Комсомолец. Часть 2

Глава 28

За новогодний стол мы уселись в десять часов вечера. Потому что в десять минут одиннадцатого начинался новый музыкальный фильм «Похищение». Первую серию (согласно телепрограмме, которую прихватил с собой Пашка Могильный) обещали показать перед полуночью — вторую после. Студенты ожидали премьеры нового советского фильма с нетерпением, делились сведениями о том, кто именно в нём снимался. Со слов Фролович я узнал, что увижу сегодня на экране Михаила Пуговкина, Олега Анофриева, Савелия Краморова, Евгения Стеблова. Стоявший в доме Бобровых телевизор («Рекорд-А» — такой же я видел в актовом зале общежития) стал ещё одним поводом перенести сюда празднование из общежития.

Меню мы согласовали ещё в общаге. Потому меня не слишком удивил и впечатлил расставленный на столе набор блюд. Но любопытно было видеть способ подачи. Шпроты девчонки сразу разложили на куски хлеба. Салат «Столичный» превратился в «Оливье»: вместо курицы в него добавили колбасу. Варёные яйца нафаршировали печенью трески (я почему-то под «печенью» подразумевал говяжью или свиную — в крайнем случае, куриную). Заинтересовал меня и салат из плавленого сыра (видел, как Пимочкина натирала сырки на тёрке): сыр смешали с чесноком и майонезом (не понял, почему эту смесь для намазывания на хлеб девчонки обозвали салатом и оставили в вазочке, а не поделили порционно — на хлеб).

Главное место на столе заняли бутылки со спиртным (никакого портвейна — «Советское шампанское» и «Столичная») и блюдо с уткой. Птица получилась у меня вполне аппетитной на вид, с румяной блестящей кожей (смазал её жиром). Украсил утку нарезанными яблоками (Надя Боброва достала их из погреба целую корзину — к столу) и дольками мандаринов (мандарины мне не понравились — кислые). Когда я вошёл со своим кулинарным шедевром в комнату, меня встретили аплодисментами. Я поправил на руке полотенце (изображал официанта), приподнял будёновку, раскланялся. Собственноручно установил блюдо с птицей в центре столешницы. Занял место между Бобровой и Пимочкиной и объявил, что подготовка к празднованию завершена.

Как раз в этот момент на экране телевизора появилось изображение листа отрывного календаря с датой «двадцать третье декабря», мультяшное изображение города, по экрану заскользили большие круглые снежинки. Зазвучала тихая музыка (динамики телевизора слегка хрипели). Голос диктора объявил: «Эта невероятная история началась за неделю до нового года…». Студенты позабыли об утке, повернули лица к телевизору. Наблюдали за тем, как лист календаря превратился в бумажный самолётик (или это была бумажная птица?) и закружил по экрану. Музыка вдруг сменилась пожарной сиреной — в фильме. А мультяшная картинка превратилась в пожарную машину. «Похищение» — промелькнуло название фильма.

— Начинается, — сказал Пашка Могильный. — Это дело нужно отметить.

На экране сменялись титры, зазвучала бодрая мелодия. Пашка открыл шампанское: лихо, с хлопком, но не пролил ни капли (чем наверняка поставил на правильную сторону воображаемых весов Оли Фролович очередную гирьку). Плеснул пузырящийся напиток в бокалы (не в стаканы!). А на экране тем временем появились наряженные в военную форму Анофриев, Краморов и Стеблов. Девчонки вновь отвернулись к телевизору — каждая отпустила в адрес актёров несколько фраз. И если слова Пимочкиной и Бобрович звучали восторженно, то Оля Фролович прошлась по внешности артистов (показавшихся мне непривычно молодыми) не самыми хвалебными комментариями. И словно невзначай прикоснулась к руке Могильного.

Пашка поднял бокал.

— Давайте поднимем первый бокал за нас, — сказал он. — За то, чтобы мы не только в следующем году, но и всегда были такими же весёлыми и дружными…

— А ещё молодыми и красивыми, — поддакнула Фролович.

Горделиво приподняла подбородок, словно демонстрировала свой присыпанный веснушками профиль всем, кто сидел за столом.

Павел поддержал её слова улыбкой.

— И всегда при этом оставались настоящими комсомольцами! — добавила Света Пимочкина.

