Конница на войне: История кавалерии с древнейших времен до эпохи Наполеоновских войн

ВИЗАНТИЯ И ЕЁ ПРОТИВНИКИ

В начале V в. серьёзным противником Римской и Византийской Империй были гунны — конгломерат степных народов, мигрировавших на запад. Толчок этой миграции дали племена хунну, непосредственно граничившие с Китаем и потерпевшие от него поражение. Затем, по мере продвижения, к ним присоединялись покорённые народы иного происхождения (295, с. 170; 204 т. 1, с. 346-350).

Античные писатели часто изображали гуннов звероподобными существами. Объяснить такое отношение можно только страхом перед ними. Более объективно о гуннах пишет Марцеллин:

«Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги — козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сражения, зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьёзных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях. Не знают они над собой строгой царской власти, но, довольствуются случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают всё, что попадается на пути. Иной раз, будучи чем-нибудь обижены, они вступают в битву; в бой они бросаются, построившись клином, и издают при этом грозный завывающий крик. Лёгкие и подвижные, они вдруг специально рассеиваются и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство».

«Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабжёнными искусно сработанными наконечниками из кости, а, сойдясь врукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами, и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком» (69, с. 491—492).

Из описания видно, что гунны повседневным и военным бытом не выделялись из общей массы степных народов. Агафий называет гуннский отряд, находившийся на службе у римлян «тежеловооружённым» (1, с. 88). Манеру стрельбы из луков они использовали ту же, что и скифы, и сарматы:

«Обычно эти варвары, быстро убегая, поражают преследующих, поворачиваясь назад и стреляя в них. Тогда стрелы сильно поражают намеченную цель, так как с большей силой посылаются в преследующих, а те, устремляясь с противоположной стороны, причиняют себе большие ранения своим разбегом и ударом стрелы с самого близкого расстояния» (1, с. 157).

Отсюда можно сделать вывод, что боевая тактика гуннов практически не отличалась от ранее описанной нами скифской. Отличия могли быть лишь в более прогрессивных элементах вооружения, как то: использование бронебойных наконечников для стрел и копий, иных форм, чем было принято раньше, мечей китайского образца, улучшенной закалки и т. д.

Армия Византийского государства, образовавшегося в 395 г., являлась прямой наследницей армии Римской Империи. В ранний период Византии организация, вооружение и тактика их войск практически не отличались.

В царствование византийского императора Юстиниана (527—565 гг.) армейская структура этого государства изменилась. Нам точно неизвестна её организация, и лишь по отрывочным сведениям можно попытаться восстановить её.

Прежде всего, было упразднено понятие «легион». Конница отделилась от пехоты и больше не входила в число вспомогательных сил. Она стала совершенно самостоятельным родом войск, способным в одиночку выполнять возложенные на него тактические и стратегические задачи[72].

Видимо, организация кавалерии была сходна с пехотой. Основу армии составляли 11 схол[73] гвардии палатинов, состоявших как из всадников, так и из пехотинцев. Палатины были созданы по образцу римской преторианской гвардии (295, с. 457; 133 т. 2, с. 54).

Основной тактической единицей стал полк — каталог. Численность конного каталога определить трудно, но, видимо, в среднем, в нём было 500—600 всадников. Полк делился на две тарентинархии, они — на таксисы, которые разделялись каждый на две илы. Ила состояла из двух систасесов, по 32 всадника, а систасес — из двух лохов, включавших в себя по 16 воинов. В бою наименьшей тактической формой, скорее всего, являлся систасес, поскольку лох был слишком мал, чтобы выполнять боевые задачи самостоятельно (1, с. 204; 195 т. 2, с. 257).

Кроме собственно византийских частей, полководцы Юстиниана чрезвычайно широко использовали наёмников-федератов. Их отряды, численность которых постоянно варьировалась, включали в себя все роды войск. Так Прокопий Кесарийский рассказывает, что в армии Нарсеса перед походом в Италию на готов (551 г.) находилось более 3 000 герулов, много гуннов, персы, 300 гепидов, 5 500 лангобардов (195 т. 2, с. 252).

Ещё в армии состояли так называемые буккеларии. Впервые они появились в Западно-Римской Империи при императоре Гонории (395—423 гг.), это были специальные отряды, нанимаемые для охраны частных лиц: полководцев, сенаторов и т. д. Они имели полуофициальный статус и даже бывали запрещаемы специальными императорскими эдиктами. В частности, в кодексе Юстиниана говорится: «Мы хотим, чтобы все в городах и сёлах были лишены права иметь буккелариев или вооружённых исаврийских рабов» (195 т. 2, с. 287).

Но, тем не менее, они продолжали существовать. Известно, что Велизарий, полководец Юстиниана, сам вначале бывший его буккеларием, имел у себя на службе 7 000-й корпус таких воинов. Буккеларии также делились на пеших и конных (1, с. 205; 195 т. 2, с. 287; 295, с. 85; 204 т. 1, с. 377).

Основным отличием всадников Восточно-Римской Империи от всадников Западной было то, что первые владели луком. Римские императоры признавали это преимущество. Собственно, иначе и быть не могло, потому что границы государства окружали народы скотоводов, воины которых в первую очередь в бою применяли луки. Чтобы научить этому искусству своих конников, по приказу Юстиниана было даже выпущено специальное пособие: «Руководство для стрельбы из лука». Такая тенденция прослеживается на всём протяжении существования Византийской Империи. Первый абзац в трактате Псевдо-Маврикия посвящен этому вопросу, что явно говорит о важности лука как боевого оружия:

«Надо, чтобы пехотинец умел быстро пускать стрелы из лука по римскому или по персидскому способу. Это достигается быстрым выниманием стрелы (из колчана) и сильным натягиванием тетивы; всё это нужно и полезно также и для всадников. Когда дело будет так поставлено, потому что тихо пускать стрелу бесполезно, надо перейти к стрельбе в какую-либо цель».

«…всадники чтобы стреляли на скаку: вперёд, назад, вправо и влево. Кроме того, им надо уметь вскакивать на лошадь, на скаку быстро выпускать одну стрелу за другой, вкладывать лук в колчан, если он достаточно обширен, или в другой футляр, разделённый для удобства на два отделения (то есть для стрел и для лука) и браться за копьё, носимое за спиною, чтобы таким образом могли действовать им, имея лук в колчане. Затем быстро закинуть копьё за спину, выхватывать лук. Очень полезно было бы, если бы всадники упражнялись в этом даже на походах в мирное время, потому что и переходы будут делаться скорей, да и лошади меньше устанут» (67, с. 15).

Именно благодаря своим лучникам Нарсес выиграл сражения при Тагине (552 г.) против остготов (195 т. 2, с. 262), битву при Казилине (554 г.) против франков (195 т. 2, с. 270); и даже, имея всего 300 всадников, умудрился разбить сильный корпус франков, состоявший из пехоты и конницы, выманив их из леса притворным бегством, а, когда франки рассеялись во время преследования по полю — атаковал противника вновь, и, используя преимущество в стрелках, практически уничтожил всю пехоту врага (1, с. 32—33).

Византийские конники могли вести бой и спешенными, причём они были обучены всем хитростям сражения в фаланге. При этом катафрактарии составляли первую шеренгу, остальные же следовали за ними. Конные лучники в этом случае выполняли роль пеших токсотов. Это хорошо видно на примере сражения при Везувии (553 г.) против остготов:

«Готы отпустили своих лошадей, и все спешились, направив свой фронт против неприятеля и построившись в глубокую фалангу. Когда римляне это увидели, то также спешились и построились таким же образом» (195, т. 2, с. 265—266).

Особенно интересно описывает встречу византийского конного отряда со славянами Фиофилакт Симокатт:

«Они (славяне — В. Т.) везли добычу на громадном числе повозок. Когда варвары увидели приближающихся римлян и в свою очередь были ими замечены, они тотчас же бросились убивать пленных. Из пленников мужского пола были убиты все, бывшие в цветущем возрасте. Так как это столкновение для варваров было неизбежным (и не предвещало успеха), то они, составив повозки, устроились из них как бы укреплённые лагеря и в середину этого лагеря поместили женщин и детей. Когда римляне приблизились к гетам — так в старину называли этих варваров, — они не решались вступить с ними в рукопашный бой: они боялись копий, которые бросали варвары в их коней с высоты этого укрепления. Тогда начальник этого отряда (имя ему было Александр) на родном для римлян языке велел римлянам сойти с коней и пешими схватиться с врагами в опасном бою. И вот римляне, сойдя с коней, подошли к укреплению и взаимно (и римляне и славяне) поражали друг друга копьями (прикрываясь щитами). Таким образом битва стала затягиваться и для той и для другой стороны. Тут какой-то римлянин, с разбегу подскочив и напрягши все силы, взлез на одну повозку, связанную в одно целое с укреплением и охранявшую варварское войско; а затем, став на ней, он мечом стал поражать всех приближающихся. Тут для варваров наступила неизбежная погибель: начиная отсюда, римляне разрушили укрепления варваров. Варвары, отчаявшись в спасении, убивают оставшуюся часть пленных» (264, с. 265).

Любопытно, что в этом бою византийские всадники не используют луки, а только копья, видимо из-за боязни попасть стрелами в пленников.

Противниками византийцев в Италии были германцы: вестготы, остготы, франки. Псевдо-Маврикий называет их всех общим термином — «рыжеволосые народы».

Военная организация этих племён была в целом одинаковой. В её основу легла десятичная система. Как конница, так и пехота делилась на тысячи — тиуфы, которыми командовали тиуфады; сотни — центены, под командованием центенариев и десятки — деки, ими командовали деканы (195 т. 2, с. 290-291).

Конных стрелков германцы не имели, предпочитая копья, дротики и короткое холодное оружие. Тактика конного боя не изменилась с античных времён. Слабостью войск этих племён была низкая дисциплина, неспособность чётко и слаженно маневрировать. Обучение всадников проводилось внутри родов. Бесспорно, они могли атаковать строем, о чём не раз упоминают византийские авторы (67, с. 178—179), и храбро сражались во фронтальном бою, но взаимодействовать их конные отряды обучены не были, поскольку необходимые для этого регулярные крупномасштабные маневры, без сильной централизованной власти осуществить было невозможно. Лев Мудрый пишет о франках:

«Франки (и ломбарды) смелы и отважны до крайности: в малейшем отступлении они усматривают несмываемый позор и готовы ринуться в сражение, когда бы вы им не предложили. Атака франкской кавалерии с их палашами, копьями и щитами столь грозна, что от прямого столкновения с нею лучше уклоняться до тех пор, пока вы не обретёте уверенность, что шансы на вашей стороне — вам надлежит воспользоваться их беспечностью и отсутствием дисциплины. Сражаясь пешим порядком или верхом, они одинаково атакуют плотной неповоротливой массой, которая неспособна маневрировать, потому что не знает ни организации, ни дисциплины… По этой причине они легко приходят в смятение, будучи атакованы неожиданно, с флангов, или в тыл — маневр, который легко осуществить, потому что франки по беспечности своей пренебрегают аванпостами и дозорами» (204 т. 1, с. 435—436).

Германцы были вооружены, конечно же, хуже, чем византийцы, но не настолько, как это описывает Агафий. По его сообщению получается, что франки вообще не употребляли никаких «панцирей и поножей» и лишь немногие сражались, надев шлемы. Конницу они, якобы, также не использовали (1, с. 38—39), хотя уже Плутарх и Дион Кассий говорили о франках, что те «лучшие всадники из германцев» и «сильнее всех в кавалерийском деле» (195 т. 2, с. 293). Сидоний Апполинарий тоже сообщает нам о франкской коннице Хлодвига:

«Конница, как упомянуто, располагалась по флангам боевого порядка, действовала вместе с лёгкой пехотой. Большей частью каждый всадник сам должен был выбрать себе сотоварища пехотинца и они обязывались взаимной защитой и помощью. В бою перемешанная пехота действовала сначала своим метательным оружием, а затем, когда конница бросалась в атаку, то лёгкие пехотинцы следовали за ней, чтобы принять участие в рукопашном бою, поражая преимущественно неприятельских коней. При неудаче атаки пехота прикрывала отступление. В случае надобности, пехотинцы садились на крупы лошадей. Если местность благоприятствовала преимущественно пешему бою, то германские всадники сходили с коней, которые приучены были оставаться на месте»[74]. Кроме того, Прокопий Кесарийский пишет, что в битве при Тагине остготы защищали своих лошадей бронёй (195 т. 2, с. 262, 293). Правда, больше ни у одного германского народа этот элемент вооружения не упоминается. Объяснить это явление можно просто: остготы были самым восточным из германских племён, образовавших где-то в низовьях Дона, у Чёрного моря королевство в III веке. Они же первыми подверглись нашествию гуннов в конце IV веке. Естественно, живя по соседству со степным миром, остготы переняли элементы их вооружения, поскольку это способствовало более успешному ведению войны. Но, как показывает Прокопий, стрелять из лука с коня они толком не обучились.

В первой половине VI в. Византия вела войны с Саса-нидской Персией. Персидская конница во всех источниках упоминается как хорошо организованный род войск. Всадники персов были отличными токсотами. Правда, Прокопий в своей работе «Война с персами» пытается принизить их мастерство:

«Персов от стрел погибало больше. Правда, их стрелы летели гораздо чаще, поскольку персы почти все являются стрелками и научены быстрее пускать стрелы, чем остальные народы. Но, поскольку луки у них мягкие и тетивы не туго натянуты, то стрелы, попадая в броню, шлем или щит римского воина, ломаются и не могут причинить вреда тому, в кого они попадают.

Римляне всегда пускают стрелы медленнее, но, поскольку луки их чрезвычайно крепкие и туго натянуты, и к тому же сами стрелки — люди более сильные, их стрелы значительно чаще наносят вред тем, в кого они попадают, чем это бывает у персов, так как никакие доспехи не могут выдержать силы и стремительности их удара» (45, с. 58—59).

Однако доводы автора малоубедительны и всерьёз их принимать нельзя. В данном случае, возможно, римляне стреляли с какого-то возвышенного места, что и увеличивало дальность полёта стрел. А то, что луки византийцев легко пробивали любые доспехи, можно с полной уверенностью отнести к выдумке Прокопия.

Персидская конница по-прежнему делилась на тяжёлую, среднюю и лёгкую.

Агафий говорит о «безукоризненном боевом порядке» в рядах всадников (1, с. 117). О том же сообщает и Псевдо-Маврикий, рассказывая о тактических методах, используемых персидской кавалерией:

«Коней (персы) не выгоняют на пастбища, но сами собирают корм для них. Боевой порядок их разделяется на три равные части, то есть на середину, правое и левое крылья. Середина состоит из 400—500 отборных воинов и подкреплена резервом. Глубина строя делается различной, но вообще заботятся о том, чтобы самые храбрые из каждой тагмы были поставлены в первую или во вторую линию боевого порядка или фаланги, и чтобы фронт боевого порядка был выровнен и сомкнут» (67, с. 171).

Наряду с луком, персидские всадники широко использовали дротики, чаще всего атакуя с ними пехотную фалангу:

«Если приходится вступать в бой с вооружёнными копьями, то стараются действовать против них дротиками,… и ударяют на расстроивших порядок копейщиков» (67, с. 171).

Такие боевые традиции у персов просуществовали вплоть до 17 в.

Сведения о персидских лошадях оставил нам Адам Олеарий, бывший в Персии в составе посольства (1633—1639 гг.):

«Хотя и теперь ещё мидийские лошади, особенно попадающиеся в Эршеке, невдалеке от Ардебиля, также составляют очень хорошую породу, но персияне отдают преимущество арабским лошадям, которые считаются теперь важнейшими из любимых царских лошадей; ибо они обладают прекрасной головой, шеей, крестцом, грудью, бёдрами и вообще всем, что только можно пожелать от природы лошади. После арабских они очень ценят турецких, особенно тех, которые водятся в Туркомании и этих лошадей у них множество. Шах имеет свои собственные конские заводы в разных местах, преимущественно же в Эрше, Ширване, Карабахе и Могане, где находятся лучшие луга. Лошадей своих персияне употребляют главным образом для верховой езды, некоторых только для возки тяжестей и в Мюрсуре немного для упряжи в двуколёсках своих; телег четырёхколёсных у них вовсе нет. И, так как они особенные любители лошадей и славятся также конницей, то они заботливо держат и холят лошадей своих. Для лошадиной подстилки они не берут ни соломы, ни чего подобного, но употребляют собственный лошадиный навоз, который сушат на солнце и накладывают затем на пол конюшни на целую пядень вышины, и на такой-то подстилке лошади лежат так же мягко, как на хлопчатой бумаге, и если подстилка эта хоть немного смокнет в стойле, то её берут вон и снова просушивают. В таком положении персияне окутывают ещё лошадей волосяным одеялом, подбитым мягким войлоком. Они привязывают также путами или верёвкой лошадей за задние ноги к колышку, вбитому в землю, и говорят, что делают это для того, чтобы там, где много стоит лошадей, они не могли лягать друг друга».

«У многих белых с серыми яблоками лошадей своих ради красы персияне окрашивают хвосты, гривы, а у некоторых даже бёдра и брюхо красною, или жёлто-померанцевой краской» (82 кн. 3-4, с. 748-749).

«На дороге, когда мы выехали на широкую площадку, на которой персы объезжают своих лошадей, нам показывали, к какой быстрой езде приучены их лошади (о другом обучении лошадей, кроме быстроты бега, они ничего не знают). Здесь же показывали нам их способ вступать в схватку с неприятелем. Между прочим, хорошо было смотреть, как они преследуют друг драга метательными копьями или дротиками, причём персы не только мастерски бросали на всём скаку и издалека попадали в преследуемого палками, которые они употребляли здесь вместо копий, но также ловко схватывали рукою пущенные в них дротики и, быстро оборачивая их, бросали обратно в своих преследователей» (82 кн. 1—2, с. 546).

Примерно с середины VI в. врагами Византии становятся славяне, болгары и авары. Прочно укоренилось мнение, что славяне стали использовать конницу с X века, а до того применяли только пехоту и были отличными воинами в этом роде боя (175 т. 7, с. 549). Связано это с информацией о славянах в работах Псевдо-Маврикия (87, с. 180—190) и Льва Диакона (32, с. 71, 75). Но первый из них вообще не акцентировал внимание на родах войск и боевых порядках, употребляемых славянами, а лишь в незначительной степени коснулся их вооружения. Второго же — Льва Диакона — трудно назвать автором, разбирающемся в военной деле. Бесспорно, он писал, что видел, и на этом основании делал выводы. По его словам получается: если славяне при нем не воевали на лошадях, то, стало быть, вообще не знали конницы:

«Скифы (воины Святослава — В. Т.) сражались в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле» (32, с. 71).

Правда, чуть позже Лев Диакон снизошёл до того, чтобы признать наличие всадников у «скифов», но, тем не менее тут же отметил их неумение сражаться конными:

«…а скифы к концу дня выехали из города верхом — они впервые появились тогда на конях. Они всегда прежде шли в бой в пешем строю, а ездить верхом и сражаться с врагами (на лошадях) не умели» (32, с. 75).

Автор даже не допустил мысли, что какие-то серьёзные причины вынудили воинов Святослава отказаться от боя верхом. Это могло быть, например, недостаточное количество боевых лошадей или неудобство использования конницы в данной местности…

Между тем, есть сведения, что славяне применяли кавалерию издавна. Конечно, она не могла быть так четко организована и вооружена, как византийская, но наличие её у этих племён подтверждает Прокопий Кесарийский:

«Дней 20 спустя как они (готы — В.Т.) взяли порт, город и гавань, прибыли Мартин и Валериан, приведя с собой 1600 всадников. Большинство из них были гунны, славяне и анты, которые имеют свои жилища по ту сторону реки Дуная, недалеко от его берега» (264, с. 234).

Фиофилакт Симокатт также сообщает:

«Соскочив с коней, славяне решили немного передохнуть, а также дать некоторый отдых своим коням» (287 т. 2, с. 39; 204 т. 1, с. 365).

Разумеется, не все славянские племена разводили большие табуны лошадей (точно также как и германские). Всё зависело от географических условий, в которых они проживали; в большей мере коневодством занимались южные и восточные славяне, жившие на границе со степняками или с государствами, имеющими многочисленную кавалерию (175 т. 7, с. 544). Чтобы себя обезопасить, они вынуждены были иметь конные отряды: как говорил Иоанн Эфесский: «Они (славяне — В.Т.) стали богаты, имеют много золота, серебра, табуны лошадей и оружие, и научились вести войны лучше самих римлян» (175 т. 7, с. 550).

В меньшей степени нуждались в коннице славяне, жившие в лесной зоне (175 т. 7, с. 532), и уж совсем в ней не нуждались северные племена, поселявшиеся в лесах по берегам моря. Здесь развивалось искусство мореплавания.

Что касается методов конного боя и вооружения, то славян в этом плане можно полностью отождествить с германцами, о которых мы уже писали.

Болгары были типичными представителями тюркских народов-всадников, до того, как смешались со славянским «союзом семи племён» на Балканском полуострове. Они использовали ту же систему ведения войны, что и все степные народы. В образовавшемся Болгарском царстве, ставшим врагом Византии на многие десятки лет, тюркская конница, в которую влился большой процент славян, на полях сражений играла главенствующую роль (175 т. 7, с. 503— 506; 204 т. 1, с. 362-363).

Об аварах достоверной информации сохранилось меньше. Известно, что это был такой же тюркский народ, умевший вести степную войну. Считается, что именно авары принесли в Европу важное изобретение — стремена. Есть, правда, косвенные данные, что стремена применяли ещё индийские всадники в I в. до н. э. (204 т. 1, с. 179), но в таком случае непонятно, почему другие народы не воспользовались этой идеей. Получается, что на протяжении семи веков о стременах кроме индийцев не знал никто. Между тем, как только авары пришли в Европу, это изобретение мгновенно переняли практически все европейские народы, а также византийцы, арабы и персы.

Псевдо-Маврикий несколько выделяет аваров, как воинов, среди других народов, отзываясь с уважением и постоянно ссылаясь на них, как на эталон:

«Вооружение их (аваров — В.Т.) состоит из лат, мечей, луков и длинных копий, причём в бою у многих по два копья. Копья носят за плечами, а луки в руках и в бою действуют теми или другими, смотря по обстоятельствам. Выдающиеся из них не только себя, но также и своих лошадей покрывают спереди железом или лоскутьями[75]. Упражняются с большим старанием, так что могут с коня стрелять из луков».

«Глубина боевого порядка неопределённая и делается смотря по обстоятельствам; о соблюдении её, а также о равнении по фронту и сомкнутости заботятся более всего» (57, с. 174-175).

Псевдо-Маврикий, описывая тактические приёмы степных народов, делит их на «скифские» и «аланские». Но, скорее всего, эти методы использовались всеми степняками в равной степени, поскольку на войне невозможно было всё время использовать только один приём или тактический боевой порядок, из-за условий местности и опасения, что противник быстро приспособится к определённой манере и найдёт эффективный способ противодействовать ей. Поэтому в данном случае мы приведём эти сведения как варианты боевых методов аваров:

«Скифское упражнение то, в котором тагмы в боевом порядке не разделены, как раньше было сказано, на курсопов[76] и дефензоров[77]. Его надо производить, строя боевой порядок только в одну линию и разделить не на три, а на две части, причём обе фланговые меры заходят плечами, стараясь охватить неприятеля и, выиграв достаточно пространства, направляются взаимно одна к другой, причём правое крыло двигается справа, левое слева и оба в виде круга охватывают противника».

«Аланское упражнение состоит в том, что боевой порядок строится в одну линию, меры же подразделяются на курсоров и дефензоров и имеют между собой интервал 300 или 400 шагов; при наступлении курсоры стремительно бросаются вперёд для нападения, а затем поворачивают назад либо для того, чтобы, пройдя через интервалы, соединиться с дефензорами и опять вместе с ними вступить в бой, либо, отступивши назад, пройти чрез интервалы и оставаться для наблюдения, построившись на флангах меры, если она останется на месте» (67, с. 88—89).

Чтобы читателю было проще разобраться, мы разъясним, в чём суть названных боевых порядков. По Псевдо-Маврикию, каждая тагма — это отряд в 200—400 всадников. Они могли объединяться в меры по 2—3 тысячи воинов. Тагма делилась на 2 бандона (или банды) по 100—200 коней[78]. Это и была минимальная единица, способная самостоятельно вести бой. Банда могла строиться плотным порядком от 4 до 10 шеренг. Первые одна или две шеренги состояли из тяжеловооружённых катафрактов, остальные из легко- и средневооружённых.

Особенность «скифского» боевого порядка заключалась в том, что в нём не было такого понятия как «центр». Банды обоих крыльев (или мерий) стояли на определённом, достаточно большом расстоянии одна от другой. Завязывая бой, командиры не высылали вперёд легковооружённых обстреливать врага, а сразу атаковали его всеми силами врукопашную. При этом необходимо было, чтобы крылья — и левое, и правое — охватывали фланги противника как можно дальше, а затем, по команде, с обеих сторон зажимали его в «клещи» и окружали. Недостатком такой тактики была опасность, что противник может сам быстро перейти в атаку на центр и, в свою очередь, выйти во фланг и тыл обеим мерам.

«Аланский» боевой порядок был проще. Банды выстраивались в одну линию (необязательно ровную). Расстояние от одной до другой равнялось примерно длине фронта одной банды. По команде легковооружённые всадники-курсоры выскакивали в промежутки отрядов из задних шеренг и атаковали врага врассыпную, используя метательное оружие. Затем они могли отступить назад, к своим дефензорам, находившимся в это время в плотном строю и выполнявшим роль прикрытия, и либо занимали свои прежние места, либо выстраивались на флангах собственной банды, либо концентрировались все вместе по флангам меры. Эти действия могли повторяться вновь и вновь, пока командир не посчитает нужным атаковать противника сомкнутым строем.

Теперь поговорим о вооружении, тактике и организации византийской кавалерии конца VI—VII веков, разобранной во всех деталях в трактате Псевдо-Маврикия «Тактика и стратегия»[79]. В нём суммируется опыт предыдущих войн, начиная с античности, и вводятся новые элементы, по мнению автора, на тот период более прогрессивные.

Как уже говорилось, минимальной самостоятельной боевой единицей в византийской кавалерии являлась банда (от слова бандон — знамя), численность её могла быть от 100 до 200 коней. Банда, кроме того, видимо, делилась на две нумерии, но из текста непонятно, могли ли они действовать отдельно друг от друга. Во всяком случае, следующее за бандой организационное соединение «тагма», насчитывавшее 200—400 воинов, имело в своём составе двух бандофоров — носителей знамён (67, с. 24). Следовательно, получается, что отрядом, имеющим одно знамя являлась банда, а не нумерия. Конечно, можно провести аналогию с конницей 19 в., когда всадники выстраивались для атаки взводами, хотя штандарт имелся только у эскадрона, но в 19 в. кавалеристы строились не в такие глубокие порядки, а только в две шеренги. Поэтому всё же логично сделать вывод о минимальном варианте построения у византийских конников бандой.

