Контраходцы

VI Если так хочешь — я его достал...

) Он уже запрыгнул в свою колесницу, и я не могу толком сказать, парус это был или винт, воздушный змей, летательный аппарат? Он во мгновение ока отрегулировал набор маленьких треугольных парусов, заработал обеими ногами на педалях, спускал храповики и блокировал пропеллеры... Его аппарат подпрыгивал, взлетал вертикально, делал подряд несколько зигзагов, за ними пробежки, подвигаясь в сторону воздушного шара, выписывая на траве арабеску столь непредсказуемую, что она могла сойти за подпись — да в некотором роде ею и была.

∫ Не присоседиться ли (втихаря) было мне к какому-нибудь небольшому костерку, которые как бы (то тут, то там) прорывали тьму над прерией? Я, пьяненький, витал среди облакунов, меня всего одолел ностальгический ларкоз. Что же меня вело (кроме бегства от тела Кориолис, которое на моих глазах завалилось с моряком)? Голос Караколя. Он прихватил меня в один присест, я поискал и нашел его (маленький костерок, по сторонам которого они сидели, скрестив ноги, с энергичного вида человеком, загорелым и бородатым). По их взглядам я почувствовал, что моему присутствию не особо рады. Тем не менее, они пустили меня, не прерывая разговора, тон которого (для Караколя необычно серьезный, если не озабоченный) сразу заинтриговал меня:

— Тебя любили и тобой восхищались, этим сегодня могут похвастаться немногие сказители. Ты переходил с корабля на корабль, маленький Караколь, из поселка в дворец, ты впитывал и поднимался выше, ты шагал по диагонали, ты питался женщинами и праздниками, пейзажами... Повсюду сеньеры звали тебя, и ты никогда не отказывал. И вот в один прекрасный день ты пересекаешься с Ордой, спрыгиваешь с корабля и исчезаешь. И вот ты ордынец уже... как уже долго?

— Пять лет.

— И ты планируешь остаться с ними?

— Я бы пошел с ними, если ветер пожелает, до края земли.

— Почему?

Караколь ответил не сразу. Он обернулся ко мне и молча испытующе оглядел:

— Ларко, коль скоро ветер занес тебя в эту бухту, где тебя не ждали, я приму тебя. Знай, что перед тобой старейший из моих друзей-фреолов — Лердоан, философ. Этот разговор коснется сторон моей жизни, которые неизвестны всей орде — и должны остаться неизвестны. Готов ли ты прикоснуться к ним и чувствуешь ли, что сможешь о них не заикнуться?

— Думаю, да.

— Клянешься ли хранить в секрете безумные вещи, которые вот-вот услышишь?

— Клянусь облакунами.

— В твоем возрасте линять только...

Философ вслед за Караколем тщательно меня оглядел. Наконец он кивнул, чтобы (это я так расценил) дать знать нашему трубадуру, что он и в самом деле может говорить. Караколь нарвал несколько пригоршней травы и бросил их в огонь. (Они шипят.) Все в его, обычно таком непостоянном, поведении свидетельствовало о том, что он этой беседе придавал решающее значение:

— Долгое время моя жизнь, как и твоя, Лердоан, подчинялась потребности в движении. Ничего не было для меня дороже путешествий, потому что они потенциально обладали могуществом: били струей нового, нетронутыми девушками, неизведанным. Предлагали мне не просто людскую вселенную: Многообразие! Годами я упивался разнообразием. Затем постепенно я почувствовал, что моя свежесть восприятия иссякает. Конечно, кое-какие из встреч пусть нечасто, но живо затрагивали меня. Но в остальном, и в интиме тоже, те чувства, что били из меня и так долго — скажем так — составляли мой шарм, атрофировались. И в глубине души я упрашивал тех, с кем сталкивался, восхищаться мной, в то время как сам я, пассивный, выжидающий, словно пушах^[27], поделка судьбы, — я потерял даже тягу к разнообразию. Я все так же безусловно оставался кочевником; вот они напоказ, доказательства, — на моем арлекинском свитере. У меня всегда на языке была какая-нибудь история, утащенная из ближайшей деревни. Но по внутренним ощущениям — я больше не странствовал. Я повторялся. Вместо того, чтобы скитаться, я набирал избыток. Я стал подобен бурдюку, ожидающему наполнения и готовому опорожниться перед первым сеньером!

— Ты главным образом стремился стать необъятным, если припомнишь. Ты хотел разрастись, как земля, заполнить себя, набраться груза опыта. Понять, кто мы такие — мы, люди.

— Я и стал необъятен, Лердоан. Необъятен вроде моего трико: все из лоскутов, сшито по вдохновению, соткано из страстей, и расползается без конца. Посмотри!

— Обожаю это трико, оно так хорошо выражает тебя... И очеловечивает тоже...

— Что покажется тебе странным, так это то, что я начал понимать ветер только тогда, когда вошел в Орду. Не то чтобы они лучше вас, Фреолов, знали, что такое ветер. Ларко тебе может подтвердить: у них есть техническое, из опыта, совершенно шутовское понимание. Они черта с два сумеют выжать все толком из ветряной турбины! Они понятия не имеют, как быстра может быть парусная колесница. Тем не менее, они контрят пешими, как никто другой — вплоть до того, что посоперничают со зверьем вроде горса.

Поначалу меня позабавил их простецкий подход. Потом я начал контрить с ними, дни за днями, ветер в рожу, и я научился!

Я научился тому, что уже, как был уверен, знал, Лердоан! Понемногу. Масса, плотное тесто ветра. Поначалу ты уже не ешь, ты больше не голоден, ты питаешься шквалами. Знаешь, у них нет никаких инструментов. Даже простейшего анемометра! Они вбивают в землю колья и вешают куски тряпки — чтобы немного уточнить обстановку перед отправлением в путь! Но на самом деле нет того, чего бы они не знали, просто встав и прикрыв глаза: поток, его скорость, его периоды, амплитуда всплесков, характер турбулентности — все!

И даже то, что встретится дальше — судя по вязкости воздуха, его плоти!

— У Орды всегда были свои отношения с ветром... Именно их связь позволит определить новые формы ветра там, где фреолам, обшарившим землю во всю ширь, ничего не открыть!

— Со скоростью тоже свои отношения, и с пространством. Пока был фреолом, я жил картами. Помню, как мы летали от города к городу, ведомые секстантом. Меж двух пунктов мы, конечно, наслаждались пейзажем, но как пробелом между двумя материальностями. Кочевниками, вот кем мы были, но кочевниками организованными, с ясным местом в пространстве, которые в любой момент знали, где они находятся и куда направляются. Мы рисовали четкие диагонали на уже готовой сетке. А в орде у нас есть только карта трассы в целом, вытатуированная на хребтах у Степа, Пьетро, Сова, Голгота... У каждого из них по участку трассы.

— Но по существу такая трасса бесполезна. Самое важное — это пространство между точками, место, где вас не направит уже никакая карта...

— Точки — не что иное как пересменки, переходы между двумя пустынями, между двумя вельдами, между двумя мирами. Это уже не цель путешествия, как у фреолов. Каждый день мы продвигаемся маленькими упрямыми толчками, физически осязаемыми, шаг за шагом, не загадывая вперед, приноравливаясь к характеру почвы, рельефа и ветра. Перспектива отсутствует, видимость ограничена. Мы следуем за звуком и запахом — нюхом, догадкой...

