Контора

ГЛАВА 17

Когда, спустя годы, мой сын, пока что не родившийся, подойдет и усядется возле моей качалки и, нахмурившись спросит: «Папа, что ты знаешь о жизни?», я решительно выну изо рта трубку и скажу, что ему нужно знать о жизни всего три вещи:

1. Что от ее блеска ты явно не ослепнешь.

2. Говори: «Ты такая красивая, моя дорогая» при любых обстоятельствах, как бы пылко она ни заявляла, что хочет услышать непредвзятое мнение.

3. Никогда не проводи даже долю секунды в информационном центре.

Информационный центр мог изобрести только ум, столь изворотливый, что его, несомненно, породило юридическое образование. Вы проводите бесконечные часы взаперти, в маленькой душной комнате, с двадцатью другими людьми, с которыми вам меньше всего хотелось бы общаться. А работа, которую вы выполняете, настолько нудная, что даже карьера бухгалтера кажется заманчивой по сравнению с ней.

Вы погружаетесь в пучину отчаяния, и даже участь узников «Бангкок Хилтон» вызывает у вас зависть: по крайней мере им составляют компании крысы. Мне же предстояло провести две недели в обществе безмозглых стажеров, младших сотрудников, любящих посплетничать и отлынивающих от работы, и в высшей степени амбициозной Элли, стремящейся непременно отличиться. Единственным нормальным человеком в этом дурдоме была Ханна.

В наш первый день в 8.45 утра мы прибыли в офис «Сэлби, Джонсон энд Аддисон» – юридической фирмы, почти столь же крупной, как Баббингтон. Она представляла интересы «Локэл Инкорпорейшн». Порой юристы противной стороны проявляют к вам жалость: ведь им хорошо известно, что в следующий раз они могут оказаться в вашем положении. Они отводят под информационный центр просторную и светлую комнату и заботятся о том, чтобы у вас под рукой всегда было достаточно шоколадного печенья и горячих напитков.

Но «Сэлби, Джонсон энд Аддисон», которых в Сити называли СДА или Самые Дебильные Адвокаты, были явно недовольны тем, что теряют своего главного клиента: судя по всему, по окончании сделки дела «Локэл Инкорпорейшн» предстояло вести «Баббингтону».

Элли, Ханну и меня – руководителей информационного центра, – встретил сотрудник СДА, на которого была возложена задача присматривать за нами.

– Это плохо, – шепнула мне Ханна. – Я один раз имела дело с этим парнем: он представлял противную сторону в сделке. Мерзкий тип! Похоже было, что он стремится завоевать титул «Мазохист Года»: и-мейл от него каждый раз приходил между двумя и четырьмя утра. Зуб даю, что нас поместят в подвал.

Мы вошли в лифт, и он действительно нажал на кнопку цокольного этажа. А когда мы туда прибыли, он повел нас к пожарному выходу и вниз по лестнице – в совершенную мглу.

– Мне очень жаль, – сказал он, хотя не заметно было, чтобы его мучили угрызения совести. – Все наши конференц-залы заняты, и это единственное свободное помещение достаточных размеров.

Не так-то просто обидеть таких толстокожих юристов, как мы, но работать в этой комнате – холодной, пустой и длинной – было в высшей степени оскорбительно. Должно быть, обычно она служила складским помещением. Впрочем, не исключено, что порой СДА использовали ее в качестве морга, когда их сотрудники испускали дух от переутомления или когда их казнили за то, что они не достигли контрольных цифр в своих графиках рабочих часов. Это помещение попытались превратить в информационный центр, выстроив вдоль стен шкафы с документами и поставив в центре дешевые столы со стульями. Освещение было тусклым, а грязные трубки неоновых ламп издавали мрачное жужжание.

Мстительность не чужда большинству юристов, но СДА превзошли всякие границы. Невозможно было не восхититься ими: ведь сколько усилий потребовалось, чтобы притащить все сюда, вниз, в этот труднодоступный подвал! Поскольку тут не было батарей отопления, они даже принесли три крошечных рефлектора – моя бабушка любила погреть возле такого ноги. Именно подобное внимание к деталям делало эту фирму одной из лучших.