В обязанность командира тагмы входило выбрать и назначить командиров составлявших её отрядов:

«Прежде всего он должен изо всей тагмы выбрать гекатонтархов — мужей умных и храбрых, в особенности хилиарха, который занимает по старшинству второе место в тагме. Затем декархов — по возможности храбрых и ловких, искусных в действии метательным оружием; потом пентархов и тетрархов и ещё двух надзирателей за порядком в рядах. Так, чтобы в строй было отобрано 200 человек, а оставшихся распределить в строй, как ветеранов, так и новичков. Отобрав последних, надо выбранных поставить в ряды, определив каждому место сообразно с его качествами: лучших вперёд, похуже за ними. Кроме того, надо ещё выбрать двух мандаторов, умных и бдительных и двух бандоторов. По принятому обычаю, это деление не должно нарушаться ни в строю, ни в казармах» (67, с. 23—24).

«Начальник тагмы, или банды, или нумера — носит название комеса или трибуна. Хилиархом называется первый из гекатонтархов, следующий сейчас же за комесом или трибуном. Гекатонтарх — начальник сотни мужей. Декарх — начальник десятка. Пентарх над пятьюдесятью. Тетрарх[80] — он же и надзиратель — называется урагос — последний в градации начальников.

Бандофор — знаменщик банды, он сопровождается ассистентами» (67, с. 20—21),

Несколько тагм сводились в мерию, насчитывавшую от 2 до 3 тысяч воинов. Командовал ею мериарх (или дукс). Три мерии составляли одну меру (или друнгус) под командованием мерарха (стратилата), а несколько мер — друнгусов находилось под командованием стратега или его помощника — гипостратега (57, с. 20).

«Тагмы не должны быть силой более 400 человек, за исключением банд оптиматов[81], также мерии не более 3000 человек и меры не более 6—7 тысяч человек. Если же воинов в войске будет больше против означенного числа, то лучше всего излишек строить отдельно в резерве, во второй линии, или употреблять для поддержки мерам с фланга или с тыла, или для засад, или для обхода в тыл неприятелю.

Не надо, чтобы меры и мерии были более означенного числа потому, что в противном случае команды не будут слышны и произойдёт беспорядок в строю. Тагмы тоже не следует делать одинаковой численности для того, чтобы неприятелю из числа банд не сделалась ясной сила всего войска. В особенности же надо наблюдать за тем, чтобы в каждой тагме было не более 400 человек, как сказано, и не менее 200» (67, с. 23).

Византийские всадники различались по способу ведения боевых действий и по месту, занимаемому в боевом порядке:

«Курсорами называются воины, предшествующие боевому порядку в рассыпном строю и нападающие на наступающего неприятеля.

Дефензорами — те, которые следуют за упомянутыми в сомкнутом строю и держатся в отдалении: они служат поддержкой для курсоров, если бы те при неудаче принуждены были отступать. Депутатами называются те, которые следуют за боевым порядком, уносят раненых и подают им помощь.

Антецессорами называются те, которых при походе высылают вперёд: они отыскивают и указывают пути следования и выбирают места для лагерей.

Мензоры — это те, которые разбивают и строят лагери или укрепления.

Скулькаторами называются спекуляторы (разведчики, шпионы).

Кантатор держит перед битвой речь к воинам.

Плагиофилаки — части, назначенные для охраны флангов первой линии боевого порядка.

Гиперкерасты — для обхода неприятельского фланга.

Кроме того, обоз состоит из необходимых принадлежностей для всего войска, как-то: слуг, вьючных животных…» (67, с. 21).

Ещё Псевдо-Маврикий называет спатариев — личных телохранителей полководца; буцеллариев, о которых мы уже говорили; арматусов — воинов, сражающихся рядом с оптиматами, правда, неясно, пеших или конных (67, с. 23); опистофилаков, составляющих арьергард всей армии (67, с. 149) и нотофилаков, находящихся в авангарде (67, с. 39—40).

Псевдо-Маврикий подробно описывает вооружение и экипировку необходимые тем или иным воинам:

«В особенности, чтобы у начальствующих над мерами, тагмами, у сотников, пятидесятников, тетрархов, буцеллариев и союзников были брони с плечевыми ремнями и на-ножники, доходящие до пят, кольца, колчаны, шлемы с небольшими султанами наверху, затем луки, у каждого по своим силам — не свыше сил, но лучше ниже; иметь к ним широкие футляры, чтобы при случае быстрее вытаскивать лук; в мешочках при колчанах чтобы было побольше готовых тетив, покрышек для стрел и метательного оружия стрел можно иметь 30 или 40 и класть их в отделение при лучном футляре; чтобы были у них конные копья с ременной петлёй посредине и со значком, как у аваров, кинжалы и круглые ожерелья, как у аваров, с редчайшими нитями изо льна внутрь и наружу[82]. Более молодых и не умеющих ещё стрелять из луков — должно вооружить копьями (или дротиками — В.Т.) и щитами. Буцеллариям не мешает иметь железные рукавицы и маленькие значки на нагрудниках и подхвостниках лошадей, а на плечах сверх лат короткие плащи».

«Изо всей же прочей римской молодёжи, отобрать самых нравственных и начиная с 14-летнего возраста, обучать стрельбе из луков, приучать носить лук и колчан и два копья, чтобы лишившись одного, могли действовать другим. Не умеющим стрелять давать слабые луки. Потому что, если не умеют, то со временем научатся, насколько надо. Далее следует, чтобы морды и груди лошадей у начальников и у других отборных воинов были покрыты латами, хотя бы из лоскутьев, как у аваров, которые предохраняли бы шею и груди лошадей, в особенности у тех всадников, которые во время боя должны быть впереди. Сёдла должны быть с большими чепраками из шкур шерстью вверх. Также крепкие Удила. При сёдлах должно быть два железных стремени, кожаный мешок, аркан и мешок для провианта, в котором воины могли бы, в случае необходимости, везти с собой трёх- или четырёхдневный запас его, четыре кисточки на спине лошади, одна — на голове и одна под подбородком[83]. Одежда самих воинов должна быть просторна, длинна и красива, как у аваров.

Зостарии[84] же, говорю, наиболее пригодными были бы льняные, косматые или гладкие такой длины, чтобы прикрывали колени воинов, когда они сидят на лошадях.

Гуна или губероника[85] из лоскутьев (?) должны быть просторны и с широкими рукавами, чтобы воины могли в случае дождя или сырой погоды накинуть их на себя, прикрыть панцирь с луком и сберегать таким образом своё вооружение, не будучи при этом стеснены в действиях стрелами или копьём. Это необходимо при разведках. Потому что прикрытые ими панцири не видны неприятелям; а ударам стрел, конечно, будут сопротивляться» (67, с. 18).

«Верхи знамён в мерах должны быть одного какого-либо цвета, а флажки (на копьях — В.Т.) особого цвета в каждой мере. Для того, чтобы каждая тагма могла узнавать своё знамя, верхушкам знамён надо присвоить особые значки каждому, которые известны были бы воинам, и чтобы посредством этих значков и сами знамёна распознавались между собой и в мерах, и в мериях, и в тагмах».

«Кроме кожаных покрышек панцирей следует иметь другие, более лёгкие, которые во время боя или набега можно было бы возить, привязав сзади сёдел, для того, чтобы у тех, которые имеют обыкновение гуну возить в обозе в случае отступления или продолжительного отсутствия от отряда панцири не оставались без покрышек и от этого не портились бы. Кроме того, воины могут покрываться ими при продолжительном преследовании неприятеля» (67, с. 20).

«Относительно же разницы в вооружении, протостат первой линии, стоящий за ним, то есть второй — урагос, должны быть вооружены копьями, остальные же средние — луками, если умеют стрелять из них, за исключением тех, которые со щитами, потому что невозможно как следует действовать оружием тому, кто, сидя на лошади, должен в левой руке держать щит и лук» (67, с. 43).

Псевдо-Маврикий ничего не говорит о коротком холодном оружии (исключая кинжал): мечах, топорах, палицах — необходимых в паноплии воинов. Видимо, он считает их наличие само собой разумеющимся и оставляет выбор данного оружия на усмотрение всадников.

В трактате Псевдо-Маврикия уделено внимание раненым, о которых заботились депутаты. 8—10 всадников специально выделялись из каждой тагмы и во время боя следовали за строем, причём: «Для того же, чтобы депутаты могли легче садиться на коней и брать с собой раненых, у них должны быть по два стремени с левой стороны сёдел: одно, как обыкновенно, у передней луки, другое у задней, так что если на лошадь сядут двое, то есть депутат и другой, не могущий уже сражаться, то один из них опирается на стремя у передней луки, а другой — на стремя у задней луки» (67, с. 44).

Делом депутата было отвезти раненого в заранее определённое безопасное место, а затем скакать на поле боя за следующим.

По поводу глубины построения каждой банды автор не даёт точных указаний, оставляя это на усмотрение командиров тагм:

«Что же касается до глубины строя, то я устанавливаю её, как и древние в 4 всадника, потому что, если будет больше, чем 4, то остальные будут лишними и бесполезными. Так как от сзади стоящих не может быть, как в пешем строю, некоторого подталкивания, то протостаты (первые) поневоле будут стеснены, потому что лошади не могут, как пехотинцы, своей грудью продвигать вперёд стоящих перед ними. Стрелки же по необходимости должны будут бросать метательное оружие вверх через стоящих впереди них, вследствие чего действие их будет совершенно слабо. Кто же сомневается в этом, то пусть попробует на опыте. Итак — глубина строя желательна, как сказано, в 4 всадника. Но так как иногда случается, что в тагме немного наберётся храбрых, то есть протостатов, пригодных для завязки боя, то поэтому надо назначать глубину строя, принимая во внимание качество тагм, и например, в союзнических, которые ставят обыкновенно в середине первой линии боевого порядка, делать в 7 всадников, а если у них найдутся сильные слуги[86], то и их ставят рядом между ними. Таким образом левые декархи вспомогательного отряда конницы должны быть глубиной в 7 всадников, на правом же фланге из иллирийцев — в 8. Таким образом тагмы должны строиться по декархиям. Что же касается до более слабых по качеству, то они могут строиться по декархиям в 8 или 10 всадников. Если бы встретилась надобность в расположении нескольких из этих слабых тагм в первой линии, то их следует глубиной делать в 8—10 всадников. Тагмы же оптиматов, как поставленные во второй линии и отборные, делать глубиной в 5 всадников. Впрочем декархию достаточно было бы делать в 7 человек с двумя тяжеловооружёнными. Когда же она ставится в первой линии, то должна иметь указанную глубину. Если в войске будут иноплеменники, то пусть строятся по своему обычаю, хотя лучше всего их назначать в курсоры или для нечаянных нападений. Итак — глубину строя никогда не должно делать более, чем в 8, или самое большее, в 10 всадников, как бы они были не слабы, и не менее, как в 5, как бы ни были отборны, так как таковая глубина вполне естественна» (67, с. 40—42).

Псевдо-Маврикий четко аргументирует правильность предлагаемых им действий и способов построения для каждой тагмы, состоящей из двух банд:

«Вообще полезно наступать на широких интервалах, чтобы всадники перед самым боем от тесноты не давили друг друга[87]. Интервалы должны быть даже таковы, чтобы каждый из всадников мог свободно повернуть своего коня кругом: для этого надо командовать: «Шире ступай!» — и таким образом двигаются в атаку на широких интервалах и схватываются с врагом…»

«Когда неприятель будет в расстоянии мили (1000 шагов) и предвидится возможность ударить ему во фланг, то надо командовать: «К флангу сомкнись!». И когда сомкнутся, — двинуть их на неприятеля».

«Если неприятель приблизится к строю на 3 или 4 полёта стрелы и обстоятельства требуют, чтобы тагма была сомкнута, по фронту и в глубину, то командуется: «Сомкнись!», и воины, быстро сомкнувшись, на ходу начинают бросать в него метательное оружие и, тесно сомкнувшись друг с другом, бьются со всех сторон» (67, с. 53—55).

Во время движения в атаку комес должен был представлять себе, когда и в какую минуту подавать нужные команды, в зависимости от обстоятельств боя, условий местности, действий, предпринимаемых противником и т. д.:

«Если надо двинуть её (тагму — В.Т.) вперёд, то произносится громко команда: «Вперёд!» и по ней все начинают движение. Если надо остановить, то громко командуется: «Стой!» или подаётся знак рукой, стуком в щит или сигнал трубой…

Если надо, чтобы шли, равняясь, на широких интервалах, то командует: «Равняйсь наступай!». Если же окажется более подходящим сомкнуть к середине по фронту и в глубину, то подаётся команда: «Сомкнись!». Тогда декархи командуют: «К декархам!», пентархи: «К пентархам!», и всадники становятся, тесно один к другому, смыкаясь не в одну сторону, но с обоих флангов к середине, т.е. к бандофору — знаменщику. Меры тоже должны проделывать это упражнение, чтобы привыкли делать это быстро и в порядке».

«Также если бы начальник захотел посредством примыкания сомкнуть воинов к флангу во время движения, что лучше всего делать при стрельбе, то командует: «стреляй!» и когда декархи, пентархи и тетрархи выступают вперёд, то наступают закинув копья за спину и прикрыв себя и морды своих лошадей щитами, как это делают обыкновенно рыжеволосые геты, причём двигаются стройно только шагом, без всякой торопливости, иначе строй разорвётся прежде, чем дело дойдёт до рукопашного боя, а это очень опасно; стрелки же между тем пускают стрелы сзади. Также, если хочет, чтобы быстро рассыпались с движением вперёд, как курсоры, или наступали в сомкнутом строю, как дефензоры, то командует: «Курсоры быстро вперёд!» и они выезжают стремительно вперёд на 1000 шагов, а для дефензоров: «В порядке наступать!» и они двигаются в полном порядке. Также, если желает в то время, когда боевой порядок отступает назад с тем, чтобы перейти в наступление, чтобы и курсоры отошли назад, то командует: «Отойди!» и они быстро отходят к дефензорам на дистанцию полёта стрелы, а затем снова командует: «Повернись, угрожай!» И они опять обращаются против неприятеля. В этом упражняться надо чаще и не только с движением вперёд, но и в стороны — вправо и влево, а также в сторону второй линии».

«Во время производства этих упражнений пики надо держать остриями вверх, а не наперевес, чтобы не задерживать бега коней» (67, с. 55—57).

«Когда банда наступает, то курсоры должны стремительно выскакивать вперёд, как бы для боя, отделиться от дефензоров, и, проскакав вперёд на 1000 или на 2000 шагов, отступать на половину пройденного расстояния и двигаться, то влево, то вправо и, проделав это 3 или 4 раза — повернувшись кругом, отступать назад. Когда же станут за серединой дефензоров, то наступают вместе с ними, а потом снова бросаются вперёд…» (67, с. 59).

В случае, если противник обходил тагму и атаковал её с тыла, то, используя интервалы, оставленные между отдельными всадниками, они, стоя на месте, разворачивали коней на 180°. При этом, вероятно, задние шеренги средне- и легковооружённых воинов тут же контратаковали врага врассыпную, а тем временем две шеренги дефензоров перестраивались, то есть катафракты-протостаты выезжали вперёд сквозь интервалы между урагосами и занимали своё изначальное место. Вторая же шеренга и возвратившиеся из атаки курсоры пристраивались, как обычно, сзади. Конечно, такой маневр возможно было произвести только если противник находился далеко от тагмы. В противном же случае времени на перестроение не хватило бы, и отряд, если не мог спастись бегством, был обречён на поражение (67, с. 58).

Описывая боевой порядок, Псевдо-Маврикий мудро советует не строить его в одну линию, поскольку «если бы неприятель обошёл какой-либо фланг или стремительно ударил в тыл или на оба фланга, то лишённым всякой помощи, потому что поддержать некому, остаётся только броситься в постыдное бегство» (67, с. 35). Поэтому автор рекомендует строить конницу в 2 или 3 боевые линии:

«Первая линия называется промахос, и состоит из 3 мер, разделённых каждая на три мерии. Средней командует гиппостратег, фланговыми же — мерархи среди подчинённых им мерархов» (67, с. 38).

Кроме того, к первой линии, а точнее, к её флангам, придавались специальные подразделения: плагиофилаки — к левому флангу (2 или 3 банды); гиперкерасты — к правому (1 или 2 банды).

Эти отряды состояли, в основном, из стрелков и могли быть лишены катафрактов. Стояли они за спинами крайних тагм обоих флангов, и до поры не выдавали своего присутствия. На них возлагались вполне конкретные боевые задачи:

«Плагиофилаки должны быть в строю до тех пор, пока неприятель не приблизится, а затем находиться на дистанции в один полёт стрелы от левой меры, но не дальше, в особенности, если неприятельское войско больше нашего. Таким же образом должны поступать и гиперкерасты по отношению к правой мере, когда это требуется обстановкой» (67, с. 46).

«Плагиофилакам должно внушить, что, если наше крыло короче неприятельского, то они обязаны, прикрывшись щитами, разомкнуться и уровнять своё крыло, чтобы фланговая мера не была обойдена неприятелем. Если же наш фронт длиннее неприятельского, то чтобы поспешно наступали, двигаясь строем серповидной формы, и охватывали бы его прежде, чем мера столкнётся с неприятелем, то есть в то время, когда надо подать сигнал к атаке. Если же, наконец, наш фронт равен неприятельскому, то чтобы оставались на определённых им местах, как дефензоры (то есть в строю — В.Т.), и сражались бы вместе со своей мерой».

«Гиперкерастам надо внушить, чтобы они, пока не видно неприятеля, следовали скрыто, как уже было сказано, за правым флангом боевого порядка, в расстоянии от него на 2 или 3 полёта стрелы, построясь в одну тагму, имея впереди декархов и пентархов. Если люди проворны, то глубина строя достаточна в 5 воинов. Или могут следовать в куче[88]. Знамёна не надо нести, подняв кверху, но склонить их до времени…»

«Если будет видно, что неприятельское крыло длиннее, то должны принимать вправо и в то же время, когда правая мера немного замедлит движение, пройти между нею и продвинуться на половину полёта стрелы, чтобы взять во фланг неприятельское крыло. Когда же, во время развёртывания увидят, что его можно охватить, то друнгус, скрытый сзади, должен быстро и стремительно ударить на неприятеля. Если бы неприятель обратился в бегство, то гиперкерасты ни в коем случае не должны бросаться его преследовать, но наступать вместе с боевым порядком и стараться охватить его фланг строем серповидной формы. Если фронт неприятеля равен нашему, то принимают немного вправо и берут его во фланг. Если во время этого движения и развёртывания и неприятель начнёт своих тоже развёртывать, то надо сейчас же броситься на них плотной массой, пока те ещё не перестроились. Это следует сделать потому, что те, поворачиваясь к флангу, обнажают свой, да и двигаются в менее сомкнутом строю» (67, с. 67—68).

Из описания видно, что, хотя Псевдо-Маврикий и пытается разделить функции гиперкерастов и плагиофилаков, в сущности, они одинаковы — не дать неприятелю возможности охватить фланги, прикрывая их рассыпным боевым строем, или же самим охватить вражеские фланги, если длина фронта противника равна или меньше длины фронта византийской армии.

«Вторую же линию, называемую вспомогательной, которая содержит около одной трети всего войска, надо согласно прилагаемому рисунку разделить на 4 меры, которые отстояли бы друг от друга на интервал в полёт стрелы. Эти меры должны равняться по фронту в прямую линию: сзади же, против нападения с тыла, располагаются за обоими флангами второй линии, на дистанции в полёт стрелы, по одной банде нотофилаков, которые составляют третью линию» (67, с. 39).

«Меры второй линии должны иметь между собой интервал в один полёт стрелы, от первой линии отстоять, даже когда неприятель близко, на дистанции в 1000 шагов и даже более, смотря по местности…» (67, с. 46).

Автор трактата считает возможным уплотнить вторую линию за счёт имеющихся лишних воинов:

«Когда это необходимо для окончательной связи между собой мер второй линии, чтобы она вся составляла одно целое, части её при движении не раздавались в стороны, в каждой из этих интервалов ставят по одной или по две банды конницы, а если они достаточно велики, то и по четыре, в особенности, если войско большое. Таким образом, если меры первой линии будут опрокинуты и явится необходимость поддержать их, то вышеупомянутые три банды, стоящие в интервалах, очищают их и отходят за линию нотофилаков[89], а затем, как уже сказано — поддерживают отступающие части, принуждают возвратиться в битву бегущих и, наконец, вместе с нотофилаками, прикрывают вторую линию от нападения с тыла и не дают ей разбежаться» (67, с. 39).

Во избежание внезапного появления какой-либо части противника, находящейся вне расположения основных его сил, с фланга, Псевдо-Маврикий советует отослать подальше инсидиаторов, чтобы они предупредили такую неожиданность:

«Затем — 3 или 4 банды инсидиаторов надо выслать вперёд на оба фланга боевого порядка. Как уже сказано, они часто парализуют засады, устраиваемые неприятелем нашему левому (или правому — В.Т.) флангу, а частью и сами производят нечаянные нападения на его правый (или левый — В.Т.) фланг, если местность этому благоприятствует» (67, с. 40).

В каждой боевой линии Псевдо-Маврикий рекомендует ставить не более 10 тагм (или 20 банд) (67, с. 42).

Описанный боевой порядок предназначался только для битвы между кавалерийским отрядами. При наличии пехоты использовался иной способ построений (67, с. 33).

Вообще в научном мире сложилось мнение о несостоятельности предложенных автором (или авторами) трактата способов боя (195 т. 3, с. 121—128). Бесспорно, в работе есть явно необдуманные теоретические выкладки, например, предложение снимать флажки с копий за 1000 шагов от противника, или рассуждения о гиппокластах — волчьих ямах с кольями.

В тексте советуется вырыть их с вечера и замаскировать. Между ними отметить проходы, через которые следовало атаковать неприятеля, а затем инсценировать бегство, заманивая врага, и по тем же проходам отступить к своим (67, с. 76).

Псевдо-Маврикий считает такой маневр реальным, наивно допуская, что противник не обратит внимания на то, что византийские конники выходят на бой не по всему фронту, а толпятся в проходах, объезжая «волчьи ямы» стороной.

Нечто подобное попробовал применить Алексий Комнин в битве с Боэмундом, но, как пишет его дочь Анна Комнина, из этого ровным счётом ничего не вышло:

«Заготовив железные триболы[90], он (Комнин — В.Т.) вечером, накануне битвы, велел рассыпать их на пространстве между обоими войсками, там, где он ожидал особенно сильного наступления кельтской конницы.

Замысел Алексия состоял в следующем: триболы вопьются в ноги коней, и первый сокрушительный натиск латинян будет сломлен, стоящие же в центре ромейские копьеносцы медленно, так, чтобы не наступать на триболы, выедут вперёд, ударят по кельтам и, разъехавшись в обе стороны, вернутся назад; в это время пельтасты начнут издали усиленно обстреливать кельтов, а левый и правый фланги в неудержимом натиске обрушатся на них с двух сторон».

«То, что император замыслил вечером, утром стало известно кельту. В соответствии с полученными сведениями, он искусно изменил свои планы и принял бой, вместо того, чтобы самому начать наступление, как это он обычно делал. Предупредив намерение самодержца, он вёл бой главным образом на флангах, приказав стоящей по фронту фаланге до поры до времени оставаться на месте. Когда началась рукопашная схватка, ромейские воины обратили тыл и, устрашённые предыдущим поражением не смели даже оглянуться на латинян» (49, с. 164).

Замысел с «волчьими ямами» или с «триболами», на первый взгляд кажущийся эффективным, приводит к тому, что полководец, его использующий, заранее обрекает часть своего войска на бездействие. В самом деле: ведь не пойдут же воины вперёд, рискуя попасть в собственную ловушку! Перебросить отряды на другие участки нельзя: если это сделать до битвы, можно вызвать подозрения у неприятеля открытыми проходами в построениях; если во время битвы — возникнет сумятица и беспорядок в собственном войске.

Кроме того, рекомендуемый вариант строя, где конники двигаются вначале на некоторых промежутках друг от друга, а затем смыкаются в плотный строй рассчитан на идеально подготовленных кавалеристов. Даже в прусской коннице Фридриха II, где дисциплина и муштра были возведены в культ, всадников не обучали таким действиям, ибо на практике осуществить это очень сложно. Солдат изначально строили в плотный боевой порядок и использовали его на протяжении всего сражения, потому что чем проще система подготовки, тем лучше она усваивается.

Тем не менее, несмотря на некоторые неувязки, трактат Псевдо-Маврикия написан человеком, имеющим опыт в практике военного дела. Почти все рекомендуемые им построения и способы ведения боя целесообразны и вполне основаны. Поэтому, на наш взгляд эту работу можно смело использовать как источник по изучению тактики византийской кавалерии (пехоты).

С 30-х годов VII в. на границах Византии появился новый враг Империи — мусульмане-арабы. Сразу оговоримся, что войско их, в частности кавалерия, было очень разнородно по своему составу. По мере увеличения дальности завоевательных походов, в него вливалось множество мелких среднеазиатских племён со своей военной структурой, организацией и вооружением. Поэтому разделение арабских всадников на тяжеловооружённых — «аль-мухадтаров» и легковооружённых — «аль-ансаров» имело место только среди собственно арабской конницы (197, с. 140— 144; 259 ч. 2, с. 33).

Арабы использовали тактику византийского или персидского типа; прекрасно знали строй, что подтверждается призывом Мухамеда: «Бог любит тех, которые бьются во имя его в таком боевом порядке, как если бы они были одним крепко слитым зданием». К тому же призывает полководец Халид перед сражением при Гиеромаксе (636 г.): «Не сражайтесь врозь против народа (греков) который выступает против вас стройными рядами».

Дельбрюк приводит отрывок из арабского трактата, где описывается необходимое вооружение для воина аль-мухадтара:

«Вооружение состоит из крепкого прочного панциря, не слишком тяжёлого, но и не слишком лёгкого, из шлема, плотно прилегающей под шлемом шапки, двух наручей, двух поножей и двух набедренников. Лошадь к наступлению должна иметь крепкие подковы, сильную грудь, сильную переднюю часть, шею и круп. Снаряжение в бою состоит из двух крепких и мощных луков, 30 стрел с прямыми отточенными наконечниками, твёрдым древком и железными крыльями из колчана не слишком большого размера, который не был бы обременителен и не отвлекал бы внимания, но и не слишком малого который не вмещал бы всех стрел и не отвечал своему назначению; из крепких длинных кожаных полос с крепкими швами и завязками из настоящей кожи, из сумки для колчана на крепких шнурах, из крепкого копья с целым древком, совершенно прямым, не слишком длинным, но и не слишком коротким, чтобы выполнить своё назначение, с наконечником из лучшего железа, со многими острыми, исключительно твёрдыми лезвиями, с пронизывающим насквозь остриём; из прямого метательного диска; из острого, надёжного, из чистого железа, меча — отлично поражающего или короткого, удобного, острого, или обоюдоострого с заострённым концом ножа; из крепкой боевой палицы, которая своей тяжестью не обессиливает сражающегося и в то же время не вводит его в заблуждение своей легковесностью, чтобы он мог нанести ею сильный сокрушительный удар, или обоюдоострого топора с крепким топорищем, одним ударом которого можно расколоть крепкое оружие; из 30 камней в двух сумках, справа и слева свисающих с седла.[91] Вот в чём состоит полное вооружение готового к бою всадника, и если у него чего-либо из этого недостаёт, то он не вполне вооружен» (195 т. 3, с. 135).

