Контрольный выстрел

ПЯТНИЦА, 6 октября

Этот день Турецкий себе не планировал, поскольку последовательность его действий зависела от каких угодно факторов, даже тех, которые по идее могли и не иметь к нему никакого отношения. Единственное, что он должен был сделать обязательно, это рано проснуться. А вот уж это испытание было таким же ненавистным, как стояние в очередях и массовые экскурсии по местам боевой и особенно трудовой славы. Но, слава Богу, экскурсии теперь уже не грозили, а очереди отпали сами собой, в Москве по крайней мере. Что же касается раннего вставания, то это испытание было для него из разряда тех еще! В принципе легче вообще не ложиться спать, чем вскакивать при первом крике петуха. Но задача сыграть по возможности блиц, поставленная им перед самим собой, требовала не терять драгоценных минут.

Итак, рев грязновского будильника, ледяная вода из-под крана, чашка растворимого кофе, сигарета в зубы и он был готов к свершениям.

«Телега» забарахлила и завелась только с десятого раза. Кажется, именно с этой стороны теперь и следовало ожидать в ближайшее время основной каверзы. Следовательно, надо внести в отсутствующий пока план действий обязательное посещение Юрия Мефодьевича, знакомого мастера по ремонту любого изделия, имеющего четыре колеса. Но… пока машина-то едет, а времени оставалось не так уж и много. Словом, не прошло и двадцати минут, как перед носом «жигуленка» выросли величественные очертания бывшей ВДНХ.

Следователь обязан знать предмет своего расследования. В данном случае — это были финансы и банковская система. В какой-то части Турецкий здесь успел поднатореть. Но если говорить совершенно честно, а самому себе врать ему никак не хотелось, в деле Киргизова ему попросту повезло. Там превалировали не столько банковские, сколько чисто человеческие факторы. Деньги — это само собой. Как, впрочем, и пост председателя Центробанка. Политика остается политикой, но решающей оказалась все-таки уголовщина. В том и повезло следователю, что не пошел он длинным, извилистым и неблагодарным путем расследования политических пристрастий убитого банкира, а выбрал короткий и, как оказалось, вполне результативный путь.

Но постоянно опираться на сходство мотивов тоже опасно. Вот поэтому Турецкому и требовался профессиональный совет опытного человека, который ко всему прочему умел бы держать язык за зубами.

Конечно, Алмазова могли убить и из ревности или из-за наследства, могут оказаться десятки разных причин, совсем не связанных с его банковской деятельностью. Однако перед глазами следователя стояли цифры, а это самый неумолимый фактор. За короткое время убиты двадцать семь банкиров. Налицо тенденция. Ну, что касается криминалистических там и медицинских экспертиз, то с этим разобраться несложно и самому. Но в банковской системе, если говорить по крупному счету, тут он, конечно, был олухом царя небесного, и любой бухгалтер мог бы при желании обвести его вокруг пальца.

Итак, требовался специалист. Такой человек имелся. И если его не мучило похмелье, то ровно в семь утра он, согласно давно заведенному обычаю, делал основательную пробежку возле Останкинского парка, вокруг пруда. Что ж, он прав, спортивную форму нужно сохранять, тем более если ты шибко ответственный чиновник…

Турецкий припарковался при въезде к Шереметевскому дворцу и еще издалека сумел разглядеть знакомую долговязую фигуру. Человек в ярко-красном спортивном костюме неспешной пробежкой удалялся в противоположную сторону. Саша немного понаблюдал: нет слов, нелегко сейчас тому, хоть и моложе он, и спортивнее.

— Олег! — крикнул на всякий случай. Но он не услышал, хотя эхо далеко разнесло призыв по глади Останкинского пруда.

Впрочем, Турецкому тоже не вредно было бы пробежаться поутру. Так решив, он и побежал по кромке пруда в другую сторону, то есть навстречу Олегу, Альке, как зовет его Шурочка Романова.

Не прошло и пяти минут, как бегуны начали сближаться. Олег двигался довольно легко, не глядя перед собой. Поэтому, когда до столкновения оставалось не более трех шагов, Саша снова окликнул его. Олег дернулся, резко остановился, но, увидев Турецкого, вопросительно вскинул брови и продолжил бег на месте. Саша остановился и, тяжело дыша, сделал несколько широких движений руками, устанавливая дыхание. «Черт возьми, — подумал мельком, — все-таки надо заботиться о здоровье. Никуда не годится такая дыхалка…»

— Ты чего это, Саш? — Было похоже, что Олег немного растерялся. С чего бы это? Турецкий внимательно посмотрел на него, отметив, что лицо Альки изменилось со вчерашнего дня. И еще не понимая, в чем дело, сказал:

— Ты мне сейчас очень нужен. И по весьма серьезному делу. Считай, даже секретному. Ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос: почему у нас в стране идет постоянный и, я бы сказал, целенаправленный отстрел банкиров? В чем тут, по-твоему, дело?

У Олега от неожиданности — или идиотизма постановки такого вопроса в семь утра? — отвисла челюсть. Он даже топтаться на месте перестал.

— Ты-ы… что, серьезно? Что с тобой случилось, Саша?

— Погоди, — остановил его Турецкий жестом ладони, — не торопись удивляться, даже если сказано и по-дурацки. Я понимаю, и время не самое подходящее, и обстановка, но я очень спешу, понимаешь? Если ты еще не добегал свое, давай я к тебе пристроюсь, и поговорим на бегу, хочешь? — И тут он вдруг понял, отчего изменилось лицо Олега: — Слушай-ка, а зачем же ты свою гордость-то уничтожил? Усы сбрил…

— Какие усы? А-а, ну да, а что, нельзя? — Он хмыкнул. — Надоели, и сбрил. Как говорят, портрет лица для лежания в гробу создавать вроде еще рано, поэтому можно экспериментировать… Но зачем бегать? Давай сядем, да хоть на то вон бревно, и рассказывай, в чем дело. А ты сам что же, ночь не спал, размышляя, почему их убивают?

— Положим, ночь-то я спал… Вопрос же вот с чем связан. Мне вместо обещанного отпуска вчера перед сном новое дело подсунули. И чтобы хоть как-то успеть прихватить солнышка, я обязан раскрутить его в минимальные сроки, понимаешь? А финансовая сторона, банковские разборки — для меня темный лес, поскольку все мои познания в лучшем случае укладываются в несколько страничек бухучета и статистики. Новое же дело, насколько я понимаю, касается финансовых взаимоотношений, а не уголовных разборок. И последнее. Ты, как я знаю, воюешь с мафией, которая по всем прогнозам превращается в гидру мирового терроризма…

Олег засмеялся:

— Вон как крепко усвоил доперестроечную науку!

— Да как же, забудешь ее!

— Ну ладно, с тобой все понятно. Постараюсь буквально за пятнадцать минут, это все, что могу предложить тебе на сей раз, изложить, впрочем, опять-таки весьма тезисно, некоторые аспекты интересующей тебя проблемы. Садись и слушай, а я буду приседать и прыгать, не обращай внимания. Устраивает такой вариант?

— Вполне. Для начала. Но потом…

— Понял. О'кей. Так вот. Убивают не только банкиров. Убивают тех, у кого много денег. Сегодня у нас в стране нет полностью чистой экономики. Произошла ее тотальная криминализация. Более девяноста процентов частного бизнеса так или иначе связано с миром бандитов. Вот и в банковской среде сейчас много людей, замешанных в делах, которые мы называем нелегитимными или преступными. Но виновны в этом не отдельные чиновники, как вещает наша демократическая пресса, а сама структура государства… Я уверен, что не открываю тебе Америку, поскольку истины широко известные и даже в какой-то степени банальные. Как, впрочем, и причины убийств банкиров…

Олег дважды резко присел, распрямился и устроился рядом с Турецким на бревне. Ладонями пригладил волосы на висках, стряхнул с адидасовской куртки невидимые пылинки. Турецкий позавидовал его свежему внешнему виду: никаких следов вчерашней попойки. А ведь помнил, как его штормило, когда он выходил. А вот у самого после короткой пробежки вдоль пруда никак не могло успокоиться сердце, да и во рту шуршало от сухости. Надо… в конце концов, и за собой последить, а то все одно кофе с сигаретой…

— Что же касается последнего, тут, главным образом, две причины, которые также можно разбить на подпричины, так сказать. Это нежелание делиться капиталом и передел сфер влияния. Видишь ли, Саша, первоначальное накопление капитала в банковской сфере в нашей стране происходило быстрее, чем в других отраслях. Отсюда, как ты понимаешь, у раннего богатства имеется своя криминальная сторона. Банкиры слишком много знают. Они играют с мафией в шальные игры. Поэтому и поводов может быть много. Скажем, несовпали интересы по перекачке, как это нынче стало модным, воздуха. То есть несуществующих товаров. Или всевозможные темные махинации с госкредитами, целевыми финансовыми вливаниями и так далее. Это наиболее распространенный вариант: банкиров выводят из игры их теневые партнеры. Документация оформляется на отбывающего в мир иной учредителя, а с его счета снимается поистине космическая сумма. Вообще говоря, государство наше малоподвижно при решении многих экстренных вопросов. Криминальные же структуры решают их, словно орешки щелкают, быстро и результативно. Я уж не говорю о таких вещах, как возврат долгов, тут ты лучше меня информирован. Одним словом, возник, понимаешь ли, некий симбиоз государственного аппарата, бизнеса и мафии. При этом новая структура расставляет своих людей на наиболее важные позиции. Стремится к этому, во всяком случае. Но ведь и мы тоже не ушами хлопаем, многих из них знаем. Однако ничего не можем сделать… Думаю, поэтому тебе не стоит проводить резкой границы между чисто финансовыми отношениями партнеров и бандитскими разборками. Лично я бы, во всяком случае, этого не делал.

— А как ты думаешь, вот в свете всего тобой сказанного, этого Алмазова взорвали тоже по одной из указанных тобой причин? Или тут может быть более сложная комбинация?

— Алмазова?! — словно бы вздрогнул Олег. — А при чем здесь Алмазов?! Я не понимаю, Саша…

Он достал из кармана куртки щеточку-расческу и собрался уже было провести ею по несуществующим усам, но, ткнув в губу, опомнился и растерянно сунул ее обратно в карман. Нет, убедился Турецкий, вчерашняя пьянка не прошла бесследно. Неважно чувствует себя Алька, вон и оттенок лица нездоровый, и капельки пота на верхней, уже безусой губе. Он даже пожалел, что пристал со своими вопросами. Решил хоть как-то оправдаться.

— Да понимаешь, ведь это и есть то самое подлое дело, которое мне вчера успели всучить. Кабы не оно, не стал бы тебя беспокоить… А ты что же, не слышал? В прошлый вторник, под вечер, взорвали этого Алмазова в «мерседесе». Я думал, тебе известно. Потому, экономя твое время, не стал растекаться мыслью по древу.

— Да знаю я об этом, — помрачнев, отмахнулся Олег. — Просто мне в голову не могло прийти, что его поручат именно тебе. Но я не знаю, на кой хрен оно тебе? Ну еще один висяк будет, а у тебя снова отпуск сгорит… Не понимаю, почему ты не отказался? Есть же в конце концов у каждого человека право на заслуженный отдых! Откажись, Саша, плюнь на Алмазова!

«Чего-то Олег так разнервничался? — удивился Турецкий. — Впрочем, не исключено, что его возбуждение продиктовано в первую очередь заботой обо мне. Не совсем же я ему чужой человек…»

— Увы, Олег, не смогу отказаться, — вздохнул Саша с глубоким и искренним сожалением. — Не могу отказать Косте. Он почему-то настаивает, чтобы именно я вел его. Он полагает, что дело неправильное. Ты, надеюсь, помнишь этот его термин? Неправильное. И он всегда так говорит, когда событие, по его пониманию, не укладывается в привычные рамки…

— А что в этом убийстве такого уж… необычного? — с явным раздражением заметил Олег. — Или у следствия уже появились какие-нибудь зацепки, ключики, факты?

— Да никаких. То есть почти никаких.

О свидетельнице Татьяне Грибовой Турецкий не стал распространяться. Может быть, оттого, что нашел ее Грязнов, а на Славку Олег почему-то вчера окрысился. Впрочем, и у Грязнова по отношению к Шурочкину младшенькому тоже, бывает, проскальзывает этакая не слишком доброжелательная нотка.

— Тогда тебе тем более надо любыми способами отмотаться от этого дела, — убежденно сказал Олег, поднимаясь. — Не вижу серьезных причин, по которым именно тебе следует влезать в эти мафиозные заморочки. Нельзя исключить, что там могла иметь место обычная разводка. Тебе ведь известно, что это такое?

— Вопросик детский. Хотя и из области новейших открытий, — усмехнулся Турецкий. — Об этом наслышаны.

Вообще-то «разводка» — это не карточно-уголовный термин, а вполне закономерное для нашего государства, как сейчас сказал бы Олег, явление общественной жизни. Это даже некий процесс, включающий в себя несколько последовательно проводимых действий. Сперва следует финансовый обман, затем криминальная структура включает, скажем, в банковскую организацию своего человека, потом берет эту организацию под собственную охрану, а в конце следует расплата, то есть убирают бывшего хозяина, или владельца, или президента, как его ни называй, ибо финал одинаков. Сведения подобного рода публикуются в газетных материалах. Впрочем, и то, что успел рассказать Олег в подаренные им пятнадцать минут, тоже сведений особой важности не представляло. Или он с самого начала, чувствуя тяжесть в организме, решил отделаться общими фразами?..

— Понимаешь ли, Олег, — Турецкий сосредоточенно почесал макушку, — а вдруг вовсе и не мафиозные, а какие-нибудь иные, а? Я ведь потому и примчался сюда пораньше, чтобы застать тебя и попросить помочь разобраться…

То ли Олег успокоился, то ли смирился с решением Саши не отказываться от нового дела, но он активно продолжил свои упражнения: стал скакать козлом, высоко вскидывая ноги. Забавное со стороны зрелище.

— Видишь ли… если Алмазова… прикончили по одной из причин… о которых я сказал тебе… а может, и в комбинациях… вряд ли тебе удастся… это дело раскрыть…

— К сожалению, не могу возразить, ибо абсолютное большинство дел об убийствах банкиров до сих пор не раскрыто.