– Низковато, конечно, но вы найдете здесь все необходимое, – заявил наш проводник с удивительно бесстрастным лицом. – Когда придет время ланча, мы принесем сюда сэндвичи. – Он произнес это с таким оскорбленным видом, что мне подумалось: уж не заставили ли его самого готовить эти сэндвичи?

– Неплохо бы выпить чашечку чая или кофе, – бодро сказала Элли. Ничто не могло омрачить ее настроение сейчас, когда ей выпал шанс показать себя во всей красе.

Сотрудник СДА взглянул на нее так, будто она потребовала ключ от личного туалета старшего компаньона.

– Я узнаю насчет этого, – произнес он так, что было ясно: в уме он закончил фразу словами «через пару часов, если вам повезет».

В течение следующих десяти минут прибывали остальные члены нашей команды. Нам было отведено время ровно с девяти до пяти, так что горе опоздавшему! Их лица выразили всю гамму чувств – от ужаса до покорности судьбы, в зависимости от характера. Некоторые стажеры, в том числе Ричард, впервые видали информационный центр, и Ханна принялась объяснять им основные правила. Они должны были прочесть все до одного договоры в каждом шкафу, выискивая обязательства, которые собирался взять на себя наш клиент, а также обращая внимание на все, что покажется подозрительным. И, как будто всего этого было мало, им запрещалось делать фотокопии чего бы то ни было, а также использовать диктофон – они должны были заполнять от руки специальные бланки отчета по каждому контракту. Ханна, Элли и я разбили нашу команду на группы, и работа закипела. Я немного повеселился, увидев, какое выражение лица сделалось у Ричарда, когда он понял, что на этот раз ему не улизнуть.

Ланч был еще хуже, чем можно было ожидать. Я не имею ничего против сэндвичей с сыром и помидорами – если только они действительно с сыром и помидорами. А вот сэндвичи с латуком и слабым запахом сыра, с которых к тому же капает томатный сок – это совсем другое дело. Надо отдать должное СДА: чипсы были не совсем затхлыми. Что же касается вазы с фруктами, то они были такими древними, что Ханна была уверена: она точно видела в какой-то картинной галерее натюрморт, на котором они были изображены.

После полудня к нам заглянули Грэхем и Йан, чтобы проверить, как идут дела. Они пришли сюда после заседания, которое проходило в цивилизованной части этого здания.

– Кошмар! – воскликнул Йан, увидев мрачную сцену в подземелье. – Вы еще не создали комитет по организации побега? Я могу вынести часть земли в карманах, если вы делаете подкоп. – Элли рассмеялась так подобострастно, что мне стало не по себе.

– Знаете, никто не услышит, если вы станете тут кричать, – заметил Грэхем.

– Мы это уже проверили, – ответила Ханна.

– Значит, они не услышат, если мы вас убьем за то, что вы нас втравили в эту работу, – сказал я.

– Да, но подумайте, какой в этом случае здесь будет запах, – предостерег Йан, и все начали принюхиваться. Один из наших сотрудников назвал аромат в нашей комнате «Шанель Кислая Капуста»: здесь определенно что-то прокисло. – Впрочем, вероятно, это не самый сильный аргумент.

В пять часов, минута в минуту, появился сотрудник ОДА, чтобы выдворить нас отсюда. Бросив взгляд на ящики шкафов, которые мы пометили как проработанные, он презрительно фыркнул.

– И это все, что вы сделали? – спросил он. Ноздри Ханны раздулись.

– С некоторыми из этих контрактов возникают сложности, – заявила она. – У вас что, проекты контрактов составляли буфетчицы?

Он не остался в долгу:

– Вообще-то одна из наших буфетчиц только что стала компаньоном у вас в фирме.

Однако никто не умеет обдать противника презрением столь блистательно, как юрист из «Баббингтона».

– Меня это не удивляет, – парировала Ханна. – Я имею в виду, что вряд ли это светит кому-нибудь из ваших юристов.

Я потащил ее из комнаты, пока они не вцепились друг другу в волосы.

