Комсомолец. Часть 3

Глава 49

Сколько бы я вечером ни зевал, но уснуть не получалось. Лежал на Альбининой кровати, пялился на тёмные пятна-фотографии, развешенные на стене. Думал. Мысли о встрече с кандидатом в маньяки Валицким, с Дашей Кировой и с капитаном Александровым переплетались с мыслишками о Королеве и о… еде. Печенье переварилось неожиданно быстро. Слова Нежиной о гречке теперь не казались мне глупостью. Я размышлял о том, что на самом деле подразумевала Альбина, когда говорила, что двери в комнатах оставит открытыми. Это такое завуалированное приглашение или наоборот? Все эти женские полунамёки я и раньше не понимал. Не смог отыскать истинный смысл в словах Нежиной и сейчас. Не в последнюю очередь потому, что думал ещё о гречке и о печенье, оставшемся в тарелке на кухонном столе.

После полуночи я всё же сдался: отбросил одеяло, встал с кровати. Натянул штаны, выглянул в коридор, прислушался. Различил сопение Королевы. Нежина, если и ждала меня, то… не дождалась — уснула. А потому я отбросил муки выбора и со спокойной душой потопал на кухню. Вид холодной гречки меня не вдохновил. Я с тоской вспомнил микроволновки из будущего (как же мне их не хватало!). Посчитал плохим вариантом разогревать кашу на газу во втором часу ночи. Без стеснения пошарил по шкафчикам — отыскал колотый сахар. Кивком головы поприветствовал этот «белый яд», примостил его на тарелку, рядом с недоеденными вечером печенюшками. Вид получившегося блюда заставил мой желудок взвыть в предвкушении. С блаженной улыбкой на лице я вернулся в спальню, плотно прикрыл дверь. Пошарил глазами по книжным полкам.

С огорчением обнаружил, что Королева действительно готовилась к поступлению в горный институт. Да и не только в него — иначе, зачем над письменным столом пылились ещё и учебники по истории, литературе, английскому и русскому языку. Четыре тома «Войны и мир» не привлекли моё внимание. Как и потрёпанный двухтомник «Анна Каренина». Мой взгляд скользил по корешкам книг — перебирал названия учебников и прочитанных ещё в школе творений классиков литературы. Увидел я даже знакомый переплёт — «Как закалялась сталь» Островского. Но прикоснуться к нему не успел: заинтересовался лежавшей поверх книг папкой. Потому что я её вспомнил — видел её раскрытой на столе, когда посетил комнату Альбины впервые. Именно туда Королева складывала листы с машинописным текстом. «Море больше не сливалось с небом…» — вспомнил я.

Положил папку на стол, развязал тесёмки. На верхней станице прочёл: «Альбина Нежина, „Солёный вкус луны“, повесть». Вытер об штаны испачканные сахаром пальцы. Отложил в сторону титульный лист. «Ближе к девяти часам, — прочёл я, — жилой корпус санатория напоминал муравейник. Со всех этажей стекались ручейки людей, сливались напротив стойки администрации в единый поток, который двигался в направлении столовой. Отдыхающие шли неторопливо, шаркая ногами и лениво переговариваясь. Из общей картины выбивались лишь стайки детей, которые с визгом носились в этом потоке, напоминая брызги. Наташа и её подруги влились в струю; шли, как и все, не спеша, с интересом оглядываясь по сторонам…» Я отделил от пачки бумаги десятка три листов, перенёс их на кровать, уселся поудобнее, придвинул к себе тарелку с сахаром и печеньем.

Я завершил чтение Альбининой повести почти в семь утра. Тарелка к тому времени опустела (хотя я ночью и сделал ещё две вылазки на кухню за сахаром). А с улицы всё чаще доносились человеческие голоса. Я даже всерьёз расстроился, когда рассказ оборвался едва ли не на полуслове. Торопливо проверил нумерацию страниц в стопке: не перепутал ли я их, не потерял ли заключительные главы. С сожалением обнаружил, что окончание морских приключений студентки пока есть только в голове автора (которая спала в соседней комнате). А я о них если и узнаю, то не сейчас. Мне захотелось разбудить Альбину — поинтересоваться «а чем всё закончилось». Это говорило о том, что повесть мне понравилась. Хотя я раньше и не считал себя ценителем любовных историй.

