Конец века

Глава 4

— … восемьдесят! — я сбросил очередную пару мешков.

Ну вот. Теперь можно попить и оправится. Я спрыгнул со сходней на перрон. Где-то вдалеке на путях пыхтел тепловоз.

— Тока приснул, чё будить-то?! — недовольный Степаныч выполз на перрон, почёсывая белеющий из-под ватника внушительный живот.

— Так всё уже, Степаныч. Ты ж не сказал, сколько грузить. Я прикинул на твой газон четыре тонны — восемьдесят мешков. Или больше надо?

— Чего? — вытаращился на меня водитель и глянул на свои часы на широком кожаном ремешке, охватывающем левое запястье, — ну, пионер, ежели пошутковать решил, рандатой прибью! — Степаныч чуть ли не взлетел на сходни и исчез в кузове.

Через минуту он уже снова стоял рядом.

— П@здец, пионер! Ну ты Геракл! А так и не скажешь. Закинь ещё десяток. И кури пока. А я отъеду, попрошу Зелимханыча тебе ещё машину надыбать. Ты как, ещё сдюжишь? — он прищурил левый глаз, будто прицеливаясь.

— Да нормально, вагон разгружу, — пожал я плечами, — я думал за ночь всё закончить. А тут получается, всё от наличия грузовиков зависит.

— Чего? Ты один хочешь шисят тонн скинуть? С дуба рухнул? Да ты после пары машин ляжешь и в свой институт не доползёшь! Забюлетенишь, пацан! Окстись, пионер.

— То моё дело, Степаныч. Организовать-то сможешь?

— Э… — замялся от моего предложения Степаныч, — совсем ты парень от жадности крышей поехал. Ну, коль так. Пеняй на себя. Давай я вторым рейсом мотнусь и к сменщику своему заеду. Тройной наряд за ночь — кто ж откажется. Только надо бы и нас уважить, пацан.

— Чё стоит, Степаныч? — я понял, что водитель набивает себе и другому рулиле цену.

— По десяточке на нос со своего заработка.

— Хм, это по пол-литра каждому, что ли? — уточнил я.

— Хошь и так считай. Нам так на так от Зелимханыча хорошо обломится за тройную норму. Но и тебя он не обидит, коль ты ему весь вагон за ночь разгрузишь. Это ж не меньше пяти косых. Ежели на бригаду из четырёх человек — и то хорошие деньги. А так — всё тебе одному. Смекаешь, пионер?

Я несколько оторопел от порядка сумм, озвученных водилой. Это же три моих стипендии с гаком! Хотя понятно: работа тяжёлая. Они же обычные люди, не анавры.

— Ладно, Степаныч, если выгорит, как ты говоришь, и у меня всё получится, то с меня тебе и напарнику на литр накину. Только мне бы, чтоб без простоев. Экспедитор ваш — мужик суровый. Не хочу перед ним пустобрёхом выглядеть. Я ж не на одну ночь наняться хочу.

— Другое дело, пацан! Ты погодь здесь, а я Андрюху к тебе через полчаса пришлю. У него ЗИЛ-130 с фургоном. Почти шесть тонн берёт. Быстрее обернёмся! Всё я поехал, отдыхай.

Вот же жук. Я прикинул в уме сколько мешков соли в моём вагоне. Загружен он был явно не под завязку, а всего лишь на три четверти. Я уже выгрузил 90 мешков. Грубо получается, что в этом вагоне примерно 1200–1300 мешков соли. Так… Это ещё 10–11 ЗИЛов или 14 газонов? Какая же это тройная норма? Что-то я совсем запутался. Похоже, что ночи мне с этими двумя машинами для разгрузки не хватит. Ну да ладно. Ничего нет глупее, чем делить шкуру неубитого медведя. Моё дело: бери больше, кидай дальше, пока летит — отдыхай.

Через полчаса действительно, как и было договорено, приехал второй водитель. Молодой улыбчивый парень, назвавшийся Андрюхой. Этот, в отличие от Степаныча, и сходни установить половчее помог, и в машине меня дожидался, пока я грузил.