Громче всех нахваливал утку Слава Аверин. Жевал мясо с таким показным удовольствием, что ни у кого язык не повернулся сказать, что курица на новогоднем столе смотрелась бы лучше. Я в душе не согласился со словами старосты: пробовал я птицу и вкуснее. Но вида не показывал — молча кивал, нюхая и пробуя утиное мясо. Всем своим видом старался донести мысль: «Именно так я и задумывал. Всё получилось согласно рецепту. Ну а кому утка не нравится — тот не разбирается в хорошей кухне». К похвалам Аверина присоединилась Света Пимочкина. Пашка Могильный и Надя Боброва молча терзали в тарелках утиные плечи. Фролович заявила: «Ничего так. Есть можно». После Олиных слов я… выдохнул: решил, что в новой жизни я как повар состоялся.

«Похищение» оказался музыкальным фильмом — по задумке напоминавшим «Старые песни о главном». На экране то и дело мелькали лица советских звёзд (и мелких звёздочек) кино и эстрады, среди которых я мало кого узнавал. Но появлялись и знакомые мне личности — те же Зыкина, Магомаев и Пьеха. Под популярные сейчас песни и не редкие тосты мы проводили старый год. С уткой расправились быстро, что меня порадовало: будто я удачно замёл следы преступления. За первой бутылкой шампанского выстрелила пробкой вторая — в этот раз она в Пашкиных руках брызнула пеной. Роль тамады взял на себя Могильный — мы с Авериным не мешали ему зарабатывать «гирьки». А где-то посреди первой серии Пимочкина вспомнила о гитаре.

— Саша мог бы нам сыграть, — сказала она.

«… Две копейки, две копейки — был бы счастлив человек…» — пел в это время на экране телевизора Андрей Миронов, помахивая зажатой в руке кожаной перчаткой.

— Эээ… как-то мы не подумали об этом, — ответил Аверин.

Вот только его слова прозвучали неискренне.

Почувствовал это и Могильный — поддержал приятеля.

— Я не захотел тащить инструмент по холоду, — сказал он. — Да и хватит нам сегодня музыки. Досмотрим фильм — включим проигрыватель. Вот он стоит. Нет, жаль, что у Надиных родителей нет магнитофона. Но пластинок, смотрю, целая гора. Да и ты, как я знаю, кое-что прихватила. Так что скучать не будем. А Сашок… да, жалко, конечно, что он не сыграет: песни Высоцкого в его исполнении неплохо звучат.

Паша взглянул на меня.

— Нет, если бы ты, Сашок, попросил — я бы, конечно, прихватил инструмент. Но…

Он развёл руками.

— Да ладно, — сказал я. — Знаете же, что я не люблю устраивать концерты. Так что я только рад, что испанка осталась в общаге. Давайте лучше телевизор послушаем.

Могильный отсалютовал мне бокалом.

— Я знал, что ты не обидишься.

Он постучал ножом по краю тарелки — привлёк внимание Ольги Фролович и Нади Бобровой, смотревших выступление Андрея Миронова.

— Предлагаю тост! — сказал Паша. — Давайте выпьем за дружбу и понимание!

Тему экзаменов подняли за столом за четверть часа до наступления Нового года. Когда на экране телевизора незнакомые мне (но наверняка известные большинству прочих советских телезрителей) артисты пели с бокалами в руках — завершалась первая серия «Похищения». Мысли о приближавшемся тысяча девятьсот семидесятом подтолкнули студентов к размышлениям о будущем. О самом ближайшем будущем — пятого января нам предстояло сдавать экзамен по физике, самый «страшный» из тех, что ожидали первокурсников горного факультета во время зимней сессии. Но беседы об экзамене прервала тревожная мелодия, резко отличавшаяся от звучавшей в «Похищении» музыки.

«Внимание, говорит Москва, — раздался в динамике телевизора голос диктора. — Работают все радиостанции Советского Союза, центральное телевидение. Новогоднее поздравление Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР, Совета министров СССР советскому народу. Дорогие товарищи, друзья, завершается год тысяча девятьсот шестьдесят девятый. С хорошим, добрым чувством советский народ провожает его. Это был год вдохновенного труда и творческих свершений. Наша Родина уверенно идёт вперёд по пути строительства коммунизма, освещенного идеями великого Ленина. Советский народ успешно выполнил основные задания четвёртого года пятилетки…»

Мы вслушивались в слова диктора. Внимательно, словно тот мог нам сообщить нечто важное. Лица сидевших за столом студентов казались мне не по-новогоднему серьёзными. Я же слегка недоумевал от того, что на экране не появилось с детства знакомое лицо Леонида Ильича Брежнева. Почему-то смутно помнил, что генсек поздравлял жителей Советского Союза с Новым годом. Или это делал не Брежнев, а Горбачёв? Детские воспоминания могли меня и обмануть. Вот выступления Горбачёва я помнил отчётливо. И Ельцина («Дорогие россияне…») — тоже. При Брежневе я был ещё маленьким (в прошлой жизни). Но и тогда вместе с родителями встречал Новый год рядом с телевизором (смотрел «Карнавальную ночь», «Иронию судьбы»).

