Контрольный выстрел

ВТОРНИК, 10 октября

Рано поутру на кухне сидел Грязнов — в одних трусах, — пил кофе и нещадно дымил сигаретой. Саша, проходя в туалет, кивнул ему и пожелал хорошего настроения. Но Грязнов лишь мрачно качнул головой в ответ, из чего можно было сделать вывод, что вчерашний вечер кончился для Вячеслава Ивановича неудачей. На миг у Александра Борисовича словно вспыхнуло: «Вот же мудила! Не послушался меня, а теперь страдаешь… Эх ты, рыжий… шестой десяток. Конечно, шестой. Это мне, считай, сорок, и я еще ого-го! Могу!..»

— Ты знаешь, что мне эта дура вчера заявила? — поднял он темные глаза от кружки.

Саша боком присел к столу и тоже взял себе сигарету.

— У вас, говорит, все дела и дела, вы даже пьете для дела, а так хочется себя женщиной чувствовать… красивой, говорит. А?

— Ну вот, старик, ты мои слова повторяешь.

— Да какой же я старик? — возмутился Грязнов. — Ну-ка давай руку! Кто — кого?

— Я не про то. — Славкина горячность не могла не вызвать улыбки. — Ты ее давно в театр-то водил? Или в ресторан, где богатенькие валюту разбрасывают?

Грязнов насупился и стал ожесточенно расчесывать пятерней свои сильно поредевшие — какие они теперь: саврасые или пегие? — кудри.

— Ты считаешь, ей это надо? — сурово спросил он.

— А ты считаешь, не надо, — в тон ему ответил Турецкий. — Ну и валяй дальше в том же духе… Меня, Славка, другое озаботило…

И Саша, стараясь быть точным, передал ему вчерашний разговор с Олегом. Вернее, ту его часть, где речь шла не о нем — Грязнове, а о том, что Татьяна раскололась в качестве свидетельницы. Было теперь над чем подумать.

— Как ты считаешь, мне удобно ей сейчас позвонить? — поинтересовался Турецкий, глядя на часы: было семь утра.

— Не знаю, — пожал плечами Грязнов. — Может, через час… хотя… Звони! — решительно закончил он. — У них в девять уже работа начинается. — Грязнов сам набрал номер телефона, подождал и передал трубку Саше.

Он услыхал немного сонный, с ленцой, голос, мяукнувший:

— Алло?

— Доброе утро, Татьяна Павловна, это вас Турецкий некий беспокоит с утра пораньше. Как ваша драгоценная головка? Не болит?

— Ах, Александр Борисович! — Радость ее была весьма ненатуральна. — Спасибо за заботу. У меня все в порядке. Чем обязана?

— Танечка, — проникновенно начал он, — мы ж с вами договорились, что о наших делах мы пока никого в известность не ставим. И вы, как завтрашний юрист, понимаете, что существует определенная тайна следствия. Зачем же вы вчера Олегу-то все рассказали, а?

Ее замешательство длилось не более секунды. Но показалось очень долгим. А ответ — просто невероятно нахальным.

— А-адну минуточку! — Таким прокурорским тоном с Турецким давно не говорили. — Как вас самого прикажете понимать, Александр Борисович? Что это за игры вы со мной затеваете?

Он даже опешил.

— Не понимаю вас, объясните, пожалуйста!

— Так что ж здесь непонятного? Я еще вчера хотела с вами объясниться, но вам было не до того. А Олег Анатольевич мне все сам разъяснил, и в лучшем виде.

— А… а при чем здесь Олег?

— Так он же ваш консультант по этому вашему делу. Или и он мне лапшу вешает? Он сказал, когда было заявлено вашим начальником, что дело об убийстве, ну о том самом взрыве, вы прекратили; вот и слава Богу, теперь никому уже не нужны ни его консультации, ни мои свидетельства. И очень этому обрадовался. А оказалось, что вы лично между тем роете под моего шефа.

— Да вы что, в своем, извините, уме? При чем тут ваш шеф? Я его и в глаза-то не видел!

