Конец века

Глава 11

Не заснуть на лекции по организации здравоохранения мне помог как ни парадоксально пресловутый реферат по философии. Благодаря размещению на «камчатке» амфитеатра аудитории и удобным довоенным партам, мне удалось довольно шустро переписать набело почти сорок альбомных листов убористым почерком и даже украсить титул витиеватыми буквами названия. Ну что, теперь дело за малым: да поможет мне старик Кант!

Иваныч, сидевший рядом, был с головой погружён в «Одиссея…» и проблемы советского здравоохранения, а также его структура и иерархия от фельдшерского пункта до министерства волновали его не больше чем осенняя муха, сдуру залетевшая в лекционную аудиторию и барражировавшая по всему периметру, то и дело заставляя лектора морщиться от раздражения.

После запланированной работы оставалось ещё почти полчаса второй половины лекции, в которые я попытался настроится на запланированный на сегодня экстернат по иностранному языку, вернее, в десятый раз стал листать учебник по основам греко-латинской медицинской терминологии.

С каждым днём вся эта затея с экстернатом казалась мне всё более мелкой, даже в чём-то никчёмной. Ну к чему вся эта суета?

Не можешь ты, Луговой, чтобы не повыпендриваться, так есть много других способов заняться спортивным мазохизмом. Вот уже почти три недели Матрикул молчит и ни на йоту не чувствует Демиурга. Неужели я и Пашка ошиблись, доверившись расчётам Хранителей, поспешно сунувшись в эту миссию?

Эх… Одна радость, да ещё какая, — это ежедневное потрясающее ощущение молодого, здорового тела. Именно это по большей части не даёт окончательно скатиться в депрессию или вовсе пуститься во все тяжкие.

К примеру, плюнуть на всё и вернуться на железку, чтобы жёстко разобраться с Серым и его подручными. Устроить им экскурсию по травматологическим отделениям города!

Тьфу ты, пропасть! Какие только мысли не полезут в голову после отравления статистической информацией о советском здравоохранении. Эта лекция явно повышает во мне градус немотивированной агрессии.

Волевым усилием постарался отодвинуть тревожные мысли на задворки сознания. Особенности постоянно расширяющейся памяти аватара позволили не только вспомнить давно изученное и полузабытое, но и практически запоминать содержание учебника уже со второго прочтения. Буквально фотографически.

К концу лекции я проштудировал от нечего делать таблицы окончаний и полный алфавитный перечень крылатых латинских выражений с переводом, видимо, вставленный в учебник, дабы медикусы студиозусы не свихнулись от скуки и причастились мудрости древних философов.

Повторение лишь убедило в абсурдности самой идеи предэкзаменационной штудировки. Даже как-то немного стыдно стало. Другим-то приходится честно зубрить материал неделями!

Никак не могу привыкнуть к столь радикальному влиянию нейротрона не только на физические, но и психические способности аватара. Слишком уж всё быстро происходит. Нет, всё, конечно, неплохо, и я только «за». Ведь я и сам по натуре далеко не тормоз и даже не медленный газ. Но вот так перескакивать за полгода в три разные личности! Не говоря уже об эпохах. Это, пожалуй, ни с чем сравнить невозможно. Честно говоря, немного настораживает. Как бы крыша не поехала.

Уф, наконец-то! Я с облегчением выдохнул, едва прозвенел звонок, возвестивший окончание лекции. Друг Федька увязался проводить меня до корпуса, где располагалась кафедра, хотя вряд ли его решение было вызвано одним лишь желанием поддержать товарища. Думаю, важнее было то, что в том же корпусе располагалась наша студенческая столовая, и, учитывая начало октября, талоны на обеды, выдаваемые профкомом, наверняка не все ещё были использованы этим проглотом по назначению. А Иваныч всегда был живой иллюстрацией одного из девизов студента-медика: «Сочетай приятное с полезным!»

Кафедра встретила пустыми коридорами: пары уже закончились, а отработки у филологов почему-то были не особенно в чести. Все студенческие долги они старались взимать непосредственно на занятиях.