В данном отрывке под «сильной передней частью» для лошади, видимо, подразумевается броня, но слабо верится, чтобы тяжеловооружённые воины, сражавшиеся плотным порядком, смогли пользоваться пращей. Поэтому надо рассматривать такие предписания как чисто теоретические рассуждения автора.

В том же трактате говорится, что строй арабской конницы состоял из пяти шеренг. В первой становились аль-мухадтары, имеющие уже перечисленное вооружение; во второй — воины с длинными копьями, наподобие сарисы; третью шеренгу составляли всадники, вооружённые дротиками; за ними лучники и замыкали построение опять-таки тяжеловооружённые (195 т. 3, с. 135).

Вряд ли это построение часто использовалось на практике. Глубина строя, а также его состав могли быть самыми разными.

Псевдо-Маврикий говорит о боевой тактике, которую использовали арабы. Он называет её «африканской»:

«Африканское упражнение состоит в том, что боевой порядок строится в одну линию, причём средняя мера состоит из дефензоров, остальные же из курсоров. При наступлении, как бы для атаки, средняя двигается стройно, в порядке, как дефензоры, остальные же по бокам её, как курсоры. Потом, при повороте назад, одна мера останавливается, другая же быстро скачет, как бы к дефензорам; затем та, которая останавливается, двигается тоже к дефензорам, а первая повёртывается ей навстречу и проходит мимо неё, причём обе они будут обращены одна против другой, но не касаясь друг друга» (67, с. 89).

Более понятно объяснить это можно следующим образом. Легковооружённые двух фланговых мер, оставляя позади тяжеловооружённых, атаковали противника метательным оружием. Затем всадники одной меры поворачивали назад к своим катафрактам, вторая же в этот момент продолжала атаку, а, когда заканчивались стрелы и дротики — отступала назад и менялась местами с первой ожидавшей своей очереди. Не исключено также, что обе меры могли образовывать «хоровод» на полосе между своими и неприятельскими построениями. Они становились «в хвост» одна другой и скакали по кругу, на ходу поражая противника метательными снарядами. Те из всадников, кто израсходовал все запасы стрел или дротиков, по команде выходили из круга, вновь вооружались в тылу своих дефензоров, а затем снова вливались в «карусель».

Такая тактика была особенно эффективна против малоподвижной пехотной фаланги. Разумеется, араоы применяли и другие методы.

В средние века лошади арабов были очень популярны. Считалось, что лучшие их кони происходили от жеребца Сед-эль-Ракуб, которого подарил царь Соломон воинам свиты, сопровождавшим царицу Балкист, во время её встречи с легендарным правителем Иудеи.

Другие полагали, что они произошли от пяти любимых кобылиц пророка Мухамеда.

Особенно ценились неджинские кони, которых разводили в роде когейль. (Племя Неджи составляли 5 родов). Остальные же племена использовали неджинских жеребцов как производителей и получали полукровных коней, называемых гатиками (259 ч. 2, с. 30—32).

Вообще, у арабов принято вести родословную коня не от отца, а от матери, в память о кобылицах Мухамеда.

С VIII в. в Византийской империи вводится новая структура набора в армию. Правительство, заинтересованное в создании войска, состоящего из подданных империи, а не из наёмников, вводит так называемое фемное административное устройство.

Часть государственных земель была поделена на округа — фемы и заселена стратиотами, свободными общинниками-крестьянами, из которых набиралось ополчение. Основой для образования этого военизированного сословия послужили военнопленные и специально приглашённые колонисты из разных народов: славян, армян, сирийцев, персов, готов, иллирийцев, то есть, людей, не понаслышке знакомых с военным делом. Налогами это сословие облагалось минимальными (только поземельным) и, видя все выгоды нового порядка, к колониям стали присоединяться местные крестьяне.

Вообще, понятие «стратиоты» существовало в Византийском государстве издавна. Они были известны ещё при императоре Юстиане (1, с. 205), но такого размаха, как в VIII в., стратиотское сословие не знало.

В мирное время общинники жили дома и занимались хозяйством, являясь на периодически проходящие военные сборы. В случае войны они были обязаны приходить на сборный пункт со своим вооружением и амуницией.

Во главе каждой фемы ставился стратег, который вёл учёт боеспособных воинов.

Правительство выплачивало определённую денежную сумму — «рогу» — каждому новому стратиоту на обзаведение необходимым оружием.

Большинство общинников составляло пехоту византийской армии, кавалерийские отряды укомплектовывались стратиотами, скорее всего, не более, чем на ¹/₄ от их общей численности; всадникам рога выплачивалась в большем размере.

Поскольку колонны старались селиться родами, поближе друг к другу, то на сборах, а также на войне, они были связаны, помимо боевых, ещё и родственными отношениями.

Император Лев VI в своей «Тактике» рекомендовал мобилизовать стратиотов с таким расчётом, чтобы кто-то из родственников обязательно оставался дома и вёл хозяйство, снабжая воинов всем необходимым (245, с. 89).

Среди стратиотов, также как и в любом другом сословии, были бедные и богатые. И, если последние имели возможность закупить нужное вооружение и коня, то беднякам часто это было не по силам. Государство предпринимало некоторые меры, чтобы дать им возможность экипироваться. Например, на сборный пункт перед походом пригонялись лошади и свозилось снаряжение; там воин мог купить всё необходимое на сбережённые или одолженные деньги по относительно низкой цене. Иногда богатые стратиоты откупались от несения службы, выставив вместо себя одного или нескольких всадников за свой счёт. Количество снаряжаемых воинов устанавливал стратег, примерно зная сумму доходов откупающегося. Также вводилось понятие «синдота», когда два или несколько бедных стратиотов выставляли одного воина со снаряжением и конём. Однако часто разорившимся общинникам не помогали и эти меры; тогда их исключали из сословия. С одной стороны такие «чистки» были полезны. Правительство освобождалось от неимущих, а следовательно, плохо вооружённых солдат и оставляло зажиточных воинов, способных содержать себя. С другой же стороны, они приводили к сокращению численности войска; богатому стратиоту не было особого резона идти на войну и проливать кровь, если он мог откупиться от похода, наняв добровольца со стороны, при этом хорошо ли он знает своё дело особой роли не играло. В армию попадало много случайных людей в то время как отличные воины, в силу несложившихся жизненных условий, оказывались разорены и исключались из состава фемы (246, с. 96).

Конница Византии в период VIII—X вв. описана в трактате Льва VI «Тактика». К сожалению, ознакомиться с этим трудом лично нам не представилось возможным. На русский язык он переводился единственный раз в 1698 г., по личному указу Петра I, Фёдором Поликарповым и издавался в Амстердаме в январе 1700 г. под названием «Краткое собрание Льва Миротворца августейшего греческого кесаря, показующее дел воинских обучение» (15, с. 31).

Но по отдельным публиковавшимся отрывкам из этой работы можно сказать, что она во многом повторяет трактат Псевдо-Маврикия.

Организация конной фемы, состоящей из 4000 конников, выглядела приблизительно так. Составлявшие её две турмы (или меры) по 2000 воинов находившиеся под командованием турмархов, делились на 2 друнга по 1000 человек; командовали ими друнгарии. Друнги разделялись на тагмы (по аналогии с Псевдо-Маврикием) по 200 всадников, которыми командовали комиты. Тагмы делились на банды по 100 конников под началом кентархов, а банды — на нумерии по 50 коней, управляемые пентеконтархами. Десятками командовали декархи, а пятёрками — пентархи (204 т. 1, с. 432; 248, с. 85).

Лев VI (886—912) также делит кавалерию на тяжеловооружённых двух видов, которых называет катафракты-кабалларии и просто катафракты и легковооружённых лучников и метателей дротиков (80, с. 42).

Автор кратко характеризует вооружение воинов:

«Конные лучники носили кольчуги и шлемы из полированного железа, украшенные султанами, вооружение состояло из лука средней силы, носимого для лучшего сохранения в футлярах, колчанах с 30—40 стрелами, средней величина копья с флюгером, меча на плечевой перевязи и кинжала за поясом. Каждый всадник имел, кроме того, пилу, шило и запас тетив. Молодые всадники, которые ещё не умели ловко стрелять из лука, имели большие щиты и по два дротика. На руках были железные перчатки. У офицеров лошади имели грубое закрытие и налобники из железа или войлока, а у всадников, сражавшихся в передних рядах, ещё и закрытия для шеи и боков. Удила были очень строгие и пригонялись весьма тщательно. Сёдла, которые к тому времени уже вошли во всеобщее употребление, были довольно велики и снабжены двумя стременами, чемоданом и кобурой, в которой возился 3- или 4-дневный провиант. Подковы прикреплялись к копытам гвоздями… конское снаряжение украшалось султаном или пером на голове коня, различными кисточками на чепраке…» (197, с. 104—105).

Лев VI говорит о небольших щитах для катафрактов, оставляющих кисть руки свободной, и коротком холодном оружии: булаве, топоре или мече. Цвет щита, флажка копья, плаща и конского волоса на шлеме должен был быть одинаковым у воинов всей тагмы (504 т. 1, с. 433—434).

Глубина строя и элементы тактики, описанные Львом VI, сходны с теми, которые рекомендовал Псевдо-Маврикий.

К середине X в. правительство Византии попыталось остановить сокращение численности фемного войска. Земли стратиотов объявили неотчуждаемыми, а воинов внесли в новые списки. Но это не остановило процесса феодализации фем. Большинство стратиотов продолжало разоряться и попадать в зависимость к более удачливым соотечественникам — богачам «динатам» — и становились «париками», зависимыми в той или иной степени. К концу XI — началу XII вв. динаты играли в политике Византии ведущие роли, поскольку обладали собственными войсками из разорившихся стратиотов; иные могли выставить по 1000 воинов. В этих условиях правительство снова было вынуждено привлекать на службу наёмников из других стран.

Византийская конница X—XII вв. показана в работе императора Никифора Фоки (963—969). Сам он был хорошим воином и способным полководцем, о чём свидетельствует Лев Диакон:

«…говорят, что однажды, когда, на него (на Никифора — В.Т.) напал один из храбрейших варваров, обычно начинавший бой, Никифор направил в его грудь копьё и нанёс обеими руками удар такой силы, что оно прошло тело насквозь, пронзив переднюю и заднюю стенки панциря» (32, с. 10).

«Всех поступающих в его подчинение стражей и телохранителей он ежедневно самым усиленным образом наставлял в военном искусстве, учил их умело сгибать лук, отводить стрелу к груди, метко поражать цель, ловко размахивать и вращать во все стороны копьём, уверенным движением вращать в воздухе меч, легко вскакивать на коня» (32, с. 30).

При императоре Никифоре вооружение и тактика конницы несколько изменились. В паноплию византийского катафрактария входили следующие элементы доспе-ха: панцирь — клибанион, с рукавными покровами до локтей — маникиями. От локтя до кисти руки были закрыты наручами — паникелиями. Нижняя часть доспеха, прикрывавшая живот и бёдра называлась кремасмата. Металлическая чешуя, которой обшивалась кожаная основа доспеха, называлась сабой.

Также, как Псевдо-Маврикий и Лев VI, Никифор считает обязательным для воина ношение плаща — эпилорикона или эпилорикиона, надеваемого поверх панциря. Плащ имел разрезы на уровне подмышечных впадин, чтобы не стеснять движения рук, а если эпиларикон имел рукава, то их откидывали назад и связывали за спиной.

На голове носили шлем — касис, часто снабжённый маской с глазницами. Голени покрывались поножами — халкотубами. Лошади катафрактов тоже покрывались броней. Она делалась или из войлока или из воловьей кожи со специальным разрезом спереди, чтобы не стеснять движений животного. Назывался такой доспех кентукла (80, с. 32).

Вооружение катафракта составляли: железная булава — сидерорабдион с 3, 4 или б гранями; пика — контарион; меч — парамерион; обоюдоострый меч — спафион и щит — скутарион «У пояса или при седле имеются ещё другие булавы» (80, с. 32).

Никифор делит тяжеловооружённых всадников на три вида, в зависимости от их оружия: контараты — копейщики — составляли, видимо, вторую шеренгу построения; сидерорабдаты вооружённые булавами и парамеры — бастасонты — скорее всего, воины, имеющие мечи вместо оружия ударного действия (80, с. 32). Примечательно, что автор трактата, не снабжает катафрактариев луками, в отличие от Псевдо-Маврикия и Льва VI. Видимо, это связано со снижением боевой выучки стратиотского сословия. Лев недаром сетовал на то, что в Византийской империи трудно найти хороших лучников для набора в армию.

Кроме тяжеловооружённых, в строю находились и конные стрелки. Никифор наделяет их доспехом; надо думать, облегчённой кольчугой, шлемом-касидией без маски, мечами-спафионами и луками со стрелами. Щиты для стрелков не предусматривались. Некоторые из них носили специальный доспех — кабадию, закрывающий ноги стрелка и часть корпуса лошади (80, с. 33).

Остальная часть кавалерии, не умеющая пользоваться луками, вооружалась, по мере возможности, доспехами различных типов, шлемами, щитами, пиками, мечами или булавами-рабдиями (80, с. 33).

Никифор в своей «Стратегии» описывает рекомендуемый вариант построения. Это, разумеется, не означает, что в Византийской армии применяли только такую тактику в означенный период. Вообще, многие императоры Византии занимались военными вопросами, придумывали новые способы строя и тактики, по их мнению, более эффективные, чем предыдущие, например, Алексий Комнин выстраивает воинов:

«…тем самым строем, который давно изобрёл и часто рисовал на листах, чертя расположение боевых порядков (ведь он не был несведущ в Элиановой тактике)» (49., с. 406).

Предлагает такой вариант и Никифор: пехота должна выстраиваться в огромное каре, а конница занимает его пустой центр и через специально оставленные проходы совершает вылазки на неприятеля.

«Кавалерия делится на 16 колонн, которые строятся в несколько линий внутри четырёхугольника, образованного пехотой. Первая линия состоит из трёх колонн: центр и два крыла. Центр занимают катафракты, которые имеют своё особое построение. Оно называется тригон (паратаксис — В.Т.) или (фаланга — В.Т.) и представляет фигуру трапеции. Общее число всадников в этой колонне 504 человека, или же, если нет такого количества катафрактов — 384. Глубина строя 12 рядов. В первом ряду — 20 всадников, или же 10. Каждый следующий ряд на 4 человека длиннее (по 2 на каждом конце); таким образом, в 12-ом ряду будет 64 или 54 всадника. В состав этой колонны допускаются конные панцирные стрелки в числе 150 человек при полном составе «фаланги» и 80 — при уменьшенном. Первые 4 ряда и все всадники, выдвинутые на концах рядов, должны быть катафрактарии, а внутри строя от 5-ого ряда до 12-го могут стоять стрелки.

Фронт первой линии кавалерии представляет ломаную линию, так как трапеция катафрактов выдвигается в центре; правое и левое крыло держит равнение на последнюю шеренгу фаланги. Оба крыла численностью каждое в 500 всадников, строятся в 5 рядов по 100 каждый. 2 первых ряда и последний состоят из людей, вооружённых пиками, третий и четвёртый из стрелков.

На правом конце правого крыла и на левом — левого выстраиваются отряды по 100 человек, имеющие назначение брать неприятеля во фланг. В их составе стрелки должны численно преобладать над людьми вооружёнными пиками. У «древних» отряд такого назначения на конце правого крыла назывался иперкерастами».

«На конце левого крыла, где противник имеет своих иперкерастов, отряд, имеющий назначение предупредить их, называющийся апособетами. Вторая линия кавалерии состоит из 4-х колонн также в 500 человек каждая, как и оба крыла, в таком же соотношении «контаратов» и стрелков, то есть, 300 и 200 человек, и также в 5 рядов глубины. Между отдельными колоннами должны быть интервалы для беспрепятственного прохода передних колонн назад и задних вперёд, то есть около четверти версты. Третью линию составляют ещё три колонны, которые располагаются против интервалов 2-й линии в расстоянии от неё на полёт стрелы».

«Отдельно становится конный резерв, под начальством особого командира с особым знаменем. Лошади должны быть распределены в группы по колоннам, которым они принадлежат, и эти группы имеют свои особые значки, чтобы кавалеристы, у которых ранен или пал конь, могли легко разыскать свой резерв и выехать вновь в строй на новых конях» (30, с. 35—37).

Кроме перечисленных, Никифор советует выделить особый конный отряд в 300 или 500 человек, который не включался в общий строй. В тексте эти воины называются прокурсаторы и находятся под командованием кефала, «местоблюстителя» — топотерета, или иного командира. Отряд должен состоять из 120—110 гипотоксотов при численности 500 человек или 60 при составе 300 воинов. Остальные вооружены пиками и дротиками. Во время рейда командир прокурсаторов оставляет 150 всадников при себе, остальных же рассылает по сторонам — в разведку. В бою отряд имеет особую задачу, о которой Никифор ничего не говорит (80, с. 33).

Автор не советует конникам в процессе схватки увлекаться преследованием:

«…так как у арабов лошади быстрее, и потому, завлекши противника, они могут, повернув коней, окружить его и переранить» (80, с. 38).

С нашей точки зрения такой боевой порядок малоэффективен. Полководец, его использующий, вынуждает своё войско к пассивной обороне. Конница, которая нуждается в просторе для действий, заперта внутри каре, и лишь небольшая её часть имеет возможность совершать вылазки. Теснота не позволила бы всадникам перестроиться внутри боевого порядка, поскольку 1-ая и 2-ая линии конницы стояли в затылок друг другу, и лишь воины 3-ей линии имели возможность выйти в промежутки между ними. Всадники имели возможность выехать только с одного фаса каре.

В том случае, если бы противнику удалось прорвать строй византийцев с какого-либо флангового или тылового фаса, вся конница становилась абсолютно беззащитной, так как не имела достаточно места, чтобы развернуться и встретить врага фронтом. В этой ситуации армия была бы обречена на уничтожение.

Никифор Фока был убит его племянником Иоанном Цимисхием, организовавшим против императора заговор (32, с. 49).

Новый византийский государь (969—976 гг.) сам был прекрасным наездником:

«В прыганье, игре в мяч, метании копья и стрельбе из лука он (Цимисхий — В.Т.) превосходил всех своих сверстников. Говорят, что он выстраивал в ряд 4-х скакунов и, птицей мелькнув над тремя из них, садился на последнего. Он так метко направлял дротик в цель, что тот пролетал через отверстие величиной с кольцо; в этом он превосходил даже прославленного Гомером островитянина (Одиссея — В.Т.), стрелы которого проходили через проушины в секирах. Он клал кожаный мяч на дно стеклянной чаши и, пришпорив коня, проносился на полном скаку, ударяя по нему рукоятью копья так, что мяч подпрыгивал и устремлялся в воздух, чаша же оставалась совершенно целой и не двигалась с места» (32, с. 53).

При Цимисхий в Византии появляется корпус «бессмертных» (32, с. 201), видимо, аналогичный персидскому отряду, упоминаемому Геродотом (21 т. 2, с. 157, 172, 296) и Курцием Руфом (120, с. 28). Скорее всего, этот корпус состоял из пехоты и конницы. Всадники «бессмертных» участвовали в сражении с руссами под Доростолом (972 г.) (32, с. 71). Анна Комнина также не раз говорит о «бессмертных», сражавшихся в войсках её отца — императора Алексия (1081-1116 гг.) (49, с. 62, 67).

В целом же в XI—XII вв. прослеживается упадок боепособности византийской кавалерии. Возродить её былую мощь не помогли даже государственные денежные субсидии — ситересии и обсонии (255, с. 56). Обедневшие стратиоты были неспособны купить нужное вооружение даже несмотря на то, что многие металлические части доспеха заменялись костяными, кожаными или войлочными (246, с. 91). Алексий Комнин в этой связи был вынужден прибегать к маскараду: так в одной из битв с печенегами некоторых воинов облачил в доспехи и шлемы, изготовленные из шелковой ткани, по цвету напоминающей железо, ибо железных доспехов на всех не хватало» (49, с. 236).

Неудивительно, что у дочери императора Анны доспехи воинов-европейцев вызывали восторг своей прочностью и надёжностью:

«Император щедро снабдил воинов стрелами и приказывал не жалеть их, но метать не в кельтов, а в их коней. Ведь император знал, что из-за своих панцирей и кольчуг кельты почти неуязвимы, а попусту расходовать стрелы Алексий считал совершенно бессмысленным.

Кельтские доспехи представляют собой железную кольчугу, сплетённую из вдетых друг в друга колец, и железный панцирь из такого хорошего железа, что оно отражает стрелы и надёжно защищает тело воина. Кроме того, защитой кельту служит щит — не круглый, а продолговатый, широкий сверху, а внизу заканчивающийся остриём; с внутренней стороны он слегка изогнут, а внешняя его поверхность гладкая, блестящая, со сверкающим медным выступом. Стрела, безразлично какая — скифская, персидская или даже пущенная рукой гиганта, отскакивает от этого щита и возвращается назад к пославшему ее. Поэтому-то, думается мне, император, знакомый с кельтским вооружением и стрельбой наших лучников и приказал им, пренебрегая людьми, поражать коней и «окрылять» их стрелами, чтобы заставить кельтов спешиться и таким образом сделать их легкоуязвимыми» (48, с. 357).

Византийские катафрактарии, имея всё перечисленное в трактатах вооружение, казалось бы должны быть экипированы не хуже европейских рыцарей и могли с успехом им противостоять, но, по тексту «Алексидиады» получается, что византийцы с трудом могли сдерживать атаки конницы европейцев.

«Зная из опыта войны с Робертом, как трудно выдержать первый натиск кельтской конницы, он (Алексий — В.Т.) счёл необходимым послать сначала небольшое число отборных пельтастов, чтобы завязать перестрелку с врагом» (49, с. 161). Или:

«Император же, опасаясь первого неотразимого натиска латинян, изобретает нечто новое» (49, с. 162).

Слабое защитное вооружение катафрактов не спасало воинов и коней даже от стрел, поэтому Алексий вынужден был в бою с турками маневрировать войсками так, чтобы противник мог обстреливать их только со стороны закрытой щитами (49, с. 400; 55, с. 91).

С XI в. на Византию стали нападать многочисленные племена печенегов и турок-сельджуков. Их военная организация была идентична ранее описанной организации степных народов. Использовался строй основанный на сочетании тяжело-, средне- и легковооружённых всадников:

«Скифы (печенеги — В.Т.) тоже встали в боевые порядки — ведь они обладают врождённым искусством воевать и строить ряды — устроили засады, по всем правилам тактики «связали» свои ряды, как башнями огородили своё войско крытыми повозками, а затем поотрядно двинулись на самодержца и стали издали метать стрелы в наших воинов. Тогда самодержец, построив войско применительно к порядку наступающих отрядов, распорядился, чтобы гоплиты не выходили вперёд и не нарушали сомкнутого строя до тех пор, пока скифы не окажутся на расстоянии, удобном для рукопашного боя, а подождали бы того момента, когда пространство между двумя движущимися друг на друга войсками сократится до «уздечки», и лишь затем бросились на врага» (49, с. 210).

«Прорвав таким образом сомкнутый скифский строй, император со спутниками вышел в тыл скифам» (49, с. 211).

О половцах есть сообщения, оставленные нам Робером-де-Клари в «Завоевании Константинополя»:

«У каждого из них (куманов — В.Т.) есть десяток или дюжина лошадей; и они так хорошо их приучили, что те следуют за ними повсюду, куда бы их не повели, и время от времени они пересаживаются то на одну, то на другую лошадь. И у каждого коня, когда они вот так кочуют, имеется мешочек, подвешенный к морде, в котором хранится корм; и так-то лошадь кормится, следуя за своим хозяином и они не перестают двигаться ни днём, ни ночью. И передвигаются они столь быстро, что за одну ночь и за один день покрывают путь в 6, или 7, или 8 дней перехода. И пока они так передвигаются, то никогда никого не преследуют и ничего не захватывают, пока не повернут в обратный путь; когда же они возвращаются обратно, вот тогда-то и захватывают добычу, угоняют людей в плен и вообще берут всё, что могут добыть. А из одежды и оружия у них имеются куртки из бараньих шкур; да ещё они носят с собой луки и стрелы…» (46, с. 47).

Некоторый сарказм проскальзывает у Робера-де-Клари, когда он пишет о битве при Адрианополе (1205 г.), где половцы разгромили европейскую конницу: «Когда наши ратники увидели этих куманов, одетых в их шкуры, то они больше не устрашились их, а приняли, так, словно это была всего-навсего ватага мальчишек; и эти куманы и прочие люди быстро неслись вскачь, и потом ринулись на франков и многих поубивали, и наголову разбили всех их в этом сражении» (46, с. 77).

С присущей им самоуверенностью, европейские всадники атаковали в одном из сражений и турок, но в результате снова потерпели поражение:

«Увидев это, латиняне с длинными копьями наперевес поскакали на варваров (турок — В.Т.). Но те стали метать стрелы не в кельтов, а в их коней; поражая своими копьями латинян, турки убили большинство из них, а остальных ранили и загнали в ров» (49, с. 219).

О построении турок-сельджуков есть сведения у Анны Комнины:

«…правый, левый фланги и центр турецкого строя расположены на определённом расстоянии друг от друга и фаланги стоят как бы разорвано. Если враг нападает на правый или левый фланг, на него обрушивается центр и часть строя, расположенного за ним, и они, как ураган, сметаю? противника. Что же касается вооружения, то турки, не в пример кельтам, мало пользуются копьями, а стараются окружить врага со всех сторон и обстрелять его из луков; защищаться турки предпочитают издали. Когда турок преследует, он захватывает свою жертву при помощи лука; когда его преследуют самого, одолевает врага при помощи стрел; турок мечет стрелу, и стрела на своём лету поражает коня или всадника; пущенная сильной рукой, она пронзает тело насквозь. Вот какие искусные лучники турки» (49, с. 406).

Отсюда можно заключить, что и эти народы основывали свою тактику на действии лучников и метателей дротиков, пользовавшихся прикрытием тяжёлых всадников, вооружённых копьями равной длины для первой и второй шеренг:

«Один скиф, схватив обеими руками длинное копьё, нанёс Алексию удар в ягодицу…» (49, с. 212).

ЕВРОПА И ЕЁ ПРОТИВНИКИ

Перед тем, как рассмотреть эволюцию европейской конницы периода средних веков, хотелось бы исправить неверное представление о тактике рыцарской конницы.

В отечественной и зарубежной исторической, научной и художественной литературе закрепилось мнение, что рыцарь — это, прежде всего, воин-одиночка, сопровождаемый оруженосцем и несколькими слугами. В силу своей спеси и независимости, в бою он также действует один, и только сзади его прикрывают несколько подручных, большей частью пехотинцев. Соответственно, рыцарский бой — это ни что иное, как ряд поединков между благородными воинами. Правда, допускались исключения: рыцари иногда могли строиться глубоким клином, обычно атакуя пехоту; но и тут строй использовался лишь до момента сближения с противником, а затем рассыпался, и каждый воин устремлялся к заранее намеченной цели (287 т. 2, с. 169; 204 т. 1, с. 693—697; 315, с. 84; 161, с. 16). Обычно же рыцарская конница строилась «частоколом». Построение это представляло собой одну разомкнутую цепочку, где рыцари стояли на расстоянии 5—10 метров один от другого, а сзади, на некоторой дистанции от них находились оруженосцы, за которыми, в свою очередь, следовали вооружённые слуги и наёмники—конные или пешие (197, с. 114—115; 212, с. 73).