Вернул папку на место, развалился на кровати. Слушал урчание своего так и не насытившегося желудка, смотрел в потолок. Перед глазами всплывали картины морского побережья (волны, чайки, песок, пальмы), загорелые женщины в бикини и… отделанный мрамором корпус советского санатория. «Хочу, чтобы скорее наступило лето, — подумал я. — Хочу греться на солнышке и разглядывать стройные женские ноги». А ещё в моей голове промелькнуло желание съездить летом на морское побережье (пусть не в Европу и даже не в Турцию или в Египет — хотя бы на советское побережье Азовского или Чёрного моря). Однако я попридержал эту «хотелку»: уж очень большая очередь из «планов» уже выстроилась в моём расписании.

«А книгу Нежиной не издадут, — мысленно отметил я. — Чувствуется в ней что-то… чуждое советскому человеку. Даже я это понимаю. Не поддерживает она темы, стоящие на современной повестке государства. Ни тебе призывов к выполнению планов на пятилетку, ни восхваления советской действительности. Только мелкие пробуржуазные страстишки. Такое нынешняя цензура к читателю не пропустит. А без антисоветской пропаганды — не заинтересуется и заграница. Интернета пока нет, чтобы напрямую донести страдания студентки Наташи до современных домохозяек, колхозниц, работниц науки и промышленности. Надо бы над повестью поработать. Обязательно сунусь к Альбине со своими ценными советами».

Утром отыскал в себе остатки совести — вместо того, чтобы задрыхнуть, я заставил себя вылезти из постели. Отправился в магазин (следовало, как минимум, возместить Нежиным съеденный мной ночью сахар). Дождь закончился, но лавки не успели просохнуть. Однако пенсионерки уже расселись по местам у подъездов, азартно обсуждали накопившиеся за вечер и ночь новости. Я им подкинул новую тему — прошёлся мимо бдительных женщин в чужой футболке с глубокой, едва ли не касавшейся живота горловиной (мокрое пальто осталось в квартире Изольды Матвеевны), вежливо поздоровался.

Ещё не отошёл далеко от дома — понял, что своим видом и фактом появления из подъезда произвёл среди пенсионерок фурор. Ураган женских шепотков за моей спиной разыгрался нешуточный. С каждым моим шагом он усиливался — потому я его слышал и от угла дома. И даже различал обрывки выражений, из которых вычленил главные фразы: «комсомолец из горного института», «индийский чай» и «такая же, как мамаша». Не ожидал, что пожалею об окончании дождя. Невольно представил, как ливень окатил бы сидевших у Альбининого подъезда сплетниц. «И градом им по седым головам! — промелькнула мысль. — Чтоб выбить оттуда всю дурь».

В восемь часов я уже стоял на пороге «Гастронома». Витавшие здесь запахи напомнили мне о продуктовых рынках девяностых годов, где запахи копчёностей смешивались с ароматами выпечки. Я прошёлся вдоль плохо вымытых витрин. Никто не бежал мне навстречу, чтобы предложить те или иные товары (советские магазины — не рынок), продавцы лениво переговаривались, не обращая внимания на мою сонную физиономию. Я зевал, разбрасывая вокруг себя бактерии. С аппетитом посматривал на полки с едой. На кильку в этот раз не позарился. Ограничился скромным пятирублёвым набором продуктов… который с трудом поместился в тряпичной сумке.