— И не будет, — заявил Олег. — Не хочу тебя расстраивать, Саша, но ведь не секрет, что государство сильнее любой мафии. Возьми хоть ту же пресловутую Колумбию с ее медельинцами. Если власть хочет, она может раскрыть любое заказное убийство. Ведь государству известны все «крыши» и все преступные группировки. И сотрудники внутренних дел туда давно уже внедрены. То есть, я хочу тебе сказать, нет нерешаемых вопросов, а есть определенная политика, которая все сама и решает. Понял? Не лез бы ты в это заранее обреченное дело.

— Все ты говоришь правильно, Олежка. — Турецкий удрученно покачал головой. — У меня и самого нет ни малейшей уверенности в успехе. Только для меня это будет не просто профессиональный провал, но и довольно драматическая потеря драгоценного времени… Может быть, и для выпрямления линии жизненной судьбы.

Олег резко остановился и снова уселся на бревне. Дыхание его вроде бы вошло в норму.

— Я тебе открою один секрет, Саша. И, как мне представляется, твои усилия должны быть направлены именно по этому пути. Алмазова должны были вот-вот назначить председателем Центрального банка. Наверху этот вопрос был уже решен. Оставалась только Госдума. Но с нею на этот раз справиться нетрудно: выборы на носу. Считали, что думцы безропотно проглотят эту наживку. Кое-кто на Алмазове выстроил свои определенные расчеты. Были и противники. — Олег выразительно поджал губы, наблюдая за реакцией собеседника, но Саша никак не прореагировал, поскольку все это ему было известно еще вчера от самого Генерального прокурора России.

— До тебя, Саш, что, не доходит? — озаботился Олег. Турецкий спохватился и немедленно сделал вид, что это сообщение его чрезвычайно удивило:

— Ах, вон оно что-о!..

— То-то, — многозначительно подтвердил Олег. — А нынешний исполняющий обязанности многих устраивает. Я думаю, именно эти люди и не пожелали смены власти. Зачем это им? Вовсе не с руки… Самые богатые люди страны, Саш, с Центробанком в одной упряжке. И если убийство Алмазова — дело их воли, не рук, разумеется, палец, чтоб на курок нажать, всегда найдется в запасе, то твое положение незавидное. Ты ведь уже некоторым образом обжегся на Киргизове. Неужели не научился? Впрочем… Понимаешь, Саш, я все-таки не готов к разговору. — Олег жалобно усмехнулся. — Голова еще тухлая после вчерашнего, и как я ни креплюсь, сам видишь… — Он огорченно махнул рукой. — А знаешь что, приезжай-ка лучше ко мне сегодня вечером, в любое время, а я тебе попробую подобрать соответствующий материал и на самого Алмазова, и на его ближайшее окружение. Не общие слова, а конкретику. Если удастся, конечно.

— Вот спасибо, — улыбнулся Турецкий. — А я как хотел просить тебя быть моим экспертом по этому делу. Не официально, конечно, а в смысле помощи советами, подборкой необходимой информации, знакомством со специалистами и все такое в том же роде. Как? Я еще не до конца обнаглел, а?

— Ну разве что тайным! А то знаешь… Вчера мы… ну не я, конечно, взяли шефа управления по борьбе с организованной преступностью. А с ним еще пятерых генералов. Эти мерзавцы действовали в контакте с различными мафиозными группировками и получали на лапу приличные башли. Знаешь, за что? Всего лишь за информацию о готовящихся операциях. Так что пока давай-ка и ты молчи о нашем с тобой договоре. Идет?

— Еще как идет!

Провожая Турецкого до автостоянки, Олег говорил с легкой иронией:

— Ты, Саша, не забывай, что возраст твой вполне критический, к сорока подбираешься. По статистике где-то в этом районе наблюдается максимум летальных исходов. Я, конечно, не пугаю, но предостерегаю: за здоровьем надо следить сейчас в оба. При нашем подлючем образе жизни, при отсутствии у тебя всякого режима, при жизненной неустроенности, все это накладывается одно на другое, отчего и возникает аварийная ситуация. Поэтому мой тебе совет: ты Меркулову и иже с ним ничего не должен. А если и был когда-то должен, то давно и с лихвой все отработал, понял? Поэтому хоть один раз в жизни поставь на своем: плюнь и откажись от этого муторного дела, за которое в любом случае благодарности не получишь. Плюнь и езжай себе в Мюнхен. Доброго баварского пивка попей, оно, говорят, неплохо почки прочищает…

«Ну вот, и этот друг тоже! — подумал Турецкий. — Как же они все пивка попить мечтают! Неужто в Германии ни чего другого и нет?..»

— В общем, Саша, не перенапрягайся и не принимай казенные дела близко к сердцу. От этого инфаркты бывают, и ничего другого. Впрочем, что я тебе рассказываю?.. Ты ж и сам знаешь…

«Еще как знаю! — мысленно согласился Турецкий. — У нас именно следователи прокуратуры мрут как мухи. И чаще всего именно от разрыва сердца. За последний пяток лет я схоронил уже больше десятка друзей-приятелей и однокашников. И все ушли в пределах сорока лет. Грустная статистика, прав Олег!»

Они подошли к машине. Олег посмотрел на раздолбанный «жигуленок», принадлежащий по праву личной собственности «важняку» Турецкому, укоризненно покачал головой и сказал одно только короткое слово, но сколько в него было вложено сарказма:

— Да-а!..

В Турецком немедленно взыграло чувство патриота и собственника.

— Чем он тебе не нравится? Не «мерседес», конечно, зато его и взрывать незачем…

— Ой, Саша, не зарекайся! — странно усмехнулся Олег. — Если мне не изменяет память, не то в прошлом, не то в позапрошлом году однажды ночью уже отправился на небо один знакомый зеленый «жигуленочек». Или не так?

Турецкому оставалось лишь смиренно согласиться, действительно, было: взорвали бандиты его машину. Да вот и вчера был уже звоночек…

— Готов биться о любой заклад, что заводишь ты его не раньше чем с пятого раза.

— Сегодня даже с десятого, — вздохнул Саша.

— Вот тебе и лишнее подтверждение моей правоты, — назидательно заметил Олег. — Вся эта, извини, хреномация и сокращает нам и без того короткую жизнь. Плюнь и хоть однажды выполни собственное желание. Собственное, понимаешь?

У Турецкого же было сейчас только одно желание: съесть яичницу. Но как-то неприятно, и если бы не из уст Олежки, то, пожалуй, и зловеще, прозвучало напоминание о деле Киргизова. Почему?..

Когда старшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры России Александра Борисовича Турецкого выгонят из вышеозначенной прокуратуры, а также в том случае, если он не сумеет воплотить хрупкую мечту своего детства и стать журналистом, ему останется, пожалуй, единственная возможность существовать: открыть кафе под вывеской, ну, скажем, «Золотые яйца». Нет, не то. Назвать «Роковые…» — это чистый плагиат и вообще опасно для клиентуры: неправильно поймут. «Курочка Ряба» — заманчиво, но больше подходит для детишек. А детишкам много яиц вредно — от этого диатез бывает и прочие гадости. Во всяком случае, так Турецкому докладывала по телефону Ирина. Но почему свое будущее, — может возникнуть такой вопрос, — он связывал обязательно с проблемой яиц? А потому, что он умел делать из этого природного продукта по крайней мере два десятка разнообразных блюд.

Следствием этой же причины являлось также и то обстоятельство, что он, вне зависимости от своего местонахождения, обречен был ежедневно готовить завтраки. Размышляя подобным образом, Саша понимал, что это у него срабатывает стереотип бумаготворческой стороны следственной работы. Но как бы там ни было, он никогда не протестовал, ибо иногда, в порыве вдохновения, у него рождались поистине неслыханные варианты. И он знал: это — талант! Куда же от него денешься?..

Сегодняшнее позднее утро он посвятил яичнице под названием «скрэмбл», по-нашему — болтунья. Наполнителем послужили мелко наструганные остатки вчерашней, уже основательно затвердевшей колбасы. Съев свою порцию, Саша стал бездумно смотреть на экран телевизора, где ребятки с наполовину выбритыми головами, окрашенными в изумрудный цвет, сдавленными голосами весьма невнятно упражнялись в воспроизведении американской поп-музыки. Глупо и наивно.

— А чегой-то ты эту хреновину слушаешь? — оторвал его от бездарного времяпрепровождения хриплый голос Грязнова.

Сам вышел из своей комнаты в накинутом на плечи красно-черном халате до колен, этакий сонный Боксер Иваныч, пробирающийся к рингу. Вот только ноги его уже заметно потеряли прежнюю силу и мускулистость. Тощенькими стали ноги недавнего богатыря, да и рыжий пух не слишком украшал их. По утрам, когда глаза еще спят, а рыжие волосы стоят дыбом и походка у Славки плавная, замедленная, особенно заметно становилось Турецкому, как уходит упругая молодость. Понимал он, что в такие минуты и его собственный видик вряд ли интеллигентнее. Вот уже и виски седые, и вокруг глаз сетка морщин — зеркало-то не обманешь…

— Санька, — обеспокоенно продолжил Грязнов, — ну чего ты на меня уставился? Первый раз видишь, что ли? Да выключи ты их!..

— Это я не на тебя, это я на себя смотрю, — ответил Турецкий и послушно нажал кнопку дистанционного управления. По другой программе шла очередная серия дебильного мексикано-венесуэльского фильма. Он вообще выключил телевизор.

— Спасибо большое, — раскланялся Грязнов и удалился в туалет.

На кухне снова вскипел чайник. Сейчас Славка заварит себе пол-литра кофе, выкурит пару сигарет, и тогда с ним можно будет нормально побеседовать. У него свой твердый порядок.

Сперва, отдуваясь и чертыхаясь, он лакал кофе из музыкальной баварской кружки для пива, затем отрешенно выкурил сигарету — одну! — и принялся за свою долю яичницы. Наконец фыркнул и отодвинул пустую сковороду.

— Спасибо за омлет, Саня… не помню, как ты его обзываешь… — сказал наконец нормальным голосом. — Ах да, скрэмбл! Ну что ж, пусть так всегда и будет. А ты уже, значит, с рассвета расставлял сети российской мафии?

Не теряя времени, Турецкий выложил Грязнову свой план проведения так называемого блиц-расследования.

— Ну и трепач же ты, Саня, — усмехнулся Грязнов. — Да ведь не сегодня завтра тебе подвалят экспертизы, и твой банкир окажется вовсе и не банкиром, а Мао Цзэдуном или, чего хуже, Иосифом Виссарионовичем. И тогда ты не только забудешь о своем отпуске, но превратишься в ищейку… Значит, говоришь, все было проделано, как полагается при организации безупречного террористического акта?

— Так, во всяком случае, следует из протокола осмотра места происшествия. Заключения криминалистов по бомбе у меня пока нет. Между прочим, подложена она была под сиденье водителя, он же телохранитель банкира Алмазова. Похоже, что террорист сидел на заднем сиденье за спиной шофера, от которого осталась только кожаная куртка с зажигалкой в кармане. Куртка обгорела немного, видно, валялась на заднем сиденье либо в багажнике и вылетела при взрыве. Единственное более-менее целое вещественное доказательство.

— А может, он и хотел подорвать этого самого телохранителя? Кстати, как его звали-то?

— Ты про террориста? — наивно спросил Турецкий.

Славка хмыкнул:

— Полагаешь, что это очень остроумно?

— Кому как, а мне нравится. Кочерга его звали. Такая вот неожиданная фамилия.

— Ах вот это кто!.. Только у него ударение на «е»: Кочерга он. Сам себя так называл, помню его.

— А откуда ты его знаешь?

— Так он же из бывших боксеров. Нынче многие из них, из бывших, в охране, в телохранителях… Есть и крутые ребятишки. Вроде Каратаева. Помнишь, писали? В Нью-Йорке его шлепнули, на Брайтон-Бич. Но твой Кочерга, насколько я знаю, с мафией не знался.

— Все-то тебе известно, старик!

— Что ж тут удивительного? — томно потупил очи Грязнов. — Если одним из аспектов деятельности моей фирмы является охрана банкиров. И давай не улыбайся зловредно, ишь ты, моду взяли подзуживать!.. Кстати, да будет тебе известно, пока еще не убрали ни одного из моих подопечных, вот так! Там, в бюро, есть список охраны банкиров, можно проверить, ху из ху.

Я ошеломленно покачал головой:

— А ты заявлял, что иностранных языков не знаешь!

— Ха! Какой же это иностранный? Это ж наш, родной и близкий! На нем даже президенты разговаривают с народом. Помнишь Горбачева? То-то. Но это все, Саня, пустое. Ты лучше выкладывай, какие конкретные мысли родились в твоей остроумной башке? Что-то пока дельных идей не наблюдаю.

— Да какие, к черту, мысли? Идеи — скажешь тоже… Я чую, что и за сто лет не расхлебать это дело… Ну что, прочесать весь тот подъезд, где остановился «мерседес»? Может, случайно догадаемся, кто входил или должен был выйти… А если никто и не собирался выходить?.. Твоя эта Татьяна Грибова что сказала? Машина ехала очень медленно, как будто сидевшие в ней искали номер дома или подъезда, так? А может, номер-то им дали просто для отвода глаз…

— Не исключено…

— Дальше. Если у «мерседеса» имелся пропуск для проезда по всем этим секретным переулкам, то значит, его кто-то выдал? А из протоколов не видно, чтоб кто-нибудь из сыскарей поинтересовался этим фактом.

— Надо поинтересоваться…

— Конечно, надо.

Вот так примерно еще с полчаса продолжалась вялая и бесплодная беседа, которая, так ничего и не родив, в конце концов тихо и бесполезно скончалась. Вступал в права новый рабочий день, и Турецкому пришла пора отчалить в направлении собственной конторы.

Мечтать, разумеется, не грех, мечтать может позволить себе каждый без особого ущерба для дела. Итак, Александр Борисович решил разыграть блиц: в кратчайшие сроки отыскать преступника и загнать дело в суд. Иными словами, продолжая размышления того же Грязнова, сделать невыполнимое выполнимым. Впрочем, если он все же собирался отправиться в Германию, если хотел сменить профессию, если… и так далее, то иного варианта попросту и не существовало.