— Тем более. Но я-то знаю! Его супруга вчера вечером ему в офис звонила, что вы приезжали к ним домой и там ей допрос учиняли. Скажите, разве это порядочно? Если человек мне делает добро, зачем же?..

— Стоп! — приказал Турецкий. — Так разговор не пойдет. Как, вы сказали, зовут вашего шефа — Алексей Николаевич? Ну да, конечно…

Назвать себя идиотом, который ничего не видит дальше пуговицы на собственном пиджаке, было бы мало. Но почему же вчера произнесенное этой Аллой Павловной название фирмы «Мостранслес» не вызвало немедленно необходимых ассоциаций? Это что, старческий маразм или рассеянный склероз? Значит, прав Меркулов, Турецкого тоже пора гнать на пенсию. Но какое отношение ко всему этому имеет Олег?

— И вы что же, все вышесказанное умудрились изложить… — Саша искоса взглянул на Грязнова, лицо которого выражало полнейшее непонимание происходящего, — Олегу Анатольевичу?

Славка вскинулся, но Турецкий резко остановил его взмахом ладони.

— Я сказала только то, что сказала, — огрызнулась Грибова. — И еще хочу добавить: ни вы, ни кто-то другой не являются теми людьми, в чьих советах я бесконечно нуждаюсь. Можете сообщить об этом вашему приятелю.

— Та-ак… — протянул Саша, не зная, что ответить. Обошелся самым примитивным ходом — официальщиной: — Ну что ж, не смею пока вас беспокоить. Когда понадобитесь, вызову вас в прокуратуру. Попрошу в ближайшие несколько дней никуда из Москвы не отлучаться. Вы предупреждены.

Возможно, последнее она не расслышала, поскольку в трубке уже звучали короткие гудки. Похоже, дамочка швырнула трубку. Но ведь она не знала, какой козырь имеется в Сашиных руках…

— Вы что, пособачились вчера с ней? — спросил он Славу, напряженно глядящего на телефон.

— Ну-у не так, чтоб говорить об этом, — пожал плечами Грязнов. — Но… она потребовала, чтоб мы с Дениской доставили ее домой. То есть в офис. Я пешком проводил ее до дверей, и все. Въехать же туда, ты сам знаешь, пропуск нужен.

— Но вы не ссорились?

— Да нет вроде, просто ее вчера будто кто-то накрутил нарочно…

Турецкий понял, кто ее «накрутил».

— Извини, Слава, еще один звонок… — Он набрал номер Шуры Романовой и сразу же услышал ее взволнованный голос:

— Алька, чтоб тебя! Ты что, совсем хочешь мать с ума свести? Всякую совесть потерял! Ну куда ты провалился? Почему не позвонил, как обещал? Я тебя шо, с собаками искать должна, босяк ты этакий?!

— Это я, Шурочка, доброе утро! За что ты так Олега?

— О Господи! Да то ты, Сашок! Прости меня, дуру старую… — И снова завелась: — Ну хоть ты посоветуй, шо мне с этим поганцем делать? Ты ж его видал вчера, еле ж на ногах держался, хоть сопли ему подтирай, а туда же! Только вы из хаты, как он — гоголем, вишь ты: поеду! Вскочил: дела всякие! Да какие у него ночью-то дела? Блажь одна да мальчишество! Позвоню, говорит, как домой приеду! Ну и что ты думаешь? Позвонил? Успокоил свою мать, которая всю ночь не спала, все думала, как бы дитя ее непутевое в беду не попало? Ух, дождется он у меня! Не погляжу, что у Президента служит! Сашок, ну хоть ты меня успокой: разве ж можно так с родной матерью?!

— Да не волнуйся ты за него! — сделав над собой усилие и стараясь быть предельно беспечным, засмеялся Турецкий. — Дрыхнет небось без задних ног.

— Да какой там дрыхнет! — взвилась Шура. — Звонила я ему! Несколько раз! Никто ж трубку не берет!

— Ну тогда он бегает кругами вокруг своего Останкина. А что босяк — это точно. Ничего не поделаешь теперь. Терпи, мать. А я, собственно, звоню, чтоб спасибо от всех нас сказать. Очень ты большая молодчина, и мы тебя любим. Ну, не волнуйся, все утрясется. Пока.