Услышав голоса, доносившиеся из кабинета заведующей, я направил свои стопы именно туда, так как не позаботился заранее выяснить, в какой из аудиторий будет проводиться экстернат. Глянув на часы, с удовлетворением отметил, что пришёл ровно за пять минут до назначенного времени.

В кабинете за столом заведующей сидела сама Стефания Генриховна и Сапфира Султановна, мило беседуя с…блин, вот этого я никак не ожидал. А именно встречи с настоящей институтской легендой.

Профессор Высоковский! Он-то что тут забыл? По идее я должен буду познакомиться с ним только на третьем курсе.

Вряд ли он сюда случайно забрёл. Все мои сомнения и вопросы развеял оживлённый возглас Шахерезады деканата лечебного факультета.

— О! А вот и наш вундеркинд, прошу любить и жаловать, Георгий Александрович. Этот тот самый молодой человек, о ком я вам рассказывала. Чего застыл, Луговой? Проходи, не стесняйся. Ждём тебя. Готов?

— Вполне, Сапфира Султановна. Доброго дня, Стефания Генриховна, Георгий Александрович, — я изобразил полупоклон и поискал глазами стул. Который нашёлся как раз у одного из противоположных концов стола, примыкавшего тому, за которым сидели члены комиссии.

— Отлично! — деловито кивнула завкафедрой, — там отпечатанные задания, газета с отмеченной статьёй на немецком, на втором листе задания по латинскому. Сколько тебе понадобится времени на подготовку?

На этот раз я не стал особенно выпендриваться, но и тянуть резину не хотелось:

— Минут двадцать.

— Может, подольше подумаете, молодой человек? — вскинул брови Высоковский, проведя ладонью по своему высокому лбу и пригладив седые жёсткие волосы, зачёсанные назад, — а мы пока чайком побалуемся, Стефания Генриховна. Уж простите покорно, пообедать не успел, а жена мне целую груду бутербродов с докторской колбасой собрала. Мне одному их не осилить, — профессор хитро прищурился, незаметно подмигнув мне.

Это что же получается, он считает, что мне нужно больше времени или, того хуже, намекает, чтобы я воспользовался вспомогательными материалами, а он пока отвлечёт преподавателей? Вот же партизан!

А на самом деле, как мне помниться, Высоковский слыл классным мужиком и очень неординарным преподавателем. Учился на физмате, ушёл добровольцем на фронт, воевал героически, имел серьёзные награды. После войны пошёл в медицинский, двигал советскую науку, поговаривали, будто знает языки. И не один…

Стоп! Может, Генриховна и позвала его для экзаменационного протокола? Ну и как знающего язык, опять же. Блин, чего я гадаю? Вперёд, Гавр!

Пока члены комиссии разливали чай и раскладывали бутерброды, тихо переговариваясь, я пробежал глазами задание. Тэ-экс… Что тут у нас? Похоже, без сюрпризов. Статья из газеты на немецком. Текст из 15 предложений. Перевод, пересказ. Ну это даже не смешно. «Московские новости» с отмеченной статьёй были пришпилены к листку скрепкой. А что с греко-латинским?

Четыре задания. Полсотни терминов: перевод на русский и наоборот. Ясно. Склонение десятка терминов. Ну и тут плавали, знаем. Ещё зачем-то перевод двадцати терминов отдельно. А-а-а, ясно. Редко встречающиеся. Можно справиться и за десять минут, но нельзя показывать пренебрежительно-лёгкое отношение к выполнению задания. Своя политика. Следует проявить уважение. Старательно морщу лоб, медленно выводя в листках ответы, даже кончик языка от усердия высунул.

Периодически ловлю на себе короткие взгляды преподавателей, а в остальном они заняты тихой беседой.

Уже по третьему кругу проверяя написанное, я услышал:

— Ну что, Луговой, перед смертью не надышитесь? — Сапфира Султановна сняла очки, слегка прищурившись в мою сторону.

— Я готов.

Начали с терминологии. Завкафедрой и замдекана слушали ответы внимательно, но совершенно бесстрастно. Высоковский старательно делал вид, что рассматривает трещины в штукатурке на стенах кабинета.

