Конец «Крота»

Глава десятая

Уехав домой пораньше, часа два спустя после того, как позвонил Джону Каллохену из столичного управления ФБР, Джеймс Вулрич весь оставшийся день пробыл в своей квартире в Вашингтоне. К счастью, мучительная головная боль стараниями Кристины совершенно исчезла. Осталась какая-то неприятная скованность во всем теле, но и она постепенно проходила, побежденная его крепкой и здоровой натурой, привыкшей к самым неожиданным всплескам судьбы. Он еще немного отдохнет и войдет в норму. Назавтра он полностью избавится от плохого самочувствия и очень скверного настроения. Работа, служебные заботы — лучший врач.

Джеймс Вулрич — вдовец, и не намерен вновь обзаводиться узами Гименея. В этом он отличается от многих других сотрудников Лэнгли, разменивающих браки один за другим. Впрочем, это не считается зазорным в среде разведчиков ЦРУ. У них свои представления о семье и о любви. Главное избегать публичных скандалов в семейной жизни, не давать раздорам и склокам подрывать чинную репутацию. Внесемейные связи с женщинами не будут осуждаться, если они не выходят за рамки приличий.

Вулрич — однолюб и верен своему единственному в жизни выбору спутницы. Его жена, как и он сам, была служащей Центрального разведывательного управления. Он познакомился с ней во время одной из своих заграничных командировок. Она умерла три года назад от тяжелой болезни, оставив ему взрослую дочь и унаследованную от родителей виллу в Арлингтоне, в окрестностях Вашингтона. Пригород столицы облюбован высокопоставленными правительственными чиновниками. Особенную «слабость» почему-то питают к Арлингтону сотрудники Центрального разведывательного управления. Может быть, оттого, что близко к Лэнгли? Вот и покойный отец Ирины Вулрич уже очень давно обосновался в Арлингтоне. Еще в то время, когда у него не было нынешнего высокого престижа в глазах вашингтонской чиновничьей знати.

Откроем небольшую тайну — тесть Джеймса Вулрича был офицером американской разведки, начавшим работу там еще тогда, когда она называлась Управлением стратегических служб. Случилось это в далекие военные годы, когда в УСС было немало эмигрантов. Даже из тех стран, которые впоследствии оказались за «железным занавесом».

Теперь Джеймс Вулрич живет один. Дочь, вышедшая замуж за скромного и немного застенчивого служащего страховой компании, живет в Балтиморе собственной жизнью. У нее уже свои дети, две девочки-двойняшки.

Виллу в Арлингтоне Вулрич и его дочь, оставшиеся без опоры и потеряв цементирующую дом и хозяйство основу, продали, купив взамен небольшую, но уютную квартиру в Вашингтоне. Там и поселился начальник Советского отдела. Удобно — недалеко от Лэнгли. Дочь с детьми изредка навещает отца и остается в Вашингтоне на несколько дней, когда ее муж, ныне преуспевающий страховой агент, разъезжает по штатам страны по делам компании. В вашингтонской квартире у нее и двойняшек свои отдельные комнаты. Дед любит маленьких внучек и с удовольствием возится с ними в те редкие дни, когда они гостят у него в Вашингтоне. Вулрич тогда отдыхает в своей женской команде, почти забывая о Лэнгли. Разгрома, который оставляют в квартире на Адамс-стрит маленькие проказницы, ее хозяин просто не замечает.

После отъезда дочери и любимых внучек квартира на Адамс-стрит, где живет ее одинокий владелец, из сущего бедлама, созданного засильем маленьких человечков, приходит в свое нормальное состояние покоя и тишины. Пожилая женщина, друг семьи Вулричей, уже несколько лет ухаживающая за квартирой и ее хозяином, быстро наводит в ней обычный, заведенный ею, порядок. Она навещает Вулрича три-четыре раза в неделю. Этого вполне достаточно, чтобы умелой женской рукой поддерживать чистоту в доме, закупать кое-какие продукты, из которых хозяин квартиры готовит себе нехитрый завтрак, а потом, придя с работы поздним вечером, — и легкий ужин. Джеймс Вулрич, подобно большинству его соотечественников, неприхотлив в еде и в быту. Но он ценит порядок и систему, аккуратность и размеренность и дома, и в служебных делах.

Ну, а в субботу и воскресенье Джеймс Вулрич почти не бывает дома — он проводит время у своих старых друзей. Или у себя в кабинете, на пятом этаже в Лэнгли. Там, даже тогда, когда он в одиночестве, всегда есть чем заняться. Наконец, просто подумать над делами в спокойной обстановке. Развешанные по стенам кабинета охотничьи трофеи ему не мешают. Наоборот, напоминают о прошедших годах, когда это занятие приносило ему отдых и добычу.

Впрочем, и квартира на Адамс-стрит тоже похожа на настоящий музей. Как и его кабинет, напоминающий о былой страсти ее хозяина. И здесь добытые им трофеи и множество фотографий охотничьих сцен. Ирина, его покойная жена, снисходительно относилась к этим занятиям мужа. Теперь многое из того, что было на вилле в Арлингтоне, переехало в вашингтонскую квартиру. Очень трудно расставаться со своими привычками. Даже когда они вынуждены отступать под напором безжалостного возраста.