«Так, и с этим вопросом, кажется, ясность. А вот с тобой, Вячеслав Иванович, — думал Саша, — вообще никакой теперь ясности. Поскольку у тебя нет автомобильного пропуска в эти бывшие цековские угодья, а у Олега Анатольевича наверняка есть. Иначе, чего б его понесло среди ночи из дому…»

Но сообщить об этом Грязнову он сейчас, разумеется, не мог. Да и вообще, не стоило пользоваться непроверенной информацией.

Пока же для себя Саша наметил на сегодня, помимо массы необходимых дел, познакомиться с Алексеем Николаевичем Поселковым и повидаться с Олегом.

Избегая слишком пристального Славкиного взгляда, он тут же смылся в ванную, где активно занялся приведением своей внешности в порядок. Но ведь и Грязнов — он тоже не первый год живет на свете — вырос в дверях ванной и бесцеремонно прервал песенные упражнения. Дело в том, что, бреясь, Саша всегда, правда без всякого успеха, пел-мычал что-нибудь трогательное вроде: «Сказала мать: бывает все, сынок…» Но что он мог сейчас ответить Грязнову? Вряд ли бы его устроила правда. А врать другу… И он повторил только что сказанное Шурочке:

— Не бери пока в голову, утрясется, старик…

А вообще-то Саша не думал, что у Грязнова может быть действительно что-то серьезное.

— Что она тебе наговорила? — не обращая внимания на ветхие «утешения», настаивал Грязнов.

— Ах, она! — выход нашелся. — Понимаешь, Слава, не знаю, от кого исходила инициатива — от нее или от нашего Олега, но он сказал, что является как бы моим консультантом… Была у нас с ним такая договоренность. Причем он сам попросил не афишировать его участия в помощи моему следствию. Сказал: помогу, чем смогу — советами, консультациями и так далее. Так вот, он сказал, она сказала. Ты сам слышал. Или наоборот, кто теперь разберет? Все ж вокруг такие трезвые были! И дело усугубилось тем, что, оказывается, некий Поселков, на чье имя был взят «фольксваген», в котором ездили киллеры, благополучно помер год назад, а его сын, с коим мне нужно в ближайший час побеседовать на эту тему, является президентом того самого долбаного «Мостранслеса», где служит небезызвестная тебе товарищ Грибова, которая, в свою очередь, мое желание встретиться с ним истолковала как подкоп под ее шаткое материальное благополучие… Ф-фу-у-у! Ты что-нибудь понимаешь?

Славка с сомнением разглядывал Турецкого, смешно склонив голову набок. Саша понял его взгляд и очень этому обстоятельству обрадовался:

— Ну вот видишь? Что я еще могу объяснить, если мир давно уже сошел с ума? Ты уж отпусти мою душу грешную, а я добреюсь и поеду в контору писать постановление о прекращении дела.

Перед Турецким стояла дилемма: с чего начать? Ситуация требовала делать все одновременно, но на это не было ни ног, ни возможностей. И он решил начать с Поселкова, поскольку его офис был ближе всех к конторе. Он позвонил по его домашнему номеру, трубку взяла Алла Павловна. Когда Саша представился, она, несколько помедлив, — возможно, советовалась с мужем, — наконец сообщила, что тот уже, правда, оделся, чтобы спускаться к машине, но сейчас возьмет трубку. Зачем ей нужно было все это объяснять? Просто балда или все-таки рыльце в пушку? Запаниковала ведь вчера почему-то? Но как же это стало известно Татьяне? Подслушивала? Или сыграла роль особая степень доверительности в отношениях с шефом?

— Я вас внимательно слушаю, — раздалось в трубке.

Турецкий еще раз представился, сказал, что имеет безотлагательную нужду встретиться, причем говорил так, чтобы у президента фирмы не возникло желания придумать для себя какое-нибудь неотложное совещание. Но нет, показалось, что тон его голоса остался спокойным и доброжелательным. Поселков осведомился, когда и где они могли бы встретиться. Саша предложил в его конторе. Тот охотно согласился и добавил, что будет у себя минут через тридцать.

