Комсомолец. Часть 3

Глава 40

Нежина шагнула через порог уверенно — по-королевски. Взглядом отыскала меня. Я тут же заподозрил, что всё же уснул и сейчас видел сон. Потому что общежитие и тот мир, где жила Альбина Нежина казались мне разными вселенными (параллельными, не пересекавшимися ни в одной точке — до сегодняшнего дня). Нежина сняла с головы шапку из белого меха — симпатичную, не похожую на те, что носили другие девчонки с нашего курса (студентки так и не выведали, где Нежина такую приобрела — я предполагал, что пошила сама). И зашагала к моей кровати. В её походке и взгляде я не почувствовал никакой робости или неуверенности. Хотя другие девчонки растеряно вертели головой, впервые очутившись у нас в комнате.

— Значит, это правда, — сказала Альбина.

Она остановилась в двух шагах от моей кровати, рассматривала отметины на моём лице. Хмурила брови. Выглядела Королева уставшей (будто не спала ночью — отработала смену в больнице). И взволнованной. На ткани её пальто поблёскивала влага (видел, что сегодня утром пролетали нежданные в первый день зареченской весны снежинки). Влажно блестели Альбинины щёки и губы — благодаря мокрым следам от растаявших снежинок. А вот кончик носа девушки не побелел и не порозовел (опять я сравнивал Королеву с Пимочкиной!). Зато в свете лампы искрились заплетённые в косу волосы. Нежина смотрела на меня, не моргая, будто опасалась стряхнуть крохотные капли воды, что серебрились и на её ресницах.

— Ну и зачем ты к нам пошёл? — спросила Королева. — Знал ведь, что меня нет дома!

«Да уж, — подумал я. — Это точно не Пимочкина: жалеть меня Нежина не собирается». В глазах Королевы я не заметил того сочувствия, с каким смотрела бы на меня сейчас комсорг. Совсем по этому поводу не расстроился: ненавидел, когда вызывал в людях жалость. Альбина явно не намеревалась причитать, подобно Свете, и заламывать себе руки при виде моей распухшей физиономии. Напротив — мои раны её словно не расстроили, а разозлили (что меня тоже слегка удивило).

— За вот этим, — сказал я.

Показал девушке забинтованную руку, висевшую на марлевой повязке (вахтёрша перебинтовала меня вчера вполне профессионально — не хуже, чем это делали медсёстры в больнице). Пошевелил пальцами раненной руки — намекнул Нежиной, что «не всё так плохо, как выглядит». Играть на гитаре я бы сейчас, пожалуй, не стал (мало приятного в том, чтобы играть, превозмогая боль). Но пользоваться рукой я всё же мог (если бы захотел): пользоваться левой рукой было больно, но возможно.

— Что сказали врачи? — спросила Альбина.

Она смотрела на бинт. С интересом и любопытством — взглядом врача. Будто прикидывала: стоит лечить мою конечность, или лучше её сразу ампутировать.

— Сказали, что жить буду, — ответил я.

Нежина покачала головой. Словно усомнилась в правдивости моих слов. Не верила, что «буду жить»? Или усомнилась в том, что подобную фразу могли произнести доктора?

— Изольда Матвеевна рассказала: ты верещал у нас в квартире, будто эсэсовец резал тебя на части. Кричал очень громко — тебя слышали и на других этажах.

Из соседней комнаты донёсся возмущённый выкрик — он будто наглядно продемонстрировал слова Королевы. Крик смолк, но сбил Нежину с мысли. Альбина недовольно взглянула на стену за моей спиной.

Я пожал плечами.

— Было… неприятно.

Дёрнул рукой. Скривил губы — среагировал на болевой импульс в плече. Не позволил Нежиной заподозрить меня в симуляции ранения.

— Она сказала: ты не выглядел испуганным — изображал страдания, а не страдал по-настоящему, — заявила Королева. — Она уверена, что ты легко терпел боль. Но старался не показывать ей этого.

Её слова прозвучали, как обвинение.

— Милиционерам она тоже так сказала? — спросил я.

— Нет… не знаю.

Королева повела плечом.

— Я помню, как ты вёл себя там, рядом с седьмой подстанцией, — сказала она. — Знаю, что ты тогда не испугался. И не растерялся. Да и не верещал… тогда.

Она посмотрела мне в лицо.