Хотя информационный центр закрывался в пять, наш рабочий день – увы! – продолжался. Мы все вернулись в свой офис, чтобы трудиться дальше. Элли, Ханне и мне предстояло заняться бланками, заполненными в течение дня. Из всех этих бланков нужно было составить огромный отчет, который следовало представить нашему клиенту практически в ту секунду, как за нами в последний раз закроется дверь информационного центра. Ледяной перст безнадежности указывал нам на неизбежность бесконечной вереницы бессонных ночей.

И все-таки приятно было работать так близко к Элли. Поначалу она требовала, чтобы наше общение было сугубо официальным, но на второй вечер, после того как я обратился к ней в двадцать шестой раз за полчаса, она сдалась и согласилась разделить со мной романтическую трапезу в темном углу ресторана для сотрудников.

Ресторан («Баббингтон» был слишком шикарной фирмой, чтобы иметь банальный буфет) был на удивление хорош. Вообще наша фирма весьма о нас заботилась: у нас был свой доктор, свой стоматолог, свой коммивояжер, своя химчистка и служба консьержек, которые могли, к примеру, взять у вас ключи от квартиры и дождаться водопроводчика, в случае необходимости.

А поскольку стрессы, сопряженные с нашей работой, могли доканать кого угодно, недавно для нас наняли еще и психоаналитика. Я часто раздумывал о том, имеет ли эта дама собственного психоаналитика, лежа на кушетке у которого яростно клянется, что если еще хоть один юрист придет плакаться ей в жилетку по поводу своей разнесчастной жизни, то она добровольно перейдет на работу в сумасшедший дом. А я еще считаю, что у меня тяжелая работа!

Какова же была цель такой заботы о наших нуждах? Вы думаете, повышение уровня нашей жизни? Ничуть не бывало! Это делалось для того, чтобы у нас не было практически никаких предлогов отлучиться из офиса. Были даже спальни для тех, кому нужно было вздремнуть, когда заседания затягивались на всю ночь.

Но были и свои плюсы: так, даже в девять часов вечера можно было рассчитывать на пристойный обед, а не бегать по грязным забегаловкам. Несмотря на поздний час, в ресторане, погруженном в успокаивающий синий свет, было довольно много народа. И тем не менее мы легко нашли уединенный столик.

– Ты не находишь, что это так волнует? – сказала Элли, когда мы занялись супом.

– Не нахожу ничего волнующего в томатном супе с базиликом, – возразил я.

– Какой ты смешной! Разве ты не знаешь, что благодаря этой сделке мы можем очень далеко пойти.

– Я уже и так далеко – на пути к безвременной кончине.

Элли со стуком положила ложку.

– Неужели ты не способен проявить хоть немного энтузиазма? Если ты так уж недоволен, отчего ты не уйдешь из фирмы?

И чтобы ей досталась вся слава? Вот уж нет!

– Не обращай на меня внимание, – сказал я. – Я просто пытаюсь таким образом снять напряжение. – Так мне советовал психоаналитик. – Порой так себя жаль – просто ужас! Не знаю, как мне удается с собой справиться.

Элли не сразу ухватила, в чем дело, но в конце концов напряженное выражение ее лица сменилось улыбкой.

– Послушай, мне жаль, что у нас было так мало времени, чтобы побыть вдвоем. Но ты же знаешь, что эта сделка значит для меня.

Она значит шанс перешагнуть через мой еще неостывший труп на пути к следующему заседанию компаньонов, мрачно подумал я, но поборол искушение высказать эту мысль вслух.

– Даже тебе нужно расслабиться. Как насчет того, чтобы в пятницу вечером отправиться куда-нибудь вдвоем?

Элли для приличия немного поколебалась, потом накрыла мою руку своей.

– Решено. У нас будет свидание.

Возможно, это было и свидание, но мне как-то раньше не доводилось ходить на свидание, когда за тобой по пятам следуют двадцать человек и пялятся на тебя. Но так получилось, что всем необходимо было встряхнуться после отсидки в информационном центре, и Элли сказала, что будет невежливо, если мы смоемся вдвоем.

– Чувство локтя у членов команды – это очень важно, – пояснила она.

Меня это не убедило.

– А что, пребывание в душной камере в течение недели недостаточно нас сблизило?

– Но ведь это происходило не в позитивной среде, окружающей нас, не так ли? – возразила она.