Это вполне устраивало: через полчаса Саша и сам рассчитывал быть на Ильинке.

Второй звонок он произвел, предварительно прикрыв дверь в комнату, куда удалился мучимый многими противоречиями Грязнов. Там у него работал телеящик, знакомя замечательного стареющего детектива с новыми перипетиями предвыборной борьбы и сопутствующими ей мафиозными разборками. Значит, Славка увлечен и не услышит.

Олег отозвался после четвертого или пятого гудка. Прибежал, надо понимать. Саша слегка пожурил его за то, что он обманул мать и не позвонил, и вообще, в нетрезвом виде гоняет по ночным улицам. Олег хмыкал в ответ что-то неразборчивое, но, похоже, не терял благодушного настроения. Наконец Саша решил, что с чепуховиной можно кончать и сказал, что ему сегодня кровь из носу необходимо увидеть Олежку для очень серьезной беседы.

— Надеюсь, ты не станешь мне мораль читать, а, Саш? — хохотнул Олег.

— Во-первых, с какой стати, а во-вторых, по поводу чего? — искренне удивился Турецкий.

— Ну как же! — снова засмеялся Олег. — У вас, старичков, обязательно найдется повод уличить молодежь вроде меня в каких-нибудь неблаговидных, с вашей точки зрения, поступках. Разве не так?

— Как тебе не стыдно, Олежка! — Он решил быть мягким, как воск, чтобы не получить отказа.

— Если не будет моралите, то хоть сейчас.

— Нет, вот как раз сейчас не могу, срочная встреча.

— С кем, если не секрет?

— Вот как раз и секрет, но ты ведь изволил добровольно согласиться стать моим консультантом? Или я ошибаюсь?

— Ты, Саш, никогда не ошибаешься, ну… чтоб не сильно гордился, почти никогда. Но, если мне не изменили слух и память, вы ж, кажется, прекратили ваше дело о «мерседесе»? Или все-таки нет? Для отвода глаз было заявлено?

Умен, зараза. Потому и рядом с Президентом. Всякий, конечно, там народ есть — в окружении Самого, — но дураки, полагал Турецкий, не задерживаются. Беда, может, как раз в другом — слишком умны. Ну ладно, это были мысли так, ни для какой цели.

— Костя вчера сказал совершенно серьезно. Про то, что касается убийства банкира. Но, Олежка, ты же сам юрист и знаешь, что вокруг твоего «мерседеса»…

— Это почему же — моего? — фыркнул он.

— Да не лови меня, оговорился, нашего, конечно… при чем здесь ты? Вокруг-то вон еще сколько накручено! Кармен эта, другие обстоятельства… Машину, например, нашли, в которой преступники за Кочергой гонялись. А вокруг нее тоже покойнички с косами и — тишина. Понимаешь, Президенту, естественно, доложат, что убийца банкира найден. Дело уйдет в архив. А МУР будет еще долго того же Санишвили ловить, потому что убийство мадам Сильвинской висит на них. Ну и все такое прочее. Об этом уж не мне, а скорее Юрке Федорову думать со своими «архаровцами». Так когда и где ты меня можешь принять?

— Гляньте на него, какая торжественность! — восхитился Олег. — Ну, если тебе все равно, что есть и пить, давай у меня дома. Ты вот, кстати, ни разу у меня не был, заодно и посмотришь, от чего отказался, не переселив ко мне своих девчат. А во сколько?.. Ты когда освобождаешься?

— В общем, по необходимости. Но дел сегодня, честно говорю, невпроворот. Поэтому…

— Понял, жду от восьми до девяти. Не приедешь, ищи ветра в поле!

— Адрес давай.

— А ты разве?.. Ах, ну да, пиши: улицу Королева знаешь? Это который космос обустраивал. Записывай: дом… подъезд… код первый… домофон второй… этаж… номер квартиры… И, как говорится, сильно стучать ногой в дверь три раза! Привет!