У покойной жены Джеймса Вулрича — славянские корни. Это может показаться странным, ведь славяне — по существу должны быть врагами начальника Советского отдела.

В ЦРУ, если уж говорить откровенно, не так редки браки его сотрудников с женщинами из других стран, особенно тех, которые пользуются дружеским расположением Соединенных Штатов. Но категорически запрещаются все связи с иностранцами из стран, которые Вашингтон считает своими противниками. Феномен жены Джеймса Вулрича может выглядеть как исключение из этого сурового правила. Но это только на первый взгляд. Родители Ирины действительно выходцы из России. Но они уже очень давно эмигранты, а Ирина, хоть и знает русский язык, никогда не была на родине своих предков и не чувствует к ней никакой привязанности.

Отец Ирины стопроцентный русский, аристократ по рождению и по воспитанию, быстро нашел дорогу в американскую разведку. Еще тогда, когда она называлась Управлением стратегических операций и вела изнурительную борьбу с фашистской Германией. В последние годы, полной приключениями жизни, он не порывал нитей, крепко привязавших бывшего русского графа к Центральному разведывательному управлению.

Так Ирина, уже повзрослев и приняв новое крещение на Западе, тоже оказалась в том же ведомстве, что и ее отец. Ее приняли на работу в разведку, но тщательно проверяли и в ЦРУ, и в ФБР. И вот у Ирины и ее дочери — русская кровь, а ее муж, отец ее единственной дочери и дед ее внучек — считает Советский Союз своим «главным противником».

Впрочем, в этом нет ничего удивительного. При массовой эмиграции в США людей из других стран мира в Центральном разведывательном управлении немало людей славянского происхождения — русские, украинцы, поляки, чехи. Смешение рас и национальностей, формирующих Соединенные Штаты? Бурлящий котел, в котором исчезают особенности людей, они сплавляются в единое целое? — Не только. Кое-что определяется и потребностями оперативной работы тех ведомств, которым это не безразлично. Правда, к жене начальника Советского отдела это не имеет отношения. Просто в то далекое время в послевоенной Германии встретились двое полюбивших друг друга людей — молодой американский разведчик, вовсе не случайно оказавшийся в Западной Германии, и русская девушка, которую разлучил с родной и незнакомой страной господин-случай и родители-белоэмигранты.

В спальне вашингтонской квартиры Джеймса Вулрича висит большой портрет Ирины, написанный во Франкфурте-на-Майне, где он начинал зарубежную службу по линии ЦРУ и где встретил свою будущую жену, работавшую там же секретарем у его начальника, в Региональном центре разведки в сердце Европы. Художник-немец, восхищенный ее славянской миловидностью и изяществом, нарисовал портрет за несколько дней. Глядя на портрет жены, Джеймс Вулрич становится сентиментальным, вспоминая прошлое. К сожалению, того, что было, уже не вернуть, а сентиментальность уходит, когда начальник Советского отдела оказывается вне стен своей уютной квартиры. И, может быть, даже тогда, когда покидает спальню, где вечно живая Ирина на картине немецкого мастера напоминает ему недавние счастливые дни супружеской жизни.

…Утром Вулрич проснулся позже обычного — сказались все переживания вчерашнего дня. Да еще принятая вечером спасительная таблетка снотворного, погрузившего его в глубокий сон. Правда, ему не нужно было торопиться Джон Каллохен ждет его в 10 часов. Джеймс Вулрич не опоздает, он не опаздывает никогда — это давняя привычка. Многолетняя армейская служба и годы работы в Лэнгли приучили его к дисциплине и аккуратности. Очень полезная и нужная привычка для тех, кто избрал для себя профессию разведчика!

Дорога к правительственному кварталу, где на Пенсильвания-авеню располагалось огромное, отделанное гранитом, серое здание вашингтонского отделения Федерального бюро расследований, заняла у Джеймса Вулрича немногим более двадцати минут. Да и то потому, что он попадал в утренние пробки.

Припарковав свою автомашину на служебной стоянке, Вулрич направился к входу. Ему уже приходилось бывать здесь не однажды. Охрана его знала. Ему не надо предъявлять пропуск — впечатляющий значок офицера министерства обороны — отличная идентификация, открывающая доступ сотруднику ЦРУ во все правительственные здания Вашингтона.

Пройдя внутрь помещения, Вулрич поднялся на лифте на верхний этаж здания, где находились кабинеты руководства Управления и где был кабинет Джона Каллохена, человека № 1 в территориальном отделении ФБР в Вашингтоне. Тот, предупрежденный охраной, уже ждал в дверях.

Джон Каллохен занимал важный пост в Федеральном бюро расследований. Он был руководителем одного из крупнейших территориальных управлений этого могущественного ведомства, которое пользовалось большим весом в Соединенных Штатах, которое уважали, боялись и ненавидели миллионы американцев. Каллохен был «Эс-Эй-Си».