— А вчера эсэсовец тебя бил, и ты не дал ему отпор. Изольда Матвеевна говорила, что у него на роже ни царапинки не увидела, когда его забирала милиция.

Указала на меня шапкой.

— Он тебя, смотрю, здорово отлупил, — сказала Альбина. — Что ж ты, Усик, в этот раз не сопротивлялся? Или Изольда Матвеевна права: ты там просто клоунадничал?

«Вот тебе и добрая, милая старушка, — подумал я. — Сдала меня с потрохами. Очень надеюсь, что только Нежиной, а не ещё и родной милиции». Капитан мне не говорил о подозрениях пенсионерки. А значит, велика вероятность, что женщина попридержала свои догадки, не поделилась ими с правоохранителями. Хотя, вчера мне не казалась, что Альбинина соседка заподозрила меня в «клоунадничестве». Она так натурально мне сочувствовала, так искренне ругала сожителя Тамары Нежиной…

— Изольда Матвеевна — очень… говорливая женщина, — сказал я. — Но хорошая. Благодарен ей, что не позволила мне истечь кровью. Если бы не она…

— Да перестань, Усик!

Шапка в руке Королевы подпрыгнула вверх. Будто Нежина целила ею мне в лоб, но в последний момент передумала бросать. Мне на щёку упала капля влаги — растаявшая снежинка (холодная). Я машинально смахнул её на кровать… раненой рукой — вернул руку на подвязку. Попавшая на лицо капля воды будто смыла моё хорошее настроение. Почувствовал, что начинаю если и не злиться, то уж точно раздражаться. Ещё вчера бы не поверил, что испытаю подобные чувства, когда увижу Королеву около своей кровати.

— Она сказала, что у тебя пустяковая рана! Изольда Матвеевна в молодости много ранений повидала — хорошо в них разбирается. Говорит: у тебя всего лишь глубокая царапина. Так что не лги мне, Усик! Признавайся: зачем вчера пошёл ко мне домой?

Я вздохнул. Вдруг показалось странным, что после вчерашнего я должен оправдываться… перед Нежиной. «Уж не собрался ли ты обидеться на девчонку, Димочка? — промелькнула в голове мысль. — Ты не семнадцатилетний Комсомолец. Или уже забыл об этом? Давно ли ты стал обижаться на детей?»

— Мы договаривались с тобой, что…

— Правду говори, Усик! Зачем попёрся к эсэсовцу?!

«Что ж ты так орёшь?» — подумал я. Представил, как заинтересовались сейчас парни в соседней комнате, услышав за стеной голос Альбины. Небось, замерли, прислушиваются. Узнали голос Королевы? Если да, то первокурсникам будет о чём завтра посудачить в институте.

— Так я тебе уже ответил. За вот этим.

Ладонью правой руки я прикоснулся к забинтованному плечу.

— Ты… шёл, чтобы получить от него по морде? — сказала Альбина. — Усик, ты дурак? Или… нарочно спровоцировал эсэсовца на нападение? Я права? Зачем?

— Может, и дурак, — сказал я. — Со стороны виднее.

У меня сейчас не было настроения спорить. Вот-вот мог нагрянуть Могильный (Фролович наверняка уже ждала его). А я не собирался посвящать Пашку в наши с Королевой странные взаимоотношения. Не в последнюю очередь, потому что сам пока не понимал, каковы они.

— Значит, я угадала? Ты пошёл к нему, чтобы вызвать у него агрессию?

— Вызвать агрессию, — повторил я. — В тебе чувствуется настоящий журналист, Нежина. Представляю, какую статью ты смогла бы написать о моём вчерашнем избиении…

— Усик! Не заговаривай мне зубы. Отвечай!

Звуки её голоса эхом отразились от стен и оконных стёкол.

— Да не кричи ты на всю общагу, — сказал я. — Если не хочешь, чтобы завтра о твоём визите в мою комнату знал весь институт.

Заметил промелькнувший во взгляде Королевы испуг, усмехнулся. Реакция Альбины на мои слова подтвердила мелькнувшее в голове подозрение. Всё же визит ко мне не стал следствием долгих размышлений Королевы, хорошо продуманным шагом — скорее, результатом эмоционального всплеска.

— Нежина, ты слышала, что земля круглая? — сказал я.

Королева чуть склонила на бок голову.

— При чём тут Земля? — спросила она.

— Я говорю не о том, что наша планета похожа на шар…

— Она похожа не на шар, а имеет форму эллипсоида.