Причиной такого мнения стали прежде всего средневековые эпические произведения, такие как «Кудруна», «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде» и др., где воспевалась личная рыцарская доблесть, и где отважные воины в одиночку на конях пробивались через бесчисленные ряды врагов.

Но чего ожидать от средневековых поэтов? В их задачу не входило учитывать тактические нюансы боя. Даже в солидных исторических произведениях эти проблемы не затрагивались вовсе, либо поданы так, что осмыслить их можно по-разному. Нам остаётся лишь отыскивать истину, полагаясь на собственную логику. И хотя в настоящее время появился ряд научных статей, позволяющих читателю по-иному взглянуть на рыцарское вооружение, о тактических приёмах средневековья в них не сказано почти ничего.

Французский учёный-историк Виоле ле Дюк высказал гениальную мысль:

«Утверждать, что феодальные армии не знали никакой тактики, — это почти равносильно тому, как если бы стали утверждать, что народ не имеет литературы, только на том основании, что мы не знаем его языка» (195 т. 3, с. 181).

Ганс Дельбрюк был совершенно прав, считая, что изучить тактику той или иной армии очень сложно, используя лишь отрывочные литературные сведения (195 т. 3, с. 182). Но всё же именно эти сведения могут нам помочь приоткрыть завесу времени и навести на правильную мысль.

Для начала попробуйте сами ответить на вопрос, как могла бы конница рыцарей, построенная описанным выше способом — «частоколом» — отразить атаку сомкнутого строя, скажем, византийской тагмы? Неужели рыцари, даже имея более качественные доспехи и оружие, действуя каждый сам по себе, смогли бы сокрушить такую плотную массу коней и людей? Вывод напрашивается сам собой: разумеется, их смели бы и затоптали в один миг. Отсюда вытекает следующий вывод: рыцарская кавалерия, точно также, как и любая другая, применяла сомкнутый строй. И вот ряд свидетельств тому.

Епископ Лиутпранд в «Воздаянии» пишет о том, что король Генрих I Птицелов (919—936 гг.) советовал своим воинам перед битвой с венграми при Мерзебурге (933 г.):

«Когда вы пуститесь на игру Марса, то не опережайте друг друга, хотя бы у иного лошадь была быстрее; закрывайтесь взаимно щитами и на них примите первые стрелы неприятеля. Затем во весь карьер со страшной силой полетите на неприятеля, чтобы он почувствовал на себе раны, нанесённые вашими мечами, прежде нежели имел бы время сделать второй выстрел». Помня этот спасительный совет, саксы помчались, сохраняя прямую линию строя, и никто, имея более быструю лошадь, не заезжал вперёд; по словам короля, прикрыв друг друга щитами, они без всякого вреда для себя приняли на них первый залп стрел, и затем, как приказал им благоразумный вождь, быстро бросились на неприятеля, так что враг прежде расстался с жизнью, нежели успел сделать второй залп. По благодати Божьей, венгры после того думали более о бегстве, нежели о битве: бег быстроногого рысака казался им ещё весьма тихим; бляхи сбруй и насечка оружий были для венгров не обороной, а бременем. Побросав луки, разметав стрелы, сбросив с лошадей сбрую, чтобы облегчить их, они думали об одном бегстве» (303 т. 2, с. 412).

Неизвестный хронист о битве при Гастингсе (1066 г.):

«Тут появились те, которые охраняли его (Вильгельма — В.Т.) и никогда не покидали; их было около 1000 вооружённых людей, и они сомкнутыми рядами понеслись на англичан; тяжестью коней и ударами мечей они пробили густые массы противника и разгромили его…» (19/, с. 133).

Анна Комнина говорит о «плотном строе латинян»:

«По его (Алексия — В.Т.) замыслу, в тот момент, когда латиняне во весь опор бросятся на ромейскую фалангу, эти воины будут толкать вперёд колесницы и таким образом прорвут плотно сомкнутый строй латинян» (49, с. 163).

Вильгельм Тирский в «Истории Священной войны», описывая сражение у Бебен между крестоносцами и турками, сообщает: «Построившись, они (крестоносцы — В.Т.) и пошли тихим шагом посреди неприятелей, стоявших справа и слева, и враги, видя такую решимость, не осмелились ничего предпринять. Так проходили они сомкнутыми рядами: храбрейшие и лучше вооружённые окружали со всех сторон остальных…» (303 т. 3, с. 428).

(Правда, в этом месте речь идёт не только о коннице, но и о пехоте.)

Епископ Яков Витрийский, сообщая о битве под Дамиеттой (1217г.), произошедшей во время Крестового похода (1217-1221 гг.), говорит:

«…но неприятель не осмелился идти вперёд из страха перед нашими всадниками, которые построились в боевой порядок с целью помогать защищавшим окопы» (303 т. 3, с. 618).

Священник Сиврейский Пётр Тудебод, лично участвовавший простым воином в I Крестовом походе (1096—1099 гг.), и написавший «Деяния франков и прочих иерусалимцев»,[92] пишет, что в битве под Антиохией (1098 г.) «…Кербога увидел боевые части франков, в столь стройном порядке выходившие одна за другой, он распорядился: «Дайте им выйти, чтобы наверняка попасться в наши руки» (207, с. 113; 303 т. 3, с. 221-222).

Робер-де-Клари в «Завоевании Константинополя» сообщает:

«…он (маркиз Конрад — В.Т.) взял с собой всех латинян и выстроил свои боевые отряды наилучшим образом» (46, с. 26).

«…и они (византийцы — В.Т.) были так ошеломлены и ошарашены тем, что наши боевые отряды (всадников — В.Т.) шли такими ровными рядами, прямо им в лоб, что не знали, на что решиться» (46, с. 38).

Ян фон Геелу о сражении при Воррингене (1288 г.) пишет, что Либрехт де Дормель выстраивает своих всадников с криками: «Плотнее, плотнее и уже! Каждый ближе к соседу, как только можно, и мы сегодня прославим себя». Тогда и все остальные закричали: «Теснее! Теснее! Ближе друг к другу!» (195 т. 3, с. 177).

В уставе ордена Храмовников было строго запрещено коннику «оставить своего места в ряду, даже для того, чтобы на короткий момент испытать своего коня. Никто под страхом утраты орденской мантии не имеет права нападать без приказа или покидать ряд» (195 т. 3, с. 183).

Ян Длугош в «Грюнвальдской битве» тоже говорит о тесном строе польских и литовских рыцарей:

«…затем, стремительно облачившись в доспехи, выбираются (поляки — В.Т.) тайными и неизвестными врагам выходами, чтобы вступить в бой тесным строем» (33, с. 136).

Даже в «Песне о Роланде» говорится о необходимости соблюдать строй во время боя:

И уж совсем отпадают сомнения, когда читаешь наставления написанные собственноручно Карлом Смелым для своих воинов и командиров:

«Для поднятия боеспособности войска путём упражнений во владении оружием герцог повелевает начальникам рог, эскадронов и взводов выводить своих жандармов во время гарнизонной службы или в другое свободное время в поле, иногда в одной только броне, иногда в полном вооружении и там производить упражнения сомкнутым строем, затем мчаться с копьём наперевес и при этом на всём скаку лошадей всегда оставаться при знамени (то есть в строю — В.Т.) или же по команде разделяться, затем снова собираться и друг друга поддерживать, дабы выдержать неприятельский натиск. Стрелки вместе со своими конями также должны напрактиковаться в обращении с оружием; их нужно приучать к спешиванию и стрельбе из лука; при этом их нужно обучать, чтобы они выстраивали своих коней, сцепленных уздой, в ряды — по три лошади, привязанных к зацепке, прикреплённой к головке передней луки лошади оруженосца, затем быстро построиться в линию и стрелять в полном порядке…» (195, т. 3, с. 325).

По выражениям же, подобным тем, которые Ян фон Геелу приписывает властителю Лидекерке: «Войско неприятеля так растягивается в стороны, что мы будем окружены, прежде чем успеем оглянуться. Хорошо было бы нам раздаться и сделать наш отряд не столь глубоким», или Вильгельм Бретонский вкладывает в уста некоего француза во время битвы при Бувине (1214 г.): «Поле широко, развернитесь, дабы неприятель не мог вас окружить. Не подобает рыцарю быть щитом для другого» (195 т. 3, с. 177), ни в коем случае нельзя судить, что рыцари выстраивались в редкую цепочку. Речь здесь, несомненно, идёт о так называемом построении в «линию колонн» (en haye), когда колонны, состоящие каждая из нескольких шеренг всадников, становились на определённом расстоянии одна от другой, в одну боевую линию, аналогичную той, о которой говорится в трактате Псевдо-Маврикия. В зависимости от численности войск, полководец мог использовать одну или несколько таких линий.

Ударная сила конницы увеличилась за счёт совершенствования седла и появления стремян, но отсутствие сильной королевской власти и слабая экономика мешали европейской кавалерии добиться той дисциплины, маневренности и выучки, какой обладала кавалерия Византии. Поэтому после начала атаки командовать рыцарским отрядом было практически невозможно, а если враг бывал опрокинут и рассеян, то удержать воинов от ненужного преследования было наисложнейшей задачей. В такой момент отряд становился абсолютно неуправляемым и каждый всадник гнался за неприятелем, пока хватало сил коня, а затем наступало время «заслуженного» грабежа. Этот процесс особенно задерживал возвращение конников в строй. Поэтому победу одерживал тот полководец, которому удавалось сохранить больше конных отрядов незадействованными, так как последнее слово оставалось за ним. Как верно заметил Ролоф (195 т. 3, с. 222), достаточно было небольшого, но сохранившего дисциплину отряда в несколько десятков воинов, чтобы вырвать победу из рук победителей, уже предавшихся грабежу, и уничтожить их поодиночке.

Теперь несколько слов о конских доспехах. В работах столь авторитетных оружиеведов, каковыми, например, являются Венделен Бехайм и фон Винклер, сказано, что конская броня в Европе появилась только в XIII в. (161, с. 162; 315, с. 96). Произошло это, по мнению авторов, в результате Крестовых походов, когда появилась необходимость защиты коней от турецких стрел. Вполне резонно Бехайм ссылается на то, что печати до XIII века не носят изображений бронированных коней, нет их и на знаменитом Байекском ковре, отображающем битву при Гастингсе. Всё, казалось бы, логично, но…

Прокопий Кесарийский, описавший битву при Тагине (552 г.), говорит, что у остготских всадников кони были защищены доспехами (195, т. 2, с. 262). Как мы уже писали, вполне объективные причины заставили их обзавестись такого рода защитой, прикрывающей лошадей от стрел кочевников: гуннов, болгар, аваров… или византийцев. И вот с тех пор и до XIII в., то есть на протяжении около 700 лет о конском доспехе ни в каких европейских письменных источниках не упоминается. Не найдено и изображений бронированных лошадей. Но вот вопрос: стоит ли, исходя из этих фактов, однозначно отвергать употребление брони?

Дельбрюк пишет о том, что конных лучников создал Восток. Это вполне справедливо. Но трудно понять, почему он считает, что до прихода венгров (в IX в.), Европа вообще не знала конных лучников? (195 т. 3, с. 164). А разве арабы, вторгшиеся через Испанию в южную Францию в 717—719 гг. не являлись таковыми? Разве не пришлось франкам ещё до битвы при Пуатье (732 г.) встретиться с ними в сражениях при Суассоне (719 г.) и Тулузе (721 г.), а затем, после одержанных побед, ещё три десятилетия отражать арабские набеги на территорию Франции? (768—814 гг.) не приходилось воевать с теми же арабами в Испании (777—801 гг.), а затем совершить семь походов против аваров (791—796 гг.), и, в конце концов, разгромить аварский каганат? А ведь авары тоже были прекрасными конными стрелками. Теперь попробуем ответить: неужели войны с такими народами, как арабы, авары и венгры ничему не научили зарождающееся европейское рыцарство? Разве не было необходимости уже тогда обзавестись хорошей бронёй для себя и своих боевых коней? Ведь в первую очередь лучники вели обстрел именно лошадей. Так происходило в античные времена, так происходило и в средневековье.

Анна Комнина не раз припоминает, как её отец учит токсотов стрелять в коней, а не во всадников:

«Они (стрелки и пельтасты — В.Т.) сделали это и, приблизившись к кельтам, стали не переставая метать стрелы с их коней, так что всадники оказались в отчаянном положении. Ведь любой кельт, пока он сидит на коне, страшен своим натиском и видом, но стоит ему сойти с коня, как из-за большого щита и длинных шпор он становится неспособным к передвижению, беспомощным и теряет боевой пыл» (49, с. 168—169).

«Каждого вооружённого копьём воина самодержец приказал прикрыть с обеих сторон двумя пельтастами и медленно двигаться в таком порядке, а небольшое число опытных лучников велел выслать вперёд, чтобы они издали обстреливали кельтов из лука, часто обращаясь то в одну, то в другую сторону. Когда оба строя сблизятся, лучники должны были тотчас же во весь опор устремиться на латинян, дать знать другим лучникам, следующим за ними, закидать стрелами не всадников, а их коней» (49, с. 285).

Усама-ибн-Мункиз, лично участвовавший в боях с крестоносцами, вспоминает один случай:

«Из Шейзара в этот день выступило много пехотинцев. Франки бросились на них, но не могли выбить их с места. Тогда Танкред разгневался и сказал: «Вы мои рыцари, и каждый из вас получает содержание, равное содержанию ста мусульман. Это «сердженды»[94] (он разумел пехотинцев), и вы не можете выбить их с этого места!»

На это Танкред получил резонный ответ от своих воинов, что турки заняли труднодоступный участок и обстреливают их лошадей.

«Если бы не это, мы бы их затоптали и перекололи копьями» — «Лошади мои, — сказал Танкред, — всякому, у кого будет убита лошадь, я заменю её новой» Тогда франки несколько раз атаковали наших пехотинцев, и 70 лошадей у них было убито, но они не смогли сдвинуть наших с места…» (207, с. 144; 139, с. 127).

Каноник Ахенской церкви Альберт пишет в «Истории Иерусалимского похода»:

«Заметив, что рыцари берут над ними верх, турки начали стараться ранить лошадей стрелами, и таким образом спешили могущих атлетов Христа» (303 т. 3, с. 122).

Капеллан Раймунд Агильский сообщает:

«Вследствие постоянных столкновений, все люди потеряли лошадей, потому что турки не знают драться копьями и мечами; они пускают стрелы, и потому одинаково опасны, и когда бегут, и когда преследуют» (303, т. 3, с. 200).

Оценив эти данные, пусть читатель сам сделает выводы, могли ли европейские всадники так непредусмотрительно подставлять своих коней под стрелы и дротики кочевников, заранее зная, что первый удар будет направлен именно по ним. Какой же, в самом деле, смысл тратить снаряды на защищенного воина, если его конь столь легко уязвим? Лишившись лошади, тяжеловооружённый всадник в одиночку на поле боя практически не представлял никакой опасности.

Что же касается изображений на Байекском ковре, то, несмотря на достаточно правдоподобную деталировку, не стоит безоговорочно принимать на веру всё, что на нём изображено. Это не реконструкция, а, прежде всего, стилизованное художественное произведение, лишь в общих чертах передающее представление о вооружении той эпохи. Достаточно обратить внимание на то, что на ковре и нормандцы и саксы имеют абсолютно одинаковое оружие и экипировку, причём как пехотинцы, так и всадники.

Будет вполне разумно предположить, что практика бронирования лошадей, видимо, введённая остготами, уже не прерывалась вплоть до XIII в. Разумеется, не все воины могли заказать конский доспех, а только наиболее состоятельные. Диденгофенский капитулярий от 805 г. гласит:

«О вооружении в войске да соблюдается то, что мы определили в другом капитулярии; сверх того, каждый от 12 мансов должен иметь броню, а если имеющий броню не возьмёт её с собою, лишается всего бенефиция вместе с бронёй» (195 т. 3, с. 21).

В тексте не говорится конкретно, о какой, собственно, броне идёт речь, но ясно одно — благосостояние воина определялось количеством земли, ему принадлежащей, и, соответственно, доходом с неё получаемым. В списки строго заносилось всё имущество, которым владел воин, и, в зависимости от суммы доходов, определялось, с каким оружием и доспехом он должен явиться на сбор.

Хорошо вооружённых воинов, имеющих доспехи для себя и для коня, как правило, было немного. Они ставились в первую шеренгу строя. Если их было больше — то и на флангах, а иногда даже сзади. Они служили прикрытием для остальных, имеющих снаряжение похуже и находящихся в центре строя.[95]

Всё рассчитывалось по той же схеме, что и в фемной византийской кавалерии.

Но не стоит считать, что только от экономического положения конников зависело устройство боевого порядка. Переводчик трактата «Стратегика императора Никифора» полагал, что именно скудность средств византийской казны не позволяла обеспечить бронёй всех лошадей, и поэтому она была только у воинов первой шеренги (80, с. 42). В этом он ошибался.

Не было никакого смысла снабжать весь строй тяжёлыми доспехами. Такой отряд оказался бы совершенно беззащитным перед вражескими стрелками, не имея возможности ответить на их обстрел. По причинам, уже указанным нами, тяжеловооружённые всадники ничего не смогли бы сделать с легковооружёнными, попытайся они произвести вылазку. И, как бы ни был хорошо защищен катафракт и его конь, всё равно у него непременно найдутся уязвимые места.

Поэтому, если в определённом районе королевства, в силу лучших природных условий, было больше богатых бенесрициариев, то на войне из них не составляли единый строй. Разумнее было создать две тактические единицы вместо одной, дополнив их легковооружёнными ленниками или наёмниками.,

Мы не станем затрагивать социальных проблем образования рыцарства как сословия, об этом написано достаточно много. Нас интересует чисто военный аспект, и начнём мы с исследования конницы франков.

Военная структура франкского общества изучена довольно хорошо (195, т. 3, с. 7-21; 204, т. 1, с. 420-424; 175, т. 7, с. 311—334), повторяться мы не станем. Скажем только, что на протяжении своего более чем 300-летнего существования она постоянно менялась и прогрессировала к началу феодальных отношений, распространившихся по всей Европе к XI в.

Комплектование войска франков осуществлялось на базе четырёх основных источников. Это, прежде всего, свободное крестьянское ополчение; затем — вассальная повинность, основанная на том, что король раздавал своим приближённым участки земли — бенефиции — с правом возвращения назад и передачи другому лицу. Владелец бенефиция должен был выполнять возложенные на него обязанности, в частности военного характера, и при необходимости являться на место сбора со своим отрядом. Ещё на службу привлекали наёмников (204, т. 1, с. 420) и, наконец, союзные с франками территории поставляли своих воинов в их армию.

Войско франков никогда не было особенно большим, что убедительно доказывает Г. Дельбрюк; численность его не превышала 10 000 человек (195 т. 3, с. 15), но историк ошибается в том, что армия Каролингов состояла в большинстве своём из всадников. Капитулярии, эдикты, предписания и мемориалы франков не дают нам чёткого представления, кто должен был являться с конём, а кто — в пешем строю (195, т. 3, с. 22—23). И лишь в лангобардских капитуляриях кое-что сказано об этом:

«О тех, которые могут иметь кольчугу и не имеют, и менее состоятельных, могущих иметь коня и не имеющих: те, кто не может иметь и не может получить ниоткуда, должны иметь щит и колчан. Постановлено, чтобы владеющий семью оброчными дворами имел кольчугу со всем набором и конём, а если сверх того владеет землёй, должен иметь коней и остальное вооружение. Также угодно нам, чтобы те, которые не имеют оброчных дворов, но владеют 40 югерами земли, имели коня, щит и копьё; также о маломощных государю угодно, чтобы они, если могут иметь щит, имели колчан со стрелами и лук; то же в отношении негоциантов, не владеющих имуществом. Богатые и сильные пусть имеют кольчугу и коней, щит и копьё, следующие по богатству — коней, щит и копьё, маломощные — колчаны со стрелами и лук» (195 т. 3, с. 35).

Численный состав конницы франков при полной мобилизации вряд ли достигал 2000 всадников, тяжело-, средне- и легковооружённых — из-за дороговизны снаряжения и немногочисленности действительно хороших кавалеристов.

Но, как показывает история, к таким крайним мерам ни Карл Великий, ни его предшественники и последователи не прибегали, а значит, предполагаемое число конников во франкском войске можно сократить ещё, по крайней мере, вдвое. Для тех времён и эта цифра была достаточно впечатляющей. Даже Александр Македонский, совершая поход в Персию, сумел набрать из военных ресурсов Македонии, Фракии, Иллирии и Эллады всего лишь 4000 всадников.

Тем не менее, он считал, что этого вполне достаточно для успешного начала. А участникам 1-го Крестового похода удалось собрать из герцогств Франции, Германии, Англии, Италии и Сицилии всего 1200 конников (195 т. 3, с. 140). Где уж там говорить о 5—6 тысячах — мобилизационные возможности средневековой Европы были для этого слишком скромны. Да и не было никакого смысла брать в поход не умеющих сражаться людей. Трудно сказать, на чём основывал Дельбрюк свои доводы, утверждая, что войско франков преимущественно состояло из всадников. Франкское государство населяли не кочевники-скотоводы, а оседлые земледельцы. Природные условия Франции, большая часть которой в то время была покрыта лесами, не позволяли в достаточной мере развивать скотоводческое хозяйство; разводить множество голов крупного рогатого скота, а самое главное — лошадей, необходимых для большого конного войска. Этому не способствовали и социальные устои франкского общества.

Во времена античности и средневековья народы средней полосы: германцы, кельты, славяне, прежде всего славились своей пехотой; конница играла лишь вспомогательную роль. Конечно, подготовка конников в отдельных племенах могла быть лучше, чем в других, но, тем не менее, даже их кавалерия количественно всегда уступала пехоте. Роскошь иметь многотысячные табуны лошадей могли позволить себе только кочевники, жившие среди бескрайних степных просторов, необходимых для выпаса животных.

Кроме всадников, набираемых из свободных землевладельцев, король имел личную дружину — скару, в мирное время выполнявшую в большей степени полицейские функции и нёсшую охрану короля. Наверняка, число этих воинов было невелико, возможно, сотня или две, потому что содержать большой двор без столицы, каковой короли франков не имели (195 т. 3, с. 17), было чрезвычайно сложно. Ведь эти люди не имели собственных ленов и жили только за счёт налогов, собираемых с района, где в данный момент находились. Гораздо выгоднее было расставить скару отдельными гарнизонами на границах, где воины могли бы нести службу охраны государства и жить на средства, взимаемые с местных крестьян. Для наведения же порядка внутри державы королю было достаточно иметь при себе не более 4—5 десятков антустрионов (195 т. 3, с. 105). Собственных дружинников имели и графы, нуждавшиеся в них для поддержания порядка и защиты своих владений в отсутствие короля.

Антустрионы — и королевские, и графские — были всадниками.

Войны с арабами и с аварами уже в начале VIII в. заставили правителей франков позаботиться о создании собственных конных стрелков. Так, в послании Карла Великого к аббату Фульраду предписывалось, чтобы каждый конник был, кроме остального положенного оружия, снабжён луком и колчаном со стрелами (195 т. 3, с. 20). Однако можно смело утверждать, что воинов, владеющих искусством стрельбы из лука с коня, у франков было немного. Стрелками могли быть антустрионы-дружинники, кое-кто из зажиточных ленников, высокопоставленные воины и даже сам король[96], но общий процент их в войске был всё же слишком мал (195 т. 3, с. 20— 21), ибо ни в одном государстве за всю историю не удалось создать из крестьян хороших лучников, пращников или арбалетчиков, в ущерб их основному занятию — земледелию.

Стрелками, в массе своей, становились охотники и пастухи, которые, защищая свои стада от хищников и грабителей, — в степях, лесах или горах, — овладевали этим мастерством. Каждодневные многочасовые тренировки в стрельбе и метании из пращи были частью жизни этих людей. Крестьянин же, работая на земле, а в свободное время занимаясь кустарным производством, не мог себе позволить после долгого трудового дня ещё и оттачивать военное мастерство, в то же время для подготовки простого пехотинца, воюющего в фаланге, достаточно было одного месяца сборов в год.

Меры, вроде тех, что предлагал Марио Санудо в «Секретной книге крестоносцев о завоевании и сохранении Святой Земли», датированной 1306—1321 гг., не были реально осуществимы:

«Необходимо постановить под страхом наказания, чтобы все жители Святой Земли или королевства Иерусалимского занимались не менее одного раза в неделю упражнениями в метании пращой и стрельбе из лука, будут ли они в городе или в лагере» (303, т. 3, с. 730).

Да и чему толковому можно научиться, тренируясь один раз в неделю?

Если настолько сложно было обучить крестьян стрельбе и метанию из пращи в пешем строю, то что уж говорить об упражнениях верхом.

Отсюда можно заключить, что основная масса франкских легковооружённых всадников состояла из копейщиков и метателей дротиков, так как искусство метания дротика хотя и требовало определённых навыков, но не такой степени виртуозности, как стрельба из лука или метание из пращи.

Остальной набор вооружения: меч, щиты, топоры, булавы, кончары и т.д. зависел от достатка воина и его привычек.

Легко- и средневооружённые составляли задние шеренги боевых построений, спереди прикрытые тяжеловооружёнными конниками. Со стороны же казалось, что все воины были одеты в броню, что дало повод монаху Эккегарду из Сен-Галлена назвать войско Карла Великого «сплошь железным» (195 т. 3, с. 20).

Сила армии франков заключалась в том, что развитию и конницы, и пехоты уделялось одинаковое внимание. Немногие армии могли похвастаться такой гармоничностью. Например, за всю историю античности такого смог достичь только Александр Македонский. Рим и Эллада были сильны пехотой; персы, парфяне, карфагеняне более почитали конницу. Слабость одного рода войск делала уязвимой всю армию.

Отсутствие достаточного количества конных стрелков у франков и германцев компенсировал ландшафт местности, в которой им довелось воевать с арабами, аварами и венграми. Изрезанная реками, покрытая лесами и горными грядами, территория Западной Европы не позволяло эффективно применять конных лучников. Поэтому лёгкая пехота, воспользовавшись естественным или искусственным прикрытием, могла с успехом противостоять кочевникам. Характерным примером может служить битва при Пуатье (732 г.).

Сколько-нибудь достоверных описаний этого сражения, к сожалению, не сохранилось. Наиболее правдоподобный пересказ её хода оставил нам Исиодор Паценский, но и его версия в основном состоит из образных сравнений:

«Северяне замерли стеной, словно воедино смёрзшиеся фигуры, изваянные изо льда; лёд этот не способен был растаять, даже когда своими мечами они разили арабов. Железнорукие гиганты — австразийцы смело врубались в гущу битвы, и это они нашли и сразили короля сарацинов» (204 т. 1, с. 416).

С большой осторожностью можно воспринимать реконструкции этого сражения в трудах Е.А. Разина (187 т. 2, с. 128-130) Э. Дюпюи, Т. Дюпюи (204 т. 1, с. 415-416).

