Конец Желтого Дива (Художник А. Кива)

Ненужная профессия

Могу поклясться, что парк наш за все время своего существования не видел столько народу, сколько теперь за один день. А веселье, бьющее через край? А праздничный, нарядный вид людей? Это уж само собой разумеется. Трубят карнаи-сурнаи, гремит барабан. Текут, текут по улицам рекою маленькие девочки с пышными бантами, шустрые мальчишки, зажавшие в ладонях мелочь, сэкономленную на завтраках; парнишки-старшеклассники — активисты борьбы за хорошую успеваемость; энергичные дружинники с ярко-красными повязками на рукавах, молодые красавицы; рабочие, восставшие против пьянства, — да что там перечислять, весь, весь городской люд течет по улицам, вплоть до старичков с больной поясницей и старух, не сумевших отыскать очки и посему злобствующих по адресу снохи.

У водопроводной колонки стоят две такие старушки.

— Что там сегодня в парке, подруженька, вы не знаете?

— А вы, милая, разве не слыхали?

— Нет, ничегошеньки не слыхала.

— Так ведь там сегодня слет проходит.

— Понятно. То-то я думаю, почему сегодня мой убежал спозаранок, приоделся, прихорошился? Праздник вроде, а он говорит: «Сегодня похороны. Будем хоронить преступность».

— Товба! Где это видано: похороны с музыкой[20]?

— Кто их знает, новая мода, наверное!

— Ой, да ведь у меня масло сгорает!..

Да, старуха не ошиблась — в парке проходил слет. Районный слет помощников милиции. Я сам до сих пор не понимал, оказывается, значения этого слова. Теперь-то уж знаю, меня не проведешь. Слет — это мероприятие, в начале которого играют карнаи-сурнаи, в середине говорят длинные речи, и все завершается аплодисментами… Как мне стало известно, директор парка целых пятнадцать дней рассылал пригласительные билеты, отпечатанные типографским способом. В них говорилось: «Милости просим на народное гулянье, посвященное славным работникам милиции и членам добровольных народных дружин. В чайханах вы сможете участвовать в аския — состязаниях острословов, на открытых сценах парка увидите самодеятельные спектакли, бичующие взяточничество, воровство и стяжательство. А также всевозможные игры, зрелища».

Слет открылся ровно в девять. В летний большой зал кинотеатра вместилось шестьсот сорок человек, остальной народ толпился у входа и вокруг помещения. Торжественное собрание открыл товарищ Умаров. Вдоволь нахвалив дружинников, он объявил:

— Слово предоставляется начальнику районного отделения милиции товарищу Атаджанову!

Салимджан-ака… бедный Салимджан-ака, такой умный, представительный, такой могучий человек, а как нужно выступать — теряется, как мальчишка. Через каждые два слова почесывает плечо, кашляет в кулак, словно от этого речь потечет ручейком! Побормотав малость, он приложил руку к груди:

— Товарищи, простите, я вообще не умею говорить с трибуны, а сейчас — тем паче: от радости першит в горле. Если еще немного поаплодируете, то я, честное слово, готов вместо доклада минут тридцать поплакать вам тут. Сорок лет я мечтал о том дне, когда борьбу против правонарушителей всех мастей возьмет в свои руки народ. Дождался я этого часа! Мечта моя сбылась! За последние шесть месяцев по сравнению с шестью месяцами прошлого года число преступлений уменьшилось на восемьдесят пять процентов, а число нарушений общественного порядка — на девяносто шесть!

Зал бешено зааплодировал. Нечаянно оглянувшись через плечо, я заметил нашего товарища Халикова. Он тоже вовсю хлопал в ладоши.

— Ия! — воскликнул я. — Как же так, товарищ майор, ведь вы обещали, что начинания полковника останутся на бумаге?!

— Ну и что?! — отрезал Халиков. — Мало ли что говорят некоторые люди в порыве злости!

Салимджан-ака попробовал продолжить:

— Министр внутренних дел, поздравляя нас… — Гром аплодисментов опять прервал его. У всех присутствующих, видно, давно чесались ладони. Послышались возгласы:

— Будем еще больше стараться!

— Преступность уничтожим в самом зародыше!

— Превратим свой район в район коммунистического быта!

Вначале я подумал, что большую часть запаса аплодисментов заработал Салимджан-ака, но вы бы видели, что творилось, когда на сцену поднялась Каромат-опа Хашимова и стала вручать грамоты и премии общественникам: тридцати шести юношам и девушкам, одиннадцати старухам и семерым старикам. Заодно уж достались и призы пламенным энтузиастам нашего пожарника Самада-ака.