«…Наш новогодний тост, — завершал своё выступление диктор, — за великий советский народ, за Коммунистическую партию, за нашу любимую социалистическую Родину! С Новым годом, с новым счастьем, дорогие товарищи!» Под бой курантов мы встали со своих мест. Подняли бокалы, подсчитывали вслух: «один», «два»… На лицах студентов засверкали улыбки. Сейчас я вновь отчётливо понял, что передо мной вчерашние дети. Увидел в глазах девчонок и парней восторженный блеск — как у тех детишек, что спешат по утрам к ёлке за подарками. Тоже не сдержал улыбку — печальную: почувствовал себя вдруг древним существом, едва ли не сверстником динозавров. «Двенадцатый» «удар» кремлёвских курантов прозвучал под звон бокалов.

— С Новым годом!! — сказал я. — Ура!

— Урааа!!! — хором ответили на мой призыв мужские и женские голоса.

Я улыбался — наблюдал за тем, как раскрасневшиеся от спиртного девчонки расцеловывали парней в щёки (к моей щеке прикоснулись лишь губы комсорга). Ощутил на плече похлопывание Могильного, отсалютовал Аверину. Пригубил шампанское — поставил наполовину полный бокал на скатерть. Напомнил себе о том, что в нынешнем теле выпивоха из меня никудышный. И что если не желаю в первый же час нового года сползти под стол и там захрапеть — не должен налегать на спиртное. Придвинул к себе бутылку минеральной воды. Взглядом нашёл стоявшую в углу комнаты большую кадку с финиковой пальмой: именно с этим растением я собирался сегодня делиться содержимым своего бокала.

В руках студентов заискрились бенгальские огни.

«С Новым годом, Димочка, — мысленно поздравил я сам себя. — С вновь наступившим тысяча девятьсот семидесятым годом!»

Вторую серию фильма я досматривал в гордом одиночестве, подкладывая себе в тарелку фаршированные куриные яйца (печень трески мне понравилась больше, чем утиное мясо) и попивая из стакана солоноватую минеральную воду. Место в центре стола к тому времени уже пустовало: утиные кости лежали на тарелках, а блюдо с потемневшими кусками яблок уступило место хрустальной вазе с мандаринами. Мои сегодняшние «собутыльники» перебрались ближе к ёлке — танцевали под звучавшие из телевизионных динамиков песни. Девчонки иногда подпевали киношным артистам.

Света Пимочкина не раз пыталась вытащить из-за стола и меня. Но я упорно игнорировал «быстрые» танцы. И по-братски делил с Авериным право танцевать с комсоргом «медляки». Причём, согласен был уступить это право Славке навечно. Вот только Пимочкину моё согласие не интересовало. Светлана покорно соглашалась на «приглашения» старосты. Но каждый второй медленный танец ловко ускользала от Аверина и бежала ко мне — Славке приходилось довольствоваться другими партнёршами (танцевал он не только со Светой и Надей Бобровой — дважды «отбирал» Ольгу у Могильного).

Первую бутылку «Столичной» Павел и Вячеслав распили на пару. Я от «беленькой» отказался, сославшись на «слабый организм». Парни постарались меня переубедить — даже попытались «взять на слабо». Но я лишь улыбался в ответ на их подначки, вспоминал о том, как раньше сам любил спаивать других на студенческих вечеринках (сам тогда был способен выпить едва ли не ведро водки). Распечатали вторую тару с водкой — у Паши и Ольги состоялся короткий, но «строгий» разговор. Могильный тут же отодвинул до краёв заполненную рюмку и отправился во двор «проветриться».

