Комсомолец Иван Раксин

Лицом к лицу

Урожай в тот год удался на славу. Золотом ржи пламенели увалы и угоры, росистые малиновые зори занимались над ними. Синие, в березах, дали изредка заволакивало редкой грядой мохнатых облаков. Медленно, как тяжелые мужицкие воза, тянулись они по небу, а снизу, из огородов, кивали им желтоволосые подсолнухи.

И чем тучнее наливались нивы, тем острее становилась кулацкая злоба.

Мрачнее осенней непогоди ползли по деревням cлухи, а на дорогах щелкали выстрелы и падали от вражьих пуль сельские активисты.

Борьба с кулачеством в сентябре достигла высшего накала — начинался решительный бой с последним эксплуататорским классом.

По призыву райкома партии, как в годы гражданской войны, встали под ружье десятки коммунистов и комсомольцев.

Раксин, узнав о сборе добровольцев, поспешил домой. Он торопливо сбросил пальто и, не снимая сапог, на цыпочках прошел к столу.

— Есть очень важное дело, Наток! Собери-ка что-нибудь поесть, — попросил он сестру.

Та попробовала отговорить его:

— Какие могут быть у тебя дела? Ты теперь человек казенный. Через неделю в армию отправишься, вот и воюй там.

— Что ты, — возразил Иван, — разве я могу остаться! Как я посмотрю потом людям в глаза? Нет, нет, даже не заикайся.

Он наспех отхлебнул жирных щей и, собрав со стола ломти хлеба, сунул их в карман.

— Передай маме, что я скоро вернусь. Пусть не тревожится, — на ходу крикнул Иван. Наталья увидела в окно, как он побежал по тропинке к центру села.

В просторной милицейской комнате негде было яблоку упасть. Ее заполнили тесно прижавшиеся друг к другу добровольцы. Иван знал почти всех — это были работники райкома и райисполкома, бывшие партизаны и солдаты, люди разных возрастов и профессий. Это была его большая семья, и Раксин почувствовал, как легко дышится в этой накуренной комнате рядом с товарищами.

Все сосредоточенно слушали начальника отдела ОГПУ Теплоухова.

Михаил Осипович, усталый, осунувшийся, насупив лохматые брови, говорил резко, отрывисто, стараясь скрыть горечь утрат и тревогу за судьбу людей, которым завтра придется лицом к лицу сойтись с жестоким врагом.

— Кулацкие бандиты, — продолжал начальник, — терроризируют колхозников и население в Сатинском и Тюменском сельсоветах. Из-за этого там срываются хлебозаготовки. Посланный в Сатино следователь Никитин был обстрелян дорогой. Бандиты пытались убить члена сельсовета Шмыкова. В деревне Топкая они открыли стрельбу по избе и ранили несколько человек. Главарь шайки Алексей Новиков объявил себя хозяином Сивинского района. Не бывать этому! — Теплоухов поднял свой жилистый коричневый кулак и опустил его на крышку стола.

Вопросов не было.

Командир группы Александр Александрович Караваев, заметив у дверей широкоплечую фигуру Раксина, протиснулся к нему:

— И ты здесь! А я слыхал, в артиллерию отправляешься. Коли так, значит, можно новобранцу и погулять перед отправкой, а мы по старой привычке повоюем.

— Не думал я, что и вы будете меня отговаривать, — недовольно ответил Иван. — Воевать и мы сумеем, если надо воевать сейчас же.

— Ладно, ладно, не сердись! Видишь, какой злой. Получай наган и давай в мою группу. Места, куда мы идем, ты знаешь, так что будет полный порядок, — и, озорно подмигнув, Караваев направился в кабинет начальника, чтобы окончательно уточнить боевую задачу.

В группе Караваева собрались старые друзья Раксина: Сергей Басманов, Яков Караваев, Старков, Архипов, Серин.

Народ подобрался бывалый, проверенный, настоящий. И потому им доверили самый опасный участок — Зубовские хутора, чтобы там поодиночке выловить бандитов.

Кулаки братья Зубовы — Афанасий, Иван и Петр, прозеванные в народе Зубенками, шатались по окрестным лесам и часто навещали свои брошенные дома.

Вдали от районного центра, куда даже на лошади трудно добраться по бездорожью, они чувствовали себя вольготно. И когда группа Караваева подошла в сумерках к зубовскому приземистому дому, под крышей которого уместилось крупное хозяйство, никто не удивился, что окна ярко светились и далеко вокруг разносились разухабистые песни — бандиты гуляли.

