта дверь… За неё ещё предстоит заглянуть — внезапно понял Игорь. За этой дверью — ответ на вопрос, сможет ли он понять, что подразумевают под своим ненаглядным Голосом малыши, ставшие в одночасье серьёзнее взрослых. Разве это не великая награда для любопытных: приобщиться к новой мировой тайне? Игорь себя любопытным не считал, но раз уж судьба предоставила ему такой шанс, самое время развить в себе это качество. В недрах неопознанной машины что-то тихо урчало и щёлкало, будто в такт мыслям. Крайне неожиданный звук, учитывая, что электричества не было. Может, там скреблись мыши. Повсюду валялись спичечные коробки, некоторые из них выпотрошенные, многие промокли насквозь и вряд ли были способны послужить обществу. Наверху — решётки с неподвижными лепестками вентиляторов под ними, словно сад ржавых растений, растущих кверху тормашками.

Кирилл показал на лавку возле одной из стен. Игорь бережно усадил жену, после сел сам. Посмотрел на белую таблетку в протянутой руке сына.

— Зачем это?

— Ты должен уснуть. Это сильное снотворное.

— А что потом?

— Когда проснёшься, ритуал будет в самом разгаре. Будет новое место, которое ты узнаешь сразу. И ты сразу поймёшь, что делать.

— Не верю я в эти ваши ритуалы, — хмыкнул Игорь. Кирилл вежливо смотрел на него. Ждал. Идти на попятный было поздно. Ленка взяла его за локоть, и тогда, словно получив инъекцию храбрости, Игорь сграбастал таблетку и, зажмурившись, пробормотав про себя короткое «пустьвсёбудетхорошо», проглотил.

Это чувство, когда просыпаешься на шумной вечеринке, частично уже перешедшей в драку и оргию. Просыпаешься, чтобы хлопать глазами и ни черта не понимать. Просыпаешься и смотришь в белёный потолок, изучаешь прихотливый рисунок из сосулек на люстре, под их весом наклонившейся на одну сторону. Что это? Пространство за той дверью? Они впустили меня, но для чего?

Люстра, однако, кажется подозрительно знакомой. Да и чересчур светло для подземелья…

Игорь рывком сел, осознав вдруг, что голоса, звучащие на повышенных тонах, ему не мерещатся. Вряд ли это тот Голос, о котором весь день талдычил Кирилл… Мужской баритон, вызывающий в голове ассоциации с чем-то неприятным — на грани с отвращением. Что это может быть за человек? Он встречал его в своих странствиях по заброшенному городу, а возможно, встречал и раньше… с ним спорил женский взволнованный голос. Слов не разобрать.

Игорь хотел было уже пойти на голоса, но не успел даже спустить ноги с кровати. Он лихорадочно озирался. Подозрительно знакомые полки с размокшими кирпичиками книг, комки разбросанной одежды… детской одежды. Замок на стене, почерневший, похожий на тень от чего-то большого и уродливого. Это комната Кирилла в их с Ленкой квартире. Как он сюда попал? Чёрт… Голова как пыльный мешок.

Тряхнув головой и оглядевшись ещё раз, Игорь понял, что ошибся. Эта комната очень похожа на Кирюхину — но это не она. Воздух стоячий и густой как масло. Такой воздух может быть разве что в слабо вентилируемом помещении. В подземелье.

За муляжом окна будто бы свет фонарей, а на самом деле колышется под стеклянным колпаком керосиновой лампы пламя. Внутри страшно холодно. Линолеум на полу вздулся и пошёл волнами — не такой, как у них дома, но похож… очень похож. Замок нарисован прямо на стене и раскрашен в нужные цвета. Кто-то как следует расстарался, пытаясь придать подземному помещению сходство с их квартирой. Ничего себе, шуточки.

