Конторщица-2

Глава 27

Я пристроилась за круглым столом Риммы Марковны и вставила листы в пишущую машинку. Деревянная спинка скрипучего стула по-инквизиторски злобно врезалась в позвоночник. Было жуть как некомфортно, но что поделать, мое любимое ортопедическое кресло и удобный компьютерный столик еще не изобрели. Придется пока так.

Я раскрыла синюю папку, ту, что сверху. Под номером 34. Тонкая пачка слегка пожелтевших листов, всё аккуратно подшито. Я пристально вчиталась в строки. Мда, теперь ясно, почему за этими папками идет такая борьба: это оказались протоколы заседания актива депо «Монорельс». Все протоколы написаны очень подробно: кто что сказал, какой вопрос задал, и кто что на это ответил. Так вот, товарищ N, да-да, именно тот товарищ N, который сейчас крайне обласкан в ЦК КПСС и считается перспективным кадром, задавал здесь много интересненьких вопросов. И давал уж очень любопытные комментарии. Прямо очень-очень любопытные как для этого времени с данной идеологией.

Я хмыкнула.

Да за эту информацию его даже не в Воркуту сошлют, а как минимум на Меркурий! Причем исключительно на ретроградный! Наговорил дядя лет на пятнадцать — точно (если не больше). А старательная секретарша все тщательно задокументировала. Умничка.

Я разулыбалась.

Ну, это же просто счастье какое, а не информация! Вот правду говорят — любой порядочный попаданец должен найти клад. Вот даже я нашла. И не просто клад, а КЛАД!

Та-а-ак, дальше у нас что?

Я углубилась в чтение. В коммуналке царила тишина. Ну, относительная тишина. Ведь как известно, абсолютной тишины в коммуналках не бывает: за тонкой стенкой трубно, с пересвистами, храпел поддатый Петров, из кухни доносился стеклянный звон падающих капель (три мужика живут, а протекающий кран починить некому!), из комнаты Грубякиных долетали обрывки тихой ссоры (они всегда в это время ссорились шепотом, чтобы детей не разбудить, но потом увлекались и переходили на громкую ругань), за окном слышался грохот от проезжающих по дороге машин.

Я заново пролистала первый протокол. Так, вот здесь фразу: «…считают, чтополитика Партии зашла в тупик. Воспользовавшись служебным положением, гнусно попирая коммунистическую идеологию, товарищи N, N, N, N и N в своей профессиональной стратегии цинично взяли курс на дискредитацию советского государства и проникновение во власть любой ценой…» (Ого! «Манифест» Мунтяну отдыхает!), — так вот, эту фразу я выброшу.

Дальше…

Так. А вот фразу: «… безнравственная спекуляция на патриотических чувствах граждан — лишь первый шаг для удовлетворения амбиций товарищей N, N, N, N и N…» — пожалуй, заменю на фразу: «…продолжающийся подъем промышленности привел к росту материального и культурного положения рабочих, что, по мнению товарищей N, N, N, N и N привело к улучшению материального положения народа…».

Интересно, а как со мной будут рассчитываться эти товарищи N, N, N, N и N?

Ладно, следующая страница. А вот эту фразу: «…потоки лживых обещаний только подчеркивают мизерность практических дел…» — это я оставлю. А то слишком уж отцензуренно и лучезарненько получается. Достоверность надо соблюдать, а то могут не поверить.

Дальше… и еще… и вот это… — мои пальцы ловко стучали по клавишам пишущей машинки, уменьшая сроки товарищам N, N, N, N и N и конкретно — товарищу N (уже не на ретроградный Меркурий или Воркуту, а на Советскую Киргизию я им настучала). Но еще куча всего править.

Внезапно в дверь моей комнаты затарабанили! Громко.

Вот можете представить себе мое состояние в этот момент? Я тут только села менять политику государства, вершить судьбы людей, можно сказать, а ко мне уже пришли!

Руки мои похолодели, с перепугу я дернулась и опрокинула стакан с чаем: хорошо заваренная жидкость цвета фенилантраниловой кислоты вылилась прямо на мое светло-голубое платье, которое я хотела надеть завтра и развесила на спинке соседнего стула, так как вешалка у Риммы Марковны почему-то отсутствовала.

Чёрт!

Куда? Куда прятать все это? А-а-а-а!! Страницы из папки веером лежали на столе, и я боялась их перепутать.

Так. Только без паники! Дрожащими руками я принялась собирать странички по порядку.

В дверь продолжали громко и еще более настойчиво стучать.

Это нервировало еще сильнее.