— Как же ты выносишь эту медлительность, эту монотонность контрахода — ты, которому вечно требовалось куда-то двигаться, меняться?

π Оглушенные Леарх, Степ и Барбак с трудом встают. Я присоединился к Сову, который пояснил мне то, что я уже знал: началась дуэль, она проходит по Кодексу Кер Дербан. Усиливающийся ветер пронизывает вельд. Иногда между облаков проглядывает вся луна. Тогда мы видим достаточно, чтобы угадать лощины и неровности в высокой траве прерии. Она серебристого цвета. Из груды ткани, которая была воздушным шаром, внезапно вырастает Эрг. Силен остается в своей колеснице. Он тут же стреляет из гарпунометов, заставляя свою колесницу вальсировать. Раз, два, три, четыре… Мелькают гарпуны. Щелчок. Потом шум ротора — перемотка. Эрга не затронуло. Он больше не пытается отвечать. Не с земли.

— Поднимайся в небо, уходи… — шепчет Степ себе под нос.

∫ Караколь снова замолк. Он пошевелил угли кончиком бумеранга, затем медленно провел обеими руками по лицу (как будто хотел убедиться, что оно никуда не делось, или наощупь искал неровность):

— Монотонности не бывает. Она не что иное, как признак усталости. Разнообразие, оно может встретиться кому угодно на каждом шагу, пока в нем есть сила и острота восприятия. Так говаривал Лердоан, а? Вот что я выяснил. В некотором смысле физическое усилие, напряжение жил лицом к лицу с ветром, может придать восприятию эту силу, даже если она остается по существу ментальной — чувственно-ментальной. Что изменилось во мне, Лердоан, так это то, что я стал активным. Когда больше ничто не приходит, чтобы само пассивно тебя вскормить, потому что каждый шаг дорого обходится, многого требует от тебя, ты должен поднять голову, раздуть ноздри, уловить каждый из оттенков зелени в одноцветной прерии! Раз встречи редки, ты должен намывать свои сокровища среди тех, с кем видишься каждый день, даже если это всего лишь ловцы с вершами вроде Ларко...

— Я засчитаю это за комплимент, Караки...

— «Намывать, как золото» — да, один из моих ключевых оборотов. Я вижу, ты сохранил обрывки наших старых бесед. Намыть золото и придержать в себе. Формировать внутренний мир. Память.

— Это остается для меня самым сложным. Иногда я чувствую себя ситом в горной деревне. Я стараюсь своим сознанием перегородить проплывающий туман, словно железным решетом. Я уговариваю капли воды осесть на металле решетки, а затем пытаюсь ее бережно встряхнуть, чтобы они соскользнули в желоб. Я хотел бы сгустить эти уходящие как морось мгновения, сохранить — оставаясь притом открытым всему происходящему, не перестающему происходить. Трудно прожить жизнь, чтобы она не ускользала – то ли через дырку в ухе, то ли сквозь дырку в заднице...

— Она не ускользает, на самом деле ничто не ускользает. Любое мгновение твоего прошлого всегда с тобой, оно непрерывно накапливается и переуплотняется. Иначе ты бы уже сошел с ума. Твой взгляд на память отравлен здравым смыслом, трубадур. Память — это не та способность, которой можно обладать, или которую можно не упражнять. Мы все помним абсолютно все. В чем разница, так это в способности забывать...

— Как раз я-то все забываю!

— Нам не изменить себя, трубадур...

— Нет. Но мы меняемся!

— Я бы прежде всего сказал, что мы убегаем сами от себя. Мы только и делаем, что убегаем сами от себя. И позволяет убегать и управляет этим бегом забвение. Активное забвение неумолимых воспоминаний, которые нас создали. Нужно выучиться удирать.

π Вот оно! Эрг достает свой боевой параплан: коротенькое крыло. К нему приложила руку Ороши и его не сносит даже под стешем. Эрг крепит к ногам два горизонтальных винта. Он быстро поднимается спиной к ветру, и в полете сгибает колени. Поток приводит в движение винты. Они послужат и толчковыми движителями для уклонения, и щитом. Силен не прекращает движения. Его колесница касается травы, скачет, движется рывками. Пошла стрельба. Снова гарпунная установка. Слишком близко. Затем следуют залпы, дробь или щебень, вылетающие из блока стволов. Эрг явно опережает, но ему не удается ответить. Лишь избегает свистящих зарядов. Впечатляющий темп норовит заставить его ошибиться.

— Я хотел задать тебе вопрос, Лердоан, который с недавних пор задаю самому себе все чаще и чаще...

— Задавай.

— Ты видел, как я этим вечером представлял Орду. Ты, должно быть, внимательно наблюдал за мной...

— Конечно.

— Находишь ли ты меня таким же быстрым, таким же подвижным, как раньше?

∫ Старик растопырил ладонь и снова ее сжал в пустом воздухе, словно ухватил завихрение (или оно просочилось между пальцев?). Голос — для его возраста — прозвучал крайне чисто:

— Это два разных вопроса, если позволишь. Это немного похоже на запись о ветре или финт в бою: скорость может быть в количественном выражении очень высокой, но не настолько же стремительной. И наоборот, движение может быть удивительно медленным, даже почти застывшим, но при этом оказаться молниеносным.

— Не уверен, что понимаю.

— Я видел, как ты пускал бумеранги в так называемого Силена. Твои снаряды были невероятно быстры, если говорить о скорости твоей руки. Но ты не вкладывал в них никакой подвижности, ты играл. Доказательство — Силен уворачивался от них, чуть поворачивая шею. Силен был скор, ты был скор.

— В чем разница?

— Объяснение довольно тонкое. Представь как бы три измерения скорости, которые вместе с тем есть измерения жизни. Или ветра. Первое тривиально: оно заключается в том, чтобы считать быстрым то, что быстро движется. Это скорость механического транспорта, пропеллеров и сламино. Оно количественное, соотносит координаты в пространстве и времени, оно действует в предположительно гладко-непрерывной Вселенной. Назовем эту скорость относительной, быстротой. Второе измерение скорости — это движение, к примеру, такое, какое раскрывается в мастере молнии калибра Силена. Подвижность — или Мю, как они ее называют — это способность мгновенная, это фундаментальная предпосылка к нарушению: разрыву состояния, стратегии, разрыву жеста, смещению. Она неотделима от крайней внутренней мобильности, от непрекращающихся изменений в сознании бойца, трубадура, мыслителя. Применительно к ветру подвижность была бы шквалом. А именно: не большее количество воздуха, прошедшего за единицу времени, не средняя скорость, а то, что искажает поток: и ускорение, и турбулентность — которая заставляет его качественно изменяться — перемена. Между сламино и стешем, например, нет разницы в скорости, но есть реальная разница в подвижности. Наконец, в жизненном плане подвижность была бы способностью постоянно обновляться, переменяться — это другое название свободы в действиях, и, без сомнения, отваги. Ясно я выражаюсь?

— Для этого часа ночи — куда уж яснее, Лердоан...