На Пушкинскую он приехал не в девять, как обычно, а в десять, поскольку совесть его была чиста, и свой личный рабочий день он начал задолго до, скажем, генерального прокурора.

Как однажды рассказывал Саше один весьма отдаленный знакомый, поскольку занимался он совершенно иным делом — испытывал новые модели самолетов, так вот однажды во время полета вдруг отказал двигатель, а до падения на землю оставалось ну где-то с полминуты. Вот тут он успокоился, сел и подумал, что предпринять дальше. Турецкий спросил, ухмыляясь: а много ли он себе оставил времени на этот процесс — подумать? Ас ответил: так… секунды три-четыре, не больше. Подобным же образом сел в своем кабинете и Александр Борисович, чтобы быстро подумать, какие необходимо предпринять действия для намеченного им блица.

Но не прошло и трех минут, как его план оказался нарушенным. Пожаловали визитеры: один из МВД, другой — из ФСБ. Сообщили, что прибыли поделиться своими соображениями насчет взрыва. Оба они были полковники. Выглядели солидно, без излишней торопливости. Не пережимали в своем усердии. Но уже через десять минут общения цель их визита стала ясна до изумления: они оказались обыкновенными, банальными лазутчиками. Из их туманных и многозначительных монологов Турецкий сумел уловить-таки основополагающую мысль: шефов Министерства внутренних дел и Федеральной службы безопасности волнует вовсе не раскрытие данного преступления. Шефов беспокоит другое: что прокуратура собирается писать об этом теракте в своем спецсообщении на имя Президента, который вдруг проявил личную заинтересованность и выдал поручение генеральному прокурору. Вот почему Турецкий, откинувшись на спинку своего кресла, с наслаждением покуривал сигарету и с нескрываемым для гостей интересом рассматривал товарищей по оружию, которое, как оказалось, основательно притупилось за годы славной перестройки, демократизации общества, приватизации и прочая, и прочая. При этом он машинально отсчитывал минуты, раз и навсегда вычеркнутые из жизни, как пустые и никчемные.

Но чтобы время действительно не было совсем уже потрачено зря, он в конце концов выдал полковникам четкое задание. В течение суток они должны кровь из носа выяснить по линии своих ведомств и доложить лично ему следующее: какие организации дислоцируются в прилегающих к месту взрыва домах? Кто, когда и кому конкретно выдал спецпропуск на въезд «мерседеса» в закрытый квартал в районе Ильинки? К кому направлялся в тот день Алмазов? И кроме того, им следовало взять в агентурную разработку все, что связано с личностью погибших — их детальные характеристики, интимные связи и индивидуальные привычки и интересы. Это для начала. Затем задание может быть усложнено и расширено.

Ход был сделан в высшей степени правильный: не дожидаясь дальнейших «высоких» указаний, доброхоты-разведчики выкатились из кабинета. Одиннадцать часов, значит, из биографии выпал целый час. И Турецкий, чтобы заглушить нарастающее раздражение, начал в десятый наверное раз рассматривать фотографии, приложенные к протоколу осмотра места происшествия. Вдоволь налюбовавшись, позвонил доктору Борису Львовичу Градусу, знаменитому судебно-медицинскому эксперту, которому поручено медико-криминалистическое исследование обгоревших трупов. Впрочем, то, что было ему представлено для экспертизы, вряд ли можно назвать трупами. За годы работы следователем Турецкий так и не привык хладнокровно рассматривать картинки, с которыми не может сравниться ни один фильм ужасов.

С Градусом у него вполне дружеские отношения, хотя язычок у доктора зловредный, да к тому же он еще пьянчуга и матерщинник, каких мало, несмотря на преклонный возраст. Но все его видимые недостатки напрочь перечеркивались профессиональными достоинствами. Представляться Градусу не нужно, слух у него как у филина. Поэтому Саша сразу перешел к делу.

— Что слышно, Борис Львович?

Он прекрасно знает, о чем вопрос, и непонимания, уместного в другой ситуации, не разыгрывает, отвечает сразу:

— Есть результаты, Александр Борисович.

— И что мы с вами имеем?

— Идентифицировать трупы пока не представляется возможным.

— И это вы называете результатами?! — Турецкий сдержал свои эмоции, чтобы без нужды не раздражать эксперта.

— А ты, Александр, видел снимки? Я могу сейчас говорить лишь об идентификации сопутствующих признаков.

«Нет, этот проклятый дед добьет-таки кого угодно!»

— Я их и сам знаю, Борис Львович, — последовал сухой ответ.

— Так называй!

— Чего называть-то?

— Какие сопутствующие признаки ты знаешь?

— «Мерседес» Алмазова. Куртка и зажигалка Кочерги. Жена Алмазова признала кусок костюма, в котором он утром выехал на работу. Металлические пряжки от ботинок. Часы.

— Все?

— Вроде…

— Ну вот, я так и думал, что ни хрена ты не знаешь, Александр. А на меня, старого и мудрого филина, голос поднимаешь… А я в это время из кожи лезу, чтобы угодить тебе. И заключение твое готовлю вне всякой очереди, стараюсь. А ты в бутылку лезешь… В общем, теперь так: заключение будет готово ровно через две недели. Как положено по закону. И не раньше!

— Две недели?! — Турецкого словно током ударило.

— А ты что же, мать твою, вчера на свет появился? С луны свалился? Не нравится? Тогда подумай, как я должен поступать, да еще при таком скудном материале! То-то… Мальчишки, раскомандовались… — Явно наигранный гнев Градуса пошел на убыль. Возможно, его вспышка продиктована действительно нагловатым нажимом. После короткой паузы Борис Львович продолжил: — Ладно, так и быть, записывай. И учти, что речь я сейчас веду только о втором человеке. С первым — полная ясность, это твой замечательный банкир Алмазов. Тут я все проверил. Мне его историю болезни доставили, вместе с рентгеновскими снимками. Из Герценовского института и из Боткинской. По его поводу двух мнений быть не может. У него легкие с ребрами сохранились, потому что торс выбросило через ветровое стекло, и он не успел сгореть полностью. Полное тождество двух петрификатов… Знаешь, хоть что это такое?

— Не знаю и знать не хочу, — машинально отпарировал Саша.

— Ну и катись тогда к едрене фене!.. Оставайся неучем. Что же касается второго, этого… как его фамилия?.. Да, склероз подкрался незаметно, Александр. А все эти твои дерьмовые перестройки, Горбачевы-Ельцины, старость, одним словом, Александр…

«Так, пошла вторая волна — причитания. Надо менять тон».

— Борис Львович, — взмолился Саша, — Кочерга его фамилия. И пожалуйста, не притворяйтесь, что забыли. Ничего вы не забываете и память у вас похлеще моей. Так что не надо заговаривать зубы и делать вид, что вы горько сострадаете, поскольку я вас не первый год знаю и глубоко уважаю, как крупнейшего специалиста, да и просто хорошего человека. Вот вы сказали мне про Алмазова — и я же не сомневаюсь. А почему? Потому что верю вам безоговорочно. Ну кому, назовите фамилию, может так верить следователь, а? Молчите? Говорите о шофере-телохранителе, и тут верю, но вы же сами знаете, что мою уверенность я к делу не подошью…

— Точно, Кочерга! — радостно прозвучало на том конце телефонного провода. — Как же, вот и вспомнил!

«Надо же, какой фраер! Нет, с Градусом не соскучишься…»

— Ну так вот, Александр, с этим вторым надо еще повозиться. Пока могу предложить тебе только групповое тождество. Постарайся узнать у его бабы или других родственников насчет его зубов. У моего клиента пломбы сварганены в Германии. Уточняю: не в бывшей ГДР, а в ФРГ. Только там такие делают. А вообще-то от него, клиента имею в виду, только замки-молнии сохранились, но в таком виде, что к новому костюму их уже не пришьешь. И все-таки перелом у этого человека был, небольшой такой перелом, понимаешь, Александр?

— Перелом чего? — опешил Турецкий.

— Не перебивай! — рявкнул Градус. — Слушать не научился. Перелом одного из позвонков, старый очень. При неправильной нагрузке мог давать о себе знать. От скелета ведь только позвоночник уцелел, и то наполовину… Остальное все разлетелось к хренам собачьим…

«И все-таки Градус наш — истинный гений. Из ничего собрать…»

— Вот пытаюсь теперь хоть что-нибудь наскрести на ДНК-пробу. Это-то ты хоть знаешь, что такое?

— Знаю. Код его генетический записать хотите.

— Ну вот… А то кричит, понимаешь ли!.. Из вещдоков у меня имеется уже известная тебе куртка. Кожаная, спортивная. Она тоже из ФРГ, затем зажигалка японская, инкрустированная под серебро, часы — «Сейко». По всей видимости, принадлежали Алмазову, поскольку дорогие. Других часов не обнаружено. Может быть, у шофера не было часов, хотя это странно, уж ему-то следовало бы иметь… Да, крестик вот еще православный, порядком деформированный. Его извлекли из пепла. Алмазов — не знаешь? — поди, некрещеный был, иначе… ну да, конечно, чего бы он тогда при коммуняках в республиканском банке делал…

Не обращая внимания на сопутствующие основным сведениям излияния, а точнее, брюзжание Бориса Львовича, Турецкий записал всю выданную ему информацию. Негусто, конечно, но работенки, пожалуй, на целый день. Взять одно групповое тождество. Сколько их, протезов и пломб, сделанных в Западной Германии, что носят сегодня наши люди? Или человек со сломанным когда-то позвонком. Да с этим делом можно всю жизнь прожить и к врачу не сунуться…

— Я тебе прямо сейчас все это отправлю с курьером. Забирай свою матату и делай с ней что хочешь. Рентгеновский снимок позвонка, в чем ты, конечно, ни уха ни рыла, крестик этот ваш православный, зажигалку и часы. Все. Да, еще молний этих дерьмовых тут целая куча. Восемь штук только с тела водителя. И еще две длинные, совсем другого качества. Эти, вероятно, от какой-нибудь сумки, которая сгорела полностью потому, что скорее всего была с химпропиткой. Две длинные молнии, что с сумки, в расстегнутом виде. Хотя, может быть, и от пламени. Во всяком случае, эти две я себе пока оставлю, надо покумекать над ними. И куртка мне тоже будет нужна для сравнения размеров одежды и туловища. Слышь, Александр, а я ведь, как ты знаешь, не только врач, но и этот, как его, изобретатель. На днях такую конструкцию сварганил для идентификации частей тела, просто закачаешься. Да, жаль, прошли наши времена, и сталинские премии больше не выдают. А то имел бы как штык! Да еще первую премию, на все десять тыщ… Не нынешнего дерьма, а тех, когда деньги еще настоящими были…

— Все, понял вас, Борис Львович. Спасибо большое.

— Это ты за изобретение, что ли?

— Держите карман шире! Сейчас отвалю вам заветные тыщи… Пока спасибо за информацию по моему делу. Между прочим, вчера, уже перед сном слышал, как по радио «Свобода» передавали, а может, то была «Немецкая волна»… Неважно. Медицинская программа шла. Так вот, ихняя профессура категорически не советует нашей интеллигенции употреблять спиртягу. Ни в чистом, ни в разбавленном виде. От этого, утверждает статистика, напрочь мозги размягчаются и память стирается… со скоростью звука.

— Фи-и, Александр! Какой грубый и неостроумный намек! А я к вам всей душой, ай-я-яй! Клянусь могилой моего незабвенного папы, очень неостроумно… О, кстати! Я тебе еще подошлю заключение взрывников. Это была пластиковая бомба с фугасным и напалмовым действием. Это ж надо такое сочинить, чтоб убивать человеков, а? Что такое фугаски, уж я-то знаю. В сорок первом, Александр, я сам таскал их с чердака нашего дома и запихивал в бочки с песком… И было мне тогда без малого шестнадцать… Послушай, а может, то были не фугаски, а зажигательные? А, ну да, конечно, зажигалки, мы их так и называли. Искры, помню, во все стороны… К сожалению, ты прав, Александр, — шумно вздохнул в трубку Градус, — стирается… Все стирается, хотя и не со скоростью звука. Уж это ты брось…

Нина Васильевна, бывшая жена Виктора Антоновича Кочерги, шофера и телохранителя банкира Алмазова, была довольно молодой дамочкой, которая старалась выглядеть интеллигентной и ко всему происходящему безразличной, но это у нее не получалось. Ее удрученный вид можно было бы отнести, пожалуй, даже не столько к смерти супруга, сколько ко всей маете, обрушившейся на нее, — Турецкий ведь был далеко не первым, кто вызывал ее на допрос. А в общем, трудно ее не понять: жила сама по себе, своей отдельной жизнью, и вдруг, как с горы покатилось — кто, да что, да где бывал, что делал, и пуще того, во что был одет. Действительно, озвереть можно. Но Нина Васильевна, старательно сохраняя свой имидж, все-таки пыталась отвечать достойно, хотя и с заметной долей безразличия.

— Я уже говорила и готова, можно сказать, повторить вам, что и куртка, и зажигалка принадлежали ему. Его это вещи. А вот часы у него имелись швейцарские, которыми он, можно сказать, даже гордился, поскольку они старинные. Так говорил. И других, заявлял, покупать не будет, пока эти ходят. Я его, правда, уже больше года не видела. Как тогда развелись с ним в суде, так и расстались. Без всяких там скандалов, понимаете, интеллигентно, можно сказать.

— Простите за личный вопрос. А по какой причине вы разошлись с мужем? Он что же, изменял вам? Пил?

Женщина помялась, подумала. Сказала неохотно:

— Да так как-то, знаете ли… У него, можно сказать, другие интересы в жизни появились… Нет, не пьянство… хотя…

— Какие же?

Она вдруг зло передернула плечами:

— Карты! Понимаете? Такое вот хобби! Доигрался, чтоб ему!..

— Вы полагаете, что его смерть может быть связана с картежной игрой?