Нет, все-таки, как бы Грязнов к нему ни относился, и Славку тоже можно понять, но Турецкий с какой-то особой нежностью относился к Шуриному меньшому, к этой версте ходячей… Вот хоть сравнить их с тем же Киркой. Старший брат — серьезнее, спокойнее, может, и умнее, не исключено. А этот — ярче, что ли? Пусть взбалмошнее, непредсказуемее. Или Саша ничего не понимал, или Алька все же свел вчера со двора кобылу у мужика. Ну свел и свел. Дело молодое. Может, будь Турецкий малость помоложе да посвободнее, сделал бы то же самое. А возможно, и не стал бы приятелю ножку подставлять. Но ведь сей шаг — дело обоюдное: еще классик уверял, что коли баба не захочет, никакой кобель не наскочит. Так кто виноват? А это очень скоро можно будет своими глазами увидеть, Турецкий не считал себя крупным физиономистом, но кое-какие начатки психологии все же и ему были известны. А для этого надо успеть перехватить президента Поселкова возле его дверей и, создав атмосферу доверительности и юмора, подняться вместе с ним в офис. И чтоб его помощница это увидела.

Все эти вольные мысли блуждали в Сашиной голове, вовсе не отягощенной вчерашними возлияниями. Да, но сами мысли-то были — вчерашние. И не самыми веселыми к тому же.

Поскольку пропуска на въезд в бывший «партзаказник» у него тоже не было, следовало торопиться. Алексей Николаевич же не мог не иметь такого пропуска… Однако что же делает в этом заповеднике его контора? «Мостранслес» — надо немедленно все про нее выяснить. Почему это раньше не пришло в голову? Серьезное упущение. Впору самому себе влепить выговорешник. За ротозейство. Но кому поручить разобраться с этим «лесом»? Как бы эта фирма не оказалась чьей-то очень удобной крышей… Вообще-то говоря, заняться этим могут близнецы-лазутчики из МВД и ФСБ. Вернее, не сделать. И тогда все неясное сразу станет совершенно понятным. Вот тут можно будет и со Славкой посоветоваться, у него сейчас ощущения обострены назревающим конфликтом. Только бы не получилось так, будто его нарочно «подставляют».

Машину удалось припарковать на грязной, заваленной строительным мусором площадке между Ильинкой и Богоявленским переулком. А затем бегом обратно и — в Никольский переулок. Бег не бег, но быстрый шаг для человека, который не совершает ежедневных пробежек вокруг останкинских водоемов, серьезная нагрузка на дыхалку. А при встрече следовало бы выглядеть абсолютно спокойным и даже, может быть, чуть ленивым оптимистом, выполняющим рутинную, никому не нужную работу и больше всего желающим избавиться от нее любыми путями.

Поэтому Саша умерил шаг, огляделся, выделил для себя искомый перекресток и пошел фланирующей походкой, ибо уложился в двадцать пять минут, а у дверей углового подъезда не увидел никаких машин. И правильно, потому что, когда очень надо, он умел быстро ездить. И не влипать в ненужные истории.

Ввиду прохладной погоды Турецкий надел плащ — хороший, почти новый, но, конечно, не такой длинный, какие носят сейчас богатенькие преступники и их жертвы. Главное, Саша себя в нем чувствует комфортно. Остановившись у подъезда, он поднял воротник и спокойно закурил, внимательно, но ненавязчиво оглядывая соседние дома. Служилый люд спешил на работу. Странно, что все почему-то прибегают в последнюю минуту. И в основном женщины — с многочисленными, вставленными один в другой, целлофановыми пакетами. Так, говорят, можно и тяжести носить, и что ручки оторвутся, не бояться. Бедные бабы — никуда им без тяжести. Все ж ведь уже есть, магазины ломятся и от продуктов, и от цен, а они таскают и таскают. Женщин почему-то в этом районе было большинство. Ну да, обслуга же.

