Конец Квантунской армии

ПЕРЕД ПОСЛЕДНИМ СРАЖЕНИЕМ

…Наш самолет быстро набрал высоту и пошел на юго-восток над долиной реки Ингоды. Под крыльями его — грандиозная панорама горных хребтов, покрытых необозримой дремучей тайгой. В редких местах она отступала от берегов Ингоды, и тогда были хорошо видны приютившиеся в этих местах таежные деревни с рублеными домами и добротными заборами. По штурманской карте слежу за маршрутом: Атамановка, Кручина, Александровское… У деревни Ильзутуево самолет повернул строго на юг.

— Справа от нас тянется Даурский хребет, — услышал я голос штурмана. — Идем над рекой Турой.

Когда первые впечатления сгладились, мной овладели мысли о грандиозных событиях, которые в ближайшее время должны развернуться на огромных пространствах Маньчжурии. Пока что я знал о них лишь в общих чертах.

Под именем генерал-лейтенанта Плетнева я летел в Баин-Тумэн, где должен был встретиться с командующим Забайкальским фронтом Маршалом Советского Союза Р. Я. Малиновским, именовавшимся генерал-полковником Морозовым. С целью маскировки были изменены фамилии всех генералов штаба войск 2-го Украинского фронта перед направлением их из-под Праги на Дальний Восток для организации и проведения Маньчжурской стратегической операции с территории МНР.

Мне предстояло уточнить целый ряд служебных вопросов и боевую задачу, а затем вылететь с маршалом в Улан-Батор, где он должен был представить меня правительству Монгольской Народной Республики и маршалу X. Чойбал-сану как командующего Конно-механизированной группой советско-монгольских войск.

Еще в начале мая 1945 года Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, в то время командовавший войсками 2-го Украинского фронта, в разговоре со мной поделился мыслями о неизбежности войны с Японией и намекнул, что мне предстоит в ней участвовать. А месяц спустя большая группа генералов 2-го Украинского фронта, возглавляемая многоопытным боевым военачальником, человеком высокой штабной культуры — генералом армии М. В. Захаровым (ныне Маршал Советского Союза) — уже выехала в Москву и была принята в Генеральном штабе.

Маршал Советского Союза А. М. Василевский, назначенный Главнокомандующим советскими войсками на Дальнем Востоке, кратко ознакомил нас с общей обстановкой на новом театре военных действий, а некоторых исполнителей, в том числе и меня, — с планом предстоящей операции.

Александр Михайлович сообщил, что против Квантунской армии советское командование развернуло три фронта, и показал на большой карте Маньчжурии группировку войск.

Вдоль границы от Японского моря до станции Губерово жирной красной линией были обозначены рубежи 1-го Дальневосточного фронта под командованием Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова. Стрелы, нацеленные на Харбин и Гирин, указывали направление главного удара его войск. Севернее и северо-западнее располагались армии 2-го Дальневосточного фронта генерала армии М. А. Пуркаева. Действуя на второстепенном направлении, они сосредоточивали основные усилия вдоль северного берега Сунгари на Харбин. А вдоль противоположной западной границы Маньчжурии, протянувшейся за хребтом Большого Хингана, на территории МНР были нанесены исходные районы войск Забайкальского фронта. Главные силы его сосредоточивались на Тамцаг-Булакском выступе, близко подходящем к хребту Большого Хингана. Отсюда им предстояло нанести удар в двух основных направлениях: на Чанчунь и на Мукден — навстречу главной группировке 1-го Дальневосточного фронта.

Юго-западнее главных сил Забайкальского фронта я нашел на карте районы сосредоточения и своей Конно-механизированной группы советско-монгольских войск. Стрела, определявшая направление главного удара, прочерчивала пустыню Гоби и вонзалась в обведенное коричневым овалом большое пространство, включающее города Суйюань, Шанду, Калган, Долоннор, Жэхэ. Надпись в овале гласила: «До шести кавалерийских дивизий и трех пехотных бригад войск Внутренней Монголии князя Дэвана и императора Маньчжурии Пу-И». Далее, в оперативной глубине, синим цветом были отмечены японские соединения…

Мои размышления снова прервал штурман самолета — совсем еще юный офицер:

— Извините, товарищ генерал, вон в той долине видите озеро? Отсюда и начинается речка Тура. Она течет на север. А вон там дальше болотистая пойма, это уже речка Иля. Она течет на юг и впадает в реку Онон-Гол, которая течет с юга из Монголии на север. Просто удивительно, почему так получается.

Я взглянул в окно. Под нами тянулась узкая долина. Подступающие к ней отроги хребтов, поросшие девственным хвойным лесом, казались крутобокими берегами фиордов тайги. Живописные горы, светло-зеленая долина и голубое озеро напоминали собой пейзажи швейцарских Альп, но еще более прекрасные своей нетронутой первозданной красотой. Постепенно тайга отодвинулась от долины реки, и мы, миновав реку Онон-Гол, пересекли государственную границу с Монгольской Народной Республикой, проходящую здесь по хребту Эрмана. За хребтом распростерлась безлесая всхолмленная степь. В заболоченной пойме виднелась речка Дучин-Гол. Прошло не более 15 минут, и она исчезла из поля зрения среди пологих горных массивов; то тут, то там виднелись лишь низинные болота. Самолет летел низко, и мое внимание привлекло крупное стадо диких коз. Напуганные шумом самолета, они устремились на запад, оставляя за собой длинный шлейф пыли. А через некоторое время от рева моторов широким наметом метнулись дикие лошади-степняки. Встречались стада сайги, небольшие стаи волков и даже одичавшие верблюды — поистине своеобразный заповедник!

По мере приближения к Баин-Тумэну все чаще угадывались стоянки воинских частей, расположившихся на дневной привал. Артиллерия, танки, самоходки, транспортные средства были тщательно замаскированы. Те же колонны, которые, несмотря на жару, продолжали марш, поднимали такую пыль, что трудно было определить, кто там движется.

В полдень вдали показался Баин-Тумэн — форпост Монголии на восточных границах. Приземистый и просторный, как сама степь, город оброс многочисленными складами, штабелями боеприпасов и тарного хозяйства горюче-смазочных веществ, обширными палатками, забитыми продовольственными товарами и вещевым имуществом, огромными стогами прессованного сена и горами мешков с фуражом. Особенно бросилось в глаза огромное количество совершенно новых танков и артиллерийских систем разных образцов.

С аэродрома я направился в штаб 17-й армии, чтобы узнать, где находится командующий войсками фронта. Мне повезло. Родион Яковлевич только что вернулся из поездки по армиям в районах их сосредоточения и, проводив Главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке маршала Василевского в Хабаровск, вновь уточнял задачи на предстоящую операцию. Его оперативная группа временно размещалась в двухэтажном здании штаба армии. Маршал был в отличном, приподнятом настроении.

Едва мы успели поздороваться, он пригласил меня к карте.

— Мы уже достигли решающего превосходства над противником, — сказал Родион. Яковлевич. — Смотрите сюда. В Тамцаг-Булакском выступе, вдоль его южной границы, в первом эшелоне находятся две армии — 39-я и 6-я гвардейская танковая. Во втором эшелоне — 53-я армия, она стоит за танковой, обе имеют отменный опыт ведения глубоких операций в горной местности. Вспомните Альпы и Карпаты.

Задача танковой армии генерала Кравченко — прорваться через Большой Хинган не позднее пятого дня с начала наступления на глубину в 350 километров и силами главной группировки овладеть районом Лубэй — Таонань — Ва-немяо. В дальнейшем главными силами выйти на рубеж городов Мукден — Чанчунь.

В свою очередь, 39-я армия генерала Людникова наносит свой главный удар из района Халун-Аршана в общем направлении на Солунь. Как видите, Халун — Аршанский укрепрайон здесь обходится с юга. Пока что командарму поставлена задача на пятнадцатый день операции овладеть районом Солунь. Частью сил армия наносит вспомогательный удар на Хайлар, чтобы совместно с 36-й армией не допустить отхода Хайларской группировки японцев к Большому Хингану.

Можно было ждать, что командующий скажет теперь о 17-й армии, но он, очевидно, решил отойти от общепринятого порядка изложения оперативной обстановки: его указка вновь вернулась к главной группировке, где за боевыми порядками танкистов было обозначено место сосредоточения второго эшелона войск фронта.

— Второй эшелон — 53-я армия генерала Манагарова, как видите, должна продвигаться за танковой армией в готовности к развитию успеха с рубежа Лубэй, Туцюань. Помните, какие задачи выполняла эта армия во время сражений на полях Венгрии и Чехословакии? Так вот, она и здесь будет работать в своем амплуа — развивать успех в оперативной глубине.

Что касается 36-й армии генерал-лейтенанта Лучинского, она начинает свое наступление главными силами из района Старо-Цурухайтуй на Хайларский укрепрайон. Вспомогательный удар наносит из района станции Отпор на Хайлар. Это крупный и сильный укрепленный район японцев, расположенный на левом фланге фронта. Его необходимо ликвидировать в ближайшие дни операции.

— Теперь посмотрим на правое крыло фронта, — продолжал маршал. — Ваш сосед слева — 17-я армия генерала Данилова. На первый взгляд, она не входит в ударную группировку фронта. Ее исходный район Югодзыр-Хид отстоит от главных сил ударной группировки на расстоянии почти в двести километров. Но задача ее — нанести главный удар на Дабаныпан и тем самым оградить правый фланг и коммуникации наших сил от возможных ударов с юга и юго-запада. Таким образом, она наступает на фланге главного, а не на вспомогательном направлении.

Вы, Исса Александрович, исполните в Маньчжурии в своем излюбленном стиле рейдовую операцию через пустыню Гоби и горы Большого Хингана. Ваша Конно-механизированная группа обеспечит стремительное наступление на Калган-Пекинском операционном направлении, с тем, чтобы в дальнейшем развить успех к берегам Ляодунского залива. Здесь и сосредоточите свои главные силы. Вспомогательным направлением вашей группы следует считать Долоннор-Жэхэйское. Задача — обеспечить войска фронта от ударов Суйюаньской и Пекинской группировок противника. Помните, как в Березнёговато-Снегиревской и Одесской операциях ваша Конно-механизированная группа прорвала мощную вражескую оборону и провела рейдовую операцию по глубоким тылам 6-й немецкой армии генерал-полковника Холлидта? А рейды на полях Венгрии и другие!.. При таком боевом опыте, не говоря уже о моральном боевом духе войск, мы можем с уверенностью сделать вывод о том, что достигли решающего превосходства над противником.

…Рано утром следующего дня самолет командующего войсками Забайкальского фронта взял курс на Улан-Батор — столицу Монгольской Народной Республики. Малиновский удобно устроился в кресле у столика и, взглянув в окно, взволнованно сказал:

— Летим над долиной реки Кэрулен.

— По-монгольски эта река называется Хэрлэн-Гол, — уточнил я.

— Удивительна история этой страны. Меня всегда восхищала ее жизнеспособность… — задумчиво произнес Малиновский и неожиданно спросил: — Сколько времени Монголия находилась под властью Маньчжурской монархической династии?

— Около двухсот, — ответил я. — В 1911 году Маньчжурская династия в Китае была свергнута. Воспользовавшись этим, богдо-гэгэн[1] Джесдзундамба Восьмой принял титул «Многими возведенный!» и занял престол…

Малиновский улыбнулся. В его взгляде я прочел невысказанный вопрос и ответил:

— Я ведь служил в Монголии в 1936–1938 годах, товарищ маршал, и с интересом изучал историю этой страны.

Чем ближе подлетали мы к Улан-Батору, тем больше обуревали меня воспоминания о тех далеких днях, когда я впервые приехал в Монголию.

