Коншарский стрелок

2

Всё это время в таверне шла обычная жизнь: сидели за столами люди, пили пиво, кто ел, кто так, закусывал. Входили разные, уходили тоже. Зал постепенно наполнялся; я еще раз подивился тому, насколько чистая публика ходит к Дессено. Гомон стоял обычный, да у Дессено так всё устроено, чтобы люди друг другу не мешали: меж столами невысокие перегородки стоят, и если тихо разговаривать, то с соседнего стола не слышно, только гул негромкий стоит. А крикунов особых не было в этот раз. Да у Дессено их и не бывает обычно, публика у него приличная, степенная.

И тут Магоро Борода вдруг резко откачнулся от стола, в самую тень, и прикрыл рукой лицо. Я было удивился, но тут увидел — по лестнице на второй этаж, к жилым комнатам, что сдает Дессено, — той, которая за прилавком, спускается дама. Само по себе, считай, чудо: дамам в таверне неприлично входить в зал без сопровождения мужчины, а она — одна, не считая двух служанок за спиною. Дама, видно, благородная, из знати: долгополое платье цвета огня из тонкого шёлка с золотым шитьем по вороту и подолу, шелковые рукава, по имперскому обычаю, собраны в мелкую-мелкую складку по всей руке (если платье снять, будут в два человеческих роста длиной), поверх платья куньял — верхняя одежда вроде халата, из тяжёлой парчи тёмно-бордового цвета с тусклым золотом, впереди не сходится, ворот из дорогого меха, вдоль ворота и по полам золотая шитая кайма, руки продеты в длинные вертикальные прорези, тоже отделанные золотым шитьем, а фальшивые рукава куньяла, узкие, руку не просунешь, и длинные, до пола, завязаны за спиной на уровне пояса.

На голове у дамы была маленькая шапочка, тоже темно-бордовая, с узкими полосками того же, что на вороте куньяла, дорогого меха. С шапочки стекала сетка из золотых нитей, в которую были убраны темно-каштановые густые и блестящие волосы, стекала и завязана была под подбородком.

Я всё это рассмотрел и тут же всё это забыл, потому что уставился на её лицо. Видел я в жизни много, только таких красивых женских лиц не видел никогда. На неё хотелось смотреть, не отрываясь, и не потому, чтоб как женщину её возжелать, а потому, что такая красота делает жизнь не бессмысленной. Красота её была чистая, спокойная и холодная: чужая, но безупречная. Обычные женщины теплые и мягкие, у них всегда есть какие-то неправильные милые черточки, а эта — была строгая и идеальная.

Дама приостановилась на последних ступеньках, бегло оглядела зал и плавной походкой вышла через главный вход. Служанки последовали за нею, семеня и полусогнувшись протащили вдвоем заметно тяжелый сундук, неожиданно простой для такой знатной дамы.

Магоро Борода отвалился от стенки и вздохнул так, будто все это время вовсе не дышал. Лицо его побледнело настолько, что был виден каждый волосок черной бороды, начинавшейся прямо под глазами.

Не моё это дело. Не моё.

Магоро вдруг схватил со стола свою кружку и, не отрываясь, осушил ее почти до дна. Потом посмотрел на меня долгим взглядом, что-то снова взвешивая, и сказал:

— Могу я попросить тебя о небольшой услуге? Спроси хозяина, что это за женщина и что она тут делает.

Я пожал плечами (мне и самому было интересно), подошел к Дессено и поинтересовался у него, что за красавица в его таверне.

Дессено оторвался от абака, на котором что-то подсчитывал, и спросил:

— Что, хороша? — с таким видом, будто в этом была его личная заслуга. — Высокая госпожа Мира её зовут. Живёт у меня уже больше осьмицы; приехала к нашему королю. Ждет, когда король её примет, а он что-то не торопится.

— А стража её где? Что она со служанками ходит, без охраны?

— Она приехала с Гарото Долговязым и его ватагой. Да ты его знаешь, вы же пили тут вместе в канун Почивших Предков. — Дессено показал рукой на стол у стены, где мы тогда сидели. Гарротт, я предпочитал звать его, как принято у него на родине, в Империи, как и я, зарабатывал на жизнь тем, что водил ватагу охраны, провожал путников и обозы по дорогам. Мы даже несколько раз ходили с ним вместе.

— Только им не повезло, у Хантальского леса наткнулись на разбойников. Те гнались за ними почти до самого Валезана. Гарото отбился, но людей много потерял, да и сам сильно ранен.

Я поболтал еще с Дессено, попросил прислать нам закусок и вернулся за стол. Магоро, которому я рассказал то, что узнал про даму от хозяина таверны, судорожно вздохнул и пробормотал: "Так я и думал, она…".

Я счел себя вправе спросить:

— Знаешь её, что ли?

Магоро ответил мрачно:

— Не то чтобы знаю… Слышал про нее много. А вот она меня, может, и знает…

И надолго замолчал, только прихлёбывал из кружки.

Ну и я за кружку взялся.

Так мы сидели и пили, ели Дессеновы разносолы. Магоро постепенно отмяк от своих мыслей, и мы продолжили болтовню ни о чём. Поговорили о Гарротте, как ему не повезло, обсудили разбойников, что обнаглели и под самой столицей шалят. Еще во второй половине войны без вооруженной стражи проехать стало почти совсем невозможно: столько расплодилось нечистых зверей, а еще хуже — людей разбойных. Торговлю и хозяйство война почти совсем порушила, и грабить на дороги подались даже совсем тихие раньше люди…

Прикинули, как мы бы от них отбивались. Потом скатились на традиционные мужские темы: про коней, про оружие, про вино… Про женщин только не говорили: Магоро, как человек женатый, явно этой темы сторонился, а мне и сказать, в общем-то, нечего. Моя жизнь такая, что женщин в ней немного было. Одни изнурительные переходы да драки и сражения, то с людьми, то со зверьем нечистым. Так, иногда, по пьяному делу или служанку податливую уговоришь, или гулящую девку купишь…

Мы уже ничего не ели, только хлебали пиво: что не выпить после дела, благополучно законченного; нам становилось всё веселее и веселее, мы уже по нескольку раз успели сказать друг другу, какие мы хорошие парни, и как здорово путешествовать вместе, и что мы, после стольких совместных переходов, как братья. Потом позвали Магоровых возчиков и пили уже с ними, тут уже с песнями, весёлыми байками и здоровым мужским гоготом. Было здорово!

В какой-то момент я почувствовал, что в голове шумит хмель и мешает понимать, что мне говорят. Лицо будто занемело, это у меня верный признак, что пора заканчивать с выпивкой, чтобы завтра встать не разбитым.

Я попросил у компании прощения, пожелал доброй ночи и потащился на второй этаж, в комнату, которую отвел мне Дессено. На лестнице пришлось дать дорогу служанкам госпожи Миры, которые тащили наверх сундук, по виду всё тот же, только явно пустой.

И забрался я в свою комнату, и завалился я спать.