Конница на войне: История кавалерии с древнейших времен до эпохи Наполеоновских войн

КОННИЦА ФРАНЦИИ

Во Французской армии в 1805 г. имелись следующие кавалерийские части.

В Императорской гвардии: 1 конногренадерский полк, состоявший из 4 эскадронов, по 2 роты в каждом; ему же придавались 2 эскадрона конных велитов (283, с. 175—185). Конноегерский полк с такой же организацией; к нему прикомандировывался эскадрон велитов и рота мамелюков. 2 эскадрона жандармов.

В 1806 г. в гвардейской кавалерии появился драгунский полк (так называемые «драгуны императрицы»). Он состоял из 2 линейных эскадронов и 1 — велитов. С 1807 г. полк увеличился на 2 эскадрона, а в 1812 г. — ещё на 1.

В 1807 г. в гвардию зачисляются польские уланы — 4 эскадрона (к 1812 г. — 5 эскадронов) по 2 роты и эскадрон германских улан, приданных гвардии в 1808 г. В 1809 из него был сформирован полк. В 1810 г. сформирован голландский уланский полк из 4 эскадронов (1812 г. — из 5), а в 1812 г. — эскадрон литовских татар.

В 1813 г. организовываются 4 полка так называемой «Почётной гвардии», созданные за счёт богатых дворян и буржуа. По сути, эти части состояли из необученных новобранцев.

Линейная конница делилась на тяжёлую, среднюю и лёгкую. К тяжёлой кавалерии относились кирасиры: 1805 г. — 12 полков; 1807 — образован ещё 1; 1810 — ещё 1 (334, с. 22-26) и карабинеры; 1805 г. — 2 полка. В 1815 г. в армии числилось 12 кирасирских и 2 карабинерских полка.

Средней конницей считались драгуны. В 1805 г. их было 30 полков, в 1811 это число сократилось до 24 (6 полков переформировано в легкоконные), а в 1815 насчитывалось всего 12 драгунских полков (299, с. 21—40).

В лёгкую кавалерию входили конноегерские, гусарские и легкоконные части.

Конные егеря: в 1805 г. в армии числилось 26 полков. В 1808 сформировано ещё 2; в 1810 — 1; в 1811 — 2. Гусары: в 1805 — 12 полков; в 1813 — 14; в 1815 — 7 (335, с. 19-29).

Легкоконники: в 1811 г. было решено сформировать 9 легкоконных полков. Собственно французских получилось только 6 — 2 были польскими, а 1 (№ 9), хотя изначально планировалось создание его на базе 30-го конноегерского, на деле был почти целиком укомплектован немцами, и потому назывался 9-й легкоконный Гамбургский полк (229, с. 21).

Декретом от 1803 г. определялось, что все кавалерийские части французской армии должны состоять из 4 эскадронов или 8 рот. Численность рот была различной: в тяжёлой и средней коннице — около 90 всадников, а в лёгкой — до 120—130. Однако перед походом на Россию все полки, квартировавшие в Германии (включая тяжёлые), были доведены до 1100 человек, в роте — до 125.

В 1811—1812 гг. частям линейной кавалерии придавалось по 1 (пятому) запасному эскадрону. Многие полки воевали далеко не в полном составе и насчитывали 3, а то и 2 эскадрона. Роты в эскадронах имели только чётные или только нечётные номера. В 1-м эскадроне — 1 и 5 роты; во 2-м — 2 и 6; в 3-м — 3 и 7; в 4-м — 4 и 8. В драгунских и легкокавалерийских полках линейной конницы первая рота всегда была элитной, туда набирались наиболее подготовленные и храбрые солдаты.

Вооружение кавалеристов состояло из двух пистолетов и клинка: палаша для тяжёлой и средней конницы, сабли — для лёгкой; их обеспечивали облегчённым мушкетом со штыком (для драгун и части кирасир и карабинеров) и укороченными карабинами, часто также снабжёнными штыками (для лёгкой кавалерии, кирасир и карабинеров). Пиками снабжались первые шеренги строя в легкоконных полках. Вооружать ими стоящих позади улан не было смысла, поскольку они не смогли бы достать противника, находясь во 2-й шеренге, так как длина пики составляла примерно 2,75 м (299, с. 39). Поэтому обычно уланы, вооружённые пиками, не имели карабинов и назывались пикинёрами, а всадники, находящиеся во 2 шеренге — карабинерами.

Вооружение французских кавалеристов не было единообразным и часто не соответствовало установленным стандартам. Иногда оружие — клинковое и огнестрельное — было иностранного производства, купленное либо взятое в бою в качестве трофея.

Двухшереножный строй, применявшийся отдельными кавалерийскими частями ещё в Семилетнюю войну (271, с. 33), к концу XVIII в. уже был официально признан и закреплён уставами для всех европейских регулярных конных полков. Благодаря небольшой глубине строя, теперь не было нужды ставить всадников в ротные и эскадронные построения. Основной тактической единицей стал взвод (2 взвода составляли роту). Во Французской армии во взводе насчитывалось, в среднем, 30—60 всадников, выстраивавшихся в 2 шеренги от 15 до 30 рядов.

Тактика французской конницы изначально ничем не отличалась от тактики любой другой европейской кавалерии. Применялся развёрнутый строй, обычно в 2 линии, где взводы стояли в шахматном порядке или в затылок, и колоннами, глубина их определялась командирами в зависимости от условий местности. Наполеон впервые стал сводить кавалерию в отдельные бригады, дивизии и корпуса. По его мнению, это давало ей возможность маневрировать в бою независимо от пехоты. В сражении старались не ставить кавалерию вперемежку с пехотой из тех же соображений.

Французская кавалерия на протяжении всего периода Наполеоновских войн постоянно страдала от нехватки лошадей. Лучших коней раздавали в тяжёлые и лёгкие полки, а драгуны были вынуждены довольствоваться незначительными поставками, к тому же неважного качества. Это вынуждало командование формировать пешие драгунские дивизии: 1803 год — в Булони; 1805 — в Рейне и в Италии; 1806 — в Германии (299, с. 16). Лишь после разгроме Пруссии (1806 г.), эти части были укомплектованы трофейными немецкими лошадьми.

Непрерывные войны не давали времени в достаточной степени подготовить и обучить французских кавалеристов. Вновь сформированные эскадроны, пройдя кратковременные сборы, отправлялись к месту боевых действий. Слабо обученными новобранцами доукомплектовывались также «старые» полки, понёсшие потери в сражениях.

Всё это вынуждало французское командование иногда прибегать к новой, доселе не практикуемой тактике. Для прорыва неприятельского фронта выстраивались чудовищной величины колонны. Впервые этот способ боя был применён при Экмюле (1809) (260, с. 322), когда 10 кирасирских полков были выстроены в 5 линий, расстояние между которыми составляло всего 60 ярдов (менее 60 метров).