Пару раз заметил, как сидевшая по левую руку от меня Боброва «путала» бокалы — выпивала моё шампанское. И поначалу испугался за её здоровье. Но спиртное на Надежду словно не действовало. Боброва твёрдо стояла на ногах, говорила чётко — не «заплетающимся» языком. Да и выплясывала она у ёлки бойко — так любой хмель мог из головы выветриться. Потому я мысленно извинился перед пальмой: придётся растению и в новогоднюю ночь обойтись без спиртного. Молча менял местами свой наполненный Авериным бокал на пустую Надину тару. Боброва не жаловалась — словно не замечала подмены.

«Не заставляю её пить, — сказал я сам себе. — Но и не мешаю. Пусть девчонка оторвётся. Ведь только ей утром не придётся никуда ехать. Успеет отоспаться до возвращения матери».

Но потом я заметил интересную деталь. Аверин всё чаще возвращался за праздничный стол, пока я танцевал с комсоргом. Отклонял Надины приглашения на танец: изображал усталость. Вот только он словно позабыл, где сидел изначально. Усаживался на место Пимочкиной — переставил туда свою рюмку. С интересом посматривал на экран телевизора (тот работал без звука: после окончания фильма мы танцевали под музыку, что лилась из проигрывателя). Не пил. Но всё же временами подливал водку… в мой бокал с шампанским. В тот самый бокал, что я после «подсовывал» Бобровой.

«Вот, гадёныш!» — подумал я. Но без злобы. Потому что прекрасно понимал причину Славкиных махинаций. И был бы рад Аверину помочь: сам устал от назойливого внимания Пимочкиной. Вот только не хотел испортить студентам праздник ссорами и обидами. Хотя идею старосты я оценил. Потому что пляски и пустые разговоры мне поднадоели. Я отыскал взглядом накрытый пледом диван. Решил, что он вполне сгодится для отдыха «перебравшего» Саши Усика. Вот только переберусь на него позже, ближе к окончанию вечеринки. Потому что спать пока не хотел, а долго изображать спящего не сумею.

— Мальчики и девочки, — сказала Фролович, когда доиграла очередная пластинка. — А не пора ли нам перекусить?

Она указала на стол.

— Вон, сколько ещё всего осталось, — сообщила она. — А мы с прошлого года почти ничего не ели. Не знаю, как вы, а лично я проголодалась. Кто со мной?

«С ней», ожидаемо, оказался Пашка Могильный. Он приобнял Ольгу за плечи (та и не подумала отбиваться от его объятий), проводил девушку к столу. Поддержала подругу и Света Пимочкина (комсорг шумно дышала после очередного энергичного танца). Я и так сидел за столом. Только Надя Боброва разочаровано вздохнула — я заметил, что она уже несколько минут сверлила взглядом Аверина: дожидалась подходящей музыки, чтобы снова пригласить того на танец.

Староста вскинул руки.

— Поддерживаю предложение, — заявил он. — Самое время перекусить.

Я придвинул к себе пустой бокал (Надин), пошарил взглядом по сторонам… в поисках пульта от телевизора. Но вскоре вспомнил, где (и когда) нахожусь — поздравил себя с очередной стадией опьянения. Те крохотные и редкие глотки шампанского (разбавленного водкой), что я делал больше демонстративно, чем по желанию, уже сказались на моих способностях здраво мыслить. Заметил, что улыбаюсь всё чаще. И всё больше — без повода. Приметил и довольную ухмылку на лице Аверина.

«Чему ты радуешься, засранец? — мысленно спросил я, будто подозревал Славку в способностях к телепатии. — Если напьюсь… тут такое представление начнётся! Если, конечно, в этом теле буду столь же активен, как в прошлом. Что не факт, разумеется…»

Уже испытывал желание перебраться на диван. Но всё же решил повременить с этим. Заметил, что другие тоже зевали, хоть и пытались это скрыть. За зачётную неделю студенты растратили много энергии, в том числе и нервной. Что сказывалось на самочувствии первокурсников в новогоднюю ночь. Праздничный запал угасал — не я один уже испытывал желание сменить вертикальное положение на горизонтальное. Понял это, когда Фролович поинтересовалась у Светы, как и когда та собиралась ехать домой.

Я посмотрел на часы — до возобновления работы общественного транспорта (первые автобусы выйдут на маршрут в четыре часа) оставалось десять минут.

— На автобусе поеду, на чём же ещё, — сказала Пимочкина. — Обещала маме, что вернусь в шесть.