На обратном пути я напомнил себе, что в магазин не стоило идти голодным (хотя у моего нынешнего тела чувство голода исчезало редко и ненадолго). Да и хапать с витрин еду без разведки гастрономических предпочтений Альбины тоже не стоило (станет ли Королева есть ту же морскую капусту — это вопрос). Однако воспоминания о пустом (но тщательно намытом) холодильнике Нежиных обнадёжили, что «нахапанные» мной продукты не испортятся. «Не съест Королева — слопаю сам… когда наведаюсь к ней в следующий раз», — подумал я. Почему-то не сомневался, что этот «следующий раз» случится скоро.

Женщины у Альбининого подъезда притихли, едва я нарисовался во дворе. Позабыли все прочие темы бесед — набирались впечатлений и эмоций, наблюдая, как я тащил тяжёлую сумку. Я невольно представил изогнувшееся дугой под тяжестью ноши тело Комсомольца — ухмыльнулся. Женщины трактовали мою ухмылку на собственный лад — настороженно распрямили спины. Прожигали взглядами мою ношу. Лишь изредка перешёптывались, будто делали ставки: что оторвётся раньше — ручки сумки или моя рука. Ручки выдержали (во всяком случае, не сдались по пути из магазина к подъезду).

— Что такое-то ты там тащишь? — спросила у меня знакомая синеглазая пенсионерка.

— Гуманитарную помощь, — сказал я. — Продуктовый набор от комсомольской организации Зареченского горного института для лучшей студентки первого курса. Но это ещё не всё. Весь набор у меня в руках не поместился. Прикупил только несколько пунктов из списка. Да и нет ничего толкового в вашем магазине. Ни сырокопчёной колбасы, ни пармезана…

— Парме… что? — спросила женщина.

— Пармезана, говорю в вашем «Гастрономе» нет. Это такой сыр. Помогает работе мозга. Ну, ничего. Завтра обращусь в городской комитет комсомола — там обязательно выделят для Нежиной пару килограмм. Да и консервированные ананасы у них в буфете тоже должны быть. Я сам-то их не очень люблю. Но для мозга нужны витамины. Придётся везти через полгорода.

— Ананасы?

Женщины ахнули.

Я выдавил печальный вздох.

— По документам положено выдать пять банок, — сказал я. — В вашем магазине не нашли ни одной. Безобразие. Ни пармезана, ни ананасов, ни горького шоколада. Как вы тут вообще живёте? Нужно было мне со списком в «Гастроном», что рядом с горкомом идти. Там бы мне всё нашли. Не пришлось бы бегать с документом по городу. Ладно. Чего уж теперь. Потом принесу остальное — может быть, завтра.

Нежина смотрела на продукты, что я выкладывал на стол, с королевской невозмутимостью. Она встретила меня в прихожей уже умытая и причёсанная. Поинтересовалась, куда я ходил. Выслушала мои объяснения, велела мне нести покупки на кухню — потом наблюдала за тем, как я выкладывал из сумки конфеты, печенье, молоко… Мне вспомнились первые годы моей семейной жизни, когда я вот так же являлся домой из магазина и демонстрировал жене свои покупки (тогда моя жена ещё выходила меня встречать — не проводила дни напролёт за разговорами по телефону… когда была дома).

Я с грохотом уронил на столешницу кусковой сахар. Показал Альбине пачку чая со слоном — не высший сорт, а первый (но я надеялся, что процент содержания чайных листьев в нём был выше, чем в том «мусорном» сорте, что заваривала Королева). Сказал, что ничего лучше пока не нашёл (поставил в уме галочку вновь «напрячь» по поводу чая Пашу Могильного). Пообещал, что куплю на рынке сушёные листья смородины и малины — тогда и первый сорт покажется «высшим». Нежина восприняла мои слова, как намёк, что нужно нагреть в чайнике воду. Отбросила на спину косу, засуетилась около плиты.