В итоге мой пессимистический расчёт не оправдался. Зря я сомневался насчёт нехватки времени. Степаныч организовал дальнейшую работу так, что я почти не простаивал. К трём ночи появился и третий грузовик. Тоже ЗИЛ-130. Я, уже не скрываясь, таскал по два мешка, привычно укладывая их штабелями в кузов. С количеством в вагоне я тоже слегка переборщил. 1100 мешков. Подмокшие, как и было сговорено с Зелимхановичем, загрузил уже последней партией. Вот на ней уже чувствовал, что называется, каждую мышцу, да ещё жрать захотелось так, будто неделю не ел. Благо воды выдул за всё время работы не меньше ведра, даром что всё потом и выходило.

Несмотря на морось и периодически усиливающийся дождь, тело всё равно покрылось липкой просоленной плёнкой. Рваные брюки благодаря потовым и солевым разводам приобрели причудливую камуфляжную расцветку.

Затащив последнюю пару мешков, я решил немного полежать прямо здесь, на дощатом полу вагона. Неожиданно всплыли ещё яркие воспоминания о лагерном эшелоне. Я лежал, тупо уставившись в щелястый потолок, с которого медленно капала скапливающаяся дождевая вода, и поэтому пропустил момент, когда меня окликнул экспедитор.

— Удивляешь, Гяур, — тем не менее голос Зелимхановича не выдавал и нотки волнения. В руках гробовщик держал небольшую стопку бланков. На отвороте верхнего типографским шрифтом значилось «Накладная».

Я встал, зачем-то отряхивая безвозвратно испорченные штаны.

— Я же обещал, — пожал я плечами, — ну что, всё на сегодня? Пойду-ка, ополоснусь и переоденусь с вашего разрешения.

— Иди, иди Гяур. Потом не забудь, зайди в контору за расчётом, — Ахмат Зелимханович отошёл от дверей вагона, его шаги заглушил шелест дождя.

Кое-как приведя себя в относительный порядок, натянул на ещё влажное от воды тело джинсы и рубашку, отложив в памяти необходимость в следующий раз обязательно взять с собой мыло и полотенце. Мало ли что грузить придётся.

В своей конторе гробовщик что-то записывал в большую амбарную книгу. Завидев меня, кавказец отложил писанину и полез в стол.

— Вот, получи и распишись в ведомости. Пятьсот двадцать восемь рублей. Копейка в копейку, — я невольно раскрыл рот, — бери, бери, заработал, Гяур. Настоящий джигит! А с первого взгляда и не скажешь. Вот на этом листке напиши пока фамилию, имя, отчество, место прописки, дату и год рождения. В следующий раз принесёшь паспорт.

После подписи я взял деньги и всё ещё не решался сунуть их в карман. Потом, почти не раздумывая, отсчитал сотню и положил её на стол рядом с книгой, в которой вёл записи гробовщик.

— Спасибо вам, Ахмат Зелимханович, за доверие и уважение.

Кавказец пристально глянул мне в лицо. Взгляда я не отвёл, лишь немного отступил со стола. Гробовщик кивнул, смахнув купюры в выдвижной ящик.

— Правильно, Гяур. Уважение главное. Вот тебе номер моего рабочего телефона. Звони мне каждый день, утром и вечером, справляйся о работе. Понадобишься, приглашу.

— А как же второй вагон?

— Пару дней подождёт. Мы его пока брезентом накрыли. У меня машин на всё не хватит. На базе тоже свободных нет. Осень! Овощи привезли, и ликёроводка на подходе. Короче, скоропортящееся, а с бутылками глаз да глаз нужен. Превысим бой — мне же и отвечать. Но ты всё равно звони, Гяур. Таком крепкому джигиту работа всегда найдётся.

— Спасибо ещё раз, Ахмат Зелимханович!

— Голодный? — остановил меня гробовщик.

— Есть такое, — не стал я кокетничать.

Кавказец встал, подошёл к стоявшему в углу конторы старому платяному шкафу великанских размеров. Скрипнула створка.

— Сумку свою давай, джигит, — я молча расстегнул и подал ему свою спортивку. Зелимханович завозился, послышался глухой металлический перестук, — я в твоём возрасте всё время кушать хотел. Кушать и женщину! Днём и ночью! Держи, Гяур, тут консервы. Будешь честно работать — никогда не останешься голодным. Мужчина должен хорошо есть. А ты хорошо работал. Да! Всё. Иди уже, — Зелимханович махнул рукой и вернулся за стол, а я, прижав потяжелевшую сумку к груди, вышел за дверь.