Ничего. Это ничего. Пусть ждут. Скажу — выпила снотворное, уснула крепко, стук не слышала.

А куда же девать все это?

Мой взгляд заметался по комнате.

Пусто! Ну почему так аскетично живут наши старики в коммуналках?!

О! Вот! Придумала!

Я сунула ворох как попало сложенных страниц с остальными папками под матрас. Накинула сверху одеяло. Следом полетело мокрое платье.

Мда. Глупо. Но больше все равно некуда.

Расстегнув халат и всклокочив волосы, я поплелась открывать.

Перед дверью в последний раз вздохнула и рывком распахнула ее.

Твою ж мать!

На пороге стояла фифа с крайне кислым выражением лица.

— Сколько можно?! — заверещала она с недовольным видом и даже толстенькой ножкой притопнула.

— Чего? — ошалело протянула я (твою ж мать, я ожидала чего угодно, только не вот это!).

— Сколько можно греметь и стучать?! Ты же спать никому не даешь! — заявила она оглушительно.

Я стояла и в обалдении таращилась на нее. Я только что пережила такой ужас, а оказалось, я всего лишь достопочтенному Горшку спать мешаю. Звуки пишущей машинки его раздражают, как выяснилось. Всё остальное (храп, ругань, машины) — ему нормально, а конкретно моя машинка — не дает спать.

Пока я переваривала информацию и, по правде говоря, ловила отходняк, фифа продолжала обличать меня на всю квартиру.

Хлопнула дверь Грубякиных и соседи начали подтягиваться поближе.

— Мало того, что приперлась сюда, так еще ночные концерты нам тут дает! — верещала фифа.

— Валюша, успокойся, — попытался воззвать к голосу фифиного разума Горшков, правда откровенно фальшиво и неубедительно.

Наконец, я пришла в себя.

— Пошла в жопу, — тихо и зло сказала я.

Очевидно, мой вид не предвещал ничего хорошего, так как соседи дружно отпрянули.

— Еще раз будешь так ломиться в дверь — возьму за ногу и выброшу на улицу, — прошипела я, и чтобы усилить драматизм, добавила: — Ты поняла?

Фифа растерялась и не знала, что ответить. Она беспомощно переводила взгляд на Горшкова, но тот меня уже немного изучил и бежать на выручку будущей супруге не торопился.

— Теперь ты, — мрачно буркнула я, глядя на Горшка исподлобья, — Бабе своей объясни правила проживания в коммунальной квартире. А то ей объясню я. Подробно.

Горшков икнул.

— И начну с того, что сообщу участковому. Пусть приписку для начала проверит… — безжалостно продолжила я.

— Но у тебя тоже прописка не здесь, — влезла Клавдия Брониславовна.

— Не здесь, — согласилась я, — но я всё еще законная супруга гражданина Горшкова Валерия Анатольевича, который прописан именно здесь. А вот вы, любезная Клавдия Брониславовна, где прописаны?

Клавдия Брониславовна бросила на меня недобрый взгляд и через полсекунды всех Грубякиных сдуло.

Я вновь перевела взгляд на Горшкова.

— Ты не имеешь права! — вякнула фифа. -Ты..!

— Цыц! — шикнула на нее я, — не лезь, когда взрослые разговаривают. И вообще — брысь отсюда. У нас с Валерочкой семейный разговор. Да, Валера?

Фифа беспомощно взглянула на Горшка, но тот стоял соляным столбом. С полными глазами слёз она круто развернулась и пошла в комнату Горшкова. Плечи ее вздрагивали.

Мы остались вдвоем.

— Так, — сказала я жестко, — ты опять начинаешь, Валера? Через три... то есть уже через два дня мы с тобой разводимся. Это — раз. Во-вторых, поговори с мамочкой. Что это она опять по поводу Светки чудит? Она вон вас воспитывать не хотела, зачем ей внучка теперь сдалась?

Горшков издал нечленораздельное мычание.

— А если достопочтенная Элеонора Рудольфовна встала на тропу войны, то боевые действия я ей обеспечу, — свирепо пообещала я.

Горшков сглотнул.

— Светку вы не отберете, — я поставила точку в разговоре. — О моей квартире тоже забудьте. Как и о комнате Риммы Марковны. А меня — оставьте в покое. Это понятно?

Горшков не ответил и молча ретировался к себе.

Я взглянула на часы. Твою ж дивизию! Осталось часа три поспать. С папками я опять не успела. И платье испортила!

