Комсомолец Иван Раксин

Торговля — это политика

Подполковник Иван Иванович Брагин, широкоплечий, коренастый, с резкими, немного суровыми чертами лица, оказался на редкость добродушным, приветливым человеком. Чувствовалось, что воспоминания далеких лет как-то особенно радостны и приятны ему.

— Странно устроена человеческая память, — размышлял Иван Иванович. — Иногда бесследно проскальзывают события не только недель и месяцев, но даже целых лет. И наоборот, некоторые годы можно вспоминать день за днем.

Брагин, помолчав, пригладил прядь седоватых волос и опросил:

— Так вас интересует, как мы торговали? Да, это было не поветрие, не кампания, а большое дело.

Часто прикуривая гаснущую сигарету, он рассказывал:

— Как и во всяком русском селе, в центре у нас стояла церковь. Надо сказать, церковь необыкновенная; похожая на нее только в Москве есть. А остальное было обыкновенным. Вокруг церкви густым венком сплелись лавки, магазины, лабазы, амбары. Пища духовная и пища телесная продавались в одном месте.

В революцию будто сквозняком выдуло всех торговцев. Время украсило прилавки голубиным пометом, опутало паутиной; и площадь заросла травой, обезлюдела. Во время нэпа воскрес базар. Зашевелилось торговое семя, потянулось к червонцу и так вымахало, что начало бросать тень на советские кооперативные лавки.

Торговцы-нэпманы хвастливо называли себя советскими купцами и поговаривали, что без них Россия пропадет, что они чуть ли не пуп земли.

Тем временем в наши кооперативы прибывали ходовые товары, их стало больше, а в газетах появился призыв: «Коммунисты и комсомольцы! Учитесь торговать!» Это был клич перед началом большого наступления на торговом фронте.

В октябре 1927 года вызывают меня в райком комсомола.

«Если вызывают, — думал я, — значит, намечается что-то серьезное и ответственное». Каждое дело тогда казалось нам нужным и важным, трудным и спешным.

В райкоме я застал своих друзей. Мы вместе вступали в комсомол, вместе агитировали по деревням и все единогласно решили, что предстоят очередные командировки, тем более, что хлеб у кулака в тот год приходилось выколачивать с трудом.

Секретарь райкома Павел Пантелеев, никогда не унывающий, острый на язык парень, не любил произносить длинных речей и брал, как говорится, сразу быка за рога.

— Вы в магазинах бываете? — спросил он.

Все переглянулись. В магазины мы почти не заходили, потому что деньги водились в наших карманах очень редко.

И мы нестройно ответили:

— Заглядываем.

— Вот именно заглядываете, — подхватил Пантелеев, — и частушки потом пишете. То неладно, се неладно, и размалюете так и эдак. Остальные тоже норовят стороной обежать кооператив и отдать червонец нэпману или сунуть его в кубышку.

Он достал из кармана свежий номер «Комсомолки» и громко прочитал:

«Грош цена комсомольцам, у которых в магазинах нет порядка. Райкомы комсомола должны обеспечить подготовку кадров советских продавцов, комсомольцы должны научиться торговать по-советски.

Окомсомолим наши магазины!»

— Это как понимать? — нарушил тишину Раксин.

— Очень просто. Тебе, Иван, и вам, товарищи, придется надеть халаты и встать за прилавки.

Заметив потухшие глаза на недовольных и обескураженных лицах, Пантелеев добавил:

— Мы бы дали вам дело по сердцу, но поймите, ребята, сейчас сердце не в счет. Мы посылаем вас не рубли считать, а проводить политику партии. Прилавок — это своеобразная трибуна, и выступать с нее могут только люди с чистыми руками, то есть вы, комсомольцы.

— Ясно, агитировать незачем. Распределяйте кого куда — и точка, — прервал секретаря неугомонный Яша Караваев и подмигнул Раксину. Тот кивнул другу в ответ и спросил:

— Когда выходить на работу? Завтра? Ну вот и договорились!

Утром следующего дня комсомольцы принялись за новое для них дело. Августа Басманова встала за прилавок в бакалейном отделении, Раксин — в рыбном, я — в хозяйственном, Яша Караваев — на складе…

Раксин шутил потом:

— У меня самый ходовой товар. Мужик без рыбы, как рыба без воды.

К тому же в его отделении была, что называется, всякая всячина, далекая от гастрономии, вроде топоров, вожжей, дегтя, без которых не обойтись в хозяйстве. Покупатели с утра толпились возле Раксина. Одни скупо приценивались, другие ради любопытства разглядывали товар, сравнивая его с вещами дореволюционной выделки, а третьи приходили все разом охаять.