Рассчитываясь со Степанычем и Андреем, которые устало курили у начала пассажирского перрона, щурясь от табачного дыма и поглядывая на начавшее светлеть пасмурное небо, напросился водителю газона в попутчики.

— Бывай, Геракл, — кашлянул-хохотнул Степаныч, высаживая у меня на перекрёстке в двух кварталах от общаги, — Совет хошь? Следующим разом с тебя простава грузчикам. Ежели хочешь работать без проблем, прихвати кое-чего и для бригадиров. Да не шикуй особо, дорого внимание. Усёк?

— Спасибо, Степаныч. Усёк, как не усечь. Бывай, спасибо, что подвёз.

Уточнив у водителей время (было уже четверть восьмого) поспешил в общагу. На троллейбусе я бы точно к началу занятий опоздал. А тут такая оказия. Маршруток же ещё и в природе не существует. А тратить свой первый заработок на такси — примета плохая. Станешь деньги транжирить — они на тебя обидятся и уйдут.

Блин, ещё бы на клык успеть что-нибудь закинуть из кровно заработанного. А то желудок уже сам себя переваривать начал.

Моё утреннее явление в комнате никого не удивило: чем хороша общага — по большому счёту, всем плевать где ты шлялся всю ночь. Разве что бросят мимоходом какую-нибудь избитую пошлую шутку, типа «гандонов хватило?» или «неспящему в СССР, чтобы Кремль стоял!»

Я выгрузил в старый холодильник «ЗИЛ» почти все банки, которыми снабдил меня Зелимханович. Вышло немало: тут тебе и сайра в масле, и сгущёнка и целых четыре банки свиной тушёнки! Настоящее богатство по нынешним временам.

По-быстрому вскрыл одну и, заглатывая пищу, словно удав, расправился за пару минут с тушняком под слегка зачерствевшую горбушку серого хлеба. Запив всю эту прелесть тепловатой водой из чайника, почувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Чай заваривать было некогда. Тем более, тот, что был у нас, турецкий в жёлтой килограммовой пачке требовалось минут десять чуть ли не кипятить, чтобы заварился. «Пьём за дружбу и любовь в дружеских беседах!» — вспомнился мне его дурацкий рекламный слоган.

— Ого, Гавр, да ты со славной добычей! — заглянул мне через плечо, вернувшийся из умывальника свежевыбритый и пахнущий одеколоном Мурат, — откуда дровишки?

— На железку грузчиком устроился.

— Фига се! Да ты гонишь! — Мурат немедленно зацепился, — там же место в бригаде не меньше куска стоит!

— Мне родственник помог, словечко замолвил и денег занял. В течение месяца частями отдам. Всё равно испытательный срок. Ставят на самую тяжёлую работу, — я решил воспользоваться присутствием всех своих соседей и выдал заранее подготовленную версию. Родственная протекция на Кавказе, как, впрочем, и во всей России, дело обычное. Лишних вопросов вызвать не должна. Ну не объяснять же мне каждому в отдельности? Но я не учёл неуёмную натуру Мурата.

— Не свисти, Гавр. Какой такой родственник? Там всем нохчи заправляют. Или ты веру сменил?

— Не зуди, Мурик. Мой дядя в своё время работал с Ахматом Зелимхановичем, экспедитором на железке. Вот и договорился, — решил я добавить достоверности и попал в десятку. Лицо Мурата слегка вытянулось от досады, и он стал похож на монгольского идола. Зависть — это тяжкий грех. По себе знаю.

— Э… — туркмен не знал, что ответить, но желание зарубиться по инерции не отпускало.

— Ты, Мурик, мне лучше ответь, это твои кореша тут вчера вечером нам всю комнату шмалью прокоптили?

— Чего-о-о? Поосторожнее на поворотах, Гавр! Тебе оно надо?! — мгновенно переключившись, закусил удила Мурат.

— Ой, надо, дружище, надо. Мне до твоих приятелей дела нет. Но и самому под статью подставляться не хочется. Да и здоровье дорого. Комната у нас общая. Хочешь дурь курить или друзьям комнатку для этого предоставлять, спроси разрешения у меня и остальных. Мы люди с пониманием, — я подмигнул внимательно слушающим наш диалог соседям, — пойдём часик-другой погуляем. Я ведь правду говорю, Сань, Ром? — обратился я к собиравшимся на занятия студентам.