) Все оборачивалось как нельзя хуже для Эрга. Он мотался в небе свыше четверти часа, словно заблудившаяся цапля, которую своими выстрелами подталкивает к панике развлекающийся охотник. В повозку Силена на земле, напротив, прицелиться не получалось, поскольку ее почти невероятная резвость относила ее на десятки метров в сторону от редких ударов, которыми Эргу удавалось перемежать непрерывные залпы машины. В отличие от Пьетро, я никогда не видел боя мастеров молнии, и обнаруженное мною далеко выходило за рамки того, что мне описывали. Впервые я осознал, что Эрг может проиграть. И по мере того, как протекали минуты, шаг за шагом во мне возникал какой-то ужас перед лицом многогранного неистовства боевой машины Гончей. Я отождествлял себя с Эргом, одолеваемым Силеном, утопал в ударах, отскоках, рывках, которые не повторяли ни одной из известных фигур, в срезаемых углах, не дающим ни малейшего шанса предвосхитить, не оставляющим ни малейшей надежды достать его. Никогда, быть может, я не восхищался так Эргом, как в этой ситуации, — не за его самоубийственную стратегию, а за его отвагу, за отвагу под леденящими потоками пропеллеров, перед нестерпимо пронзительным воем серпов. Потому что даже звук — один только звук — давал представление о скорости снарядов. Жестокость боя пела свою песню. Мне уже доводилось бросать пропеллер, черт побери, я знал его шипение! Но тут – тут в звуке было нечеловеческое, он поднимался до высочайших нот...

— Ему нужно приземляться, его в блин раскатает!

— Ни в коем случае. Если он приземлится сейчас, колесница его тут же изрешетит.

— До сих пор же не изрешетила, Пьетро!

— Заткнитесь! Эрг держится единственно возможной стратегии против бойца Подвижности! Пусть колесница исчерпает боеприпасы! Если он вступит в бой на земле, Силен сразу разобьет двумерное поле на квадраты. Как шахматную доску. Эрг не сможет ступить на клетку без того, чтобы его не завалили!

— Откуда ты знаешь?

— Я провел четыре месяца в Кер Дербан. Я видел, как они тренируются.

— Ветры небесные, смотрите! Что это?

— Барнак, бомбары!

Я поднял глаза и увидел, как надувается и всплывает с колесницы дюжина черных воздушных шаров. Они напоминали движениями ночных медуз, в основном из-за пригрузов, которые висели у них под баллоном, как щупальца. Я не понимал, что это значит, хотя по лицу Пьетро уловил, что дело серьезно. Эрг откликается великолепно, из мехарбалета. Он с расстояния более ста метров задел два шара, друг за другом взлетавших от колесницы и! Тогда я подумал, что все кончено — колесницу подбросило в воздух волной двойного взрыва и откинуло… В то же время с корабля, в километре от нас, дали салют.

— Ему крышка, колесницу покорежило, она разбилась!

— Ему такая крышка, парни, что душа его уже на небо понеслась, посмотрите-ка, тупицы! — выпалил Леарх.

π Силен выбрался из колесницы. Его черное крыло теряется среди бомбаров, которые парят в десяти-пятнадцати метрах над лугом. Их около десяти. Эрг толково проводит бой. Он предоставляет Силену атаковать. Силен тратит свои боеприпасы. Силен движется, чтобы понять, как двинется Эрг. Потому что они уклоняются согласно отработанной технике, согласно выученным ритмам, согласно правилам. Для новичков мастер молнии остается совершенно непредсказуемым. Гений спонтанности. Мало кто знает, что чувство уклонения в человеческом существе заложено биологически. Оттого — поддается предвидению. Поэтому Школа Подвижности концептуально разработала траектории уклонения. Схемы уворачивания. Сложные комплексы уверток. Они узнаваемы. Есть грамматика. Есть синтаксис подвижности, как для ветров. Конечно, на высших уровнях частично мешает не поддающаяся расчету импровизация. Но с опытом можно выделить определенные маршруты, определенные шаблоны, которые повторяются. И предсказать их.

— Третье измерение скорости самое неосязаемое, его воплощения встретишь редко. Ты, Караколь, на мой взгляд, одно из немногих живых созданий, попадавшихся мне, в ком она проявляется – на мгновение, вспышкой-другой, в паре-тройке движений. Я зову эту скорость витальностью. Она втайне опирается на недремлющую смерть внутри каждого из нас, отклоняет ее и отдаляет. Витальность не соотносится с протяженностью или продолжительностью. Она не создает складок или разрывов на уже существующей ткани, как создает их подвижность. Она — чистейшее появление нового. Она привносит в ветер, жизнь, мысль мизерное изменение. Крошечная добавка, едва ли крупинка, и все взрывается... Надо понимать, что Мю — не разрыв, как кажется с виду, разрыв лишь в человеческом восприятии, по необходимости ограниченном. Строго говоря, преобразованная Мю сущность остается непрерывной.

— А витальность — это нечто другое...

— Витальность — это то, что тебя составляет, это материя, из которой соткана твоя плоть, Караколь. Это различие в чистом виде. Извержение. Высвобождение. Когда случается выплеск витальности, наконец что-то появляется^[28] —

— Это получается, в сфере ветров блааст выходит каким-то из видов витальности?

— Блааст — это взрывной порыв ветра. Всего лишь очень сильный шквал.

— То есть скорее то, что ты зовешь подвижностью?

— Да. Витальность, не должен был бы я тебе этого говорить, а тем более твоему другу Ларко... Ты еще с ней раньше не встречался.

∫ Старик остановился в нерешительности. Еще в полудреме, я вовсю распустил уши:

— Витальность — восьмая форма ветра.

— А девятая? — не смог не влезть я.

— Молчи, господин Ларко. Она придет достаточно скоро, чтобы прошептать это тебе на ушко...

π В течение нескольких минут ни Силен, ни Эрг не порываются сделать ни единого выстрела. Они летают вокруг бомбаров, примеряясь друг к другу. Эрг прикрепил к своим предплечьям, в выемки в доспехах, два пропеллера. Чуть ниже локтя. Он ограничивается обороной. Он летит лицом к ветру со скрещенными руками и держит их на ветру так, чтобы его пропеллеры не переставали вращаться. Луна сияет и меркнет по прихоти облаков. Бомбары надуты сжатым воздухом. Они полны картечи. Один разрыв может вызвать цепной взрыв. А может и нет. Внезапно Силен отрывается и ныряет к земле. Взвывают два пропеллера. Первый сипит, двигаясь по круговой траектории... Он целится в массу воздушных шаров... Второй — это бросок по четыреугольной петле в Эрга, заставляющий его сместиться... в сторону шаров...

— Нееет!

Силен с земли тут же запускает третий пропеллер. Дополнительный снаряд, который по ходу полета подрезает большинство балластных шнуров... Самые высокие из воздушных шаров поднимаются до уровня Эрга, который безуспешно пытается взлететь к Луне. Они взрываются один за другим, выбрасывая в пространство град металла. Эрг мгновенно прикрывается четырьмя пропеллерами – в ногах и руках, — свернувшись в клубок. Его крыло все в дырах. Он серьезно теряет высоту. Уйти на крыле в безопасную зону, немного подняться… Под его ногами, всего в пяти метрах от него, на лету разрывается серия бомбаров. Он снова парирует — насколько может — свистящее облако свинца, рвущее его крыло и доспехи.