Рядом мягко затормозил длинный темно-синий автомобиль «вольво» семьсот сорок. Красивая машинка — зеркально отшлифованная, мощная. Прав Мефодьич, надо уважать себя и ездить на дорогих машинах. А чтоб уважать, надо деньги большие иметь. А чтоб их иметь, надо уметь воровать. Или обманывать. Потому что то, чем мы богаты, на сегодняшний день является лишь необходимым, не больше. И лозунг: лучше быть бедным, но честным — нет, не проходит нынче. Он для немногих. Может, для дураков. Впрочем, и Турецкий не отказался бы от богатства, но честно заработанного. Однако он не артист какой-нибудь великий и не писатель-классик. Он — следователь и взяток не берет. Хотя, возможно, и зря. Ладно, чушь все это, пора знакомиться…

Алексей Николаевич оказался достаточно молодым человеком, лет, наверно, тридцати пяти, не больше, широкоплечим и узким в талии. Такими вообще-то бывают борцы-классики. Этакий треугольник, поставленный на вершину. Теперь Саша сообразил, что он, вероятно, в молодости занимался спортом, причем наверняка преуспевал, и там же, среди силовиков, мог и жену свою встретить. Ну что ж такого! Бывшие спортсмены — люди, как правило, приличные, если им повезло в жизни и их не выкинуло на обочину. Саша первым протянул руку и представился:

— Если не ошибаюсь, Алексей Николаевич?

— Вы угадали, э-э…

— Александр Борисович.

— Да-да, простите. А как вам удалось? Мы раньше не встречались?

«Ну вот и повод — лучше не придумаешь!..»

— Нет, не встречались, но я вас легко вычислил. Хотите знать, каким образом?

— Очень интересно. — Поселков тоже достал пачку сигарет и, видя, что Турецкий еще не собирается бросать свою, закурил, махнув шоферу рукой. Тот кивнул и отъехал за угол, где, наверно, у них была стоянка.

— Когда я вчера увидел вашу супругу, а я в прошлом занимался спортом, ну, необходимыми видами, профессионально, вы понимаете?..

— Да-да…

— Я подумал: наверно, из силовиков. Ядро или что-нибудь в этом роде, — он взглянул на Поселкова с интересом, угадал?

— Ну-у… — тот с улыбкой, уклончиво пожал плечами.

— А когда я вдобавок посетовал, что ж это она открыла мне дверь, не спросив, кто там, а она со смехом пожала плечами, я искренне посочувствовал тому жулику, который отважится войти к вам без приглашения. Так?

Поселков весело рассмеялся.

— Ну а дальше, вы понимаете, дело техники. Где могут познакомиться хорошие ребята? Да в спорте же! И когда вас увидел, сразу решил: скорее всего, классик. Угадал?

— Вот тут нет, я вольной занимался. Но — близко! Совсем рядом! Бросайте ваш бычок, пошли ко мне наверх.

Вот так, со смехом, причем вполне искренним, не подразумевающим какого-то обмана или подвоха, они поднялись в лифте на шестой этаж и вошли в скромный четырехкомнатный офис, обставленный, как уже знал Турецкий, вполне стандартной мебелью.

Еще в лифте Саша спросил, в какие годы он ушел с ковра. Поселков ответил, Турецкий тут же назвал несколько громких имен, он их, разумеется, знал. И вот в таком радужном настроении, когда с удовольствием вспоминаешь свою красивую, славную спортивную молодость и рядом есть человек, который тоже это помнит и разделяет твои воспоминания, они прошли через все помещение в кабинет президента.

Татьяна Павловна, явно растерянная, приподнялась со стула при их приближении, но Поселков, весело махнув ей рукой и подмигнув, подхватил Турецкого под локоть и пропустил вперед себя, как это делают с приятелями. Саша лишь коротко кивнул Грибовой, будто они были с ней совершенно незнакомы, но, войдя в скромный кабинет, обернулся и довольно громко сказал хозяину:

— Где вы такую симпатичную секретаршу отхватили, а?

— Понравилась? — со смехом откликнулся Поселков. — Садитесь, курите, сейчас мы с вами кофейку погоняем и разберемся со всеми делами. Танюша, сделай одолжение, свари нам по чашечке!.. Или вы чай, Александр Борисович?

— Кофе, оно как-то привычней.