Те от неожиданности и щекотливости обсуждаемой темы замешкались с ответом. Оно и понятно. Молча выражать недовольство или возмущаться за глаза все мастаки. А вот предъявить в глаза… Благодаря опыту прожитых реальностей, сейчас у меня это получалось легко и непринуждённо. Что не скажешь о реальном студенческом прошлом.

Эх, прав был Михаил Афанасьевич, вложив бессмертные в слова в уста Иешуа Га-Ноцри: «Трусость, несомненно, один из самых страшных пороков…»

— Да ты…Гавр, совсем страх потерял? Ты куда лезешь? — видя отсутствие явной поддержки от остальных, стал бычить туркмен.

— Стопэ, Мурик! — я поднял руки ладонями от себя, — против тебя у меня претензий нет. Просто хочу довести информацию: если повторится подобная хрень, огребёшь и ты и те, кто в моём присутствии здесь запалит хоть один косяк.

— И чё ты сделаешь, отличник? Заболтаешь до смерти? — ухмыльнулся Мурат, расправив плечи, которые, к слову, были в полтора раза шире моих, да и сам туркмен вымахал под сто девяносто сантиметров.

Я заметил улыбки на лицах заинтересованно прислушивающихся к перепалке соседей. Все парни в комнате были старше меня на год-два. Призванные по андроповскому указу прямо после первого курса мединститута, они отслужили по году-полтора и были демобилизованы уже по афганско-горбачёвским регламентам. Ребятки почему-то считали этот факт своим преимуществом по отношению ко мне, оттрубившему по призыву свои два года от звонка до звонка. Что ж, я в этом их никогда не разубеждал. Не было необходимости. Раньше не было.

Но сейчас мы коснулись принципиального вопроса. Неважно, сколько мне ещё здесь жить, превращать комнату, где я сплю, ем и учусь, в притон торчков не позволительно никому. Мурик сам мужик вроде правильный, но с закидонами, к тому же слегка развращённый участием в некоторых сомнительных делишках. Там было всего понемногу: контрабанда чёрной икры из Астрахани, фарца по мелочи, а тут ещё, похоже, и травка нарисовалась. Рядом с таким, как правило, огребают непричастные. А терпилу из себя делать я уж и подавно не позволю.

Все мы, конечно, не ангелы, понимаю, но слов, похоже, такому как Мурик, будет маловато. Тут мой взгляд очень кстати упал на книжные полки над обеденным столом. Мы вечно складывали туда помимо необходимого ещё и всякое барахло, что потом неделями валялось и в конечном счёте выбрасывалось на помойку. На самой нижней полке как раз виднелся старый и слегка погнутый на концах стоматологический инструмент. То ли зонд, то ли лопатка. Не помню, как уж он правильно назывался, но то, что эта штука сделана из прочнейшей хирургической стали и в основной своей части толщиной вполовину мизинца было заметно и невооружённым глазом.

— Позволь-ка, — я слегка отодвинул всё ещё ухмыляющегося Мурата в сторону и взял с полки инструмент, повернулся к туркмену и, глядя ему в глаза, начал медленно накручивать инструмент на указательный палец, как простую проволоку, сопровождая свои действия словами: «Мурик, я не шучу, увижу дурь в комнате ещё раз, сломаю всем участникам по паре трубчатых костей. Сломаю аккуратно, чтобы реабилитационного периода наверняка хватило для прояснения в мозгу».

Подобный фокус я помнится уже проделывал с шомполом на глазах штабс-капитана Крона во время моей вербовки в Саратове. Блин, как же давно это было!

— Гавр, ну ты, бл@, даёшь… — Мурат не мог отвести застывшего взгляда от появляющейся на его глазах стальной спиральки. Ухмылка постепенно сползала с его лица.

— Я рад, что мы пришли к взаимопониманию, Мурик. На, — я протянул ему скрученный инструмент, — на память. Как забудешь о моём обещании, посмотри на эту загогулину. А теперь извини, больше не могу с тобой говорить, пора на пару.