Весной 1936 года поезд довез меня, тогда еще молодого командира, до конечной станции на территории СССР — Верхнеудинска. Затем на автобусе я добрался до Кяхты. Здесь к нам присоединилось еще несколько автомашин, и наша небольшая автоколонна пересекла границу у пограничного монгольского городка Алтан-Булак, расположенного буквально в полукилометре от Кяхты. В кармане у меня лежало предписание на должность старшего инструктора Объединенного военного училища Монгольской народнореволюционной армии.

Время было тревожное. На пограничных заставах Монголии все чаще происходили кровавые столкновения с японцами. В дни, когда мы приехали, шли переговоры с япономаньчжурским командованием о мирном урегулировании пограничных конфликтов. Переговоры протекали на фоне все новых агрессивных актов и в конце концов были сорваны. В то же время в республике разоблачили крупную контрреволюционную организацию, во главе которой стояли высшие ламы[2]. Ее паутина опутала десятки монастырей, расположенных вблизи восточной и юго-восточной границ. Расследование показало, что целью организации было восстановление в стране феодальных порядков под протекторатом Японии.

Большое впечатление произвел на нас судебный процесс над руководителями Югодзарского монастыря, превратившими свою священную обитель в гнездо вооруженной банды. Чрево монастыря было набито оружием японского происхождения. Едкий туман контрреволюционных заговоров распространялся по стране. Этому во многом способствовала авантюристическая деятельность Гендуна, «сползшего с линии партии в болото оппортунизма». Пленум ЦК МНРП решительно осудил Гендуна.

Чуть ли не каждый день мы узнавали о новых диверсиях. Враги подожгли склад взрывчатки и затопили шахты на угольных копях Налайха, довольно часто выводили из строя машины на промкомбинате — крупнейшем промышленном предприятии Улан-Батора. Предпринимались попытки уничтожить склады с государственными запасами товаров… По всему было видно, что готовится вооруженная агрессия. Не скрывали этого и сами японские милитаристы.

«Япония не желает допускать существования такой двусмысленной территории, какой является Монголия, непосредственно граничащая со сферой влияния Японии», — откровенно писал генерал Араки.

По просьбе правительства Монгольской Народной Республики в 1936 году в страну были введены советские воинские части, чтобы обеспечить безопасность от возможной японской агрессии.

Из Монголии я уехал весной 1938 года, а почти через год радио донесло до Белоруссии, где я тогда служил, известие о вторжении японских войск на территорию МНР в районе реки Халхин-Гола. Красная Армия немедленна пришла на помощь своим монгольским друзьям. Ход боевых действий и их результаты хорошо известны.

Там, где была пролита кровь воинов братской советской армии, сейчас высится величественный монумент символ вечной дружбы наших народов. А на центральной площади столицы Монголии на гранитной скале установлен памятник — устремившийся вперед Сухэ-Батор в красноармейском шлеме, с высоко поднятой рукой. С этого места 11 июня 1921 года он провозгласил о победе народной революции. На постаменте высечены слова Сухэ: «Если народ соединит свои силы и будет действовать сообща, он сумеет преодолеть все преграды на пути к вершинам счастья».

Осенью 1921 года Сухэ-Батор с партийно-политической делегацией приезжал в Москву. Здесь было заключено соглашение об установлении дружественных отношений между РСФСР и Монголией, и Сухэ-Батор встретился с Владимиром Ильичем Лениным…

В этой связи мне хочется привести здесь небольшую выдержку из записи этой беседы, которая была оглашена на IX съезде Монгольской народно-революционной партии. Она и сегодня разоблачает фальсификаторов истории, обвиняющих СССР в экспорте коммунизма.

«Не следует ли превратиться МНРП в коммунистическую?» — спросили у Владимира Ильича члены делегации.

Ленин ответил:

— Много еще надо будет поработать революционерам над своим государственным, хозяйственным и культурным строительством, пока из пастушеских элементов создастся пролетарская масса, которая впоследствии поможет «превращению» народно-революционной партии в коммунистическую. Простая перемена вывески вредна и опасна[3].

Разъяснив сущность коммунистической партии как партии пролетариата, Ленин широко развил перед монгольскими товарищами идею возможности и необходимости некапиталистического пути развития Монголии.

Простые монгольские труженики хорошо понимали, что судьбы советского и монгольского народов неразрывны. В народе Монголии из уст в уста передают легенду о том, как батор Ленин подарил Сухэ золотой меч, карающий врагов, а народу — светлую дорогу в социализм. И не пытайтесь выразить сомнение! Вас поведут в музей Сухэ-Батора и покажут шашку в золотой оправе. Эту шашку от имени Советского правительства вручил Сухэ-Батору М. В. Фрунзе.

И не случайно мы постоянно ощущали во время Великой Отечественной войны внимание и заботу братской Монголии. В самую трудную суровую зиму 1941 года под Москвой в нашу 3-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию прибыли подарки из далекой Монголии: меховые полушубки, валенки, рукавицы. Танковая колонна «Революционная Монголия», созданная на средства, добровольно собранные трудящимися МНР, стала основой 44-й гвардейской танковой бригады, прошедшей боевой путь до Берлина. А летом 1944 года в составе наших военно-воздушных сил появилась истребительная авиаэскадрилья «Монгольский арат».

А монгольский конь! В 1944 году наша промышленность выпускала уже столько боевой техники, что Конно-механизированная группа выглядела скорее танко-механизированной. И все же коней требовалось много. Монгольские друзья безотказно обеспечивали нас, и неприхотливая монгольская лошадка рядом с советским танком дошла до Берлина!

«Уж если на Западный фронт нам поставляли из Монголии десятки тысяч лошадей, то здесь это тем более не будет проблемой», — подумал я.

Мысли снова возвращались к предстоящим сражениям.

…В течение всей войны против фашистской Германии откровенная наглость и вероломство правящих кругов империалистической Японии достигли таких пределов, когда дипломатический корпус должен был вот-вот уступить арену действий армейским корпусам.

В памяти всплывали сообщения газет о преступных деяниях японской военщины на наших дальневосточных границах. Ряд советских судов находился в японских портах «под арестом». Дело дошло до того; что три наших корабля «Ангарстрой», «Кола» и «Ильмень» — были атакованы японскими подводными лодками и потоплены. Японская военщина настойчиво и откровенно готовилась к нападению на СССР. На территории оккупированной Маньчжурии стояла в боевой готовности более чем миллионная Квантунская армия.

Говорят, что сигналом для ее вторжения в Советское-Приморье и Забайкалье по плану «Кан-току-эн» («Особые маневры Квантунской армии») должен был послужить захват войсками Паулюса Сталинграда.

Агрессивная позиция соседа вынуждала нас держать на Востоке значительное количество войск. А если бы мы могли направить крупную сильную дальневосточную группировку на Западный фронт, фашистская Германия, вне сомнения, была бы разгромлена значительно раньше.

Воинственного пыла японского милитаризма не охладило даже поражение вооруженных сил фашизма в Европе. Интересы ликвидации второго очага войны и быстрейшего восстановления мира диктовали жизненную необходимость быстрого и решительного разгрома японских агрессоров на Востоке.

Для всех нас было ясно, что договор о нейтралитете, заключенный с Японией 13 апреля 1941 года, давно потерял свое значение. Поэтому заявление Советского правительства в апреле 1945 года о его денонсации было вполне логичным и отвечало историческим условиям. После этого руководящим кругам Японии, казалось бы, следовало одуматься. Но этого не случилось: они продолжали затягивать войну даже после того, как союзники объявили Потсдамскую декларацию. Более того, премьер-министр Судзуки с явной поспешностью заявил: «Мы игнорируем ее!» — и предупредил, что Япония будет продолжать «движение вперед для успешного завершения войны». Различные политические организации — «Политическая ассоциация помощи трону», «Молодежная ассоциация помощи трону», «Партия непременной победы» и многие другие — развернули бурную деятельность, чтобы помочь кабинету Койсо, а затем сменившему его кабинету адмирала Кантаро Судзуки мобилизовать внутренние силы страны на продолжение борьбы до «непременной победы».

Военный министр Японии Корэтика Анами получил возможность включить в план обороны страны такую силу, как Гражданский добровольческий корпус, члены которого должны были, по словам адмирала Судзуки, выполнять «свою работу с таким же рвением, с каким части особого назначения («камикадзе») выполняют свои операции на фронте». Вся страна превращалась в военный лагерь. Стало очевидно, что назрела необходимость еще раз и теперь уже основательно проучить обнаглевших самураев…

…Вдали уже виднелись очертания Улан-Батора. Пройдет каких-нибудь пятнадцать минут — мы встретимся с маршалом Чойбалсаном и руководящими деятелями государства и армии. Мне было известно, что вопрос о моем назначении на пост командующего Конно-механизированной группой советско-монгольских войск был решен во время недавнего пребывания Главкома МНРА маршала X. Чой-балсана в Москве в первых числах июля 1945 года, и я с радостным волнением готовился к предстоящей беседе.

Словно угадав мои мысли, Р. Я. Малиновский заметил:

— В истории Советской Армии это первый опыт слияния регулярных войск двух стран под единым командованием. Управлять такой группировкой будет сложно. Но ваша задача во многом облегчится тем, что политическое руководство в Конно-механизированной группе будет осуществлять лично генерал-лейтенант Юмжагийн Цеденбал. Вашим заместителем по монгольским войскам назначен генерал-лейтенант Жамьягийн Лхагвасурэн. От вас, как командующего войсками, многое будет зависеть в укреплении боевой дружбы между советскими и монгольскими воинами, а это, в свою очередь, придаст Конно-механизированной группе большую внутреннюю силу.

Жизнь подтвердила слова командующего войсками фронта. Наша добрая дружба и согласованная работа с товарищем Цеденбалом и другими руководящими работниками монгольской армии действительно облегчили и ускорили решение многих сложных вопросов.

Вот и столица Монгольской Народной Республики. Перед нами в живописной долине на берегу реки Толы широко раскинулся Улан-Батор — Красный Богатырь. Некогда «войлочный город», теперь столица государства, обрел черты современного города. Хорошо видна площадь Сухэ-Батора, на восточной стороне которой находится белоснежное здание правительства МНР. В глаза бросились бывшая резиденция богдо-гэгэна, а также стоящий на возвышенности храм Гайдан.

К югу от города красуется величественная гора Богдо-Ула. С древних времен она считалась священной. Рядом с ней на левом берегу реки Толы стоит конусообразный холм Зайсан-Толгой. Это любимые места монголов.

Наш самолет встречали маршал X. Чойбалсан, генерал Ю. Цеденбал и другие военные и государственные деятели. Тогда же я познакомился с генерал-майором Доржпаламом, полковниками Доржем, Нянтайсурэном и другими даргами[4].

С аэродрома мы отправились в отведенный для нас дом русского типа. Во дворе его стояла юрта. Генерал-лейтенант Рубин — советник маршала Чойбалсана — сообщил нам, что в этой юрте иногда проводились совещания монгольских руководящих работников.

С монгольской стороны, кроме главы правительства, в нашей беседе приняли участие товарищ Цеденбал, министры и другие государственные и военные деятели. Беседа проходила в духе искренней и братской дружбы. Мы быстро уточнили все вопросы, связанные с созданием единого боевого организма Конно-механизированной группы советско-монгольских войск и использованием территории республики для сосредоточения армий Забайкальского фронта в исходных районах.

Во время беседы я с большим интересом посматривал на монгольских товарищей, будущих моих соратников в войне против японских агрессоров. Их молодые и энергичные лица располагали к себе. В дальнейшем мне доставило большую радость работать вместе с генералами Лхагвасурэном, Равданом и другими товарищами и открыть для себя их прекрасные дарования организаторов и военачальников.