Татьяна в полном недоумении постояла еще столбом в дверях и тихо удалилась, прикрыв, но не закрыв дверь. Естественно, а как же получать информацию?..

Но когда она принесла по чашке душистого кофе и снова вышла, лишь притворив дверь, Турецкий не счел за труд, поднялся из глубокого и удобного кресла, стоящего возле круглого столика, подошел к двери и демонстративно плотно закрыл ее. Поселков, сидя напротив с закинутой одна на другую ногой, с улыбкой проследил за его действиями и кивнул понимающе. Саша не знал, как будет дальше, но пока этот человек ему откровенно нравился.

Рассказ Турецкого касался лишь самого основного: автомобиля, директора гостиницы Волкова, Николая Николаевича Поселкова, фигурирующего в карточке учета сданных напрокат автомобилей, и наконец, причины интереса к данному апельсинового цвета «фольксвагену».

Он выслушал спокойно — настолько, насколько это дело не касалось его лично. И в сущности, повторил сказанное вчера вечером его супругой, но это не было дословным повторением, которое могло бы подразумевать сговор. Однако в его информации Саша не нашел буквально ни одного нового факта. То есть то же самое, но просто другими словами. Или он умен как черт, или Турецкий строил свой замок на сыпучем песке. Он даже пары фамилий отцовских приятелей назвать не мог, объяснив тем, что связи разорвались еще при жизни отца, а уж после смерти бывшие друзья и сослуживцы вообще звонить перестали. Тут все как раз было понятно: обычное дело. Всю же историю с присутствием отцовской фамилии в учетной карточке Волкова Алексей Николаевич объяснил очень просто: жулики ж сидят везде. Мертвые души еще как бывают нужны. И больше того, он лично готов даже подать в суд на прохиндея бизнесмена за то, что тот использовал его имя для своих корыстных целей и тем самым нанес моральный ущерб.

Тут Поселков усмехнулся и заявил:

— А сумму, покрывающую мой ущерб, я готов согласовать с вами, дорогой мой спортивный коллега. А что, в самом деле? Давайте его прижучим, сдерем гонорар и честно поделим пополам? Я лично не против. А вы?

Да конечно, заманчиво. Но и утопично. И тем не менее Саша посоветовал ему не церемониться с «грызуном», а потом объяснил, почему так назвал Волкова. Алексей Николаевич хохотал, как ребенок — заливисто и искренне. И Саше почему-то снова не захотелось портить себе впечатление о нем. Он решил выяснить два важных для себя вопроса: чем занимается «Мостранслес» и как он втиснулся в дебри бывшего партийного заповедника, позже и другими путями.

Поэтому Саша постарался свернуть беседу, допил остывший кофе и поднялся, чтобы сказать «до свиданья». Но Поселков, попросив минуту обождать, вышел из кабинета в приемную и, вернувшись, вручил целую пачку ярких, красочных буклетов, сказав, что это вкратце объяснит при необходимости, чем занимается его фирма, когда образована и с какой стати. Именно так: с какой стати. И это последнее тоже очень Турецкому понравилось. Расстались они почти по-приятельски.

Спускаясь в лифте, он все думал о том, что следователю редко выпадает удача общаться не с жуликами, а с нормальными честными людьми. Похоже, Поселков-сын был из таких. К сожалению, ничего нельзя было пока сказать о его родителе.

Единственное свинство, которое Саша просто не мог себе не позволить, а точнее, не удержался от него, было следующее. Проходя уже к выходу в сопровождении президента фирмы, он как бы заметил в одном из помещений диван, сделав удивленное выражение лица, и двусмысленно хмыкнул. И, обернувшись, увидел, как залилось густым румянцем лицо Татьяны Павловны. Но Алексей Николаевич отреагировал по-своему:

— Это жизнь, Александр Борисович, чему удивляться?..

