Контраходцы

VII Последняя Орда?

) День, последовавший за этой ночью схватки, был одним из самых нескладных. Между фреолами, держащимися на следующий день после пирушки довольно непринужденно, но притом активно занимающимися маневрированием, и нами — пустым местом в глазах Силена, нами, которые уже самим фактом, что проснулись этим утром, были обязаны своего рода голему, замшелой неподвижной груде, которая оказалась так любезна, что сократила предсказуемые страдания Эрга и перерезала горло Гончей, — пролегла ощутимая дистанция.

Еще одно сражение, за двадцать восемь лет контрахода мы переживали их не раз. Однако за рутиной, за автоматизмом побед, тот страх, который охватил нас в пятнадцать лет, когда грабители пересекли наш след и вышли на нас с подветренной стороны, со временем пропал. Эрг очень быстро — фактически с самого начала, — оправдал свой статус защитника. Он предвидел, он выигрывал. Его заставали врасплох, он выигрывал. Днем, ночью, усталый, даже без оружия, он выигрывал. В селении, на промозглой равнине, в степи, посреди озера, в одиночку или при поддержке Фироста, Леарха, Степа: он выигрывал. Против мародеров, убежищных, золотоискателей, банд Косых, животных — что бы ни случалось, он выигрывал. Кроме вчерашнего дня, когда он впервые не выиграл.

Не все в орде, может быть, отнеслись к этому так же серьезно, как Ороши, Пьетро или я. Для многих на виду оказался только результат: Эрг Макаон вышел из боя живым, его противник мертв. Они не верили в Корректора — не всерьез, или же верили в него отстраненно, как верят в фей или облакунов Ларко. По правде говоря, я сначала повел себя так же, как они — до полудня, когда под влиянием Ороши мы пошли повидать Эрга и поговорили с ним. Твердокаменный Эрг. Я был не так поражен его иссеченной плотью, с этим поперечным рубцом от пропеллера, которого он никак не сумел избежать, как его взглядом. Из взгляда исчезло кое-что в Эрге очень существенное: его надменность. Сколько бы Макаон ни объяснял снова течение дуэли, разбирая для нас свою тактику и недостатки, опять рассказывая о появлении Корректора, его скрытности и его исчезновении, оживляя все такой своеобычной сухой иронией, нас он не успокоил. Эрг никогда не умел лгать — ни другим, ни (прежде всего) самому себе. В его глазах он проиграл эту битву, и проиграл ее дважды: в отношении Силена, которого он не сумел перенасытить; в отношении Корректора, который, убив эргова противника, неприкрыто унизил Эрга, возложив на него (Кодекс Кер Дербан) долг позднейшего боя, в котором Эрг обязан был принять как момент, так и оружие и место. Последнее прозвенело в наших ушах (и прогудело в его собственных), как гонг судьбы. Никто, кроме собственного ордонатора Эрга, Те Жеркки, не мог даже вообразить, как противостоять Корректору, приняв какую неизвестную тактику и какой синтаксис — и даже существовала ли в его вселенной такая секущая плоскость, где он мог бы, по крайней мере, вести бой. Через четверть часа напряженного молчания Эрг обронил:

— Я должен снова увидеть Те Жеркку. Я отстал, и серьезно... Я стал вялым. Слишком много простых боев, слишком много... Мне нужно заново учиться.

— Те Жеркка, скорее всего, вернулся в Кер Дербан, Эрг. Он в трех годах езды на корабле отсюда. По меньшей мере.

— Не думаю, Сов, — перебила меня Ороши. — В действительности, наставник бойца-защитника никогда не отдаляется от своего ученика. Того, чему он научил Эрга, он никому не сможет отдать. У него не единственный ученик, а, так сказать, единственный сын. Должна быть возможность его отыскать.

Ороши сидела, по своему обыкновению вся выпрямившись и скрестив ноги, у стола, куда Эрг протягивал время от времени руку, чтобы ухватить фляжку с водой. Через трапециевидный иллюминатор мы увидали, как проплыла и тут же исчезла деревушка с круглыми куполами. Одно за другим проследовали поля в форме капель воды, заглубленные и прикрытые невысокими стенами. В вельде, за тройным растительным щитом из плотно стоящих деревьев и самшита, порой собирались в группки коренастые, солидно построенные хижины. «Эфемерная эскадрилья» мчалась наискосок, перпендикулярно оси Контрапути и чуть в подветренную сторону. Заботы по доставке грузов избавили нас от внимания коммодора. Заодно они послужили способом показать нам богатые возможности «Физалиса», поскольку мы собирались пройти вкось, затем вниз по ветру, и затем вверх по ветру — в течение одного дня, чтобы вернуться к исходной точке. Несмотря на дежурящего Фироста, Эрг не засыпал глубоко, потому что знал, как уязвим в своем состоянии, и опасался шакалов. Он снова откинулся назад и сказал:

— Те Жеркка придет. Он уже знает о сегодняшней ночи. Он не мог быть далеко. Может, он даже был…

— Что?

— Да нет, я бы слышал, как он дышит. Чем старше он становится, тем больше ветра глотает. Там, где проходит, он искажает поток.

— Сколько ему сейчас лет?

Эрг повернул голову к Ороши, насмешливо улыбаясь:

— В ламинарном или вихревом потоке?

— В ламинарном. Восемьдесят лет?

— Куда больше, Ороши. Но в вихревом, когда я в последний раз его видел, он тянул где-то на сорок.

— Вы можете мне объяснить? — требую наконец я.