В такой тесноте всадники не могли двигаться быстрым аллюром и вынуждены были идти рысью. Кирасиры непременно должны были понести огромные потери от огня артиллерии, но, несмотря на это, атака увенчалась полным успехом. Генрих Росс о ней вспоминает:

«…а кирасиры волной надвигались по равнине на ряды австрийской пехоты, прорывали их и брали в плен целые роты и батальоны. Конечно, и вражеский огонь оказывал своё действие: железные шлемы взлетали на воздух, падали люди и лошади; но представьте себе только, как масса в 10— 12 кирасирских полков, отлично использованная, передвигается, точно на маневрах, прорывает неприятельские ряды и решает исход битвы» (114, с. 313).

Успешно такие же атаки были проведены, например, под Ваграмом (1809 г.) и Дрезденом (1813 г.). Но аналогичный опыт, повторённый под Лейпцигом (1813 г.), несмотря на первоначальный успех, в целом закончился неудачно (260, с. 321):

«В первый день Лейципгской битвы (4 октября 1813 г.) около полудня кавалерия генерала Латур-Мобура, состоящая из кирасир и драгун, произвела решительную атаку на центр союзной армии.

Французская кавалерия прорвала корпус Евгения Вюртембергского, рассеяла дивизию Вышницкого, овладела 30 орудиями, опрокинула лёгкую гвардейскую кавалерийскую дивизию и быстро неслась вперёд к плотине на прудах при деревне Гocce.

Дело казалось проигранным; но благодаря распоряжению императора Александра I, успех был вырван из рук французов. Генерал Сухозанет с быстротой выдвинулся вперёд со 112 орудиями, и с ними открыл смертоносную стрельбу с фронта против неприятеля, а лейб-казаки, составлявшие конвой государя, были поведены в атаку на фланг неприятельской колонны. Для производства этой атаки граф Орлов-Денисов провёл полк в один конь через находившуюся тут весьма узкую гать, по которой сам переехал первый, выстроил в боевой порядок 1 эскадрон, за которым построились 3 остальные и, воспользовавшись отлогостью местоположения, повёл полк вперёд. Проехав некоторое пространство, он заметил, что казаки не совсем хорошо равнялись, почему остановил их и ободрил кратким приветствием и напоминанием об их долге. К счастью, французские батареи не могли вредить казакам и беспрерывный град картечи пролетал над их головами. Перенесясь далее выстрелов сих батарей, находившихся на левом его крыле, граф Орлов-Денисов увидел, что смелое движение его освободило лёгкую кавалерийскую дивизию от натиска преследовавших в рассыпную неприятелей, которые возвратились к своим колоннам и русская дивизия примкнула к флангу казаков. Граф Орлов ринулся на французскую конницу и, несмотря на малочисленность донцов, её опрокинул» (236, с. 97—98).

В данном случае, автор рисует несколько упрощённую схему сражения. На самом деле, честь отражения атаки принадлежит отнюдь не одному лейб-гвардии казачьему полку. Его поддержали уже отправившиеся к тому времени кавалеристы русской лёгкой гвардейской дивизии, а чуть позже — многочисленная пехота (211, с. 178).

Надо сказать, что Наполеон не понимал роли природной кавалерии и не придавал ей большого значения, основываясь на опыте Египетского похода (1798—1799 гг.). В конце концов, это явилось одной из важных причин его катастрофы в России (1812 г.). Во французской коннице практически не было иррегулярных частей (за исключением мелких подразделений). Даже в своих мемуарах, написанных на острове Святой Елены, Наполеон, хотя и признавал индивидуальное мастерство мамелюков и казаков, но, тем не менее, не ставил их выше регулярной конницы (77, с. 593).

Наполеон не понял, что победы малочисленной французской кавалерии в Египте были обусловлены постоянной поддержкой и прикрытием пехоты и артиллерии.

Как правило, в наполеоновской коннице не акцентировалось внимание на стрельбе с места, предпочтительной считалась атака холодным оружием на быстрых аллюрах. Однако были случаи, когда командиры не придерживались этого правила. Например, в России, под Витебском, 16-й конноегерский полк пытался остановить атаку русских лейб-казаков и сумских гусар, стоя на месте и ведя огонь из карабинов (164, т. 1, с. 202—203). Цезарь Ложье оставил по этому поводу записи:

«Стрелки остановились, стали твёрдо ожидать нападения и, когда русские подошли на 30 шагов, встретили их ружейным огнём. Но эта пальба недостаточно замедлила движение русской кавалерии; в нескольких линиях 16-го стрелкового полка произошло расстройство, и стрелки были оттеснены толпами на французскую пехоту» (65, с. 60).

Лишь поддержка 53-го линейного полка спасла егерей от полного уничтожения.

Тот же метод применили французские кавалеристы под Даннигкове (1813 г.), отражая атаку прусских всадников, но были опрокинуты, несмотря на то, что 1200 французам противостояло всего 400 прусаков (260, с. 310).

Выстрелами из карабинов и пистолетов французские всадники часто вынуждены были защищаться от казаков, которые чрезвычайно редко принимали лобовую атаку регулярной кавалерии. Один из таких случаев вспоминает Ганцауге, служивший в 1813 г. в полку прусских гвардейских улан:

«Полковник Балашов, с полком донских казаков, получил приказание сделать рекогносцировку по направлению к Люшенвальду. Он расположился сначала на бивуак близ дороги, ведущей из Требина, и двинулся потом через Шарфенбрюк и Вальтесдорф. С нашим приближением, неприятельские аванпосты начали отступать и вследствие этого открыли нам пространство к северу и к востоку от Люшенвальда. В этот момент, многочисленный отряд неприятельской кавалерии вышел из города и, в виду войск, начал перестраиваться в глубокую колонну с фланкерами, расположенными только на флангах.

Казаки не могли одолеть своих многочисленных противников, и так как они не подвергались опасности при нападении на них, то и продолжали наступать. Французы двигались рысью, и чтобы воспрепятствовать русским прорваться между эскадронами, плотно сомкнулись и понеслись прямо на центр нашей линии, которая конечно, разомкнулась при этом, чтоб окружить их. Французы, никого не видя перед собой, остановились, но неугомонные противники, рассеянные на их флангах и стрелявшие в массу, в самое непродолжительное время привели их в такое замешательство, что сделалось невозможным исполнять какое-нибудь построение. Казаки вовсе и не думали о том, чтобы своей стремительной атакой разогнать их: они ограничивались тем, что беспокоили их огнём и, употребляя по временам свои длинные пики, производили частные нападения. Между тем, передние ряды французов повернулись лицом в поле: вследствие этого составилось нечто вроде каре, которое начало защищаться огнём из карабинов; и стрельба продолжалась около получаса. Наконец, из-за Люшенвальда показались головы колонн французской пехоты, приближавшейся к месту сражения; затем артиллерия выехала на позицию и, открыв огонь, избавила от опасности целую кавалерийскую колонну» (271, с. 68—69).

В других условиях, при более уместном применении, такая тактика давала и положительные результаты. Ложье рассказывает о том, как при Бородино первый полк лёгкой кавалерии (конноегерский или легкоконный?), атакованный русскими драгунами, разбившись на ряды, встретил противника пальбой, настолько эффективной, что драгуны отхлынули (115, с. 137). Обращаться к этой манере боя командиров часто заставляло очень плохое качество конского состава. Что же касается индивидуального мастерства, то, разумеется, и во французской кавалерии были отдельные наездники-виртуозы.