В тот момент, когда Игорь уже собирался спустить с Кирюхиной (или очень похожей на неё) кровати ноги, женщина закричала. Только теперь Игорь узнал голос Ленки. Он вскочил, поскользнулся на ледяной лужице, больно ушиб большой палец ноги о ножку стола, свалив с него неработающую настольную лампу. Короткий коридор, похожий на глотку ледяной рыбины, протолкнул его в зал, где чей-то извращённый ум воссоздал обстановку жилого помещения с точностью до чашки с яблочными огрызками и шелухой от семечек на столе. Кто-то не поленился притащить даже шкаф с книгами жены и пыльным бабушкиным фарфором или, по крайней мере, нашёл очень похожий. «Это же дети, всего лишь дети», — беспомощно подумал Игорь, оглядываясь. Многие предметы, словно массовка, набранная в последний момент из толпы зевак, были не тем, чем они должны были быть: к примеру, место плюшевого медведя на софе занимал плюшевый заяц, изрядно потрёпанный и со следами собачьих зубов на шее, на месте булыжника интересной формы, который Кирюха как-то привёз с моря, лежал булыжник самый ординарный, родные братья которого валяются в любом Самарском дворе. Вместо стаканчика для карандашей — подходящий по цвету и форме стакан из-под китайской лапши, вместо подушечки для иголок — кусок мыла. И так далее, и так далее. Стулья все разные, но стоят ровно на тех местах, где Игорь их оставил, навсегда покидая квартиру.

Они скопировали даже такую мелочь!

Здесь, в почти что театральных декорациях шло представление, в которое он не мог не вмешаться. Трое детей несколько постарше Кирилла избивали Ленку. Один — монтировкой, двое других — палками, похожими на черенки от лопат. Когда Игорь появился у входа в зал, дети одинаковым движением повернули головы, прекратив своё занятие, и он получил возможность изучить их лица. Дрожа от ужаса и ярости, Игорь смотрел на себя — на трижды-себя, потому что на всех троих были картонные маски с нарисованным на них его лицом. Сквозь разрезы для глаз смотрели тёмные, почти чёрные глаза. Смутно знакомый баритон оказался его собственным голосом, доносившимся из магнитофона под столом. Как раз сейчас он вещал:

«…будет гораздо легче, если мы с тобой сядем и поговорим, как отец с сыном…»

И сначала:

«…будет гораздо легче, если мы с тобой сядем и поговорим, как отец с сыном…»

Игорь зарычал, бросился вперёд и расшвырял детей по углам комнаты. Они не думали сопротивляться. Монтировка с глухим звоном упала на пол.

— Прекратите, — шептала Ленка, прикрывая израненными руками живот. — Прекратите, пожалуйста!

Игорь грохнулся перед ней на колени, осторожно приподнял голову на удивительно тонкой шее.

— Всё уже позади. Я с тобой.

Ленка открыла глаза, тёмные, почти чёрные от плещущейся в ней боли. Губы разбиты. Она едва могла говорить.

— Что они с тобой сделали? Что они хотели?

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Лена смогла разлепить губы. Язык тоже кровоточил — женщина прокусила его до мяса.

— Сказали… сказали, что я должна быть рядом с тобой. Сказали, что собираются избавить меня от малыша. Что он не хочет жить, и поэтому, как только достанут его из моего живота, его убьют. Я сказала, что не позволю. Пускай убьют меня, только не его. И они… они стали меня бить.

Игорь огляделся, задержав взгляд по очереди на каждом из трёх детей. Они стояли по углам комнаты, будто роботы, ожидающие новой команды. Два мальчика и, кажется, девчонка. Кирилла среди них нет. Лицо на картонных масках было изображено с пугающей тщательностью — вплоть до лихорадочно раздутых ноздрей, до ссадины на скуле от Ленкиных ногтей. У художника был только простой карандаш и синий маркер, которым он нанёс лёгкие тени.

— Прости меня, — прохрипел Игорь. — Это я виноват, что послушал его. Нужно было бежать, бежать как можно дальше… но нет. Мне было интересно. Это всё я… да заткнись!

Ногой он отшвырнул магнитофон, который настойчиво твердил одну и ту же фразу. Сказав на высокой ноте: «… я должен потребовать от тебя объяснений», он затих.