Альбина предложила пригласить на завтрак Изольду Матвеевну. Возражать я не стал. Ведь эта «добрая женщина» своим печеньем спасла меня вчера от голодной смерти. Да и пальтишко следовало у неё забрать — не возвращаться же мне в общагу без верхней одежды. Но отметил, что неожиданно оказался едва ли не в роли главы семейства — ведь вопрос Альбины подразумевал, что я мог и воспротивиться приёму гостей (вот только не факт, что Королева бы меня послушалась). Изольда Матвеевна и в этот раз не пришла с пустыми руками. Она сообщила, что моё пальто не просохло — протянула мне серый плащ, велела его примерить.

Опыт из прошлой жизни подсказал: вещицу мне «подогнали» недешёвую и дефицитную (по нынешним временам). Ткань гладкой фактуры, слегка потёртая надпись «Mackintosh» на вшитом ярлыке (смутно припомнил, как об этом бренде упоминал Пашка). Плащ, как ни удивительно, пришёлся мне впору… почти: пришлось лишь подвернуть рукава. Я повертелся у зеркала — вещица из гардероба покойного мужа Изольды Матвеевны смотрелась на мне более чем неплохо. Отметил, что плащ укоротили и ушили в плечах — подогнали под мою фигуру. Подумал: «Удачно я заглянул в это общество портних!»

— Ну, точно, как мой покойный муж! — заявила пенсионерка.

Она всплеснула руками, улыбнулась. Покосилась не задумчиво разглядывавшую меня (или плащ?) Нежину. Сегодня утром Альбина показалась мне непривычно покладистой (слишком часто со мной соглашалась) и молчаливой (будто над чем-то непрерывно размышляла). Хотя в её прищуренных глазах нет-нет и мелькали знакомые хитринки (от чего я тут же проверял, не испачкал ли лицо, не появились ли дыры на носках). Я вновь посмотрел в зеркало — и сам себе сказал, что в новом наряде смотрюсь неплохо (не мальчиком, а взрослым мужчиной: этому способствовал не только длинный плащ, но и мешки под глазами).

В общежитие я вернулся во второй половине дня. С пустыми руками: плед и свитер мне не вернули (да я и не поинтересовался их судьбой), а всё ещё мокрое пальто осталось в квартире Изольды Матвеевны («Заберёте в следующий раз, Александр», — сказала мне Альбинина соседка). Зевал. Мечтал о том, что вот-вот сброшу с себя одежду, завалюсь поверх покрывала на кровать и закрою глаза. Усталость и сонливость отогнали тревоги, вынудили позабыть о проблемах и заботах. На все мрачные мысли махал в своём воображении рукой и обещал разобраться сними после… после того, как высплюсь.

От Королевы ушёл не сразу после завтрака: увлёкся беседой с Изольдой Матвеевной. Обсудили с женщиной обстановку в мире; поразмышляли о перспективах нынешней молодёжи; прикинули, как можно реформировать советскую пенсионную систему. Договорились в ближайшие дни снова встретиться за чашкой чая. Изольда Матвеевна пообещала испечь к моему следующему приходу пирог («Альбину я уже научила этому рецепту»), я обязался раздобыть «хороший чай». Потом всё же покинул квартиру Нежиной. И едва не задремал в автобусе — разбудила суровая старушка, врезавшая мне по колену своей котомкой.

Вошёл в общагу, ощущая себя сомнамбулой. Чудилось, что мой разум давно уснул, а тело на автопилоте возвращалось к месту своей привычной парковки. Пожимал протянутые мне руки встречных парней (даже ответил на пару вопросов), улыбнулся маячившему в окошке лицу вахтёрши — выдал женщине составленный накануне новый набор комплиментов. Вахтёрша при виде меня ахнула. Выбежала из комнатушки, цокая каблуками. Пощупала ткань плаща (едва ли не попробовала её на зуб), заставила меня пройтись вперёд-назад по коридору. Показала поднятый вверх большой палец.

— Ну, Усик! — сказала она. — Ну, красавец! Настоящий жених!

Потрясла кулаком.

— Берегитесь девки! Вы ещё пожалеете, что перестали приносить пирожки!

Женщина всплеснула руками.

— Где это ты, Сашенька, такую красоту прикупил? — спросила она.