Любопытные воспоминания оставил некий капитан кирасирского полка (видимо, 3-го), участвовавший в походе на Россию. Имя его неизвестно, поэтому в документах эти мемуары называют «Письма кирасирского капитана». Сохранился рассказ офицера о схватке с русскими казаками.

«Всюду были видны одни казаки. Земля дрожала от топота их лошадей. Но их большое количество не устрашило нас и, если мы спаслись при этой схватке, то обязаны этим не случаю, не счастью, а исключительно только нашей стойкости. Мы отступили в полном порядке. В 3 часа дня гром орудий немного смолк, и неприятель перестал нас преследовать с прежним ожесточением. Я шёл позади полка, который двигался колоннами, и размышлял о том, что сила полка заключается только в его сплочённости».

«В этот самый момент я заметил 4-х казаков, которые грабили фургон шагах в 200 от меня. Вдруг случайная мысль пришла мне в голову и я говорю командиру: «Я хочу доказать, что 4 казака ничего не стоят против хорошего солдата». Я скачу галопом к ним, обращаю их в бегство и преследую шагов 300. Я предложил офицеру, говорящему по-немецки, скрестить свою шпагу с моей. Он поклялся убить меня, но я расхохотался ему прямо в лицу. Я бросился на него и он бежал к своим казакам.

Командир (храбрец!) подскакал ко мне на помощь, но я попросил его удалиться, так как он не был достаточно вооружён для защиты от атаки, которая не замедлит, конечно, состояться. Он послушался меня и отъехал. Когда я увидел, что он уже вне опасности, я, сообразуясь только со своей храбростью, кинулся в середину казаков с тай целью, чтобы они погнались за мной, — я знал, что моя лошадь быстрее их. Врезавшись в их середину, я поворачиваю лошадь и отступаю шагов на 200. Оглянувшись, я увидел, что они растянулись в линию, и расстояние между каждым из них было приблизительно шагов 15. Я быстро поворачиваю лошадь обратно, рассекаю лицо одному из них и не останавливаясь делаю то же самое с другим. Третий спасается бегством. Я преследую его со шпагой в руке, но, к несчастью, моя шпага никуда не годилась и не могла пробить полушубка, надетого на него. В это время остальные казаки окружают меня. Один из них наносит мне удар пикой по голове, пробивает мою каску, она падает, но я ловлю её за султан; в это время получаю другой удар пикой в ногу. Я не почувствовал боли, так я был разгорячён и обозлился только на свою шпагу. Я бросился опять на них в самую середину и в это время подоспели мои ко мне на помощь (так как казаков было уже 15 человек); мы заставили обратиться в бегство и гнали их полверсты, но в это время наступила ночь. В этой схватке я потерял одного из своих друзей — капитана 3-го кирасирского полка, он погиб, так как плохо был знаком с маневрами казаков. Полковник сделал мне выговор и сказал, что я поступил как гусар, так как вся эта схватка служила только для моего удовольствия» (143 ч. 2, с. 100—101).

Как отменный кавалерист славился маршал Мюрат. Лежен пишет:

«Далеко впереди себя по равнине я вижу короля Мюрата, гарцующего на лошади среди своих стрелков, гораздо менее занятых им, чем многочисленные казаки, которые узнали его, вероятно, по султану, по его бравурности, а главное, по его короткому плащу с длинной козьей шерстью, как у них. Они рады ему, окружили его с надеждой взять и кричат: «Ура! Ура! Мюрат!» Но приблизиться к нему никто не смел, а нескольких наиболее дерзких он ловко сразил острым лезвием своей сабли» (115, с. 173—174).

Тирион сообщает о том, что Мюрат во время атаки «… даже не удостаивал брать саблю в руку, а стегал казаков ударами хлыста» (143 ч. 1, с. 71).

Поход на Россию недаром считают причиной гибели французской кавалерии. И если людские ресурсы Наполеон в 1813 г. сумел восполнить новыми рекрутскими наборами, то с лошадьми дело обстояло гораздо хуже. Причиной массового падежа животных в России являлись бескормица и изнурительные марши на большие расстояния. За первые 8 дней похода армия потеряла 8000 лошадей из 80 000, имевшихся в наличии. В первую очередь гибли непривычные к трудностям длительных переходов заводские кони тяжёлой кавалерии (299, с. 22). Ложье вспоминает:

«Лошади гвардии, наименее заезженные и наименее пострадавшие, ещё туда-сюда; у них недурная внешность; но лошади в войсках Мюрата, но лошади лёгкой кавалерии, находившиеся при пехотных отрядах! На бедных животных тяжело смотреть, и долго они не продержатся» (65, с. 198).

За месяц наступления резервная кавалерия Мюрата из 22 тысяч лошадей потеряла ровно половину (299, с. 22). Реквизиция местных крестьянских лошадёнок не могла компенсировать потерю боевых коней. В Москве Наполеон был вынужден сформировать из всадников пехотные части, о чём пишет Кастеллан:

«14-го Его Величество производит смотр кавалеристам, оставшимся без лошадей; их организуют в батальоны и оставят в Кремле в качестве гарнизона. Эта неудачная операция в конец погубит нашу кавалерию. Эти старые солдаты — драгоценные люди; их следовало бы отослать в депо и дать им лошадей. Самый плохой пехотный полк гораздо лучше исполняет пешую службу, чем 4 полка кавалеристов без лошадей, они вопят, словно ослы, что они не для того предназначены» (143 ч. 2, с. 109).

После ухода из Москвы, когда выпал снег, положение ещё более ухудшилось. За 5 дней отступления армия лишилась 30000 животных, а к Смоленску подошли лишь 1200 верховых:

«Дневной приказ от 10-го предписывает образование кавалерийского корпуса под командованием генерала Латур-Мобура, предназначенного охранять зимние квартиры. Из каждого полка будут образованы эскадроны в 17 человек, в зависимости от того, сколько осталось солдат верхами.

Будет 2 дивизии: одна тяжелой кавалерии, составленная из 4 полков — 3 кирасирских и 1 драгунского, другая — лёгкой кавалерии из 7 полков. Люди, оставшиеся без лошадей, направлены в нестроевые части впредь до снабжения их лошадьми» (143 ч. 3, с. 6).

В немалой степени гибели животных способствовали отсутствие нужного числа ветеринаров и полная неподготовленность к зиме. В армии практически не было специальных подков, снабжённых шипами:

«Французы, несмотря на все сделанные им предостережения, не позаботились подковать лошадей на шипах; это было одной из главных причин, вследствие которых мы потеряли значительную часть артиллерии».

«Лошади французской кавалерии были в неописуемом положении! У кирасиров и всей тяжёлой кавалерии это был сплошной ужас; прусские отряды, саксонские и вюртембержские, ещё держали строй, их лошади были в порядке и начальство на месте» (143 ч. 2, с. 188).