Я заметил у нее дома на стеллажах удручающее количество американских руководств по менеджменту – в том числе «Ты станешь компаньоном!». Эту книгу написал фантастически богатый американский юрист, переживший два инфаркта, страдавший экземой на нервной почве, обладавший состоянием примерно в двадцать пять миллионов долларов и сменивший трех жен. Особенно меня поразило, что он ухитрился найти время, чтобы три раза жениться. Его книга заканчивалась замечательной фразой: «Юриспруденция – это еще не самое главное в жизни; а вот пробиться в компаньоны – самое главное».

– Я знаю, это звучит нелепо, – продолжала Элли, читая мои мысли, – но если мы все вместе куда-нибудь сходим вечером и как следует оторвемся, это может сотворить чудо, уж поверь мне.

Конечно, Элли была права. Ритм каждого информационного центра, где мне доводилось работать, всегда один и тот же. Первые несколько дней малая толика профессионализма и энтузиазм помогают выполнить довольно большой объем работы. Но с каждым часом все явственнее признаки, что боевой настрой слабеет: перерывы на чашечку кофе удлиняются, появляется все больше добровольцев отправиться и купить шоколадки, начинают перемывать кости компаньонам. И в конце концов, когда работу нужно выполнить за две недели (как в нашем случае), телега застревает на середине пути. Мы не могли дождаться, когда же наступит вечер пятницы.

Когда мы, в 4.30, уже болтались без дела, поглядывая на стрелки часов, которые очень медленно ползли, зашла беседа о том, где бы кому хотелось сейчас быть.

– Дома, – немедленно сказали хором по крайней мере трое.

– И чтобы трубка телефона была снята, – продолжила одна дама, – мой ПК выведен из строя, мобильник отключен, дверной молоток украден, портьеры сколоты вместе, а по ящику шел бы фильм с Кэри Грантом. – Последовало одобрительное молчание.

– Я бы хотел быть с Николь Кидман на необитаемом острове в Тихом океане, где закон запрещает женщинам носить одежду, – мечтательно произнес сотрудник мужского пола. – Ведь закон тоже можно обратить себе во благо.

– Замените ее на Кейт Мосс – и я не имею ничего против этого варианта, – подхватил другой. – Мне приятно считать себя патриотом.

– Замените ее на Элисон Хейвуд – и, как мне кажется, все мужчины корпоративного отдела не откажутся от такого варианта, – добавил стажер, изнывавший по блондинке, которая была компаньоном. В Элисон сочетались властный вид и сексапильность, так что перед ней трудно было устоять. Я не сомневался, что истории, которые о ней рассказывали – о том, с кем она переспала, чтобы добраться до вершины, – были вызваны завистью и мужским шовинизмом. Если женщина-компаньон добивалась успеха, подобно Элисон, о ней обязательно рассказывали подобные басни – если только она не выглядела, как чудовище Годзилла.

Итак, разговор сразу же перешел на компаньонов, с которыми хотелось бы переспать.

– С любым, если только это поможет мне стать компаньоном, – сказал младший сотрудник-мужчина, который был младше меня на год. – Даже с Робертом Танки «Гориллой».

Этот Танки, приземистый, с плоским обезьяньим лицом, славился тем, что каждый год устраивал конкурс на самые густые волосы на груди среди своих коллег-мужчин, которые имели несчастье попасть с ним за один стол на Рождественской вечеринке. И те, что сталкивались с ним в туалете, могли подтвердить, что он был счастливым обладателем специальной расчески для волос на груди, чем очень гордился. Опрокинув еще пару стаканов, эта горилла каждое Рождество пыталась сунуть руку дамам в декольте, чтобы проверить, есть ли у них «нагрудные волосы», как он очаровательно это формулировал. Но Танки добывал для фирмы серьезных клиентов, поэтому его выходки терпели.

– Я бы все же подвела черту под Брайаном Хили, – заявила сотрудница вашей фирмы. – Никакое компаньонство не стоит того, чтобы спать с человеком, который без конца сует руки в брюки, чтобы почесать себе задницу.

– А мне бы очень хотелось добраться до Дэвида Барнса, – оживленно заметила другая. – Я просто умираю от желания узнать, на нем парик или нет.