С Генеральным секретарем Центрального Комитета Монгольской народно-революционной партии генерал-лейтенантом Ю. Цеденбалом прежде мне встречаться не приходилось, но я много слышал о нем. Ведь добрая слава имеет крепкие крылья!

Цеденбал уже тогда был выдающимся государственным деятелем. В 23 года он стал министром, а еще через год — Генеральным секретарем Монгольской народно-революционной партии. Генерал-лейтенант Цеденбал возглавил политическую работу в дивизиях Конно-механизированной группы. Нам вместе надлежало готовить войска к большой наступательной операции, а общие интересы определяли и наш первый разговор.

Мне понравилось, что Цеденбал глубоко знал нужды войск, и, что особенно важно, видел как сильные, так и слабые стороны, вытекающие из географических, экономических и социальных особенностей страны. Говорил он живо, образно, не боялся острых оценок.

Как-то, уже позже, один из даргов выразил сомнение, стоит ли держать дивизии в напряжении, если вблизи границ нет опасной группировки противника? Я насторожился: ведь дело касалось нашей боеспособности и боеготовности… Но Цеденбал опередил меня. Он подошел к командиру и что-то резко произнес, а потом сам перевел:

— Я сказал ему: «Если змея ядовита — все равно, тонкая она или толстая. Если враг коварен — все равно, близок он или далек».

«Пожалуй, лучше не ответишь», — подумалось мне.

Уже там, во время совещания, я твердо понял, что мы с заместителем и помощниками будем работать дружно, плодотворно. И первое впечатление не обмануло меня. В период пребывания в Монголии я постоянно чувствовал, что нахожусь среди близких мне людей. Я убедился, что монголы умеют дружить и хорошо знают цену дружбы. Недаром они говорят: «У кого друзей много, тот широк, как степь; у кого друзей мало, тот узок, как ладонь».

Хотя и говорят, что время в степи тянется медленно, для нас оно летело быстро и бурно. 19 июля был отдан боевой приказ войскам Конно-механизированной группы на сосредоточение к границе с Маньчжурией. Началась борьба за время и пространство.

Несколько суток заняло планирование операции. Разрабатывая задачи соединениям первого эшелона, мы исходили из того, что узлы связи и подразделения пограничных войск врага должны быть уничтожены внезапным коротким ночным ударом, а пустыня Гоби и отроги Хингана — преодолены в несколько раз быстрее, чем враг мог того ожидать. Ошеломляющие темпы нашего наступления опрокинут и сведут на нет замыслы вражеского командования, имевшего на нашем направлении численное превосходство, вызовут чувство растерянности, путаницу, а затем панику и обреченность. Сознание и волю всех бойцов и командиров следовало подчинить достижению этой цели.

Когда решение созрело, мы с товарищем Цеденбалом провели совещание руководящих работников штаба группы вместе с командирами советских и монгольских соединений. Среди старших офицеров монгольской армии мне встретились давнишние знакомые — полковники Цэдэндаши и Одсурэн. В 1936–1938 годах оба они учились в монгольском Объединенном военном училище. У меня с ними установились теплые отношения. Приятно было, что товарищи Мятаво Цэдэндаши и Мядагийн Одсурэн не забыли своего багши[5]. В дальнейшем они показали себя способными военачальниками, подготовленными к управлению соединениями в сложных условиях боевых действий. Недавно я получил от них письма, которые доставили мне искреннюю радость.

На совещании мы познакомили командиров с замыслом предстоящей наступательной операции. Особо подчеркнули, что подготовку к наступлению необходимо вести по возможности более скрытно и в самые кратчайшие сроки.

Это была сложная и трудоемкая работа. Необходимо было решать «тысячу проблем пустыни Шамо» и столько же проблем Хингана. Существовали трудности организационного характера, вытекающие из разного уровня боеспособности войск. Были в Конно-механизированной группе прославленные боевые соединения и части, прибывшие из Европы, и такие, которые все годы войны стояли в боевой готовности на дальневосточных границах. Они буквально рвались в бой. Важно было передать монгольским соединениям боевой опыт второй мировой войны.

Мне не терпелось побывать в войсках, проверить их боеготовность. Вначале решил посетить монгольские дивизии. Хотелось убедиться — смогут ли они выдержать предусмотренные планом столь высокие темпы наступления и напряжение стремительной, высокоманевренной операции.

Накануне отъезда случай помог мне встретиться со старым сослуживцем полковником Ф. 3. Захаровым. Узнав, что он состоит советником начальника штаба 6-й монгольской кавдивизии, я попросил его рассказать о соединении.

Приятно было услышать, что оно имело хорошие боевые традиции. Цирики[6] дивизии во время боев на Халхин-Голе проявили прекрасные боевые качества и высокий героизм. Свидетельством этому был орден Красного Знамени на знамени соединения.

6-я монгольская уже передислоцировалась в Онгон-Сомон. Расстояние около 450 километров конники преодолели организованно, с высокой маршевой скоростью.

— Все это хорошо, — удовлетворенно заметил я. — Но скажите, Федор Захарович, как обстоит дело со связью? Сколько, например, дивизия имеет радиостанций?

— Мало.

— Но ведь это значит, что при стремительном широкоманевренном наступлении могут возникнуть перебои в связи, а значит, и слабости в управлении.

После этой встречи я распорядился передать часть радиосредств из советских соединений в монгольские.

Смотр боевой готовности монгольских соединений мы начали с 7-й мотомехбригады полковника Дугэрийна Нянтайсурэна, старейшей воинской части, ведущей свою историю с 1922 года, когда был создан первый бронедивизион. Позже его преобразовали в бронеполк, который успешно участвовал в боях на Халхин-Голе, а в 1941 — в бригаду. Полковник Нянтайсурэн имел все основания гордиться своими даргами и цириками.

В бригаде насчитывалось до ста бронемашин с пушечным и пулеметным вооружением. Ей был придан также отдельный артиллерийский полк. Чтобы еще усилить ее огневую мощь, мы решили придать бригаде пулеметное и минометное подразделения.

Приятное впечатление произвела на нас четкая, слаженная работа штаба, возглавляемого майором Гончог Суру-ном. Хороший аппарат политработников был и у заместителя комбрига по политчасти полковника Содномжамца.

В бригаде мы встретили помощника начальника политуправления монгольской армии по ревсомолу полковника Цедендамба. Он доложил, что группа офицеров политического управления уже несколько дней работает в бригаде. Проведены сборы политработников и семинар секретарей партийных ячеек, партгруппы боевых подразделений укреплены членами партии и ревсомольцами за счет тыловых подразделений, подготовили агитаторов. Основной упор они делают на индивидуальную работу с каждым воином, серьезное внимание уделяют разведывательным подразделениям.

Смотр частей 5-й гвардейской дивизии генерал-майора Доржипалама в районе населенного пункта Дариганга, 8-й кавдивизии полковника Мядагийн Одсурэна в районе местности Баян-Гола и других частей и соединений убедил меня, что политическое воспитание личного состава монгольских войск проводится в целом правильно и успешно. Несколько слабее решались вопросы боевой подготовки, особенно отставали от современных задач отдельные стороны материального обеспечения.

Своеобразные трудности возникли в связи с переходом монгольских войск на снабжение Забайкальского фронта. В Монголии на душу населения приходится более двух десятков голов скота. Основу пищевого рациона населения составляют мясо, мука, молочные продукты. Поэтому рацион цириков значительно отличался от пайка советских солдат. В суточную норму монгольского бойца входило, например, более килограмма мяса, но крайне мало овощей и хлеба. Теперь им предстояло привыкать к новой пище.

Возникли и другие заботы. Однажды ко мне зашел расстроенный начальник продснабжения группы полковник Родин.

— Что случилось? — спрашиваю его.

— Цирики не могут есть русские блюда: говорят, невкусно. Сегодня я побывал в нескольких монгольских частях, попробовал обеды, и, должен сказать, претензии справедливы. Не могут монгольские повара готовить борщи, супы, гуляши, кашу…

— Значит, надо учить их!

Решили посоветоваться с поваром нашего штаба — хорошим кулинаром Сергеем Лазаревым.

— Обучать поваров в полевых условиях — дело безнадежное, — заявил Лазарев. — К тому же, по опыту знаю, что повару прежде всего нужна практика. Даже хороший ученик вначале готовит пищу неважно, а плохо приготовленное блюдо только оттолкнет монгольских солдат от русской кухни.

— Что же вы предлагаете?

Боец развел руками:

— Не знаю… Может, послать в монгольские части наших солдатских поваров?

— Как послать? — удивился Родин. — А кто же будет кормить советских солдат?

— Не торопитесь, — остановил я полковника, — по-моему, Лазарев дело предлагает. Простейшие блюда смогут готовить многие наши воины. Мы легко найдем замену поварам, направленным в монгольские части.

И напомнил такой случай фронтовой жизни. Однажды под Одессой я задержался у разведчиков, они угостили меня обедом. Когда я похвалил повара за вкусную пищу, солдат, принесший термос, расцвел.

— Это что, я сам готовил, — заявил он. — Вы бы попробовали обед, когда дежурит наш повар.

Я не понял:

— А где же ваш повар? Почему не дежурит?

Командир роты объяснил: их повар попросился как-то в разведывательный поиск и после этого надумал совсем податься в разведчики. Чтобы его отсутствие не сказалось на питании бойцов, стали действовать по принципу взаимозаменяемости: повар — разведчик, каждый разведчик — повар. На кухне дежурили по очереди и научились неплохо готовить.

— Ну что же, — согласился Родин, — не боги горшки обжигают. Попробуем и мы применить принцип «полной взаимозаменяемости».

В монгольские дивизии отправились наши лучшие кулинары. Большинство даргов и цириков быстро привыкли к русской кухне.

А мясную проблему мы разрешили с помощью маршала Чойбалсана. Направили ему письмо, сообщили о наших трудностях, попросили помочь. По его указанию нам вскоре пригнали несколько гуртов скота.

Были и некоторые другие трудности. В 6-й монгольской кавдивизии мне повстречался молодцеватый цирик, туго перетянутый монгольским поясом. Боец выглядел очень аккуратным: новые яловые сапоги его блестели, но гимнастерка и брюки до белизны выгорели под палящими лучами гобийского солнца. Поравнявшись со мной, цирик замер в стойке «смирно». Заметив, как я внимательно разглядываю обмундирование, машинально одернул гимнастерку и, засунув пальцы за ремень, развел назад складки и застенчиво улыбнулся.

Подошел командир дивизии полковник Цэдэндаши.

— Как у вас обстоит дело с обмундированием? — поинтересовался я.

— Есть, конечно, затруднения, да не это сейчас главное, — уклончиво ответил комдив.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что часть обмундирования требует замены, но необходимых запасов дивизия не имеет.

В тот же день Военный совет фронта получил мое письмо и распорядился выдать Конно-механизированной группе все, что требовалось.

Среди прочих забот особое беспокойство вызывало состояние конского состава. Еще во время моего первого пребывания в Монголии я обратил внимание, что кавалерийские части имели обычно по два комплекта лошадей: один комплект находился под седлом в постоянной боевой готовности, второй содержался в табунах, на подножном корму. И так круглый год — летом и зимой.

В военное время второй комплект лошадей двигался сзади на удалении одного перехода от войск. После нескольких суток напряженных боевых действий уставший конский состав заменяли одновременно по всему полку или дивизии. Это придавало монгольской коннице высокую тактическую подвижность. И лошади обладали отличными маршевыми качествами. Невысокий монгольский конь имеет крепкое сложение, короткие сильные ноги с небольшими прочными копытами. Он способен совершать суточные стокилометровые переходы. Вероятно, все это, вместе взятое, — возможность частой смены лошадей, их высокие маршевые качества, неприхотливость — и обусловило упрощенный уход за конским составом в монгольской армии. Лошади содержались в табунах. Расчистка копыт делалась редко и, что особенно беспокоило, лошадей не ковали. А ведь операция предусматривала такие высокие темпы наступления, что при всей выносливости некованые монгольские лошади могли «сесть» на передние ноги. Решили организовать ковку.