) Я уже не отваживаюсь взглянуть на Эрга, чтобы узнать, свисает ли с этого изодранного параплана человек или мешок с рубленым мясом. Бомбары взорвались, как черные луны.

— Он жив! — наконец заревел Степ.

Действительно, между двумя медузами проскользнуло опасно раскачивающееся с края на край крыло. Эрг коснулся воздушных шаров и аккуратно отправил их вниз... Они вот-вот должны были удариться о землю, когда он взорвал их арбалетным болтом... Впустую: Силен взмыл на пятнадцать метров в высоту и дерзко полетел на Эрга, и вот запорхал в двадцати метров от него! Последовала ошеломительная перестрелка – совершенно ничего было не разобрать, кроме металлического лязга отбивов, за которым последовала тишина, и слышались одни свистящие на пределе крылья. Когда снова выглянула луна, мы поняли, что ни у кого из них больше нет боеприпасов. Или есть последние — намеренно утаенные? Бой теперь проходил в выси над тридцатью метрами пустоты, крыло против крыла, с голыми руками у Силена, с четырьмя раскрученными винтами у Эрга. Что давало преимущество. То есть давало бы — не виси перед ним самый загадочный из воздушных бойцов в истории экспедиций Контрахода. По единодушному мнению специалистов, Эрг Макаон считался парапланерным асом, грозным членом Крылатого братства, недосягаемым в воздухе. Вся орда восхищалась этим званием, и никто представить не мог... что наконец, в общем... он найдет противника, который, так сказать, поднимется на одну высоту с ним. При первом броске Эрга — ультрабыстром пике, перешедшем в стремительный подъем вверх, голова опущена, ноги выброшены, пропеллеры на полном ходу, — по завораживающей сдержанности парирования противника было ясно, что Силен предвосхищал его, владел положением. Хлесткий удар Эрга прошел, может, всего в восьми сантиметрах позади шеи Гончей, и дыхание пропеллера, должно быть, овеяло тому лицо, но Силен не счел нужным отклоняться резче. Сталкиваясь с каждой из трех последовавших атак, Силен выказывал ледяное спокойствие. Он оставался в небе недвижимым. Он ждал. Уклонялся. Смещался. Снова корректировал положение. После "эль ролло", двух "клапо", "плие-друа" и того, что Пьетро недоуменно охарактеризовал мне чем-то вроде тройного "сляба граб а-синкоп", Эрг в свою очередь замер в стойке. Любой новичок вам скажет, до чего эта вещь невозможна — парить на месте под сламино. Только не для них. Вот так они и застыли неподвижно в небе, словно стоя на ночном паркете, разглядывая друг друга...

— Мне это не нравится…

— Эрг хорош только тогда, когда двигается.

— Он больше не знает, что делать… Он израсходовал все свои ходы.

— Он на пути в западню!

— Заткнитесь, он хозяин положения!

— Он с самого начала ни над чем не хозяин, парни… На сей раз на нас напустили сам ветер… Этот тип — не человек.

Это чертовски затянулось — всем из нас было понятно, что это не перемирие, настолько явственно чувствовалась дрожь нервов. К слову об этом: мне доводилось читать в дневниках орд, что эта дрожь несет высочайшую потенциальную энергию, что это тремор, дошедший до такого предела, что становится незаметным. Вот что в точности я испытывал в момент передышки.

Затем Силен стронулся с места.

И тогда... Тогда началось неповторимое. Заход Силена не продлился и пятнадцати секунд, но ему предстояло прочертить во мне блистающий глиф, перед которым, за пришедшее понимание Мю, я навсегда останусь в долгу. Все началось с почти небрежного бокового скольжения, потом началось буквально невообразимое — Силен рывком нырнул на тридцать метров, коснулся земли, отскочил назад на сорок и пустился плести долгое кружево, где ритм отбивали мгновенные выпады — удары, беглые зигзаги, финты, и настолько хаотическая игра разворотов и судорожных качков маятника, что трудно было себе представить, как умудрялось не рваться его крыло — затем перетекающих в стремительные сдвиги, мимолетные уклонения: высота, скорость, галсы, ритм — вопреки всей естественной непрерывности, это было безумно, великолепно, перемежались крошечное и необъятное, медлительное и молниеносное, тупое, острое, изогнутое — топор и серп, он не походил ни на кого и ни на что, это был невероятный синтаксис подвижности, которого не то что птица, никакой ветер никогда не достиг бы, потому что вот, плие-увер, флеш — и туше! Достал краем стопы! Удар Силена сломал нос Эргу, крыло которого дрогнуло при лобовом ударе. Он не... да и как бы он смог? — ни... Силен секунду спустя атаковал — опять под углом, очень резко, — и наш боец отошел кувырком назад —

— Возвращаясь к твоему первоначальному вопросу, Караколь: ты больше не быстр. Ни в жестах, ни в мыслях. Ты больше не скачешь от одной идеи к следующей, от шутки к розыгрышу с таким же энтузиазмом, как бывало.

— Почему, Лердоан?

— Ты знаешь, почему. Потому что ты становишься человечным посредством волокон-фибров. Потому что ты привязываешься к живым существам. Потому что ты постепенно разыскиваешь связи, и они структурируются и замедляют. Потому что ты в процессе набора багажа памяти на задворках непосредственного сознания, твоей абсолютной обращенности к настоящему. Это рождает в тебе усложненность, бессознательное сравнение событий, крошечные шаги взад-вперед. Ты принимаешь уплотнение за собственную естественную разбросанность, ты «сгущаешься», как ты зовешь это сам.

— А что с подвижностью?

— Ты никогда не был таким подвижным. В глубине, я подразумеваю. Сегодня ты действительно создаешь. Тебя больше не удовлетворяет нанизывать находки, как нить жемчугов, отталкиваясь от фразы, цвета, выкриков публики. Ты развертываешь собственную матрицу из самого своего чрева. Твои смены состояния, твои эмоциональные или шуточные экспромты начинают становиться по-настоящему действенными. Это чувствуется. Твоя импровизация идет изнутри.

— Раньше я реагировал на импульсы извне?

— Да, и только лишь. Но гениально. Теперь ты достаточно наполнен, чтобы изобретать, перебрав свой собственный материал. Ты мне кажешься не столь движимым, сколь движущим.

— А витальность?

— Витальность невозможно приобрести. Утеряться со временем она тоже не может. Остается загадкой, почему у того человека она есть, а у этого — нет. У тебя есть, и в высшей мере. И всегда у тебя будет. Самой твоей подвижностью ты бесконечно обязан ей.

∫ Караколь улыбается с редкой проникновенностью, и что-то внутри него, кажется, расслабилось, расцвело. Я не уразумел почти ничего из того, о чем здесь говорилось в течение добрых десяти минут, и собирался встать, чтобы отправляться спать, когда Караколь выдал экспромт (с подачи Святой Мю или Виталии, не спрашивайте с меня слишком многого...):

— Может ли этот Силен побить Эрга?