На всё про всё с греко-латинским ушло не более четверти часа. Экзаменаторши дружно кивнули и что-то старательно записали в протокол. По молчаливому согласию я перешёл к немецкому, начав со статьи в газете.

Здесь уже оживился и профессор. К тому моменту, как я стал пересказывать последний текст и отвечать на вопросы Стефании Генриховны он, словно гончая, почуявшая добычу, стал ёрзать на стуле от нетерпения.

— Я думаю, здесь всё ясно, товарищи, — завкафедрой выслушала мой ответ на финальный вопрос и посмотрела на других членов комиссии, — будем закругляться или есть ещё вопросы? — она заметила умоляющий взгляд Георгия Александровича.

— Фрау Шварц, вы позволите немного побеседовать с герром Луговым? — величаво поведя плечами, профессор обратился к завкафедрой на неплохом немецком, заметно смягчая речь на звонких согласных.

— Прошу вас, герр Высоковский, — Стефания Генриховна откинулась на спинку стула с загадочной улыбкой.

Похоже, настоящий экзамен начнётся у меня только сейчас. А всё, что было до этого, всего лишь небольшая прелюдия. Я слегка напрягся, хотя прекрасно видел, что завкафедрой уже выставила оценки в экзаменационную ведомость.

— Ну что, Гаврила, поговорим? — профессор посмотрел на меня с обезоруживающей улыбкой.

— Отчего же и не поговорить, — вернул я ему не менее доброжелательный взгляд.

Разговор, естественно, шёл по-немецки. Генриховна, поправив очки, сделала вид, что всецело погружена в заполнение бумаг. Шахерезада уткнулась в какой-то учебник.

— Ты, наверное, гадаешь, Луговой, что понадобилось профессору кафедры гигиены на экзамене по иностранному языку?

— Не скрою, любопытно, Георгий Александрович. Но я ведь всей организационной кухни деканата не знаю. Может, так положено? Вы же наверняка присутствуете на сдаче экзаменов по кандидатскому минимуму? Значит, и в случае с экстернатом такая формальность предусмотрена.

— Хм, в логике тебе не откажешь, Луговой. Откуда о кандидатском минимуме знаешь, второкурсник? Неужто уже и на кандидатскую нацелился?

— Так слухами земля полнится, Георгий Александрович. Институт наш, что большая деревня. Теперь вот и сам убедился: немецкий у вас хорош. А что до кандидатской, плох тот рядовой, кто не хочет стать генералом.

— Да и ты, Гаврила, с языком явно на «ты». Если не секрет, откуда такие познания?

— Да какой там секрет? Это я после армии пристрастился. К соседу каждое лето из ГДР друзья приезжают. Целая семья. Очень общительные. Как-то так вышло, что у меня появилось желание, а у одной из них время, терпение и необходимые навыки. Им, кстати, понадобился гид по достопримечательностям Северного Кавказа. Вот я и вызвался, так сказать, в обмен на занятия языком. К тому же всё лето сидеть дома скучновато.

Версия, конечно, была сплошь шита белыми нитками, но указанные гости у нашего соседа — ветерана войны — в наличии имелись. И даже из ГДР. Как и их вояжи каждое лето для отдыха на Кавказских Минеральных Водах. Чем не довод? Профессор явно пытался меня зачем-то разговорить, ну а я и рад приврать. Дело-то нехитрое. Опять же, не знаешь, когда и зачем эта версия в будущем может пригодиться. Любая легенда лишь тогда чего-нибудь стоит, когда в ней правда с ложью переплетены настолько, что сам автор начинает в неё свято верить.

— Вот это да! Повезло же тебе, Луговой! — как я не прислушивался, но в возгласе профессора не услышал и грана издёвки. Высоковский отхлебнул уже порядком остывший чай, — можно поинтересоваться у тебя, зачем ты всё это затеял?

— Что «всё»? — я сделал вид, что не совсем понял вопрос.