Я загадочно улыбнулся.

Мозг перебирал шаблоны — подыскивал подходящий ответ.

— Подарок, — сказал я. — От поклонницы.

И ведь не соврал: Изольда Матвеевна действительно признавалась, что я ей понравился.

Вахтёрша погрустнела.

— Где бы и моему мужу такую поклонницу взять, — сказала женщина. — Я ведь ему такую вещицу вовек не достану! Это ж… импортная ткань. В таких плащах только французские актёры ходят. Ну… а теперь ещё и Саша Усик. Тебе бы ещё шляпу, как у Делона купить. Девки б тебе проходу не давали. Мигом бы под венец такого красавца повели — ты бы и глазом моргнуть не успел.

Вздохнула — будто пожалела, что уже замужем.

— Молод я ещё жениться.

Женщина махнула рукой, поправила на груди брошь.

— Разве ж вас мужиков спрашивают? — сказала она. — Наивные. Поманят тебя, Сашенька, пальцем… или ещё какой частью женского тела — никуда не денешься.

Я только-только примостил у входа плащ, щёткой смахнул грязь с ботинок. Уже прикидывал, проснусь ли до утра. Думал, заводить ли будильник. И если заводить, то на какое время (хотел перед учёбой прогуляться в душ — идти мыться сейчас не имел ни сил, ни желания). Так и не решил проблему будильника — опустил голову на подушку. Но мои мечты уснуть сразу по возвращении в общежитие вдребезги разбил Слава Аверин. Он явился в общежитие раньше обычного времени. И не один — с невысокой круглолицей девицей из параллельной группы («закрытые горные работы», если мне не изменяла память).

Вид счастливого Аверина на время отогнал слон. Из воркования Славы и его подруги я узнал, что парочка уже побывала сегодня в кинотеатре, собиралась посетить и воскресный сеанс тоже. Славка ходил по комнате гоголем, сыпал анекдотами (нахватался от Паши) и рассказами о своих армейских подвигах. Перемены в Славкином поведении меня удивили. Но удивление развеялось, когда я присмотрелся к его подружке. Девчонка показалась мне непоседливой, говорливой — ну точно, как Тося из фильма «Девчата»… или как Света Пимочкина (вот только в отличие от комсорга, эта девица посматривала на старосту едва ли не как на идола).

В понедельник, после окончания второй пары, в коридоре института меня встретил профессор Перельман. Самуил Яковлевич выглядел уставшим, но весёлым. Прижимал к груди портфель, будто нёс в нём месячную зарплату. Профессор рванул мне не навстречу, но тут же пугливо отшатнулся, услышав моё покашливание (уже проявлялась реакция организма на прогулку под дождём). Остановился на расстоянии вытянутой руки от моей простуженной особы, воспользовался портфелем, точно щит от вирусов. Громко поприветствовал меня (привлёк к нам внимание студентов). Мне показалось, что Перельман с трудом сдерживал желание шагнуть вперёд, заключить меня в своих объятиях. Я на шаг попятился — на всякий случай.

Самуил Яковлевич поинтересовался, смогу ли я заглянуть на кафедру высшей математики сегодня после занятий. Сказал, что с радостью бы обсудил «наши дела» (эту фразу он произнёс, понизив голос, будто говорил пароль или секретный шифр). Я ответил ему уклончиво — потёр горло: намекнул на плохое самочувствие. Самочувствие моё действительно ухудшалось с каждым часом. Носоглотка стремительно опухала, обещая к вечеру осчастливить меня насморком. Воспаление в горле медленно, но неотвратимо подбиралось к голосовым связкам, уже заметно изменив тембр моего голоса. Первая простуда в новой жизни меня не радовала, но и несильно огорчало — мои мысли сейчас занимали другие проблемы.