Со своей стороны, мы можем добавить, что арабы воспользовались своей обычной тактикой и выслали вперёд стрелков, оставив тяжеловооружённых всадников во второй линии в качестве прикрытия. Из-за холмистой местности лучники — и пешие, и конные — не могли нанести большого урона франкам, и все их действия свелись к дуэли с легковооружёнными Карла Мартелла. Атаковать тяжёлой конницей франкскую пехотную фалангу, стоявшую в центре на возвышенности, арабам не было никакого смысла, так как такая атака изначально была бы обречена на провал, а кавалерию, выстроенную плотными рядами на флангах пехоты, видимо, не позволяли условия местности.

В конце концов, как предполагают историки, исход битвы решил выход конников графа Эда во фланг арабам; те были вынуждены отступить в лагерь, а ночью бежали (204, т. 1, с. 416).

После смерти Карла Великого (814 г.) его империя развалилась. На Верденском собрании 843 г. было официально объявлено о её разделе на три части: Западнофранское королевство, от которого позже отошли Бургундия и Аквитания; Германия, которая при Генрихе I Птицелове (919— 936 гг.) стала называться Тевтонским королевством (в него входили Саксония, Тюрингия, Франкония, Швабия и Бавария. В X в. к королевству была присоединена Лотарингия, а в XI — Бургундия); и третьей частью стали бывшие Лангобардские земли в Италии (175, т. 7, с. 351-353, с. 371, с. 397).

В целом, организационная система армии германцев была точно такой же, как у франков. В их коннице процент стрелков тоже был очень мал, основным же оружием конников были копьё и дротик. Это хорошо видно из описания поединка между баварским всадником и его противником — итальянцем, которое оставил нам епископ Лиутпранд в «Воздаянии». Данный случай относится к 893 г., когда король Баварии и Ломбарди Арнульф Каринтийский отправил с отрядом германских войск своего сына Центебальда на помощь к Беренгарию — одному из местных итальянских феодалов, воевавшему против графа Видо:

«…соединённые силы союзников с быстротою подступили к Папии (Павии). Но Видо так укрепил шанцами и войском речку Вернаволу, омывающую город с одной стороны, что противники, разделённые водой, протекавшей между ними, не могли напасть друг на друга.

Прошёл 21 день, но враги, как я сказал, не могли наносить никакого вреда друг другу; тогда один из баваров начал каждый день выезжать вперёд и осмеивать итальянские войска, крича им, что они трусы и не умеют наездничать. К большому стыду противников, он влетел в их ряды, вырвал копьё из рук одного воина и с торжеством ускакал в свой лагерь. Для отмщения за такое посрамление своей нации, выступил со щитом навстречу вышеупомянутому бавару Губальд, отец того Бонифация, который впоследствии, в наше время был маркграфом городов Камерино и Сполето. Противник же его не только не забыл своего первого успеха, но, сделавшись ещё смелее и увереннее в победе, выехал с радостью на бой; он то поднимал вскачь своего изворотливого коня, то, натянув поводья, осаживал. Но Губальд бросился на него прямо; когда же они съехались так близко, что могли уже наносить друг другу удары, тогда бавар по своему обычаю начал поворачивать своего коня в различные стороны, чтобы тем сбить с толку Губальда. Когда же он, маневрируя таким образом, обратил тыл с тем, чтобы, сделав быстрый поворот, напасть внезапно на Губальда, этот последний, дав лошади шпоры, настиг бавара, и прежде нежели он имел время повернуть коня, пронзил его копьём между плеч, до самого сердца. Затем Губальд схватил лошадь бавара за узду, а всадника, сняв с него доспехи, столкнул в реку, и с триумфом, как мститель за оскорбление соотечественников, возвратился в свой лагерь» (303, т. 2, с. 316-317).

Набеги венгров на Германию (900 г.) начались в то время, когда в стране бушевала гражданская война. Естествен: но, достойного отпора кочевники не получили. Только с воцарением на престоле Генриха I Птицелова власть оказалась в руках сильного человека.

Чтобы реорганизовать армию, выправить экономическое положение и навести порядок в государстве, Генрих был вынужден заключить перемирие с мадьярами (924 г.) и в течение 10 лет обязался платить им дань (204, т. 1, с. 515).

В связи с сокращением числа свободных землевладельцев, крестьянское ополчение перестало играть былую роль, и король был вынужден больше полагаться на отряды своих ненадёжных ленников, имеющих бенефиции. Чтобы усилить свою власть, Генрих ввел новую для Европы систему, вероятно, заимствованную у византийцев. О новой организации сообщает Видукинд в «Деяниях саксонских»:

«Избрав каждого девятого из поселян-воинов, поселил их в городах, с тем, чтобы каждый из них выстроил восемь жилищ для своих сородичей, получил и сберёг третью часть урожая и чтобы остальные восемь сеяли, собирали урожай для девятого и складывали хлеб в предназначенные для того места. Он пожелал, чтобы сборища, сходки и пирушки происходили в городах» (195 т. 3, с. 71).

По-видимому, Генрих для создания боеспособной пехоты и конницы приглашал на отведённые земли воинов разных народов: франков, фризов, итальянцев, славян, венгров, потому что воспитывать воинов из обнищавших крестьян не представлялось возможным. Вновь прибывшие колонисты получали собственные участки земли и освобождались от массы налогов. Взамен они обязывались участвовать в сборахманеврах и походах короля. Созданная система помогала королю контролировать наиболее строптивых феодалов. Такая организация в Германии всё ещё существовала в XIV в., о чём сообщает Бременский пресвитер:

«Поселяне из епархий Шенефельд, Гадемерш, Вестеде, Норторпе, Борнеховеде, Брамстеде, Кольденкеркен, Келлингхузен с живущими по болоту Вильстрии называются голштинцами в собственном смысле. И с их помощью сеньоры, графы Голштинии имели триумфы. Из них граф Николай (середина XIV в.) избрал верных людей, с больших поместий одного виллана, с двух малых также одного. Их в случае надобности имел он с собой в дружине. Ибо названный Николай приказал, чтобы упомянутые поселяне не подверглись притеснениям со стороны фохтов и чтобы держали ценных коней, а вооружение имели, главным образом, железный шлем, щит тройной или двойной, железные наручники, широкие перевязи. Оставшиеся же дома поселяне выполняли работу за тех, которые были с владыкой той земли в походе до их возвращения в свои дома» (195, т. 3, с. 72).

Поселяне разного достатка составляли разные рода войск: пехоту и конницу — тяжёлую, среднюю и лёгкую. Кроме этого, Генрих имел собственную дружину — всадников, отряды графов и герцогов, наёмников и союзников из других стран и, отчасти, ополчение из крестьян, сохранивших статус свободных.

Тактика венгров была типична для кочевого народа. Её составные описаны епископом Лиутпрандом в «Воздаянии». Особенно характерна битва мадьяров с Людовиков III Дитя (899—911 гг.), произошедшая при Аугсбурге (910 г.):

«Король Лудовик едва успел подойти со своим войском к городу Августе (ныне Аугсбург на реке Лех), лежащем на пределах земли свевов (швабов) и баваров, или восточных франков, как к нему пришло неожиданное, а ещё более нежелательное известие о приближении неприятеля. На следующий день оба войска столкнулись на равнинах реки Леманна (ныне Лех), весьма удобных по своей обширности для подвигов Марса.

Прежде нежели «Утром Аврора восстала с пурпурного ложа Титона» (прим. Вергилий «Георгики») кровожадное и браннолюбивое отродье венгров напало на христиан, ещё объятых сном. Многих разбудило жужжание стрел прежде крика неприятелей; другие же, пронзённые на своих ложах, не были подняты ни криком, ни ранами, потому что душа их отлетела прежде пробуждения ото сна. Затем началась жестокая сеча; Обратив тыл, как бы для бегства, турки (венгры — В.Т.) положили на месте многих христиан своими меткими boelis, то есть стрелами…

Феб, начав клониться к западу, уже достиг седьмого часа своего пути (по нашему, первый час по полудни), а Марс, обращая светлое лицо к Лудовику, продолжал ему покровительствовать, как в это время коварные турки, скрыв засаду, показали вид, что они обращаются в бегство. Королевское войско, не подозревая хитрости, пустилось с жаром преследовать; но на него бросились со всех сторон из-за засады, и мнимо-побеждённые начинают истреблять победителей. Сам король с изумлением видел, что его победа обратилась поражением, которое было тем тяжелее, чем менее он мог его ожидать» (303, т. 2, с. 402—403).

Заманив на равнины германское войско, венгры попросту расстреляли его и добили атакой тяжеловооружённой конницы. Немецкие всадники оказались абсолютно беззащитными, оторвавшись в преследовании от своих пеших стрелков и тяжёлой пехоты.

Генрих I со своей вновь созданной конницей встретился с мадьярами при Мерзебурге (933 г.). Подробностей об этом событии не сохранилось, видимо, это было лишь небольшое столкновение. Видукинд сообщает нам лишь:

«Король (Генрих I — В.Т.) рассчитывал, как то и случилось, что неприятель обратится в бегство при одном виде всадников, закованных в латы; потому он выслал вперёд немногих турингцев (лёгких всадников и пехотинцев — В.Т.), как легковооружённых, полагая, что неприятель будет их преследовать и таким образом увлечётся до того, что приблизится к главному войску. Всё это так и случилось; но венгры, при виде тяжеловооружённой конницы с такой поспешностью бросились назад, что на пространстве 8 миль только немногие из них были убиты или попали в плен, зато их лагерь был опустошён и все пленные получили свободу» (303, т. 2, с. 452-453).

Сыну Генриха I — Оттону I, прежде чем стать полноправным правителем Германии, пришлось выдержать две гражданские войны, вначале с родным братом Танкмаром (938—939 гг.),а затем с коалицией знати под предводительством другого брата — Генриха (939—941 гг.) (204, т. 1, с. 516).

Система комплектования, вооружение и тактика германской кавалерии не изменились, что дало возможность Оттону успешно провести сражение с венграми на реке Лех (Аугсбургское сражение). Германский король был талантливым полководцем и, в отличие от Людовика III Дитя, он не стал выводить свою армию, имеющую небольшое число конных стрелков, на равнины, а продвигался, как пишет Видукинд «по суровым и труднопроходимым местам, чтобы не дать врагу возможности внести замешательство стрелами, которыми он пользуется весьма метко под прикрытием кустарника» (195, т. 3, с. 81).

Подробно исследовал стратегическую концепцию этой битвы Г. Дельбрюк (195, т. 3, с. 72—83). Историк утверждает, что войско Оттона, насчитывавшее 7—8 тысяч человек, состояло «исключительно из всадников». Автор не ссылается при этом ни на какие источники, мы же, со своей стороны, готовы повторить, что такое число конников для западноевропейской страны того времени было просто громадным. И наверняка объединённая армия германцев (куда входили чехи и франки) большей частью состояло из пехоты.

Труднопроходимые места были одним из факторов, способствовавших победе германских войск над венграми, начисто лишёнными возможности маневрировать. Их стрелки, вовлечённые в перестрелку с легковооружёнными пехотинцами Оттона, были атакованы и опрокинуты тяжёлыми всадниками союзников.

В X—XI вв. в Европе сложились новые отношения между сеньорами и их ленниками. Старый бенефициальный порядок превратился в феодальный. Разница заключалась в том, что участок земли — феод теперь отдавался навсегда, а не во временное пользование, да ещё с правом наследования или продажи. И, хотя феодал клялся верно служить своему сеньору и выполнять возложенные на него обязанности, они существовали лишь на словах, а на деле он чувствовал свою полную независимость и волен был принимать решения, более для него выгодные.

Королевство делилось на герцогства — самые крупные участки; герцогства — на графства; графства. — на виконтства; виконтства — на баронства, которые, в свою очередь, состояли из нескольких десятков простых рыцарских[97] владений[98].

Именно с этого периода рыцари постепенно стали превращаться в замкнутую касту. Но данный процесс шёл не одну сотню лет, и поэтому в различных источниках слово «рыцарь» употребляется в разных значениях, очень часто — просто для обозначения всадников: тяжело-, средне- или легковооружённых. Важно не путать эти понятия. (175, т. 7, с. 354-355)

Рыцарю, для того, чтобы он всегда был в форме и постоянно совершенствовался в воинском мастерстве, не тратя времени на зарабатывание денег иными способами, в зависимости от его заслуг выделялся участок земли с крестьянами. Это могло быть несколько селений, одно или половина села и даже просто дом с участком и несколькими слугами. За счёт их труда и налогов рыцарь и существовал. В зависимости от достатка, он должен был являться на службу с конным или пешим сопровождением, либо в одиночку. Право набора своих воинов принадлежало рыцарю. Если он замечал какое-то воинское умение у крестьянина, то мог взять его в свою свиту, но чаще пользовался услугами наёмников, независимо от их социального происхождения. Крупные феодалы, начиная с баронов, могли позволить себе содержать собственные отряды, различные по составу и численности, необязательно состоявшие только из всадников, так как содержание большого количества лошадей обходилось очень дорого. Из этих воинов и комплектовалось войско королевства. Кроме них, король, сам имевший собственную дружину, мог нанимать войска других стран, что вызывало недовольство крупных феодалов, потому что это грозило усилением его власти и, соответственно, ослаблением их собственной. Король же, обладая поддержкой в лице наёмников и верных ему вассалов мог говорить со строптивцем с позиции силы, а не уговоров и обещаний.

Примерно с XI в. стало возникать понятие «копьё», в состав которого включались рыцарь, оруженосец и несколько сопровождающих воинов[99].

Если они были конными, то составляли задние шеренги рыцарского строя — банды (по аналогии с византийской), насчитывавшей от 50 до 200 всадников. В первую шеренгу и фланговые ряды становились сами рыцари. Строй всегда был компактен и плотен. Как пелось в одной средневековой песне «между нашими копьями не проникал даже ветер». За рыцарями следовали оруженосцы, тоже хорошо вооружённые, но не имевшие конских доспехов, а следом в несколько шеренг строились легко- и средневооружённые конники, основным оружием которых вначале были дротики и копья, в незначительном количестве — луки, а позже — арбалеты. В их задачу входило производить атаки из строя врассыпную.

Что средневековые всадники Европы широко использовали дротики, видно из воспоминаний Усамы-ибн-Мункиза:

«Однажды он (отец Усамы) участвовал в сражении, надев доспехи; на голове у него был мусульманский шлем с забралом. Какой-то воин ударил его концом дротика (франки чаще всего сражались так с арабами в то время). Конец дротика попал в забрало шлема, оно согнулось и окровавило нос» (139, с. 104).

Та же техника боя существовала и в XV в., о чём пишет Ян Длугош:

«…приняли его (тевтонский конный отряд — В.Т.) за литовское войско из-за легких копий, иначе сулиц, которые в нём имелись в большом количестве» (33, с. 107).

«Франкские» конные лучники или арбалетчики также упоминаются Усамой-ибн-Мункизом.

«Однажды утром, во время утренней молитвы, мы увидели конный отряд франков человек в 10. Они подъехали к воротам нашего города, прежде чем их открыли, и спросили привратника: «Как называется этот город?». Он ответил им: «Шайзар». Тогда они пустили несколько стрел и повернули обратно, погнав коней рысью» (139, с. 110).

Сами рыцари тоже были хорошими стрелками, что нередко подтверждается средневековыми источниками. Например, в «Сказании о Вольфдитрихе» говорится:

«Трёх княжеских детей обучали разным рыцарским играм: защищаться и фехтовать, стрелять в цель, прыгать на расстояние, хорошо владеть копьём и держаться в седле; всё это делало их непобедимыми» (195, т. 3, с. 156).

О том же мы читаем у Петра Альфонсия, живщего в конце XI в. В число семи рыцарских искусств он включает «стрельбу из лука» (195, т. 3, с. 184).

Вильгельм Тирский пишет:

«Утвердившись там, сложив своё оружие и добычу и видя пред собой лес, наполненный дичью, они (рыцари — В.Т.) взяли свои луки и колчаны, подпоясались мечами и отправились туда искать дичи…» (303, т. 3, с. 184).

Тот же автор говорит об интересном случае, произошедшем во время осады Никеи:

«Между защитниками стен находился один воин, который был ненавистнее других и отличался между всеми ростом и силой; он произвёл своим луком страшное опустошение в наших рядах. Он до того возгордился своим продолжительным счастьем, что смеялся и ругался над нашими, называя их презренными и упрекая в трусости. Этот человек свирепствовал на той части стены, которая была предметом нападения государя герцога и его людей: государь Готфрид не мог долго переносить того, выискал удобное место, взял пращь, прицелился в лжеца и поразил его так, что он пал замертво…» (303, т. 3, с. 143).

Сохранились изображения конных рыцарей, стреляющих из лука (161, с. 281 рис. 457).

И вряд ли стоит утверждать, что луки, арбалеты или пращи рыцари использовали только на охоте. Слабо верится, что мастерство, в котором совершенствовались много лет, предназначалось только для засады, а когда речь шла о защите собственной жизни, о нём забывали на том основании, что не подобает благородному господину пользоваться оружием простолюдинов или что неудобно пользоваться щитом и копьём и одновременно стрелять из лука. А как же тогда воевали византийские катафрактарии, о наличии луков у которых говорят и Псевдо-Маврикий и Лев VI? В XI—XII вв. из-за несовершенства доспеха рыцари употребляли большие миндалевидные щиты, держа которые, действительно, невозможно вести стрельбу. Но ведь их вполне можно было забросить за спину (также, как и копьё — за плечо) и, находясь в строю, до начала атаки вести стрелковый бой. Использовали же луки и стрелы восточные тяжёлые всадники (204, т. 1, с. 717), а ведь вооружение их было ничуть не легче рыцарского. И ни у кого не вызывает сомнения, что тяжеловооружённые русские дружинники были лучниками, хотя комплекс их доспехов и оружия был практически идентичен европейскому

Иначе как понимать сообщение хроникёра о том, что в войске Альбрехта I Австрийского сражались рыцари, умеющие драться метательным оружием[100]. По сигналу луки убирали и доставали оружие для рукопашного боя. С появлением усовершенствованного доспеха в XIII в. и с уменьшением размера щита, процесс стрельбы из лука упростился, так как небольшой щит можно было оставить на предплечье, а не убирать. Арбалет действительно трудно сочетать с копьём и щитом, хотя, если сослаться на то, что арбалеты всадников были гораздо меньшего размера, чем пехотные, то и этот вариант вполне можно считать приемлемым. Например, Марчин Вельский в трактате XVI в. «Рыцарское дело» писал:

«Раньше наши ездили только с арбалетом, который натягивали, имея у пояса крюк и наклонившись с седла, а арбалет за ногу зацепив. К тому же они имели рогатину, которую, привязав к луке, волочили у коня, поэтому она называется «влочня»[101]. В отрывке речь идёт о достаточно мощном арбалете, натягивавшемся с помощью крюка; разумеется, такое оружие для рыцаря неприемлемо. Но ведь были и более слабые и компактные механизмы, натяжение которых осуществлялось вручную (216, т. 1, с. 323; 161, с. 289). В походе или во время атаки арбалет мог подвешиваться к седлу — спереди или сзади[102], — а стоя на месте рыцарь, закинув щит за спину или оставив висеть сбоку на ремне и забросив копьё за плечо, вполне мог воспользоваться арбалетом, скажем, для обстрела пехотного построения противника.

Примерно с такой конницей совершил поход в Англию герцог Нормандии Вильгельм (1066 г.). Противостоявшие ему войска Гарольда Саксонского её не имели или количество всадников было настолько мало, что Гарольд решил спешить их и поставить в общий строй пехотной фаланги. Ход битвы хорошо, на наш взгляд, удалось реконструировать Августу Тьерри в 1828 г. на основании данных эпического произведения Фримана, записей норманнского клирика Вильгельма Пуатьерского и монаха Матвея Парижского. Здесь мы приведём некоторые выдержки из этого исследования:

«Армия разделилась на три атакующие колонны: в первой были воины из графств Булони и Понтиё, а также большая часть авантюристов, пришедшая воевать за плату; во второй были союзники бретанские, манские и пуатевинские; над третьей колонной, состоящей из норманского рыцарства, начальствовал лично сам Вильгельм. Впереди и по флангам этих боевых отрядов шла многочисленными рядами пехота, легковооружённые с длинными деревянными луками и стальными арбалетами; одеты они были в кафтаны из толстой подкладки. Герцог ехал на коне, приведённом ему из Испании богатым норманном, бывшим на богомолье у Святого Иакова в Галисии».

«При сближении войска на полёт стрелы, стрелки начали пускать стрелы, а арбалетчики — свои четырёхгранники (quadrelli), но большая часть этого метательного оружия заседала в высокой ограде саксонских укреплений. Пехотинцы, вооружённые копьями, и кавалеристы подошли к укреплению и пытались ворваться в ворота. Англосаксы все пешие вокруг своего знамени, водружённого в землю, составили за своими палисадами сплошной и твёрдый строй; они встретили нападающих топорами, одним размахом рассекали копья и пробивали железные кольчуги. Норманны не успели ни разрушить палисадов, ни ворваться в укрепления и, утомлённые бесполезным нападением, отступили к колонне Вильгельма. Герцог опять выдвинул своих стрелков и велел им, вместо прицельной стрельбы стрелять навесно, для того чтобы их метательное оружие, перелетая через укрепления поражало неприятелей сверху. Тогда многие англо-саксы были ранены, и большей частью в лицо. Стрела пронзила Гарольду глаз; но он продолжал начальствовать и сражаться. Возобновилось нападение пеших и конных норманнов, при криках: Божия Матерь, помоги! Боже, помоги! Норманны были опять отбиты и, отступая от средних ворот, попали к крутому оврагу, прикрытому кустарником и высокой травой: лошади их там оступились, они падали стремглав в овраг, и многие погибли. Мгновенный ужас распространился в заморском войске. Разнёсся слух, что герцог убит: началось бегство. Вильгельм бросился на бегущих и грозно пересек им дорогу; он поражал беглецов своим копьём и, сняв шлем, кричал им: «Я здесь, смотрите на меня, я жив, и Бог поможет, мы победим».

Всадники возвратились к укреплениям, но не могли ни отбить ворот, ни сделать пролома: тогда герцог прибегнул к хитрости, чтобы выманить англо-саксов из их укреплений и расстроить их ряды; он велел тысячному отряду всадников произвести нападение и удариться в бегство. Видя это беспорядочное отступление, саксы потеряли хладнокровие: они бросились в погоню, повесив на шеи свои топоры. В некотором расстоянии, другой отряд нарочно подготовленный, присоединился к мнимым беглецам, которые тотчас повернули лошадей и со всех сторон встретили ударами копий и мечей нестройно бежавших англо-саксов…

В это время был сделан пролом в укреплении: туда ворвались всадники и пешие, и пошла рукопашная схватка. Под Вильгельмом убита лошадь; король Гарольд и оба его брата пали мёртвыми к подножию своего знамени (303, т. 3, с. 880-882).

Дельбрюк категорически отрицает употребление искусственных заграждений англо-саксами (195, т. 3, с. 103), мотивируя это тем, что войско не успело бы их поставить, придя на место накануне вечером.[103]

Однако, только наличием частокола можно объяснить столь упорную оборону Гарольда. В противном случае его войско было бы разгромлено очень быстро, несмотря на удобное местоположение. Стрельба нормандцев была бы, несомненно, более эффективной, даже при том условии, что стреляли они снизу вверх, но, самое главное, ни одна пехотная фаланга не выдержала бы двойной атаки — тяжёлой пехоты с фронта и кавалерии с флангов. В военно-исторической литературе есть много примеров тому.

В данном же случае мы видим, что с помощью искусственных укреплений саксы успешно обороняются против лучше вооружённой пехоты норманцев, а лёгкая конница Вильгельма не может проникнуть за ограду и обстреливает врагов дротиками и стрелами, маневрируя перед ней. Только ловкий ход позволил выманить англо-саксов из-за частокола и подставить их распавшийся строй под удар тяжёлой кавалерии. Это решило исход битвы.

Конец XI в. ознаменовал начало эпохи Крестовых походов на Восток. Мы не будем говорить о политических и социальных проблемах, послуживших их причиной, нас интересует лишь военный аспект этих событий.

Почему же решились правители Европы на эту военную авантюру, прекрасно зная о боеспособности восточной конницы (а то, что всадники Востока были намного лучшими наездниками, чем европейские, ни у кого не вызывало сомнений)? Можно было надеяться на успех, если бы европейцам пришлось воевать в привычной им пересечённой местности, но вести бои предстояло, в основном, на открытых пространствах, и здесь преимущество было на стороне лёгких конников, вооружённых луками. Наглядный пример тому — печально закончившийся поход Красса. Так на что же надеялись королевские дома, готовясь к походу и имея лишь минимум конных лучников, способных на равных вести схватки с многочисленными восточными стрелками?

На наш взгляд, надежды возлагались на использование арбалетов. Это оружие получило широкое распространение именно в XI в., хотя, бесспорно, о нём знали ещё во времена позднеримской империи, о чём говорят изображения и археологические находки (161, с. 287-288; 216, т. 1, с. 317-319).

Как уже сказано, хороший лучник, в среднем мог пустить стрелу на расстояние 200—250 м, и лишь редкие воины, вооружённые уникальными луками, стрелами на 300— 350 м. (287, т. 2, с. 420; 252, с. 217). Между тем, самый лёгкий арбалет, который вполне могли использовать тяжеловооружённые всадники, имел радиус поражения 300 м. Средние, заряжавшиеся с помощью специальных приспособлений (315, с. 109—112; 161, с. 289—305) и использовавшиеся легковооружёнными конниками и пехотинцами арбалеты поражали цель на расстоянии от 400 до 500 м. (216, т. 1, с. 325— 326). Но существовал и третий тип — так называемый «корабельный» или «крепостной» — достаточно тяжёлый, обслуживающийся двумя воинами. Эти механизмы стреляли на 600—1000 м. Конечно, их невозможно было переносить на руках или перевозить верхом на коне из-за тяжести, но транспортировать на повозках или специально сооружённых из жердей «волокушах» было вполне реально.

Несомненно, арбалетчик уступал в скорострельности лучнику: на три выстрела в минуту тот отвечал 7—8 стрелами, но бесспорным достоинством являлось то, что первый начинал стрельбу с расстояния вдовое, а то и втрое превышающего максимальные возможности стрелка, вооружённого луком. И пока лучник достигал рубежа, с которого мог вести эффективный обстрел, он всё время находился на простреливаемом участке. А ведь по завершении атаки стрелку надо было возвращаться назад и, следовательно, подставлять спину под стрелы арбалетов. Кроме того, подготовить хорошего стрелка-арбалетчика значительно проще, дешевле и быстрее, чем лучника. Что же касается проблемы увеличения скорострельности арбалета, то её в средние века решали чрезвычайно просто. Жювеналь де Юрсен пишет, что в армии герцога Иоанна Брабантского в 1414 г. существовали «расчёты» арбалетчиков:

«У него было 4000 арбалетчиков, из которых каждый снабжён был двумя арбалетами и имел двух сильных оруженосцев; один из них держал большой щит, а другой натягивал арбалет, так что один из двух арбалетов всегда был заряжен» (195, т. 3, с. 242).