– Но есть же еще Джо Форбс, – сказала Ханна, и дамы дружно закивали.

Я презрительно фыркнул:

– Вы очень поверхностны. Только из-за того, что он красивый, добрый, сильный и к тому же блестящий юрист, вы готовы прыгнуть к нему в постель. Где ваша голова?

– К сожалению, не на его подушке, – усмехнулась Ханна.

Поскольку была пятница и все были свободны, Люси и Эш пошли с нами. По настоянию одного из стажеров мы решили пойти не в «Уголок свидетеля», а в «Мистер Весельчак». Это был новый клуб, и я так заболтался с Ханной, что не поинтересовался, что он предлагает, пока мы не зашли внутрь. Если бы я знал заранее, что это такое, ноги бы моей там не было. В нем ожили в тот вечер все мои кошмары: в этом клубе 1980-е не только не кончились, но им еще и поклонялись, вместо того, чтобы упаковать в коробку и запрятать на чердак памяти.

В целом 1980-е годы мне, довольно обычному тинейджеру, представлялись чем-то вроде опасной зоны: мода тех лет и музыка грозили мне пальцем буквально из-за каждого угла. Вообще-то я могу и поконкретнее. Годы с 1980 по 1986 были еще сносными. Но задним числом можно сказать, что в 1987 году все пошло не так.

В тот год многое полетело вверх тормашками. Во-первых, вновь избрали Мэгги Тэтчер (я не вопил: «Мэгги, Мэгги, Мэгги, прочь, прочь, прочь!», хотя в случае необходимости мог и присоединиться к хору); во-вторых, меня уговорили выставить свою кандидатуру как бы от партии консерваторов на шутейных выборах в школе, поскольку больше никто не хотел, и надо сказать, что такое не забывается.

Мало того, что надо мной смеялись из-за того, что я нацепил синюю розетку. Какой-то молодой идиот, преподававший музыку, в порыве энтузиазма предложил, чтобы каждый «кандидат» исполнил перед «избирателями» предвыборную песню. Кандидату от коммунистов аплодировали стоя, когда он спел «Умри, Мэгги, умри!». Он бисировал до тех пор, пока учитель не пригрозил исключить его из школы. Л меня освистала группа подростков из Челси за то, что я позаимствовал их песню, переиначив текст, и спел следующее:

К счастью, молчаливое большинство респектабельных ребят из среднего класса обеспечило победу кандидату от консерваторов. Остальные кандидаты пытались противостоять нам, создав альянс лейбористов, Социал-демократической партии, коммунистов и зеленых – в общем, полный дурдом.

А потом был крах Лондонской фондовой биржи, из-за которой мои родители несколько дней тусовались в толпе других перепуганных людей с побледневшими от тревоги лицами, а я лишился своих карманных денег. Вообще-то 1987 год был паршивым и для моих предков: со мной, тогда семнадцатилетним, становилось все труднее справиться, к тому же на них еще обрушилась Великая буря, которая вырвала с корнем уродливое дерево в саду у нас перед домом. Это было хорошо, потому что мой папа уже сто лет собирался что-нибудь с ним сделать, да все руки не доходили. К несчастью, это дерево рухнуло на крышу его «остин-аллегро», а это было не так уж хорошо для моего отца: он любил свой автомобиль. «Послушай, как он мурлыкает», – говорил он бывало, когда тот пыхтя двигался вперед – чаще всего в направлении авторемонтной мастерской. Так что я ужасно обрадовался, потому что каждое воскресное утро папа заставлял меня мыть эту машину.

Теперь мне совершенно ясно, что именно в 1987 году мы с Элли начали отдаляться друг от друга. Я тогда помешался на «Полиции Майами», у меня было множество полосатых пиджаков («что мне надеть сегодня вечером – в узкую полоску, широкую полоску или среднюю полоску?»), очки от солнца прямо-таки приросли к моей физиономии, и я приобрел маниакальную привычку закатывать рукава. Даже теперь в минуты сильного стресса я вдруг обнаруживаю, что начинаю их закатывать, и в моем шкафу по сей день хранится запрятанный узкий галстук с клавишами рояля. Некоторые вещи настолько классические, что мода на них в конце концов возвращается.