π Эрг крутит подряд три обратных петли, затем поднимается вертикально. Сейчас он потеряется среди рваных облаков, занавешивающих луну. Не факт, что нос у него раздроблен. Хотя треск был жестокий. Силен следует за ним, зиг — ломаными линиями, заг — неуловимыми и плавными. Вдали по-прежнему в самом разгаре пирушка фреолов. До нас все еще доносятся духовые. Мы почти успокоены. Эргу следует использовать один из своих пропеллеров. Силен серьезно превзошел его в рукопашной. Эрг должен вернуть его на свою исконную территорию – метательные снаряды. А если ему это не удастся, придется сводить борьбу к ничьей. Пату. Продержись до рассвета. Мне страшно. Мы видели, как он превосходен, наш боец, как он побеждает. Так легко. Так быстро. Мы думали, что он непобедим...

Они прислали к нам не первого попавшегося Гончего. Тренированного не где попало: в Кер Дербан. И тренированного не наобум: кем-то, кто прекрасно знает Эрга. Школа Подвижности — безусловно для Эрга самая проблемная. Он не любит долгих боев. Его система атаки основана на метательных снарядах средней дальности и объемном охвате площади, обеспечиваемом подвеской. Он работает в гладком пространстве, в котором его снаряд может внезапно поразить любую точку. Силен воспользовался подъемом Эрга ввысь, чтобы броситься к своей колеснице. Он извлекает двухметровую палку, удлиненную с обоих концов тремя профилированными факелами, которые загораются на ветру. Кроты. Утечки в самом Ордене, Пьетро. На высшем уровне. Люди, выдавшие секреты системы Эрга. Которые крайне сознательно хотят устранить нашего защитника. Те, кто не хочет, чтобы наша орда дошла до конца.

Эрг приближается. Он открепил два своих пропеллера, вставленных в броню. Держит их в руке. Примеряется к ветру. Мечет их. Силен фиксирует свой посох поперек спины. Взлетает. Пропеллеры слегка касаются его ног, бреют траву и поднимаются — вторая петля, они возвращаются к нему... Он их ждет, берет свою палку и шлеп! ловким движением перенаправляет один в Эрга, который едва его избегает. С тревогой мы наблюдаем, как пропеллер теряется на лугу. Силен немедленно продолжает. Он прыгает на Эрга с шестом в руке и пробует выпад-укол. Эрг изгибается, уворачивается и отвечает ударом пропеллера. Теперь они сошлись в ближнем бою в метре друг от друга и в двадцати над нами. Неистовство и быстрота ударов заставляют нас в страхе замолчать. Силен умножает вольты и удары, его посох разит, парирует. Эрг защищает предплечья, бедра, особенно ступни. Металл против металла. Лезвие против лезвия. Кровь брызжет на нас каплями. Боже правый…

— Держись, Эрг!

— Давай! Убей! Убей его!

Ярость боя абсолютна. В него вложено все учение Кер Дербан — и не только. Прием и контрприем, парирование, отрыв, выпад, удар — коленями, локтями, головой. Внезапно Эрг хватает посох. Силен не отпускает — Эрг пробивает ногой сбоку, Силен танцевальным движением уклоняется — он резко отпускает посох и набрасывается на парус Эрга. Одним движением перерезает все стропы! Эрг круто падает. Он сейчас в нас врежется. Мы кидаемся вбок.

) Пожалуй, я единственный, благодаря своей позиции в сторонке, кто стал свидетелем хладнокровия нашего бойца. Рефлекторно он зацепил концом посоха за полотно крыла и, используя скорость падения, раскрутил пропеллеры на своих ногах. В пяти метрах от земли он с рывком развернул ступни в воздухе, расставил ноги и медленным, благодаря пропеллерам, движением упал на подстилку, получившуюся из брошенного на расстоянии вытянутой руки полотна. Перевернувшись, он поднял посох, встал и принялся ожидать Силена. Уже в нескольких шагах от меня он бросил:

— Отходи, Сов! Выйдите из зоны схватки! Он сейчас заминирует местность!

— Чтоо?

— В сторону! Дербелен!

Мне никогда не нравился Эрг Макаон, я всегда считал его спутником жутковатым и слишком склонным к паранойе. Но в этот миг я увидел его таким, каким должен был видеть всегда: человеком, посвятившим свою жизнь нашей защите в одиночку. Его доспех из горсовой шкуры был глубоко изрезан на бедрах, животе, груди, сильно истерзан дробью. Его покрывала кровь – своя, чужая? — на лице, лопнувшем носе, на шее, на руках. На руке повис отрубленный палец, и я даже не уверен, что он об этом вспоминал. А мы, затравленно тут стоящие зрители, совершенно ошеломленные, совершенно беспомощные, — мы не могли ни его ободрить, ни помочь ему, только надеяться. Только верить. Я видел, как он дышит, проверяет свое снаряжение, следит глазами за Силеном, ждет его. Гончий нырнул за потерявшимся пропеллером и прямым броском послал его в Эрга — тот вытянул руки. Пропеллер врезался в центр посоха, который раскололся. Он немедленно бросился к колеснице, чтобы отрезать Гончую от ресурсов — но Силен снова оказался быстрее. Попутно мы увидели у него в бедре арбалетный болт, который он обломил, не вынимая. Из колесницы, подобно кулю с черной магией, выплыл еще один объемистый шар и поднялся над нами...

— Отойдите, Орда! ОТОЙТИ!

Мы отошли. Воздушный шар вяло разорвался от выстрела Силена, и на прерию высыпалось множество светлых лепешек. Барбак, который вместе с Фиростом был лучшим другом Эрга, не мог сдержаться, чтобы не подбежать.

— Не прикасайся, Барбак, вернись! — крикнул Фирост.

Осознав опасность, Эрг побежал, чтобы выручить нашего буксира, и внезапно рухнул на траву. Силен не двинулся с места. Безмолвие смерти. Обезумевший Барбак, не думая, бросился к нашему воину-защитнику, и раздался голос Эрга, кричащий: «Нет, уходи!» Слишком поздно: Барбак только что нечаянно наступил на одну из лепешек, наполненных сжатым воздухом и набитых стеклянным и керамическим ломом. Мина взорвалась, располосовав ему обе ноги.

∫ Я решительно был не в ударе этим вечером — ни на вечеринке, ни здесь, ни хоть где еще. У меня мозг плавился в черепе, и каждый раз, когда в нем появлялось лицо Кориолис, мне хотелось заскулить. Я для приличия поднял голову. Мне вообще-то было лень двигаться. А потом разговор стал достаточно сумасшедшим, чтобы снова меня зацепить:

— Я все думал, почувствуешь ли ты бой...

— Он очень заметен.

— Силен пока что своими разрывами режет текстуру ветра. Он стал выдающимся мастером молнии. Ты боишься за Эрга, верно?

— Признаюсь.

— Я тебя понимаю. Он сейчас настрадается. Это станет, как и все бои, столкновением скоростей, которое будет происходить в трех измерениях: быстрота, подвижность, мощь витальности. Тут кто кого сможет поймать в своем любимом измерении.

— Эрг быстр, особенно в бросках. Я так считаю, под его грубой оболочкой скрывается гибкость, подвижность души. Он не придерживается единственной стратегии, он постоянно варьирует, он движется, он адаптируется...