Помимо центрального офиса с громадным аппаратом сотрудников и служащих, ФБР имело территориальные отделения во всех пятидесяти штатах страны. Их возглавляли главные специальные агенты — Эс-Эй-Си. Кроме Нью-Йорка, где начальником управления был заместитель директора ФБР. Ведь Нью-Йорк всегда был на первом месте среди городов Соединенных Штатов по размаху противоправной деятельности, которой занималось Федеральное бюро расследований.

Судьба бросала Джона Каллохена в различные территориальные отделения ФБР и во многие штаты, он начинал службу рядовым детективом и побывал на многих должностях и на многих направлениях работы своего ведомства. От Алабамы и Джорджии — на Востоке и до далекой Калифорнии — на Западе. В Федеральном бюро расследований он уже свыше двадцати лет. Знает работу Бюро, что называется, от «А» до «Я».

В оперативной деятельности ФБР для Джона Каллохена нет секретов. Ему хорошо знакомы приемы борьбы с криминальным миром Америки. От организованных преступных групп, где правят мафиозные кланы, занимающихся наркобизнесом, незаконным отмыванием денег, похищениями людей, до террористов и отъявленных убийц. Он умеет действовать против оппозиционных к режиму организаций и движений, знает, как проникнуть через агентов в подпольные группы «Черных пантер» и в ячейки компартии, в профсоюзы и в антивоенные организации, в ряды борцов «за гражданские права». Он занимается и деликатными поручениями руководства, когда приходилось наблюдать за именитыми людьми Америки. Например, за представителями культурной элиты — писателями, актерами и кинорежиссерами, драматургами, телевизионщиками и журналистами, американцами и иностранцами, которые оказывались не в ладах с властью и законом или заподозренных в симпатиях к компартии и СССР. Таких, как Томас Манн, Генри Миллер, Джон Фолкнер, Томас Эллиот, Джон Дос Пассос, Дэшил Хэммет, Лилиан Хелман. И таких фигур крупного калибра, как Чарли Чаплин, Джон Стейнбек, Кларк Гейбл, Эррол Флинн, Эрнест Хемингуэй, Мартин Лютер Кинг. И даже таких, как нарушающие закон и порядок министры и губернаторы штатов, сенаторы и конгрессмены.

Джон Каллохен сейчас руководитель вашингтонского отделения ФБР. Второго после Нью-Йорка по численности территориального подразделения Федерального бюро расследований. И не менее важного, чем Нью-Йорк, в борьбе с иностранным шпионажем. Ведь в Вашингтоне размещаются иностранные посольства, дающие «крышу» вражеским разведывательным резидентурам. И прежде всего главного противника США — Советского Союза. Контршпионаж занимает в делах и заботах Джона Каллохена первостепенное место.

Широко улыбаясь, Каллохен идет навстречу начальнику Советского отдела, радостно его приветствует и хлопает по спине.

Джон Каллохен — ровесник Вулрича и его старый приятель. Теперь он еще больше уверен, что визит друга не случаен. Не просто проявление дружеских чувств, а как-то связан с его вчерашним телефонным звонком. Он готов оказать необходимое содействие. Ведь их совместная программа «Кортшип», определяющая взаимодействие ФБР и ЦРУ в работе против русских, действует и дает результаты, выгодные обеим сторонам. Тем более что новый директор Федерального бюро Уильям Уэбстер требует от подчиненных, чтобы это взаимодействие не было формальным. В отличие от предыдущего директора Эдгара Гувера, который, игнорируя веление времени, не поощрял контактов с ЦРУ. И впадал в свирепый гнев, если его распоряжения насчет «сдержанности» нарушались.

Мягкие уютные кресла в кабинете главного специального агента ФБР располагают к непринужденной беседе. Даже если собеседники не связаны дружескими узами. Зная о пристрастии друга к крепкому кофе, Джон Каллохен уже заранее велел секретарше позаботиться об этом. А вот от любезно предложенного хозяином виски со льдом Джеймс Вулрич деликатно, но твердо отказывается.

— Джон, благодарю тебя за вчерашнюю информацию, — начинает разговор начальник советского отдела, — она представляет для нас большую ценность, хотя, признаюсь, не относится к категории приятных вестей.

— Я так и думал, Джеймс, и поэтому сразу понял твою реакцию. Думаю, что в такой момент невозможно сдержать эмоции. Судя по всему, это, конечно, не наш общий друг «Рекрут». Это, видимо, кто-то другой. Если возможно, расскажи мне подробнее. Надеюсь, можно что-то поправить? Могу ли я помочь?

Джеймс Вулрич ненадолго задумался и в очередной раз отпил большой глоток кофе.

— Конечно, ты вправе знать детали, Джон. Я не собираюсь от тебя что-то скрывать. Речь идет о нашем человеке, и мы с Питером возлагали на него большие надежды. Это не простой информатор, это — завербованный нами в Таиланде работник контрразведывательного подразделения русской разведслужбы. Сам понимаешь, что это значит для нас. Но поистине — «человек предполагает, а бог располагает». Мы, честно говоря, просто не знаем, как русские вышли на него. Полные потемки. Вот поэтому-то мне и нужно знать все, что выудили твои ребята из разговора этих двух русских. Может быть, удастся понять что-то, извлечь какую-то полезную информацию.