Может быть такая тактика появилась только в XV в.? Но нет! Её применял ещё Ричард Львиное Сердце при Яффе (1192 г.) Прикрыв арбалетчиков шеренгой щитоносцев, он дал возможность тем вести непрерывную стрельбу, причём один воин заряжал механизм и подавал стрелку, второй же вёл обстрел (195, т. 3, с. 256; 221, с. 305)

В. Бехайм утверждает, что с арбалетом европейцы познакомились лишь в ходе Крестовых походов (161, с. 14). Это явное недоразумение. Арбалет знали ещё китайцы около 500 г. до н.э.[104], но широко распространения на Востоке он не получил из-за сложной технологии изготовления. В противном случае арбалет непременно был бы на вооружении византийской армии.

Между тем, Анна Комнина пишет о нём, как о ранее неизвестном оружии:

«Цангра (арбалет — В.Т.) — это варварский лук, совершенно неизвестный эллинам. Пользуясь им, не нужно правой рукой оттягивать тетиву, а левой подавать вперёд лук; натягивающий это орудие, грозное и дальномётное, должен откинуться чуть ли не навзничь, упереться обеими ногами в изгиб лука, а руками изо всех сил оттягивать тетиву. К середине тетивы прикреплён желоб полуцилиндрической формы, длиной с большую стрелу; пересекая тетиву, он доходит до самой середины лука; из него-то и посылаются стрелы. Стрелы, которые в него вкладываются, очень коротки, но толсты и имеют тяжёлые железные наконечники. Пущенная с огромной силой стрела, куда бы она ни попала, никогда не отскакивает назад, а насквозь пробивает и щит, и толстый панцирь, и летит дальше. Вот насколько силён и неудержим полёт этих стрел. Случалось, что такая стрела пробивала даже медную статую, а если она ударяется в стену большого города, то либо её остриё выходит по другую сторону, либо она целиком вонзается в толщу стены и там остаётся. Таким образом, кажется, что из этого лука стреляет сам дьявол. Тот, кто поражён его ударом, погибает несчастный, ничего не почувствовав и не успев понять, что его поразило» (49, с. 281-282).

Итак, можно сделать вывод, что именно арбалет давал шансы на победу европейским воинам.

Тактика рыцарской конницы по-прежнему основывалась на мощном ударе копейщиков-рыцарей и практически ничем не отличалась от византийской, разве что основным оружием лёгких европейских всадников был не лук, а арбалет, дротик или копьё[105].

Часто конные банды рыцарей атаковали врага совместно с легковооружёнными пехотинцами, находившимися в промежутках отрядов конницы. В случае неудачи, рыцарская кавалерия искала спасения под прикрытием линейной пехоты (195, т. 3, с. 248-258).

Вот несколько отрывков из источников, позволяющих наглядно представить картину конных боёв, происходивших на Востоке.

Каноник Альберт в «Истории Иерусалимского похода» пишет:

«Между тем, французы, не зная ничего о появлении Со-лимана, выступили также из леса и гор с криком и гамом, и неожиданно увидели в долине армию Солимана, изготовленную к бою. Ободряя друг друга именем Божьим, они сначала выпустили вперёд два отряда, составленные из 500 рыцарей[106].

Солиман, видя приближение этих двух отрядов, опустил лошади поводья; его люди сделали то же и поразили католических рыцарей неслыханным и невыносимым криком. Затем турки, устремившись на два отряда и осыпав их градом стрел, рассеяли и отделили от армии, шедшей за ними. Услышав стук оружия и крики турок, преследовавших с жестокостью их братьев, пилигримы, находившиеся в арьергарде, и потому не успевшие выйти из лесу, соединились вместе в узком проходе, которым они следовали, чтобы заградить его и не допустить турок в горы. Два первых отряда, отрезанные турками от главной армии, опрокинулись на них, но, не имея возможности попасть в лес и горы, направились к стороне Никеи. Потом возвратились внезапно и испуская страшные крики, они бросились в середину турок и, одобряя друг друга, конные пеших и пешие конных, избили в короткое время до 200 турецких всадников» (303, т. 3, с. 122).

Альберт Ахенский сообщает:

«Время от времени турки, в надежде на свою многочисленность, собрав силы, давали мужественный отпор и бросали в воздух стрелы, ниспадавшие частым градом. Но едва только эта туча стрел рассеивалась, как верные, сохраняя постоянно в руках копья, которыми они поражали неприятеля, бросались на него снова и, разнося смерть по его рядам, принуждали наконец турок, побеждённых, бежать над пропастями гор» (303, т. 3, с. 182).

Священник Пётр Тудебод в «Деяниях франков и прочих иерусалимцев» описывает стычку между турками и крестоносцами.

«Затем 30 рыцарей отделились от остальных и повстречали 700 арабов, турок и сарацин из воинства эмира. Воины Христовы смело ринулись на них, но превосходство неприятельских сил над нашими было таким, что они окружили их со всех сторон и убили Ашара Монмиральского и бедных воинов».

«Тогда языческая рать, завидев рыцарей Христа (спешившихся на подмогу маленькому отряду — В.Т.), разделилась и образовала два отряда. Но наши, воззвав к имени Христа, так стремительно обрушились на неверных, что каждый рыцарь поразил своего противника. Удостоверившись, что им не одолеть доблесть франков, полностью объятые ужасом, они повернули спины: преследуя их почти 4 мили, наши многих из них прикончили…» (207, с. 129—130).

А вот как говорит о схватке между отрядами крестоносцев и византийцев участник IV Крестового похода (1202—1204 гг.) Робер де Клари. Речь в отрывке идёт о том, как некий монсеньор Анри решил ограбить город Фелию, находившийся недалеко от Константинополя. Взяв с собой «три десятка рыцарей и множество конных оруженосцев», он реализовал свой план, но на обратном пути византийцы (около 4000 воинов) под командованием Морчофля устроили крестоносцам засаду:

«Когда они (франки — В.Т.) их заметили, то были сильно ошеломлены и начали во всю взывать к Господу Богу и Пречистой Деве и были в таком смятении, что не знали, что делать, и одни говорили другим: «Признаться, если мы побежим, то все мы погибли, лучше уж нам пасть, защищаясь, чем умереть, пустившись в бегство». И тогда они совершенно спокойно остановились и взяли 8 арбалетчиков, которые у них были, поставили их в линию перед собой; а император Морчофль, предатель, и греки помчались на них галопом, и потом сильным натиском напали на них, однако ни один француз, благодарением Божьим, не коснулся ногой земли. Когда французы увидели, что греки на них нападают со всех сторон, они пустили в ход копья, а потом схватились за ножи и мизерикорды[107], которые при них, и начали защищаться с такой силой, что многих убили.

Когда греки увидели, что французы одерживают верх, они пришли в смятение, а потом обратились в бегство.

Французы преследовали их, многих убили, а многих взяли в плен и захватили много добычи…» (46, с. 48—49).

Этим же автор описывает боевой порядок конницы крестоносцев, которым они рассчитывали отразить вылазку византийские войск:

«Знатные люди, которые стояли с другой стороны и которые должны были сражаться с императором, решили, что нужно из каждого боевого отряда избрать двух самых доблестных и мудрых людей, какие только им были ведомы и что бы они не приказали, было бы исполнено: скомандовали бы они «В шпоры!», то поскакали бы аллюром. Граф Фландрский, который был в авангарде, первым тронулся аллюром в сторону императора; а император находился в четверти лье от графа Фландрского и приказал своим боевым отрядам выступать навстречу графу; и граф де Сен-Поль, и мессир Пьер Амьенский, которые предводительствовали боевым отрядам, скакавшим вслед за первым, продвинулись оттуда немного вперёд; и мессир Анри д'Эно и германцы, которые составляли третий боевой отряд, двинулись за ним; и не было коня, который не был бы покрыт боевой попоной и шёлковым покрывалом, не говоря обо всём прочем. И три, четыре или пять групп наших оруженосцев следовали за каждым отрядом впритык к хвостам коней, и они продвигались в таком порядке и таким сомкнутым строем, что не нашлось бы смельчака, кто отважился бы вырваться вперёд других» (46, с. 36).

Битва с византийцами под стенами Константинополя не состоялась, так как те ушли в город. Более обстоятельно сообщает об этих событиях Жоффруа Виллардуэн в своих мемуарах, из которых становится понятно, почему византийцы не решились на атаку:

«Он (император Алексий — В.Т.) приказал построить свои боевые отряды на равнине, и они стали приближаться к лагерю; и когда наши французы увидели их, они со всех сторон кинулись к оружию».

«И тогда вышли шесть боевых частей, которые были созданы (раньше), и они (рыцари) построились перед своими (участниками) частокола (ограждавшего лагерь); и позади коней стояли пешие оруженосцы и щитоносцы, а перед ними (конными рыцарями) — лучники и арбалетчики; они составили единый боевой отряд со своими пешими рыцарями, а таких рыцарей, у которых не было коня, имелось около 200. Так держались они перед своими (участками) частокола; и в этом заключался большой смысл, ибо если бы они выступили в атаку в открытом поле, то у противника было столько воинов, что все наши были бы поглощены ими.

Казалось, будто вся равнина покрыта ратниками, они продвигались мелкой поступью в строгом порядке. Казалось, (нам) грозила большая опасность; ибо у нас было всего 6 боевых подразделений, а у греков чуть ли не 40; и среди них не было ни одного, которое не превосходило бы (любой) наш (отряд). Однако наши расположились таким образом, что подступиться к ним можно было только спереди» (207, с. 221—222).

Термином «сарацины», употреблявшимся крестоносцами, мы назовём всех восточных противников Европы. Ближний Восток отнюдь не был единым государством, а состоял из множества султанатов и эмиратов, постоянно враждовавших между собой. И лишь изредка часть этой территории удавалось объединить таким выдающимся личностям, как Имад-аль-Дин Занги или Салах-ад-Дин.

Тактика конницы сарацин основывалась на старых восточных традициях. Они тоже использовали тяжёлую, среднюю и лёгкую кавалерию, о чём есть много воспоминаний участников Крестовых походов. Например священник Сиврейский Пётр Тудебод пишет о войске Кербоги, эмира Моссульского, противостоявшего крестоносцам в битве под Антиохией (1098 г.):

«Сам же Кербога собрал бесчисленные толпы язычников, а именно турок, арабов, сарацин, публиканов, азимитов, курдов, персов, агуланов и многих других, которым нет числа. Агуланы были в числе 3000; они не боялись ни копий, ни стрел, ни прочего оружия, ибо были закованы в железо с ног до головы, равно как и их лошади; сами же они не употребляли никакого другого оружия, кроме меча» (303, т. 3, с. 217).

Сарацинские всадники могли сражаться и в пешем строю, что отражено у епископа Якова Витрийского, описавшего события под Дамиетой, произошедшие в I Крестовом походе (1217-1221):

«Отборные мусульманские всадники спешились и дали кровавую битву христианам…» (303, т. 3, с. 618).

О тактике сарацин Раймунд Агильский даёт следующие сведения:

«Боэмунд следовал за ним (за графом Фландрским — В.Т.) в отдалении с остальной армией и охранял арьергард, ибо турки имеют обычай, даже уступая численности, обходить своего противника…»

«Турки и арабы, напавшие на графа Фландрского, обратились в бегство, убедившись, что они не могут сражаться, пуская издалека стрелы, и что придётся вступить в рукопашный бой мечом» (303, т. 3, с. 202).

Совсем другую информацию мы можем почерпнуть, ознакомившись с мемуарами Усамы-ибн-Мункиза. Он, сражаясь в рядах тяжёлой кавалерии, почти не упоминает о стрельбе из лука, и наоборот, часто говорит о боях на копьях с «франками», даже даёт некоторые советы по этому поводу:

«Я считаю, что всякий, кому случится биться копьями, должен прижимать руку с копьём и локоть к своему боку, предоставив коню делать то, что он захочет, во время удара. Ведь если он пошевелит рукой с копьём или вытянет её, удар не оставит следа и даже царапины» (139, с. 91).

О конной стычке с франками он пишет:

«Однажды я присутствовал при том, как на нас напал небольшой отряд конницы Кафарбата (?). Мы ринулись на них, жаждая сразиться с ними, так как их было мало, но они спрятали против нас засаду, где были их главные силы. Те, кто напал на нас, бросились в бегство, и мы их преследовали, незаметно отдалившись от города. Тут засада выскочила на нас, а те, когда мы гнали, повернули обратно, мы увидели, что, если мы побежим, они опрокинут нас всех, и встретили их лицом к лицу, и Аллах даровал нам победу над ними. Мы опрокинули 18 всадников. Некоторые из них были ранены и умерли, а некоторые, получив удар копьём, падали с коня невредимыми. У других были ранены лошади, и они стояли на нога«. Те, которые не оказались на земле и остались невредимыми, обнажили мечи и держались на месте, ударяя мечом всякого, кто проезжал мимо» (139, с. 114).

Конный строй сарацин выглядел точно также, как рыцарский. Количество всадников могло варьироваться, но основная разница заключалась в несравненно большем числе стрелков. Система построения и тактика были идентичны европейским. Восточные конники также применяли длинные копья для второй шеренги, о чём пишет Усама-ибн-Мункиз:

«В другой раз мы бились с войсками Хама, и Махмуд ибн Караджа призвал на помощь, чтобы сразиться с нами, войска своего брата Хайрхана ибн Караджи, властителя Хомса. В это время у них появился обычай носить составные копья, прикрепляя одно к другому, так что длина их доходила до 20 или 18 локтей. Передо мной остановился один их отряд, а я был во главе отряда из 15 всадников. На нас бросился из их рядов Ульван Иракский, один из их доблестных героев. Когда он приблизился к нам, мы не тронулись с места, и он возвратился, таща копьё за собой. И я увидел, что копьё волочится по земле, точно канат, и он не может его приподнять» (139, с. 174).

Иногда в исторических книгах и статьях авторы пишут, что степная тяжеловооружённая конница атаковала строем, называемым «лавой» (216, т. 3, с. 162; Родина. — М., 1997, № 3—4, с. 106). Сразу уточним, «лава» — это боевое построение всадников в одну длинную шеренгу, где воины могли находиться на разных дистанциях друг от друга (263, с. 47— 52). Этот строй вовсе не был пригоден для тяжёлой конницы, а предназначался для средне- и легковооружённых, поскольку позволял воинам свободно маневрировать (рассыпаясь во все стороны), уходя из-под удара, или охватывать построение врага с флангов, постоянно обстреливая его из луков.

Атака тяжеловооружённых, производимая этим боевым порядком, была бы совершенно неэффективна, ибо слабая линия всадников непременно будет прорвана сомкнутым строем противника. Поэтому, во избежание поражения, тяжеловооружённым следовало встречать концентрированный удар таким же сомкнутым строем, минимум в две шеренги.

Со своей конницей сарацины смешивали и лёгкую пехоту, о чём говорят Раймунд Агильский (303, т. 3, с. 201—202), Матфей Эдесский (303т. 3с. 119), Усама-ибн-Мункиз (139, с. 144). Он же сообщает интересные подробности о боевых конях:

«Под Тирадом ибн Вухейбом была породистая лошадь большой ценности. Она получила рану в бок, и кишки у неё вывалились. Тирад завязал их ремнём, чтобы лошадь не наступила на них и не разорвала, и продолжал сражаться до конца боя. Лошадь вернулась с ним в ар-Ракку и там пала» (139, с. 170).

«В нашем войске, например, был один курд по имени Камиль аль-Маштуб, человек доблестный, благочестивый и достойный, да помилует его Аллах. У него была чёрная, стойкая, как верблюд, лошадь. Как-то он столкнулся в бою с франкским рыцарем, и тот ударил его лошадь в шейные связки. Шея лошади свернулась на сторону от силы удара, и копьё, пройдя через основание шеи, пронзило бедро Камиля аль-Маштуба и вышло с другой стороны. Но ни лошадь, ни всадник не пошатнулись от этого удара».

«Лошадь Камиля выздоровела, и он снова участвовал на ней в боях. Он встретился однажды в сражении с франкским рыцарем, и тот ударил его лошадь в лоб и пронзил его. Но лошадь не покачнулась и уцелела и после второй раны. Когда рана затянулась и кто-нибудь накладывал ладонь руки на лоб лошади, там, где была рана ладонь сказывалась одинаковой ширины с этой раной» (139, с. 168).

Кони были настолько натренированы, что, как указывает ибн-Мункиз, даже после смерти наездников продолжали нападать и грызть лошадей противника (139, с. 167).

Восточные кони очень ценились франками. Описывая сражение под Яффой (1192 г.), казначей Бернард рассказывает о любопытном эпизоде. В этом бою у Ричарда Львиного Сердца было чрезвычайно мало всадников в войске — всего 15 человек (195, т. 3, с. 256)[108].

Когда Салах-ад-Дуни показали английского короля, командовавшего воинами пешим, тот воскликнул:

«Как!.. Такой король стоит пешим среди своих людей! Это неприлично.» Тогда Саладин отправил ему коня и поручил вестнику сказать, что такое лицо, как он, не должен оставаться пешим посреди своих людей в столь великой опасности. Вестник исполнил все, что приказал ему его властитель. Он явился к королю и представил ему коня от имени Саладина. Король поблагодарил его, и потом приказал одному из своих воинов сесть на коня и проехать перед ним. Всадник дал коню шпоры и хотел его повернуть, но не мог, и конь унёс его против воли в лагерь сарацин.

Саладин был весьма пристыжён этим обстоятельством и отправил к нему другого коня» (303, т. 3, с. 521).

Познакомившись с боевым искусством сарацин, европейцы по достоинству его оценили и переняли некоторые элементы мастерства восточных всадников, впрочем, и сарацины заимствовали много полезного из боевых методов европейцев.

Европейская конница в результате Крестовых походов пополнилась наёмниками с Востока. В первую очередь старались брать на службу конных стрелков, именуемых европейцами «туркополами». Сказать что-либо конкретное об этническом происхождении этих воинов очень трудно, так как в источниках о том сведений нет. Нам остаётся лишь констатировать факт их появления в рыцарской коннице. Видимо, первые такие отряды появились уже в XI в., а с образованием «независимых королевств» в Сирии и Палестине, они стали непременным атрибутом в войсках новоявленных герцогов и королей.

Вильгельм Тирский, описывая битву между Иерусалимским «королём» Амальриком и египетским калифом Сираконом, произошедшую у Бебен, говорит:

«Но численность с обеих сторон была неодинакова, ибо Сиракон имел с собой 12000 турок, из которых 9000 имели шлемы и панцири, остальные же 3000 были вооружены только луками и стрелами, и сверх того у него было 10 или 11 тысяч арабов, снабжённых своим обычным оружием — копьём. Наша же конница состояла всего из 374 человек, не считая египтян, людей слабых и ничтожных, которые более мешали, нежели приносили пользу. Сверх того, у наших были легковооружённые всадники, называемые туркополами, но сколько их было, не знаю…»

«Между тем и неприятель не терял времени и, расставив войско в боевой порядок, занял холмы справа и слева; нашим же трудно было напасть на них, ибо те холмы были круты и состояли из рассыпавшегося песка. Отряд Сиракона стоял в середине, а другие — по сторонам его. Дело пришло к тому, что вступили в рукопашную, и наши, составлявшие королевское войско, бросились единодушно на отряд Сиракона, опрокинули неприятеля и разбили его. Сиракон же, преследуемый нашими, обратился в бегство. Вместе с тем Гуго Цезарейский напал на отряд, предводительствуемый племянником Сиракона, Саладином; но его не поддержали свои, и он попался в плен вместе со многими другими; ещё больше было убитых».

«Между тем разделённые отряды рассыпались там и сям по небольшим долинам, где борьба продолжалась отдельными схватками, в которых то наши, то враги одерживали верх» (303, т. 3, с. 427).

Сарацинские конные лучники использовались и в Европе. Например, император Фридрих II (1211—1250 гг.) имел их в своём войске, совершавшем походы в Италию (1229— 1250 гг.) (195, т. 3, с. 180, 215). Тем не менее, всадники, вооружённые луками, в полноценный отдельный род войск в Западной Европе так и не оформились. Конные лучники, распространившиеся в военных формированиях с XV в., не являлись собственно «стрелками с коня», вернее сказать, слишком маленький процент воинов владел этим искусством, основная же масса спешивалась и пускала стрелы, стоя на земле. Это не раз подтверждает в своих мемуарах Филипп де Коммин:

«Лучники графа (Шароле — В.Т.) шли первыми, в полном беспорядке. По моему мнению, в бою лучники являются решающей силой, когда их очень много, когда же их мало, они ничего не стоят. Но им нельзя давать хорошего снаряжения, дабы они не боялись потерять своих лошадей или что иное. Для этой службы люди, ничего не видевшие в жизни, более ценны, чем многоопытные. Такого же мнения придерживаются и англичане — цвет лучников мира» (48, с. 17).

О спешивании конных лучников говорит в своих предписаниях по обучению войск и Карл Смелый (195, т. 3, с. 325)

Параллельно с походами в Сирию и Палестину крестоносная экспансия совершалась в Восточную Европу. Но если такие крупные королевства, как Польское или Венгерское вначале были «не по зубам» рыцарским орденам Меченосцев (обр. в 1202 г.), а позже Тевтонскому (в Европе с 1226 г.), то разрозненные племена Прибалтики: пруссы, ливы, эсты, земгаллы для этого подходили как нельзя лучше. Военный уровень этих народов значительно отставал от общеевропейского, тем не менее, достаточно боеспособную конницу они имели. Например священник Павел Орозий, живший ещё в конце IV — начале V вв., описывает похоронный обряд одного из племён эстов следующим образом:

«Затем на расстоянии примерно 5 или 6 миль от имущества должны быть собраны все люди, которым принадлежат самые быстрые кони в этой земле. Затем все они устремляются к имуществу; тогда человеку, владеющему самым быстрым конём достаётся самая первая и самая большая часть; и так одному за другим, пока не возьмут это всё, и меньшую часть берёт тот, кому достаётся имущество, (лежащее) ближе всего к городу. И тогда каждый едет своей дорогой с имуществом и может всем им владеть; и поэтому самые быстрые кони там невероятно дороги» (261, с. 26).

Можно сказать, что в целом прибалтийские всадники применяли ту же методу боя, что и германцы в античные времена. Конных стрелков они не имели, основным метательным оружием были дротик и дубинка. Тяжёлой конницы также не существовало (до образования Литовского княжества), хотя плотный строй воины наверняка знали и использовали, но только в междуплеменных сражениях. Слабовооружённые прибалтийские всадники не могли выдержать мощных фронтальных ударов рыцарских отрядов и использовали манеру рассыпного боя, стараясь поражать врагов издали. Особенно чётко это показано Генрихом Латвийским в «Хронике Ливонии»:

«Узнав об этом, литовцы окружили их со всех сторон на своих быстрых конях; по своему обыкновению стали носиться кругом то справа, то слева, то убегая, то догоняя, и множество людей ранили, бросая копья и дубины, далее, тевтоны сплотились одним отрядом, прикрывая войско с тыла, а семигаллов пропустили вперёд. Те вдруг бросились бежать один за другим, стали топтать друг друга, иные же направились в леса и болота, и вся тяжесть боя легла на тевтонов. Некоторые из них, храбро защищаясь, долго сражались, но так как их было мало, не в силах были сопротивляться такой массе врагов» (18, с. 227).

В данном походе, как отмечает хроникёр, из числа собственно всадников-меченосцев участвовали всего 50 рыцарей, они-то и выстроились в первых шеренгах конницы союзников. Задние ряды составляли конники «семигаллов» (земгаллов). Они не выдержали схватки и бежали, а может быть, были просто не обучены действовать совместно с тяжёлыми рыцарями, и последним пришлось нести основную нагрузку боя.

Часто в античных и средневековых источниках говорится о клинообразных построениях конницы. Строй этот представлял собой длинную колонну, слегка зауженную спереди за счёт сокращения числа воинов в каждой шеренге, стоящей впереди. Дельбрюк, разбирая сражение при Пилленрейте (1450 г.), где рыцари использовали этот строй, начисто отрицал возможность его практического применения в рукопашном бою (195. 3, с. 173—177, с. 411).

Он логично исходил из того, что всадники задних шеренг столь длинной колонны не могли бы ни пустить в ход своего оружия, ни давлением оказывать поддержку впередистоящим (как в пехоте). Поэтому в момент удара сзади-стоящие начали бы «переливаться» справа и слева и самостоятельно вступать в бой с противником. Проще говоря, строй превратился бы в беспорядочную толпу, где каждый действовал самостоятельно.

Дельбрюк правильно считал, что руководить таким строем гораздо легче, чем построением в линию колонн. Он мобильнее и лучше приспособлен преодолевать труднопроходимые узкие участки местности. Но историк так и не смог понять смысла его тактики.

То, что это построение практиковалось в средние века, видно хотя бы из книги Яна Длугоша «Грюнвальдская битва»:

«Александр же, великий князь Литвы, в этот день занимался построением литовского войска; разделив его по стародавнему обычаю предков по клиньям и хоругвиям, он поставил в каждом клине в середину рыцарей на худших конях или недостаточно хорошо вооружённых, которых окружали другие, на более сильных конях и отлично вооружённых, такие клинья, сомкнутые и скученные, не допускали разреженности рядов, но один клин держался раздельно от другого на большом расстоянии. Под конец великий князь Литвы Александр присвоил этим клиньям 40 знамён, которые мы называем хоругвями, и велел каждому клину и отряду следовать под своим знаменем и подчиняться своему начальнику» (33, с. 72).

В самом деле, ведь не могла же идея этого строя заключаться только в том, чтобы, избежав губительного обстрела, тут же образовать толпу и броситься на противника, в то время, как тот стоял, плотно сомкнув ряды. Нам кажется, ответ на этот вопрос надо искать в конной тактике XIX в. Ведь, в сущности, принципы построения её не изменились и тогда, хотя оружие стало совершеннее, а число шеренг в строю сократилось. Конечно, форму клина к тому времени уже не использовали, но оставалась манера атаки колонной, которая (если не считать острого конца передней части строя) была идентична античной или средневековой колонне (271, с. 157— 163). А чтобы противник, построившись в одну линию, не смог охватить колонну с флангов, её отнюдь не отправляли в битву единой массой, где взводы следовали друг за другом на кратчайших расстояниях. Дойдя до нужной точки, командир останавливал построение и посылал в атаку только передний взвод (или эскадрон), состоящий из двух шеренг всадников. Остальные стояли до поры, и, если отряд врага пытался обойти атакующий взвод с фланга, то на него тут же высылался следующий, и атаки, в свою очередь, производились во фланг вражеского построения, вознамерившегося окружить передовой отряд. Таким образом, ситуация полностью контролировалась командиром, и все фланговые нападения противника парировались контратаками (вправо или влево) очередных взводов, стоящих в строю колонны.

Дельбрюк также ссылается на современные ему прусские кавалерийские уставы, где значится, что только «линейное построение есть единственное боевое построение кавалерии», потому что имеет возможность охватить колонну с флангов и раздавить, как в клещах (195, т. 3, с. 175). Но устав уставу рознь, в других европейских армиях вполне допускались атаки колоннами.

Почему же, в таком случае, не допустить, что точно такую манеру боя применяли в средние века? Иначе все преимущества строя терялись бы, едва он подходил к врагу. В данном же случае, клин, заранее разбитый командиром на составные по 4—6 шеренг, дойдя до определённого рубежа, останавливался и по команде из него высылались отряды установленной численности: вначале передовой — самый мощный, а затем для его фланговой защиты — остальные вправо и влево.