— Понятно, что не на такси, — сказала Фролович. — Я тоже скоро буду собираться. До автобусной остановки дойдём вместе. А дальше? Нам с тобой сейчас не по пути. Меня Паша до дома проводит… Ведь проводишь, Паша?

Уже потиравший сонные глаза Могильный встрепенулся.

— Разумеется! — сказал он.

— Меня Паша до порога родителей доведёт, — повторила Ольга. — А тебя кто?

Она взглянула на Аверина, повела бровью — призывая того «не спать».

Староста торопливо дожевал, кивнул.

— Конечно, — сказал он. — Я поеду со Светой!

Пимочкина нахмурилась… и посмотрела на меня.

Я зевнул, прикрыл рот ладонью.

— Не нужно со мной никому ехать, — заявила комсорг. — Уже немаленькая. Сама дорогу найду. Не впервые буду возвращаться домой поздно.

Я проигнорировал её намёк, сделал вид, что проголодался: присматривался к остаткам новогодних блюд.

— Будешь идти одна? — сказала Фролович. — По тёмным улицам? Совсем с ума сошла? Или это тебе шампанское в голову ударило?

Света пожала плечами, горделиво приподняла подбородок.

— При чём здесь шампанское? — сказала она. — Я похожа на пьяную? Думаешь, я могла опьянеть от двух бокалов? Ладно — от трёх? Да и улицы… не такие уж они и тёмные. В Зареченске есть уличное освещение, между прочим. Так что не заблужусь.

— И не боишься? — спросила Ольга.

Положила руку Паше на плечо.

— Чего? Темноты?

Комсорг усмехнулась.

— Темноты и я не боюсь, — сказала Фролович. — А если пристанет кто-то?

— Кто? — сказала Света. — Хулиганы?

— Бандиты, например.

— Оля, перестань!

Пимочкина махнула рукой.

— Мы в Советском Союзе живём, — сказала она, — а не в какой-то там Америке. И сейчас не послевоенные годы. Всех фашистских недобитков давно переловили. К тому же, у нас есть милиция и народная дружина. Даже если кто-то пьяный ко мне и пристанет, крикну — вмиг отправятся в вытрезвитель.

Света пожала плечами.

— Да и вообще. Сегодня у всех советских людей хорошее настроение, подруга: новый год наступил. Так что даже пьяные сегодня будут меня с праздником поздравлять, а не навязывать свою компанию. Можете за меня не переживать. И провожать меня не нужно — не утруждайтесь.

Она вновь стрельнула в меня взглядом.

Фролович положила себе и Пашке в тарелки салат «Оливье».

— Те женщины тоже жили в Советском Союзе, — произнесла она. — Между прочим. И они тоже считали, что за них не нужно переживать.

Подняла глаза на подругу.

— Какие женщины? — спросила Света.

Все посмотрели на Фролович — я воспользовался моментом: плеснул себе в бокал вместо шампанского минеральную воду.

— Те, которых убили молотком, — ответила Ольга, поковыряла вилкой салат. — И не просто убили… Помнишь, Паша и Слава рассказывали?

Теперь на Ольгу смотрел и я.

— Думаешь… такое может случиться снова? — сказала Пимочкина.

Фролович повела плечом.

Её жест намекал: она ни в чём не уверена — «может да, может нет».

— Преступника пока не поймали, — сказала Оля. — Иначе мы бы уже об этом знали. Дружинники — так точно.

Она указала на Пашу и Славу.

— А где две, подруга, там и… Слава, наливай шампанское!

Фролович протянула Аверину пустой бокал.

Староста потянулся за бутылкой.

— Лично я ходить по тёмным улицам в одиночку не собираюсь, — сказала Ольга, наблюдая за тем, как лилось в бокал игристое вино. — И тебе, Светочка, не советую. Живёшь ты на другом конце города…

Она выразительно приподняла брови.

— И что с того? — сказала Пимочкина.

— Думай сама.

Ольга сделала глоток из бокала, не дожидаясь очередного тоста.

— Зато нашей Наде сегодня повезло, — сказала Фролович. — Ехать ей никуда не придётся: она уже дома. Когда мы все станем трястись в автобусах, она будет нежиться в постели. Десятый сон досмотрит, пока мы доберёмся до своих кроватей.

Рассматривала пузырившийся в её бокале напиток.

— Надя не станет искать себе провожатых, — сказала Ольга, — и переживать, что кто-то в тёмном переулке ударит её по голове молоточком.