— Да ничего я не полагаю, — нервно и сердито отмахнулась женщина. — Это я вам так, фигурально, можно сказать, выражаюсь. Нет, не знаю, кому нужно было его убивать. Ну, Алмазов — тот, конечно, шишка, денежный мешок, он кому угодно мог мешать, вон, газеты почитайте, каждый день про них сообщают… А Виктор? Он же в принципе, можно сказать, безобидный был. И образование так себе: ленинградский институт Лесгафта, да вы и сами можете понять, что с таким образованием, извините… Ну да, только что охранять кого-нибудь… — Нина Васильевна выразительно посмотрела на следователя, призывая как бы в свидетели ее мысли, что бывшие спортсмены — люди, в сущности, второго сорта. — И попал в конце концов, как я, можно сказать, и предполагала, будто кур в ощип. Жалко его, конечно, — ничего ж от человека не осталось…

— А с кем он играл в карты?

— Как это — с кем? — изумилась женщина моей наивности. — Да в казино же! Наоткрывали их, вот теперь и разрушаются семьи…

— В казино, говорите… — с уважением к ее знаниям протянул Турецкий. — А в каком, не помните?

— Говорил, в подпольном, — она пожала плечами. — Только я не знаю, какая в том была нужда. Ведь я же говорила, что их понаоткрывали сколько угодно, и теперь все разрешено, ну… то, что не запрещено. Я правильно понимаю?

— И давно он так?

— Мы еще вместе жили… Он как недели на две завалится играть, так дома и не появляется, не ночует, потом заявится и хвалится, что выиграл. Немецкие марки, можно сказать, показывал.

— Марки?

— Ну да, он их дойчемарки называл. Но мне ни разу не дал. Вот, говорит… говорил, в следующий раз выиграю побольше, и тогда, мол…

— А каких-нибудь его партнеров по картежной игре вы не видели? Не знаете?

— Да вы что! Он ни разу на этот счет и во сне не обмолвился. Только заявлял: «Не жди меня раньше следующего воскресенья».

— Скажите, а за границей он бывал?

— Ну а как же! Он потому и пошел к этому банкиру, можно сказать, работать, к Алмазову, чтоб чаще за границу ездить. У него же открытая виза была, так он говорил. Он и зубы себе там сделал. Мне в милиции показывали… ну… челюсть. Да разве я что-нибудь в этом деле понимаю? Разве увидишь чего? И в рот, извините, я не заглядывала.

— А в Бога он верил?

— Ну, вы тоже скажете!.. Суеверный был, как у них, у спортсменов или шоферов, положено. Бывало, крестился. Даже крестик золотой хотел себе когда-нибудь купить, но при мне дело не доходило, нет.

— Но однако же, получается, что купил?

— Я же говорю, при мне не было, ну а без меня… нет, не знаю.

— Скажите, Нина Васильевна, а ваш бывший муж не страдал от каких-нибудь застарелых, хронических заболеваний?

— Да ну что вы! Здоровый был, как бык, можно сказать… Разве что уж опять без меня чего… Год ведь прошел… Ой, что ж это я в самом-то деле! Был у него! Точно! Этот… остеохондроз был. Он же и из-за него бокс этот свой бросил. Я его даже однажды, помню, уговаривала к доктору обратиться. Да разве ж его заставишь? Так и не пошел. Но это его иногда беспокоило, особенно когда чего тяжелое поднимет…

Итак, один из первых кроссвордов почти разгадал. Пока все сходилось по Градусу: второй труп мог принадлежать шоферу и телохранителю банкира Алмазова Виктору Кочерге.

Грязнов оказался в своем офисе.

— Слава, ты чем сейчас занят? Срочное что-нибудь?

— В данный момент разговариваю с тобой.

— Ну-ну. А других, не менее важных занятий у тебя нет?

— Почему же? Есть. Сижу на стуле и жду факс. Устраивает?

— Вполне. Вопрос первый: у тебя имеются какие-нибудь данные на подпольные казино?

— То есть? Говори конкретнее.

— Мне надо знать, кто туда ходит и прочее.

— Ах, вон ты о чем!.. Погоди, я сейчас факса дождусь… Нет, давай-ка лучше ты подваливай ко мне в офис, и мы, возможно, что-нибудь похожее сумеем найти.

— Отлично. Но сейчас ко мне придет один свидетель, я думаю, свидание больше часа не займет, и тогда я…

— Устраивает.

Во второй вопрос Турецкий не стал посвящать Грязнова. Дело в том, что в настоящий момент он ожидал свидетеля женского пола. Того самого, которого вчера, в наступающей темноте, так лихо вычислил Славка.

Татьяна Грибова оказалась точна и прибыла минута в минуту. А когда вошла, Александр Борисович не мог не залюбоваться ею. При дневном свете она выглядела гораздо моложе и выигрышнее. Нет, конечно, вынимать у Грязнова изо рта такую роскошную мозговую косточку может решиться только самоубийца. Это в том случае, если Славка уже положил на нее свой глаз. А ну как нет? Однако лучше пока не рисковать…

Здороваясь и протягивая повестку, Танюша не могла удержаться от кокетства. Но Саша понял его лишь как желание избавиться от смущения: все же не каждый день девушка-заочница в столь высокое учреждение попадает.

Как будущий юрист, Танечка, конечно, понимала всю ответственность этой вполне официальной встречи, и поэтому что-то в ее облике неуловимо изменилось, и она вмиг посерьезнела. Затем слово в слово повторила то, о чем рассказывала вчера, потом охотно приняла предложение собственноручно записать свои показания.

— Александр Борисович, — сказала Татьяна и так проникновенно поглядела на него, что у Турецкого перехватило дыхание, — а ведь мне придется как-то объяснять, почему я не вызвалась в свидетельницы сразу же, едва примчались оперативные работники. Но мне совсем не хочется подводить своего шефа, который мне помогает и разрешает, ну, я ведь вам уже рассказывала… Может быть, мне стоит написать, что я думала… ну, что не только я одна видела взрыв, поскольку там ведь десятки окон… И люди бегали. Вы меня понимаете?

— Воля ваша, Татьяна Павловна, — почти севшим голосом отозвался Турецкий. Ну а что на самом деле он мог бы ей присоветовать? Заложить своего шефа? И чтоб тот ее сразу же уволил?

Грибова, вздыхая и обдумывая каждое слово, вписала еще несколько строк.

— Можно еще, Александр Борисович? Только не для протокола…

— Вообще-то, как вам должно быть известно, следователь обязан вносить в протокол допроса свидетеля все, что тот скажет. Неужели я должен объяснять столь элементарные вещи вам, будущему юристу?

— Да, это я знаю… Но то, о чем я хотела вам сказать, может быть, даже и не свидетельство, а… Ну как сказать? Мое воображение? Как будто во сне видела. И поэтому я, честно говоря, не уверена, что вообще следует об этом говорить… Знаете, а мне сегодня Вячеслав Иванович звонил, — неожиданно переключилась она на проблему, которая, похоже, волновала ее теперь больше воспоминаний о взрыве.

— Это все хорошо, Татьяна Павловна, — поморщился Турецкий и постарался вернуть девушку в нужное русло. — Давайте договоримся так: если ваш, как вы уверяете, сон может представить интерес для следствия, тогда…

— Я поняла, правда, поняла! Александр Борисович, знаете, мне кажется, что та машина уже останавливалась раньше, то есть за углом. Вспомните, какая панорама видна из моего окна… Мне кажется, что все происходящее я как будто увидела боковым зрением… но вспомнила только потом, позже. Я же говорю, что это как сон.

Ну, попробуйте все еще раз себе представить и расскажите мне, что вы там увидите. А я готов вас слушать.

Он и сам не знал, зачем ему нужен этот совершенно идиотский эксперимент. Но привычка обращать внимание на всякий, даже незначительный, фактик сработала помимо желания.

Грибова прикрыла глаза и откинула голову.

— Вот… черный предмет выскочил из-за угла и замер, — заговорила она, будто кем-то загипнотизированная. Это у нее получилось настолько натурально, что Турецкий невольно оглянулся, но никого, естественно, за своей спиной не обнаружил. — Я вижу только часть его. И не уверена, что это машина. Пауза. Наконец предмет начинает двигаться и поворачивает в наш переулок… — Она открыла глаза. — А здесь, Александр Борисович, я уже точно знаю, что выехал большой темный автомобиль, я его вижу в упор, потому что он теперь единственный предмет, который движется, а все остальное замерло. Или просто вымерло. А потом… дальше вы сами уже все знаете…

Бог ты мой! Да ведь это показание может стать ключевым в деле! Ведь если все это — не досужая выдумка, а действительно божественное наитие, то тогда действия сидевших в машине приобретают четкую логику… которая до сих пор никак не просматривалась Турецким.

— Танюша! Золото вы мое! Вам говорили, что вы чудо?! — Турецкий не мог сдержать себя, и его понесло. Еще миг — и он бы ринулся целовать свою свидетельницу, но… та готовность, которую он мгновенно прочел в ее вспыхнувших глазах, немедленно остудила его. И, с трудом переведя дыхание, он продолжил, стараясь, чтобы его волнение не было ею истолковано превратно: — Самое поразительное, Танюша, что ваш сон, или видение, как хотите назовите, может обернуться явью, которая многое поможет решить и понять. Но вы знаете… Словом, давайте я пока не стану вносить эти ваши наблюдения — так? — в протокол. Пусть это до поры останется вашей фантазией. Но у меня к вам будет огромная просьба: при первой же нужде, то есть когда мне это позарез понадобится, вы повторите свой рассказ?

— Да ну что вы, Александр Борисович! Конечно! И когда вам будет угодно. И — где угодно…

«Вот же зараза какая!» — ворохнулось у него в груди.

Нет, конечно, он ей верил, хотя, пока идет следствие, по идее не должен верить никому. Он обязан лишь оценивать показания. Но ведь следователь — тоже человек, хоть и звучит это по-дурацки. А раз так, то и он обладает все тем же стандартным набором достоинств и недостатков, присущих остальным смертным. Разница, пожалуй, лишь в том, что в данный момент перед следователем сидит вызывающе броская женщина, и щеки ее алеют от его похвалы. Или от других, ведомых только ей одной желаний. А Турецкому, разумеется, неведомых.

— А что, Александр Борисович, — спросила она, и глаза ее снова заискрились, — у вас тут не курят?

Турецкий несколько суетливо подался к ней через стол с пачкой сигарет и зажигалкой. Закурив и выпустив тонкую струйку дыма в потолок, Татьяна откинулась на стуле и с явным вызовом закинула ногу на ногу. Модный плащик ее висел на крючке у двери, а узкая короткая юбка и такая же кремовая кофточка не столько одевали ее, сколько продуманно и ловко оголяли. Турецкий, как ни старался, не мог отвести глаз от ее коленей, чувствуя, что и Татьяна не хочет отступать с занятых ею позиций. Видимо, поэтому и последовал «неожиданный» вопрос:

— А вы женаты, Александр Борисович?

Он понял, что смысл вопроса заключался не в сказанной фразе, а в ее подтексте, как тест на вшивость: «Ну, чего ты ждешь?» Потому и любой его ответ уже ничего бы не значил. Для окончательного решения ему оставался миг, а что он сумел бы ей немедленно предложить? Славкину квартиру, если там никого нет, или свой раздолбанный автомобиль с выездом куда-нибудь в ближайшие кусты? Она бы, вероятно, сейчас не стала возражать, но ведь даже и не представишь себе масштаба этакой срамотищи! И Александр собрал в кулак свою волю.

— То, что я женат, Танюша, это бесспорно, — с веселой назидательностью сказал он. — А вот Вячеслав Иванович в настоящий момент абсолютно холост. Говорю это вам как его ближайший друг.

Татьяна кивнула и улыбнулась с некоторой растерянностью. Потом поднялась, взяла со стола свою повестку, подошла к вешалке и остановилась в ожидании, когда Турецкий поухаживает за ней — подаст плащ. Ну а уж это он сделал с превеликим желанием, не отказав себе, впрочем, в удовольствии разгладить складки на крепеньких Татьяниных плечиках и задержать ладони на ее талии. При этом полные ее губы, находившиеся в непосредственной близости от его лица, изобразили нечто напоминающее воздушный поцелуй. Итак, она наконец ушла, покачивая бедрами, а Турецкий сел за стол и сжал щеки руками. Это ж надо влипнуть в такую игру! Мелькнула совсем уже шальная мысль, что, если бы он вдруг сделал решительный шаг, она бы, не ломаясь, отдалась ему да вот хоть на этом столе. Гениально! Прокурорскому дому наверняка только этого и не хватало.

Турецкий восхищенно покачал головой и придвинул к себе чистый лист бумаги.

«Что конкретно дает мне фантазия Грибовой? — начал записывать он. — Следуя ее логике, машина останавливалась за углом. Зачем? А затем, что из нее вышел некто третий, сидевший на заднем сиденье. Этот некто, по всей вероятности, вошел в один из сверхсекретных подъездов, иначе зачем было вылезать из машины. После этого водитель тронул «мерседес» и, проехав несколько метров, свернул за угол дома, вероятно, чтобы не отсвечивать в ненужном месте, и снова остановился. Но теперь уже в ожидании того, кто должен был явиться. Либо это был тот самый некто, либо кто-то вообще неизвестный. Но сидящие в машине шофер и его хозяин ждали этого человека. Водитель приспустил боковое стекло и закурил — из салона потянулась струйка дыма. Значит, Алмазов не курил. Ну а далее известно: сработала бомба — треск, фейерверк, взрыв, пламя! Фугас с напалмом, как сказал Градус. Но кто же вышел из машины? Ясно пока только одно: он был человеком, знакомым Алмазову, иначе банкир не стал бы его подвозить и ждать…»

Турецкий задумался. Не надо быть пророком, чтобы сделать конкретный вывод: если преступник скрылся за дверью одного из непонятных учреждений, шансов найти этого террориста у Турецкого практически не было. Но тогда на кой дьявол все эти полковники-лазутчики из заинтересованных смежных ведомств? Он снял трубку.

Выдав Татьянины сновидения за вполне достоверные свидетельства, добытые оперативным путем, Турецкий дал им уточненное задание на этот счет. Но когда закончил переговоры и положил трубку, раздался звонок, который мог стать поворотной вехой в этом деле.

— Господин Турецкий? С вами говорит старший нотариус Центральной нотариальной конторы Орловский Дмитрий Михайлович. Я только что беседовал с господином Меркуловым, и он мне сообщил, что дело об убийстве Алмазова находится в производстве у вас. Я располагаю некоторой информацией, которая может быть вам полезна.