— Послушай, Джеймс, я покажу тебе оперативную сводку перехвата этого разговора. Я уже попросил Кларенса — ты ведь знаешь моего помощника, он как никто другой сведущ в делах советского посольства — подготовить документ к твоему приходу.

Глория, — говорит Каллохен вошедшей в кабинет секретарше, — пригласите ко мне срочно Кларенса Митчелла. И вот еще что: я буду очень занят с мистером Вулричем. Прошу вас никого ко мне не пускать и не соединять по телефону. Ну, а кофе — за вами, и побольше.

Каллохен подождал, когда закроется дверь за секретаршей, и продолжал в своей неторопливой манере:

— А пока, Джеймс, позволь кое-что рассказать тебе. Эти двое русских парней — офицеры резидентуры КГБ в Вашингтоне. По крайней мере, я уверен в этом насчет одного из них. С ним работает мой агент. Дело, похоже, идет к тому, что русские заинтересуются моим человеком. Мы разработали легенду, что он из Агентства национальной безопасности. Ты знаешь, как КГБ интересует это учреждение. Ну, а второй, пожалуй, ему под стать, они разговаривали как коллеги. Ты сам это сейчас увидишь. К сожалению, они не говорили о том, как КГБ раскрыл вашего агента. Вероятно, их об этом просто не проинформировали.

Вулрич медленно пил остывавший кофе и внимательно слушал, изредка делая пометки в блокноте.

Хозяин кабинета продолжал не спеша рассказывать.

— Их разговор, вернее, та его часть, которую нам удалось перехватить и расшифровать, длился несколько минут, три-четыре, не больше. Там, на квартире, шла вечеринка, русские любят их устраивать по всякому поводу. Как и мы, впрочем. Было очень шумно, но нам, можно сказать, просто повезло. Эти двое уединились и подошли к открытому окну, а там, совсем рядом, стоит наш прибор. Потом они ушли вглубь квартиры, и больше нам уже ничего не удалось разобрать в этом непрерывном шуме и гвалте. Ну, а вот и Кларенс.

— Доброе утро, мистер Вулрич, — вошедший в кабинет черноволосый молодцеватый человек и положил на стол Каллохену небольшую папку с документами.

— Благодарю вас, Кларенс, — сказал Каллохен, — это пока все. Вы можете идти. Если понадобитесь, я вас вызову.

— Хорошо, сэр. Только позвольте обратить ваше внимание, что в сводке перехвата очень много пропусков. Это то, что нам не удалось понять.

Джон Каллохен вынул из папки несколько листов и протяну их Вулричу.

Начальник Советского отдела сразу же отметил ту часть текста, которая была подчеркнута красным карандашом и где на полях стояли пометки Джона Каллохена: «Сообщить в ЦРУ м-ру Вулричу». «Очень предупредительно», подумал Вулрич и углубился в чтение.

— Если тебе что-то интересно, делай выписки.

— Благодарю, Джон, я это сделаю.

Воспользовавшись предложением друга, Джеймс Вулрич аккуратно скопировал почти весь документ.

«Запись разговора двух русских мужчин, предположительно Михаила Панфилова (№ 1) и Ивана Белозерцова (№ 2), из посольства СССР в Вашингтоне.

4 сентября 1986 года. 21 час 35 минут — 21 час 40 минут. В разговоре № 1 и № 2 упоминается «Артем Петрович». Это, по всей вероятности, Старостин Артем Петрович, руководитель резидентуры КГБ в Вашингтоне.

№ 1 — Душно здесь. Давай откроем окно.

№ 2 — Можно. Шум улицы нам не помешает, наоборот. Я хочу тебе рассказать одну вещь.

№ 1 — Слушаю тебя, Ваня.

№ 2 — Сегодня днем, понимаешь, я был по своим делам у Артема Петровича. Знаешь, что он мне сказал? «Я знаю, вы знакомы с Платовым, не так ли? Вы ведь работали вместе с ним в одном подразделении». Я, конечно, подтвердил, это всем известно. Ну, а дальше самое… возможно, «важное». (Прим. перев.). «Этого типа, — сказал мне Артем, — в пригороде Москвы… (одно слово неясно. — Прим. перев.) с булыжником. Но это не простой камень, а контейнер для денег. Большая сумма».

№ 1 — Вот это да! Это был тайник?

№ 2 — Я точно не знаю, Ваня. Артем больше мне ничего не говорил. Наверное, так.

№ 1 — О ком идет речь, тоже предельно понятно. Это американцы.

№ 2 — Артем не сказал. Ну конечно, американцы. Кто же еще может быть! Зачем же тогда, Миша, сообщили нам сюда?

№ 1 — Да-а! Не говорил ли шеф, что из Москвы кого-то выдворяли? Дипломатов или других?