Ленка размазала по щеке натёкшую из носа кровь.

— Когда они били меня, говорили, что я должна прислушаться к себе. Я должна услышать малыша — так они говорили. Говорили, что Голос в нём сейчас особенно силён, и я смогу его услышать, если приложу усилия. Если наша кровь смешается. Будто я могу стать новой мессией среди взрослых людей… и помочь в дальнейшем всем взрослым, и тем, кто только готовится стать взрослым, услышать Голос.

— Я убью их, — сокрушался Игорь. — Всех, до единого. Я должен был стать жертвой, а не ты. Я знал, что это может быть болезненно, но если бы я знал, что это болезненно для тебя…

Ленка схватила мужа за локоть.

— Только не Кирилла! Он не причинял мне вреда. И не… — она снова коснулась живота, перепачкав и без того уже грязный свитер в крови. — Не его. Пообещай мне, что ты не перестанешь заботиться о нём так, как заботился, когда защищал его от меня. Я поняла одну вещь только что: самое меньшее, что я хочу сейчас, это остаться без детей. Без них нет и меня тоже.

Игорь тяжело поднялся на ноги. Трое всё ещё были здесь, но казались предметами мебели — ровно куклы, у которых кончился завод. Он подошёл и стянул маску с ближайшего истукана — это и впрямь оказалась девчонка. Её лицо казалось вылепленным из гипса. Волосы обрезаны у самой шеи, нос свёрнут на бок. Первоначальное желание поднять монтировку и разбить каждому голову сошло на нет — перед белым лицом Игорь только и мог, что бессильно стискивать кулаки.

— Они говорили, что малыш хочет умереть? — не оборачиваясь, спросил он жену.

— Они не правы. Я чувствую его страсть к жизни. Чувствую, как он хочет родиться. Возможно, эти идеи чуть не отправили нас вдвоём на тот свет, но я на самом деле смогла что-то почувствовать.

Уловив незнакомую интонацию в голосе жены, Игорь повернулся. Под её распухшими веками как будто вставало солнце. Слёзы чертили на щеках блестящие дорожки и, затвердевая в воздухе, кристаллами падали на пол. Пар изо рта и ноздрей рассказывал о пожаре в области сердца, пожаре, в котором одна за другой гибнут ветхие постройки их прежней жизни. Мужчина засуетился, осознав, что шок сейчас пройдёт и жена почувствует холод. Хорошо бы найти источник огня.

— Это очень странно, — вдруг сказали за спиной. Кирилл, стоя в дверях, переминался с ноги на ногу и выглядел как человек, который, недавно переехав, вернулся с работы по старому адресу. Эта неуверенность так не подходила к выражению его лица, что Игорю не составило никакого труда нацепить на свою злость кандалы.

— Не причиняй ему вреда, — шепнула Лена, протянув руки и обхватив ногу мужа.

— Ты верно всё понял: мама гораздо ближе сейчас к тому, чтобы услышать Голос, — сказал Кирилл. — В ней зреет слышащий. Это большая сила.

Трое старших синхронно сдвинулись с места и вышли за дверь, исчезнув за спиной Кирилла. Игорь рассеянно проводил их глазами.

— Зачем же был нужен я?

— Ты был одной частью магии, она — другой. Только вместе вы могли представить цельную и полную картину. Голос подсказал нам, как поступить, чтобы избавить вас обоих от злости, что грызла вас изнутри.

Устало, без эмоций Игорь подумал, что мог бы оторвать Кириллу голову, знай он обо всём заранее.

— Что же, твой план не сработал. Ленка по-прежнему ничего не слышит помимо того, что слышать должна. Может, стоит тебе попрыгать на одной ноге, и этот Голос сам вывалится из уха? А потом запихать его в ухо другого человека. А? Подумай над этим.

Кирилл как будто бы действительно задумался.