Приходилось приучать монгольских лошадей и к коновязи, и к новому фуражу — сену и овсу. Ведь нам предстояло действовать в пустыне, в горах, где нет никакого подножного корма.

В монгольские войска поступало новое улучшенное вооружение. Надо было быстро, основательно организовать его изучение. Командирам дивизий было указано обратить самое серьезное внимание на подготовку одиночных бойцов и мелких подразделений. Чтобы улучшить качество боевой учебы, мы подготовили и провели целый ряд показных занятий.

Генерал Ю. Цеденбал поручил работникам политуправления вместе со штабными офицерами проконтролировать ход огневой подготовки, проверить, как владеют оружием офицеры частей.

— Не давать передышки тем, кто плохо стреляет, — наставлял он. — И обратите внимание, чтобы во время учебы не было упрощенчества, послаблений и отступления от уставных требований.

Сам Цеденбал очень требовательно относился к себе и был непримирим, когда нарушал порядок кто-либо из подчиненных.

Вообще мы скоро убедились, что политическое руководство в монгольских войсках находится в надежных руках. Генерал Ю. Цеденбал зря времени не терял. Он направил в дивизии и бригады группы политработников во главе с начальниками отделов политуправления монгольской армии. Это было очень кстати, поскольку в монгольские части все время подходили маршевые подразделения.

Во время посещения монгольских частей я лишний раз убедился, что цирики крепки физически и духовно, необыкновенно выносливы, легко переносят жару, жажду и другие трудности. Каждый боец был прекрасным спортсменом-конником, обладал многими самобытными качествами: разумной смелостью, врожденной ловкостью, зорким глазом, умением ориентироваться в бескрайней однообразной степи и пустыне. Такими их воспитывала сама жизнь. Однажды, отъехав довольно далеко от населенного пункта, мы увидели ватагу конников, скакавших навстречу. У всех была «прилаженная» степная посадка. Каково же было удивление наших офицеров, когда всадники оказались детьми от восьми до двенадцати лет!

Для меня это не было удивительным. За время прежней службы в Монголии мне не раз доводилось присутствовать на конных состязаниях, которые проводятся обычно во время «надома» — ежегодного национального праздника в честь Народной революции. Начинается праздник 11 июля и продолжается несколько дней. Программа его включает традиционные виды спорта: борьбу, стрельбу из лука, скачки и так далее. Дистанция скачек зависит от возраста скакунов. Для годовалого жеребенка, например, она определяется в 10 километров. Для двух-трехгодовалых и так далее дистанция увеличивается. Взрослые скакуны соревнуются на расстоянии в 35 километров. Наездниками выступают дети — мальчики и девочки.

В безбрежной степи, устланной зеленым травяным ковром, в 30–40 километрах от Улан-Батора, выстраивается и стартует более тысячи всадников.

Первые километры наездники идут плотной массой. Но постепенно растягиваются: более сильные лошади вырываются вперед. Над степью стоит глухой гул сотен и тысяч копыт и многоголосый клич: «Гинго!», «Гинго!».

Родственники участников состязания скачут параллельно за кордоном конной милиции и подбадривают юных наездников криками, посвистом, гиканьем. Милицейские патрули строго следят, чтобы родные не подменили кому-либо из соревнующихся свежую лошадь. Вскоре многие «болельщики» отстают, а милиция передает эстафету охраны порядка очередному этапу.

Очень неприятно проиграть в такой скачке! Поэтому за несколько километров до финиша отставшие, как правило, предпринимают попытку ускакать в степь. За ними устремляются блюстители порядка. Настигнув беглецов, они вынуждают неудачников стать лицом к лицу перед тысячами зрителей.

— Посмотрите на этих лошадей и всадников, — шутливо выкрикивает глашатай. — Они тащились медленнее ожиревшего тарбагана!..

Зато победитель в блестящем бронзовом шлеме чемпиона трижды проезжает круг почета. Глашатай в это время восклицает:

— Смотрите на этого батора! Он мчался впереди ветра. Его конь, словно Улан-Кулан[7], летел на крыльях доблести! Слава всаднику и его родителям!

Чемпион и другие призеры получают пиалы кумыса и богатые дары, а их кони многократно повышаются в цене. Многие добиваются чести купить или выменять их.

Поистине трогательна любовь монгольского народа к горячему степному коню. Она видна во всем. Даже «добро пожаловать» звучит, как «шествуйте на коне».

Однажды кто-то из монгольских товарищей сказал мне: «Наша страна — это огромное ристалище. Бороться у нас начинают с первого дня рождения. А раз мальчик борется, значит, он уже боец». И действительно, стоит образоваться ватаге малышей, и сразу возникает круг, а в нем уже пританцовывают с раскинутыми ручонками борцы, изображая полет мифической птицы из народных сказаний «Хан Гарьди». Потом борцы с детской непосредственностью и резкостью мутузят друг друга до слез и победы.

У взрослых борьба обставляется более солидно. Борцы одеты в шудаги (плавки), зодоги (накидки со спиной и рукавами грудь открыта) и гутулы (сапоги с загнутыми носками). Тут и ритуалы иные. Побежденный каждого тура проходит под рукой победителя и выбывает из соревнований. А победителям присваивают почетные звания: «Сокол», «Слон» и «Лев». Если «Лев» — чемпион снова завоевал первое место, он удостаивается звания «Исполин».

Одним из популярных видов спорта является стрельба из лука. Стреляют из лука в Монголии стар и млад, мужчины и женщины. И если вам скажут, что пятнадцатилетний всадник на полном скаку убил из лука юркнувшего к норе тарбагана, не выражайте сомнений: мальчуган уже десять лет стреляет с коня.

И поныне в Монголии, как только ребенок становится на ноги, всеми его помыслами овладевает мечта вырасти хорошим наездником, борцом, стрелком из лука — словом, хорошим спортсменом, а значит, хорошим воином. Неудивительно, что в армию приходят смелые, ловкие, выносливые, сильные и стройные юноши. Юмжагийн Цеденбал говорил мне, что хороший наездник за летний день, сменяя коня, может проскакать до 300 километров!

Однажды монгольские друзья угостили меня мясным блюдом из тарбаганины. Прекрасное мясо: на вкус нежнее молодой свинины. Высоко ценится жир этого зверька. Но главное его достоинство — мех. Он выделывается под выдру, енота и высоко котируется на мировом рынке.

На тарбаганов охотятся осенью, когда они наберут вес, а мех обретет характерный блеск, а также и ранней весной, после зимней спячки. При этом используют обычно его медлительность и любопытство. Отсюда и два основных способа охоты.

Место охоты определяют заранее и занимают затемно. На рассвете тарбаган выходит из норы и внимательно осматривает неровности окружающей местности. Охотник в белом балахоне подкрадывается тем временем со стороны открытой местности. Белый цвет вызывает у зверька крайнее любопытство. Он усаживается на задние лапки и, внимательно наблюдая за необычной диковинкой, свистом выражает свое восхищение. Метров примерно с двадцати пяти охотник стреляет, стремясь попасть в ухо, чтобы не испортить шкурку.

Иногда охотятся с собакой, при помощи капкана и петель.

Обращало на себя внимание и еще одно немаловажное обстоятельство. В монгольских войсках высок авторитет младших офицеров и сержантов. Их приказ и личный пример, которым они часто и умело пользуются, способны увлечь цириков на любой подвиг. Легко понять поэтому, какой высокий боевой дух царил в армии.

В конце июля и начале августа мы провели строевые смотры всех советских соединений и частей. Войска производили хорошее впечатление. Многие из них были кадровыми соединениями полного состава, несколько лет занимались боевой подготовкой в условиях местного театра военных действий.

На смотре одного из лучших соединений — 27-й отдельной мотострелковой бригады полковника И. С. Дорожинского — присутствовали младшие и средние командиры монгольских частей, включенных в Калганскую группу. Здесь они почерпнули много полезного.

Бригада прибыла в Конно-механизированную группу в конце июля из 17-й армии, дислоцировавшейся в Монголии. Комбриг — кадровый офицер с большим опытом штабной работы произвел на меня впечатление вдумчивого, волевого командира. Представляя своего заместителя по политчасти подполковника Ф. А. Трембачева, начальника штаба майора М. И. Федоркова и командующего артиллерией майора И. К. Сентерева, он охарактеризовал их, как хорошо подготовленных, инициативных офицеров.

В день строевого смотра начальник политотдела 27-й бригады полковник Ф. А. Трембачев провел инструктаж пропагандистов и агитаторов. На нем присутствовали и пропагандисты 7-й монгольской мотобронебригады полковника Дугэрийна Нянтайсурэна и 3-го артиллерийского полка майора Ендонбалына Турху.

Поздно вечером ко мне зашел начальник политотдела Конно-механизированной группы полковник М. А. Сергеев.

— Только что из двадцать седьмой бригады, — доложил он, снимая запыленную фуражку. — Побывал на семинаре пропагандистов. Очень интересно прошло занятие…

Михаил Александрович рассказал, что после доклада Трембачева об истоках дружбы советского и монгольского народов слово взял один из агитаторов — старшина мотострелковой роты. Его отец воевал в этих краях против барона Унгерна и Резухина, был тяжело ранен и оказался на территории, занятой белыми. Монгольские араты[8] нашли его в степи и спрятали, а потом решили помочь ему добраться до революционных войск. В пути их перехватил белогвардейский разъезд, завязалась перестрелка. Двое монголов погибли, но русского друга спасли.

Среди монгольских пропагандистов нашлись такие, отцы которых были красными партизанами. Завязалась оживленная беседа о том, как стремя о стремя сражались русские и монгольские воины против белогвардейских банд Унгерна и Резухина. В августе 1921 года Резухина убили его же солдаты, а несколько дней спустя Унгерн был захвачен в плен. Барона Унгерна фон Штернберга 13 сентября судил чрезвычайный ревтрибунал в Новосибирске и приговорил к высшей мере наказания.

Немало оказалось в бригадах Дорожинского и Нянтайсурэна и участников боев на Халхин-Голе и у озера Хасан. Они рассказывали о коварных тактических приемах, применявшихся противником, рекомендовали ознакомить с ними всех бойцов.

— Все эти выступления записаны инструктором политотдела. Я распорядился размножить их для агитаторов на русском и монгольском языках, — доложил начальник политотдела.

— Очень важно, — поддержал я его, — чтобы советские солдаты и монгольские цирики знали имена тех, кто прославил оружие наших братских армий. Эта работа должна быть поставлена широко и активно.

Потом мы посетили 43-ю танковую бригаду, которой командовал полковник В. И. Иванушкин[9]. Это было хорошо слаженное боевое хозяйство. Сам комбриг — кадровый танковый командир, чувствовалось, дело знает основательно. Под стать ему были и его заместители — замполит подполковник С. И. Сидоров, начальник штаба майор А. Ф. Ковалев и другие руководящие офицеры.

Бригада только что получила на вооружение прославленные «тридцатьчетверки» взамен устаревших «БТ-7». Понятно, что настроение танкистов было самым боевым.

Из офицеров особенно запомнился командир третьего батальона Е. В. Елагин, стройный, светловолосый юноша с ямочкой на подбородке. В памяти его образ сохранился, может быть, и потому, что во время наступления этот батальон двигался в передовом отряде и мне с оперативной группой частенько приходилось у него бывать.

Встретиться с Елагиным довелось и после войны в 1958 году. Было это осенью на крупных осенних учениях. В качестве гостя присутствовал Михаил Александрович Шолохов.