— Я немного знаю Силена. Иногда он мгновенно достигает той точки, где его подвижность настолько стремительна, что кажется, будто начинает проявляться витальность. У него, в частности, есть методики расслабления мышц, инерционных движений, которые превосходят возможности любого тела, которое действует динамически. Еще он использует скорость элементов. Мне она очень нравится. То, что происходит, — прекрасный бой, потому что он овеществляет ту схватку, что разыгрывается в нас...

— Как это, Лердоан?

— Каждому измерению скорости соответствует медлительность или его собственная неподвижность. Быстроте противоположна тяжеловесность; подвижности противоположно повторение; витальности противостоит непрерывное. В каком-то смысле поддержание жизни в существе может быть достигнуто только через эту троякую борьбу: против сил тяжести внутри нас — лени, усталости, тяги к успокоению; против инстинкта повторения — уже делавшегося, известного, безопасного; и, наконец, против соблазнов непрерывного — всяких затянутых усовершенствований, реформизма или этой сугубо фреольской повадки накручивать приятные вариации, разбавлять интересную мелодию бренчанием вокруг да около.

— Что будет, если Эрг проиграет? — расхрабрился я (поверх икоты).

— Силен — это составная часть Погони. По правилам Погони любой, кто убьет бойца-защитника в честном бою, получает право перебить также всю его орду, кроме Трассёра.

— Как это конкретно понимать, Лердоан?

— Так, что если Эрг проиграет, вы мертвы. Только ваш Голгот спасется.

— Мы будем защищаться!

— Ну конечно, защищайтесь. Но уровень развития мастера молнии таков, что вам до него даже не дотронуться. Он устранит вас меньше чем за день. Или за ночь. По одному или вместе. Как захочет.

π Подпрыгнув на крыле, Силен отправился подобрать Барбака. Ноги у того превратились в кашу, боюсь, он их лишится. Силен перенес его по воздуху и положил к нашим стопам. За пределами заминированного района. Барбак все еще в сознании. Верный Кодексу Кер Дербан, Эрг не воспользовался возможностью ни двигаться, ни стрелять. У него больше нет крыла: он приговорен озирать два измерения. У него осталось три побитых пропеллера — тех, которые он использовал для парирования. Он закрепил их за спиной. Плюс арбамех, привязанный к левому предплечью. С несколькими, может быть, оставшимися болтами, парочкой дисков размерами с блюдце и этими тремя утяжеленными отрезками тросика, которые он может запустить с высокой скоростью и зовет роторными нитями.

Стратегия Силена ясна. Контролируя воздух, он распоряжается поверхностью. Он как книгу читает расположение мин, которое Эрг из-за травы угадывает плохо. Он может заставить нашего защитника наступить на них. Он может сам взорвать их выстрелом. Земное пространство поделено; воздушное пространство остается гладким. Первый принцип Подвижности. Прерия превратилась в смертельную шахматную доску, которая усложняет каждое движение Эрга, поскольку Силен сохраняет полную свободу уклонения от удара. Эрг это знает. Он активно засекает мины, некоторые бережно сдвигает. Они покоятся. Силен не оставляет ему передышки. Он швыряет падающие диски, которые поднимаются в зенит и обрушиваются дождем на границы заминированной территории, чтобы пресечь побег. Эрг заключен в круг стометрового радиуса. Когда он пытается выбраться, Силен ныряет в бреющем полете, и качается рядом, осыпая ударами — бросает вперемешку камни с бумерангами, чтобы заставить его отшатнуться, утомить, подтолкнуть к ошибкам. Эрг отражает пропеллер. У него кончились идеи. Он всего в двух десятках метров, но не более. Расстояние, на котором обычно достаточно одного броска, чтобы убить противника. Но Силен отдыхает, он тошнотворно бодр. Молния, точно. Недосягаемая. Однако досягающая до прочих.

∆ Разыграй усталость, макака. Дай ему подойти ближе. Еще ближе. Мины фиксированы у меня в голове, вся поверхность. «Молния расслабляется, когда доминирует. Предоставь молнии атаковать, макака, пока она не станет слишком уверенной в себе, слишком сосредоточенной на роковом ударе, который должен убить тебя, и она забудет, хотя бы один раз, на пятидесятый раз изменить траекторию уклонения». Я слышу голос Те Жеркки, я слышу его смех, я снова вижу этот бой. Мне было тринадцать. «Всегда наступает момент, когда ты узнаешь повторы. Повторение, повторение. Те же удары, макака, сильнее варьируй, заставь его войти в навязанный тобой шаблон... Снова и снова, истощай его! Траектории уклонения не бесконечны. Пока не опознаешь одну. Одной достаточно. Одной! И вот ты бьешь, Эрги, и все кончено...» Я снова вижу его лицом к лицу с Косым, который так меня впечатлил. Четверть-молния. Он, как и здесь, был в воздухе. Неудержимый. Этот молодой идиот палил из арбалета. И Те Жеркка, уже старый, без брони и неторопливый. Который появляется с доской! Который со мной разговаривает. Который мне показывает. В какой-то неприметный момент от моего учителя пошел пропеллер. Спокойный бросок. Четверть-молния упал на землю. Мертвый. Те Жеркка извинился передо мной. «Старость, макака, бедра не те. Солнечное сплетение вечно подводит!»

Сначала пригвозди его к земле. Отрежь ему крылья. Двигайся, макака! Не позволяй ему уйти вбок. Обрами его вправо-влево двойным броском по квадрату. Затем заставь его нырнуть на третий пропеллер. Он себя защитит. Но не свой парус...

) Необязательно было обучаться в Кер Дербан, чтобы понять, что Эрг на исходе сил. Теперь он даже не пытался бежать, он отмахивался от камней, которые летели ему в плечи, он шатался... Похоже, ему было хуже некуда, и он тянул время, как рычит раненый лев, чтобы еще на несколько минут отдалить последнюю атаку и кровожадные клыки гиен. Под вовсю уже сияющей луной метался Силен с неослабевающей, поразительной скоростью, переносился в своей манере из одной точки неба или земли в другую так, что никто не угадал бы его траекторию — когда он вздумает вильнуть или спикировать, когда он выстрелит, и чем — бу, пропеллер, камень?

— Парни, ему надо помочь. Мы не дадим ему умереть у нас на глазах!

— Надо просто атаковать его всем вместе! Этот ублюдок рано или поздно упадет!

— Встали вместе!

— Оставьте это!

— Эрг на грани!

— Оставьте его, черт побери! — крикнул Фирост. — Эрг никогда не проигрывал!

Фирост это проорал так громко, что стало ясно — сам себя убеждает. Пьетро не открыл рта, и я перевел взгляд на него. Сияние отбросило на его лицо тени, и на мгновение мне показалось, что он улыбнулся. Там, на этом клочке степи, продуваемом порывами ветра, разница в скоростях нашего защитника и Силена сделалась трагической: это выглядело как старость перед лицом юности. В сотом резком пике камень ударил Эрга в лоб, и он повалился на траву — тут же Силен резко развернулся, выпрямился на подвеске и напряг руки. Пошло добивание.

π Три! Три пропеллера в одном броске! Выскакивают из лапы якобы загнанного Эрга. Великолепный финт! Парус Силена резко рвется. Гончая падает на землю. Жестко, на полном ходу!

— Барнак!

— Агааа!

— Еще не конец, не конец...