№ 2 — Нет, ни о каких «персона нон грата» он не упоминал. А ты знаком с этим Платовым?

№ 1 — Нет, я его не знаю. Серьезно. Может быть, если увижу, то вспомню. Но фамилия ничего мне не говорит.

№ 2 — Он работал в одном со мной… (несколько слов совершенно непонятны. — Прим. перев.). Ну, ладно, Артем, наверное, тебя тоже спросит. Переживем. И вот еще что. Ты не говори шефу, что я с тобой разговаривал. Он предупреждал. Не о тебе, а вообще. Не разводить панику. Он сказал, что нам всем придется на какое-то время сократиться… Так что готовься. Наверняка будет совещание.»

Закончив читать и сделав подробные выписки в свой блокнот, Джеймс Вулрич аккуратно сложил листы сводки перехвата и отдал их Каллохену.

— Благодарю, Джон, разговор этих парней, конечно, очень интересен и заслуживает тщательного анализа. Уже сейчас он вносит ясность в то, что произошло в Москве. Собственно говоря, разговор с тобой по телефону был достаточно информативен.

— Я думаю, Джеймс, ты смог увидеть в разговоре русских то, что ускользнуло от меня. — Джон Каллохен была сама любезность. Тем более что в данном случае комплименты вовсе не требовались.

— К сожалению, эти двое русских не раскрыли причины провала нашего агента. Как КГБ стало известно о его существовании? И о тайнике, который был для него заложен на окраине Москвы? Это понятно, вряд ли Москва сообщит сюда такие секретные вещи. Так что проблема остается. И она, наверное, не так проста, как может показаться с первого взгляда. — Вулрич внимательно взглянул на собеседника.

Тот, немного помолчав, неожиданно спросил:

— Ты имеешь в виду, что русские были кем-то информированы? Неужели «крот»?

— Я этого не говорил, Джон. Еще предстоит разбираться. Ты ведь понимаешь, как важно не ошибиться в предположениях.

— Пойми меня правильно, Джеймс, Центральное разведывательное управление не может быть абсолютно неуязвимым, как бы этого ни хотелось нам с тобой. Вам приходится действовать в сложных условиях. И потом — я не хочу никого обижать — у вас работают разные люди. В том числе с либеральными взглядами. Ты ведь хорошо знаешь, кого я имею в виду — слишком многие из тех, кто служил у вас, выступили в последние годы против ЦРУ. Ну, а если другие просто затаились и ждут момента? Или — что еще хуже — избрали другой способ повести борьбу со своей страной? Вас в таких случаях может не выручить ваш любимый «детектор лжи». Ты, конечно, знаешь, Джеймс, мы в ФБР его не применяем, он нам совершенно не нужен. У нас другие методы проверки, а главное — уверенность в своих людях. Нам не угрожает проникновение агента иностранной разведки! — голос Джона Каллохена полон торжественной и самоуверенной патетики.

Джеймс Вулрич допивал свой уже совсем остывший кофе и не сказал ничего. Потом он поднялся и, сопровождаемый гостеприимным хозяином, проследовал к выходу.

Уже в дверях кабинета, провожая Джеймса Вулрича, Каллохен, словно вспомнив что-то важное, спросил:

— Как поживает наш друг «Рекрут»? В начале этой истории, когда мне еще не принесли записи перехваченного разговора русских, я почему-то подумал о нем.

Начальник Советского отдела ЦРУ улыбнулся и коротко бросил:

— Все в порядке, Джон. Мы на него рассчитываем. Правда, резидентура не проводила с ним личных встреч. Не было необходимости, да и не требовалось рисковать ни собой, ни агентом. Действуют другие способы связи. Все нормально.

На широкой автостраде Джорджа Вашингтона по дороге в штаб-квартиру и уже в совершенно привычной для себя обстановке пятого этажа Лэнгли Джеймс Вулрич, разбирая сделанные заметки, не переставал раздумывать над неожиданной бедой.

«Что еще можно почерпнуть из этого разговора? — Вулрич напряженно выискивал в словах русских разведчиков какой-то тайный смысл, искал ответа на мучившие его вопросы. Казалось, находил и — снова отбрасывал.

Очевидно было главное: «Пилигрим» провален. Русская контрразведка захватила его на выемке из «Павлина» — тайника с деньгами, заложенного Арнольдом Бронсоном под опорой ЛЭП на улице Академика Павлова. Он правильно доложил директору. Никаких сомнений, никаких надежд на чудо.

Из перехваченного разговора русских следует, что все это произошло в начале сентября. Не в конце августа, а именно в сентябре. Русские отличаются аккуратностью в этом и сразу же информировали свои резидентуры в Соединенных Штатах. И в Вашингтоне, и в Нью-Йорке, и в Сан-Франциско. Они не будут рисковать и на время свернут здесь оперативную работу. Об этом говорил Каллохен.