Большое впечатление на писателя произвела стремительная атака танковых и механизированных частей, поддержанных штурмовой авиацией. А когда группа танков, изменив направление, понеслась к Дону, Михаил Александрович насторожился:

— Смотрите, что задумали? Атакуют тихий Дон! Да ведь он же их поглотит.

Машины действительно выскочили на берег и, сбавив скорость, ушли под воду. Шолохов замер. Не отрываясь, смотрел он на широкую гладь реки. В его взгляде угадывались внутреннее напряжение и тревога. Но вот у противоположного берега показались башни танков.

— Как у Пушкина, — с облегчением произнес Михаил Александрович, — помните: «И очутятся на бреге, в чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря…»

Танкистами, которые так изумили Шолохова, командовал мой фронтовой сослуживец полковник Елагин.

Проверка соединений Конно-механизированной группы завершалась учебно-показательным смотром 59-й советской кавалерийской дивизии. Она только что закончила многокилометровый марш к границе и вечером 25 июля расположилась прямо в степи, на западных скатах высот, у небольшой реки Баин-Гола, в нескольких километрах юго-восточнее села Дариганга.

До лета 1945 года дивизия дислоцировалась в Забайкалье. Части ее достигли высокой боевой выучки. Об этом свидетельствовало хотя бы то, как образцово зарылись они в землю и замаскировались. Землянки, укрытия для боевой техники, щели замаскировали так умело, что ни с земли, ни с воздуха их нельзя было обнаружить.

Присутствовавших на смотре генералов и офицеров монгольской армии приятно поразило прекрасное состояние конского состава, большая насыщенность дивизии автоматическим оружием, артиллерией, танками, инженерными средствами и техникой связи, замечательная экипировка. Главной ударной и огневой силой дивизии являлись танки и артиллерия. Большую плотность огня могло дать и автоматическое оружие.

…Командир дивизии, генерал Леонид Евгеньевич Коркуц, коренастый, подобранный, с шевелюрой, чуть тронутой сединой, явно доволен произведенным на нас впечатлением. Коротко отдает дежурному последние распоряжения.

Звучит Гимн Советского Союза. Торжественный вынос знамени, рапорты и объезд частей. И вот мимо импровизированной трибуны, на которой расположились командоние группы и наши монгольские друзья, торжественным маршем на сокращенном галопе во взводных колоннах двинулись эскадроны кавалерии. Наши монгольские братья заметно оживились. Кавалерийские полки проходили на гнедых монгольских лошадях, блистая завидной слаженностью и сколоченностью строя, радуя глаз отличным конским туалетом, подгонкой снаряжения. Монгольские офицеры и генералы отметили, что их кони-степняки находятся в самом образцовом порядке.

Всеобщее восхищение вызвали прошедшие на галопе четверки знаменитых пулеметных тачанок. Затем двинулись артиллерийские части с орудиями новых систем, грозные реактивные минометы «катюши». Завершился смотр внушительным шествием прославленных на войне танков «Т-34».

Взволнованный всем виденным, генерал Чарьвин Доржипалам поднял вверх кулак:

— По ту сторону Гоби нет дивизий, равных этой.

Конно-механизированной группе предстояло наступать по безводной, соленой, выжженной солнцем пустыне Гоби. Китайцы зовут ее «Шамо», что означает «пустыня смерти». Мы ее называли «противником номер два». И не без основания. Мертвая пустыня явилась молчаливым союзником обреченного на вымирание феодально-буржуазного строя Маньчжурии. Она будто задалась целью основательно измотать наши силы, нанести нам возможно большие потери и этим облегчить положение неприятеля.

Борьба с пустыней началась с первой половины июля, когда войска Конно-механизированной группы начали выдвижение из постоянных районов дислокаций к государственной границе. Главные силы группы сосредоточивались, в основном, в двух районах: на местности Саин-Шанда, расположенной у древнего гобийского тракта Кяхта — Пекин, на волнисто-увалистой возвышенности Дариганга и в районе Байшинту-Сумэ. Равнина, иссушенная июльским зноем, встретила нас палящими лучами и безводьем.

Наши инженеры подсчитали, что войскам группы ежесуточно требуется несколько сот кубометров воды. Все Существовавшие в этом районе государственные источники[10] не могли обеспечить даже голодного пайка. Надо было рыть колодцы, но не хватало средств водоснабжения и спросить было не с кого. Штаб тыла группы не занимался инженерным имуществом, а у начальника инженерной службы не было органов снабжения. Пришлось поручить доставку необходимого оборудования сразу обоим. Общими усилиями они успешно справились с этой задачей.

Попробовали использовать для доставки воды надувные саперные лодки. Саперы объяснили, что залить их водой можно, если немного переоборудовать клапаны. Приказал командирам частей и соединений широко использовать эту возможность. Правда, «дегустаторы» строили выразительные гримасы — вода сильно отдавала резиной. Но потом, во время наступления в пустыне, они с не менее выразительным вожделением поглядывали на эти своеобразные баллоны.

Нам было ясно, что имеющиеся в пустыне водные источники не смогут удовлетворить всех потребностей колоссального количества войск и техники. К тому же противник, без сомнения, постарается вывести из строя многие источники. А на рытье колодцев при запланированных сроках и темпах наступления у нас не хватит времени. Может, попытаться создать в частях возимые запасы воды? Начальник автотранспортной службы произвел соответствующие расчеты, и получилось, что с удалением войск от баз снабжения транспортный парк не в состоянии будет обеспечить одновременный подвоз боеприпасов, бензина, воды и продовольствия.

Где же выход? Много думали мы над решением столь важного вопроса, а пришло оно неожиданно.

С группой офицеров мы направлялись как-то в 7-ю монгольскую дивизию, в Обот. Трудно было ехать по пыльной дороге, свернули на целину. Из-под колес летели лежалые галька, щебень. Справа, невдалеке, тянулась полоса барханов. Жизнь, казалось, покинула эту местность. И тем удивительнее было видеть то парящего в небе беркута, то метнувшегося к норе суслика, манула или хорька. Время от времени на пути попадались островки растительности: саксаул, эфедра… В степи увидели табун лошадей. Его охраняло несколько обнаженных до пояса цириков: гимнастерки повязаны рукавами вокруг талии, как фартуки, винтовки прикреплены к седлам.

Внезапно от табуна отделилось несколько коней и понеслось в степь, полоская в воздухе длинные густые гривы и хвосты. За ними тут же устремился всадник. В правой руке он держал ургу — длинный шест с веревочной петлей на конце. Цирик быстро настиг беглецов и, выкинув шест вперед, набросил петлю на шею одного из них. Сполз с седла на круп коня, уперся в стремена и осадил заарканенного скакуна. Тот остановился, за ним и другие. Вскоре отбившийся косяк влился в табун.

Этот ничем не примечательный эпизод, вызвал у меня неожиданную ассоциацию. А что если, наподобие урги, выбрасывать далеко вперед наступающих войск подвижные отряды для захвата источников воды в районах, занятых противником? Мысль была не нова. Во время недавней войны на Западе мы часто использовали в наступлении подобные отряды для овладения переправами через водные преграды, важными опорными пунктами, горными перевалами и узлами дорог.

В каждом соединении были созданы отряды по захвату водоисточников и удержанию их до подхода передовых частей. Мы получили таким способом несколько исправных колодцев, это помогло в какой-то мере смягчить проблему водоснабжения. Правда, только смягчить, но не более. Недостаток воды оставался для нас страшным бичом в течение всей операции.

Но если бы этим наши трудности и ограничились! И я не решаюсь сказать, каких забот было больше: тех, которые навязывала пустыня Шамо, или тех, которые вытекали из трудностей организации новой группировки временного характера. У штатных армейских формирований не было, например, проблемы продовольственного снабжения. Армия имеет свои продовольственные склады. А у нас такая проблема существовала. Продотдел фронта отказался подавать продовольствие прямо в части. Нам пришлось срочно организовать свой нештатный продсклад в Байшинту-Сумэ за счет работников штаба тыла Конно-механизированной группы. Приданный группе продсклад № 56 прибыл только 15 августа.

Приходилось на ходу создавать и ремонтные базы.

В армиях были штатные хлебопекарни. А мы о них только мечтали. С опозданием штаб тыла фронта выделил 13 печей разных конструкций, но забыл обеспечить их транспортом, а главное — обслуживающим персоналом. Так и остались они в Монголии.

Впрочем, эти трудности, а их было много, очень много, оказались для нас не в диковину. Мне приходилось командовать временно создаваемыми группами войск фронтового подчинения. В ходе решения самых различных проблем я одновременно изучал организаторские способности командного состава, их боевую хватку, размах мысли, «пробу» характеров.

Детальное знакомство с топографической картой и беседы с местными жителями показывали, что перед нашими войсками раскинулся дикий, неосвоенный и довольно своеобразный театр военных действий. Можно часами ехать по пустыне Гоби и не увидеть не только человека, но даже просто ориентира, чтобы определить свое местонахождение. Это могло серьезно сказаться на управлении войсками, особенно с помощью подвижных средств связи.

В полосе нашего наступления местность делилась на три резко отличающихся друг от друга района.

На правом крыле на глубину до 300 километров вдоль Калганского тракта раскинулось до Чжанбэя степное плоскогорье. К востоку от тракта оно слегка всхолмлено, а кое-где его пересекают скалистые высоты и обширные участки труднопроходимых, раскаленных на солнце сыпучих песков. Но в целом местность здесь вполне доступна для движения войск.

К югу и юго-востоку от горько-соленых озер Арчаган-Нура и Далай-Нура протянулась труднопреодолимая пустыня Гоби.

А дальше войскам предстояло преодолеть еще большие трудности. На линии городов Чжанбэй — Долоннор полосу наступления пересекали горный хребет Иншань, предгорья Большого Хингана, а затем сам хребет и отроги Большого Хингана. Движение в горах, вне дорог, абсолютно исключалось. А имевшиеся здесь тропы не годились для прохождения техники, особенно танков. Местами они настолько узки, что с трудом могли разойтись встречные путники. Пересекаемые бурными горными реками, эти тропы в период сезонных ливневых дождей становились совершенно непреодолимыми. В довершение, Калганское направление прикрывали долговременные железобетонные укрепления, воздвигнутые японцами накануне войны вдоль Великой китайской стены.

Своеобразные условия местности выдвигали перед войсками ряд специфических трудностей. При наступлении по пустыне, например, крайне усложнялись маскировка и противовоздушная оборона. Требовались особые меры сохранения оружия, боевой техники, двигателей от воздействия песчаной пыли. Так на каждом шагу приходилось находить решение многих, порой неожиданно возникавших вопросов.

Во время подготовки к операции накопилось также много важных вопросов хозяйственного и партийно-политического характера, которые необходимо было решить в штабе фронта. С этой целью Юмжагийн Цеденбал выехал в Матат-Сомон, куда накануне передислоцировался штаб Забайкальского фронта. Вернувшись, он рассказал много интересного.

Путь его пролегал через город Чойбалсан. Проезжая мимо городского вокзала, Цеденбал увидел внушительную картину фронтовой базы. Вся привокзальная площадь и окружающая местность были, казалось, до предела забиты боевой техникой, танками, орудиями, боеприпасами, инженерным имуществом. Под разгрузкой стояли многочисленные эшелоны с военным имуществом, подходили новые составы. На расположенный недалеко полевой аэродром один за другим садились с военным грузом транспортные самолеты.

— Все это произвело на меня и моих спутников глубокое впечатление, вызвало чувство гордости за нашего героического друга — великий советский народ, — сказал мне позже товарищ Цеденбал.

В городе Чойбалсане Цеденбал заехал в штаб тыла. Заместитель командующего войсками фронта генерал-полковник В. И. Вострухов встретил его как старого друга. Внимательно выслушал рассказ о состоянии и нуждах войск Конномеханизированной группы, просьбу о выделении дополнительного количества боеприпасов, горюче-смазочных материалов и тут же распорядился немедленно отгрузить по нашей заявке на армейские базы в Дариганге все необходимое.