Сторожевые псы, почуяв чужих, злобно завыли. А через мгновенье затрещали беспорядочные выстрелы. Шальная пуля угодила в Басманова. Тихо вскрикнув, он упал в свежую солому.

Иван подполз к нему:

— Сергей, ты ранен?

Тот, застонав, повернулся. Раксин схватил его руку и закинул себе за шею.

Полтора километра, по колено утопая в грязи и воде, нес Иван своего учителя и наставника. А когда выбрался на дорогу, где ожидала лошадь, осторожно положил его и, переведя дух, сказал:

— Ну и тяжелый ты, Сергей!

Басманов улыбнулся и молча пожал руку.

Едва начало светать, группа, растянувшись жиденькой цепочкой, снова направилась к хутору.

Раксин шел крайним. Новое пальто, испачканное кровью и грязью, набухло от воды. В сапогах булькало и хлюпало. Трудно без шума переступать по валежнику и нырять в гущу ельника, но чувство долга и ответственности было таким сильным, что он, не замечая усталости, упрямо и пружинисто пробирался между стволами и легко, по-кошачьи, шел по бурелому — совсем как в детстве во время игры в сыщиков и разбойников. То и дело вытирая с лица капельки воды, смешанной с потом, он пристально оглядывался по сторонам, готовый в любой миг к встрече с врагом.

Но врага встретил не он. Ивана Зубова задержали на дороге. Озираясь, он поднял дрожащие руки.

В подкладе брюк у него нашли записку: «Был, ушел, еще приду». Кто автор этой загадочной записки, кому она адресована, Зубов не говорил.

Его привели на хутор Афанасия Зубова. Хутор стоял на дороге из Сивы в деревню Тюмень; и Караваев решил немедленно отправить задержанного в штаб чекистского отряда, который находился в семнадцати километрах.

Отец Зубова, седобородый кряжистый старик, ахая и причитая, вывел из конюшни лошадь.

— А вот со сбруей плохо, — жаловался он: — не знаю, что и напялить на гнедую.

Вдвоем с каким-то тщедушным мужичком, оказавшимся на хуторе, они долго лазили по амбарам, шарили в сенцах и, наконец, отыскали упряжь.

— Ты, Иван Ильич, нас хорошо знаешь, так блюди скотину-то, — напутствовал старик, пристегивая вожжи.

Александр Александрович отозвал Раксина в сторону:

— Доставишь этого гада в штаб. Любой ценой. Понял?

Яша Караваев, словно выросший из-под земли, неожиданно прервал разговор:

— Разрешите, мы вместе поедем!?

— Нет!

И когда Яша отошел, командир группы, будто извиняясь, сказал:

— Дал бы я тебе еще человека, но сам знаешь: людей в обрез, а тут, видимо, будет горячо.

— Все ясно, — четко, по-военному ответил Иван.

Ездовой, случайно подвернувшийся на хуторе, и арестованный уселись на передок телеги, а Раксин позади. Лошадь, понуро кивая головой, едва тащилась по кочковатой дороге. С обеих сторон подступили к ней ели и сплелись ветвями, образуя сумрачно-зеленоватый коридор.

Раксин не спускал глаз с Зубова, рыжим коршуном глядевшего на глинистые ободья колес. «Такой сморчок, — думал Иван, — а жалит вроде крапивы. Вот повышибаем им зубы окончательно, и чисто станет кругом».

Лошадь остановилась. Ездовой спрыгнул и начал копаться с хомутом, Зубов вдруг засвистел лихую песенку.

Иван, почувствовав неладное, отступил от телеги. И тут из-за елки волком прыгнул на него бандит. Он схватил Раксина сзади, но Иван успел выдернуть наган и через плечо выстрелил. Кто-то ударил его по голове, земля качнулась…

К повозке со всех сторон бежали бандиты.

— Бей председателя, бей его, окаянного! — вопили они. Раксин очнулся и в упор расстрелял остаток патронов. Железными кулаками он крошил налево и направо, но слишком неравны были силы: один против одиннадцати.

Девятнадцать штыковых ран свалили его. Бандиты исступленно били кольями, а когда решили, что председателю пришел конец, бросили на кучу хвороста.