После церемонии награждения председатель собрания дунул в микрофон несколько раз подряд, привстал, чтобы объявить имя очередного докладчика. Но его остановил Муслим-бобо, неожиданно поднявший руку. И не дожидаясь, когда предоставят слово, он быстро пошел к сцене, так и держа руку над собой. Ордена и медали, прицепленные к белому яхтаку, весело позванивали в такт шагам.

Встав перед трибуной, Муслим-бобо схватился за бороду, на миг призадумался, потом нерешительно обратился в зал:

— Друг Мерган, может, сам попробуешь?

— Говори уж, раз вышел, — откликнулся старческий голос.

— Что ж, попробую. Дорогие друзья, я работаю сторожем в тридцать шестом магазине… — Муслим-бобо запнулся, полез в карман, вытащил очки, водрузил их на нос, затем извлек какую-то потрепанную, замусоленную книжицу, полистал ее, что-то прочитал, шевеля губами, и удовлетворенно произнес: — Точно так, в тридцать шестом… А Мерган сторожит атласный магазин… Я верно говорю?

— Верно, — ответил ему тот же старческий голос.

— Так вот, как пошло это дело с дружинниками, так и нечего стало нам делать с Мерганом. Полеживаем в закутке, вспоминаем конокрадов николаевских времен, а в углу свистит электрический чайник… Мы так считаем: получать зарплату, ничего не делая, это по-старому — грешно, а по-новому… как это?… беспринципно… А мало ли таких, как мы с Мерганом, стало нынче? Во времена жестокого царя сторожей было мало, а воров и грабителей — уйма. На весь старый город ходил горбатый старец со своей трещоткой… Сейчас же воров — раз-два и обчелся, а сторожей — видимо-невидимо! Сторожа магазинов, охрана заводов и фабрик, вахтеры всяких контор… Эй, люди, знаете, в одном нашем маленьком районе, оказывается, работает двести шестьдесят сторожей!

Зал зааплодировал. Слушатели задних рядов почему-то даже повскакали с мест. Муслим-бобо выждал, пока аплодисменты и шум стихнут, потом продолжал:

— Мерган, я правильно сказал?

Ответа не последовало, но бобо и не дожидался его.

— Быть может, и не все двести шестьдесят, а двести пятьдесят, это уж неважно. Мы старые, могли и ошибиться на десяток-другой. Но вы послушайте, что получается. Государство за год выплачивает одному сторожу семьсот двадцать рублей. Ну а сколько истрачивается денег на все двести пятьдесят сторожей? Мы как-то с Мерганом взяли да попытались подсчитать. Вот на этой бумажке записано, сколько это… Сейчас… «сходить на ярмарку, купить внучатам игрушек, снохе отрез атласа»… нет, не на этой бумажке, оказывается… Мерган, где эта бумажка, не у тебя ли она?

— Поищи получше, у тебя была, — донесся ответ.

— Да, да, нашел! — крикнул Муслим-бобо, выудив из кармана другую бумажку и виновато улыбаясь. — Всего получается сто девяносто тысяч рублей. Если бы работу сторожей взяли в свои руки дружинники, общественность, а на эти сто девяносто тысяч рублей накупить саженцев, цветочной рассады и посадить по берегам арыков, на пустырях, по краям дорог — да ведь наш город превратился бы в рай!

Не знаю, люди словно и собрались-то сегодня только для того, чтобы хлопать в ладоши; да бешено так, да так долго, что после речи Муслима-бобо я минут десять сидел, заткнув уши пальцами. И все равно слышал громкие возгласы:

— Слава тебе, отец!

— Мы сделаем точно так, как ты предлагаешь, друг!

— Гляди-ка, старики смотрят шире и глубже, чем молодежь!

— И революцию-то совершали вот такие старики!

Доклад деда Муслима послужил толчком к длинным и горячим дебатам. Один выступающий выражал опасение, что сокращение штата сторожей приведет к росту краж. Другой кричал, что пора прекратить либеральничать с правонарушителями, а надо перейти к методам наказания, как якобы делает некое племя в Африке: отрезают уши и нос. Или хотя бы можно помещать их фото в районной газете под соответствующим заголовком. Третий высказался в том роде, что, дескать, нельзя много говорить о ворах, а то, не дай бог, и в самом деле их станет больше.

И так далее и тому подобное… Дискуссия длилась целых три часа, после чего решили, что предложение Муслима-бобо дельное, и постановили: сторожей распустить, вменить исполнение их обязанностей общественности, на сэкономленные деньги благоустроить и озеленить город; а для сторожей-пенсионеров, вроде Муслима- и Мергана-бобо, открыть на улице Кушчинар артель по изготовлению бумажных пакетов.

Собрание закрылось принятием торжественного письма в адрес Министерства внутренних дел.

По пути домой Салимджан-ака положил руку мне на плечо и жарко воскликнул:

— Сынок, сегодня самый счастливый день моей жизни!

— И моей тоже, — от души откликнулся я.