— Нет, наверное, это не сработает. Голос слишком большая штука, чтобы просто так выпасть. Он больше любой вселенной. Но есть кое-что, что этот эксперимент показал. Что-то, о чём мы даже не смыслили, зачарованные величием творящегося.

Кирилл пошаркал ногой, будто хотел таким образом свести на нет пафос сказанного. Голос его отражался от стен подземелья и превращался в низкий гудящий звук, разрушая так тщательно выстроенную иллюзию и ясно давая понять, что над головой десять метров земли.

— Что это? — спросила Ленка, не отрывая глаз от сына.

— Вы вдвоём, — просто ответил Кирилл. Игорь вдруг заметил, что речь его, усложняясь раз от раза, больше не напоминает содержимое коробки с потерянными когда-то и вновь найденными пуговицами. Нельзя сказать, что он стал при этом походить на человека. Разве только на обитателя сумасшедшего дома, которого комиссия признала почти-годным к жизни в обществе. Но и эта аналогия далеко не верна. «Они теперь общество, а мы — просто бегущие по лабиринту крысы», — с грустью подумал Игорь. — Вы способны менять друг друга. Это удивительно. Вы самые неразумные на планете существа, которые действуют и думают как животные. И я вас в этом не виню. Ведь Голос и его источник для вас загадка… Это всё равно, что пытаться идти через поле не имея глаз и не видя в какой стороне оно заканчивается. Но вы способны превратить свою ненависть в любовь.

Он сделал паузу — уста сомкнулись как бетонные плиты, и тут же наступила тишина, такая, что стало слышно, как поют где-то наверху опоры колеса. Жизнь на всей планете будто исчезла за тонкими губами, лопнула, как воздушный шарик. Но прежде чем Игорь с шумом втянул носом воздух чтобы доказать себе, что он-то ещё жив, Кирилл заговорил снова:

— Вы взрослые, но вы не безнадёжны. Надеюсь, я или каждый из нас станет таким, как вы. Настанет день, когда Голос больше не будет говорить для нас. Теперь на вопрос «что же делать потом?» для нас появился хотя бы один ответ.

— Да какие мы взрослые, — сказала Лена и растерянно, несмело улыбнулась, придерживая руками живот, как большую жвачку. Коленки её были выпачканы в крови, но при взгляде на эту улыбку думалось, что это скорее малиновое варенье.

— Я вот совсем ещё ребёнок, — признался Игорь.

Они с Леной переглянулись, после чего мужчина сказал:

— Давай, не тяни. Что же это за ответ?

— Любить. Любить друг друга, как мы сейчас любим поселившегося в нашей голове, запастись терпением и ждать новой встречи. Наверное, это что-то вроде испытания. Репетиции. Что ж, остальные, — Кирилл сделал движение рукой, и в голове Игоря вдруг возникла картинка: много-много детей там, в полутьме за дверью, словно сотни затопленных статуй, они стоят и ждут результатов эксперимента, — остальные уже всё знают. Они согласны с моими выводами. Если это так, мы пройдём его.

Не прощаясь, он повернулся и исчез в коридоре.

— Ты не вернёшься к нам, Кирилл? — несмело спросила Лена. — Что нам делать теперь?

«Я знаю, что нам делать, — хотел ответить Игорь. — У меня давно уже есть план!»

Но Кирилл сказал всё за него.

— Нужно многое осмыслить, — донёсся его голос. Казалось, будто говорит не мальчик десяти лет, а кто-то другой. Не то, чтобы у этого «кого-то» могли быть седины или борода, но о жизни он знал куда больше светловолосого паренька, который качался на люстре и пил чай с цыганами. — Возможно, я позже вас разыщу, а пока — уходите из города, и каждый день слушайте, что происходит вокруг вас, в вашей голове и в вашем сердце. Возможно, когда-то и вы услышите Голос. Мой брат останется с вами. Никто не придёт за ним. Растите его и помните, что несмотря ни на что, он — как маяк, к которому вы, команда одного корабля, должны идти полным ходом.

Игорь готов был его послушать. Лена готова была идти — немедленно.