Прошло несколько минут. В последнем порыве Иван встал, покачиваясь, как подрубленное дерево. Кровь заливала ему глаза; изорванная в клочья, ставшая красной рубаха обтянула широкие плечи, он расправил их и шагнул. Раз, другой, третий… Тонкие, нежные стволы березок, за которые он держался, подгибались, и бронзовая листва брызгала чистой, как слезы, дождевой водой. Иван жадно хватал воздух, а бандиты, оцепенев от ужаса, пятились к черной стене леса.

— Сволочи! — крикнул он вслед им и рухнул головой вперед, как, падают солдаты в атаке.

…Известие о гибели Ивана Раксина всколыхнуло весь район. На митингах и собраниях колхозники требовали беспощадной расправы с остатками кулачества и принимали обязательства — досрочно выполнить план хлебосдачи.

Смерть Раксина заставила многих пересмотреть свое отношение к колхозам и наяву ощутить, какой дорогой ценой оплачивается каждый шаг вперед; она сильнее сотни агитаторов призвала в комсомол на смену погибшему десятки таких же, как Раксин, рабоче-крестьянских сынов.

Три дня, с утра до вечера, толпился народ у райкома ВЛКСМ. Гроб с телом Раксина, утопая в цветах и венках, стоял в комнате, где мартовским вечером двадцать пятого года Иван, получив комсомольский билет, обещал жить как коммунист.

Проститься с ним шли старики и дети, женщины и ветераны войны, старые коммунисты и пионеры.

Не видело еще село столько людей на своих тесных улицах, сколько собралось в слякотный, пасмурный день четвертого октября.

Похороны комсомольца превратились в массовую демонстрацию единства, сплоченности и непоколебимой решимости быть верными партии и Советской власти.

Рядом с приспущенными траурными знаменами колыхались на ветру красные полотнища лозунгов:

Врагу нас не запугать! Выше бдительность!

Дело, за которое умер Раксин, победит!

На вылазку классового врага ответим досрочным стопроцентным выполнением плана хлебозаготовок!

Под звуки траурного марша гроб опустили в могилу. Троекратный ружейный салют разорвал тишину, и над свежим холмом земли вырос скромный серый обелиск — памятник с суровой и скупой надписью:

Вечная память Раксину Ивану, павшему в борьбе с кулачеством в годы коллективизации 1 октября 1931 года.

Газета «Молодой колхозник» писала в те дни:

«Хлебозаготовки нынешнего года проходят в обстановке ожесточенной классовой борьбы. Классовый враг — кулачество пытается сорвать успех хлебозаготовок. Кулачество путем убийства наших товарищей пытается затормозить хлебозаготовки.

На убийство товарища Раксина, активного общественника, члена бюро Сивинского райкома ВЛКСМ, председателя колхоза, комсомольская организация ответит организацией хлебного потока с полей».

Призыв областной газеты был услышан повсюду.

— Обозы в Сиве, — рассказывает Наталья Раксина, — шли трое суток без перерыва. Это походило на войну. Утопая по колено в грязи, колхозники-комсомольцы чуть не на себе везли подводы с зерном. Лошади уставали и, обессиленные, ложились на дороге, а люди не падали.

Почти сорок лет прошло со дня гибели сивинского комсомольца Ивана Раксина. Многое, за что боролся молодой председатель колхоза, давно воплотилось в жизнь. Далекие мечты бедняцких парней и девчат стали явью. Жизнь колхозной деревни с каждым годом становится богаче и краше.

Славное имя Ивана Раксина многим помогло найти правильный путь в жизни. Герой-комсомолец и в наши дни находится в передовых рядах бойцов за коммунизм.

В Сиве входит в традицию вручать комсомольские билеты принятым в члены ВЛКСМ около памятника Ивану Раксину. Это очень хорошая традиция!

— Никогда я не забуду тот день, — взволнованно говорит комсомолка Людмила Насонова, — когда мне вручили комсомольский билет у памятника Раксину. Я клянусь своей жизнью походить на комсомольца-героя Ивана Раксина.

— Я клянусь… — восклицает Нина Чащихина, прижимая комсомольскую книжицу к груди.

— Я клянусь… — вторит ей комсомолка Нина Маевская. Героический подвиг Ивана Раксина живет в сердцах сотен и тысяч юношей и девушек наших дней, зовет на новые большие дела.