В этой ситуации смущает только одна деталь. Следуя нашей логике, необходимо, чтобы каждая первая шеренга отряда, составляющего клин, непременно состояла из тяжеловооружённых. Но в источниках мы не находим такого боевого порядка. Единственный клин, подробно описанный императором Никифором, строился несколько иначе. Нам остаётся лишь сослаться на то, что легко- и средневооружённым всадникам, стоящим внутри клина, не приходилось атаковать противника в лоб, а только во фланг, если тот вздумает совершить охватывающий маневр. А для такой атаки тяжеловооружённые были вовсе необязательны.

Теперь стоит сказать несколько слов о передней, заострённой части клина, так смущавшей Дельбрюка (195, т. 3, с. 177).

На наш взгляд, смысл её был вот в чём. Если колонна имеет прямой линейный фронт, то как в конном, так и в пешем строю образуются слабые места — углы. Два фланговых всадника с обеих сторон не могли вести бой одновременно с противниками, стоящими непосредственно перед ними, и с теми, которые при большей длине фронта непременно зашли бы с флангов. Получалось, что эти воины подвергались ударам и спереди, и сбоку. Сзадистоящие не могли прикрыть товарищей, поскольку для этого им пришло бы развернуть лошадей и выехать из строя, в результате чего он нарушался, и противник получал дополнительный шанс на победу.

Клин давал то преимущество, что флангового всадника, стоящего впереди, прикрывал воин, находившийся во второй шеренге, место которого было несколько смещено в сторону. Противник, атаковавший передового в бок, сам оказывался подверженным фланговой атаке. Таким образом осуществлялось взаимное прикрытие конников передних 5—7 шеренг. Дальше увеличивать глубину «наконечника» клина не было смысла, так как пока враг добирался до ровной части колонны, его собственный строй всё равно уже оказывался прорванным.

Нам кажется, именно такими соображениями можно объяснить боевой порядок, именуемый «клином», «кабаньей головой», или «свиньёй», на первый взгляд столь нелепый, но, тем не менее, практиковавшийся многими народами.

При этом необходимо учитывать, что конный клин был пригоден для прорыва только конных масс противника. Против пехотной фаланги, во фронтальном бою, клин был бесполезен. Как сообщает Галл Аноним в «Хронике и деянии князей и правителей польских»:

«И, не говоря много слов, он (Болеслав — В.Т.) начал окружать врагов, потому что они (поморяне — В.Т.) так сгрудились и так воткнули свои копья в землю, повернув острия их против поляков (кавалерии — В.Т.), что никто не мог проникнуть к ним силой, а только хитростью»[109].

Западная Европа медленно и трудно шла к образованию постоянных регулярных отрядов внутри королевств. Их организация усилила бы королевскую власть, что было невыгодно крупным феодалам. Но время брало своё. Мощным толчком к созданию постоянных войск стала Столетняя война (1337-1453 гг.).

Размах военных действий потребовал дополнительных наёмных военных соединений, потому что феодальная ленная система не удовлетворяла воюющие страны маленькой численностью войск и их слабой дисциплиной (317, с. 129). Множество экономических и социальных факторов привели к постепенному обнищанию рыцарства (317, с. 137). Так, если раньше рыцарь и три-четыре его спутника являлись на службу с запасными лошадьми, то по документам от 1353 г. на 98 рыцарей, числившихся в составе роты, только 10 имели по 6 лошадей, 52 — по 2, и 36 — по 1 (легко- и средневооружённые «сержанты» в данном случае в расчёт не принимались) (317, с. 137-138).

Полная рыцарская экипировка стоила очень дорого и была не по карману многим дворянам, что повлекло ещё большее сокращение числа «природных» рыцарей в армиях. Соответственно, для пополнения рядов конницы наниматели-капитаны были вынуждены брать на службу всех желающих (в основном горожан), способных на своих средства купить снаряжение и вступить в состав роты (compagnies) (317, с. 140). Социальный состав тяжёлой кавалерии стал меняться. Хотя личная подготовка воинов из недворянского сословия была намного ниже, это компенсировалось тем, что всадники в составе наёмной роты имели возможность больше внимания уделять совместному обучению. Раньше такие тренировки проводились, в основном, на рыцарских турнирах, которые одновременно служили сборами ленников и местом, где можно было производить общие маневры. Теперь же конники могли проводить такие занятия хоть каждый день (разумеется, в зависимости от того, насколько капитан был заинтересован в боеспособности своей роты).

Важным толчком к проведению реформы послужило то, что Карл VII Французский установил закон от 1425 г., по которому все воины кавалерийских рот (кроме командиров), независимо от их социального статуса и места в строю, будь он тяжеловооружённый лансер-копейщик или стрелок-аршер, получали одинаковое жалованье. Конечно, эта мера была пока применима только к наёмным ротам, где процент дворян был невелик (317, с. 157).

Реорганизация армии и, в частности, конницы была проведена в два этапа: законами-ордонансами от 1439 и 1445 гг. Изначально из капитанов были отобраны 15 самых надёжных и боеспособных, чьи роты были наилучшим образом обучены и экипированы. Состав каждой роты определялся в среднем в 600 конников. По установившимся правилам, она должна была состоять из 100 «копий» (lances) по 6 воинов: одного жандарма (homme d'armes) — тяжеловооружённого всадника, двух аршеров и двух-трёх легковооружённых всадников, основным оружием которых были дротики и копья (317, с. 157). Наделе количество конников в копье сильно разнилось с эталоном и на одного жандарма приходилось 3 стрелка и 1 кутилье — (легковооружённый, не имеющий лука и арбалета) или 2 кутилье и 2 стрелка (195, т. 3, с. 322). Кроме того, каждому копью придавался один паж, в обязанности которого входило смотреть за лошадьми, и 1 пеший кнехт (или валет). Дельбрюк считал его «некомбатантом», то есть не участвующим в боевых действиях, что вряд ли соответствовало действительности.

Естественно, количество конников зависело от мобилизационных возможностей региона, где они набирались.

Несколько сложнее организовал свои ордонансовые роты герцог Бургундский Карл Смелый (1467—1477 гг.). В его копье насчитывалось 10 воинов: жандарм, кутилье, 3 аршера-лучника, арбалетчик, стрелок из огнестрельного оружия, пажи 1 пеший пикинёр (195т. 3, с. 325; 204т. 2, с. 51). Судя по всему, и этот состав был непостоянен.

Конная тактика практически не изменилась. Первую шеренгу и фланги составляли жандармы. Во второй стояли кутилье, снабжённые неполным доспехом и вооружённые копьём — длинным или обыкновенным. В третьей, четвёртой и пятой ставились стрелки: лучники и арбалетчики, либо просто легковооружённые с дротиками или копьями.

Каждая рота делилась на банды от 60 до 100 всадников.

Они являлись минимальными самостоятельными тактическими единицами, атаковавшими плотным боевым порядком. Об этом есть свидетельство Филиппа де Коммина:

«Вдруг мы увидели, что из леса вышел отряд в 40 всадников со знаменем графа Сен-Поля и направился к нам, обрастая примыкавшими к нему людьми. Нам казалось, что он движется слишком медленно; к графу два или три раза посылали гонцов с просьбой поторопиться, но он не спешил и продвигался шагом, заставляя своих людей подбирать валяющиеся на земле копья. Двигались они в боевом порядке, и это ободрило нас» (48, с. 19).

Тот же автор сетует на слабую подготовку и плохое вооружение бургундских всадников:

«…граф совершил переход одним махом, не дав отдохнуть своим лучникам и пехотинцам. Кавалерия короля тем временем перешла в двух местах ров, и, когда они приблизились настолько, что её можно было атаковать с копьями наперевес, бургундские кавалеристы прорвали ряды собственных лучников — цвет и надежду армии, не дав им возможности ни разу выстрелить, и ринулись вперёд. Примерно из 1200 этих кавалеристов не более 50, как я полагаю, умели держать копья наперевес и от силы 400 были в кирасах, а слуги все были невооружёнными, поскольку долгие годы не знали войны. Наёмных же солдат Бургундский дом не держал, дабы не отягощать народ налогами» (48, с. 17). '

Как было уже сказано, в боях основная масса стрелков спешивалась и атаковала противника либо самостоятельно, либо находясь в промежутках конных банд. В этом случае их часто поддерживали пешие копейщики, приданные ордонансовым ротам. Они составляли первую шеренгу строя стрелков (195, т. 3, с. 325—326). Иногда же, по традиции Столетней войны, пешими воевали и рыцари:

«В то время у бургундцев особым уважением пользовались те, кто действовал в пешем строю вместе с лучниками. Многие знатные люди поступали именно так, чтобы поднимать дух простолюдинов и заставлять их лучше сражаться. Обычай этот шёл от англичан, в союзе с которыми герцог Филипп Бургундский, ещё молодым вёл войны во Франции…» (48, с. 15-16).

Организация, выучка и взаимодействие родов войск по-прежнему находились на низком уровне, что придавало отдельным стычкам и сражениям чрезвычайно сумбурный характер:

«Тем временем на окраине деревни Монлери завязалась ожесточённая схватка лучников. У короля были вольные лучники, все в красивом обмундировании с золотым шитьём, и командовал ими Понсе де Ривьер. Бургундские же лучники сражались без командующего, да и порядка у них не было, как нередко случается в самом начале стычек».

«Но бургундцев было больше. Они захватили один дом, сорвали две или три двери и, прикрываясь ими, выскочили на улицу, а дом подожгли. Ветер им благоприятствовал и гнал огонь в сторону королевских воинов; те начали отступать, вскочили на лошадей и бежали» (48, с. 16).

В походе Карла VIII в Италию (1484—1496 гг.) французской коннице вновь довелось столкнуться с высокопрофессиональными всадниками-стратиотами, выходцами из Албании, Сербии и Черногории, состоявшими на службе итальянских герцогов в качестве легковооружённых кавалеристов:

«Стратиоты напоминают мусульманских конников, и одеты они и вооружены, как турки, но на голове не носят уборов из полотна, называемых тюрбанами; люди они суровые и круглый год спят на открытом воздухе, как и их лошади. Они все греки, приходящие их тех мест, которыми владеют венецианцы; одни из Наполи-ди-Романия в Морее, а другие из Албании, из-под Дураццо. У них хорошие турецкие лошади. Венецианцы доверяют им и постоянно держат их на службе» (48, с. 326).

Судя по сведениям Филиппа де Коммина, эти воины не были конными стрелками, или, вернее сказать, лишь немногие из стратиотов были ими, основным их оружием являлся дротик. Но высокий уровень искусства верховой езды делал их чрезвычайно опасными противниками. И лишь присутствие артиллерии во французском войске удерживало стратиотов на почтительном расстоянии.

Филипп де Коммин описал конное сражение между французами и итальянцами, участником которого был он сам:

«А по левому берегу наступали маркиз Мантуанский со своим дядей, сеньором Родольфо, граф Бернардино да монтане и весь цвет их армии, числом до 600 кавалеристов, как они мне впоследствии рассказывали. Все в доспехах, с плюмажами, длинными копьями и в сопровождении многочисленных конных арбалетчиков, стратиотов и пехотинцев» они с правого берега перешли на левый, чтобы ударить нам в хвост. На маршала де Жье с нашим авангардом двинулся граф Каяццо примерно с 400 кавалеристами, с таким же сопровождением и с большим числом пехотинцев. За ним шёл другой отряд, почти в 200 кавалеристов, который вёл сын мессира Джованни Бентивольо, сеньора Болоньи, молодой и неопытный человек (им, как и нам, не хватало опытных военачальников); он должен был ударить по авангарду после графа Каяццо. Такой же второй отряд шёл и за маркизом Мантуанским, и с той же целью, а вёл его мессир Антонио Урбино, незаконный сын герцога Урбинского. Ещё два больших отряда оставалось у них в лагере».

«Арьергард стоя по правую руку от короля, чуть вдалеке, и ближе всего к нему с этой стороны был отряд Робине де Фрамезеля, состоявший из 80 копий герцога Орлеанского, и отряд сеньора де ля Тремойля, насчитывавший около 40 копий. В толпе этих кавалеристов было также 100 шотландских лучников».

«Как я сказал, четверть часа спустя после моего прибытия король оказался очень близко от врага; их кавалеристы с копьями наперевес тронулись лёгким галопом и ударили по нашим двум отрядам. Но эти отряды, действуя вместе с шотландскими лучниками, отбили их, и король лично принимал в этом участие. Левое же крыло, где был я, ударило по ним с фланга; воспользовавшись тем большим преимуществом, что можно было атаковать с двух сторон, мы нанесли им мощный удар. Стратиоты же, шедшие у них в хвосте, как только увидели, что наши мулы и сундуки несутся к нашему авангарду, настигаемые другим отрядом стратиотов, сразу же бросились тоже в погоню за обозом, оставив без прикрытия свою кавалерию; несомненно, что если бы они бросили против нас ещё 1500 лёгких кавалеристов, вооружённых своими страшными мечами, то при своей малочисленности мы были бы полностью разбиты. Однако Господь помог нам, и, нанеся удар копьями, итальянцы сразу же почти все бросились бежать, а их пехота устремилась вдоль берега» (48, с. 331—334).

В дальнейшем в коннице Западной Европы значимых реорганизаций не происходило. На протяжении всего XVI в. прослеживается постепенное отмирание рыцарства как сословия и замена его кавалерией нового типа.

Примерно так видит боевого коня одного из героев автор средневекового эпического произведения «Песнь о Роланде».

Формирование почти всех европейских пород лошадей происходило под влиянием восточных. Особенно мощную волную воздействия вызвало арабское вторжение в Испанию и Францию в начале VIII в. До прихода арабов, в античный период, во Франции, Британии, Иберии и Германии использовались низкорослые лошади типа «пони», очень выносливые, но не годившиеся под седло тяжеловооружённому всаднику. Их потомками можно считать такие современные породы, как французские «арьежуаз» (201, с. 38) и «камарг» (201, с. 40).

Свою лепту в селекцию европейских боевых коней вносили восточные кочевые народы: сарматы, аланы, болгары, авары и венгры (мадьяры), но, как правило, они оседали в Восточной Европе, и лишь небольшая часть их скакунов попадала на Запад.

Типичными породами рыцарских лошадей периода VIII—XIII веков были андалузская (201, с. 26) и фризская (201, с. 88), параллельно с ней развивавшаяся на севере Европы. Эти кони не были тяжеловозами. В тот период от рыцарского коня не требовалось иметь крупные габариты, потому что важнее были быстрота и резкость движений. Только на таких лошадях можно было на равных воевать с арабскими, а затем с сарацинскими всадниками. Животные были небольшого роста, что позволяло воину без труда спешиваться и вновь садиться в седло, но с крепкой широкой грудью и сильными ногами. Этого требовала тактика сомкнутых атак для прорыва вражеского фронта.

Центрами селекции лошадей в Европе стали монастыри. Такая практика была введена ещё при Карле Великом (175, т. 7, с. 338) и не прекращалась на всём протяжении средних веков.

С конца XIV — начала XV вв. тенденция меняется в сторону укрупнения боевых конских пород. Современными представителями таких лошадей можно считать норийскую (201, с. 32), бельгийскую (201, с. 33), ютландскую (201, с. 35), бретонскую (201, с. 50) и ряд других. Это обусловлено тем, что западноевропейские королевства, ведя непрерывные войны между собой, почти не сталкивались с лёгкими восточными конниками-лучниками, а, стало быть, особой резвости от рыцарских коней уже не требовалось, наоборот, чем массивнее, тяжелее и крупнее была лошадь, тем больше было шансов одержать победу, поскольку при таранном копейном ударе более тяжёлый конь опрокинет того, что полегче. Можно представить, какой силой обладала рыцарская колонна, если все тяжеловооружённые воины в первой шеренге сидели на таких лошадях. Исключениями были только герцогства Испании и Италии, так как их кони занимали некую промежуточную ступень между лёгкими восточными скакунами и тяжёлыми североевропейскими «мастодонтами».

На Востоке мощные ширококостные лошади так и не прижились, и тяжеловооружённые всадники там имели коней, хотя и рослых, но сильно уступающих в массе западноевропейским, поскольку при маневренной степной войне эти животные были бы обузой.

КОННИЦА РУСИ И МОНГОЛОВ

Как уже упоминалось, славяне, особенно южные, издревне имели свою конницу. Благодаря этому сложились военные традиции народов, живших в лесостепной зоне, постоянно отражавших набеги кочевников и совершавших ответные. Не умея воевать верхом, они наверняка были бы скоро уничтожены.

Уже Аммиан Марцеллйн, перечисляя племена аланов, и называя их «всадниками», причислил к ним будинов, гелонов и меланхленов, то есть (по С.А. Гринёву) бужан, галичан и могилян днепровских (185, с. 9).

С образованием Киевского государства конница стала непременной составной частью войска руссов. Её использовали в своих походах Святослав (964—972 гг.), Владимир Красное Солнышко (978—10156 гг.), Ярослав Мудрый (1019-1054 гг.) и Владимир Мономах (1113-1125 гг.).

Ядром русской кавалерии, несомненно, была княжеская дружина, боевая часть которой делилась на «старшую» (бояр, приближённых князя) и «младшую» (простых воинов-гридней). В период Киевской Руси князья ещё не практиковали раздачу земель боярам в вотчину[111], поэтому те цен ликом и полностью зависели от воли князя и подчинялись его власти (300, т. 1, с. 227-228).

Бояре могли назначаться князем в качестве наместников или посадников, но не более того. Для поддержания порядка на местах они содержали собственные отряды дружинников за счёт налогов с местного населения или на средства князя. Большая и богатая Киевская Русь, находившаяся под единой властью до первой половины XII в., могла позволить себе достаточно большую дружину, частью размещённую по городам, а частью — вдоль границ. Но вряд ли её численность превышала 2—3 тысячи всадников (по аналогии с франкским государством).

Кроме этих воинов, находившихся на постоянной службе, князь имел возможность набирать «охочих людей» из местного населения или наёмников из кочевников, Восточной и Северной Европы. Они существенно пополняли княжескую конницу на время проводимых походов.

Вообще, этнический состав русских дружин был, как и в любом другом государстве, очень разнообразен, ибо правитель, в первую очередь, оценивал боевые способности воина, а не его национальность (200, с. 111—116).

Сейчас трудно определить, кто из киевских князей ввёл практику раздачу земель в вотчину. Возможно, это сделал Владимир Монамах в последние годы своей жизни или его сын Мстислав, желавший продолжить политику отца и нуждавшийся в соратниках. Как бы то ни было, эта политика впоследствии дала мощный толчок к дроблению Руси на удельные княжества. Бояре, превратившись в крупных землевладельцев, стали материально независимыми. Они могли служить любому из князей и при этом не терять свих старых вотчин, собирать с них налоги. Бояре сами могли содержать свои дружины и наделять воинов землями, во временное пользование. Так начало зарождаться дворянство. Если воин переходил на службу к князю или другому боярину, то свой надел терял (175, т. 8, с. 261-262).

Наряду с боярами, крупным вотчинником на Руси стала церковь. Отдельные церковные служители сами имели возможность нанимать собственных дружинников. Так, например, дружина духовного владыки Новгорода была составной частью общегородского войска (204, т. 1, с. 625).

В разных русских княжествах степень полноты власти князей была неодинакова. Особенно сильной она была во Владимир-Суздальской земле, потому что в ней исторически не сложилась сильная боярская оппозиция. В Галицко-Волынском княжестве боярская верхушка на равных делила власть с князьями, и даже таким сильным правителям, как Роман и Даниил, не удалось избавиться полностью от её влияния. Наибольшую силу бояре имели в Новгороде. Здесь сложилась своеобразная демократическая республика, и власть князя ограничивалась только военными вопросами (175, т. 8, с. 270-271).

В связи с разделением Руси численность дружин удельных княжеств сократилась. Например у князей, приглашённых править в Новгороде, количество личных воинов не превышало 300 человек. В летописях упоминается о таком числе сопровождавших князя Александра Васильевича, когда он в 1460 г. уезжал из Пскова в Литву (300, т. 2, с. 428). А к концу существования Новгородской республики число княжеских воинов вообще уменьшилось до 50 человек (269, с. 8).

В 1406 г. конная дружина города Вельи Новгородской земли, вышедшая на бой с ливонскими войсками насчитывала 150 всадников[112] (300, т. 2, с. 384).

В битве под Суздалем в 1445 г. объединённые войска князя Алексея Игнатьевича и Великого князя Василия Васильевича, куда входила и пешая, и конная рать, насчитывали всего 1500 воинов (40, с. 33).

Собственно, ещё в пору Киевской Руси конные дружины, отправлявшиеся в походы, не были многочисленными. В 1099 г. для войны с венграми половецкий хан Боняк привёл на помощь князю Игорю, у которого было всего 100 воинов, отряд численностью 300 всадников. Тем не менее, летописец красочно описывает сражение и утверждает, что войско Боняка состояло из нескольких «полков» (169, с. 79).

В 1068 г. к Черниговским землям подошли 12000 половцев[113]. У Сновска их сумело разбить русское войско Святослава в 3000 воинов, большая часть которого, скорее всего, состояла из пехотного ополчения — «воев» (169, с. 60).

Владимир Мономах оборонял Чернигов от половцев и своего дяди Олега всего с сотней дружинников (39, с. 66). Возможно, ему помогало какое-то количество ополченцев-горожан.

Что касается вооружения русских всадников, то по этому поводу написан ряд больших трудов таких исследователей, как А.Ф. Медведев, А.Н. Кирпичников или М.В. Горелик. Их работы основаны на археологическом материале и повторяться мы не будем. Однако считаем необходимым затронуть тему возникновения на Руси такого важного защитного элемента, как конская броня, так как это непосредственно относится к разбору тактики русской конницы.

Надо сразу сказать, что в отличие от литературы Западной Европы, отечественные летописи крайне скудно освещают вопросы военного снаряжения и тактики; точно также обстоит дело с изобразительными материалами — миниатюрами и иконами. Это связано с тем, что созданы они, в большинстве своём, в монастырях, людьми, далёкими от военного дела. А посему нам пока остаётся полагаться только на археологические материалы, собственную логику и интуицию.

Единственным местом в летописях, где упоминается о наличии конской брони у русских, является описание похода 1252 г. князя Даниила Галицкого на помощь венгерскому королю в борьбе против Тевтонского ордена:

«Данила же приде к нему исполчив все люди свои. Немцы же дивящеса оружию татарскому беша бо кони в личинах и в коярах кожаных и люди во ярыцах, и бо полков его светлость велика, и оружием блистающася сам же еха подле короля» (42, с. 814).

Боевое конское оголовье, найденное в селе Ромашки в Порасье, позволили А.Н. Кирпичникову и Е.В. Черненко сделать вывод о существовании конского доспеха на Руси (225, с. 65). Это предположение вызвало негативную реакцию со стороны М.В. Горелика, который в нескольких статьях доказывал невозможность применения такого снаряжения в русской коннице (244, с. 268—269)[114].

М.В. Горелик мотивировал свою позицию по этому вопросу тем, что в летописях напрямую говорится о «татарских каярах», а не о русских, что же касается найденного оголовья, то он связывает его с литовским боевым комплектом (244, с. 269). Тем не менее, в более поздней статье М.В. Гopeлик всё же допускает возможность использования конского доспеха в западных русских княжествах[115], но при этом добавляет, что опыт Даниила был единственным и до XVII в. так и не нашёл широкого применения на Руси. Но напрашивается вопрос, зачем же тогда в русской коннице эту защиту стали использовать в эпоху, когда распространилось огнестрельное оружие? Когда в Европе, наоборот, возникла тенденция к облегчению брони и вообще полному её устранению, так как она всё равно не могла предохранить воина от пуль?

Сведения о доспехах для коня, относящиеся к XVII в., мы находим в «Уставе ратных и пушечных дел…» Онисима Михайлова (1607-1521 гг.):

«…а по правую сторону того урядного полку пешаго, доведётся устроити полк конных людей, или с однем двадесят в одном ряду в полных доспехах от главы и до ног и лошади б у них были окованы, а больше б того числа не было, а стояти вместе тесно, а за ними стоять всем рядовым дворянам, и детям боярским, и иным служивым конным воинским людям. Да ещё доведётся таким же доспешным людям, по два в ряд за всем конным полком стояти, и так стояти сотня за сотнею в один ряд и конных людей укрыти теми доспешники, а с другой стороны будут они укрыты воинскими пешими людьми, а полку конному доведётся стояти подле пеших людей с правой стороны, а не добре наперёд выдаваться и не противу перваго ряду» (148, с. 87).

Из описания видно, что русская конница, как и везде, строилась плотной колонной в несколько шеренг. В первой стояли тяжеловооружённые воины, прикрывая всадников, экипированных похуже. Кроме того, Михайлов, видимо, допускает возможность выделения из строя двух шеренг тяжеловооружённых, которые стояли бы за каждой колонной на некотором расстоянии, для поддержки в случае неудачной атаки. Можно допустить, что вторая шеренга всадников применяла «долгие» копья, которые Онисим Михайлов причисляет к вооружению пехотинцев (148, с. 87). О таких же копьях конников-новгородцев есть сведения в Иоасафовской летописи (от 1456 г.).

Почему же, если следовать версии М.В. Горелика, русские всадники до XVII в. не применяли конского доспеха, хотя всю историю существования Руси постоянно воевали с кочевниками, которые его использовали?

Вчитываясь в летописи, особенно в описание похода московского войска на Новгород (в 1456 г.) и в тот эпизод, когда татарские и московские конные стрелки буквально расстреляли новгородскую конницу, лишь минимальный процент которой составляли дружинники, имевшие доспехи для лошадей, начинаешь сознавать полную несостоятельность версии Михаила Викторовича:

«Вой же великого князя, видевшие крепкие доспехи на новгородцах и начаша стрелами бити по конях их. Кони же их, яко возбесиша, и начаша метатися под ними и с себя збивати их. Они же, не знающе того боа яко омертвеша и руки им ослабеша, копиа же имяху долго и не можаху возднимати их тако, якоже еть обычаи ратном, но на землю испускающе их, а коням бьющимся под ними, и тако валяхуся под кони свои, не могуще сдержати их» (40, с. 49).

Естественно, первый же удар обрушился на беззащитных коней, что привело к моментальному поражению новгородцев. И хотя мы знаем, что их конница, в массе своей состоявшая из людей не военных, а из «мастеров всяких, плотников и гончаров», «которые отродясь на лошади не сидели» (83, с. 391) всё равно потерпела бы поражение от немногочисленных, но профессиональных всадников московско-татарского войска, этот факт лишь ускорил развязку сложившейся ситуации.

Вряд ли русские дружинники, выходя на бой со степняками на незащищённых лошадях, каждый раз ставили себя в аналогичную ситуацию.

Пожалуй, можно подвести черту и с полной уверенностью утверждать, что русская конница была экипирована ничуть не хуже её восточных или западных противников. Прямым доказательством тому является сообщение в летописи (неважно какого типа были доспехи: русского, татарского или западноевропейского, важно, что использовали их русские воины), и упоминание о броне в Уставе XVII в.