В штаб фронта генерал Цеденбал прибыл 7 августа. Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский и генерал армии М. В. Захаров находились в это время в Тамцаг-Булакском выступе. В Матат-Сомоне его встретил начальник политического управления фронта генерал-лейтенант К. А. Зыков. Оказалось, что с Цеденбалом они старые знакомые, впервые встретились на Западном фронте еще весной 1943 года. Тогда делегация монгольского народа, которую возглавлял Генеральный секретарь ЦК Монгольской народно-революционной партии Юмжагийн Цеденбал, побывала в войсках 61-й, а затем 20-й армий. 61-й армией командовал генерал-лейтенант П. А. Белов. Начальником политотдела был полковник Зыков, который не раз встречался с монгольской делегацией и сопровождал ее при посещении ряда частей и соединений армии.

— Рано утром следующего дня, — сказал Цеденбал, заканчивая свой рассказ, — из Тамцаг-Булакского выступа приехал член Военного совета фронта генерал-лейтенант Тевченков. Мы побеседовали и посоветовались с ним. Он передал вам от себя и от маршала Малиновского и генерала армии Захарова привет и пожелания боевых успехов.

Во время этой поездки товарищ Цеденбал решил многие очень важные для Конно-механизированной группы вопросы партийно-политического, материально-технического и боевого обеспечения предстоящей операции.

Мы договорились с товарищем Цеденбалом, что проведем во всех частях и соединениях группы митинги, посвященные началу боевых действий.

Прежде чем приступить к планированию операции, всегда следует всесторонне изучить противника.

Квантунская армия Японии, войска императора Маньчжоу-Го Пу-И и армия князя Дэвана имели различную организацию, техническую оснащенность, уровень боевой готовности и боеспособности, тактику боевых действий. Это были не союзники, а скорее, сообщники по грабежу китайского и монгольского народов.

Для осуществления планов завоевания «мирового пространства» японским империалистам удалось создать к тому времени хорошо обученную многочисленную армию. К началу второй мировой войны под ружьем в стране находилось 4500 тысяч человек, до 5500 тысяч составляли резервисты.

Взятый в плен на границе перед началом операции один японский офицер сообщил нам интересные сведения о системе комплектования японской армии. Она была, в основном, территориальной. Территория страны разбивалась на четыре округа (Северный, с центром в г. Асахигаве на о. Хоккайдо; Восточный — штаб в Токио; Центральный — штаб в г. Осаке и Западный — штаб в г. Фукуоке); каждый округ имел дивизионные районы (всего в стране их было 14), а последние, в свою очередь, делились на полковые участки. Район полкового участка совпадал обычно с территорией префектуры.

Экстерриториально комплектовались только гвардейская дивизия, стретегическая конница, артиллерийские, танковые, авиационные и другие специальные части, не входящие в состав дивизий.

Квантунская армия являлась главной ударной силой Японии, нацеленной на север. Еще во время своей первой службы в Монголии мне приходилось изучать историю рождения и первых шагов этого кровожадного чудовища. Известно, что после того, как царизм, потерпев поражение в русско-японской войне 1904–1905 годов, вынужден был отказаться от своих арендных прав на Квантунский полуостров, им завладела Япония. В дальнейшем, по истечении срока аренды, Япония отказывалась вернуть Квантуй Китаю и, объявив эту область генерал-губернаторством, сосредоточила здесь значительное количество войск. В 1931 году 100-тысячная японская армия двинулась из Квантуна на север, захватывая важнейшие пункты Маньчжурии. 9 марта 1932 года Маньчжурия волею японского империализма была провозглашена государством Маньчжоу-Го. С расширением агрессии численность Квантунской армии быстро росла и к 1941 году превысила миллион человек.

Организационно Квантунская армия представляла собой стратегическую группировку, включающую три фронта:

1-й (Восточно-Маньчжурский), 3-й (Западно-Маньчжурский) и 17-й (Корейский), также 4-ю отдельную армию,

2-ю и 5-ю воздушные армии[11] и Сунгарийскую военно-речную флотилию. Всего в Квантунской армии, как определяют современные официальные источники, насчитывалась 31 пехотная дивизия, 9 пехотных бригад, бригада спецназначения («смертников»), 2 танковые бригады и 2 авиационные армии и целый ряд специальных частей.

Командовал этой армией генерал Отодзо Ямада, начальником штаба был генерал Хикосабуро Хата.

В Северном Китае, в районе Бэйпина (Пекина), располагались еще две японские армии — резерв главного командования, которые при необходимости могли быть переброшены в Маньчжурию.

Много лет готовили японские империалисты эту мощную ударную группировку, предназначенную для агрессии против СССР. Но к 1945 году, с приближением разгрома гитлеровской Германии, японская военщина вынуждена была временно перейти от агрессивного к оборонительному варианту ее использования. По показаниям заместителя начальника штаба Квантунской армии, оперативный план обороны Маньчжурии, разработанный Главной ставкой весной 1945 года, предусматривал упорное сопротивление войскам Советской Армии в пограничных районах, а затем на линии хребтов Бэйаньчжень, Большой Хинган и на рубеже городов Кайлу, Жэхэ. В связи с этим главная группировка войск сосредоточилась в районах Чанчуня, Сыпингая, Мукдена, Жэхэ.

Вдоль границ Внутренней Монголии, Маньчжурии и Северной Кореи располагалось около трети войск (380–400 тысяч человек), которым отводилась роль амортизатора. В случае войны они должны были принять на себя удар советских армий и измотать их на подступах к центральным районам Маньчжурии и Кореи, обеспечив главным силам возможность нанести контрудары по уже определившимся основным наступающим группировкам.

Многие данные свидетельствовали о том, что Квантунская армия является крепким орешком. Ее войска были хорошо обучены и подготовлены для ведения боев в любое время года, днем и ночью.

Японские солдаты прошли основательную идеологическую обработку в духе ненависти ко всему русскому, советскому. С детства им прививали мысль об исключительности японской нации. В Стране Восходящего Солнца махровым цветком расцветал культ «божественного» микадо.

Вся система боевой подготовки была рассчитана на всестороннее приучение солдат и офицеров к тяготам походно-боевой жизни. В частях, например, регулярно практиковались ночные марш-броски по тревоге. Благодаря систематической тренировке японский пехотинец был способен совершать 30—40-километровые переходы при скромном режиме питания.

Повышению физической силы и выносливости способствовал и спорт. Характерно, что в армии особенно культивировали борьбу джиу-джитсу, дзю-до, самбо, штыковой бой, метание гранат, а для офицеров — фехтование на мечах. Все остальные виды спорта считались не достойными внимания истинного самурая. Из опыта второй мировой войны нам было известно, что японские войска дрались стойко и, как правило, в плен не сдавались. Много были наслышаны и о диком фанатизме камикадзе — «смертников». Эти самураи прошли специальную подготовку по подрыву важнейших военных объектов, были готовы к самопожертвованию. Организационно это были мелкие подразделения при штабах соединений, но существовали и целые части «смертников». В Квантунской армии, например, ими усиливались укрепрайоны. Широкую известность имела 1-я отдельная мотобригада «смертников». Камикадзе внушили, что смерть за императора — высшая награда, и они пользовались в армии большими привилегиями.

Что касается войск марионеточного государства Маньчжоу-Го, то хочется поделиться интересными данными, которые стали известны из документов, попавших в наши руки в ходе операции.

Создавая Маньчжоу-Го, Япония подготовила «договор», в котором было всего две статьи. Первая сохраняла за ней все ранее приобретенные права и привилегии, право содержания и свободу действий японских войск. Вторая — признавала во главе марионеточного государства отпрыска Дайцинской (Маньчжурской) династии, свергнутой Китайской революцией 1911 года, Пу-И. В 1934 году Пу-И был объявлен императором Маньчжоу-Го. Во главе правительства стал старый японский агент генерал Чжан Цзин-гуй. Вкупе с ним предавал свой народ и военный министр Маньчжурии полный генерал Син Килян. В действительности же вся власть в Маньчжоу-Го была сосредоточена в руках командующего Квантунской армией, который одновременно считался генерал-губернатором и полномочным послом своего императора при «правительстве» Маньчжоу-Го. Свою власть в Маньчжурии он осуществлял через заместителей министров «правительства», вице-губернаторов большинства провинций и губернаторов всех пограничных с СССР провинций. Эти посты занимали японцы. Управляющим делами кабинета министров был японец Такэбэ, а председателем Верховного суда — японец Ино и т. д.

Большую роль в укреплении японского влияния в стране играли различные антинародные общества. Главным из них было «Общество доверия». Японцы называли его «Киовакай», китайцы — «Сехэхуэй». Председателем этой организации был премьер генерал Чжан Цзин-гуй, а его заместителем— японец, генерал Хасимото. По всей Маньчжурии, как и в собственно Китае, оккупанты с бешеной энергией пропагандировали демагогический лозунг «Азия для азиатов».

В этих условиях японскому командованию ничего не стоило распространить военную повинность и на территорию Маньчжурии.

В полосе наступления Конно-механизированной группы советско-монгольских войск наиболее слабым звеном противостоящего противника была конница князя Дэ-вана, сохранившая на себе яркую печать феодализма.

Что представлял собой правитель Внутренней Монголии Дэ-ван? Чтобы иметь представление о нем, я поручил подготовить необходимые материалы. С фотографии на меня смотрел человек со спокойным, вдумчивым взглядом. На вид ему можно дать лет тридцать пять, хотя на самом деле он был значительно старше. Чувствовалось, что это самоуверенный, волевой человек. Однако его никак нельзя было представить как военачальника.

Перелистываю страницы материалов. Настоящее имя Дэ-вана — Дэмчигонров. («Дэ» — это начальные буквы фамилии, «ван» — графское звание, отсюда — Дэ-ван). Отец его. был главой Барун-Сунитванского хошуна (уезда). Маленький князь в семилетием возрасте унаследовал хошун. В двадцать четыре года Дэ-ван становится главой хошуна и заместителем председателя Шилингольского сейма. С тех пор он делает «завидные» успехи в политической и государственной деятельности.

Известно, что в 1931 году, после того, как в Японии пришло к власти правительство во главе с Инукаи, а пост военного министра занял фашиствующий генерал Араки, японская интервенция в Маньчжурии резко расширилась. К лету 1932 года почти вся ее территория оказалась в руках японских войск. Князь Дэ-ван быстро сориентировался и выработал для себя новый политический курс. Учитывая, что гоминдановский Китай проводил политику раздробления и китаизацию монгольских племен, а Чан Кай-ши не был способен сплотить народ на борьбу против интервентов и японская оккупация Маньчжурии стала фактом, Дэ-ван начал искать пути сотрудничества с командованием Квантунской армии. В 1933 году в городе Батахалге был собран съезд представителей сеймов и хошунов Внутренней Монголии. Здесь была предпринята попытка отделить Внутреннюю Монголию от Китая. Князь Дэ-ван на этом съезде развил бурную деятельность. Он встречался с руководителями монгольских племен, деятелями сеймов, офицерами второго отдела Квантунской армии. Видимо, ему удалось многое. Уже в октябре того же года, в том же городе было созвано совещание наиболее авторитетных старейшин Внутренней Монголии, на котором вновь обсуждался вопрос о создании автономного государства. На это совещание прибыла делегация центрального правительства гоминдановского Китая, но Дэмчигдонров отверг стремление гоминдана образовать автономию Внутренней Монголии в составе Китая. Он вновь встретился с офицерами Квантунской армии, информировал их о ходе совещания и просил помощи на случай борьбы против Китая.