Я не горел желанием приходить сегодня на встречу с математиками не только из-за плохого самочувствия. А потому что на занятиях я не увидел Королеву. На моей памяти та впервые пропускала лекции. И если на первой паре я ещё предполагал, что Нежина проспала. То после второй уже перебирал в голове другие версии её прогула, в том числе и крайне пессимистичные. Королева серьёзно относилась к учёбе. Об этом говорила и её успеваемость, и отношение к ней со стороны преподавателей (не все они поддавались на её чары, но расхваливали Нежину все). Мне не верилось, что Альбина махнула на учёбу рукой… без серьёзного повода. Степень серьёзности возможных поводов я и прикидывал, когда повстречал профессора Перельмана.

— Александр Иванович, — сказал профессор, понизив голос почти до шёпота. — На выходных я ещё раз изучил ваши записи. Добрался до самого финала: пользовался вашими пояснениями. Не скажу, что я полностью разобрался с ходом вашей мысли. Местами он всё ещё видится мне спорным. Некоторые моменты вызвали у меня… затруднения по причине некоторой недосказанности с вашей стороны. И всё же я в итоге пришёл к мысли, что возможно вы и правы, что я… что мы вас недооценили.

Он огляделся, будто опасался «прослушки». Студенты действительно поглядывали на нас — особенно первокурсники (потому что не представляли, о чём можно было говорить с математиком). Но никто не пытался подойти ближе, не прислушивался к нашему разговору.

— Александр Иванович, — продолжил Перельман. — Теперь я склонен думать, что ваши рассуждения верны. Уверен, вы сумеете разъяснить спорные моменты. И проясните ускользающую от моего стариковского разума логику ваших действий. Но если не смотреть на эти шероховатости… я уверен: только кажущиеся шероховатости… то я непременно должен вас поздравить. Одна из «загадок тысячелетия» пала под натиском вашего молодого и неординарного разума. Гипотеза Пуанкаре доказана!

Самуил Яковлевич потряс портфелем, в котором наверняка лежала и моя тетрадь (а ещё я услышал донёсшееся из портфеля позвякивание столовых приборов о бутылочное стекло). Проводил подозрительным взглядом группу студентов. Снова перенёс внимание на меня.

— Но и мне есть чем вас порадовать, — сказал он. — Не далее, как вчера я созвонился со своим хорошим товарищем академиком Андреем Николаевичем Колмогоровым. Я описал ему содержание наших будущих статей — он заинтересовался, обещал похлопотать о публикации нашей работы. В январе вышел первый номер журнала «Квант», где Андрей Николаевич стал первым заместителем главного редактора. И хотя журнал рассчитан больше на молодёжную аудиторию — научно-популярный физико-математический журнал для школьников и студентов…

Профессор перевёл дыхание.

— …это не отменяет важности события. Академик согласился взглянуть на наши труды. А вот это, Александр Иванович, почти гарантия того, что они в итоге увидят свет. Если не в «Кванте», то одном из издающихся в нашей стране научных журналов так уж точно. Колмогоров — светило нашей науки. Если Андрей Николаевич ещё и напишет к статьям рецензию — нашим доказательством теоремы Пуанкаре-Перельмана-Усика заинтересуется всё научное сообщество Советского Союза! Да что там — всего мира!

— Теоремы Пуанкаре-Перельмана-Попеленского-Усика, — сказал я.

Мой хриплый голос прозвучал резко — будто я отдавал приказание.

Профессор закивал.

— Разумеется, — сказал он. — Простите, Александр Иванович, оговорился от волнения.

О моём разговоре с Самуилом Яковлевичем в тот же день (в тот же час!) прознал Попеленский. Виктор Феликсович подошёл ко мне на перемене, улыбался мне, будто лучшему другу (чем насторожил моих одногруппников — студенты первого курса «открытых горных работ» наблюдали за ним со стороны, ждали от преподавателя подвох). Феликс заботливо осведомился о моём здоровье; заявил, что лучшее лекарство от простуды — это горячее питьё на ночь (хорошо хоть не водка с перцем — любимое лекарство «настоящих мужчин»). Пожурил меня за то, что «не берегу себя». И в последнюю очередь, словно невзначай, поинтересовался, что сообщил мне профессор Перельман.