Вздохнула и добавила:

— Завидую.

Взгляды студентов устремились к Бобровой (мой тоже).

У той раскраснелись, словно от духоты, щёки и уши.

— А я бы и не стала никого искать! — заявила Надежда. — Сама бы доехала куда угодно. Обошлась бы без провожатых.

Она взглянула на Славу. Поджала губы, бросила на скатерть вилку. Сделала большой глоток из недавно наполненного Авериным бокала. Я лишь сейчас заметил в её глазах пьяный блеск. Отметил, что Надя выпила больше не только других девчонок. Прикинул, что с учётом водки, подлитой в вино старостой, Боброва перещеголяла в объёмах выпитого спиртного и парней. И уж точно никто кроме неё не смешивал водку с шампанским (себя я не считал — теми граммами, что употребил я, можно было пренебречь).

— Ну, конечно Наденька, — сказала Фролович. — Ты же у нас спортсменка, призёр чемпионатов города. Штанги поднимаешь — больше меня весом. Думаешь, тебе это поможет? Ты не мужчина. Считаешь, что в одиночку справишься с любым бандитом?

Надя скривила губы.

— А кто тебе сказал, что я поехала бы одна? — спросила она.

— Так ты сама…

— Нееет.

Боброва помахала указательным пальцем. Всё же мне зря казалось, что алкоголь её не берёт. «Нужно было поить пальму», — подумал я.

— Я сказала, что справилась бы без провожатых, — сказала Надя. — Без всяких там…

Стрельнула глазами в старосту.

— Но я бы поехала не одна.

Боброва продолжала ухмыляться.

— А с кем? — поинтересовалась Пимочкина.

Её локоть будто бы случайно прижался к моей руке. Я поднял руку (разорвал контакт): собирался поправить будёновку. Но вдруг вспомнил, что та отправилась на диван раньше меня.

— Сейчас я вас с ним познакомлю, — заявила Боброва.

Она резко вскочила со стула — задела бедром край стола. Зазвенели тарелки; опрокинулись мой и Надин бокалы, залили шампанским и минеральной водой скатерть. Надежда этого словно не заметила — с ухмылкой на лице рванула прочь из комнаты. Я поспешно отодвинулся от края столешницы, чтобы образовавшийся на скатерти коктейль не намочил мне брюки. Взял из рук Светы Пимочкиной полотенце, промокнул им лужу на столе. Заметил, как первокурсники переглянулись.

— Бобровой больше не наливать, — тихо произнесла Ольга.

Староста кивнул.

— Куда она побежала? — спросила Пимочкина.

— Знакомить нас с кем-то будет, — сказал Могильный.

— С кем? — сказала Света.

— Надеюсь, она не приведёт в дом собаку, — пробормотала Федорович. — Терпеть их не могу. Только блох нам здесь и не хватало.

Она хмуро взглянула на Аверина, будто в странном поведении Нади винила его.

Староста пожал плечами — словно ответил: «Я тут ни при чём».

— Так… вроде нет у них собаки, — сказал Могильный.

Я справился с потопом на столе. Поставил свою тарелку поверх сложенного в четыре слоя полотенца. Подумал о том, что пора перебираться на диван. Светины намёки мне не понравились: провожать её я не собирался — рассчитывал делегировать эту обязанность Аверину. Да и не хотел я пока уходить. Планировал вздремнуть на Надином диване часов пять-шесть. И лишь потом, уже днём, побреду к автобусной остановке, чтобы поехать в общагу. Я подцепил вилкой с блюда фаршированное яйцо. Поискал взглядом бутылку с минеральной водой. Услышал скрип половиц, возвестивший о возвращении Бобровой.

Надежда вернулась в гостиную без собаки — одна. Но с всё той же пьяной ухмылкой на лице. Вышагивала гордо, «от бедра» — выпячивала грудь. Я отметил, что у неё неплохая фигура. Широковатые, на мой взгляд, плечи. Но в остальном занятия спортом неплохо сказались на её «формах». Представил, как выгляжу сейчас на её фоне — мелкий, тщедушный… жалкий. Подумал о том, что прошлый «двухметровый я» стал бы для Нади неплохой парой. Никогда не понимал, здоровяков, что предпочитали крутить романы с девицами вдвое ниже себя. Боброва подошла к столу, вскинула руку… и направила дуло револьвера на лицо Аверина.