«Если дело дойдет до вооруженной борьбы с Китаем, — говорил Дэмчигдонров, — мы вынуждены будем просить поддержки Японии, в частности, будем просить оружия». В дальнейшем князь неоднократно встречался с представителями Квантунской армии и, как видно, нашел у них полное понимание. В 1934 году Дэ-ван назначается на пост секретаря правительства Внутренней Монголии, в следующем году он уже заместитель главы этого правительства.

Зимой 1935 года князь выехал в город Чанчунь, где после обстоятельного разговора с заместителем начальника штаба Квантунской армии генерал-майором Едагаки и начальником второго отдела штаба неким Каваби договорился отделить Внутреннюю Монголию от Китая, не объединяя ее с Маньчжоу-Го. Японцы обещали ему передать 5 тысяч винтовок, 90 пулеметов и 500 тысяч иен на военные расходы. Нет ничего удивительного в том, что несколько месяцев спустя по инициативе командования японских оккупационных войск в городе Запсыре был созван съезд для решения вопроса об объединении Внутренней Монголии. Дэ-вану поручено руководство несколькими министерствами вновь созданного правительства, одновременно он назначается командующим войсками второго аймака Внутренней Монголии.

Но не борьба против гоминдановского Китая была главным содержанием деятельности князя Дэ-вана и не только это привлекало внимание японского правительства. Однажды князь заявил, что страшно боится «как бы народная революция с коммунистической идеей не проникла из Внешней Монголии во Внутреннюю Монголию». Он требовал оружия, сильной военной организации, самостоятельности управления страной. В 1938 году Дэ-ван добился своего. На III съезде Монголии он избирается главой правительства. Император Хирохито высоко оценил деятельность князя Дэ-вана, дважды принимал его в своей токийской резиденции.

Усилиями командования Квантунской армии князю удалось сформировать десять кавалерийских дивизий, артиллерийские полки и четырнадцать охранных батальонов. В специфических условиях гобийского театра военных действий эта группировка представляла реальную силу.

Неприятельские войска занимали несколько подготовленных оборонительных полос. Вначале тянулись цепи пограничных застав и японских разведывательных пунктов. Далее, на удалении 120–140 километров, Калганский и Долоннорский тракты перекрывались полицейскими отрядами и 1-й дэвановской кавалерийской дивизией, выдвинувшейся севернее озера Далай-Нур в район пункта Бандидагэгэн — Сумэ. На подступах к Калгану обширный район Дабэйгунсы — Шанду — Чансыр занимали 5, 3 и 7-я кавалерийские дивизии князя Дэ-вана, 2-я дивизия располагалась в Чжанбэе, 6-я дивизия и охранные батальоны — в районе Баотоу, где находились крупные склады, а 9-я дивизия — в Учуане.

За войсками князя Дэ-вана на Калганском направлении ключевую позицию — укрепленный район в двадцати километрах севернее Калгана — занимали японские соединения. На направлении Долоннор — Жэхэ в треугольнике Дагэч-жень — Вайгоумыньцзы — Фынин оборонялись основные силы императора Маньчжоу-Го. Позади их опять стояли японские войска.

По сведениям, которыми мы располагали, общая численность войск противостоящего нам противника значительно превышала численность войск Конно-механизированной группы.

Приходилось считаться и с тем, что поблизости, в районе между городом Пекином и Чжилийским заливом, дислоцировались японские войска Северного фронта в Китае. Часть этих сил противник мог в любой момент двинуть на Калган или Жэхэ.

В целом задача противостоящей нам группировки противника состояла в том, чтобы прикрыть фланги и тылы Квантунской армии с запада, юго-запада и юга, не допустить прорыва советских войск в жизненно важные административные и экономические центры Внутренней Монголии и Северо-Восточного Китая и удержать за собой дорожную сеть, связавшую Внутреннюю Монголию и Северный Китай с Маньчжурией. Немалое значение имела, конечно, и экономическая цель — удержать богатые сырьевые и продовольственные районы Внутренней Монголии и обширной, густо населенной провинции Жэхэ[12].

В полосе наступления Конно-механизированной группы отчетливо вырисовывались два операционных направления вдоль коммуникационных дорог, одно — на Калган — Пекин, другое — на Долоннор — Жэхэ — Пекин. Важность этих опе-рационнных направлений определялась уже тем, что в городе Гуйсуй располагались генеральный штаб князя Дэ-вана и японская разведывательная миссия, в Калгане — штаб Монголо-Суйюаньской группы, а в Жэхэ — штаб юго-западной группы японских войск и 5-й военный округ Маньчжоу-Го. Овладение этими пунктами открывало путь к Пекину, где размещался штаб Северного фронта японцев.

К 18 июля командующий войсками Забайкальского фронта поставил задачи всем армиям. А на следующий день получили его оперативную директиву и мы. План фронтовой операции предусматривал нанесение мощного стремительного удара главными силами фронта с Тамцак-Булак-ского выступа в направлении Чанчуня, Мукдена и далее к побережью Корейского залива. При этом предполагалось разгромить крупную группировку врага, овладеть важнейшими административно — политическими и экономическими центрами страны, морскими портами и отрезать Квантунскую армию от японских войск в Китае. Эта задача возлагалась на 39-ю армию генерал-полковника И. И. Люднико-ва, 53-ю армию генерал-полковника И. М. Манагарова и 6-ю гвардейскую танковую армию генерал-полковника танковых войск А. Г. Кравченко. Эти армии обладали большим боевым опытом.

Нашей Конно-механизированной группе предстояло прикрыть главные силы фронта от фланговых ударов с юга и юго-востока. Поэтому нам предписывалось свои основные усилия сосредоточить на Калган-Пекинском операционном направлении. План наступательной операции Конно-механизированной группы мы должны были представить в штаб фронта к 26 июля.

Хочется подчеркнуть, что командование фронтом, учитывая специфические особенности и трудности театра военных действий, необходимость преодолевать труднопроходимую пустынную и горную местность, предоставило Конномеханизированной группе полную свободу действий, возможность проявлять инициативу широко и смело.

Склонившись над картой, еще и еще раз вдумываюсь в обстановку. Особенно беспокоят меня японские войска Северного фронта, расположенные южнее Великой китайской стены в Китае. Дислоцируются они вокруг крупных железнодорожных узлов, вблизи автомагистралей и при благоприятных условиях имеют возможность в короткие сроки сосредоточиться на выгодном рубеже для флангового удара по Конно-механизированной группе. Серьезную угрозу нашему правому флангу могут создать Суйюаньская армейская группа и конная армия князя Дэ-вана. К тому же, здесь, на Калган-Пекинском направлении, расположен мощный укрепрайон. В этих условиях любой встречный бой, а тем более фланговый удар противника мог резко снизить темпы нашего наступления. Возникла мысль: почему бы наступление главных сил Конно-механизированной группы не перенести левее, на направление Долоннор-Жэхэ, а на Калган-Пекинском направлении наступать частью сил — высокоподвижной, сильной группировкой?

Обдумывая этот вариант, я все больше убеждался в его правильности. Главное, он дает нам возможность сковывать противника подвижной группировкой, а основными силами развивать наступление. В случае серьезных осложнений мы можем наращивать силу ударов в зависимости от конкретно сложившейся обстановки. С захватом Жэхэ и Калгана наступление на Бэйпин (Пекин) можно развивать по сходящим направлениям с северо-востока и северо-запада. Этот план в большей мере обеспечивал условия для стремительного наступления.

Нельзя допустить, чтобы конница Дэ-вана, а тем более японские части, раньше нас подтянулись к Панцзяну и к озерам Арчаган-Нур и Далай-Нур.

Части пограничного барьера следует разбить столь внезапно и быстро, чтобы они не успели преждевременно известить князя Дэ-вана о главном направлении нашего наступления и согласовать с ним свои действия. Надо было учитывать, что в Нурыйн-Сумэ, неподалеку от озера Арчаган-Нур, находились японская разведывательная миссия, полевой аэродром и полицейские отряды. Нетрудно было предвидеть нежелательные последствия, которые могут возникнуть, если бы каким-то частям противника удалось ускользнуть от нас и раньше достичь озера. Подобная ситуация могла произойти и на второстепенном направлении, где в районе города Панцзяня также находились японская разведывательная миссия и аэродромы. Вот почему войска нацеливались нами на предельно стремительные и безудержно дерзкие боевые действия.

— Пригласите начальника штаба, — приказал я дежурному.

Минут через пять генерал-майор В. И. Никифоров был у меня в кабинете. Высокий, сутуловатый, он со свойственной ему медлительностью подошел к столу.

С начальником штаба мы встретились недавно и не успели еще как следует познакомиться. В боях на Западе В. И. Никифорову участвовать не довелось. Он в то время служил на Дальнем Востоке, считал себя знатоком местного театра военных действий. Однако в планировании операции он проявлял нерешительность. Стремительные темпы предстоящего наступления вызывали у него сомнение в успехе.

— Пустыня Гоби — не Европа! — утверждал он.

Мне хотелось рассеять сомнения Никифорова, вселить в него веру в быструю и полную победу наших войск в Маньчжурии. Но он упорно оставался при своем мнении.

Никифоров доложил, что штаб приступил к оформлению решения на предстоящую операцию и в общих чертах подрабатываются план и боевые распоряжения.

— Из чего вы исходили, разрабатывая проект решения командующего?

— В основу его, как обычно, положено предварительное боевое распоряжение штаба фронта, — недоуменно ответил Никифоров.

— Вы явно поторопились. Главные усилия войск группы целесообразно перенести с Калганского на Долоннорское направление, а это коренным образом меняет проект решения, который готовится нашим штабом.

— Но ведь это противоречит боевому распоряжению фронта. Мы не можем…

— Правильно, противоречит. Поэтому надо подготовить обоснованное предложение и сегодня же доложить командующему войсками фронта. Вот смотрите…

По оперативной карте я разъяснил генералу Никифорову мотивы, побудившие меня выдвинуть новые предложения, меняющие решение командующего фронтом, раскрыл преимущества переноса главных усилий на другое направление, обосновал предварительные расчеты, обеспечивающие значительное повышение темпов наступления.

— Если командующий войсками фронта утвердит ваши предложения, у нас возникнут дополнительные трудности в управлении соединениями Конно-механизированной группы. Да и только ли в управлении… — пытался возражать «генерал.

— Поймите, — убеждал я его, — ваши представления о характере наступательных операций устарели. Правы вы только в одном: до предела увеличив темпы наступления, мы создадим для себя дополнительные трудности. Но это и есть наиболее верный путь к победе. В случае робких и нерешительных действий противник вынудит нас к затяжным боям, которые потребуют длительного времени и больших жертв. Необходимо умело использовать рассредоточенное построение вражеских войск. Вот посмотрите, — показал я на карте. — На нашем направлении нет сплошного фронта, войска противника рассредоточены на большом пространстве по фронту и в глубину. Если нам удастся развить высокие темпы, они не успеют своевременно и организованно вступать в бои. Первое время противник будет находиться в некотором неведении. А как только наши части выйдут к Чансыру и Долоннору, драгоценное время будет противником уже упущено. Мы должны всюду упреждать его, бить по частям. Для этого необходима ошеломляющая оперативная внезапность за счет непривычных для противника высоких темпов наступления. Борьба за время и пространство должна обеспечить победу малой кровью.

Полагая, что и среди офицеров могут найтись приверженцы «нормальных» темпов продвижения и вообще сторонники «спокойной войны», решил собрать ведущих работников штаба. На совещании изложил идею своего решения и нарисовал общую картину, которая сложится после того, как три советских фронта проведут мощную авиационную и артиллерийскую подготовку. Рассказал о предстоящих действиях бомбардировочной авиации фронтов и Ставки Верховного Главнокомандования по крупным узлам дорог, узлам связи и важнейшим пунктам и объектам противника. Вслед за ними войска трех фронтов одновременно атакуют все группировки противника, а десантные части в первые же дни захватят города Харбин, Чанчунь, Мукден, Порт-Артур и другие жизненно важные центры страны.

