Контрольный выстрел

ЧЕТВЕРГ, 12 октября

В смысле погоды день был отвратительным. В смысле настроения — так себе. Правда, Турецкий, может, впервые за много дней заставил себя выспаться, а потом еще с полчаса отмокал в ванне, напустив в воду шампуня. Грязновых, естественно, не было дома. Поэтому Саша мог позволить себе немного побездельничать.

Вопрос с его визой в Германию, как и говорил Костя, был делом пятнадцати минут. Белобрысый сотрудник консульства, занимавшийся с Турецким, задал, в сущности, лишь один вопрос: о цели поездки. Саша, как было договорено, ответил с улыбкой: «Отдых». — «Да-да, ну конечно, — тут же закивал, хитро прищурив глаз белобрысый немец. — Отлично. Я желаю вам очень хорошо провести свободное время». Саша искренне поблагодарил за понимание, а потом отправился в офис «Люфтганзы», который размещался в роскошном торговом центре на Краснопресненской набережной, и там без всяких хлопот взял на пятницу, на раннее утро, билет до Франкфурта-на-Майне.

Оставалась единственная проблема — связаться с Ригой. Для этого надо было ехать в контору. Впрочем, туда надо было прибыть в любом случае: обсудить с Костей последние штрихи командировки. В принципе Турецкий и сам знал, чем ему заниматься в Германии, куда обратиться, кого искать. Но у Кости же всегда были и свои собственные источники, которыми не следовало бы пренебрегать: мало ли что может случиться с человеком в чужой стране!

Ну, конечно, и папки следовало перетащить из своего сейфа в его.

Саша выбрался из ванны, побрился, воспользовавшись не без некоторого злорадства грязновским одеколоном из хрустального флакона: вот ведь как живут богатенькие! После этого надел свой самый пристойный темно-синий с легким серебристым отливом костюм, который надевал исключительно в торжественных случаях, кинул на руку плащ и отбыл в направлении своей конторы.

Мефодьич был, конечно, если не подлинным кудесником, то крупным специалистом в редкой профессии из дерьма пирожки лепить. Сашин «жигуль», от которого отказался бы любой уважающий себя автомеханик, тем не менее бегал вот уже пятый день и ни разу не чихнул, а уж чтобы заводиться с пятого или шестого раза, так о том и слуху не было. Эх, как бы не вид еще обшарпанный, цены бы автомобилю не было!

А что, размышлял себе Саша, может, действительно есть смысл, если рассуждать трезво и не комплексовать по пустякам, пойти на службу к младшенькому? Внутренний голос подсказывал до сей минуты, что этого делать не стоит. Почему же? Принципы? Невозможно сработаться ввиду разных точек зрения на этот мир и свою в нем роль? Но если поглядеть на дело меркантильно, что вовсе не должно противоречить человеческой природе, поскольку каждый хочет жить лучше, то возможно все. И без особой натуги. Разве хорошо зарабатывать — это плохо? А может, просто твои умственные способности и прочие профессиональные достоинства кто-то не может правильно оценить, а кто-то, напротив, уже оценил и говорит тебе о том, а ты кочевряжишься, как… Ну, Танька-то вовсе не кочевряжится, она имеет товар, ценит и сама им распоряжается. Самый, в сущности, верный подход. Хотя с точки зрения высокой морали… Нет, Костя, возможно, тоже прав по-своему. Вот именно, по-своему. И совсем не надо поступать постоянно «по его». У каждого своя жизнь… И кто больше прав — Танька или Костя, в конце концов, рассудят только их собственные судьбы…

Саша как-то подспудно чувствовал некую не очень понятную навязчивость Олега. С одной стороны, все это легко объяснялось их старинными, можно сказать, отношениями, в чем-то братскими, где-то приятельскими. А теперь, видишь ты, даже одна женщина появилась. Ну хорошо, Олег сегодня вошел в большую силу. У него появились гигантские, с точки зрения постсоветского человека, возможности. Он действительно может распоряжаться собственной жизнью по своему усмотрению, иначе говоря, делать то, что душа желает. И при этом он предлагает нечто подобное своему товарищу, старшему товарищу, наверняка надеясь и на знания, умение, таланты, если таковые действительно имеются, и тому подобное. Это разве плохо? А то, что он циничен, даже жесток, что постоянно проскальзывает в нем это: я сказал, мои люди, я решил, — так ведь не он один. Весь цивилизованный мир таков. Это при социализме хотели, чтобы повсюду звучало не «я», а «мы». Но ничего, к сожалению, не вышло. Эгоист и индивидуалист правит миром. И еще решительный, вот же, черт побери, привязалось это слово! Ну да, как в том польском анекдоте: «Пан вахмистр, как это вам удалось переспать со всеми без исключения дамами в этом поганом городишке?» — «Очень просто, панове. Надо просто решительно спросить красивую пани: вас можно пердолить?» — «Пан, но ведь за это можно схлопотать по морде!» — «Можно, но чаще пердолим».