Я в общих чертах пересказал доценту свой разговор с заведующим кафедрой высшей математики Зареченского горного института. Упомянул и об академике Андрее Николаевиче Колмогорове, и о журнале «Квант». Посетовал, что для публикации нашей «серьёзной» работы журнал для школьников и студентов вряд ли подойдёт. Выразил надежду, что Колмогоров тоже это поймёт и поможет пристроить наши статьи в «белее серьёзные» издания. Ведь доказательство теоремы Пуанкаре-Перельмана-Попеленского-Усика — это не научно-популярная статейка для детей. Пусть Самуил Яковлевич и называл нашу работу доказательством Пуанкаре-Перельмана-Усика — наверное, по забывчивости или для краткости.

— Александр Иванович, — сказал Феликс. — Я проверил ту… задачу, что вы решили на прошлом практическом занятии. И рад вам сообщить, что вы с ней справились. Вы всё в ней указали правильно. Я… полностью согласен с вашими рассуждениями и конечным ответом.

В общежитии я рассудил, что початая пачка чая — это незначительная плата за «автомат» по вышке на летнем экзамене. Потому не дождался возвращения Паши Могильного (тот снова пропадал в первом корпуса), умыкнул без спроса уже открытую коробочку с «Индийским» высшего сорта: помнил о данном Изольде Матвеевне обещании. Пару минут повертелся в плаще около зеркала — раздумывал, не прикупить ли ту самую шляпу (как у Делона), о которой говорила вахтёрша. Пришёл к выводу, что шляпа станет неплохим дополнением к облику солидного делового мужчины, каким я видел себя в ближайшем будущем. Но подождёт до получения премий (сейчас денежные запасы таяли быстрее, чем пополнялись). Я поправил воображаемый головной убор (не будёновку!) и отправился на автобусную остановку: собирался проведать Альбину Нежину.

Около Альбининого дома я не увидел ни милицейских автомобилей, ни машин скорой помощи (что меня порадовало, потому что за время пути вообразил немало всевозможных кошмаров). Да и женщины у подъезда не выглядели встревоженными. Пока не увидели меня. Пенсионерки впились в меня требовательными и любопытными взглядами, будто пытались заглянуть мне не только в карманы, но и в душу. Отметили бугорок на плаще (там лежала пачка чая), но явно растерялись — ждали иного зрелища. Я запоздало вспомнил об ананасах, сырокопчёной колбасе и пармезане (или моцарелле — не помнил точно, что им тогда наплёл). Приподнял подбородок, изобразил надменную деловитость «большого» чиновника. Молча кивнул пенсионеркам — не дожидаясь вопросов, скрылся от женщин за дверью подъезда.

«Ишь, надухарился-то как!» — донёсся до меня недовольный возглас женщин. «Разок только пшикнул!» — мысленно ответил я. Не удержался — пред выходом из комнаты всё же брызнул на себя Пашкиным одеколоном (пусть и считал его запах мерзким, но лучше буду источать его, чем аромат зареченского общественного транспорта). Да и причёску я сегодня наводил дольше, чем обычно. Мелькала в голове мысль прикупить цветы: помнил, как Паша говорил, что на рынке торговали мимозой (или то случалось лишь в канун восьмого марта?). Мысль о цветах (для Изольды Матвеевны, разумеется) я отбросил. Да и в магазин не заглянул: спешил. В этот раз я взбирался по ступеням легко и быстро, будто в спину меня подталкивали. Перешагивал через ступень, громыхал каблуками. Постучал в шестнадцатую квартиру.

Дважды щёлкнул замок, скрипнули дверные петли.

Я увидел лицо Альбины — отметил, что у Нежиной покрасневшие, опухшие глаза.

— Привет.

— Усик, почему ты мне не сказал, что стрелял в дядю Рому? — спросила Королева.