Я залез под кровать, выдвинул старый чемодан, где у меня хранилось чистое бельё, зимние ботинки и парадная армейская форма, которую я зачем-то привёз с собой, надолго позабыв о её существовании. А ещё там всегда лежала парочка накрахмаленных белых халатов, без которых, да ещё и без сменной обуви соваться на занятия было делом безнадёжным. Остальное пространство занимали два ящика с домашними заготовками. С их транспортировкой придётся повременить. Благо ключи от комнаты я сдавать не собирался.

Учебники и тетради уже были давно уложены в дипломате, являвшемся наиважнейшим атрибутом любого уважающего себя старшеклассника или студента конца 80-х, начала 90-х. Да ещё следовало учитывать изрядную толщину учебных пособий, что выдавались на начальных курсах. Нет, конечно, верхом идиотизма было бы таскать все учебники в соответствии с ежедневным расписанием. Для этого понадобился бы средних размеров чемоданчик. Такой, например, с которым сейчас ходят газовики и сантехники. Но без основных учебников не обойтись.

Хочешь быть передовым — сей квадратно-гнездовым! То есть, хочешь быть всегда готовым отвечать по заданию и поддержать реноме отличника, не манкируй возможностью полистать учебник перед занятием, даже если вчера ты проштудировал тему на ять. А ведь есть ещё и материалы лекций! Меня всегда бесил неразрешимый парадокс учебного процесса: ты никогда не можешь быть готов к вопросам преподавателя на 100 %. Хоть убейся!

То твой учебник не идеален (устарел, либо сокращён до примитива), а других (по слухам, от бывалых старшекурсников — самое то!) нет или не хватило при выдаче в библиотеке. Или дополнительная литература, которая указана в библиографии к нужной теме, существует чуть ли не в единственном экземпляре, а твоя очередь на неё дойдёт хорошо если к Новому Году. Или темы лекций, что прочитал занудный и до жути дотошный доцент, почему-то начинаются с тех, что вы будете проходить лишь в конце года, а не с актуальных на сегодняшний день. Короче, ко второму курсу студент-медик без дополнительных усилий кафедры общественных наук превращается в философа-фаталиста с манией рационально-наплевательского пессимизма и целым набором примет-верований. И даже тотемов. Не знаю, как сейчас (по слухам, и хуже, и лучше), но в те стародавние времена, когда и небо было голубее, и трава зеленее, а Кремль стоял крепче…эээ, ну вы меня поняли. Там, куда меня занесла судьба анавра, было примерно так. Ну, или мне так казалось, по крайней мере.

Комнату я покидал под гробовое молчание соседей с десятикилограммовым дипломатом в руках и нарастающим желанием уже сегодня начать искать съёмную квартиру. Чего-то мне совсем расхотелось иметь под боком три лишние пары любопытных глаз и ушей. Незабвенный кинематографический папаша Мюллер помниться говаривал: «Что знают двое, знает и свинья!» Тут же целых три стоматолога, которым и мёду не надо, дай только сунуть нос в чужие дела.

Не помню нынешних расценок, но уж на пару месяцев-то съёма денег наскрести должен. А Орлинду с долгом подождёт. Перетопчется пока африканский безопасник.

— Так, народ, чтобы вопросов больше не было, — свою прощальную речь я решил сделать максимально краткой, — из общаги я скоро съеду. Кое-какие вещи под кроватью заберу позже. В ваших интересах коменду не посвящать — вам же больше места достанется. Желаю здравствовать!

Спохватившись не сразу, только на улице сообразил, что напрочь забыл, куда мне идти. Вернее, не помню. То есть, понятно, что в институт. Но в какой корпус? Расписание-то глянуть и забыл, голова садовая! С возрастом задротство студенческое подрастерял. Хорошо, что занятия на младших курсах почти все в шаговой доступности.

Приостановившись у угла общаги, стал расстёгивать дипломат: у аккуратного паренька Гаврилы Лугового, если мне память не изменяет, в зачётке должен быть вложен листок с расписанием. Блин, хорошо, что сегодня понедельник. Ещё бы вспомнить, какая идёт неделя… Первая или вторая? Если первая, то мне пройти всего квартал — и я в химическом корпусе. И попаду на занудную пару по биохимии с её архаическими лабораторными работами. А вот если вторая — то надо поспешать в главный корпус на лекцию по нормальной физиологии. Опоздание на лекцию минут на пять — десять некритичны. Аудитория там старая, амфитеатром, да ещё и вход сверху открыт. Вполне можно по-тихому просочиться.