Нотариус выдержал паузу в ожидании реакции собеседника, но ее не последовало.

— Сергей Егорович, э-э… оставил завещание в пользу некоего, э-э… гражданина по фамилии Боуза, Бо-у-за, Эмилио Фернандес, Э-ми-ли-о Фер-нан-дес. Тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения. Адрес проживания не указан. В случае смерти наследователя почтовые отправления следует посылать на абонентский ящик Главного почтамта города Москвы.

Теперь, чтобы вникнуть в свалившуюся с потолка на голову информацию, паузу пришлось выдержать Турецкому.

— Э-э… — невольно копируя нотариуса и чертыхаясь про себя, наконец подал он голос, — Дмитрий Михайлович, могу я просить вас дать мне факс с текстом завещания Алмазова?

— Собственно, для этого я, э-э… господин Турецкий, и звоню вам. Я, э-э… записываю ваш номер, и через пять минут факс будет в вашем учреждении… Прошу.

Турецкий продиктовал номер своего телефакса, не личного, разумеется, которого у него отродясь не было и быть не могло, а того, что находился под бдительной охраной Клавочки, вечного секретаря Меркулова.

— Для вашего сведения, э-э… господин Турецкий, — сообщил, записав номер, Орловский, — как часть наследственной массы Боуза получает в наследство от Алмазова дом по адресу… Вы записываете, господин Турецкий?..

Как гласит забытая русская пословица, «стриженая девка косы не заплетет», с такой вот быстротой получил Александр обнадеживающее его сведение о том, что в адресной книге Москвы человек с таким странным для России именем не числится. Поэтому он тут же перезвонил в МУР Юре Федорову и дал задание на розыск Эмилио Фернандеса Боузы. И наконец набирал домашний номер Алмазова. Трубку взяла супруга покойного… нет, теперь уже вдова. Она молча выслушала вопрос и ответила без раздумий:

— Никогда этого имени не слыхала… Боуза, говорите? Нет. Эмилио Фернандес?.. Странно. А почему вы спрашиваете меня, Александр Борисович? Может быть, это имя каким-то образом связано с банковской деятельностью… мужа?

Она еще не научилась считать его покойным. Раскрывать сейчас перед ней свой неожиданный источник информации Турецкий конечно же не собирался и ответил уклончиво:

— Да, видите ли, это имя, в общем, случайно появилось в наших документах. Но у нас не принято оставлять без внимания любые мелочи, так сказать… Еще, если позволите, вопрос. У вас имеется… в смысле, у Сергея Егоровича был дом где-нибудь под Москвой?

— Дом?! Да что вы, Александр Борисович, какой может быть дом, когда мы и квартиру-то эту с трудом купили…

— Извините за беспокойство. До скорого свидания.

— Да-да, Александр Борисович, — как-то потерянно ответила женщина, — до скорого… У меня ведь повестка, и я должна сегодня явиться в вашу прокуратуру, да? А завтра похороны Сережи… Сергея Егоровича.

Он начал говорить ей соответствующие ситуации слова соболезнования, но она неожиданно перебила:

— Подождите, Александр Борисович… Понимаете, у меня все прокручивается в голове этот ваш Боуза. Его зовут Эмилио Фернандес, да? Похоже, это испанское имя… Или — кубинское, правда?

Турецкий молчал в ожидании сведений, которые могли родиться в голове, занятой совершенно иными заботами.

— Так вот, я таки вспомнила. У моего мужа были кубинские студенты, но очень давно.

— Студенты? Он что, был и преподавателем?

— А как же! Читал политэкономию. В заочном юридическом. Но это, как я уже сказала, было много лет назад. Он тогда в аспирантуре учился.

— Вы не можете сказать мне поточнее, когда это было, хотя бы в каком году?

— Подождите, дайте сообразить, вспомнить… Значит, познакомились мы с Сережей в шестьдесят четвертом, а на следующий год поженились… Выходит, было это где-то с шестьдесят шестого по шестьдесят девятый…

«Вот уж действительно триллер какой-то! Бывший студент — кубинский террорист? Но ведь это абсурд! Боуза тогда еще и не родился… Стоп, господин Турецкий! Кажется, ты едва не потерял нужную мысль… Не родился?! Ну конечно, вот оно!»

И Саша снова набрал номер Юры Федорова, а начальник МУРа терпеливо зафиксировал новую информацию. Юрины ребятки, конечно, найдут этого Боузу, поскольку нет в России второго человека с таким именем.

От конторы на Пушкинской до офиса Грязнова на Неглинке не более пяти минут ходьбы в густой толпе всевозможных торговцев всевозможным нелицензионным товаром, юных бизнесменов и «челноков» с огромными полосатыми сумками. Нормальных людей на этом пути встретить невозможно. Что ж, такая теперь жизнь пошла: успей украсть, успей продать, успей спекульнуть… Раньше, бывало, статьей пахло, а теперь — бизнес, как же! Не надо? — отвали в сторонку, не мешай развиваться частному капиталу!

В Славкиной резиденции Александр бывал несколько раз, но еще в те времена, когда «великий сыщик» только въехал в это довольно отвратное помещение, напоминавшее не то бывшие склады со сводчатыми потолками, не то переделанную под склад конюшню. Что можно из этого «офиса» сделать, гость даже не догадывался. Здание было старым, дореволюционной постройки, а может, и прошлого века. Снаружи вроде капитальное, а внутри, говорят, перестраивалось десяток раз, и все неудачно.

То, что он увидел теперь, не въезжало ни в какие ворота. Его представления об офисах разумеется. Хотя Саша повидал их немало, особенно в последнее время. Первое впечатление: Грязнов широко размахнулся. Шик! — иного слова не подберешь. За год с мелочью он сумел со своей наемной, но весьма профессиональной армией, которую сам и сформировал, подобно классической швейцарской гвардии, из лучших представителей некогда почетной профессии — уставших от объяснительных записок сыщиков, молодых пенсионных, но весьма способных и вовсе не растративших сил и возможностей следователей и прочих «чернорабочих» розыскной службы сделать невозможное. Молодец Славка! Он как-то рассказывал, что «раскрутился» и не пожалел денег на дизайн, а потому выиграл в главном: «Клиент должен благоговеть, и только в этом случае он охотно выкладывает крупные башли…» Неплохой девиз для частного сыскного бюро, работа которого обеспечена многими лицензиями. К нему, что ль, податься?.. «Я ж не так и стар, чтобы бояться быстрых передвижений. А послужить под Славкой — не трагедия. Правда, есть люди, с которыми легче дружить, чем вместе работать, но с Грязновым мы прошли все традиционные трубы, огни, воды и что там еще?.. С ним можно. Кабы не детская мечта…»

Впрочем, он действительно молодец. Детище у него — что надо.

— Ну ладно, Саня, хватит изумляться, — сообщил Славка тоном удовлетворенной красавицы. — Давай-ка лучше займемся твоим делом, а то сейчас мои гвардейцы подвалят с отчетами о проделанной работе, и я полностью вырубаюсь из текучки. Как вождь говорил? «Учет и еще раз учет»?

Интересно, конечно, знать, что это будут за отчеты, о каком виде деятельности и так далее. Но Славка не горит желанием распространяться о деятельности своего бюро «Слава», и его не следует допрашивать, и вообще надо относиться максимально спокойно к его новому «бизнесу». Может, поэтому Славка охотно помогал Турецкому в его трудностях. И денег за это не брал. Хотя Саша прекрасно знал, что грязновские советы и консультации, не говоря о более серьезных акциях, стоят недешево.

— Так что тебя интересует все-таки? — солидно спросил он, и в интонации его голоса явно прозвучало откровенное удовлетворение от Сашиной реакции после беглого осмотра нескольких комнат отлично оборудованного офиса. Я примерно представляю то, что тебе требуется. Но ты уж, пожалуйста, проясни мне свои задачи.

— Жена Кочерги этого, ну, ты знаешь, о ком я говорю, так вот, она вполне ответственно заявила, что бывший боксер, а ныне покойный шофер-телохранитель нашего банкира, постоянно играл в карты в каком-то подпольном казино, из-за чего они, собственно, и разошлись. Не потому, конечно, что оно подпольное, и не потому даже, что он довольно регулярно выигрывал крупные суммы в дойчемарках, а ей не отдавал ни пфенига, и все обещал осчастливить ее после следующего выигрыша. А потому, что ей вообще не нравился этот его интерес и, возможно, нечто большее по отношению к картам. Так вот, я подумал, что если она не врет и у него действительно время от времени появлялись некие крупные суммы валюты, его партнеры, так сказать, по совместному игорному бизнесу могли заиметь свой собственный интерес. Интересы же партнеров, как ты не хуже меня знаешь, особенно в таких делах, редко совпадают.

Турецкий понял, что говорил наверное слишком долго, и замолчал, когда увидел в глазах Грязнова почти незаметное нетерпение. Слава не уважал многословие.

— Все, можешь не продолжать.

— Да я, в общем, сказал все. Просто, думаю, было бы неправильно отбрасывать и такую версию. Как ты считаешь сам?

Вместо ответа Слава открыл большой сейф, где хранил дискеты — свой драгоценный архив, достал пакет, посмотрел с обеих сторон и, удовлетворенно кивнув, сунул дискету в компьютер, стоящий на его столе. Поманил Турецкого к себе пальцем, и тот пересел к экрану. Пошел текст: «Подпольные казино Московского региона». Ничего себе!

— Слушай, Славка, откуда у тебя такие данные? — изумился Саша.

— Позаимствовал в МУРе. Когда решил уйти в частный бизнес. К тому же я сам и составлял эти списки. Я ж, кажется, рассказывал тебе, что нам удалось все до единого игорные дома вытащить на свет Божий. Забыл, что ли?

— То есть как это — позаимствовал? Тиснул дискетку-то, а?

— Ты чего? — Грязнов недвусмысленно покрутил указательным пальцем у виска. — Совсем малограмотный? Зачем чего-то «тискать», когда можно просто переписать нужные файлы. А с этими материалами я больше пользы принесу, чем вся моя милиция, которая больше уже никого не бережет… Нет, похоже, твоего Кочерги нема ни в одном казино Москвы и области.

Вот новость! Можно подумать, что в карты играют только в столице и ее пригородах!

— А если, к примеру, в Туле?

— А на фига мне твоя Тула? Ты что, забыл, где я служил? Напомню: в Московском уголовном розыске. В Московском! Городском.

Саша вздохнул:

— Понимаешь, жена сказала, что наш картежник пропадал надолго, случалось, до двух недель… Значит, тупой здесь конец…

— Пока тупой, Саня.

В кабинет Грязнова ворвался его племянник Денис — рослая этакая детинушка, весь в дядю, даже с заметной рыжиной в волосах, чем он наверняка и снискал особое к себе расположение старшего родственника. Иначе так и сидел бы в своем Барнауле.

— Дядя Слава!.. Ой!.. — Это Денис увидел Турецкого и растерялся: давно, видите ли, расстались, дня не прошло.

— Быстро выкладывай, что у тебя! — сурово приказал Грязнов и, покосившись на Сашу, недовольно добавил: — И этого своего «дядю» забудь! Сколько раз повторять нужно? Здесь у нас что?

— Слушаюсь! — охотно подчинился Денис. — Докладываю, Вячеслав Иванович! Группа Чекмарева сегодня собирается подломить банк на Комсомольской площади, у трех вокзалов. А мне нужно срочно двадцать восемь тысяч — за такси заплатить.

Грязнов снова открыл сейф, вытащил несколько пачек денег.

— Сколько их будет?

— Семь.

— На, держи. Семь, говоришь? Ладно, тогда я сам сбегаю на Петровку, пусть они своих отряжают. Саня, извиняй, как видишь, время не терпит.

А чего было объяснять-то? Турецкий и сам уже понял, что в этой серьезной фирме делать ему больше нечего. Да и вообще, куда да хоть бы и «важняку» со своим кабинетом и даже напольными часами красного дерева, остановившимися, скорее всего, в день отречения от престола последнего русского царя, против таких апартаментов!

К пяти часам Турецкому стало окончательно ясно, что сегодня блицмейстер из него прямо-таки хреновый. Он потратил несколько часов на бессмысленные, хотя и необходимые по закону, допросы жены покойного банкира Алмазова… да нет, конечно же вдовы, затем одного из его заместителей, начальника охраны банка «Золотой век», а также ответственного секретаря Ассоциации коммерческих банков. Собрал протоколы в папку и с довольно объемистым теперь «делом» отправился к Меркулову, имея намерение прямо от него отвалить домой. То есть опять-таки к Грязнову, ибо другого дома у него пока не было. Переодеться.

Вообще-то сегодня у него была запланирована еще одна встреча. Но касалась она не данного конкретного дела, а той неизбывной детской мечты, с которой он жил в последние месяцы. В Центральном доме журналиста сегодня вечером должна была состояться встреча писательско-журналистской общественности с некоторыми оказавшимися по разным причинам в Москве представителями российской эмиграции. Программа вечера была известна лишь в общих чертах, то есть лишь в пределах того, что сообщил Турецкому заместитель ответственного секретаря «Новой России», газеты, в которой он время от времени сотрудничал, и при этом предложил ему сделать об этих эмигрантах небольшой репортаж-интервью, тем более что среди них, как было сказано, есть несколько довольно известных юристов.

Итак, Саша взял в руки дело и решительно направился к двери. Но его тут же остановил телефонный звонок, который был абсолютно неуместен. Более того, он мог поломать все дальнейшие планы. Сработал стереотип поведения: «важняк» вернулся к столу и снял трубку. Но уж волю чувствам дал:

— Следователь Турецкий! — Ох, не завидовал он звонившему…

— Дорогой мой следователь, — услышал Саша знакомый глуховатый и негромкий говорок.

Ну конечно, это Олег! Характерный его тон! Однажды, когда Турецкий, недовольный его манерой вести диалог — как-то безразлично к партнеру и очень тихо, будто ему в высшей степени наплевать, слышит его собеседник или нет, — сделал Олегу замечание по этому поводу, тот весело рассмеялся. «Дорогой мой следователь, — сказал примерно так же, как и сейчас, — громкость моего голоса и манера, как ты говоришь, вести разговор, рассчитаны на то, чтобы мой визави был вынужден ко мне прислушиваться. Понимаешь? Чем тише я говорю, тем больше он — внимание! И сразу повышается, как теперь любят говорить, мой рейтинг. Усек? Но я не жадный, пользуйся. И тебя сразу все зауважают. А уж о том, чтобы голос повысить — ни-ни!»