В плане музыки я предпочитал классический стиль тинейджеров – типа «Стайл каунсил», однако мне трудно было удержаться от того, чтобы не ходить на дискотеки, где слушали Белинду Карлайл.

В отличие от меня, Элли примкнула к движению «готиков». Если я бодро отплясывал под мелодии «Мэл энд Ким», со стаканом кока-колы, то она томно двигалась, прикрыв глаза в экстазе, под «Систерз ов мерси», попивая «Снейкбайт».[32] Я ловил каждый солнечный луч, чтобы приобрести шикарный загар, как на пляжах Майами, в то время как Элли мазала лицо белым кремом, чтобы оно было мертвенно бледным, а под глазами рисовала черные круги, дабы подчеркнуть, что она никогда не ложится спать – разве что ее к этому принудят.

В «Мистере Весельчаке» приветствовались маскарадные костюмы, и Элли разволновалась, заметив в дальнем углу пару «готиков». У них был такой вид, словно они смертельно устали от жизни и жаждали смерти – разумеется, желательно, чтобы она была воспета в музыке и стихах.

Взгляд Элли сделался мечтательным от ностальгических воспоминаний.

– Ты помнишь, как я была такой же? – спросила она.

Еще бы мне не помнить! Ведь из-за этого мы так отдалились друг от друга. Но что самое странное – в то время ни один из «готиков» не признал бы, что он – «готик». Правда, они радостно (если вообще это слово применимо к столь меланхоличным созданиям) указывали на других, одетых и накрашенных в точности, как они сами, и насмехались над теми за то, что они – ну да, «готики».

Что меня особенно доставало – это маниакальная страсть к черному цвету. Я ничего не имел против черных ажурных колготок, и Элли они шли. Но ведь были еще и черные юбки, брюки и пиджаки. Волосы, которые у нее были от природы подходящего цвета, зачесывались назад, укладывались и поливались таким ужасающим количеством лака для волос, что в том месте Бекингемшира, где проживала Элли, в озоновом слое до сих пор существует маленькая дырочка. И в довершение всего «готики» (как будто и без этого они наводили недостаточно мрака) часами сидели, нудно рассуждая о том, как глубока поэзия Сильвии Плат.[33] «Глубиной шесть футов», – пошутил я однажды, и Элли не разговаривала со мной целую неделю – пока я не согласился послушать эти бесконечные, скучные стихи в ее исполнении.

Я повернулся к Элли, которая уже заказала себе в баре «Снейкбайт». Маленький уголок в ее душе остался навсегда окрашенным в черный цвет.

– Как называлась та веселенькая песенка, которую исполняли «Смитс»?

– «Видит Бог, до чего я сейчас несчастен», – не задумываясь ответила Элли.

Вот именно. Суть целого движения была выражена в названии одной-единственной песни.

А «готики»-мужчины подводили себе глаза, и это было уж слишком. Мне хватило и того, что все больше парней носило сережки в ухе. В левом ухе? А может быть, в правом? В любом случае, это было довольно странно, не так ли?

Однажды я подшутил над своим папой, нацепив к обеду клипсу. Пару минут он ничего не замечал, следующие две минуты то смотрел на меня, то отводил глаза, проверяя, не померещилось ли ему. В конце концов он произнес с угрозой в голосе: «Лесбиянкам не место в моем доме». И вылетел из комнаты.

– О, какое это было время, – мечтательно произнесла Элли и, пригубив свой напиток, сделала гримасу. – Я была чертовски крутой. – Она с усмешкой взглянула на меня. – Хотелось бы мне сказать то же самое о тебе.

Это был тот редкий период нашей юности, когда наши с Элли пути разошлись. Меня отмели как «Случайное», а этим словом называлось все, что не было «готиком». Калейдоскоп девушек, с которыми я тогда встречался, переливался яркими красками, в отличие от Элли – чаще всего это был светло-вишневый, от которого уставали глаза. Они носили мини-юбки «колокол», туфли на гвоздиках, сумочки на ремне через плечо и, разумеется, закатанные рукава. Помню одну девушку, которая бессознательно вела себя, как мое зеркальное отражение: каждый раз, как я начинал закатывать рукава, она хваталась за свои. Такие были у меня подружки в аду 1980-х.