В этих условиях наш внезапный и стремительный ночной бросок вперед через границу без артподготовки будет не только необходим, но и очень полезен в интересах всей операции. Для достижения большой ударной силы на главном, Долоннор-Жэхэйском, направлении войска будут построены в два эшелона и получат сильный резерв.

В первый эшелон назначались советские танковые и механизированные соединения, обладающие наибольшей маневренностью, огневой и ударной мощью. На усиление они получали истребительно-противотанковую, зенитную артиллерию и инженерные подразделения. Во втором эшелоне предстояло действовать главным силам — советским и монгольским кавалерийским дивизиям. Резерв составили две кавалерийские дивизии монгольской армии, истребительно-противотанковая артиллерия, полк гвардейских минометов и другие части.

Войска первого эшелона должны были уничтожить передовые части противника в полосе государственной границы и обеспечить главным силам — второму эшелону — возможность наступать в самом высоком темпе. В случае появления перед передовыми частями крупной группировки противника следовало сковать его и этим обеспечить маневр наших главных сил во фланг или тыл врага. Резерв — две кавдивизии — был достаточно мощным, чтобы решающим образом либо развить успех, либо отразить возможные контрудары противника в ходе наступательной операции. Наилучшей формой построения предбоевого и боевого порядка была избрана форма, напоминающая собой ромб. Впереди ударная группировка: уступом вправо и влево — усиленные кавдивизии второго эшелона, сзади — довольно крупный резерв.

На Калганском вспомогательном направлении мы создали также достаточно мощную группировку из советских и монгольских мотомеханизированных соединений. Ее задача состояла в прикрытии правого фланга главных сил группы и развитии наступления параллельно с главной группировкой на Калганском направлении.

По отдельным вопросам и репликам мне стало ясно, что руководящий состав штаба группы отчетливо представляет необходимость ошеломляюще внезапных ночных действий.

В перерыве совещания офицеры и генералы оживленно обсуждали план операции. По доносившимся до меня фразам было ясно, что все они увлечены предполагаемым размахом и темпами ее развития. Но план, как бы хорош он ни был, — лишь теоретическое предначертание боевых действий, обоснование объективных возможностей победы и путей ее достижения. Чтобы эти возможности стали действительностью, надо обеспечить твердое и уверенное управление войсками. Дело в том, что командный состав и руководящие работники штаба Конно-механизированной группы, хотя и имели хороший опыт в этом отношении, однако в большинстве своем приобретали его в процессе боевой учебы в мирных условиях Дальневосточного военного округа (исключение составляли несколько бригад, прибывших с Западного фронта). К тому же организация управления отрабатывалась применительно к общевойсковой армии. Между тем действия такой подвижной группировки, как Конно-механизированная группа, имеют свои особенности: она наступает, как правило, в отрыве от главных сил фронта, на отдельном операционном направлении, или совершает глубокий рейд по оперативным тылам противника; ей свойственны широкие, стремительные маневры, достижение внезапности ударов по флангам и тылу основных группировок врага, захват жизненно важных объектов в его глубоком тылу, разгром подходящих фронтовых резервов и баз снабжения и так далее. Значительные трудности заключались и в том, что Конно-механизированная группа — это, как правило, временная оперативная группировка, создаваемая часто для решения одной или двух последовательных наступательных операций. Состав ее меняется в зависимости от конкретно сложившейся фронтовой обстановки — от двух корпусов (кавалерийский и механизированный или танковый) с соединениями усиления до нескольких — пяти-шести корпусов. Все это предопределяло своеобразие управления такой подвижной группировкой.

Следовало иметь в виду, что в рейдовой операции, особенно при условии, когда оперативная зона насыщена войсками противника, для достижения успеха надо находить самые экономичные комбинации маневров, осуществлять их с предельной стремительностью и дерзостью, гибко и последовательно взаимодействуя между всеми элементами боевых порядков группы. В этих условиях летучая фраза «управлять — значит предвидеть» приобретает особое значение.

Думается, нет необходимости останавливать внимание читателя на всех подробностях организации управления в рейдовых операциях, но об одном, на мой взгляд, важнейшем положении, стоит сказать. Высокооперативное управление войсками и сочетание его с творческой инициативой подчиненных командиров, штабов и политорганов командующий может осуществлять, лишь своевременно получая достаточно полные и достоверные сведения о боевой обстановке. В напряженных, широко маневренных боевых действиях это возможно в условиях, когда все ее нюансы воспринимаются командующим непосредственно «в чистом виде». Из опыта войны на Западе у меня сложилось твердое убеждение, что такие условия можно иметь, находясь непосредственно в боевых порядках наступающих соединений. Здесь яснее всего прослушиваются «пульс и дыхание» операции. Перемещение центра тяжести управления вперед открывает боевым командирам и штабам широкие возможности для личного общения с подчинеными командирами и воинами, личного влияния на ход и исход боя примером разумной инициативы, храбрости и отваги. Это повышает моральный дух войск, их стойкость и волю к победе.

В общем, это был проверенный боевой действительностью, надежный механизм управления, который обеспечивал наиболее полное использование оперативно-тактических качеств войск.

Чтобы скрыть выход частей и соединений группы к государственной границе от разведывательных органов противника, мы провели ряд мероприятий по оперативной маскировке. Все виды передвижений и работ осуществлялись только ночью. В исходных районах заранее готовились укрытия для огневых средств, техники, живой силы. Их возводили на обратных от государственной границы скатах высот и обязательно маскировали под местность, широко применяя масксети и местные подручные материалы. Днем степь словно вымирала.

Правда, вблизи границы появились табуны лошадей. Но это не могло вызвать особого беспокойства японцев. Перекочевка аратских хозяйств была здесь обычным явлением. К тому же зимой 1945 года в стране произошло стихийное бедствие — «белый дзуд». Так в здешних местах называют мощный снегопад, сопровождаемый сильными морозами. Пастбища покрываются толщей снега, и скоту угрожает падеж. Это и вызвало массовую перекочевку табунов из восточных аймаков, в том числе и из районов Сухэ-Баторского и Восточно-Гобийского, где сосредоточивались наши войска. И не было ничего подозрительного в том, что теперь они возвращались.

Если же учесть, что на территории Монголии происходило в то время огромное движение главных сил фронта в направлении Тамцаг-Булакского выступа, нас, двигавшихся далеко юго-западнее, и вовсе не было слышно за этим грозным рокотом и гулом.

Сосредоточение войск к границе завершилось в первых числах августа. Седьмого числа Конно-механизированная группа получила боевой приказ на переход государственной границы с Маньчжурией.

В 21.15 всем был дан сигнал боевой тревоги. Все части и соединения двинулись в свои исходные районы. На рассвете, когда сосредоточение было завершено, на высоту «1500» у Эрдэнэ Маньт на тщательно замаскированный командно-наблюдательный пункт прибыли командиры дивизий, бригад, отдельных полков, их заместители, руководящие генералы и офицеры. Перед нами лежали просторы Маньчжурии. В торжественной тишине по-особому величественно звучат слова боевого приказа войскам Конно-механизированной группы на вторжение в Маньчжурию — страну, оккупированную вооруженными силами Японии.

В этот день в подразделениях прошли последние перед боем партийные и комсомольские собрания. На них побывали политработники группы и дивизий, офицеры и генералы штабов. Повестка дня всюду одна — задача коммунистов и комсомольцев в бою.

Мне рассказывали потом об одном из таких собраний в батальонной организации в 43-й отдельной танковой бригаде. Вначале выступил секретарь парторганизации Кузнецов, за ним другие коммунисты. После всех поднялся беспартийный механик водитель Челышев. Он долго подбирал нужные слова, а потом вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги: заявление с просьбой о приеме в Коммунистическую партию. «Ночью иду в разведку, — начал читать он. — Боевую задачу хочу выполнить коммунистом. Чувство и сознание, что я коммунист, крепче свяжут меня с моей Родиной, умножат мои силы и помогут мне лучше выполнить боевой приказ». В конце операции мне довелось встретиться с Челышевым. Когда я вручал танкисту боевой орден, он выглядел таким же застенчивым и молчаливым. Но как красноречивы были его боевые дела!

В те дни много заявлений о приеме в партию было подано и в соединениях Монгольской народно-революционной армии. Товарищ Ю. Цеденбал показывал мне заявление цирика 3-го эскадрона 1-го полка 6-й кавалерийской дивизии Бата. «Заверяю вас, — писал боец, — что я сумею высоко нести почетное звание члена Монгольской народно-революционной партии и обязуюсь не пощадить своей жизни для достижения победы в этой справедливой войне. Всё свои силы до последнего вздоха полностью отдам делу МНРП».

В ночь на 9 августа, перед самым наступлением, в частях состоялись митинги. Выступления были краткими, но энергичными. Мне особенно понравилась речь командира взвода отдельного истребительно-противотанкового дивизиона лейтенанта Л. К. Чеснокова. Он сказал:

— Клянусь как коммунист и как офицер Советской Армии: мои воины не посрамят славы советских артиллеристов. Прошу командование послать мой взвод на самый опасный участок.

Много было таких лаконичных, горячих выступлений. Воины были охвачены единым порывом — как можно лучше выполнить боевую задачу.

Выражая волю и желание народных масс, Малый хурал и правительство Монгольской Народной Республики объявили Японии войну. В принятой хуралом декларации страстно прозвучало требование «раз и навсегда покончить с притеснениями и унижениями, которые терпит монгольский народ от иностранных захватчиков, от японских поработителей, чтобы монгольский народ наравне со всеми свободолюбивыми народами мира мог строить свою жизнь на принципах свободы» (газета «Унэн», 11 августа 1945 года).

В обращении ЦК Монгольской народно-революционной партии и правительства республики говорилось, что этот исторический шаг не является случайным. Война будет «справедливой, за свободное и независимое существование». Обращение призывало всех воинов стойко и мужественно сражаться за правое дело в боевом содружестве с Советской Армией.

В этот последний перед вторжением вечер ко мне зашел Юмжагийн Цеденбал. Мы горячо поздравили друг друга с началом освобождения китайского народа от японской оккупации.

— Вот, Исса Александрович, мы подготовили обращение правительства Монгольской Народной Республики к аратам, живущим по ту сторону границы, и к цирикам, которых принудили служить в японской армии.

Читаю о предательской деятельности японской марионетки Вана Демчигонрова, или, как его здесь зовут князя Дэ-вана, и его сообщников о ярком расцвете национальной культуры и экономики Монгольской Народной Республики; о великой дружбе с Советским Союзом. «Из истории ясно, — говорится в обращении, — что только в результате близкой дружбы с Советским Союзом мы достигли свободной, счастливой жизни. Могучая Красная Армия неоднократно спасала нашу страну от угрозы порабощения. Красная Армия в 1921 году, или 716 году по чингизханскому летоисчислению, освободила нас от звериного господства грабителей барона Унгерна и белогвардейцев, которые были посланы к нам японцами.

Красная Армия в 734 году по чингизханскому летоисчислению отрубила лапу японских реакционных людоедов, которые вторглись на нашу территорию в районе Халхин-Гола. В то время наши доблестные цирики, поддержанные могучей Красной Армией, окончательно разгромив японских оккупантов, спасли нашу страну от порабощения. Наша дружба с народами великой Советской России спаяна совместно пролитой кровью. Народы Советской России оказывают помощь в деле увеличения нашего богатства, поднятия культуры и процветания государства».

Далее звучал призыв к борьбе: «Монголы! Вперед в освободительной и справедливой войне против японских оккупантов!».