Но все-таки Турецкий не государственный чиновник, приближенный ко двору или к чему-то там подобному, и ему подобострастно склоненные головы совершенно ни к чему. Хотя совет Олега был вовсе неплох. Парочку раз в иной обстановке Саша проверил и — получилось. Правда, и ощущение чего-то искусственного осталось тоже.

— Значит, вот что, Саша, бросай-ка ты свои особо важные дела и срочно приезжай ко мне. Имею сообщить тебе нечто весьма исключительное. Ты меня понял?

— Олежек, вообще-то у меня… Ну ладно, это надолго?

— Туда-сюда, думаю, не больше часа. А что, у тебя имеются более экстренные дела?

— Вообще-то есть. Но твои сведения наверняка важнее. Поэтому давай диктуй адрес, и я выезжаю.

— Ты чего, Саш? Какой адрес?! «Белый дом» — мой адрес. И — в бюро пропусков, а там все уже написано: и этаж, и номер апартамента. Ты на своей телеге или муниципальным транспортом?

— На своей.

— Ага, значит, минут пятнадцати — двадцати должно хватить. Ладно, сам спущусь, встречу тебя.

Есть такая присказка: «Не повезет, так на собственной жене триппер подхватишь». Грубо звучит, хамски, но не так уж и абсурдно, как может показаться на первый взгляд. Это себя таким вот изысканным образом пробовал успокоить Турецкий, поднимаясь с грязного асфальта и тщетно отряхивая колени. А ведь еще несколько минут назад ничто не предвещало беды.

Предупредив меркуловскую секретаршу Клавдию, что должен отлучиться по неотложному делу на час с небольшим — это на случай, если вдруг у Кости проснется совесть, — Турецкий спустился во двор прокуратуры, сел в машину и прикинул: на Тверскую, потом бульварами до Калининского проспекта и по прямой на Краснопресненскую набережную. Так до «Белого дома» ближе всего. И разве могло ему прийти в голову, что суждено вляпаться в историю в самом центре Москвы, в наиболее людном ее месте, напротив кинотеатра «Октябрь»?..

Автомобильный поток двигался довольно плотно. Саша держал небольшую дистанцию за сверкающим лаком синим «мерседесом», когда боковым зрением увидел, как на него справа сзади начал быстро надвигаться здоровенный «джип». Ситуация показалась чрезвычайно знакомой — практически точным повторением вчерашнего случая. Кинуться вправо или уйти влево никакой возможности не было, и Саша понял, что его взяли «в коробочку». Это идиотское чувство полной твоей беспомощности, когда жить тебе или нет, решают другие и до катастрофы остаются считанные мгновенья, после чего последует контрольный выстрел в голову… нет, так нельзя, надо что-то делать! Что?!

Впереди неожиданно образовался странный затор, машины, визжа тормозами, заюзили по мокрому асфальту, едва не наваливаясь друг на дружку. Кажется, это было спасением: Турецкий, следя за «джипом», уже приготовился рывком выскочить из машины. Но черный «джип», проскочив вперед и едва не отшвырнув в сторону «жигуленок», вдруг затормозил рядом с «мерседесом». Из окон машины немедленно высунулись два ствола, и по «мерседесу» дружно ударили автоматные очереди. Это произошло настолько неожиданно, что водители всех окружающих машин опешили, а через миг придя в себя, ринулись в разные стороны — кто куда. Турецкий почувствовал внушительный удар в свой задний бампер, дернулся и вывалился из распахнувшейся двери. Удар об асфальт был весьма ощутимым. Но больше его поразила абсолютная тишина — такая, будто уши заложило ватой. Он медленно поднялся, потряс головой, словно сбрасывая с нее тяжелый груз, и огляделся. Посреди проспекта, скособочась, застыла расстрелянная синяя большая машина, и почти впритык к ней, сзади стоял его «жигуленок». Других автомобилей рядом не было. К Турецкому же с противоположных тротуаров бежали люди. Вот тут и обратил Саша внимание на свои испорченные брюки и подумал о везении.

Через несколько минут примчались гаишники, оперативники, оцепили место очередной бандитской разборки, о чем тут же заявил один из милиционеров и попросил Турецкого, как теперь уже единственного свидетеля убийства троих пассажиров «мерседеса», дать свои показания. Вдвойне обрадовало его то обстоятельство, что он имеет дело с «важняком» Генпрокуратуры. Турецкого же все это абсолютно не радовало, поскольку помимо всякого рода моральных и физических потрясений у него ломались все планы. Просто отмахнуться он не мог, а растекаться мыслью не было времени. Поэтому он кратко изложил ситуацию в том виде, в каком ее наблюдал, и, пожелав коллегам удачи, в которую и сам не верил, отбыл в направлении уже близкого «Белого дома», напутствуемый вздохом милиционера, стоявшего в оцеплении:

— Это ж надо такое… Все — против всех! Жить невозможно…

Встретив Турецкого в вестибюле, Олег недовольно пробурчал:

— Сказал же — пятнадцать минут!.. А я уж тут полпачки сигарет успел выдымить. Заезжал, что ли, куда?

— Ну а как же! Конечно! То на полосу встречного движения, то на тротуар. А в центре без мигалки вообще не проедешь. — Турецкий не счел нужным распространяться о той передряге, из которой только что едва выбрался. — А моя телега и без этих неприятностей на ладан дышит. Еще раз стукнут — и ей кранты. Это точно…

— А это ничего! — хмыкнул Олег. — Его «Лада» дышала на ладан!.. За тобой, старик, можно уже записывать — и в какую-нибудь газетку… Ах да, у тебя ведь «жигуль». Хрен редьки не слаще. Ну ладно, поехали ко мне.

Путь в кабинет начальника Межведомственной комиссии по борьбе с преступностью и коррупцией Совета безопасности Российской Федерации был недолог. Собственно, так он должен был бы именоваться, если бы была вывеска. На самом же деле на двери просторного кабинета с небольшой приемной, в которой никого в данный момент не было, просто стоял четырехзначный номер. Все остальное подразумевалось.

— А ты здесь неплохо устроился, — заметил Саша без всякой зависти.

Олег отнесся к его словам тоже как к должному. Просто кивнул, достал из мини-бара, встроенного в стенку, занимавшую своими лакированными панелями весь торец внушительного кабинета, бутылку коньяка и потряс ею в воздухе.

— Хочешь рюмашку? Ты ж, поди, как и я, вынужден был весь день мучиться? Э-э, друг, а что у тебя с брюками?

— Честно говоря, Олежка, не отказался бы… Но, понимаешь, я толком и не поел сегодня. А на голодный желудок хороший коньячок подобен взрыву бомбы… — Турецкий почему-то вспомнил о «мерседесе», похоронившем Алмазова, потом о только что расстрелянном рядом, на проспекте, и добавил: — А брюки… Я ж говорю: машина такая.

Умница Олег сразу усек Сашины аналогии, хоть и ничего особенно сказано не было, и сам немного посмурнел. Но лишь на миг.

— Не вопрос, — откликнулся он. — Было бы желание, как говорят. Тебе чего-нибудь горячего? Или устроят бутерброды?

— Ой, да что ты! — замахал Саша руками. — Не заводись, ради Бога. Конечно, бутербродик, если таковой отыщется…

— Отыщется!

Олег вышел в приемную и открыл холодильник. «Господи, — мысленно возопил Турецкий, — помилуй мя грешного! Куда попал! Достоин ли?!..» Через минуту он вернулся в кабинет, неся на большущей тарелке бутерброды. Парочку из них — с осетриной, вкус которой стал почему-то забываться, — Саша срубал сразу. И пока Олег резал от большого куска розовое, аппетитно выглядевшее мясо, нечто вроде не менее забытого, но такого распространенного в Сашины студенческие годы ростбифа, который в любом кафе подавали почему-то всегда с зеленым горошком, а теперь вовсе не подают, Турецкий обошел кабинет, разглядывая корешки многочисленных книг на полках — все в основном законы, всякие акты, труды по юриспруденции, и понял, что в таком заведении действительно о пустяках думать не должны. Да и времени нет.

— Между прочим, если бы ты согласился перейти в наше ведомство, — будто между прочим сказал негромко Олег, — и у тебя давно был бы подобный кабинет. Ну, может, чуть-чуть поменьше. Но ведь мы же гордые!..

Саша удивился. Это когда же его приглашали идти служить в «Белый дом»? А может, он был настолько пьян вчера, что пропустил мимо ушей заманчивое предложение? Странно… Не помнил он такого приглашения… Но, с другой стороны, и отрицать сейчас — значит указывать, что он вообще ничего не помнил. Допился, значит… Уж во всяком случае, перед Олегом-то особой нужды выпендриваться нет, но… как раньше учили: у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока… Поэтому, надо полагать, что такое предложение было сделано и гордо отвергнуто. А если следователь Турецкий кому-то сильно нужен, пусть повторят попытку. Вот тогда и подумаем…

На письменном столе Олега — огромном и практически пустом — стояли в одинаковых позолоченных рамках несколько фотографий. Это Турецкий уже наблюдал. Когда летал в прошлом году в Америку, на курсы повышения квалификации и обмена опытом, их несколько раз вывозили из полицейской академии, что в штате Виргиния, в различные представительства и крупные фирмы. Там, в скромно-шикарных кабинетах боссов проклятого американского империализма, он и видел подобные штучки. Фотографии родных и близких в рамках на столах — это как бы моя близость к семье, ячейке общества, а следовательно, и к простому избирателю… Чудно тогда показалось: все-таки семейное — для семьи, а не на всеобщее обозрение. Но тут Саша подумал, что наверняка в кабинете у Олега нередки высокие гости из близ — или далее лежащего окружения, а им, возможно, этакая семейная приязнь хозяина кабинета как раз и должна бы импонировать.

Он снова взглянул на расставленные фотики и подумал, как причудливы повороты судьбы. Вот — Кирилл, старший брат Олега, — верхом на мотоцикле, босой, в грязной майке, взъерошенный… Он будто вышел из того, вчерашнего похмельного полусна — неслух и заядлый автогонщик, который, если бы захотел, мог достичь многих высоких ступеней в этом совершенно диком для Турецкого виде спорта. Или жизни? Ну, может, не Сенна или Шумахер, но все-таки! А он закончил экономический факультет МГУ и занимается финансами, представляющими, по мнению Саши, наиболее скучную сферу человеческой деятельности. Правда, Олег более нежели намекнул, что Кира теперь тайный агент в ведомстве господина академика, как они иногда называют Службу внешней разведки.

А на другом снимке они оба — братцы. И Турецкий с ними. Это их Шура «щелкнула», когда они в Тарасовке в футбол играли… Сон, что ли, в руку?

— Олежка, сколько вам здесь?

— А? — он подошел с ножом в руке, исподлобья взглянул на фотографию, прищурился и хмыкнул: — Мне — семнадцать, значит, Кире — двадцать два… Ну а ты у нас — старикашка… Это мамуля нас, помнишь?

Саша кивнул:

— Ну да, и я, старый болван, гонял с вами мяч, словно мальчишка! Смотри-ка! — Это он обнаружил еще одну «историческую» фотографию, где они, то есть он сам и Кирилл, сняты на фоне уникальной находки — белого гриба весом не то полтора, не то два килограмма, который нашел все-таки не Турецкий, а Кира. Но как было не примазаться к чужой славе!..

— Ага, — быстро отреагировал Олег. — Это ваш с Кирой знаменитый трофей, который так никто и не попробовал. Потому что пока его демонстрировали соседям и всем заинтересованным лицам, бедняга гриб зачервивел и насквозь провонял. Вот единственное свидетельство и осталось… Ну ладно, Саш, осмотр Третьяковской семейной галереи откладывается на потом, а вот тебе еще легкая закусь, — он придвинул тарелку с тонко нарезанным розовым мясом, — давай по рюмочке, и — к делу. У меня сегодня тоже на вечер кое-что намечено важное. Идет? Ты не обидишься?

— Да Боже мой, о чем ты говоришь! Я тебе и так благодарен, Олежка!

Они тут же тяпнули по рюмке хорошего коньяка, и Саша, сунув в рот трубочку нежного мяса, полез в карман за блокнотом и авторучкой.

Олег отошел к окну, закурил и, обернувшись, вдруг сказал с нарочитой будто бы серьезностью:

— Магнитофон прошу не включать и записей в блокноте не делать. Даю тебе, Саш, честное слово, что и своих устройств, которых, как ты понимаешь, тут хватает, я тоже не включаю.

Он улыбнулся. А Турецкий убрал ручку с блокнотом.

— Впрочем, на память тоже не жалуюсь, — заметил он как бы между прочим.

— Ты, возможно, не совсем правильно понял меня, — спокойно, хотя и с легкой назидательностью, сказал Олег. — Сведения, которые от меня получишь, — сугубо конфиденциальные. Усек? И я почерпнул их из неофициальных источников. Один из которых занимает слишком высокое положение в государстве, чтобы мы его засветили. Даже нечаянно. Не обижайся, но и фамилию — и его, и других, на кого буду ссылаться, я тебе назвать не смогу. Они мне нужны больше, чем тебе, Саш… Да ты закусывай, не стесняйся.

А он и не стеснялся: когда еще на халяву этакая закусь перепадет!.. Но это все так, разумеется, для бравады. На самом же деле Саша был уверен, что по пустякам Олег не стал бы устраивать для него спектакль. Значит, есть нечто такое, чем пользоваться придется, но с великой осторожностью. Нет, все-таки не любил он этих условий!