Я невольно усмехнулся своим переживаниям. Надо же, как затягивает-то, уж и в студенческую шкуру влез со всеми её страхами и переживаниями. Или это сверхгормоны аватара так меня взбаламутили?

Проблема разрешилась сама собой: мимо, «закусив удила», нёсся мой студенческий закадыка Федька Ушаков. Уж он-то точно знал, куда сегодня надо двигать по расписанию. Путём нехитрых логических выводов стало понятно — в главный корпус на лекцию. Кстати, не забыть поинтересоваться у него, где тут квартиру можно снять. Это мне, дембелю, государство дало общежитие с первых дней пребывания в институте. А Федя — бывший школьник на содержании у родителей. Ему и карты в руки.

— Иваныч, постой! Да стой же ты, лось педальный! — крикнул я в спину товарищу, нагоняя широко шагавшего парня.

— О, Гаврила? Привет! Как сам? Это… Давай поднажмём!

— Да успеем, чего потеть зазря? — я приноровился к Федькиному ритму и зашагал рядом.

— Там новый лаборант на кафедре. Зверюга. Лично дверь запирает. Ещё и переписывает всех, зашедших на второй час.

— Чё за нах? — поинтересовался я, впрочем, безо всякого интереса.

— Шизик какой-то. Даже ночует на кафедре, говорят. Надюха зуб давала, что вообще никак не договориться.

— Значит, будем образцово-пунктуально посещать лекции по нормальной физиологии, — вздохнул я, вспомнив, что девяносто процентов лекторов с этой кафедры попросту пересказывали содержимое глав учебника.

Чем ближе мы подходили к основному корпусу института, тем больше становилось вокруг студентов и студенток. К главному входу с колоннами вела широкая лестница, на которой стайками и поодиночке располагалось изрядное количество будущих эскулапов обоих полов в белых халатах.

Я с наслаждением втянул ноздрями воздух вестибюля, наполненный мириадами будоражащих и часто несовместимых запахов. Здесь витали неожиданно узнаваемые нотки модных ароматов: «Пуазон», «Сальвадор Дали», «Лагуна», «Фаренгейт», — и практические уже позабытые «Тет-а-тет», «Атташе» и прочий «О҆ Жён» вперемежку со стойким сшибающим с ног хлораминовым и формалиновым душком. Ностальгический коктейль!

Ещё на ступенях подъезда и у колонн, да и на тротуаре строгий белохалатный дрескод большинства девушек претерпевал ряд дерзких возбуждающих изменений. Из распахнутых халатов то и дело выглядывали блузки невероятных кислотных расцветок, варёнки, батники с вышитыми названиями западных брендов. А снятые белые шапочки и колпаки высвобождали настоящее буйство настоящих конских грив и хвостов, порой, даже с парочкой цветных прядей; кудряшки химической завивки и бессмертные каре с загадочно манящими чёлками. Разве что макияж большинства девушек был довольно сдержанным, всё же институт, а не ночная дискотека.

Кстати, на улице не заметил ни одного парня или девушки с сигаретой. Понятное дело, это отнюдь не говорило о повальной приверженности здоровому образу жизни. Просто для курения существовал находящийся неподалёку заброшенный подземный переход на другую сторону улицы Мира, давно затопленный дождевыми стоками и большей частью напоминающий заболоченный грот. Но скрываться там от бдительных взглядов преподавательского состава было вполне удобно.

Совсем скоро ситуация изменится кардинально — всё больше бросающей вызов молодёжи станет курить с особым шиком прямо здесь, у колоннады, наряду с привычными сигаретами, хлынувшую потоком в бывший СССР продукцию British American Tobacco, Philip Morris International, R.J. Reynolds Tobacco, Rothmans International.

А пока воздух чист и свеж. И будоражит, будоражит воспоминания без остановки, чёрт меня подери! Проклятая, а, может, благословенная память анавра начинает активно выуживать из тридцатилетних глубин сознания давно забытые детали. Нда-а… такого эффекта я не ожидал. Сердце пытается выпрыгнуть из груди. Пришлось прямо на ходу приложить недюжинные усилия воли, чтобы хоть немного успокоиться.