Слава отшатнулся — стремительно ушёл с линии выстрела. Но едва не свалился при этом со стула. Его манёвр выглядел нелепо. Вот только он не заставил меня улыбнуться. Я заметил, как побледнели лица Пимочкиной и Фролович. Никак не среагировал кашель захлебнувшегося шампанским Могильного. Смотрел на чёрный револьвер; на женский палец, что касался спускового крючка. Напрягся, готовясь вцепиться в сжимавшую серебристую рукоять руку — поменял положение ног: выбрал удобную точку опоры. Заметил, что чёрное дуло повернулось — снова указало на Аверина. Услышал звонкий смех Нади Бобровой.

— Чего вы так испугались? — спросила Надежда.

Помахала оружием.

— Убери его! — скомандовал Аверин.

Он вскочил со стула.

Дуло револьвера вновь прочертило в воздухе дугу — Славка отшатнулся.

Я уловил знакомый запах оружейной смазки.

— Чего вы так на меня смотрите? — сказала Боброва. — Он ведь не заряжен. Патроны дедушка хранит отдельно. Я ведь не дура, чтобы стрелять.

Она хмыкнула.

— Видели бы вы сейчас свои лица!

Староста решился — шагнул к Наде, отобрал у неё оружие: девушка не сопротивлялась.

— Вот с этим я бы и пошла по тёмным улицам, — сказала она. — Это не какой-то там молоток. Бандиты сами будут убегать от меня, когда его увидят. Дед прячет пистолет под замком в своём сундуке. Но я знаю, где ключ. И видела, где лежат патроны. Как вам такой провожатый?

Боброва подпёрла руками бока — выглядела иллюстрацией к выражению «коня на скаку остановит». К ней вновь вернулось хорошее настроение. Пимочкина и Фролович одновременно выдохнули, когда оружие перекочевало в руки старосты. Я потянулся за минералкой — налил себе полный стакан, и тут же опустошил его до дна. Могильный прекратил кашлять, утёр с глаз слёзы. Надя уселась рядом со мной; заглянула в свой пустой бокал, свела брови, точно пыталась вспомнить: было ли в нём что-то перед её уходом. Аверин вертел в руках оружие — заглядывал в пустой барабан.

— Это не пистолет, а револьвер, — проворчал Слава. — Наган.

Надя на его слова не отреагировала.

— Это дедушкин пистолет, — сказала она. — Наградной. Он ещё в молодости его получил, когда жил в Сибири. Сражался там с бандитами.

Аверин посмотрел на рукоять — наверняка не просто серебристую, а с серебряными накладками. Приблизил её к глазам. «Г.В. Боброву. За беспощадную борьбу с к-р. От П.П.О.Г.П.У.З.С.К. 21.04.34 г.», — прочёл он вслух.

— Что такое «к-р»? — спросил Слава.

Надя пожала плечами.

— Контрреволюция, — сказал я.

— За беспощадную борьбу с контрреволюцией, — повторил Аверин.

Снова посмотрел на наган: уже не просто с интересом — с уважением.

— Санёк, — сказал он. — Может, ты и дальше расшифруешь?

Протянул револьвер мне.

Я посмотрел на гравировку.

— От Полномочного Представителя Объединённого Государственного Политического Управления…

Десяток секунд подумал.

— … Западно-Сибирского Края, — сказал я. — Наверное, как-то так.

Вернул оружие Аверину.

Староста провернул барабан; убедился, что в том нет патронов; заглянул в ствол револьвера.

— Почистить бы надо, — произнёс он.

— Дедушка его иногда чистит, — заверила Боброва. — Я видела.

— Спрячь, — сказал Слава.

Он протянул револьвер Наде.

Та не стала спорить — послушно встала и унесла наган из комнаты.

— Напугала меня… дура, — тихо сказала ей вслед Федорович.

Допила из бокала шампанское.

— Мальчики, — сказала Ольга, — убирайте со стола спиртное. Всё. И шампанское тоже. Нам ещё не хватало тут стрельбу устроить.

Толкнула в бок Пашу.

Могильный послушно вскочил — кинулся выполнять её распоряжение.

— Света, иди, ставь чайник.

Фролович вздохнула.

— Будем пить чай и есть торт — не зря же мы его покупали, — сказала она. — У нас останется почти час, чтобы потанцевать. И чтобы протрезветь. Не переживай, подруга: явишься домой к шести — успеешь.