— Значит, сперва, Саш, обрисую общую картину. Начну с того, что сегодня, то есть в реально сложившейся исторической обстановке нашего государства, работа банковских структур в основе своей идет под патронажем тех или иных бандитских группировок. Как это ни клеветнически звучит, ты меня понимаешь?.. На этот счет действительно не стоит заблуждаться: дескать, мафия — все же не коммунисты, и уж они-то никак возврата к старому не допустят. К сожалению, все далеко не так. Для преступников сегодня настал поистине «золотой век». Деньги гребут уже даже не миллиардами, а триллионами рублей. Кстати, просто для сведения, хотя ты, возможно, уже знаешь эту цифру: в прошлом году они поимели лишь на теневых операциях полтора триллиона рублей. Цифра, как говорится, самая последняя. Так вот, рубли, как ты понимаешь, нынче уже не цель. В дело пошли, причем в гигантских суммах, и доллары, и марки, и франки, и фунты. И если в мафиозных структурах провести сегодня социологический опрос, как это любят делать вот тут, рядом, на нашем бывшем Калининском проспекте, то основная масса заявила бы, что прямо-таки мечтает возвратиться к командно-распределительной экономике. Знаешь почему? А так им проще действовать. Не будет той конкуренции, что давит сейчас. Но если ты приглядишься к этим людям, Саш, а ты их, конечно, не раз видел, встречал, даже руку пожимал, что мне приходится делать ежедневно и порой ежечасно, — в силу сложившихся в нашем государстве обстоятельств, как ты понимаешь, — словом, ты увидишь, что под твидовыми пиджаками и французскими сорочками от какого-нибудь де Ниро или Кардена светятся все те же пресловутые наколки: «Не забуду мать родную!» И во рту у большинства еще сияют золотые фиксы, поскольку они не успели понавставлять себе фарфоровых челюстей. И в этих рядах одно из видных мест занимал, Саш, твой Сергей Егорович Алмазов. Как это ни противно будет тебе услышать. Вот так, дорогой. Он сумел раскрутить гигантское финансовое дело — создал целую банковскую империю. А результат — вот он… В гробу. Так что я, из самых, поверь, лучших побуждений, готов только повторить тебе уже сказанное сегодня утром там, в Останкине: Саш, это невероятно трудная и вовсе не следственная проблема. Постарался бы ты не лезть в эту тухлятину, ей-богу, Саш…

Турецкий усмехнулся по поводу той необычной горячности, которая вдруг обнаружилась и в тоне, и насыщенности искренними чувствами к нему, грешному, в речи Олега Марчука-Романова, младшенького сына двух глубоко уважаемых им людей. Вообще-то стоило бы, наверное, подумать. Но…

— Олежка, дорогой, — с грустью только и смог констатировать он, — если бы ты только знал, как я понимаю и тебя и твои доводы… Я бы с превеликим удовольствием не лез. Говорил уже и могу повторить. Не получилось… Понимаешь, Олег? — И махнул рукой: — Давай дальше. Не береди душу…

— Ладно, — как-то отстраненно сказал он, — тогда перейдем к конкретным фактам. Тут я имею для тебя два варианта: один, как я считаю, достоин большего доверия, другой — основан на сопоставлениях, на предположениях, которые я бы назвал весьма достойными внимания, но все-таки в некотором роде эфемерными, что ли. Словом, я рассказываю, а ты решай сам, что больше отвечает имеющейся у тебя информации. Впрочем, давай начнем со второго. Несмотря на отсутствие у меня конкретной документации на этот счет и тщательно проверенной информации, что-то все-таки тут есть. Не знаю что, но каким-то внутренним чувством ощущаю. Итак, представь себе такую картину, несколько крупных фирм учредили банк. Ну, как это нынче делается, ты знаешь, это обычная практика. Выстраивается пирамида с помощью довольно разнузданной и необязательной рекламы, идиоты клюют на дармовые доходы, а далее, как говорится, везде, то бишь со всеми остановками. Учредители банка, реально ничего в него не вложившие, «жируют» на банковских дивидендах, строят себе виллы, покупают недвижимость где-нибудь даже не на Канарах, а уже в центре города Лондона, как мне тут недавно доложили про одного нашего о-очень высокого государственного деятеля, да, Саш, да… И вот в этой «золотой» ситуации вдруг появляется некий очень известный банкир, да еще представленный высшими должностными лицами государства на пост главного банкира страны, — ты понимаешь, каков вес данной кандидатуры, какова его финансовая котировка!.. И этот известный, повторяю, банкир предлагает, причем весьма настойчиво, поскольку сам является одним из учредителей, резко увеличить доли уставного фонда. То есть за этим должно последовать автоматически увеличение учредительских взносов. У тебя есть в чемодане под кроватью лишний невостребованный миллиард? У них тоже нет. Значит, рыбья мелочь должна немедленно отказаться от жирной и практически дармовой жратвы и выйти из игры, понимаешь? После чего вышеупомянутый банк в самых лучших традициях постсоветской финансовой системы должен перейти под опеку опять-таки вышеупомянутого банкира. Эрго: компаньоны, узнав об этом, решили вопрос по-своему. То есть предупредили дальнейшие события.

Олег явно ждал ответной реакции. Саша же изобразил на лице понимание, но не больше. Насчет версий он и сам мог бы без особого напряга, как говорится, потягаться с ним. Пока же были слова, словам же он привык верить меньше, чем фактам. А что это за факты? Один банк, некие учредители…

— Ну хорошо, — сказал наконец Олег, не дождавшись ожидаемого восторга и наливая снова по рюмочке. — Поехали дальше. То, о чем я тебе рассказал, основано, повторяю, на предположениях источника, который назвать тебе, Саш, я, увы, не имею возможности. Впрочем, если ты хочешь услышать мое мнение, то именно так и по этому образцу совершаются основные, если не большинство, убийства банкиров в нашей благословенной державе, ни одно из которых, ты сам знаешь, за редчайшим исключением, по сей день не раскрыто. И раскрыто не будет. Потому что это никому не нужно… И прежде всего тем, кто контролирует положение в стране. Теперь перейдем к более конкретным вещам, касающимся нашего с тобой сегодняшнего героя дня. Источник опять-таки закрыт, но фактура проверена. Постараюсь покороче… В общем, образовался некий треугольник, любовный, можно сказать. Среди действующих лиц — Алмазов, затем его ближайший друг и компаньон, вице-президент «Золотого века» Отари Санишвили, и женщина. Фигура последней требует пояснений. Зовут ее Натальей, фамилия по нонешним предвыборным временам, громкая — Максимова-Сильвинская, ты слышал. Наверняка и видел в телеящике — эффектная, но скромная. Кто она по национальности, поди, и сама не знает. В узком кругу, мужском, разумеется, где она в недавнем прошлом фигурировала в качестве совершенно восхитительной постельной партнерши, ее прозвали Кармен. Чья рука вывела эту?.. Ну ладно, все они, в сущности, одинаковые, хотя уже древние греки звали их по-разному: кого — гетеры, а всех остальных — поллаки, кажется так. Иными словами — одни для услаждения интеллекта и похоти Александра Великого, другие — для его верных легионеров. Все в мире справедливо. Ладно. Так вот, эта самая новая российская Пассионария… давай еще по маленькой?

— Кто бы возражал! — Турецкий видел, что ехать домой, чтобы переодеться для Дома журналиста (попросту — ДЖ), времени у него уже не остается. Грязь на коленях подсохла, так что, если потереть и не лезть на трибуну, оно вроде и не очень заметно, сойдет. А тающее на устах мясо способно поглотить любые коньячные испарения — это если разнузданный гаишник снова тормознет старшего следователя по особо важным делам. Поэтому можно позволить себе еще одну рюмку, имея в виду, что отсюда до ДЖ на Суворовском бульваре — три минуты езды. Если, конечно, снова не влипнешь в опасную для жизни бандитскую разборку…

— Как нам эта великолепная троица делала потрясающие дела. Во-первых, часть денег «Золотого века» шла на финансирование партии русских прогрессистов, лидером которой, как ты правильно догадываешься, была именно Кармен, иначе хрен бы она связалась с женатыми банкирами, прямо скажу, не обладающими внешностью этих… ну, Джеймса Белуши или Ричарда Гира. Нужна ли им была ее партия — вопрос второй. И сейчас не самый главный. Но тут другой альянс возникает. В прошлом году Отари несколько раз летал в Швейцарию к некоему Марку Штерну. Бывший советский, ныне крупный магнат, по моим личным сведениям, торгует оружием. Главным образом, с арабским миром и, главным образом, «Калашниковыми». С чем летал Отари, мы уже знаем твердо. Возил золотой песок, которым, как тебе, Саш, должно быть известно, до последнего времени указом Президента разрешено было торговать, точнее вывозить за рубеж, лишь Роскомдрагмету и Центробанку. Только вот днями принято наконец постановление правительства разрешить еще пяти специально уполномоченным коммерческим банкам вывозить за кордон драгметалл и камешки с целью привлечения иностранных кредитов. Ну а Отари с подачи своего друга и босса, то бишь Сергея Егорыча, уже давно, и без особого зазрения совести, таскал в Швейцарию к этому Марику то, что вывозить запрещалось. Тем не менее… Марик, он же Марк Абович Штернбух, давний житель второй столицы — Санкт-Петербурга, эмигрировавший в начале семидесятых и быстро нашедший свое истинное счастье — родственники там и прочее — на одном из своих заводиков очищал песочек до принятой во всем мире высшей пробы. Далее. Золото Алмазова и Санишвили накапливалось в течение года. В феврале Алмазов летал в Цюрих и, согласно нашим сведениям, положил в банк около полутора тонн золота. На так называемый металлический счет. Сам понимаешь, газеты мира об этом факте не сообщали…

Турецкому показалось, что он начал слегка обалдевать от этой истории, которой, как подозревал, конца не предвиделось. А может, это от выпитого коньяка, который лег, в сущности, на старые дрожжи? Но Олег, словно почувствовав себя детективом, вошел в новую роль и, придвинув к Саше свой стул вплотную, продолжал в негромкой своей манере, отчего приходилось напрягаться буквально всем организмом, будь он неладен…

— Но и это, Саш, далеко не все…

Турецкий это знал.

— Между Алмазовым и Санишвили возник конфликт. В марте, то есть буквально следом за Сергеем Егорычем, в Цюрихе замечен и Санишвили. Он, естественно, узнал, что с их общего счета снято четыре миллиона долларов, два из которых ушло на покупку дома в районе Альп, это недалеко от Мюнхена, а два другие потрачены на организацию школы молодых менеджеров. Это уже у нас. На стипендии, оборудование и прочее. Итак, крупная недостача, возникшая по вине одного из партнеров, — и между недавними друзьями и единомышленниками возникла драка…

Нет, сидеть истуканом на стуле Турецкий больше не мог. Он встал и подошел к широкому окну, выходящему на набережную. Достал сигарету, закурил, пустив струйку дыма в открытую фрамугу. Почему-то вдруг представилась живописная панорама Москвы, но не та, что разворачивалась перед ним сейчас, а та, другая, из октября девяносто третьего, когда кто-то наверняка стоял на этом же месте, глядел на это гигантское открытое пространство, еще не огороженное металлической оградой, и ждал, когда ударят снаряды танковых пушек по сидящим рядом защитникам «Белого дома»… И вдруг Саша почувствовал какое-то странное раздвоение: то есть он был сейчас здесь, в кабинете Олега, и слушал его рассказ, и понимал, — странное дело! — что когда-то с ним уже происходило нечто подобное, и этот рассказ он слышал, и финал его трагический знал наперед, и, больше того, даже видел некий выход из данной ситуации, причем выход совершенно потрясающий, но… Какой-то затык в мозгах… не вспоминалось никак…

А с другой стороны, эта площадь. Костины страдания… Да при чем здесь Меркулов?! Их всех тогда бросили на бесчисленные «дела» белодомовцев, которые — все до единого! — кончились шпиком, а одного генерала даже оправдали… Кому нужен был этот безобразный, дешевый спектакль?! И почему всех их превратили тогда в соучастников дерьмовой игры политиков?

— Разборка, если ты меня слышишь, Саш, — и он обернулся к Олегу, — продолжается по сей день. Мой источник уверяет, что в данной ситуации недалеко и до пули в лоб. Начнем с того, что возникли серьезные проблемы предвыборного финансирования партии прогрессистов, возглавляемой, как я сказал, мадам Кармен, или в миру Максимовой-Сильвинской. Во-вторых, что особенно важно, зафиксирован телефонный разговор, хотя разговором в прямом, обывательском смысле слова его назвать никак нельзя, это скорее крик, скандал, что угодно… Надежда, жена Санишвили, как мне сообщили, «криком кричала», что им надо немедленно убираться отсюда, из Москвы, либо в Тбилиси, либо на край земли, хоть в Америку, потому что их обязательно «достанут» грязные лапы сообщников Алмазова… Ну как тебе это? Если после всего, что я тебе рассказал, ты хочешь знать мое мнение, пожалуйста: я не исключаю, к примеру, что, собираясь удрать куда-нибудь за границу, в Европу или в Штаты, сам Отари нанес упреждающий удар и организовал бывшему другу и партнеру похороны по первому разряду. Разумеется, для твоего следствия все мною сказанное лишь слова, слова, слова… Их к делу не пришьешь. И тем не менее, Саш, чтобы в этой ситуации самому ни за что ни про что не схлопотать пулю, я настоятельно советую тебе любым образом откреститься от этого дела.

Турецкий уже забыл, в который по счету раз Олежка настоятельно советует ему отказаться от расследования. Что это у него, мания такая? А дальше как быть, передать дело более свободному коллеге? И что добавить при этом? Боюсь, мол, пулю схлопотать? А ты, значит, не бойся, с тобой ничего не должно случиться… Странная какая-то ситуация…

— Ну хорошо, Олег, я тебя понимаю, как и твое опасение за мою жизнь. Спасибо. Кому ж еще меня и пожалеть-то, как не тебе! Но сам же ты не боишься воевать с мафией? Или у тебя с ней имеются определенные договоренности?

Сказал вот, вернее ляпнул, не сильно подумавши, а зря: Олег сразу как-то посмурнел. Стал даже внешне суше и строже. Унес бутылку в бар, а пустую тарелку поставил на холодильник. Словом, походя навел некий порядок. Неожиданно обернулся и невесело заметил:

— Я, Саш, совсем другое дело, тут ты правильно понял, хотя и не совсем то. На меня работает целый аппарат гвардейцев…

Несколько запоздало Турецкий сообразил, что рандеву закончено. Сказать Олегу спасибо и удалиться? Или пообещать послушаться его совета? Смутное какое-то ощущение сложилось у Саши от доверительного разговора с Олегом. Несомненно одно: знает он гораздо больше, чем говорит. Но… его же невозможно вызвать в прокуратуру на допрос и начать «раскалывать». Значит, надо изобразить на лице, что ты все понял, сделать дяде ручкой — и адью!

