Конец Желтого Дива (Художник А. Кива)

ДЕТЕКТИВ В ШАПКЕ-НЕВИДИМКЕ

Этот роман не вызывал дискуссий а печати, хотя, думается, заслуживает особого внимания. X. Тухтабаев-одаренный бытописатель-юморист, что не так уж часто встречается. Ему удается сохранить в комических эпизодах национальное, что встречается еще реже. Но главное-«Конец желтого дива» с его завлекательным названием и простейшей фабулой врывается, как задорная полемическая декларация в самую гущу споров о проблемах приключенческой и детективной литературы.

Вот некоторые мысли, прозвучавшие в ходе этих споров. «Тема «традиции» применительно к советскому детективу,- писал один критик,- требует существенных разъяснений. Как бы ни удручало это сторонников «игры», советская детективная проза отечественной» жанровой традиции не имеет…» Другой теоретик детектива выступал против предположений, что детектив генетически связан с фольклором. «Я убежден,- заявлял этот автор,- что настоящий детектив так же далек от «сказки», как и от «игры».

Придерживаясь, по-видимому, иной точки зрения, X. Тухтабаев избрал образцом для своего романа именно сказку и достиг при этом результата интересного и уж, во всяком случае, полемически яркого: его сочинение разительно отличается от стандартных западных (да и не только западных) детективов. И в то же время «Конец желтого дива»- именно детектив, причем такой, в котором отчетливо проявилась национальная традиция.

Детективный жанр, приключенческий жанр-мы часто употребляем эти термины как взаимозаменяемые, подобно десятилетней девочке, которая говорит: «Приключенческий роман — это где скачут, а детектив — где ищут…» Разъясним нашу терминологию, а заодно и позицию. Приключенческая литература — родовое по отношению к детективу понятие. От серьезной литературы приключенческая отличается по типу конфликта — он здесь особенно «конфликтен», обострен — и по окраске изображаемых событий, которые необычны, подчас необъяснимы. Каждое такое событие является нарушением нормы -«правильного» хода вещей, закономерного разгития человеческих отношений. Это приключение… Приключение — ядро эпизода, поединок — ядро приключения. Победа положительного героя, с которым часто отождествляет себя читатель,- ожидаемый финал такого поединка (со злодеем, с дикими зверями, со стихией, с неведомым). Объединяет поединки динамическое действие, нередко — путешествие…

Особое значение в приключенческой литературе имеет степень познания реальности, имитируемая и варьируемая рассказчиком, словно диафрагма, регулирующая пределы видимости. Автор как бы говорит: «не известно, что делает мой герой. Что делают его враги, я не знаю!» Или: «Все происходящее — загадка для меня, как и для героя».

Какие-то карты персонажи открывают друг другу, какие-то — автору, какие-то — читателю, и вот эти причудливые сочетания неосведомленности одних и неосведомленности других вызывают в сфере восприятия настойчивую потребность полного, исчерпывающего знания, которая и формирует эстетическую сверхзадачу приключенческой литературы. В конечном счете, развитие действия здесь выравнивает, как а сообщающихся сосудах, информационную насыщенность» треугольника: «рассказчик — герои-читатель». Торжествует принцип разделенного знания.

В приключенческой литературе, как правило, фигурирует, в придачу к названным героям, еще один, неназванный, бесплотный. Этот герой — невидимка — тайна. В «серьезной» литературе тоже сколько угодно тайн (как сложится жизнь героя, разве это в завязке романа не тайна?)- Просто они там не играют определяющей эстетической роли. В приключенческой литературе тайна — гирька, приводящая в движение механизм сюжетного интереса. По признаку такого или этакого понимания тайны и различают типы приключенческих произведений… Тайна — будущее, то, что ждет героев впереди, вне зависимости «от сегодня». Перед нами одноплановый авантюрный роман с разомкнутой цепочкой эпизодов. К примеру-«Жиль Блаз»… Тайна — настоящее. Видимые события имеют скрытую мотивировку, а художественная композиция тяготеет к кольцеванию, к совмещению первого плана со вторым, третьим. Скажем, «Три мушкетера»-собственно приключенческий роман… Тайна — прошлое, которому ищут объяснение в настоящем. Целиком «закрытая» двуплановая структура отвечающая схеме вопрос — ответ», «загадка — разгадка». Это — детектив.

Приключенческая литература — как бы эпос. Но именно «как бы». Потому, что картина жизни, видимая сквозь бинокль приключения, условна, нацелена на «расслабившееся», «бесконтрольное» внимание, на восприятие в специфическом диапазоне карнавальных допущений. В этом отношении приключенческая литература родственна комедийной и — зачастую -«поставляет» ей свои ситуации. Некоторые сюжетные мотивы вообще не могут быть разделены между сатирой и, скажем, детективом. Сказанное относится к мистификации, к сознательному — по ходу фабулы — обману и т. п., к одноцветному, по шкале «черное — белое», пониманию характеров.