Об этом же говорят Арман де Коленкур (47, с. 187) и Кастеллан (143 ч. 3, с. 6). Катастрофическое состояние французской конницы подтверждает и письмо Наполеона, адресованное к герцогу Бассано, написанное 11 ноября:

«Лошадей, лошадей, лошадей безразлично каких, кирасирских, драгунских, для лёгкой кавалерии, артиллерии, подъёмных. В этом теперь наибольшая нужда. Вскоре 10 000 спешенных кавалеристов будут отправлены в Минск. Пусть генерал Брусье направит их в Кенигсберг или в Варшаву, в зависимости от того, где найдутся лошади» (143 ч. 3, с. 37).

Конница корпуса Удино, присоединившаяся к главной армии незадолго до форсирования Березины, находилась в относительно хорошем состоянии, и её части даже смогли отличиться в последующем сражении, в особенности 2-й и 7-й польские уланские, а также 4-й и 7-й кирасирские полки из бригады Думерка, который замаскировал своих кирасир в лесах, и оттуда произвёл несколько великолепных атак во фланг русским войскам. Даже генерал Чичигов по достоинству оценил талант врага:

«Я должен отдать справедливость искусству, с которым генерал Думерк сумел воспользоваться лесными полянами для кавалерийских атак» (150, с. 1173).

А. П. Ермолов отметил в своих записках:

«Не было в лесу поляны, где бы небольшие отряды кирасир не расстраивали нашей пехоты, даже нанося ей урон» (35, с. 252).

Россле об одной из этих атак пишет:

«Тогда против него послали эскадрон кирасир под начальством генерала Думерка. Этот эскадрон, хотя и довольно слабый, продефилировал на нашем левом фланге и углубился в лес, где произвёл блестящую атаку, с которой скоро возвратился, гоня перед собой массу русских, число которых определяли тысячи в 3; но, когда они все продефилировали перед нами, то число это показалось мне несколько преувеличенным. Как бы то ни было, я, как теперь, вижу перед собой этого бравого командира, когда он возвратился, торжествующий, во главе своего эскадрона и толпы пленников и, ударяя себя изо всей силы в грудь, восклицал с энергией: «Чёрт возьми, нельзя же посылать в атаку в лесу!» (115, с. 354).

В своём последнем сражении при Ватерлоо (1815 г.) император Наполеон имел в армии, кроме гвардейских, следующие кавалерийские полки:

кирасирских — 12

карабинерских — 2

драгунских — 2

конноегерских — 7

легкоконных — 6

гусарских — 1

Большинство из них имели неполный состав и насчитывали 2—3 эскадрона, тем не менее, французской коннице удалось совершить ряд блестящих атак. Однако отсутствие координации и согласованности между командующими армии привело к тому, что кавалерия атаковала без поддержки пехоты и артиллерии. Это спасло английские войска от полного разгрома.

КОННИЦА ПРУССИИ

К началу франко-прусской войны (1806 г.) кавалерия Пруссии состояла из 13 кирасирских полков, из них 1 гвардейский и 1 жандармский; 14 драгунских; 9 гусарских, 1 уланского (товарищей), а также фельдъегерского корпуса из 167 всадников (183, с. 186-187).

Каждый полк кирасир делился на 5 эскадронов по 2 роты. Драгунские также насчитывали 5 эскадронов, за исключением 2-х полков, в которые входило по 10 эскадронов и по 2 батальона. Гусарские полки состояли каждый из 10 эскадронов. Кроме того, существовал ещё отдельный сводный гусарский батальон резерва и 5 эскадронов. В уланский полк также входили 10 эскадронов и 1 резервный батальон (283, с. 186).

После Йено-Ауэрштедского сражения (1806 г.) в полном порядке смогли уйти только 2 кирасирских, 5 драгунских, 4 гусарских и 1 уланский полки. Из них были сформированы бригады: 1 кирасирская, 2 драгунских и 4 гусарских. В Силезии из выкупленных военнопленных и 11 кавалерийских депо были сформированы 4 батальона, которые в феврале 1807 г. самовольно разошлись по домам. Через некоторое время удалось собрать вновь только 2 из ни» (283, с. 187).

Генерал-майор Шарнхорст приложил немало усилий, чтобы реорганизовать и привести в надлежащий вид прусскую конницу, и уже в 1807 г. она состояла из:

— 3 полков и 2 бригад драгун, имевших ту же организацию

— 1 полка и 4 бригад гусар (в бригадах гусары имели по 4 эскадрона, а отдельный полк — 8)

— полка улан из 8 эскадронов.

В Силезии и Померании стояли ещё 15 сборных эскадронов.

В 1809 г. произошли существенные изменения в комплектовании кавалерии. С этого времени в Пруссии запрещается вербовка наёмников из-за границы и вводится рекрутская система. Конница включала в себя: 4 кирасирских (вместе с гвардейским), 6 драгунских, 6 гусарских, 3 уланских полка и отдельный эскадрон лейб-улан. Полки состояли из 4 эскадронов по 125 всадников (283, с. 189).

Вооружение кавалеристов включало 2 пистолета, саблю для лёгкой, палаш для тяжёлой кавалерии. Кирасы у кирасир были отменены ещё в 1795 г. и возвращены только в 1813. Карабинами и укороченными мушкетами у кирасир и драгун вооружались только лучшие стрелки и фланкеры. Им выдавалось по 20 карабинов и 12 мушкетов на эскадрон (283, с. 190). В уланских полках карабинами и штуцерами снабжалась только 2-я шеренга строя, а гусар старались вооружить карабинами всех без исключения.

1813 г. стал знаменательной датой в истории Германии. Небывалый подъём национально-освободительного движения, которому в немалой степени способствовало поражение Наполеона в России и наступление русской армии, привёл к тому, что к уже имевшимся кавалерийским полкам для борьбы с «корсиканским чудовищем» присоединились следующие части: гвардейский казачий эскадрон, который свели в один полк с гвардейским уланским эскадроном и 2 учебными под названием гвардейского легкоконного полка. В Восточной Пруссии были созданы 3 национальных легкоконных полка, каждый в 5 эскадронов. Померания выставила конноегерский полк из 3 эскадронов; Силезия — гусарский из 2 эскадронов (283, с. 191). Чуть позже появились ещё 2 гусарских полка.

Образованы также «вольные» отряды, насчитывающие 7 эскадронов: 4 гусарских, 1 конноегерский и 2 уланских.

Из ополчения на базе кавалерийских депо, создано до 36 эскадронов, по 150 человек в каждом, а также вольные егерские команды (по 200 и более человек), которые придавали по одному всем конным полкам. Лёгкий гвардейский имел при себе даже 2 таких команды. К ополчению можно отнести и Ландверскую конную милицию. В августе 1813 г. существовал 31 милицейский полк, по 3—4 эскадрона (283, с. 191).

Конные части отличались большой пестротой обмундирования и вооружения. Естественно, реальную боевую ценность представляли только регулярные полки. Все остальные использовались как вспомогательные отряды.

В 1815 г. прусская кавалерия состояла из гвардии: кирасирского, драгунского, уланского и гусарского полков по 4 эскадрона. Армейская конница насчитывала 4 кирасирских, 8 драгунских, 12 гусарских и 8 уланских полков — также 4-эскадронного состава (283, с. 192).