Ороши вытащила из головной повязки маленький флюгерок и принялась его обдувать. Она подождала, пока ответит Эрг, потом, видя, что он не решается, подняла ко мне лицо:

— У тебя слишком рациональная подготовка, чтобы поверить тому, что я скажу, Сов. Для тебя существует только время как вариация продолжительности, годящаяся для всех существ. Для тебя кошке пять лет, горсу пятнадцать, дереву пятьдесят... Но эти их возрасты ничего не значат.

— Почему?

— Потому что продолжительность зависит от твоей внутренней скорости. У каждого живого существа своя собственная скорость. Иногда она значительно быстрее, чем у человека. Иногда много меньше. Чем выше внутренняя скорость, тем больше пространство сжимается в направлении движения и тем больше растягивается, расширяется время, например, между двумя ударами сердца.

— Все это я знаю. Ну и что? Как это связано с возрастом Те Жеркки?

— Внутренняя скорость происходит, не то чтобы исключительно, но частично, от дыхания — я имею в виду, каким образом ты вдыхаешь и выдыхаешь воздух, ветер в котором погружается внутрь твоего тела и там циркулирует, ускоряется и центрифугируется или, наоборот, замедляется. Определенным созданиям, определенным людям удается удесятерить мгновенную скорость воздуха и искривлять ламинарный поток, изгибать его в себе. Это называется степенью искривления или вихревым эффектом. Если чрезвычайно одаренный мастер вроде Те Жеркки приобретет в жизни эту силу достаточно рано, его биологическое время будет течь медленнее, чем у обычного человека. Когда кажется, что ему девяносто лет, его кости, его органы, его мышцы достигают в вихревом плане сорока... Потому что кожа всегда стареет в ламинарном течении.

— Тебе следует уяснить, Сов, что тот малый, который овладел искривлением, в бою может подгонять свои движения относительно привычного времени. Он не только более бойкий, благодаря своему внутреннему ветру, но и движется в пределах секунды, которая дольше твоей. Со стороны, для стандартного наблюдателя, который дышит стандартно, он покажется очень быстрым. Фактически, это в основном растяжение его длительности, которое позволяет ему нанести больше ударов за ту же секунду.

— Он в каком-то смысле подкидываетсебе времени?

— Да. И он пользуется соответствующим сокращением пространства, чтобы укоротить дистанцию броска. Это то, что вчера продемонстрировал Силен, не больше и не меньше. Отсюда трудности Эрга. Верно, здоровяк?

— А ты, Эрг, ты не научился пользоваться таким умением?

Наш защитник медленно приподнялся и уставился на собственные руки. Он странно хмыкнул, прежде чем отвечать:

— Те Жеркка пытался научить меня дышать, как бойцы Движения. Но да ладно…

— Но ладно — что?

— У меня не получалось. Я не захотел идти по этому пути. Не смог. Я выбрал броски. Охват пространства.

— Почему?

— Движение идеально для дуэлей один на один. Современную молнию не сможет одолеть никто из людей. Но я — защитник. За мной вы все. Двадцать человек, все бесценные, которых нужно прикрыть. Цель не в том, чтобы уберечь мою кожу, чтобы отворотить мою физиономию. В девяти случаях из десяти цель — увернуться за вас. Когда мне исполнилось тринадцать, Те Жеркка сказал мне: если ты выберешь Движение, ты станешь непобедимым лично. Но если ты выберешь крыло и броски, тактику объемного щита, которую я могу тебе преподать, ты почти наверняка спасешь свою орду. «Это тактический выбор», — ответил я ему. А он сказал мне: «Это этический выбор, макака. Твоя Орда — лучшая в истории, знай это уже и всегда.»

— Уже и всегда?

— Да, именно так. «Уже и всегда». Он постоянно использует эти два слова. Он говорит на собственном жаргоне, он глотает слоги, он вот такой. И кроме того он сказал: «А еще твоя Орда последняя. Защищай как можно лучше. Дай им шанс добиться успеха... Наконец-то разобраться...»

— Почему последняя? Откуда это следует? Тридцать пятая уже готовится. Как раз в этом году она должна покинуть Аберлаас!

— Я не знаю. У него были видения. Как у Караколя. Неровные, с провалами.

Эрг замолчал и уставился в пространство, что для него было совершенно несвойственно.

— Есть еще что-нибудь, о чем ты хотел бы поговорить?

— Да. Но вы должны поклясться…

— Помалкивать?

— Даже Фиросту. Ни Пьетро, ни Голготу. Никому.

Единым движением, не сговариваясь, мы с Ороши сплюнули. Едва начав, Эрг, похоже, уже пожалел об откровенности. Однако он продолжал, словно вырезал опухоль:

— В день посвящения Те Жеркка сказал мне, что я не лучший боец-защитник. Что я никогда им не стану. Но именно поэтому он выбрал меня: потому что у меня был стрерф, внутреннее противоборство внутри того, кто осознает, что он не на высоте. «Лучшим становишься, пока знаешь, что не лучший, и бьешься, чтобы одолеть это чувство.» Конечно, я его видел еще, то тут, то там, каждый год примерно. Я всегда таил это при себе. Не лучший. Два года с тех пор, как он не приходил. Мне его нехватает, Те Жеркки.

— В прошлый раз он был в порядке?

— Да, все лучше и лучше. Даже если он стареет. Он все время съеживается. Он искривляется, он свертывается под действием своей внутренней скорости, своего прогресса. У него потрясающее дыхание. Он втягивает шквалы …

— Я тоже видела его три года назад. Он хотел встретиться с «аэромастерицей ветра», как он мне объявил. Он человек замечательной остроты и цепкости ума, я им так восхищаюсь. Я верю, не будь наша плоть такой вязкой по природе, у такого человека, как Те Жеркка, уже тела бы не осталось: он стал бы спиралью, невидимо вращающимся колесом из воздуха. Мы увидели бы его неприкрытую жизненную силу, замечательно чистую, великолепную.