Боевые методы русских конников были похожи на европейские, но важным преимуществом было то, что на Руси использовался больший процент конных стрелков. В «Сказании о некоем молодце, коне и сабле» воспевается молодецкая лихость и подробно перечисляется содержимое колчана русского воина:

«А в нём триста стрел: полета киберей, семьдесят аргичев, восемьдесят ташлыков, тридцать сверег, оприченно налобных стрел (прим. кроме обыкновенных). А всякая стрела — морская трость: натрое колото и начетверо строгано, и наливано в них красного золота аравитского» (94, с. 237).

Число дружинников, которые специально обучались стрельбе из лука, было невелико; городское и сельское население давало войску стрелков из охотников и пастухов, но лишь немногие из них могли вести стрельбу с коня. За год или два подготовить нужное число настоящих всадников-стрелков невозможно, поэтому русские князья были кровно заинтересованы в постоянном притоке конных лучников из числа кочевников. Становится понятной политика, скажем, Ярослава Мудрого, который позволил разбитым им печенегам, торкам, берендеям селиться в Поросье, на границе Киевской Руси. Они приняли власть Киева и стали верно служить князьям под известным нам этническим названием «чёрные клобуки». Позже к ним присоединились половцы, подвергшиеся давлению со стороны монгольских орд.

Русские князья всегда имели возможность использовать военный потенциал степных народов в своих целях, соответственно они сами были непременными участниками внутристепных войн.

Основой русского боевого порядка в кавалерии на всём протяжении средних веков являлся сомкнутый строй. Наличие тяжеловооружённых всадников позволяло с успехом применять этот метод. Прикрывали его рассыпавшиеся метатели дротиков (сулиц) и лучники. Как говорится в тексте «Сказания о Мамаевом побоище»:

«Начаста стязи простиратися и трубы мнози гласити. же русские кони укрепишася гласом трубным и каждо под своим знаменем идяше по поучению великому» (126, т. 2, с. 85). То есть, каждый всадник занимал отведенное ему место в строю отряда, имевшего своё знамя, и выполнял положенные команды. Эти действия отрабатывались во время длительных тренировок.

Отчасти можно судить о подготовке русских воинов по тексту Галицко-Волынской летописи, где описывается поход князя Даниила в союзе с венграми на Ятвягов (от 1206 г.):

«Даниил построил полки и, указав, кому с каким полком идти, сам вышел вперёд. И лучников пустил вперёд, а прочих — с двух сторон дороги» (86, с. 335).

«…король прислал дружинника Андрея сказать дворскому: «Если увидишь, что мы преследуем, скорее поспеши к нам: распусти полк, пусть, кто может, догоняет». А князь Василько другим полкам сказал, чтобы они шли тихо рысью, и своему полку также, так как посол был молод и, передавая слова князя, он приказал дворскому не распускать и держать полк» (86, с. 336—337).

До нас не дошло каких-либо письменных источников, где бы упоминалось использование на Руси конных арбалетчиков, но, вероятно, какое-то их количество всё же имелось. На некоторых миниатюрах Радзивиловской летописи чётко видно это оружие, используемое русскими.

Самым распространённым боевым построением у русских конников были: обычный прямоугольный строй в несколько шеренг и «кабанья голова». Легковооружённые воины применяли «лаву», «серп» и «полумесяц», для охвата флангов врага врассыпную (222, с. 12).

Как и в любом феодальном государстве, на Руси встречались случаи слабой дисциплины и неорганизованности. Например, однажды русское войско в бою с татарами (1445 г.) постерпело поражение только потому, что воины после успешной атаки нарушили боевой порядок и начали грабить убитых и раненых врагов:

«Сразившим же ся им и начаша прежде полци великого князя одолети, а татары побегоша. Наши же, овии погнаша по них, а инии сами побегоша, друзии же начаша уже и избитых татар грабить, а татары пакы возвратишася на христиан и тако одолеша им» (40, с. 32—33).

Чем севернее лежали земли княжеств, тем меньше там уделяли внимания коннице. Это обуславливалось недостатком лошадей для выпаса. Содержать же большое количество лошадей в конюшнях было чрезвычайно дорого. Поэтому новгородская конница состояла только из княжеских и, отчасти, боярско-церковных дружинников и вряд ли превышала 3—4 сотни воинов. Недаром перед битвой на Чудском озере (1242 г.) Александр Невский просил помощи у своего отца Ярослава Владимирского, и тот помог ему отрядом всадников, отправив его с Андреем, братом Александра. Как гласит «Рифмованная хроника»:

Новгородские «гриди», «повольники» и «ушкуйники» всегда предпочитали пеший бой. Так перед Липецкой битвой (1216 г.), на предложение Мстислава участвовать в схватке верхом, новгородцы ответили: «Не хотим погибать на конях, но, как отцы наши на Колокше будем сражаться пешими» (86, с. 123). Слабыми всадниками показали себя новгородцы в битвах у Руссы (1456 г.) и Шелони (1471 г.) (88, с. 388—391, с. 405). И хотя распространившаяся в Новгороде с XV в. «посошная» система набора рати подразумевала отправку в войско человека и коня с четырёх (в 1480 г. для войны с ливонцами) или десяти «сох»[116](в 1495 г. против шведов) (300, т. 3, с. 158), этих людей нельзя рассматривать как полноценных воинов-конников.

Ну какие, в самом деле, всадники могли получиться из крестьян, ездивших на рабочих конягах? Наверняка, их использовали для обозной службы, а лошади ставились под вьюки или запрягались в телеги и сани.

Южные княжества имели большой состав конных дружинников, но, вероятно, только самые богатые из них — Киевского и Галицко-Волынское — могли позволить себе содержать до 1000 воинов каждое. Численность дружин остальных князей вряд ли превышала 6—7 сотен. В прочих княжествах количество профессиональных всадников было и того меньше — от 4 до 5 сотен. Разумеется, это лишь предположительные исчисления, основанные на косвенных данных из русских летописей и западноевропейских хроник, в это число не входят наёмники, «вольные люди», а только дружинники, находившиеся на постоянной службе у князей и бояр.

Из этих расчётов становится понятным, насколько силён был удар монгольского войска (в 1237 г.) для русских княжеств. Даже если оно не превышало 30000 всадников, это число оказалось просто чудовищным для Руси. А ведь каждый монгольский воин был превосходным лучником. Что могли им противопоставить несколько сот дружинников-стрелков, да 5—6 десятков ополченцев, обученных стрельбе из луков и пращей, любого из атакованных княжеств? Естественно, монголы их буквально засыпали стрелами, даже не вступая в рукопашную. Простые пехотинцы-вои были беззащитными против стрел монголов. И двум-трём тысячам набранных пешцев оставалось только погибнуть под смертоносным дождём. Как говорится в тексте «Повести о нашествии Тохтамыша»:

«И так татары подошли к городским стенам. Горожане же пустили в них по стреле, и они тоже стали стрелять, и летели стрелы их в город, словно дождь из бесчисленных туч, не давая взглянуть. И многие из стоявших на стене и на заборах, уязвлённые стрелами, падали, ведь одолевали татарские стрелы горожан, ибо были у них стрелки очень искусные. Одни из них стоя стреляли, а другие были обучены стрелять на бегу, иные с коня на полном скаку, и вправо, и влево, а также вперёд и назад метко и без промаха стреляли» (39, с. 202).

Для отражения отдельных разрозненных набегов половцев, которые сами не были объединены, приведённого количества воинов вполне хватало, но против сильного централизованного войска монголов эти отряды оказались бессильны.

О монголах сохранилось достаточно много информации. Самым значимым является труд Плано Карпини «История монголов», где автор очень много внимания уделяет вооружению и тактике монгольских всадников (43, с. 53—56, 64—65). Из описания ясно, что в методы ведения боевых действий монголы не внесли ничего нового. Конница их также делилась на тяжёлую, среднюю и лёгкую и использовала тактику, применявшуюся кочевниками за тысячу лет до них.

Карпини даёт некоторые советы о том, чем должно быть вооружено войско, сражающееся против монголов:

«Все же желающие сражаться с ними должны иметь следующее оружие: хорошие и крепкие луки, баллисты (видимо, арбалеты — В.Т.), которых они очень боятся, достаточное количество стрел, палицу из хорошего железа или секиру с длинной ручкой (острия стрел для лука или баллисты должны, как у татар, когда они горячие, закаляться в воде, смешанной с солью, чтобы они имели силу пронзать их оружие), также мечи и копья с крючком, чтобы иметь возможность стаскивать их с седла, так как они весьма легко падают с него, ножики и двойные латы, так как стрелы их нелегко пронзают их, шлем и другое оружие для защиты тела и коня от оружия и стрел их. А если некоторые не вооружены так хорошо, как мы сказали, то они должны идти сзади других, как делают татары, и стрелять в них из луков и баллист» (43, с. 64).

Несколько тенденциозные сведения дают нам европейские хроники о монгольском войске. Например, Матвей Парижский в «Великой хронике» пишет:

«Они отличные лучники. Через реки они переправляются в любом месте на переносных, сделанных из кожи лодках. Они сильны телом, коренасты, безбожны, безжалостны».

«Они владеют множеством крупного и мелкого скота и табунов коней. А кони у них чрезвычайно быстрые и могут трёхдневный путь совершить за один (день). Дабы не обращаться в бегство, они хорошо защищены доспехами спереди, (а) не сзади».

«Одеты они в невыделанные воловьи, ослиные или конские шкуры. Доспехи у них (сделаны) из нашитых (на кожу) железных пластин; ими они пользуются до сего времени. Но, о чём не без сожаления можем сказать, теперь-то они вооружились награбленным у побеждённых христиан оружием, лучшим и более красивым, дабы, (по замыслу) разгневанного Бога, мы были преданы более позорной и страшной смерти (нашим) собственным оружием. Кроме того, (теперь) они владеют лучшими конями, вкушают изысканнейшие яства, наряжаются в красивейшие одежды. Эти татары, несравненные лучники…»

«Говорят, что, если не хватает пищи, кони их, которых они ведут с собой, довольствуются древесной корой и листьями и корнями трав; и всё же в нужный момент они всегда оказываются чрезвычайно быстрыми и выносливыми».

«Из их кож (животных — В.Т.) они изготовляют себе, хотя и лёгкие, но всё же непробиваемые доспехи. Они привычны не к очень рослым, но очень выносливым коням, довольствующимся небольшим количеством корма, на которых сидят, крепко к ним привязавшись; они без устали и храбро сражаются копьями, палицами, секирами и мечами, но предпочтение отдают лукам и метко, с большим искусством из них стреляют. Поскольку со спины они защищены хуже, чтобы не обращаться в бегство, то отступают под ударом лишь тогда, когда увидят, что знамя их вождя двигается вспять» (261, с. 136—150).

Уже давно известно, что в отрядах кочевников наравне с мужчинами сражались и женщины. Это подтверждает Пётр, русский архиепископ, сбежавший от татар:

«Женщины (их) — прекрасные воины и особенно лучницы. Доспехи у них из кожи, почти непробиваемые; наступательное оружие (сделано) из железа и напоено ядом. Есть у них многочисленные устройства, метко и мощно бьющие» (261, с. 152);

Некий венгерский епископ тоже вносит свою лепту в описание монгольских воинов и их коней:

«Кони у них хорошие, но глупые. Ведь много коней слег дует за ними сами по себе; так что если один скачет верхом, то за ним следует 20 или 30 коней. Панцири у них из кожи, и они прочнее, чем из железа, и точно также конская сбруя»… «Они более искусные лучники, чем венгерские и команские, и луки и них более мощные» (261, с. 153—154)

Важные сведения о тактике монгольских легковооружённых всадников сообщает нам Сигизмунд Герберштейн. Правда, они относятся к XVI в., но, как мы уже сказали, конная тактика на Руси и в степях не изменялась до этого периода:

«У них в изобилии имеются лошади, (хотя) с низкой холкой и малорослые, но крепкие, (одинаково) хорошо переносящие голод (и работу) и питающиеся ветками и корой деревьев, а также корнями трав, которые они выкапывают и вырывают из земли копытами. Московиты уверяют, будто эти лошади под татарами быстрее, чем под другими. Эта (порода) лошадей называется «бахмат». Сёдла и стремена у них деревянные, за исключением тех, которые они отняли или купили у соседей-христиан. Чтобы сёдла не натирали спину лошадей, они подкладывают под них траву или листья деревьев. (На лошадях) они переплывают реки, и если убоятся силы наседающих врагов, то (в бегстве) бросают сёдла, одежду (и всякую другую поклажу и) оставив только оружие (мчатся во весь опор). Их оружие — лук и стрелы; сабля у них редка. Сражение с врагом они начинают издали и очень храбро, хотя долго его не выдерживают, а обращаются в притворное бегство. Когда враг начинает их преследовать, то (при первой возможности) татары пускают назад в них стрелы; затем, внезапно повернув лошадей, снова бросаются на расстроенные ряды врагов. Когда им приходится сражаться на открытой равнине, а враги находятся от них на расстоянии полёта стрелы, то они вступают в бой не в строю, а изгибают войско и носятся по кругу, чтобы тем вернее и удобнее стрелять во врага. Среди таким образом (по кругу) наступающих и отступающих соблюдается удивительный порядок. Правда, для этого у них есть опытные в сих делах вожатые, за которыми они следуют. Но если эти (вожатые) или падут от вражеских стрел, или вдруг от страха ошибутся в соблюдении строя, то всем войском овладевает такое замешательство, что они не в состоянии более вернуться к порядку и стрелять во врага. Такой способ боя из-за сходства называют «пляской». Если же им приходится сражаться на узком пространстве, то такой способ боя уже неприменим, и поэтому они пускаются в бегство, так как не имеют ни щитов, ни копий, ни шлемов, чтобы противостоять врагу в правильной битве. В седле они имеют обыкновение сидеть, поджав ноги, чтобы иметь возможность легче поворачиваться в ту или другую сторону; если они случайно что-либо уронят (и им нужно будет поднять это с земли, то, не вынимая ног из стремя), они поднимают (вещь) без труда. (В этом они столь проворны, что) могут сделать то же самое на полном скаку. Если в них бросаешь копьё, они уклоняются от удара, соскользнув на один бок и держась за лошадь только одной рукой и ногой. При набегах на соседние области каждый ведёт с собой, смотря по достатку, двух или трёх лошадей, чтобы, когда устанет одна, пересесть на другую и третью; усталых же лошадей они в это время ведут на поводу. Уздечки у них самые лёгкие, а вместо шпор они пользуются плёткой. Лошадей они употребляют только холощёных, потому что таковые, по их мнению, лучше переносят труды и голод» (19, с. 168—169).

Автор ничего не говорит о тяжеловооружённых воинах, хотя известно, что кочевые народы с успехом их использовали до XVII в.:

«В допросе алтыновы послы про Мугальскую землю сказали, что владеет ею Алтынцарь, а слывут де они Чёрные Мугалы, а кочевьем та Мугальская земля до Китайского государства есть. А бой у мугальских алтыновых людей луки, копья, сабли, а вогненого бою нет. А ездят на бой против недругов своих в збруях, в куяках, и в шеломах, и в наручах, и в наколенках, а у иных де у лутчих людей и лошади бывают на боях в железных доспесех и в приправах» (71, с. 286).

Кроме Плано Карпини, о монгольских конских доспехах упоминает Рашид ад Дин (112, т. 3, с. 145). Подтверждением тому служат также многочисленные среднеазиатские миниатюры, сохранившиеся до наших дней (244, с. 267; 204, т. 1, с. 717).

А.Н. Кирпичников ошибается, говоря, что копейный бой не был характерен для монголов (222, с. 15). Это мнение опровергают и русские летописи и записи Рашида ад Дина, где автор приводит множество случаев боя монгольских воинов на копьях в плотном строю (112, т. 3, с. 68, 80, 184; 112, т. 1, с. 37, 41, 83, 85, 101, 103, 105, 174). Кроме того, монголы широко использовали дротики (джириды) (112, т. Зс. 91)и самострелы (112, т. 4, с. 80), но последние употреблялись, видимо, многочисленными наёмниками из Средней Азии и Китая:

«Когда это назначение было сделано, (Менгу-каан) послал в Хитай гонцов, чтобы доставили тысячу китайцев камнемётчиков, огнемётчиков и арбалетчиков» (112, т. 3, с. 23).

Как и Европа, Русь испытывала сильное влияние Востока в выведении пород лошадей. Лучшие кони доставлялись из Персии или Средней Азии, но основную массу животных для простых воинов покупали, захватывали или меняли у ближайших кочевых народов, живших в Приволжских и Донских степях. Возможно, какое-то число их вылавливали в диких табунах, в те времена в изобилии водившихся в степях и лесостепях, и приручали. Об этом вспоминает Владимир Мономах:

«…Коней диких своими руками связал я в пущах десять и двадцать, живых коней, помимо того, что, разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких» (39, с. 67; 185, с. 27—28). Известно, что Святослав, в своё время, брал дань с венгров «сребром и конями» (185, с. 27).

По-настоящему разводить табуны природные условия позволяли лишь южным княжествам. Так в летописях отражён момент, когда в междоусобной войне князья Давыдовичи во время набега угнали у Новгород-Северских князей Ольговичей 3000 кобыл и 1000 жеребцов (300, т. 2, с. 12). Даже китайские средневековые авторы сообщают:

«Сия страна (Русь — В.Т.) производит отменных лошадей и богатые разводят их в великом множестве»[117].

Лошадей в летописях делят на «милостных» (?), «сумных» — видимо, вьючных; «поводных» — верховых и «товарных» (здесь непонятно, то ли они шли на продажу, то ли предназначались для гужевой работы, например, перевозки товара) (185, с. 28; 300, т. 2, с. 21). Наиболее ценных коней называли «фарами» (фарями) или «скоками» (185, с. 28). Пётр Петея де Эрлезунд оставил нам рассказ о любимом коне князя Владимира Мономаха, родословная которого, якобы, восходила к коню Александра Македонского — Буцефалу:

«Русские сказывают также, что у этого Владимира Мономаха был конь, происходивший от лошади Александра Великого, Коровья голова: на лбу имел пятно и был особенного цвета с чёрными полосами по спине и хвосту; когда было наденут на него конский убор и снарядят совсем на войну, он никому не давал на себе ездить, кроме Князя, да ещё конюха, который ходил за ним, однако же соблюдал при том такую разницу, что когда садился на него слуга, он ходил дурно, медленно, некрасиво, повесив уши и голову, точно какой ленивый осёл; когда же нарядят его в пышное седо и сбрую, и он заметит, что поедет сам Князь, тотчас приосанивался, поднимал голову и уши, бил копытами в землю, ржал и храпел ртом и носом до того, что все пугались. Если Князь стегал его немного кнутом и начинал уговаривать, он красиво рисовался, кидался из стороны в сторону, делал скачок за скачком, как молния, подлетал к своему ездоку, огрызался, лягался на удивление всем. У него была ещё и такая повадка, что всегда хотел стоять в конюшне, на самом верхнем месте, и там позволял управлять с собой, как с ягнёнком. Если же поставят его на другом месте, он перерывал пополам узду и поводья, прибегал на главное место, и когда там стояла другая лошадь, кусал её до тех пор и не успокаивался, пока не дадут ему этого места» (155, с. 103).

Кони из Руси очень ценились в Западной Европе. Во французском эпосе не раз упоминается этот факт. Немецкие купцы покупали много животных в Смоленском княжестве (200, с. 108-109).

Летописи донесли до нас трогательный рассказ об отношении к своему боевому другу князя Андрея Юрьевича в битве под Лучском (1149 г.), перевести который на современный язык можно следующим образом:

«И вышли из города Лучска пешие воины, началась перестрелка с ними; князь Андрей Юрьевич атаковал их и сломал копьё в теле своего противника, и тут много его воинов перебили пешцы и самого князя Андрея Юрьевича ранили. Конь его был поражён двумя копьями, а третьим копьём попали в переднюю луку седла, а со стен города в него, как дождь, летели камни.

…Конь весь израненный донёс его до отца (Великого князя Юрия Владимировича Мономаха — В.Т.) и в тот час пал. Он же забыл о своих ранах, подошёл к коню и прослезился над ним, как от большой беды, и повелел поставить сруб и там похоронить коня своего» (95, с. 181—182).

Любопытно передают былины рассказ о том, как Киевский князь Владимир поспорил с «Иваном Гостиным сыном», что тот не сможет за время от утренней службы до вечерней проскакать на своём коне от Киева до Чернигова и обратно (то есть 270 вёрст). Спор князь проиграл.

Известно, что Владимир Мономах, большой любитель коней, совершал подобное: «…из Чернигова до Киева нестишьды (сотни раз) ездих по отцю — днём есм переездий до вечерни»[118] (39, с. 67). Видимо, этот факт и был переосмыслен сказителем.

Проще всего определить технику боя средневекового кавалериста по конструкции его седла.

Поскольку в Европе предпочтение отдавалось копью, то типичным для снаряжения рыцарского коня было так называемое «ясельное» седло. Этот тип сформировался не сразу. Только с XII в. он начинает приобретать характерные для него черты. На Байекском ковре (204, т. 1, с. 577) видно, что посадка всадника хотя и стала ближе к классической манере средневековья (ноги вытянуты, колени почти не согнуты, стопы воина опущены значительно ниже живота лошади), но луки седла ещё несовершенны.

Такой способ обеспечивал большую устойчивость воина в момент копейного удара. Вытянув ноги вниз и чуть вперёд, и уперевшись ими в стремена, он получал надёжную опору, корпус же откидывал назад и опирался на заднюю луку седла. В связи с тем, что ноги оказывались слишком далеко отодвинуты от боков лошади, всадник надевал шпоры большого размера, чтобы не прилагая усилий, лёгким движением ноги, почти не меняя посадки пришпорить коня в нужный момент.

С XII в., чтобы ещё более увеличить устойчивость всадника, стали изготавливать сёдла с «яслями». Задние луки имели своеобразные спинки, охватывающие талию рыцаря, сама лука стала гораздо выше и шире (161, с. 153). В конском доспехе делался специальный разрез, позволяющий коннику пришпоривать коня. Посадка рыцаря была довольно низкой, потому что седло делалось без специальных полок, приподнимающих его. Оно плотно прилегало к спине животного, что значительно снижало его подвижность.

К XIV в. стала увеличиваться и передняя лука рыцарского седла. Она служила дополнительным прикрытием живота и бёдер воина. Однако не стоит считать, что все европейские всадники пользовались такими сёдлами. Легковооружённым метателям дротиков и стрелкам эти конструкции были ни к чему, так как их способ боя требовал большей подвижности и возможности легко, без затруднений спешиваться. Сёдла лёгких конников обычно имели луки небольшого размера, а длина стремян регулировалась самим воином (307, с. 245; 344, с. 35).

На Востоке сложились другие традиции. Можно поставить под сомнение использование шпор в этом регионе. Хотя В. Бехайм прямо указывает на то, что мавры, арабы и турки использовали шпоры (161, с. 171), А.Н. Кирпичников, говоря о татарах, утверждает противоположное (222, с. 48). Во всяком случае, археологическими материалами не подтверждено их применение степняками. В то же время на гравюрах XVI—XVII вв. у турецких всадников шпоры показаны (19, с. 375; 216, т. 3, с. 21), упоминаются они и у сарацинских воинов в мемуарах Жана сира де Жуанвиля:

«В тот же миг сарацины пришпорили коней и кинулись на крестоносцев…» (216, т. 4, с. 422).

Но первый случай можно объяснить заимствованием турками шпор у европейцев в более позднее время, а второй отнести к литературному обороту. Во всяком случае, на среднеазиатских миниатюрах хорошо видно, что лошади восточных конников были снабжены доспехами несколько иной конструкции, чем в Европе. Они не имели характерных разрезов на боках, а, стало быть, пришпорить коня через броню было невозможно. Правда, существует статуэтка рыцаря из слоновой кости (конца XIV — начала XV вв.), конский доспех которого также не имеет разрезов, но, тем не менее, на воине шпоры надеты (161, с. 164). В данном случае этот факт следует отнести к ошибке мастера, изготовившего фигурку, потому что пришпорить коня сквозь кольчужную попону всадник не смог бы.

Восточному воину, с детства имеющему дело с лошадьми, видимо, было достаточно для управления животным пользоваться поводом и движениями корпуса. При наличии брони нагайку он не применял — в этом не было смысла. Конструкции сёдел отличались от европейских. Они снабжались внутренними полками, несколько поднимающими всадника над спиной коня. Мягких подушек не было, а задняя лука, хотя и делалась довольно высокой, никогда не снабжалась яслями. Посадка тяжеловооружённого была сходна с рыцарской. Воин держал ноги вытянутыми, чтобы удобнее было пользоваться копьём (188, с. 67—69). В целом, такая посадка была менее устойчивой при таранном ударе, зато давала возможность быстрее менять оружие, пользоваться луком и свободней двигаться.

Лёгкие восточные стрелки использовали высокие сёдла с подушками или без них. Стремена были короткими и часто широкими. Это давало возможность воину, приподнявшись на них и удерживаясь только шенкелями[119], балансировать корпусом и, амортизируя ногами, вести прицельную стрельбу из лука в любую сторону.

Удобство заключалось в том, что воин избавлялся от тряски во время скачки, стоя на коротких стременах он сохранял корпус в относительном покое даже на быстрых аллюрах. При такой посадке использовать шпоры было опасно, так как они могли серьёзно поранить коня, всадники применяли нагайку.

На Руси были известны посадки всех перечисленных типов. Судя по многочисленным миниатюрам Радзивиловской летописи, тяжеловооружённые дружинники могли сражаться и в ясельных сёдлах европейского образца, и в восточных. Легковооружённые также использовали и высокую посадку, и низкую. Как гласит текст «Рифмованной хроники»:

«Русские сильно понукали своих коней плетьми и шпорами…» (252, с. 207).

Позже, к XVI в. среди лёгких воинов распространилась высокая посадка. Её характеристику даёт Гербенштейн:

«Лошади у них маленькие, холощёные, не подкованы; узда самая лёгкая; сёдла приспособлены с таким расчётом, что всадники могут безо всякого труда поворачивать во все стороны и стрелять из лука. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара (копья или стрелы). К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плёткой, которая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить её и пустить в ход, а если дело опять дойдёт до оружия, то они оставляют плётку, и она свободно свисает с руки».

«Далее, повод узды у них в употреблении длинный, с дырочкой на конце; они привязывают его к (одному из) пальцев левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, выстрелить (не выпуская повода). Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и без всякого затруднения умеют пользоваться ими» (19, с. 114).

А.Н. Кирпичников ошибочно полагает, что в этот период всадники на Руси стали меньше применять копья. Он считает, что высокая посадка была присуща всей русской коннице (222, с. 20), На самом деле в данный период, точно также же, как и прежде, существовало три основных типа конников: тяжело-, средне-[120] и легковооружённые. Манера седлания коня имела два варианта и Гербенштейн подтверждает это:

«К шпорам прибегают весьма немногие…»

«Некоторые из более знатных носят панцирь, латы, сделанные искусно, как будто из чешуи, и наручи; весьма у немногих есть шлем (заострённый кверху наподобие пирамиды).

Некоторые носят шёлковое платье, подбитое войлоком для защиты от всяких ударов; употребляют они и копья» 919, с. 114).

Лишь с усовершенствованием огнестрельного оружия необходимость в доспехах стала отпадать (конец 16 — нач. 17 вв.), но на Руси этот процесс шёл медленнее, чем в Европе.