Приключенческая литература (и детектив) имеет сложную историю, в которую свои страницы вписали и классицизм, и романтизм, и реализм нового времени. Но и в реализме, и в романтизме, и в классицизме приключенческая литература, в частности, детектив, всегда брала как раз то, что в зародышевом, а иногда и в развернутом виде присутствует в народной сказке. Не случайно среди историй о «мнимом уходе», включенных фольклористами в сборник «Проделки хитрецов», есть гавайский миф, вьетнамская сказка, фрагмент из древнегреческого эпоса (эпизод со знаменитым троянским конем), бразильский анекдот и рассказ Конан Дойля «Морской договор».

«Конец желтого дива»-это одновременно и детектив и сказка. Конечно, центральная фигура в романе — преступник. Это главарь этакого карателя жуликов и проходимцев, некто Адыл Аббасов. И, конечно же, злоумышленнику противостоит представитель уголовного розыска, юноша по имени Хашим. Фигурирует в романе и тайна (Адыл Аббасов умело маскируется и, стало быть, далеко не сразу открывает милиции и, соответственно, читателю свой подлинный облик). В конце концов, мы вместе с Хашимом выясняем, куда ведут нити всевозможных злоупотреблений, хищений и кровопролитий. Начинается ловля разоблаченного преступника, детективное повествование трансформируется в авантюрное. И прежде чем упасть занавесу, перед нами возникает примелькавшийся кадр- «Волга» стрелой мчится по зеркалу асфальтированной дороги»…

«Ба!- воскликнете вы.- Хороша оригинальность! Среднестатистический детектив — и ни одной свежей черточки»! Это на первый взгляд и вправду так. Но дело в том, что оригинальность романа раскрывается отнюдь не в деталях фабулы. Уже начало книги — рассказ о том, как юный Хашим дебютирует на цирюль-ном поприще,- вызывает у вас своим колоритным юмором ассоциации скорее с плутовской автобиографической повестью «Озорник» классика узбекской литературы Гафура Гуляма, нежели с Честертоном или Конан Дойлем… Углубимся в текст, и это ощущение национальной бытовой стихии стократ усилится даже после того, как на страницах книги ударит гром преступления. Ну, скажем, пробуждение сыщика- как оно свершается в современном детективе? Звонит телефон, или, в крайнем случае, будильник. А у Тухтабаева? Героя мило и по-детски будит сестренка — очередной шалостью. Ничтожная, казалось бы, деталь-и в то же время для романа очень характерная. Характерная своей живой нестандартностью, непосредственностью, «неофициальностью», которая встречается у Тухтабаева на каждом шагу, а в большинстве детективов, увы, как говорится, даже и не ночевала… Там, напротив, все официально потому, что закон — крути, не крути — есть закон, и представители его предстают перед нами, по самой своей сюжетной роли, в официальной функции. У Тухтабаева официальная роль милицейского инспектора отнюдь не отменена. Но проведена через индивидуализированный образ, через героя, увиденного во всей его человеческой, социальной и, что немаловажно, национальной конкретности, которая, в частности, сказывается на особенностях его следовательского зрения.

Интересно само конкретно-художественное толкование следовательской фигуры, предлагаемое Тухтабаевым. Его герой комичен. Что ж, комические эффекты совсем не противопоказаны детективу… Сколько забавных черточек у героев Агаты Кристи! Взять хоть того же Пуаро с его огромными усами и непомерным бахвальством. Множество смешных ситуаций провоцирует адвокат Мейсон в романах Гарднера. Открытие Тухтабаева (не побоимся громкого слова — оно здесь на месте) — в обращении к фольклорному комизму, причем не заимствованному в литературных источниках, а к тому, что органически присущ национальному характеру, народной речи, повседневному быту узбеков и по сей день. Хашим — это веселый и умный плут, которого узбекская сказка нашла в жизни и которого, следуя путеводным указаниям сказки, нашел сегодня в жизни писатель. Мейсон у Гарднера тоже плут, но это плут сочиненный, дистиллированный. Плут у Тухтабаева — типичный фольклорный образ, потомок Насреддина Афанди. Его слабости и неудачи подаются с самокритичной озорной издевкой, а меткие наблюдения — то по-доброму, если речь идет о людях, милых сердцу повествователя, то, коли речь касается жулья, саркастически.