— Экстернат, — терпеливо разъяснил профессор, красноречиво постучав указательным пальцем по экзаменационной ведомости, — я видел все твои заявления от деканата у ректора. Ты единственный второкурсник не только лечебного факультета, но и всего института, кто в этом семестре подал на экстернат. Да ещё и сразу по четырём предметам! Парень ты, как я вижу, сообразительный. Своего не упустишь. Что, решил наукой в свободные часы заняться? Или… — глаза профессора лукаво блеснули, — жениться надумал?

О, как! Уж не поохотиться ли за моей головой пришёл сюда Георгий Александрович? А что? Кафедра знаковая. Сам ректор у него в доцентах ходит. А тут студент со знанием языка, спортсмен и прочая, прочая. Ветеран-хедхантер? Почему бы и нет?

Я мысленно выдохнул. Не люблю непоняток. Надо будет как-то намекнуть профу, что ли, что не очень мне это нужно. Да обидеть не хочется. Мужик он правильный. Мамонт советской медицинской науки, можно сказать. Таких скоро в нашем институте почти не останется. И если без лишнего пафоса, именно на плечах таких, как он, страна после войны вывезла и советскую науку, и промышленность. И нас, недорослей, уму-разуму подучила. Ну да чего уж там! Я постарался изобразить нейтральную улыбку.

— Нет, Георгий Александрович, куда мне сейчас жениться? С голой жопой… — разговор шёл на немецком, и я позволил себе эту фривольность, напрочь позабыв, что рядом сидит Генриховна. Но та и ухом не повела, правда, от моих слов они у неё приобрели интенсивный малиновый оттенок.

Профессор не подвёл, хохотнув в кулак. Глаза его лукаво блеснули.

— Эх, парень, не зарекайся! Найдётся красавица — только в ЗАГСе и очухаешься, да поздно будет! К тому же не забывай: светлая голова и талант — кому капитал, а для кого и наживка.

— Может быть, может быть…вам виднее. А если серьёзно, хочется и впрямь побольше свободного времени иметь. Сами знаете, с каждым днём жить становится всё «веселее». Скоро на стипендию не то что прокормиться невозможно будет, а даже на дорогу домой не хватит. Никакие талоны не спасут. Нужно искать возможность заработать. На это нужно как минимум время. Где уж тут о науке думать?

Лицо профессора помрачнело.

— О науке подумать никогда не поздно, юноша. А подрабатывать и лаборантом на кафедре можно. Как вариант. Хотя зарплата там…гхм…вы правы. Вот вам, сколько лет? — его взгляд пробежал по ведомости, — 23? Вот! — он назидательно поднял указательный палец, — я вашем возрасте уже демобилизовался, как раз после войны поступив в медицинский. И подработку сразу нашёл. А жизнь, скажу я вам, была не в пример тяжелее нынешней. Не люблю набивать оскомину рассказами про голод, нехватку одежды, обуви и прочее. Наверняка вам ваши родители и дедушка с бабушкой много рассказывали. Да и вы не маленький мальчик. И ведь о науке думали! Находили время и силы, Гаврила! Чего ж так мрачно-то мыслите?

Пламенная речь профессора меня неожиданно задела. Стало отчего-то обидно за наше время, несмотря на справедливость и правильность сказанных слов. Набежало-нахлынуло. Вспомнилось, как приходилось «тащить» учёбу в девяностые, как еле сводила концы с концами молодая семья, восьмиметровая комнатка в общаге и новоиспечённый молодой доктор, никому не нужный в итоге. И я не сдержался.

— Всё так, Георгий Александрович, всё так. Да только не совсем. Вы разрешите говорить откровенно?

— Всенепременно! — ещё больше разошёлся Высоковский, откинувшись на спинку стула. Преподавательницы обменялись настороженными взглядами. Экзамен, похоже, начал выходить за привычные рамки. Но возражать профессору Генриховна, безусловно, понимавшая, в какую сторону разворачивается дискуссия, не сочла нужным.

— Отец, пока был жив, и мама всё больше рассказывали о непростом послевоенном времени. А вот деда я своего, к сожалению, не застал. Умер он в немецком плену. А до этого числился без вести пропавшим. Узнали совсем недавно, благодаря веяниям перестройки и гласности. Да ещё особой дружбе последнего Президента СССР с объединённой Германией. Бабушка так и не дожила.