— Да не о том речь, — сказал я.

Махнул рукой.

— Будь планета хоть квадратная — я не об этом говорю. Я давно пришёл к выводу, что ничто в этом мире не исчезает бесследно. Понимаешь? Что посеешь, то и пожнёшь. Эффект круглой земли. Или закон бумеранга.

Постучал пальцем по обложке учебника, что лежал у меня на скрещенных ногах — намекнул, что всё это не просто мои размышления, а задокументированные факты. «Что ты несёшь, Дима? — мелькнул в голове вопрос. — Зачем пудришь девчонке мозг?»

— Что бы ты ни сделала, Нежина, — сказал я, — рано или поздно то же сделают и тебе. Ну… или твоим детям. Улавливаешь, о чём говорю?

Вспомнил, откуда взял подобные рассуждения. Нагло украл их у своего старшего сына. Тот не рассказывал, где подчерпнул подобную философию. Но ещё тогда, слушая его философствование, я подумал, что однажды обязательно воспользуюсь этими доводами.

— Не понимаю, при чём здесь эсэсовец, — сказала Альбина.

— Всё очень просто. Он издевался над тобой и твоей мамой. Разве он не заслужил за это наказание?

— За маму — да, — сказала Нежина, — заслужил. Но ведь ты его… как я поняла… сам спровоцировал? Усик, разве было не так?

Тон Альбины уже не походил на обвинительный. Мне удалось озадачить Королеву. Почувствовал, что мои доводы слегка сбили её возмущённый настрой.

— Не рассуждай, как ребёнок, Нежина, — сказал я. — Сан Саныч неоднократно избивал женщину и пропивал деньги твоей семьи. Ты сама мне об этом рассказывала. Было такое?

— Ну… было.

— Вот за это он и поплатился.

Вспомнил, как милиционеры вели Кузина с заломленными за спину руками по ступеням. «Кесарю кесарево», — подумал я. Отметил, что позаимствованная у сына философия не так уж плоха. Во всяком случае, она звучала убедительно — для семнадцатилетней девчонки.

— Разве не так? — повторил я выражение Альбины. — Именно за подобные деяния он и получит новый срок. Закон бумеранга. Что тебя не устраивает?

Нежина тряхнула шапкой — не заметила, что уронила с полдюжины капель на пол.

— За маму, — сказала она, — да: он виноват. Но ведь судить его будут не за это. А за то, что он ударил тебя. Разве это справедливо?

— Земля круглая, Нежина. Забыла? Он неоднократно избивал человека — за это и будет осуждён. Где тут несправедливость?

Альбина снова нахмурилась. Дёрнула плечом — словно отбросила мои доводы. Заставила меня усомниться в способности убеждать юных девиц.

— Зачем ты это сделал, Усик? — спросила Королева. — В чём твоя выгода?

Она на полшага приблизилась. Не уловил аромат духов. Но вдохнул витавший в салонах современного общественного транспорта запах бензина, пропитавший её одежду.

— Только не говори, что ты бессребреник, — сказала Альбина. — Усик, я ни за что в это не поверю. Неужели ты действительно… в меня влюблён?

Я вздохнул. Подумал: «А если сейчас потребую от неё поцелуй в счёт оплаты своих услуг по устранению Сан Саныча, ей от этого полегчает?» Всегда удивлялся желанию людей искать в чужих поступках второе, а то и третье «дно». Хмыкнул.

— Не говори ерунду, Нежина. Я тебе уже всё объяснил. Я помог тебе и твоей маме, потому что мог это сделать. Просто не прошёл мимо. Чтобы в будущем не прошли и мимо моих проблем. Вот и всё. Так что дело тут даже не в тебе. Догоняешь? Хотя твоя мама сейчас, наверняка, не рада моей помощи…

— Да, уж…

— Это пройдёт, — сказал я. — Позже она поймёт, что поступала неправильно. И нечестно по отношению к тебе. У неё теперь будет возможность спокойно подумать. Земля круглая, помнишь, Нежина? Однажды мой поступок ко мне вернётся. А может, кто-то поможет избавиться от проблемы моим детям.

— Или отправит тебя в тюрьму.

Развёл руками.

— Или отправит меня в тюрьму, — сказал я, — если стану злоупотреблять спиртным и бить женщин. Такой вариант меня тоже устроит. Так что не принимай меня за Робина Гуда, Нежина. То, что я вчера сделал — сделал, прежде всего, ради себя. Ты мне за это ничего не должна. Твоя мама — тоже. Уяснила?