То и дело рассказывает герой о своей бабушке. «Придется моей любимой бабушке, обливаясь горючими слезами, таскать мне в тюрьму передачи»,- думает он, оказавшись жертвой клеветнических обвинений. Потом та же бабушка приезжает из кишлака в город, чтоб разузнать, как там трудится ее любимый внучек; взбирается на скамью у входа в отделение милиции, во все горло выкликает имя Хашима и когда молоденький милиционер пытается ссадить ее с пьедестала, гневно отвечает: «Отойди, не мешай! У нас все места общественные! Где хочу, там и кричу!»

Потом она заслушивает форменный отчет седовласого полковника о Хашиме, время от времени подавая сердитые реплики («Хашим больше у вас не работает. Увезу его в кишлак», «Хашим, сдай эту их фуражку и точка!»). Далее, убедившись, что Хашим достоин своего положения, а оно достойно самого Хашима, бабушка возвращается в кишлак.

Сыщик, которого бабушка того и гляди заберет из милиции, как забирают детей из детского сада. Необычно? Необычно. Мыслимо в западном детективе? Не мыслимо. Забавно? Забавно. Но еще — и правдиво. Но еще — и по человечески понятно, трогательно. Вот уж такой сыщик не напрашивается на сопоставление с Шерлоком Холмсом или майором Прониным…

Хашим влюбился и, робея, изо дня в день торчит в ожидании своей избранницы у ворот ее дома. А родители девушки ударяются в панику: с чего это к ним повадился милиционер, нет ли на их совести какого-нибудь греха? Подобных ситуаций-анекдотов в романе много, и написаны они щедрой и твердой рукой.

Но вспомним и о преступниках. Применима ли комедийная повествовательная манера в разговоре о нарушителях уголовного кодекса? Оказывается, вполне применима при условии, что протокольность притеснится в пользу гротеска (как это уже делалось, скажем, в сказке про Али-бабу и сорок разбойников!) Вот, «юридически» выражаясь, «вещественные доказательства», увиденные глазами Хашима: «Чего только душа пожелает — все было здесь: ярчайшие шелка да атласы, которые люди называют «Коли дочь наденет, сноха от зависти лопнет»; холодильник, коих не признает моя дорогая бабушка, и полированные шкафы, столы, серванты, за которыми вон уж сколько безрезультатно охотится моя дорогая матушка»….

Главарь шайки преступников-личность более сложная, чем любой из его подручных. Это и вкрадчивый льстец в первых главах, и квалифицированный кляузник, борющийся против закона оружием закона же. Он и озверевший кладоискатель в последних главах, который прячется от милиции в мечети и палит из пистолета в своих преследователей… Заявить, что Адыл Аббасов сказочный разбойник — язык не поворачивается. Но воспользоваться средствами сказки для расправы с ним сам бог велел.

Когда-то существовала точка зрения, будто сатира и детектив не совместимы. Один из аргументов был такой: сатира стремится рассказать о герое как можно больше — и сразу, детектив как можно меньше — желательно под занавес. Я возразил бы: детектив тоже широко пользуется критическими характеристиками, хотя и нагромождает на пути их раскрытия всевозможные запруды. Ощущая этот закон жанра, X. Тухтабаев обеспечил своим отрицательным персонажам свободу передвижения и полемики, что, впрочем, встречается и в других детективах. Зато положительный герой получил у него для равновесия преимущество, какого у других сыщиков «е встретишь: волшебную шапочку-невидимку. И, представьте, этот мистический предмет, на первый взгляд подрывающий приключенческую напряженность, ничуть не испортил «Конец желтого дива». Хашим ни разу не одевает шапочку ради упрощения детективных коллизий. Он пользуется ею как «оптическим средством», приемлемым в «серьезном» произведении. Это своеобразный перископ, позволяющий осуществлять прямой показ преступников-как в . повествовании от третьего лица, «от автора». Это некое, вполне допустимое в реалистической прозе допущение «если бы»- если бы сыщик мог видеть преступников, он увидел бы то-то и то-то. Нить, связывающая объективный (хотя и сатирический) рассказ о преступниках с повествованием о поисках преступников, авантюрную интригу — с детективной. Это, наконец, материализовавшаяся в символе интуиция сыщика, без которой подчас бессильна движущая сила детектива — логика…

Волшебная шапочка — невеликое, казалось бы, приобретение для детектива. Более того, кажется, самая «антидетективная» вещь в приключенческом мире из всех возможных (какие могут быть тайны, когда сыщик практически вездесущ!). Но X. Тухтабаев отнесся к этому атрибуту сказки без предубеждения, и — почти по логике сказки — волшебная шапочка отблагодарила его, обогатив роман острыми сатирическими сценами (показ негодяев «скрытой камерой»). А разве разоблачение преступников — не главная идейная цель жанра? Разоблачение как отыскание, но и разоблачение как развенчание.

А. ВУЛИС, доктор филологических наук