Интересный эффект, Ремесленник не предупреждал о побочных эффектах со стороны психики. Раньше такого я не чувствовал. Или это неизбежные издержки ускоренной перестройки физиологии аватара? Что ж, в ближайшее время меня ожидают весёлые деньки, мля…

До наклонного лекционного зала добирались уже лёгкой рысцой. Оставалось ещё целых пять минут до начала. Как раз, чтобы забраться на самый верх, на «Камчатку», и плюхнуться на крашенную тёмно-коричневой краской лавку.

— Уф, — от Федьки ядрёно пахнуло потом. Он скосил взгляд на меня, доставая из своего дипломата общую тетрадь.

— Писать собрался? — улыбнулся я.

— Не. Камуфляж, — улыбнулся в ответ мой товарищ, с загадочным видом доставая из-под столешницы книгу в синей обложке с тиснёным названием «Одиссей покидает Итаку», — видал? Всего на три дня почитать дали. Автор вроде как земляк и наш институт закончил! Прикинь!

Я едва сдержался, чтобы не заржать в голос от неожиданности, но в следующую минуту ощутил, как потеплело на душе от слов «всего на три дня почитать дали».

Да, это ведь только начало! Как же много мы вместе с Федькой ещё прочитаем в эти годы хорошей и не очень советской, русской и зарубежной фантастики, урывая время между занятиями и сном, а то и вместо сна, забывая поесть. Столько я потом не читал, наверное, и в лучшие свои годы. Издательства росли как на дрожжах, выпуская в свет просто огромное количество литературы, за которую ещё два-три года назад мы бы продали душу и всё остальное в довесок.

Что ж, теперь сама судьба воплотила для меня фантастический сценарий. Правда, как обычно, не поинтересовавшись моим мнением.

— Наверняка классный роман, Иваныч! — поддержал я товарища, — завидую, хоть не заснёшь на лекции.

— Ещё бы! «Физиология центральной нервной системы» не выдерживает никакой конкуренции с «Одиссеем…», — расплылся в лучезарной улыбке Фёдор, — так, может, со мной, вприглядку, а, Гавр? — предложил он подвинувшись.

— Не, я так не люблю. Да и скорость чтения у нас разная. Я лучше вот, Привеса проштудирую, — и достал учебник по нормальной анатомии, поймав сразу несколько недоумённых взглядов соседей, внутренне улыбнувшись.

На самом деле я решил использовать ближайшие два часа для ещё одного теста памяти аватара. Заодно убью двух зайцев, если выгорит. В случае если я, прочтя учебник, смогу полностью запомнить его содержание постранично, то сэкономлю себе и время, и нервы на занятиях по анатомии. Несмотря на в основном предметныно-описательный характер практических занятий, преподаватель довольно часто требовал сведений из учебника, который студенты, если и читали, то уже ближе к экзамену.

Если мне память не изменяет, то этой зимой в сессию придётся сдавать три ключевых госэкзамена: анатомию, нормальную физиологию и гистологию. На этих дисциплинах сконцентрирован особый контроль со стороны деканата и учебной части. Не знаю, сколько времени мне придётся искать Демиурга, но определённые шаги по стабилизации своего положения в институте предпринять всё же стоит. Было бы крайне неосмотрительно сразу забить на учёбу, пусть она и не прибавит мне нынешнему не то что практических знаний. Зато станет неплохим прикрытием в моих поисках. Срулить я всегда успею.

Кстати, надо будет тщательнее продумать, как высвободить больше личного времени на решение главной задачи. Тратить последнюю миссию на бессмысленную штудировку учебников — это уже не мазохизм, а форменный идиотизм. Никакого терпения не хватит.

Если мой тест с пособием анатомии покажет ожидаемый результат, по крайней мере, использую лекционные часы ближайшей недели для загрузки всей печатной информации по курсу в свой «кэш». Ну а для других предметов найдём способы попроще. Скажем, иностранный язык и латинский с основами медицинской терминологии. Там преподаватели очень прогрессивные. Думаю, не откажут. В немецком я уверен, можно подавать на экстернат. Ну а латинско-греческая терминология, если поработать с ней пару-тройку часов, всё удачно сложится. Тем более, на старые дрожжи-то. Вряд ли я уж всё напрочь позабыл.