Я тоже любил яркие цвета, и теперь с сожалением смотрю на свою фотографию, которая красуется на степе в доме моих родителей: на ней я в совершенно идиотской розовой рубашке в сочетании с кардиганом. Я безуспешно стараюсь как бы случайно сбросить ее со стены и, отодрав раму, разодрать на мелкие кусочки.

Сейчас, четырнадцать лет спустя, я склонен высмеять раздутое эго Элли, но тогда я считал, что она чертовски крутая. Я наблюдал, как она слоняется со своими дружками-«готиками», и мне ужасно хотелось быть вместе с ней. Правда, ни за какие коврижки я бы не стал подводить себе глаза. Но Элли скорее нарядилась бы в юбку-«колокол» лимонного цвета, нежели призналась бы своим друзьям, что мы с ней близки. Мы должны были встречаться тайком.

– Ты только взгляни на себя сейчас, – произнес я довольно резким тоном. – Твое семнадцатилетнее эго очень бы гордилось, что ты стала юристом.

Элли погрустнела, и сердце мое растаяло при виде ямочки, которая появлялась у нее на подбородке, когда опускались уголки губ.

– Иногда я об этом сожалею, – призналась она. – Я никогда не отдыхала после университета, никогда не путешествовала, и в последние несколько лет у меня не было времени ни на что, кроме договоров о купле и продаже.

Я понимал ее чувства, и над нами витало облачко поистине «готической» печали, когда мы наблюдали, как несколько юных юристов отрывались на танцплощадке. Потом музыка ненадолго прервалась, и на сцену, находившуюся в дальнем конце, выскочила группа из пяти танцоров, облаченных в черные майки, на которых были изображены желтые физиономии «Мистера Весельчака». «ЛСД!» – завопил диск-жокей.

Элли улыбнулась мне, и ямочка исчезла.

– Эти воспоминания не так уж и приятны для тебя, не правда ли? – Утешая меня, она обвила рукой мою талию и с насмешливой жалостью поцеловала.

О да, «ЛСД Хаус» – еще одно великое изобретение 1987 года. Я так мучительно старался не отстать от моды, особенно когда Элли сменила черный цвет на желтый. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было как бы подготовкой к жизни юриста: проводить час за часом, бездумно двигаясь по кругу под гипнотический ритм – это почти то же самое, что проводить час за часом, бездумно располагая тысячу писем в хронологическом порядке. Правда, краткое знакомство с наркотиками закончилось рвотой, соплями и чудовищной головной болью, тогда как наркотик возможного компаньонства действует на меня и по сей день.

Элли ушла танцевать с Эшем, в котором было что-то такое, что свидетельствовало о том, что в юности он был крутым. В нем ощущалась бессознательная непринужденность тех, кому никогда не приходилось напрягаться, чтобы снискать одобрение ровесников. Не то чтобы я был тогда особенно старомодным (хотя роль кандидата от консерваторов преследовала меня, сделав слишком уж популярным среди кретинов), но я не был и крутым. Только когда я поступил в университет и нас с Элли стало разделять расстояние, выражавшееся в километрах, я расслабился и стал собой, а не тем, кем хотела бы видеть меня Элли.

Наблюдая, как она вращается на танцплощадке с энтузиазмом, который вкладывала в каждое дело, я ощутил, что на душе у меня потеплело. Мы покончили с нашей враждой, и я испытывал огромное облегчение. Мне вспомнилось, как мы увиделись после первого курса университета. Я перенес тогда сильный удар, но, как мне стало известно от общих знакомых, Элли тоже пришлось несладко. Наши взгляды встретились на какой-то миг, и я понял, что все еще хочу ее, но прекрасно могу обойтись и без нее. Это было так здорово!

Прервав Ханну, которая рассказывала о тех двух юристах-мужчинах, которые, как она заметила, обменивались страстными взглядами в информационном центре, я шагнул к танцующим и отстранил Эша – он так вошел в ритм, что продолжал кружиться в одиночестве. Элли остановилась с такой широкой и радостной улыбкой, что я заключил ее в объятия, и мы поцеловались с пылом естественным для людей, которые стремятся наверстать все упущенное за минувшие годы.