В составе Нижне-Рейнской армии под командованием фельдмаршала фон Блюхера, удар которой завершил сражение при Ватерлоо, находилось 4 драгунских, 4 уланских, 5 гусарских и 11 ландверских легкоконных полков.

КОННИЦА АВСТРИИ

В 1805 г. в австрийской армии было 8 кирасирских, 6 драгунских, 6 легкоконных, 3 уланских и 12 гусарских полков. Из последних на постоянной службе находилось только 3 так называемых «секлерских» полка, остальные 9 формировались в случае военных действий (283, с. 196; 340, с. 5— 6). Секлерские гусары несли службу по охране границ. При штабе постоянно находилось 800 драгун.

По официальным штатам, кирасирский и драгунский полк состояли из 3 дивизионов, легкоконный, гусарский и уланский — из 4. Дивизион делился на 2 эскадрона, которые, в свою очередь, разделялись на 2 роты по 2 взвода. В среднем, в кирасирском и драгунском эскадронах служило по 131 человеку, а в лёгком — 151 (340, с. 6). Цифры эти были весьма относительны и часто менялись.

С 1806 г. в тяжёлой кавалерии формируется по 4-му дивизиону, но к 1809 г. возвращено старое соотношение. В тяжёлых полках по 3 дивизиона и по 1333 строевых кавалериста в эскадроне, а в лёгких — 4 дивизиона, 149 коней в эскадроне. Полки имели по 1 запасному эскадрону, а некоторые гусарские части — 5-дивизионный состав (283, с. 196).

Кирасиры и драгуны вооружались палашами, 2 пистолетами и карабинами. Лёгкие кавалеристы, соответственно, саблями, 2 пистолетами, карабинами и штуцерами. У улан штуцерами была вооружена только вторая шеренга. Кирасиры имели нагрудные кирасы.

Официально двухшереножный строй в австрийской коннице был введён только в 1805 г. Тем не менее, Австрия обладала лучшей конницей в Европе в плане подготовленности кавалеристов. Особенно славилась тяжёлая кавалерия. Этому немало способствовала учреждённая в 1808 г. школа верховой езды в Винер-Нейштадте, выпускавшая инструкторов-берейторов. Там же проходили подготовку все офицеры регулярной конницы.

Тактика использовалась общеевропейского типа (340, с. 7—9); основные положения её мы разберём далее.

В 1815 г. численность полков несколько изменилась: теперь их соотношение было таково: 8 кирасирских, 6 драгунских, 7 легкоконных, 4 уланских и 12 гусарских. Состав и организация остались прежними (283, с. 196; 340, с. 21—38).

КОННИЦА АНГЛИИ

В 1805 г. вся английская кавалерия состояла из драгунских полков, которые делились на тяжёлые — линейные, и лёгкие. В тяжёлую конницу входило 10 гвардейских, из которых 1 именовался полком Королевской Конной гвардии и 2 — лейб-гвардейскими. Остальные полки просто имели порядковые номера от 1 до 7 (336, с. 8).

Армейских линейных полков было 6. Кроме того, в состав тяжёлой кавалерии входило 2 драгунских полка Королевского Германского легиона, созданного в армии Британии в 1803 г., в основном из ганноверских наёмников. Практика вербовки германских солдат была широко распространена в Англии во второй половине XVIII в. Пойти на организацию КГЛ, в данном случае правительство заставил разрыв дипломатических отношений с Францией и аннулирование Амьенского договора (342, с. 3, 21—22) в 1803 г., что срочно потребовало усиления армии.

Полки английской кавалерии в разное время включали различный состав эскадронов — от 1 до 8. Эскадрон делился на 2 роты; рота — на 3 взвода (336, с. 6). Эскадрон обозначался литерой алфавита, а рота числовым номером. В каждом эскадроне служило от 120 до 131 драгуна.

В 1809 г. 2 полка лейб-гвардии насчитывали по 4 эскадрона, а Королевский Конный — 5. Семь гвардейских имели по 7 эскадронов, точно также, как и 4 армейских. Один линейный включал в себя 8 эскадронов. Состав одного полка (№ 5) неизвестен, а 2 драгунских КГЛ имели по 5 эскадронов (336, с. 8).

Эти цифры были условны и каждый год менялись.

Линейные драгуны вооружались двумя пистолетами, палашами и карабинами. Для каких-либо крупных военных операций (за исключением 1815 г.) в период Наполеоновских войн линейная кавалерия не привлекалась.

Лёгкая конница в 1805 г. состояла из 19 английских драгунских и 3 полков КГЛ. Организация лёгкого полка была несколько иной, чем тяжёлого. Обычно он состоял из 4—5 эскадронов, делившихся на 2 роты, а рота — на 2 дивизиона (взвода). В среднем, в эскадроне служило 180 строевых всадников (337, с. 7—10, 13). Эскадрон обозначался числовым номером, а рота — литерой алфавита.

В 1806 г. были переформированы в гусарские 3 английских полка лёгких драгун. Видимо, в это же время в гусары были переведены и 3 лёгкие полка КГЛ.

В результате, к 1809 г. британская лёгкая кавалерия насчитывала 15 драгунских, 4 гусарских английских и 3 гусарских КГЛ (337, с. 10). Почти все полки имели по 5 эскадронов, кроме 1 драгунского и 3 гусарских КГЛ, включавших в себя по 4 эскадрона.

Лёгкие драгуны и гусары были вооружены саблей, двумя пистолетами и карабинами или штуцерами.

Остальные части лёгкой кавалерии служили на Яве, Маврикии, в Португалии, в Вест-Индии, в Америке, на Ямайке и в Испании.

В битве при Ватерлоо, в англо-нидерландской армии под командованием фельдмаршала А. Уэллси — герцога Веллингтона находились следующие полки: 4 английских драгунских гвардейских, 3 линейных драгунских, 5 лёгких драгунских, 4 гусарских, 2 лёгких драгунских КГЛ, 2 гусарских КГЛ (226, с. 8-9; 337, с. 28-29). Кроме того, 1 добровольческий ганноверский полк.

Тактика британской кавалерией использовалась общеевропейская. Перед битвой при Ватерлоо герцог Веллингтон дал следующие указания:

1. Всегда должен иметься резерв, чтобы поддержать успешные действия или прикрыть в случае неудачной атаки отступающие части. Резерв должен составлять не менее половины всех кавалеристов, в отдельных случаях — до ²/₃ их количества (336, с. 24).

2. Кавалерийские части должны выстраиваться в 3 линии. 1 и 2 должны быть развёрнуты, резерв же может быть выстроен в колонну, не таком расстоянии, которое бы позволяло ему перестроиться в линию.

3. 2-я линия должна стоять в 400—500 ярдах от первой. Резерв — на такой же дистанции от второй. Это не слишком большой промежуток в случае, если придётся поддержать 1-ю линию во время успешной атаки, и не слишком маленький, чтобы прикрыть её в случае поражения и дать ей возможность спокойно отступить через интервалы 2-й линии.

4. Во время атаки пехоты 2-я кавалерийская линия должна находиться от первой на расстоянии 200 ярдов с той целью, чтобы быстро атаковать пехотный батальон, истративший все заряды на отражение действий 1-й линии, и ещё не успевший подготовиться ко второй атаке.