Правда, есть мнение, что в деканате отнесутся настороженно. Ну не любят у нас шибко умных да продвинутых. Ещё и тратить на выскочку время и бюрократический ресурс. Проще поставить такого студента на место. Или вовсе проигнорировать.

Придётся попробовать подъехать на хромой козе. Или хорошенько замотивировать замдекана. Хотя вот чем? О! Она красиво сформулированные задачи приветствует. Что ж, такая овчинка выделки стоит. Высвобожу официально не менее десяти-пятнадцати академических часов в неделю. Опять же, если тема выгорит, можно будет развить и замахнуться на кафедру общественных наук.

Мда…самоуверенности у тебя, Гавр, хоть отбавляй. Труп КПСС ещё не остыл, вернее, ещё не случился, а ты хочешь одну из самых консервативных кафедр попросить об экстернате. Хотя что это с тобой анавр? Глаза боятся, а руки что? Наши руки не для скуки! Делай раз!

Я просмотрел расписание. Так. Философия и история. Слава богу, почили в бозе научный коммунизм и политэкономия, а до новых предметов: религиоведения, биоэтики и прочих основах экономического развития, — мы ещё не доползли. Хм, есть мысль, что можно сделать с историей даже без дополнительной подготовки, учитывая, что по ней даже дифференцированного зачёта не назначили, не то что экзамена. А вот с философией торопиться не будем. Этот экзамен — главная кормушка для преподавателей в моей альма-матер. Сунусь с голой ж… — мне такое устроят, даже если я наизусть буду читать «Критику чистого разума» Иммануила Канта на немецком. Ну его к бесам! Множить сущности следует с умом. Хотя, честно говоря, я бы поболтал со стариком Иммануилом на тему всех тех эпидерсий, что со мной произошли в последнее время. Интересно, сам философ был анавром? Помнится, батя будущего сотрясателя основ был шорником, как и дед. Почему бы и Канту не родиться Ремесленником?

Ну да ладно, что-то я уж совсем в дебри полез. Вон, Федька, нырнул в роман и плевать ему на весь остальной мир, в том числе и на физиологию центральной нервной системы. Он её и без этих тавтологических лекций познаёт в своём будущем прекрасно. Великолепный анестезиолог-реаниматолог, заведующий отделением, муж, отец — чего ещё нужно для счастья?

Я раскрыл учебник анатомии и углубился в текст, уже спустя четверть часа с удивлением осознав, что перелистываю и схватываю содержание страниц целиком, тратя не более пяти-семи секунд на каждую. Я остановился, закрыл глаза и понял: работает! И ещё как! Причём, как фотографическая память, так и мысленное воспроизведение текста по главам и даже по сочетаниям ключевых слов. Но как это объяснить?!

Обычно, чтобы запомнить текст, мне нужно было пропустить его через себя, осознать детали. Даже архивная и картографическая информация, которой делились со мной Сталина Моисеевна и тётя Валя при подготовке ко второй миссии, и та оставалась в моей памяти просто фотографиями и строчками текста. Сейчас же я наблюдал процесс более похожий на мгновенный интерактивный поиск. Это и радовало, и обескураживало одновременно. Получается, что транслокация нейротрона в мой собственный более молодой мозг привела к эволюции развития не только памяти, но и иных когнитивных способностей. Чёрт, как же не хватает базовых знаний. Наверное, Пашка разобрался бы быстрее и объяснил мне — неучу в чём тут дело. А главное, в чём выгода.

Но мне же нужно не описывать явление, а пользоваться им. Так чего же я завис, вперёд, продолжаем эксперимент!

На учебник по анатомии у меня ушёл весь первый час лекции и четверть второго. Пришлось доставать пособие по нормальной физиологии, тем более что я пару раз поймал на себе задумчивый взгляд доцента. Видимо, моё довольно быстрое перелистывание страниц привлекло его внимание. Или это начинает прорастать своими сорными побегами её истерическое величество, Госпожа Паранойя?

Я в очередной раз вздохнул и, с завистью покосившись на Фёдора, погружённого в противостояние героев со злобными инопланетянами, положил учебник на колени. Пусть неудобно, но так никто точно не обратит внимания на перелистывание страниц.