Что Турецкий тут же и продемонстрировал.

Меркулов выслушал сообщение, не прерывая.

Саша нашел удобный телефон-автомат возле овощного магазина, напротив храма Вознесения у Никитских ворот.

— Мне не нравятся эти твои мистические источники, Саша, — высказал наконец свое резюме Костя, когда Турецкий поставил в своем не совсем логичном рассказе точку. — У нас все-таки не частный сыск, и то, что годится, скажем, для твоего Грязнова, не проходит в прокуратуре. И еще, ты меня, конечно, извини, но все это какие-то детские игры: Кармен, Хозе, черт знает что такое…

— Костя, я своему источнику доверяю, понимаешь? И никакого Хозе нет, не выдумывай.

— Тем не менее я попрошу тебя обойтись без художественной самодеятельности. Никто не сомневается, что твоего Алмазова окружали мафиозные личности, что его соучредители могут быть жуликами. Но нам, Саша, нужен конкретный преступник, убийца. Если мы всю эту компанию возьмем в разработку через уголовный розыск, мы же их немедленно вспугнем, неужели неясно? Ни для кого не секрет, что половина нашей доблестной милиции состоит на службе у подпольных бизнесменов. Ну ладно, и ты, и я, может быть, скажем, уверены в молодцах Юры Федорова, да и то по выбору. А вот уже о Главном управлении угрозыска министерства я даже заикаться боюсь…

— Костя, слушай, а ведь это идея! А что, если нам подключить Грязнова с его командой, а?

— М-да… — задумчиво протянул Костя. — Только честно, ты сегодня еще не успел… того? Закусить?

— Ну, Костя…

— Странно. А то твои предложения навевают некоторые мысли.

«Вот же зараза какая! Ну то, что Ирка меня на расстоянии вычисляет, еще как-то понять можно: жена все же. А Костя? Он-то с какого родственного бока взялся? Тоже мне Вольф Мессинг!..»

— Во-первых, подключать, как ты предлагаешь, частную контору к этому уголовному делу мы не имеем права. А во-вторых, позволь поинтересоваться, ты что, миллионером стал? Состояние из Америки получил? Ты чем собираешься расплачиваться?

— Все, Костя, можешь не продолжать, ты прав. Про деньги я совсем запамятовал… А что касается моего источника, то уж, так и быть, скажу, а то ведь ты всю ночь размышлять будешь. Это Олежка, небезызвестный тебе младшенький нашей Александры Ивановны Романовой. Знаешь такую?

— Ах, вон кто! Шурин сын… Ну что ж, тогда… — Костя выдержал паузу, соответствующую его прокурорскому рангу. — Тогда совсем другое дело. Я-то решил, что сведения от каких-нибудь фирмачей, самих по уши завязанных да замазанных… У тебя имеются какие-нибудь данные на этого… Санишвили?

— Зовут Отари, есть жена, вот пока и все.

— Ладно, им я сам займусь. А вот партийную бабенку, Карменситу эту, ты уж возьми на себя, кхе-кхе…

— Не понял сарказма, Константин Дмитриевич, — сухо отпарировал Турецкий.

— Да полно тебе!.. — снова хмыкнул Костя. — А я как раз считаю, что перед такими нахалами, как ты, да еще Грязнов твой, вообще ни одна шлюха не устоит, вне зависимости от ее партийной принадлежности. Разве не так?

«Что-то наш Костя нынче не туда потянулся, раздухарился, так сказать, тьфу-тьфу-тьфу…»

— А вообще-то, — добавил Костя, — если честно, то я, Саша, не знаю, к кому из этих двух путь легче. Однако посмотрим. Так, а теперь доложи, чего от тебя нотариусу потребовалось? Мне он довольно смутно начал было про какое-то завещание, но я его сразу переключил на тебя. Чтоб не играть в испорченный телефон. Так что там?

— Вообще-то из суеверия не хотелось бы распространяться, тем более что история, по-моему, более чем странная. В любом случае, от надежд я бы не отказывался. У покойного совершенно неожиданно — во всяком случае, вдова о том ни сном ни духом — появился наследник по имени Эмилио Фернандес Боуза. Как тебе — ничего? В общем, чтоб не затягивать, попроси Клавдию принести тебе факс, он должен был поступить на мое имя. Из него станет все ясно. Кстати, Федорову я уже дал соответствующие рекомендации на этот счет…

В Дом журналиста Турецкий, естественно, опоздал. С трудом нашел едва ли не у самых Никитских ворот дырку, куда и втиснул свой несчастный, имеющий нищенский вид «жигуль», дотопал до чугунной решетки ворот и тут вспомнил, что временное удостоверение, выданное редакцией «Новой России», он оставил в бардачке машины. Впрочем, и нужно-то оно было больше для понта, чем для дела. Хотя, с другой стороны, с тобой разговаривают гораздо охотнее, если ты предъявляешь удостоверение газетчика, а не старшего следователя по особо важным. Ну ничего, решил он, на этот раз обойдется.

Мраморный зал был забит народом, и еще люди стояли возле открытых дверей. Давно не наблюдалось подобного столпотворения. Понимая, что просьбами и уговорами тут не обойтись, Турецкий довольно напористо, работая локтями, ввинтился в проход между рядами кресел и быстро нашел свободное место у противоположной стены. Были при этом и недовольные, ну и что! Главное, что он успел увидеть и от чего едва не остолбенел, это был выступающий с трибуны великий Маркуша! Бывший Сашин университетский преподаватель уголовного права Феликс Евгеньевич Марковский собственной персоной делал основополагающий, надо понимать, доклад о проблемах перехода России к правовому государству, о солидаристическом подходе к различным сторонам общественной жизни, а также о том, какой вклад внесла в это дело старая русская эмигрантская организация, базирующаяся во Франкфурте-на-Майне.

Все, о чем говорил Маркуша, было безусловно интересно, и у Саши возникла идея после доклада встретиться с ним, поговорить, вспомнить старое, может быть, заодно попросить дать тезисы доклада, а из них сделать для «Новой России» короткую выжимку основных идей Маркуши, добавив для антуража собственные воспоминания о студенческих днях…

Это случилось с Марковским наверное лет пятнадцать назад или чуть больше. За участие в каких-то, теперь и не вспомнить, диссидентских делах его «попросили» покинуть стены университета. Студенты тогда организовали группу в его защиту, подписывали петиции и прочее, потому что не без основания считали Феликса Евгеньевича одним из самых грамотных юристов в стране — не только теоретиков, но и практиков, — ведь до университета он долго работал в Московской прокуратуре. Где, кстати, позже работал и сам Турецкий и где память о Марковском, несмотря ни на какие фигуры умолчания, была свежа. Студенческие петиции никакого положительного эффекта не имели, и Марковский через некоторое время, как Саше сообщили на ушко, отвалил из благословенной державы. А в каком направлении, никто толком не знал.

И вот он снова на трибуне — порядком поседевший, прибавивший в весе килограммов этак двадцать. Но лицо осталось прежним — молодым и веселым, таким, как его все помнили на семинарах.

Наконец раздались аплодисменты, и все хлынули вниз — кто в ресторан, кто в буфет, а кто в подвал, к пиву. Через четверть часа поисков Турецкий отыскал Марковского в компании благородных старцев, весьма активно пьющих водку и хохочущих над вечными остротами неутомимого Маркуши. Саша в нерешительности остановился поодаль, не зная, что предпринять для привлечения высокого внимания к своей персоне, но Феликс Евгеньевич то ли почувствовал спиной настойчивый взгляд, то ли еще по какому поводу, резко обернулся, уставился на Турецкого в упор и знаменитым своим жестом лукаво погрозил мизинцем:

— Молодой человек, а я вас знаю, не отрекайтесь!

— Конечно, Феликс Евгеньевич! Помните, вы однажды меня срезали: «Объективное вменение, Турецкий, это чушь собачья, не оправдываемая ни временем, ни ситуацией…»?

— Ха, Турецкий! Александр! Господа, прошу минутку внимания, вот один из славных моих студентов! Ах, Саша, да что ж вы стоите в сторонке? Садитесь с нами! Друзья, позвольте познакомить! А это, Саша, мои коллеги по работе в известном вам журнале «Всходы». Ну да, те самые — «ядовитые»! — захохотал он. — Как тогда писали, а по-моему, кое-кто и по сей день так считает в вашей просоветской прессе. Позвольте представить вам и Валентина Дионисьевича Пушкарского. Льщу себя надеждой, что вы наслышаны о нем…

Еще бы не слышать о Пушкарском! «Враг народа» номер один. Многолетний руководитель зарубежной российской эмигрантской организации солидаристов, находившейся в Германии. Пушкарский поднялся из-за стола и церемонно раскланялся. Было ему уже хорошо за восемьдесят, сам худущий, ростом под потолок и глаза — широко открытые, смеющиеся.

— Здравствуйте, очень приятно. Полагаю, господа, поелику господин Турецкий, хо-хо, простите, Саша, еще совершенно трезв, поднести ему для начала вот этот стаканчик, хо-хо! По-русски, по-простому, по-нашему, господа!

Похохатывая, Пушкарский протянул полный граненый стакан и бутерброд с селедкой. Маркуша между тем называл фамилии остальных, а Турецкий все никак не мог отвести глаз от Пушкарского. И тот заметил, и тоже вопросительно, со смехом, брызжущим из глаз, уставился на Сашу.

— Так вы тот самый Пушкарский, которого приговорили к смерти? — вопрос был, конечно, не из самых вежливых.

— Именно, Саша! Именно приговорили, поелику сделали это сообща, хотя и, хо-хо, не сговаривались. А вполне возможно, что и сговорились! Смертные приговоры мне подписали и товарищ Иосиф Сталин, и фюрер Адольф Гитлер.

Видно было, что Пушкарский даже гордится столь высокой честью — считаться личным врагом одновременно двух кровавых диктаторов.

— Все эти люди, Саша, — сказал Марковский, расслабленно положив руку на плечо Турецкому, — все, кого ты видишь в этом узком кругу, сидели в гитлеровских лагерях и тюрьмах. А вот Валентина Дионисьевича от смерти спасла чистая случайность. Англичане разбомбили здание тюрьмы в Берлине.

— Ну, Феликс Евгеньевич, — вмешался крепенький старичок по фамилии, кажется, Арсеньев, — куда нам всем до Вэ Дэ Пэ! Он-то сидел в привилегированной камере для смертников.

— Не скажите, — тут же парировал Пушкарский, — никаких привилегий я не заметил, нам почему-то по субботам не давали, хо-хо, ни шампанского, ни жареных фазанов!

Пушкарский остался доволен своей шуткой, а Марковский сказал:

— Саша, вы посмотрите на этих людей! Все они закончили кто Сорбонну, кто Оксфорд. Вон Валентин Дионисьевич — доктор философии, химии, политических наук, профессор филологии. Доктор Рерих, напротив тебя, основатель целой философской школы! Господин Арсеньев — профессор права. Всю свою жизнь отдали они борьбе с коммунизмом и советской властью. Но — не диверсиями или шпионажем, как всегда клеветали на них партийные борзописцы, а словом и собственным пером. Я уже десять лет работаю с ними во Франкфурте-на-Майне и многому научился. А сейчас мы с господином Арсеньевым преподаем основы публичного, частного и координационного права в вашем Новом московском гуманитарном университете. Слышали о таком?

— Разумеется. Хотя их сейчас понаоткрывали где ни попадя. Все институты переименовали в университеты, а некоторые даже удостоились чести быть названными академиями. И знаете зачем?

— Любопытно!

— Другой уровень зарплаты — всего-то. Ну и звучит вроде посолиднее… А что Валентин Дионисьевич, он тоже у нас преподает?

— Нет, мой друг, — откликнулся живо Пушкарский, вот же слух у старика! — я теперь не у дел, хо-хо! Вышел на пенсию и разъезжаю себе по белу свету. С дорогими сердцу людьми встречаюсь. Вот сейчас навестил эту компанию, — он окинул радостным взглядом застолье, — и мотаю в Париж. Там у меня раут с одним нобелевским лауреатом. Потом махну в Люксембург, к приятелю. Он писатель с мировым именем, умница, замечательный человек, грех не навестить. А затем домой. Будете во Франкфурте, милости прошу в гости. Вот вам моя визитная карточка… А что, не доводилось бывать в наших местах?

— Да я-то собирался, дела, к сожалению, не пускают. Приятель у меня школьный обосновался в Мюнхене, приглашал с семьей. Но, вот видите, не удается пока.

— Стоит, стоит! — поощрил Александра Борисовича Пушкарский. — Побывайте, уверяю вас, понравится. Я ведь тоже к дому привык, знаете ли, хо-хо! День-другой погостишь — и домой тянет. Так что не исключено, что можем встретиться…

Они просидели в ДЖ почти до закрытия. Турецкий между делом нашел возможность рассказать Маркуше о цели своего визита сюда, и тот даже обрадовался. Поскольку сейчас он будет жить в Москве как минимум до рождественских каникул, то устроить встречу и серьезный разговор для газеты никакого труда не представляет. И материалы будут соответствующие, и компания не самая худшая… В общем, с этим делом, кажется, у Саши сложилось неплохо. А все остальное время он с удовольствием просидел в их такой необычной компании, слушал прекрасный русский язык, не засоренный новомодными оборотами и прочей феней, хотя от крепких выражений Пушкарского не раз все сидящие в застолье покатывались, словно дети. И еще он слушал их истории, полные горя, тяжкого труда, нищенского существования, и не уставал поражаться их знаниям, глубокой любви к России. Они ее чувствовали так, как могут чувствовать и переживать за родную мать ее дети — ласково и в то же время требовательно. Ибо для выздоровления всегда потребны большие усилия. Странно, за столько лет, за столько верст — и не потерять ни знаний, ни ощущений своей родины…

А вообще-то Турецкий даже и представить себе не мог, какую роль в его судьбе еще предстоит сыграть Валентину Дионисьевичу Пушкарскому…