Так в чем же все-таки причина его навязчивости? Вот и с семьей готов немедленно помочь… И в дерьмо лезть не советует, потому что там можно не только перемазаться с ног до ушей, но еще и пристрелят, как собаку, где-нибудь в балашихинском лесу. «Ну что ж ты такой беспокойный? На, возьми красивую бабу и успокой нервы…» Или послать все это дело подальше? Ирка называет своего супруга неумехой. Живет он, в смысле ночует, у друга из милости, как говаривали в прошлом веке. И ведь совсем, кажется, недавно, а будто на другой планете. Вот так однажды жизнь кончится, и ты в последнюю минуту будешь размышлять над прожитым: был честным, правда, не везде и не во всем; гадов изничтожал, но тоже далеко не всех; девок любил и старался, чтоб всем было приятно, а кончилось тем, что даже одной-единственной и той не сумел обеспечить пристойной жизни. «Так в чем же преуспел ты, Александр Борисович? — спросит Господь. — Ну-ка сам назови свои достоинства». А что ответить? Что их-то немало, но все они какие-то недоделанные? Никуда не годится. И Бог не простит, и перед самим собой стыдно.

— Все! — громко заявил Саша. — Вернусь из Германии и… постараюсь решить эту задачу. И вздохнул.

Пока Турецкий быстро и внимательно в последний раз просматривал материалы дела об умышленных убийствах, в первую очередь, по факту смерти Алмазова и профессионального водителя, прилетевшего из Германии, он чувствовал, что где-то в глубине его мозгов вроде проклюнулась и стала незаметно как-то двигаться по извилинам некая неясная мыслишка, которую никак не удавалось сформулировать более-менее четко. Никак не оформлялась она во что-то понятное.

С тем и отправился Турецкий к шефу и тоже стал наблюдать, как тот теперь листал материалы следствия, хмыкая под нос и делая вид, что все это его очень занимает.

Наконец Костя отложил папки в сторону, красиво задумался и сказал:

— А эту идею пристегнуть к тебе Дениса Грязнова я одобряю. Парень мне нравится, поскольку вы, дружки-приятели, еще не успели оказать в полной мере своего растлевающего влияния на формирование характера способного юноши. Только, пожалуйста, не таскай его по разным сомнительным заведениям и не учи глупостям. Я прошу его подъехать ко мне сюда завтра. Для хорошего разговора. И еще один совет. Я бы не хотел, чтобы ты брал с собой то, что приготовил: все эти вещдоки, типа челюстей германской работы и прочего. Лети налегке, ничем не связанный. Будь внимателен. Все эти подслушки, которые мы с тобой обнаружили, могут означать только одно: мы сели на хвост действительно какой-то очень крупной фигуре. Или конторе. Или черту в ступе, не знаю. Но слежка и прослушивание, не исключаю, идет по многим каналам. До самого отлета будь предельно внимателен. Пусть тебя Грязнов проводит. Или сними наконец со своей машины эту заразу. И удирай огородами, как ты говоришь… Словом, Саша, давай-ка, по старой памяти, пойдем прогуляемся чуток.

Они вышли на улицу и неторопливо отправились по Столешникову к Петровке. Светлой памяти «Красный мак» был закрыт на ремонт. А когда-то здесь собирались асы сыска, лучшие сыщики столицы, пили стопарики, закусывали, и никто друг друга не узнавал — не принято было. Каждый знал и свое дело и свое место. За углом кудрявый джигит торговал жареным мясом.

— Батюшки! — воскликнул Турецкий. — Костя, глазам своим не верю: это ж настоящий люля-кебаб! И на палочке! Сколько стоит, кавалер?

— Две тисача! — радостно оскалился джигит.

— Костя, я ж не поставил за отпуск, а? Слышь, кавалер, а где?..

Саша не успел закончить вопроса, как джигит толстым пальцем ткнул в сторону ближайшего киоска, где Саша увидел готовые к употреблению запечатанные стаканчики водки.

— Костя, в какой стране мы живем! — проникновенно сказал Саша. — Я прошу тебя… Ты ж ведь тоже не обедал.

— А! — махнул рукой Меркулов. — Давай, Сашка! Где наша с тобой не пропадала!