— Внимание!

) Мы замечаем, как Силен встает. Медленно… Впервые медленно! Мы все подошли, чтобы лучше увидеть — несмотря на мины, несмотря на формальный запрет, несмотря на Кер Дербан и всю их чушь с кодексами... Эрг поднялся всей своей массой мускулов, со своим черным гребнем-ирокезом на черепе, будто воинственным плавником. Взяв свое любимое оружие — охотничий бумеранг, он приближался к Силену, подняв руку. Вот между ними едва ли десять метров. Единственный раз за сражение они заговорили:

— Бласт эрк?

— Неморк бласт.

— Пат акцерпт?

— Нек!

Пьетро схватил меня за руку, чтобы заставить не сходить с места. Он побледнел:

— Он предлагает ему пат!

— Что?

— Эрг! Эрг только что предложил Силену пат… Аннулирование боя.

— Почему? Он в его власти!

— Это Кодекс Кер Дербан. Значит, Силен серьезно ранен. Мы не сражаемся с ранеными! — бросил голос позади меня.

Пьетро посмотрел на сказавшего это Фироста. Потом принц отрицательно, почти ожесточенно помотал головой и властно велел нам отступить.

— Слушайте меня все, и в особенности Фирост. Силен не пострадал! Эрг запрашивал пата, потому что понимает, что не сможет выиграть!

— Ты же видел падение Силена, Ветры дьявольские! Он не человек, его должно было разорвать на куски!

— Он мастер молнии, Леарх… Ты еще не понял, что это означает?

Воцарилось недоверчивое молчание. Эрг был теперь менее чем в пяти шагах от Силена, вооруженный бумером. У Силена были только голые руки, и он стоял к Эргу боком, выпрямившись, поднявшись на носочки, натянутый как струна...

— Что Силен сказал насчет пата? — спросил Степ, единственный, до кого дошло.

— Он отказался.

Хотите — верьте мне. Или прислушайтесь к тому, что вам расскажут другие. Эрг мог бы проткнуть навылет Гончую с того места, где стоял. Но вместо того, чтобы метнуть бумеранг прямо перед собой — к чему? четыре шага — он сделал рукой движение к бедру и с силой закинул ее за спину. — В тот же момент он на гиперскорости выбросил из-за левого плеча две ротонити. Не знаю, смог ли бы кто-то сказать, что у него было предвидение. Я не знаю, правда ли он предугадал (как он объяснял нам позже) траекторию отхода мастера молнии среди необъятного числа возможностей, открывающихся для человека, способного прыгнуть на восемь метров из полного покоя в любом направлении. Тем не менее, секунду спустя Силен обнаружился примерно в пятнадцати метрах позади Эрга с врезавшимся в лопатку бу и перерезавшей ему аорту роторной нитью.

— Я чувствую нарушение текстуры Ветра, Лердоан… Очень интенсивное.

— Это сжимается жизненная сила. Я тоже это чувствую. Это горько и красиво одновременно. Кто-то только что умер. Кто-то очень сильный, который уже уцелел.

∫ Ладно. Вы поняли что к чему... Я залип в самом жутком закутке вечеринки с Караколем, мутным, как день без облакунов, с похмельем и мелким старикашкой, который решил, что он шаман ветра, и которому (по моему скромному разумению) зефирин бы выдержать. Я все равно прислушивался (на всякий случай). Их послушать, выходит, что они просто тут залегли с задницей в траве и носом на солнце, а так всё знали — и что и как и почему:

— Силен?

— Да, Силен. Победил ваш боец-защитник.

— Тебя это удивляет?

— Весьма, трубадур. Весьма. Здесь что-то не так. Возможно, замешан кто-то другой. Хотя я думаю, что Силен с самого зачина боя уже достиг своей цели, что, может быть, сделало его не таким агрессивным... Эрг рисковал всеми вашими жизнями. Он сплетен с вами. У Силена же на кону стояла только честь человека, которого он любил. Сам факт, что бой наконец состоялся, воздал должное этому человеку и выплатил долг. Победа Силена была бы бесполезна для его мести, к которой он стремится, поскольку это невозможно...

— Я за тобой не успеваю...

— По большому счету, Силен должен был бы убить Голгота. Месть сосредоточена на Голготе. Однако Кер Дербан запрещает гасить Трассёра. Следовательно, его можно достать, только уничтожив его орду и оставив его в одиночестве. Но все это остается в теории.

— Бойца школы Подвижности — и истощить...

— Честно говоря, не думаю, что Силен действительно проиграл. Я даже уверен, что те, кто тренировал его, могут гордиться этой ночью. Он доминировал над вашим защитником. Подвижность доказала свое онтологическое превосходство. Просто…

— Просто что?

) Пьетро послал Степа на поиски Голгота и других — кого сможет найти. Альме прибыла первой — ее лицо было помятым со сна, — со своей аптечкой и с опытом. Теперь я почувствовал, что продрог. У наших ног лежал труп Силена с его лицом фавна и желтыми глазами, которые Эрг пожелал оставить открытыми луне. Барбака перевязали ниже колен. Никто не осмелился прикасаться к его израненным осколками ногам. Я не чувствовал гордости, скорее, было ощущение необыкновенной путаницы в голове. Рядом со мной перевозбужденный Фирост снова переживал схватку вместе с молчаливым, оглушенным усталостью и израненным Эргом. Когда прибыла Альме, она сначала позаботилась о Барбаке, постепенно извлекая осколок стекла за осколком из его голеней. От боли он быстро потерял сознание. Затем она заставила Эрга лечь и, не дожидаясь носилок, которые принесут братья Дубка, сняла с него доспехи из горсовых шкур и осмотрела ранения. На его груди и бедрах насчитывалось ран, как звезд на небе. У него был сломан нос, не хватало пальца, и он с трудом дышал...

Пьетро, после того как на несколько минут уединился с Ороши, подошел к нашему бойцу-защитнику. Он присел и спросил у Эрга голосом, в которым плохо скрывалось беспокойство:

— Как по-твоему, Эрг, не идут ли другие Гончие такого калибра по пятам за нами?

Эрг с трудом повернул голову и страшно хрипло проговорил:

— По моим сведениям… одиночки… около двадцати… Силен был из самых опасных… Остальные не так сильны… Кроме одного…

— Это кто?

— Его имя ничего тебе не скажет... Он пришел с ледяных окраин Противостороны... Он не занимался в Кер Дербан... Создал себя сам... В мире бойцов его называют Корректором...

— Корректор?! А какая у него школа боя?

— У него нет школы: он отражатель… Или, вернее, у него есть Школа: это время… Его бои длятся восемь, девять часов… иногда всю ночь целиком… Никому не удавалось победить его… Некоторые сбегали, скрывались… Но он всегда их настигает, иногда годы спустя, в убогой глуши, где угодно. Он всегда завершает свои схватки... Он ненавидит пат. Даже чужой... Вот и сегодня ночью...

— Что в нем такого особенного?

Изо рта у Эрга вытекло немного покрасневшей слюны и он, вздохнув, ответил:

— Его система защиты...

— В чем она? Объясни!