— «Последнего»? Это ты к чему клонишь, Луговой? — взгляд Высоковского посуровел.

— К тому, Георгий Александрович, что вы и ваши однополчане пришли с той тяжёлой для страны войны победителями одной из мощнейших армий мира двадцатого века, победителями не только по факту, но также по определению и признанию. Вы стали поколением победителей. И продолжали идти, добиваясь по жизни самых разных целей, уверенные в себе, в своей правоте и силе. Вас питала Победа! За страну, за народ, за родных и близких…простите за высокопарный слог, разволновался чего-то, Георгий Александрович. И ведь продолжили восстанавливать и укреплять великую страну! Империю социализма, союз народов, можно называть по-разному. Суть от этого не меняется. Враги её боялись, соратники уважали. Так?

— Так! — слегка пристукнул ладонью по столешнице профессор.

— Именно об этом я и буду рассказывать своим детям и внукам: о вас, своём деде, родителях. А вот о себе скажу: «Мы, я…эту страну проср…проморгали, если не сказать хуже!»

— Неправда! Нельзя сдаваться! Всё ещё можно… — попытался возразить Высоковский.

— Правда, — возразил я, спокойно глядя ему в глаза, — посмотрите вокруг, дорогой мой Георгий Александрович, — империя расползается, как гнилая тряпка. В стране не сегодня, завтра начнут заправлять иностранные эмиссары, да нувориши, распродающие и разворовывающие всё, что видят, все богатства, созданные победителями. Вот вы говорите, стали студентом, сразу нашли работу. Давно интересовались, как с этим вопросом обстоят дела? Чтобы устроиться на работу, особенно на профильную, нужны знакомства, родственные связи, мзда, наконец! Я не говорю уж о поступлении в вуз. Да, можете возразить, некоторым удаётся путём неоднократных попыток, упрямства, жалких остатков тех льгот, что определены советским государством, всё-таки поступить. Но их всё меньше и меньше, будем справедливы.

— Не всё так однозначно, Гаврила! Наш народ… — задохнулся от волнения уже сам профессор.

— Верно, Георгий Александрович, верно. Народ, конечно, противореча Пушкину, не станет безмолвствовать. Но большинство потрендит, потрендит, да и пойдёт к себе в крайнюю хату пережидать лихо в обнимку с «авосем» да «небосем». Конечно, будут и забастовки, и стачки, и митинги. Да они уже идут! Кстати, всё это разыгрывается без всякой мировой войны, заметьте, профессор. Мы уже поколение проигравших мировому империализму, потому что ближайшие десятилетия вынуждены будем не столько строить и созидать, сколько выживать и отступать шаг за шагом перед тяжёлыми испытаниями. Нет у нас уже «союза нерушимого республик свободных». Слышали? Две недели назад почил в бозе ВЛКСМ, не сегодня, завтра туда же отправится и КПСС. Всего лишь за год республики СССР разбежались как тараканы из-под веника. Тлеют и разгораются десятки военных конфликтов не только на границах! Не удивлюсь, если заполыхает и внутри страны… Согласитесь, Георгий Александрович, в такой ситуации нужно быть по-настоящему упёртым фанатиком науки или даже схимником по натуре своей, чтобы в подобных условиях вместо заботы о благополучии близких, своём материальном положении и будущем уделять время чему-то ещё. Поверьте, я был бы счастливейшим из студентов, окажи вы мне эту честь десять, да даже пять лет назад. Но сейчас на исходе 1991-й. Дай Бог, многим из моих сверстников хотя бы в институте остаться и не бросить профессию после окончания ВУЗа. Да, да! Нам, поколению проигравших, имеющих великое прошлое, мятежное настоящее и тревожное будущее, придётся учиться жить по-другому! — я, конечно, немного слукавил, но уж слишком задели меня слова профессора.