5. Когда 1-я линия атакует галопом, 2-я должна следовать за ней шагом, чтобы не смешаться с 1-й или подойти слишком близко к ней, так как в случае поражения 1-я линия, та непременно будет опрокинута на 2-я и пользы тогда от её поддержки не будет никакой.

При Ватерлоо британская кавалерия за редкими исключениями действовала из-под прикрытия пехоты и артиллерии. Согласованность трёх родов войск помогла англичанам успешно вести бой. Этому способствовала оборонительная тактика, выбранная Веллингтоном. В этом случае коннице не приходилось постоянно отрываться от основных сил и подвергаться вражеским атакам с флангов и тыла.

КОННИЦА РОССИИ

В 1805 г. русскую регулярную кавалерию составляли: гвардейские полки — 2 кирасирских, 1 гусарских и 1 казачий; армейскую кавалерию — б кирасирских, 28 драгунских, 9 гусарских, 3 конных, 1 уланский (211, с. 30—85). К гвардии в 1809 г. присоединяются драгунский и уланский полки. К казачьему полку в 1811 г. добавляют казачью сотню (Черноморскую).

В 1815 г. русская регулярная кавалерия насчитывала 8 гвардейских полков: 3 кирасирских, драгунский, гусарский, уланский, конноегерский и казачий, а также 59 армейских: 9 кирасирских, 17 драгунских, 8 конноегерских, 12 гусарских, 12 уланских и жандармский полки.

С 1803 по 1812 гг. каждый кирасирский и драгунский полк включал в себя по 5 эскадронов. Эскадрон делился на 2 полуэскадрона, состоявшие из 2 взводов. Взвод являлся минимальной тактической единицей. 1 эскадрон считался запасным. В эскадроне должно было служить 145 строевых всадников — офицеров и рядовых. На деле это число часто варьировалось (211, с. 414).

Гусарский и уланские полки насчитывали по 10 эскадронов и 2 батальона. Поскольку 2 эскадрона были запасными, то в боевых действиях 1812 г. участвовало по 8 эскадронов, которые имели ту же организацию, что и в тяжёлой кавалерии, но строевых лошадей в ни# должно было быть 143. По штатам в эскадроне предполагалось 172 человека у кирасир и драгун и 170 у гусар и улан (строевых и нестроевых, и офицеров).

В конце 1812 г. организация изменилась. Если в 1805 г. кирасиры[156] были вооружены палашами, двумя пистолетами, карабинами и штуцерами — по 16 штук на эскадрон, то в 1809—1810 годах (211, с. 71) вводятся так называемые «кирасирские ружья». Драгуны, имевшие тот же арсенал, изначально снабжались облегчёнными мушкетами, тем не менее, и они получили новый образец ружья «как в армейской пехоте» (211, с. 73), видимо, облегчённые.

Гусары вооружались саблей, двумя пистолетами, карабинами и штуцерами, а также мушкетонами (по 16 штук на эскадрон). С 1810 г. появляется новый образец карабина, а с 1812 многие полки снабжаются пиками (211, с. 79), которыми вооружались только первые шеренги взводов.

«Конные» полки имели типично уланское вооружение: саблю, два пистолета, пику, но не использовали карабинов и штуцеров (211, с. 81). В уланском полку до 1806 г. пик не было (211, с. 82). Вооружение составляли: сабля, два пистолета, карабин и 16 штуцеров на эскадрон[157].

В начале 1812 г. во всех регулярных полках (кроме уланских) изымаются ружья, мушкеты и карабины для вооружения ими ополчения. Кавалеристам оставляют только штуцера, пистолеты, а гусарам, кроме того, мушкетоны. Но официальное распоряжение не исключало возможности использования трофейного огнестрельного оружия.

В 1814 г. кирасирам, драгунам и гусарам было возвращено дальнобойное оружие и на каждый полк выдавалось 1120 карабинов (кирасирам и драгунам — ружей) и 112 штуцеров (211, с. 72, 74, 79).

Конные егеря изначально получили: сабли, два пистолета, карабины и на эскадрон — по 16 штуцеров.

Лейб-гвардии казачий полк на вооружении не имел карабинов и штуцеров. Рядовой вооружался саблей, пикой и пистолетом (офицер — двумя пистолетами). Судя по всему, пики имели как первая, так и вторая шеренги (211, с. 39) при действии строем стоявшие во второй шеренге не могли воспользоваться пиками, но, поскольку основной акцент в казачьей тактике делался на наступление лавой, пику могли использовать абсолютно все казаки.

Видимо, в России больше, чем где-либо ещё уделяли внимание прикрытию колонны стрелками-фланкерами. Для этого 3-4 крайних ряда высылались вперёд и на фланги. В их задачу входило не допустить охвата колонны противником. Фланкерами были лучшие стрелки и наездники во взводе. Обращать больше внимания на рассыпной вид боя русских заставили войны с Турцией. Всадникам, стоящим в плотном шереножном строю, пользоваться огнестрельным оружием строго запрещалось (211, с. 129; 180, с. 107-108; 283, с. 197-216).

Во время войны 1812 г. русская кавалерия, также, как и французская, чрезвычайно страдала от бескормицы. Процент падежа был очень велик. Данные о потерях намеренно скрывались Кутузовым «дабы не ужаснуть» ими всех, но по отрывочным сведениям можно сделать выводы о реальном состоянии русской конницы. Так, например, во время отступления Наполеона, в боях под Красным, Московский драгунский полк атаковал колонну вражеской пехоты, но лошади были настолько изнурены, что, ворвавшись в построения французов, оказались не в силах двигаться дальше. Тем не менее, вражеские солдаты были в ещё худшем состоянии и около 2000 человек сложило оружие (164, т. 3, с. 118).

Левенштерн, командовавший Сумским гусарским полком, оставил свои воспоминания:

«Мои гусары страшно страдали… Сумской полк насчитывал не более 120 лошадей, годных идти в атаку…»[158].

То есть, фактически, некоторые полки насчитывали не более 1 эскадрона кавалеристов, годных к службе.

В 1812 г. были созданы ополченческие конные полки. Москва выставила 1 казачий и 1 гусарский; Тверь, Ярославль, Рязань и Калуга — по 1-му казачьему; Тула и Петербургский округ — по 2; Нижегородский, Костромской, Симбирский и Пензенский округа снарядили по одному конному полку. Казанский и Вятский округа выставили 3 конных сотни. Вне округов были созданы: эскадрон Скаржинского; Черниговоское ополчение — 6 или 8 казачьих полков; Полтавское ополчение — 9 (211, с. 104—108). Кроме того, созданный из пленных немцев «Российско-германский легион», включал в себя 2 гусарских полка (211, с. 118).

Разумеется, эти части (кроме полков Российско-германского легиона) не являли собой серьёзной боевой силы и использовались, в основном, для охраны коммуникаций, обозов, конвоирования пленных и т. д. Практически всегда ополчение находилось в резерве действующей армии.

Преимуществом русской кавалерии над любой конницей Европы было массовое использование природных всадников из донских, бугских, украинских, уральских, оренбургских казаков, а также калмыков, башкир, киргизов. Эта кавалерия являлась сущим бедствием для наполеоновских войск в период кампаний 1812—1814 гг.