— Нечего тут объяснять... У этого типа лучшая из систем защиты, когда-либо созданных на этой долбаной земле... Неизвестно почему... Неизвестно как. Редкие свидетели, которые видели его сражения, говорят о невероятных техниках, основанных на круглой гальке, комьях земли, ветвях... То, что ему подворачивается... Он даже не быстр... У него идиотские снаряды... Но у него есть довольно удобное качество: его не убить.

— Ты ведь не хочешь мне сказать, что боишься этого типа?! Куска недоразмороженного навоза! — вставил Фирост.

— Никого я не боюсь, Фирост. Просто знай — когда этот тип появится, у твоего друга Макаона начнет сжиматься жизненная сила...

— Что ты его бздишь? Ты лучший боец в мире, макака! Сегодня вечером ты снова это доказал!

— Сегодня я доказал только одно: старею… неуклюже падаю… уже не могу ловко двигаться… пропускаю удары… Корректор уже знает…

— Ну это точно нет, — вмешался Пьетро. — Этот бой был и останется в секрете! Только орда в курсе. Мы позаботились о том, чтобы не давать знать ни одному фреолу.

Эрг фыркнул:

— Извините меня, но кроме вас, парни... сегодня вечером было пять совершенно незваных свидетелей... включая Корректора...

Пьетро, привстав, сказал одновременно со мной:

— То есть как?

Эрг закряхтел, когда из него щипцами потащили свинцовый шарик. В лунном свете он, казалось, пожелтел. Он усмехнулся, как ребенок, который таил слишком долго лакомый секретик:

— Ну вы точно артисты… Не бывает совсем тайных схваток… Тем более, когда дело касается элиты Кер Дербан! Всегда в окрестностях есть наблюдатель Ордена, осведомитель, другие бойцы, Гончие...

— Где, ветер их подери, они были?

— Один оставался все время боя метрах в двухстах прямо над площадкой… Он был на черном воздушном шаре… Другой сидел на дереве в рощице… Я, кстати, его тоже задел пропеллером на возврате… Остальные в камуфляжной одежде в траве…

— А Корректор?

— Это он перерезал Силену глотку...

— Корректор?

Тут, честно говоря, я подумал, что у него поднялась температура или что он над нами шутит. У меня от недоумения отвисла челюсть. Эрг спокойно продолжил:

— Он свернулся калачиком… в земляном коме… покрытом травой… прямо посреди зоны боевых действий… Видимо, с самого начала… Когда я запустил ротонить, я перекрыл Силену ось побега, но он смог увернуться... Силен полетел на землю... И больше не встал...

Первым реагирует Фирост:

— Все видели! Мы были метрах в пятидесяти. Ничуть Силен не увернулся, Эрг! Ему перерезало горло твоей роторной нитью, и он рухнул! Ты достал его посреди рывка!

Эрг выкашлянул немного слизи с кровью и улыбнулся еще шире. Он покачал головой и обронил:

— Если так хочешь — я его достал...

Повисла тишина — долгая, хрупкая, накал чувств угас, как вваливается пузырь черной медузы. По настоянию Альме Эрг полностью вытянулся в лежачем положении. Он закрыл глаза и положил правую руку на бугристый металл своего бу. Почти не шевеля губами, он выговорил:

— Трубинаст…

Я повернулся к Пьетро, чтобы узнать значение этого слова. Не то чтобы он походил на человека, которого только что заверили в нашем безоблачном будущем. Нет, он выглядел совершенно иначе, отвечая мне:

— Это означает «поэт».

∫ Караколя (ну и меня) несколько завели намеки его приятеля Лердоана. «Просто» — что? Эрг победил, да — или еще срань какая? С чего это клоуны из Подвижности взялись претендовать, что они лучше?

— Кто-то вмешался в схватку. Тот, кто обладает витальностью. Кто, может быть, ею питается. Быстроты Эрга, даже с его предвидением, недостаточно против Подвижности. Ему понадобилась бы эта способность для простейшего уклонения, а не то что для перелома, каким бы сверхскоростным он ни был. При стычке с молнией превосходство может прийти только от витальности. Только она опережает относительные скорости и вспышки-вариации. Только она может двигаться быстрее, потому что актуализирует прерывность. Быстрота и подвижность остаются измерениями пространства-времени. Витальное в действительности вневременно. Оно проистекает из текстуры ветра-времени — или потока времени. Оно приносит с собой свою темпоральность. Возникнув, действие больше не происходит в понятиях скорости или замедленности, оно не быстрее или не медленнее, чем действие его противника: оно просто из другого времени.

— И мы не в состоянии на него ответить, да? Оно уже завершено, прежде чем мы смогли попытаться выжить?

— О, ответить мы можем, Караколь: с помощью другой витальности. Это называется полихронный бой, в котором каждый из противников отбивается сквозь дыры во времени.

— Но кто может сражаться на таком уровне?

— Насколько мне известно — никто из людей. Но автохроны могут, и, несомненно, некоторые воплощенные сущности, вроде «тогда как», «следовательно», «поскольку»… И потом, естественно, глифы.

∫ При таких словах я решительно поднялся, откланялся и отправился спать. Тогда-Как, Следовательно, Поскольку — это что, живность такая? А потом что еще? «Глифы»? Я не знаю, что этот бездельник пил или курил, наверняка не то самое, что я, или не в той же петле пространства-времени, но он сыпал отвязными шуточками, и смысл от меня в упор ускользал (и заценивал его только усталый Караколь).

π Когда прибыл Голгот, мы разомкнули круг, позволив ему приблизиться к трупу. Он смотрел не дрогнув на тело несколько мгновений, а затем:

— Парень из Подвижности, однако.

— Это по лицу видно?

— Это видно по травмам. В бою против макаки, который длился бы так долго, редко увидишь гугуса, который не ссал бы кровью из кучи дырок! Я знавал этого типчика...

— Кто это был?

— Его брат.

— Чей брат?

— Брат пацана, который должен был соревноваться со мной на испытании с самоходцем, когда мне было десять. И который не встал утром… Они были близнецами. Настоящие близнецы, как две капли воды.

Голгот присел. Обеими руками он ухватил за уши того, кто раньше был Силеном. И поднял его лицо до уровня собственных глаз, пристально в него вглядываясь. Он махнул нам отойти в сторону, что мы и сделали. И тогда он с ним заговорил, он говорил с ним. Он с ним говорил. Долгий шепот, иногда на повышенных, а иногда с безумными, резкими жестами. Это продолжалось, ну я не знаю... Продолжалось. В конце концов Голгот положил голову и вернулся к нам с опустошенным лицом. Он подошел к Эргу, чье раны на плечах проступали через повязки, и завопил:

— Кер Варак!

— Арлек!

— Кер Дебарак!

— Паракерте!

— Я лек дер гаст пар сулпати. Силен гал филек дор. Тер эрк ниварм дер Корректояр.

— Спасибо.

Затем он приложил руку с растопыренными пальцами ему прямо ко лбу, ни на йоту не растормошив Эрга. Дальше Гот говорит нам идти и ложиться спать. Лицо у него искажено. Его нос как никогда напоминает ноздри животного — расширенный, неспокойный, принюхивающийся к ночной влажности. Последняя сказанная им фраза не адресовалась никому в частности.

Как это с ним бывает иногда:

— Еще одна жизнь, которую отщипнул шквал… Скоро придется побаиваться даже ветра…