Прислушался: не раздавались ли в коридоре шаги Паши Могильного.

— Уяснила.

— Вот и чудесно.

Я опустил взгляд на книгу, перевернул страницу. Посмотрел на изображение круглолицего мальчишки в пионерском галстуке — на пририсованные ему предыдущими читателями учебника большие, как у слона, уши. Усмехнулся. Сделал вид, что продолжил чтение и позабыл о присутствии в комнате Королевы. Не без удивления понял, что всё же обиделся на Нежину — потому что ожидал от Альбины иной реакции на свой вчерашний поступок. «Стыдно, Димочка», — сказал сам себе. Но не устыдился.

— Усик, — напомнила о себе Альбина. — И это всё, что ты хотел мне сказать?

Поднял на неё глаза. Пробежался взглядом по её бровям, щекам, губам. Вдруг подумал: «И всё же она мне нравится. Как женщина. Я старый извращенец».

— Вообще ничего не хотел тебе говорить, — ответил я. — Это ты донимаешь меня расспросами. Мешаешь мне готовиться к экзамену.

— К какому экзамену? — спросила Альбина. — Экзаменационная неделя давно закончилась.

— Вот именно, что давно, — сказал я (понимал, что говорю ерунду, но продолжил гнуть свою линию). — Новая — всего через три месяца. Если тебе нечего мне больше сообщить…

— Есть.

— Говори.

— Прекрати лезть в мою жизнь, Усик! — сказала Альбина. — Я в твоей помощи не нуждаюсь. Со своими проблемами справлюсь сама. Ты меня понимаешь?

Нежина дёрнула головой — её волосы заискрились в свете электрической лампы.

— Понимаю, — сказал я. — И обязательно обдумаю твою просьбу.

Улыбнулся (изобразил холодную «протокольную» улыбку).

— И даже не стану вновь напрашиваться к тебе на чаепитие, — сказал я. — Сомневаюсь, что твоя мама будет счастлива меня видеть.

— Это точно.

— Не буду тебя задерживать. Рад был повидать тебя, Нежина. Молодец, что зашла. Теперь ты знаешь, где меня искать… если вдруг понадоблюсь. Не хлопай дверью, когда будешь уходить.

Вернулся к чтению учебника. Не поинтересовался реакцией Королевы на мои слова. Но не услышал и возмущённых фраз. «Ох и сволочь же ты, Дима, — подумал я. — Оскотинился ты в прошлой жизни». Перевернул страницу. Увидел, как носки сапог Нежиной резко повернулись к выходу. Не поднял лицо — лишь зевнул. Сапоги Альбины исчезли из моего поля зрения. Отметил: я услышал шаги Королевы, но не расслышал от неё слов прощания. Запоздало подумал о том, что нужно было всё же напоить Нежину чаем. Но отложил книгу в сторону лишь после того, как хлопнула дверь.

— Дома попьёт, — пробормотал я. — Там целая пачка чая осталась. Мне за этот «Индийский» Могильному ещё деньги придётся возвращать.

Не успел я встать с кровати, как дверные петли снова скрипнули.

В комнату шагнул Паша Могильный.

Он замер около порога — вновь выглянул через дверной проём. Повернулся ко мне. Посмотрел на мою забинтованную руку, на мой распухший нос, на заклеенный пластырем лоб.

И спросил:

— Мне показалось… или из нашей комнаты вышла Королева?

Историю своего ранения я за вечер пересказал трижды. Первый раз в красках описал сражение с вооружённым бандитом Пашке. На нём и обкатал историю — Могильный помог мне довести её до ума, завалив наводящими вопросами. Славе Аверину досталась уже улучшенная версия, в которой я выглядел не просто жертвой, а лишь слегка растерявшимся от неопытности бойцом. Ну а примчавшаяся меня осматривать Пимочкина получила похожую на гангстерский боевик историю, в которой я «дрался аки лев» против жестокого и хладнокровного грабителя. Света повздыхала, рассматривая мой помятый «фейс». А я отметил, что в эти выходные пирожков с ливером от неё так и не получил.

В понедельник я встретил Нежину в институте. Она поздоровалась со мной холодно. Но этот факт я посчитал скорее хорошим признаком, нежели наоборот. Потому что мог и вовсе не удостоиться приветствия за своё поведение в воскресенье. Напомнил себе слова Александра Сергеевича Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…». Уверен: поэт разбирался в дамской психологии лучше меня — я решил и в этом случае довериться его суждениям.