Противопоставить им какие-то силы, способные вести рейдовую войну, не в состоянии была ни одна европейская армия. Иррегулярную русскую конницу могла бы нейтрализовать только турецко-персидская, если бы таковая имелась в войске Наполеона, но история распорядилась иначе.

Войско Донское в 1812 г. выставило 90 полков, в основном 5-сотенного состава. Уральское войско в начале года 4 полка, позже, видимо, их число увеличилось до 10; Оренбургское — 3 полка; Бугское — 3, калмыки — 2, крымские татары — 4; башкиры и мещеряки — 22; ставропольцы — 1 (211, с. 127).

Вооружение конного войска было самым различным, каких-то строгих уставных ограничений в те годы ещё не существовало.

Калмыки, башкиры, киргизы наряду с огнестрельным оружием, использовали луки, о чём есть свидетельства французских офицеров. Генрих Росс вспоминает о бое под Инковом (8 августа 1812 г.):

«Прусские уланы сомкнутым строем, с заметным успехом оттеснили правое крыло русских; наши егеря действовали в центре, между тем, как польские гусары защищали дорогу около поместья, старались удержать её до нашего отступления и долго препятствовали движению вперёд казаков и башкир. Здесь мы в первый раз подверглись обстрелу стрелами, которые по большей части летят и свищут в воздухе, как пули. Одному польскому офицеру стрела попала в бедро, у другого она застряла в платье; мы потом долгое время возили их с собой на память (114, с. 179—180).

О том же пишет Комб, вспоминая сражение при Бородино: и прикрывая своё отступление частой цепью стрелков, составленной из казаков, калмыков и башкир.

Последние были вооружены луками и стрелами, свист которых был для нас нов, и ранили нескольких из наших стрелков. Шея лошади капитана Депену из моего полка была пронзена под гривой одною из этих стрел, имевших приблизительно 4 фута в длину» (115, с. 159).

Русская иррегулярная конница практически всегда использовалась в полевых сражениях для поддержки регулярных полков, прикрывая их в случае неудачи или преследуя отступающего врага. Так, например, Комб, описывая одну из атак французской кавалерии против русских кирасир при Бородино, упоминает об их совместных действиях с казаками (115, с. 160—161).

Пожалуй, наиболее выделяющимся сражением казачьей кавалерии периода Наполеоновских войн можно назвать бой под Миром (1812 г.), когда 8 казачьих полков и 2 полка регулярной кавалерии (Ахтырский гусарский и Киевский драгунский) под командованием атамана Платова разбили 6 польских уланских полков (№№ 2, 3, 7, 11, 15 и 16) 4-й дивизии Рожнецкого из корпуса Латур-Мобура (211, с. 154; 253, с. 240—242). В этом бою казаки использовали типичную для них тактику рассыпного строя. Они не принимали лобовых атак сомкнутых польских эскадронов, предоставляя эту возможность обученной и экипированной для такого рода боя регулярной коннице; сами же охватывали фланги неприятельских колонн и атаковали их врассыпную, или построившись тесными шеренгами.

Будучи прекрасными наездниками, казаки и другие иррегулярные всадники не боялись рассыпного боя, в отличие от регулярных кавалеристов. Используя это преимущество, они постоянно маневрировали и нападали отдельными группами на любой участок вражеского построения; кавалеристам приходилось поворачиваться лицом к казакам и тем самым расстраивать боевой порядок. В этом случае единственным спасением для вражеских конников было наличие прикрытия из природных кавалеристов, подобного казачьему или пехоты с артиллерией, либо удачный выбор местности.

Характерно описана тактика казаков прусским офицером Ганцауге (1813 г.):

«… когда мы прошли Мюльбергский лес, то увидели всю французскую кавалерию, расположенную в окрестностях Боракка. Часть её находилась уже в сборе, а остальная, в виде небольших отрядов, выходила из занимаемых ею деревень. Пленные впоследствии говорили нам, что число неприятельских войск простиралось в этих деревнях до 2000.

Французы кончили уже собираться, а казаки, между тем, развернулись и построились, наподобии стены, в одну линию, с незначительными резервами в тылу у себя.

Казаки пошли в атаку, но были встречены сильным огнём. Французы в этом деле не обнажали сабель; но выстрелы их заставили русских несколько изменить своё расположение. Покамест эти последние перестраивались, неприятель свернулся в колонну, чтобы взять интервалы и потом снова развернуться в линию. Сначала мы думали, что французы приготовляются к атаке, но впоследствии оказалось, что они только растягивали свои линии, для избежания обхода, весьма опасного в тех случаях, когда приходилось иметь дело с казаками.

С обеих сторон, в одно и то же время были приняты новые предосторожности. Казаки не должны были укрываться от неприятельских выстрелов, и офицеры их получили строжайшее приказание рубить насмерть первого, кто обратится в бегство.

Некоторые эскадроны должны были во время боя обойти неприятеля и атаковать его с тыла и во фланг. Все эти приказания были в точности исполнены. Казаки кинулись на французов и со всех сторон окружили их, я сам видел, как некоторые драгуны, выпустивши один только выстрел и не имея даже времени обнажить своих сабель, были выбиты из сёдел и тут же насквозь проколоты пиками. Сначала французы упорно защищались и действовали так, как, вообще, должна действовать каждая хорошая кавалерия, когда имеет дело с ловким противником, беспрестанно возобновляющим свои атаки; но потом некоторые обратились в бегство, и вскоре их примеру последовали остальные» (271, с. 69-70).

Казаки не боялись спешиваться с коней и успешно вели бои даже с пехотой в пересечённой местности. Об этом также сообщает Ганцауге:

«Большую часть последней войны против французов я находился при донских казаках. В то время эти всадники мало ещё были знакомы с надлежащим употреблением огнестрельного оружия; но, по мере того, как они подвигались к пределам Западной Европы, они сознавали те выгоды, которые могут извлечь из него, в особенности на местах неровных и труднопроходимых. Казаки вооружались обыкновенно ружьями неприятельской пехоты, которые подбирали на поле сражения. Они приняли за правило, если местность благоприятствует, поочерёдно спешиваться и, таким образом, стрелять по неприятелю. Я видел, как казаки, на основании подобной тактики, побеждали не только кавалерию, превосходившую их своей численностью, но даже и пехоту, когда эти оба рода войск атаковали их своими стрелками. В подобных случаях, пехотинцы, им противопоставленные, сильно опасались тех всадников, которые, оставаясь в сёдлах, следовали с лошадьми в руках за своими спешившимися товарищами. Что касается до спешенных казаков, то они всегда были в полной готовности вскочить на лошадей и кинуться на неприятеля, если только предоставляется случай к этому, или если противник был выбиваем из-за прикрытия (271, с. 213—214).

О том же есть воспоминания И. Р. Дрейлинга, служившего с Малороссийском кирасирском полку (138, с. 384—385).