Непонятным остается другое: что привело к провалу «Пилигрима»? Это вопрос вопросов. И почему этот провал не коснулся самой резидентуры, не коснулся Арнольда? Если русская контрразведка выследила Бронсона, его могли бы арестовать при закладке «Павлина». Но тогда был бы под вопросом захват агента. Мы бы его предупредили. Ну, а если информация поступила к русским от их «крота»? Тоже невыгодно трогать Бронсона. Пожалуй, в этом что-то есть. Необходимо подумать еще. Гамлетовский вопрос. Что-то не сходится в своей основе. Получается так, что надо закрывать московскую резидентуру! Если принять такую версию.

На следующий день из Советского отдела в московскую резидентуру отправилась очередная телеграмма. Скорее всего, в ней не было тяжелых и роковых размышлений.

Беспокойные дни

московской резидентуры

В столице «главного противника», московской резидентуре Центрального разведывательного управления, расположившейся под крышей американского посольства на улице Чайковского, уже в самом конце августа заподозрили неладное. Сигнал от «Пилигрима» об изъятии заложенного Арнольдом Бронсоном тайника не появлялся. В резидентуре были обеспокоены, но продолжали терпеливо ждать.

Задержки с сигналами от агентов, зачастую весьма длительные, случались и раньше. Мало ли какие могли быть причины: болезнь, срочная командировка, еще какие-то помехи. В конце-то концов не все задержки должны заканчиваться печально. Эрику Хонтауэру не занимать выдержки и терпения. Он ждал. Ничего другого резидентуре и не оставалось делать. А тем временем радиоцентр ЦРУ во Франкфурте-на-Майне посылал «Пилигриму» все новые и новые телеграммы, напоминая агенту, что от него по-прежнему ожидают сигнала об изъятии тайника «Павлин», и запрашивая о его положении.

Весть о провале агента пришла в ранний осенний день 1986 года из Лэнгли.

Арест «Пилигрима», не успевшего развернуться в качестве эффективного «крота» в русской разведывательной службе, поверг московскую резидентуру в состояние, близкое к шоковому. Не в меньшей мере, чем советский отдел Оперативного Директората ЦРУ.

И не потому, наверное, что «Пилигрим» считался в Лэнгли самым выдающимся агентом в СССР. Были другие, которые удостаивались почетных титулов «агента № 1». Были иные дела и операции, оканчивавшиеся неудачей. На «Пилигрима» в Лэнгли и на улице Чайковского действительно возлагались немалые надежды. Им, к величайшему сожалению Вашингтона, не пришлось сбыться. Но главное все же было в другом — оставалась загадка, оставалась тайна разоблачения агента. И вот теперь над ней предстояло трудиться в Лэнгли. Шло время, а разгадки все не было…

А между тем в штаб-квартире Центрального разведывательного управления хотели знать, что же в действительности произошло. Ведь разведка не любит и не может действовать вслепую.

Нельзя доверять такое важнее дело капризной Фортуне!

Почему же провалился ценный и надежный агент? В Лэнгли рассчитывали извлечь пользу для анализа из отчетов московской резидентуры. Аналитики ЦРУ, эта «белая кость» разведки, недаром славятся своим умением разгадывать сложнейшие ребусы.

Московский резидент не удивлялся обилию телеграмм. Ему велели представить материалы о всех оперативных мероприятиях, проведенных резидентурой по делу «Пилигрима». Лэнгли настойчиво требовал от своих московских подчиненных высказать суждение о причинах провала ценного агента.

Третья телеграмма Советского отдела вызвала немалую обеспокоенность резидента ЦРУ.

Хонтауэру.

Пожалуйста, проверьте и срочно сообщите, все ли было сделано для того, чтобы обеспечить безопасный выход Бронсона к «Павлину». Может быть, русские применяют изощренную систему наблюдения, которую мы еще не знаем и резидентура пока не выявила. Известны ли, в частности, случаи использования самолетов или вертолетов? Наш источник сообщил, что в прошлом году Советский Союз закупил в Чехословакии несколько легкомоторных самолетов марки «Чесна». Они очень удобны, как показывает практика ФБР, для ведения наблюдения за объектами.

Вулрич.

Следующая телеграмма из Лэнгли удивила еще больше.

Хонтауэру.

Пожалуйста, срочно пришлите одежду и обувь Арнольда Бронсона, которые были на нем в день проведения операции по «Павлину». Надежно упакуйте их в целлофановые мешки, чтобы не допускать попадания в них воздуха. Не очищайте предметов одежды и обуви от грязи. Мы проверяем также предположение о том, что русские могли обнаружить тайниковый контейнер с помощью специально натренированных собак. Наши специалисты утверждают, что запах веществ, из которых изготовлен контейнер, может улавливаться собаками на очень большом расстоянии. Наш агент также утверждает, что у русских есть специальный препарат, который они наносят на одежду и обувь объекта, и это позволяет следить за ним, не вызывая подозрений.

Вулрич.