Не мог же я, в конце концов, сказать Высоковскому, что не всё так мрачно и непоправимо, что через десять лет кастрированное и перекроенное, высшее медицинское и не только, образование начнёт штамповать совсем других молодых специалистов, что не все из них будут потерянными для врачебной стези, вот только будет их всё меньше и меньше интересовать здоровье больного, а всё больше собственная мошна. А пациентов всё чаще станут называть клиентами. Грань тонка… Нет, ничего этого я ему, конечно, не скажу. Ну эту тему на хрен! Ещё удар старика хватит. Достаточно и того, что уже наговорил. Вон, лицо профа налилось дурной краснотой.

За экзаменационным столом повисло неловкое молчание.

— Мне жаль вас, Луговой… — Высоковский весь как-то обмяк, снова откинувшись на спинку стула, — если вы сейчас так рассуждаете, то что будет в будущем?

— Всё будет хорошо, Георгий Александрович! — перешёл я на русский язык, — будет время и для науки, и для жизни со всеми радостями и печалями. И пусть мы поколение проигравших, это не значит, что дети и внуки наши будут такими. Уж мы постараемся, не переживайте. Известно же, на Руси всегда говорили: «За битого двух небитых дают, да и то не берут!»

— Ладно, Луговой, — также по-русски продолжил Высоковский, — не со всеми твоими словами я согласен. Время покажет, как говорится. Но и отступить окончательно не могу. Всё же, если заинтересует серьёзное дело, милости прошу. Всегда буду рад видеть у себя студента с головой на плечах.

— Спасибо! — от души поблагодарил я.

Вот же, характер! Силища! Я же видел, за многое из сказанного мной проф был готов задушить собственными руками. Но против очевидных фактов не попёр. Достаточно выглянуть на улицу.

— Луговой, распишись! — остановила меня, уже было рванувшего к выходу, Амирова. Едва я наклонился над столом, как она прошипела мне прямо в ухо: «Ты что наговорил профессору, наглец?»

— Всё в рамках, Сапфира Султановна! Честное комсомольское. Всего лишь научный социологический спор. И только, — для убедительности я пожал плечами и состроил удивлённую мину.

— Да? — недоверчиво переспросила Шахерезада деканата лечебного факультета, скосив взгляд на сидевшую рядом заведующую кафедрой.

— Сапфирочка, всё нормально. Ну, поспорили мужчины? Эка невидаль? Ничего страшного, иди Гаврюша, иди дорогой. Эстернат тебе зачли. Приказ завтра ректор подпишет, и на этом всё.

— Благодарю. Очень признателен за заботу и понимание, — на полном серьёзе поблагодарил я Стефанию Генриховну, на самом деле за то, что не стала делать из мухи слона.

На улице было ещё светло, и ноги сами понесли меня к африканцу, так вовремя сосватавшему мне нового работодателя. Тем более что и общежитие находилось всего-то в паре шагов.

После экзамена оставался неприятный осадок. И чего я так вызверился на профессора? Он же вполне искренне, как и многие вокруг, охреневает от творящейся ереси. Тут некстати вспомнилось, что он, ещё довольно крепкий старик, уйдёт из жизни тихо и незаметно то ли в 94-м, то ли в 95-м году. Не выдержит, видимо, душа развала не только союза, но и дела всей жизни. На душе ещё больше заскребли кошки. Мда-а-а… а сколько их таких историй ещё будет? И не сочтёшь.

Да ещё я тут со своим пафосным выпендрёжем послезнания! Но ведь не железный же, в конце концов? Ай, ладно, проехали! Будем объективны: нет у меня полной уверенности в идентичности этой временной линии с основной. Нет, вот хоть режь!

Сдаётся мне, впереди будет ещё немало поводов огорчить по поводу и без оного обитателей этой реальности. И не только по социально-политическим мотивам. Такова уж неприглядная часть доли вынужденного попаданца. И чем больше я буду вмешиваться, тем больше будет пострадавших. Кушайте, господин Луговой, заваренную кашку, не обляпайтесь!

Орлинду оказался на месте и встретил меня неожиданно жаркими объятиями, похлопывая по плечам и спине своими крепкими ладонями.

— Хай, виджана! Молодец, что зашёл. Садись. Кушать хочешь?

— Да я бы от твоего кофе не отказался, амиго.