Турецкий немедленно взял четыре палочки люля, а в киоске — тоже четыре стаканчика-стограммовчика. По толстому куску белого душистого хлеба отрезал им джигит и на бумажные тарелки щедро налил кетчупа.

— Давай, дарагой! Апять падхади! Куший, вот тут можна, — джигит указал на стойку, приделанную к киоску сбоку. Рядом стояла урна с черным пластиковым пакетом, куда бросали пустые стаканчики и грязные тарелки.

— Слушай, Костя, а мне такой капитализм нравится, — сказал Турецкий распечатывая стаканчик. — Смотри, все у них согласовано. Один — люля на мангале жарит, другой водку продает, третий за чистотой следит. И всем хорошо. Каждый свою прибыль имеет.

— Ага, — буркнул Костя, — и рэкету отстегивает…

— Знаешь, Костя, на тебя не угодишь… Ну? Как там в твоем бесшабашном-то детстве?

Костя вдруг отставил свой стаканчик, отошел от стойки на полшага и, хлопнув в ладоши, правой рукой шлепнул себя по ляжке:

спел и тут же принял пристойный вид, будто ничего и не было. Взял стаканчик, бесшумно чокнулся с Турецким и, запрокинув голову, одним махом выпил.

— Ах, хороша, зараза… — почти рычал он, макая люля в кетчуп и жуя без остановки. — У-уф!.. Нет, я тоже не против такого капитализма… Хотя, честно скажу, в той забегаловке, что возле Эрмитажа, было ничуть не хуже… при социализме.

— Костя, — наставительно заметил Турецкий, — это мы с тобой можем помнить ту превосходную забегаловку, и не только ее, а сотни других в Москве, но ведь нынешнее-то поколение помнит только трехчасовые позорные стояния в очередях за водкой и колбасой. И они не желают повторения. Тут я им сочувствую.

— Я тоже, — деловито заметил Костя, — открывай следующие…

Когда они возвращались в контору, Костя достаточно кратко, хотя и емко, как он это умел, поставил перед Сашей все основные задачи, а под конец прямо-таки ошарашил:

— А чтоб все у тебя получилось, как следует, ты обратишься за помощью, предварительно, естественно, сославшись на меня, к старшему инспектору Франкфуртской уголовной полиции Хансу Юнге. Он тебе немедленно окажет посильную помощь. Привет, конечно, передашь.

— Ко-остя… Да ты что, волшебник, что ли? — изумленно спросил Турецкий. — Ты знаешь, чем он сейчас занимается? Расследует именно убийство Манфреда Шройдера, директора филиала «Золотого века»! Откуда тебе известен этот Юнге?

— Александр Борисович, — почти официально заявил Меркулов, — когда я вас научу не задавать своему начальству нелепых вопросов?

Перед внутренним взором Турецкого словно бы просквозила цепочка фактов: Алмазов — Шройдер — «курьер» — звонок из Франкфурта — другой звонок…

Кажется, что-то оформляется, подумал Саша с неожиданной тоской в душе.

— Костя, позволь и мне дать тебе на прощанье маленькую информацию к размышлению. Можно?

— Ты так говоришь… — усмехнулся Меркулов. — Ну что ж, давай.

— Костя, я понимаю, что это похоже просто на бестактность, на элементарную невежливость, вообще черт знает на что, но… Попробуй еще раз любым способом подкатиться к академику, понимаешь? И, Христом Богом прошу тебя, узнай, под своей фамилией уехал в командировку Кирилл Романов или под псевдонимом?

— Так что ж тут спрашивать-то, — пожал плечами Костя. — Естественно, под псевдонимом.

— Это точно?

— Во всяком случае, мне можешь верить.

— Все равно спроси, — настаивал Турецкий, — псевдоним — Владимир Захарович Ростов?

— Ты… сошел… с ума… — Меркулов даже глаза вытаращил. — Почему ты думаешь?

— Потому что думаю, Костя… Денис вчера провел глобальную проверку. В квартире 19 по Благовещенскому, в доме 7 А, которого не существует уже почти два года, проживала большая семья ныне покойного майора КГБ Хлоплянкова. И никаких других жильцов там отродясь не было. Липа, Костя.

— Вот это номер… — пробормотал Меркулов. — Хорошо, я запомню. Ты хотел позвонить в Мюнхен, этому своему Равичу, чтоб встретил. Я полагаю, лучше всего это сделать от Грязнова. До свиданья, Саша.

— До свиданья, Костя. Но что я объясню Ирке и Нинке?

— Если хочешь, объясню им я.

— Это было бы неплохо. Но лучше я сам позвоню. От Грязнова. Пока.