Эрику Хонтауэру, конечно, не хотелось бы быть гонцом, доставляющим дурные вести. В старину таких гонцов попросту предавали смерти. Научно-техническая революция решительно вторглась в способы передачи информации. Барабаны, зажженные костры, обученные голуби, специальные курьеры были вытеснены радиоволнами, телеграфом, телефоном и компьютерами. Отношение к тем, кто был носителем печальной информации, менялось в гораздо меньшей степени. Их, правда, не казнили, но хорошие вести всегда отличали от плохих. И очень жаловали тех, кто доставлял или озвучивал приятные известия.

Хонтауэр едва успевал отвечать на поток телеграмм из Лэнгли. Он недоумевал не меньше, чем его коллеги в Вашингтоне, но вины резидентуры не видел. Арнольд Бронсон, разведчик «глубокого прикрытия», умело и безупречно провел закладку тайника для «Пилигрима». Слежки за ним тогда не было, нет ее и сейчас.

Резидентуре неизвестно о наблюдении КГБ за разведчиками с помощью самолетов и вертолетов. Тем более что воздушное пространство над Москвой закрыто для полетов летательных аппаратов. Радиоконтроль резидентуры за обстановкой в эфире не обнаружил ничего подозрительного. Эрик Хонтауэр очень гордился техническими возможностями резидентуры. Ведь по существу контроль был двойным — действовал пост перехвата разговоров по радио русской контрразведки на верхнем этаже здания посольства, оборудованный сложнейшей аппаратурой слежения, а у самого Бронсона был специальный прибор для выявления работы наружного наблюдения, если бы оно велось во время выхода разведчика к «Павлину»! Гордость специалистов-инженеров технической службы Лэнгли, много раз выручавшей разведчиков московской резидентуры, когда им докучала слежка русской контрразведки.

Руководитель московской резидентуры считал, что наружного наблюдения за Арнольдом не было. Не появилось и никаких сообщений в русских средствах массовой информации, тоже падких, как и их западные коллеги, на сенсации. Русские не удержались бы и потребовали отъезда Бронсона из Москвы, получив информацию о его участии в деле «Пилигрима». Персона нон грата — вот непременная реакция на действия разведчика-дипломата, угрожающего их безопасности!

Резидентура немедленно вышлет необходимые для тщательного исследования предметы одежды и обувь Бронсона, но не может скрыть сомнения, что тайниковый контейнер мог быть обнаружен собаками при таких обстоятельствах, в каких проводилась операция.

Хонтауэр был удивлен одним и своего удивления от Вашингтона не скрывал: как русской контрразведке удалось так быстро раскрыть «Пилигрима». Если верить сообщениям из Лэнгли, его надежно законспирировали. Может быть, русским было что-то известно о нем еще в Таиланде? Какая-нибудь неосторожность в Бангкоке? Или им удалось каким-то образом склонить агента к признанию связи с американской разведкой? Да мало ли может быть причин провала агента, причин неудачи разведывательной операции!

«Провал «Пилигрима» — не первая и, к сожалению, не последняя неудача Центрального разведывательного управления в Советском Союзе… К несчастью, провалы разведывательных операций в Москве не такая уж редкость. Важно, чтобы в Лэнгли взвешивали победы и поражения, учитывали огромные сложности обстановки. Удач у московской резидентуры немало, и в Вашингтоне о них, конечно же, знают», — размышлял он.

Эрик Хонтауэр готов при всех обстоятельствах защищать свою московскую резидентуру. Как бы ни было трудно, работать разведке в Советском Союзе можно. Необходимо развивать и дальше агентурную сеть резидентуры, нужно проводить технические операции. Какой бы ни был риск, какие бы потери ни приходилось нести — эффект всегда перевесит затраты. Конечно, потеря «Пилигрима» — тяжелый удар по резидентуре, по ЦРУ в целом. Но ведь борьба с русскими на этом не заканчивается!

И все же загадка разоблачения русской контрразведкой «Пилигрима» серьезно беспокоила резидента ЦРУ. Так же, как и его шефов в Лэнгли. «Возможно, у русских есть свой «крот» в Вашингтоне и он одолел американского «крота» в Москве?» — эта невеселая и тревожная мысль не давала покоя Эрику Хонтауэру. После провала «Пилигрима» его не покидало отвратительное расположение духа. В нем кипела обида на несправедливость. Все-таки в Лэнгли не хотят понимать специфики работы в Москве. А кроме того, его захлестывала настоящая бойцовская злость. Он умел, как хороший боксер, держать удар. Умел ответить противнику, когда тот уже начинал торжествовать победу.

Его волновала не столько потеря «Пилигрима». В конце концов, один агент еще ничего не решает! Судьбы агентов не должны отвлекать внимания от главного. Каждый агент, увы, проживет столько, сколько ему отмерено. Лучше, конечно, чтобы срок его деятельности был не слишком коротким. Резидента ЦРУ, пожалуй, больше беспокоили разговоры об ошибках резидентуры, о его собственной недальновидности. И тогда возникает опасность для удачно складывающейся карьеры.

Эти свои соображения Эрик Хонтауэр, впрочем, держал при себе и, конечно же, не сообщал о них в Лэнгли. При всем расположении к нему руководства Советского отдела и самого директора. Ответы на телеграммы он заканчивал обычно на оптимистической ноте: он уверен, что в результате новых операций Центральное разведывательное управление добьется поставленной цели и американский «крот» появится в Ясеневе! Резидентура, со своей стороны, сделает все необходимое, чтобы неудачного исхода не было.