Скрыть от соседей по комнате визит Королевы я не сумел. Но и не разболтал его причину. Хотя истинную причину вчерашнего появления в общежитии Альбины не понимал и сам (ну не для того же, чтобы поворчать на меня, она проехала в автобусе через четверть города?). Наплёл Славе и Паше что-то о подготовке к экзамену по математике, о каких-то задачах и примерах. Парни покивали в ответ, улыбнулись. Но расспросы прекратили. Могильный не удержался — уважительно похлопал меня по плечу.

В расписании на эту неделю первой парой поставили физику. Староста раздобыл ключ от аудитории — студенты шумной толпой ринулись через дверной проём занимать места. В прошлом полугодии я примелькался преподавателям, собрал нужные записи в зачётку (первое время ты работаешь на зачётку — потом она на тебя). Потому покинул первые ряды — занимал теперь места по соседству с Могильным и Авериным. Не успел я бросить на столешницу сумку с тетрадями, как Слава толкнул меня локтем.

— Смотри, — сказал он.

Староста указал на только что перешагнувших порог аудитории студентов. Пришли Пимочкина и Фролович. Мы больше не сопровождали их по пути в институт (от чего я не сильно и расстраивался). Паша помахал рукой Ольге — та улыбнулась ему в ответ. Пимочкина в нашу сторону не взглянула. Потому что была увлечена беседой с невысоким кудрявым пареньком — щуплым и невзрачным (густые чёрные кудри — пожалуй, единственное, что показалось мне в нём примечательным).

— Видел? — спросил Аверин.

Я понял, что Слава говорил о Светином собеседнике.

— Кто это?

— Гомонов, — просветил меня староста. — Из подземщиков. Она с ним уже трижды в кино ходила. Два раза — ещё когда ты, Санёк, был в больнице. Пашка сказал, что и вчера они вместе гуляли.

— Пимочкина? — переспросил я. — С этим?

Вновь взглянул на развлекавшего комсорга беседой юношу — оценивающе. Ничего особо привлекательного в том снова не обнаружил. Первокурсник из группы «подземные горные работы» показался мне блеклым, точно выцветшая на солнце картинка и вовсе не красавцем (узкоплечий, но не тощий: не совсем уж толстяк — скорее полный; с глуповатым взглядом и выпиравшими вперёд крупными зубами). Пимочкина придерживала парня за локоть, её лоб маячил на уровне его макушки.

— И ведь даже по морде ему нет смысла бить, — сказал Аверин. — Ты же знаешь Светку. С побитой рожей он будет нравиться ей ещё больше.

Кафедру высшей математики я посетил на большой перемене. Застал там Попеленского. Тот вёл оживлённую беседу с коллегами (спорили на математическую тему — обсуждали размер гонорара, выданного неизвестному мне профессору за статью в научном журнале). Преподаватели перекрикивали друг друга, размахивали дымящимися сигаретами и папиросами, точно дирижёрскими палочками (или словно волшебными — как в фильмах о магической академии и волшебниках). Я будто призрак проскользнул мимо спорщиков, увернулся от сигарет, наглотался дыма. Не без труда привлёк к себе внимание Феликса. Виктор Феликсович обернулся, сфокусировал взгляд на моём лице, недовольно нахмурился.

— Что вам нужно студент Усик? — спросил он.

Я объяснил ему, что принёс самостоятельную работу — ту, что забыл сдать в пятницу.

— Вон мой стол, — сказал Попеленский. — Отнесите туда.

Он указал в угол комнаты, где под портретом бородатого учёного (не единственным в этом кабинете) стояла громоздкая настольная лампа (освещала столешницу, заваленную канцелярскими принадлежностями и листами бумаги). Феликс тут же позабыл обо мне, вернулся к спору с коллегой — заявил тому, что публиковать большую статью выгоднее по деньгам, нежели разбивать текст научной работы на части. Я не слушал, какие доводы в пользу своей версии озвучил его собеседник — поспешил в указанном Виктором Феликсовичам направлении (думал, тот пошлёт меня в совсем иное место). Положил на стол Попеленского исписанную от первой до последней страницы толстую «общую» тетрадь (девяносто шесть листов). И подумал: «Процесс пошёл».