Но каждый задерживался возле молодого продавца, чтобы послушать его неторопливую, рассудительную речь о хлебе, политике и налогах. Иван умел нащупать в недоверчивой мужицкой душе нужные струны и превращал любой разговор в приятную беседу давно знакомых людей, А бывало, и спорили — горячо, до хрипоты.

Приходит однажды этакий невзрачный, с жиденькой бородкой мужичок, взгляд хитрющий и язык работает, как хорошо смазанный пулемет.

— Ты, ясный сокол, — обратился он к Раксину, — болтать горазд. Так вот скажи мне, темному лаптю, чей это кооператив: мужицкий, наш?

— Конечно, ваш, — согласился Иван, не замечая подвоха.

— Значит, и мой, — снова пробасил тот.

И когда Раксин утвердительно и радушно кивнул покупателю, он, зыркнув колючими глазами по сторонам, неожиданно громко попросил:

— Дай-ка мне в долг фунтиков десяток рыбы.

— Нет, в долг мы здесь не отпускаем.

— Как же так получается: ты же сказал, что магазея наша, мужицкая, а мужику, выходит, не веришь! А почему Исай Абрамович верит? У него хоть пудами бери под честное слово.

Раксин не растерялся. Подобных краснобаев он встречал не раз в деревнях, и, выждав, когда у прилавка смолк гул голосов, спокойно сказал:

— У тебя хватит совести у нищего котомку отнять? Молчишь? Выходит, не хватит? Так вот, страна наша пока нищая. Она копит деньги для больших дел, а когда их копят, то по долгам не дают. Знаешь сам пословицу: «Сено не в стогу — не сено, деньги в долгах — не деньги».

Мужики, довольные ловким ответом, засмеялись, а Раксин продолжал:

— А Исай Абрамович дает в долг не по простоте сердечной, не из-за любви к нашему брату. Сунь-ка ему палец в рот — руку откусит, если в той руке грош окажется. Он без мыла куда угодно влезет, лишь бы выманить себе в мошну червонец. Ему торопиться некуда: ни пахать, ни строить он не собирается; вот и ждет. А мы без заигрывания торгуем, по-мужицки: баш на баш и по рукам. Ты нам дай мяса, масла, яиц; мы — тебе на портки, бабе — на сарафан, сыну — штиблеты. Плохо, что ли?

Обескураженный говорун почесал затылок и под смех собравшихся согласился с Иваном.

С приходом комсомольцев в магазины товаров на полках не прибавилось, но порядка стало больше.

Горячее желание продать скорее, культурнее рождало столько инициативы, что даже старые продавцы удивлялись нашей выдумке и находчивости. Комсомольцы рекламировали товары перед кинокартиной, в клубе, оповещали о них дальние хутора и села; и все-таки наш главный противник — нэпман Флигель не унимался и ловко выворачивался из трудных положений.

— В чем дело? — гадали мы на первых порах, но вскоре раскусили орешек, и нэпманская лавочка вылетела в трубу.

Случилось это так.

Был канун масленой недели. В магазине только и спрос — на рыбу, потому что масленица без рыбного пирога, как свадьба без гармони. Кто-то пустил слух, что завтра к Флигелю рыбу привезут, что сам Исай Абрамович за ней отправился. Уж он-то знал — «улов» будет богатый и старался изо всех сил. А наши завмаги словно воды в рот набрали: молчат или отнекиваются. Мол, наше дело казенное; что дадут, тем и торгуем.

Раксин увидел вечером Яшу Караваева и узнал от него, что рыба-то есть, но она на станции Верещагино на складе, и заведующий магазином отказался ее вывозить до хорошей погоды.

А погода и впрямь была такая, что добрый хозяин собаку на улицу не выпустит: ветер, слякотный снег, пурга — в общем, ни пешему, ни конному ходу нет.

Раксин с Караваевым решили ехать на станцию. Не знаю, как они добрались, но слыхал, что сани чуть не на себе волокли, а рыбу все-таки привезли. Обогнали они Флигеля.

С этого и началось. Когда в райкоме разбирали докладные комсомольцев, то узнали про многие темные махинации нэпмана с нашими «учителями» — старыми кооператорами, которые прошли выучку еще при купцах и переучиваться не захотели. Оказывается, они нарочно задерживали товар, уступая первенство Флигелю, по договоренности с ним набавляли цену и толкали покупателя к нэпману. Тот в долгу не оставался и не скупился на взятки. Ну, жуликам дали крепко по рукам, и торговля пошла еще лучше.

Комсомольцы прочно и надолго встали за прилавки, но Раксину было тесно в белом халате. Его большие, сильные руки рвались к делу потрудней. Прилавок для Ивана был взятым, но не последним рубежом.