Как и его шефа — начальника Советского отдела, — Эрика Хонтауэра поглотила версия о «кроте» КГБ в Лэнгли, выдавшего русским «Пилигрима». Он уверовал в эту спасительную идею о советском «кроте», как исключительном виновнике всех неудач и провалов московской резидентуры, сыпавшихся на нее в последние годы как из рога изобилия. Да, виноват «крот», подобный тому, которого в Лэнгли с таким усердием пестовали, пытаясь внедрить в лагерь противника, и которого теперь ЦРУ проглядело у себя. Других объяснений просто не может быть. В Центральном разведывательном управлении не ошибаются.

Наверное, Эрик Хонтауэр так никогда и не узнал об истории с фотоаппаратом «Минокс», забытом Арнольдом Бронсоном в салоне своей автомашины. Ведь сам Бронсон промолчал, возможно, считая инцидент с «Миноксом» не стоящим внимания. Да, пропажу он быстро обнаружил, нашел фотоаппарат там, где его обронил, и ничего с «Миноксом» не произошло, пленка была цела.

Когда в самом начале будущего года подойдет к концу срок командировки Эрика Хонтауэра в Москву и резидент ЦРУ вернется в Вашингтон, он получит новое назначение. Его новая работа приведет Хонтауэра в контрразведывательное управление Лэнгли, но он не забудет о неудачах в Москве. На новой должности он с удвоенной энергией примется за поиски русского «крота», чуть было не погубившего его карьеру.

Но как бы то ни было, Эрику Хонтауэру придется пробыть в Москве еще три-четыре месяца, и он волею судьбы будет вовлечен в увлекательную оперативную комбинацию, связанную с агентом «Рекрутом» и призванную компенсировать потерю «Пилигрима». Кто хочет, тот добьется, кто ищет — тот найдет.

Долгожданный новый шанс

Идея появилась, когда в конце сентября 1986 года пришло очередное письмо «Рекрута». Расшифрованное в Советском отделе, оно вызвало радостное волнение его руководства. План использовать «Рекрута» в том деле, которое неожиданно сорвалось из-за разоблачения «Пилигрима», возник в светлой голове Питера Николса, которому первому довелось ознакомиться с поступившим из Москвы сообщением агента. «Везунчик» Николс! Он всегда привык играть по-крупному и срывал призы!

«Дорогие друзья! — писал «Рекрут» в письме, проделавшем многотысячемильный путь до своего адресата. — Получил вашу радиограмму о тайнике «Ряб» и взял посылку сразу, как вы посоветовали. Благодарю за новую копирку и письма, я ими воспользуюсь без задержки. Спасибо за вашу помощь. Деньги мне очень нужны. Теперь о других новостях. Через институт со мной связался работник учреждения, аналогичного вашему, и сделал мне предложение перейти к ним на работу. Их привлекает мой опыт. Меня же устраивает положение в институте, и я выразил сомнение, что могу быть полезен в новом качестве. Уговаривают, ссылаясь на лучшие материальные условия. Окончательный ответ ждут в течение месяца.

Рекрут».

Письмо «Рекрута» сразу же дало толчок идеям и конкретным планам. И уже на следующий день в Москву направилась радиограмма «Рекруту»:

«Дорогой друг!

Рады, что у вас все благополучно. В ближайшее время сообщим о новой посылке. Знаем, что помощь вам необходима. Просим вас только проявлять разумность в расходовании денег. Мы также советуем согласиться с предложением, которое вам сделано. Полагаем, что вы справитесь с новой работой и улучшите свое положение. Мы будем иметь возможность встречаться с вами чаще. Скоро устроим встречу в Москве. Ждем от вас подробных сообщений.

Ваши друзья».

Вулрич и Николс могли торжествовать. Удача всегда благосклонна к тем, кто ее настойчиво подзывает и терпеливо выжидает своего часа.

«Мы везде, мы стремимся знать все» — таков девиз Центрального разведывательного управления. И американцы действительно хотят охватить своим вниманием весь земной шар, все происходящие в мире процессы. И навязывать миру свои решения. Американской разведке многое удается. Так бывало не редко. На это в Лэнгли рассчитывают и сейчас. В то самое время, когда «Волк» Byлрич, «Везунчик» Питер и Эрик Хонтауэр, подгоняемые неистовым директором ЦРУ, заняты поиском «истины». Той самой, которую уже при входе в здание штаб-квартиры внушают всем, кто трудится в Лэнгли. Та «истина» дает свободу и все то, чего добивается разведка — силой и мощью своего напора, деньгами и разумным терпением, хитростью и коварством.

Теперь, когда прибыло письмо «Рекрута», появилась почва для грандиозных планов, возможность внедрения американского «крота» в русскую разведслужбу. В Советском отделе засверкала новая надежда. А надежда, как известно, всегда умирает последней.