В строках, написанных генералом Мораном, сквозит откровенное отчаяние от того, что французы не могут придумать ничего, чтобы действенно отражать наскоки «дикарей»:

«Эти дикие наездники совершенно не знают нашего строя, равнения и той правильности в движениях, которая исключительно уважается нами. Казаки имеют обыкновение крепко сжимать своих лошадей и ноги свои привыкли упирать на широкие стремена, которые, вместе с этим, служат им и точкой опоры в тех случаях, когда они употребляют в дело своё оружие. Кидаясь в атаку, они, обыкновенно, несутся марш-маршем и коротко останавливаются на этом аллюре. Их лошади много способствуют смелости, и со своими всадниками составляют как будто одно целое. Эти люди, будучи весьма осторожны, не требуют особенных попечений о себе, отличаются необыкновенной стремительностью в своих действиях и редкой смелостью в своих движениях. Не правда ли, какое великолепное зрелище представляла собой наша кавалерия, когда, блистая при лучах июньского солнца, золотом и сталью, пылая отвагой, она гордо развёртывала свои стройные линии на берегах Немана?.. Какие грустные размышления возбуждали они, бесполезные в делах с теми самыми казаками, которые до сих пор были презираемы всеми, но которые, при всем этом, более сделали для славы России, чем даже регулярные войска этой империи».

«Чтобы вполне высказать это грустное сознание, необходимо добавить и то ещё, что наша кавалерия, при всей своей многочисленности в сравнении с казаками, весьма часто действовала против них вместе с артиллерией, которая в то время считалась самой подвижной и была столь неустрашима, что презирала смерть и опасность. Наконец, несмотря на то, что главный начальник всей кавалерии, считавшийся одним из славных героев этой эпохи, принял за правило свои движения поддерживать самой отборной пехотой, казаки всё-таки возвратились с добычей и славой на берега своего родного Дона…» (271, с. 71—72).

Казачья манера боя вырабатывалась на протяжении двух столетий в постоянных стычках со степняками. Доходчиво объяснены все составные военного устройства и боевой тактики казаков В. Миткевичем в работе «Казачья лава»:

«Есть много самых серьёзных причин, препятствующих казакам сделаться хорошей конницей типа регулярной кавалерии, действовавшей силой и сомкнутостью удара».

«1. Казаки сидят на малорослых лошадях, хотя и представляющих хороший военный материал, но не отличающихся быстротой карьера накоротке. Легко себе представить картину полка неприятельской конной части, сидящих на 4- и даже 5-вершковых конях и нашего казачьего, например, Оренбургского или Уральского полка на крошечных лошадях (средний рост донской казачьей лошади, наиболее высокой из казачьих лошадей, по измерениям в одной из кавалерийских дивизий, оказался 2 аршина и ¹⁵/₁₆ вершка, причём следует иметь в виду, что льготные части, число которых вдвое больше первоочередных, имеют вообще лошадей ещё меньших)».

«2. Способ езды казаков на уздечке, хотя и представляет много преимуществ перед мундштуком, лишает сомкнутости казачий строй, той сплочённости и стройности построения, которые необходимы при действии кавалерийскими массами.

3. Казаки ездят на лошадях своей собственной выездки или, лучше сказать, без всякой выездки, на лошадях только укрощенных, что, конечно, в значительной степени препятствует довести казачьи части в отношении сомкнутости строя до уровня регулярной конницы…»

«4. По основному положению казачьей повинности, казак является на службу на собственном коне. Казачьи полки формируются чисто территориальным путём, то есть люди одной какой-нибудь станицы или группы станиц попадают постоянно в одну и ту же часть. Эти две причины обуславливают полное отсутствие подбора коней в казачьих частях, мешающее им развить такой сплошной разгон и сомкнутый удар, как регулярные части, сидящие на подобранных и однообразно воспитанных лошадях.

5. При мобилизации льготные части казачьих войск формируются заново казаками, прибывающими из своих станиц, причём приводимые ими лошади поступают в сотни с подножного корма, в большинстве случаев сильно исхудалые за зиму. Конечно, при таком конском составе трудно рассчитывать на успешную борьбу льготных казачьих частей в сомкнутом строю с регулярной кавалерией противника, лошади которой всё время держатся на сухом фураже и натаскиваются для сомкнутых ударов» (263, с. 38—39).

Лишь во второй половине XIX — начале XX в. правительству удалось регламентировать казачье вооружение. До этого оно покупалось казаками за свой счёт и было любых типов и образцов.

Много свидетелей говорят, например, о дротиках, использовавшихся казаками. Об этом пишет неизвестный автор, участвовавший в бою у Юргайчине (1807 г.):

«Неоднократно неприятельские колонны бросались на казаков, старались сбить их с места. Лёгкий фронт казаков расступался и неприятели видели себя окружёнными и поражаемыми дротиками со всех сторон» (263, с. 23).

Яков Петрович Бакланов, герой войны с турками 1828—1829 годов, бывший грозой чеченских отрядов на Кавказе в 40—50 годах XIX в., вспоминает:

«… всё то, что ими употребляется в бою, то есть строили лаву для ударов, бросались в дротики со своим обычным азиатским гиком, рассыпались, джигитовали и стреляли из ружей на карьере» (263, с. 27).

О дротиках говорит Платов в донесении о сражении под Миром:

перестрелки с неприятелем не вели, а бросились дружно в дротики и тем скоро опрокинули, не дав им поддержаться стрельбою» (253, с. 242).

В остальном вооружение казака включало, по его желанию, саблю, пистолеты (1 или 2), ружьё и пику. Надо сказать, что Генрих Росс, служивший врачом в Великой армии, был невысокого мнения о казачьих пиках, как средстве нападения:

среди немногочисленного состава было много таких, которые в нескольких сражениях получили по 10—15 ран казацкими пиками; был даже один егерь, раненый пикой 24 раза; звали его Гегеле…»

«В среднем удары пикой редко бывают опасны. Я назвал бы их в общем лёгкими поранениями, ибо они всегда задевали лишь кожу и мускулы и лишь редко давали глубокие и сквозные раны, — тогда только, когда удары пики были особенно сильны, когда пикой действовали с разлёта. Гораздо серьёзней и в общем опаснее бывают удары копьём, ибо они одновременно и колют и режут. Копья вонзаются вглубь тела, задевают благородные органы и сосуды и нередко вызывают смерть» (114, с. 162—163).

Объяснить это можно довольно просто. Казаки использовали иную посадку при верховой езде — более высокую, чем уланы или гусары. Соответственно, они не могли атаковать врага таранными ударом так же эффективно, как регулярные кавалеристы, прижав пику к боку локтем и направив её остриё в сторону противника. Удар всё равно не имел бы такой силы, как удар кавалериста, использующего «длинные» стремена. Поэтому часто на изображениях можно видеть, как казаки атакуют врага, взявшись за пику обеими руками и подавшись вперёд всем корпусом, чтобы увеличить силу удара и самому при этом не вылететь из седла. Этот нюанс точно подметил художник Дезарно в картине под названием «Преследование казаками отступающих французов». Так что дело было вовсе не в конструкции пик, как считал Роос или Нолан (271, с. 72), а в своеобразной посадке казаков, позволяющей им свободнее действовать в индивидуальном, рассыпном бою.