А на работе с самого утра пришлось в поте лица набивать эти грёбанные акты. Щука «по доброте душевной» пихнула мне всё, что накопилось с того момента, как я ушла к Ивану Аркадьевичу. А накопилось ой как много. А сроки мне Щука дала ой какие маленькие. Это всё несправедливо, но я сейчас должна быть тише воды, ниже травы. Мне категорически нельзя привлекать внимание. Во всяком случае до того момента, как документы в папках будут заменены, а сами папки попадут в руки комиссии.

И я молодец, таки управилась.

Аккуратно сложив акты в стопочку, я пошла к Щуке сдавать работу.

— Нет, ну вы посмотрите на это! — заявила всем Щука с неимоверно довольным видом, тыкая толстым сосисочным пальцем в свежеотпечатанные акты. — Так дело не пойдет! Я не буду принимать это!

Я молчала. Смысла спорить и что-то доказывать сейчас нету.

— Так. А это что?! Что это такое?! — продолжила верещать Щука. — Это кто тебя учил так дела оформлять?! Кто, я спрашиваю?!

Я хотела пожать плечами, но вовремя спохватилась и застыла статуей.

Щука, внимательно отслеживая мою реакцию, не нашла за что уцепиться и сосредоточилась на актах:

— Сколько сантиметров положено делать отступ?! А?! Отвечай!

— Согласно инструкции, — пришлось отвечать.

— А в инструкции что написано! Говори!!! — на последней ноте она сорвалась на визг. — А?!!

— Инструкция у вас на столе, — ответила я и показала на книжечку с инструкциями.

— Я сама знаю, что у меня на столе! — завопила она, — я сейчас тебя спрашиваю! Отвечай!

— Два сантиметра, — ответила я.

— Какие?! Какие два сантиметра?! — возмутилась Щука и кинулась перелистывать инструкцию. — Я тебя сейчас накормлю этой инструкцией! Ты у меня все эти сантиметры наизусть запомнишь!

Она так судорожно и резко перелистывала странички, что часть листков оторвались.

— Страница сорок пять, — подсказала я.

— Что?! Я сама знаю! Без сопливых советчиков обойдусь! — вызверилась Щука вращая выпученными глазами.

Она долистала до сорок пятой страницы и ткнула инструкцию мне:

— Читай!

Я пробежалась глазами по строчкам.

— Вслух читай, я сказала! — гаркнула Щука кавалерийским тоном. — Пусть все это слышат.

Ну, ладно, мне не трудно. Тем более начальство велит. И я прочитала:

— «…отступы в актах положено делать в два сантиметра…»

— Что? — психанула Щука. — Дай сюда!

Она выхватили разваливающуюся книжонку у меня с рук, больно царапнув массивным перстнем мою ладонь, и вчиталась в строки.

— А-а-а…ну да, точно, — забормотала она, — два сантиметра.

Сзади кто-то хмыкнул.

— Вот мы сейчас и проверим! — злорадно заявила она мне, — линейку бегом ищи! Где линейка?

Кто-то уже протягивал Щуке деревянную школьную линейку.

— Так, — сказала Щука и приложила линейку к полям актов.

Воцарилось молчание. Лицо Щуки стремительно наливалось свекольно-синюшной краснотой.

— Забирай вот это всё! — она швырнула мне почти в лицо несчастные акты, — и перепечатывай! Я это не приму!

— Хорошо, Капитолина Сидоровна, — сказала я и отправилась обратно на свое рабочее место.

Ясное дело, что ничего перепечатывать я не буду. Разве что первую страничку, которую Щука, в попытке найти у меня ошибку, измяла.

Что ж, такие вот зигзаги в логике судьбы нужно принимать с китайской философией. То есть — пофигистически. Иначе никаких нервов не напасешься.

Я проходила мимо информационного стенда у бухгалтерии. Там уже собралась небольшая толпа.

При моем приближении все с интересом уставились на меня.

С чего бы?

Я притормозила, и толпа моментально расступилась, вежливо пропуская меня вперед, и даже слегка подталкивая.

Странно. Никогда такого не было. Особенно у нас, в депо «Монорельс».

Ладно.

Я подошла ближе к стенду и вчиталась.

Первое, что я увидела — объявление о том, что вечером, после работы состоится коллективное собрание с участием вернувшейся делегации из Москвы. Первый вопрос — итоги Олимпиады. Вторым вопросом стояло — «Обсуждение поведения Л.С. Горшковой во время официальной делегации депо «Монорельс». Докладчик — Э.А. Иванов.

Но даже не это заставило мое сердце вздрогнуть. Делегация вернулась из Москвы. А, значит, с ними — Мунтяну.