Молодец парень — вот все, что можно было сказать. Что же касается Татьяны Павловны, то у Саши уже сложилось окончательное мнение в ее отношении. Ее испуг и растерянность, ее определенная наигранная наглость есть не что иное, как страх за собственную шкуру, как ни скверно это звучит. Естественно, ночь она провела с Олегом и на что-то рассчитывала, но Олег тоже не дурак, сделал свое дело и благополучно побежал к пруду в Останкино. Значит, мадам и у Славки потеряла, и у Олега не приобрела. А Сашино появление поставило под угрозу вообще ее дальнейшее пребывание в фирме Поселкова. Занервничаешь… Ну и черт с ней. В принципе ее откровения никому теперь особенно и не нужны. Четким свидетельским показанием тот факт, что машина некоторое время стояла и только потом взорвалась, подтверждать нет нужды. Достаточно того, что это уже знал Турецкий. Дело о взрыве и убийстве сегодня будет прекращено, но теперь нужен «курьер». И на возможность или невозможность найти его следы свидетельство Грибовой никак повлиять не могло. А значит, и нужда в ней отпадает.

Едва он вошел в свой кабинет, как раздался звонок внутреннего телефона.

— Ну наконец-то! — Меркулов был сердит. — В чем дело, мы же договорились закончить твое дело с утра! Я сижу, как дурак…

Саша еле сдержался, чтобы не задать наивный вопрос: «Костя, почему — как?» Но ответил спокойно, без тени улыбки:

— Извини, Костя, но я с семи утра уже ношусь по Москве. Только что был в фирме этого Поселкова, пустой номер, Костя.

— Пустой, значит, пустой, — без всяких эмоций отреагировал Меркулов. — Давай возьми дело, все ему сопутствующее и иди ко мне.

Со дня убийства прошла неделя, с того момента, как Турецкий взял в руки тонкую папочку с несколькими листками дела — сегодня шестой день. А ощущение такое, что расследование длится вечно. Устал уже от него. Вон одних свидетельских показаний на добрый килограмм. А ведь еще нет заключений от криминалистов по поводу машины, анализа от Кима Курзаева, материалов по списку прилетевших из Франкфурта пассажиров… И многого другого.

Саша забрал у Клавдии Сергеевны пакет из МУРа с фотороботами и всю кипу материалов выложил на приставном столе в кабинете Меркулова. Когда взялся за пакет, почему-то почувствовал слабую дрожь в пальцах. Будто держал в руках предсказание своей судьбы.

— Посмотрим? — спросил у Кости.

— Вскрывай, — кивнул он и зачем-то поднялся.

Саша достал из плотного конверта два листа. Положил их рядом на Костин стол. Обошел его и стал рядом с Меркуловым. Да, конечно, они могли ожидать большего. Про оба портрета можно было бы сказать, что они кого-то отдаленно напоминают, но в то же время совершенно незнакомы. Турецкий понял скептическую оценку работы незнакомой ему Верой Константиновной, новой сотрудницей НТО, и Володей Яковлевым, которые еще вчера заявили, что сведения слишком расплывчатые, а человека можно узнать лишь при большом желании. Словом, мало чем сумел помочь Семен Червоненко. Изображенные на портретах, вероятно, в силу присутствия у шофера Сени какого-то своеобразного художественного видения, а возможно, как раз наоборот, ввиду его полного отсутствия, выглядели словно молочные братья. И именно как роботы, а не люди с их индивидуальными чертами лица. Но вот же чертовщина какая, один из них, с тонкой чертой усиков на верхней губе, кого-то Саше определенно напоминал. Он посмотрел на Костю, тот на него, они дружно пожали плечами, а Костя, не теряя зря времени, сунул оба фоторобота в конверт и небрежно откинул его на край стола, чтобы больше к ним не возвращаться. Саша знал эту его манеру решать некоторые вопросы быстро и категорично. Ну что ж, нет так нет…

Затем совместными усилиями было составлено мотивированное постановление о прекращении дела об убийстве С. Е. Алмазова в связи со смертью обвиняемого В. А. Кочерги. Когда покончили и с этим вопросом, Костя встал из-за стола и пошел к окну — постоял в излюбленной своей позе капитана Немо, провожающего соратников в последний путь. Была такая картинка в старой книге: одна рука на груди, пятерня другой сжимает подбородок. Впечатляло. Раньше, но теперь-то уж нет.

— Пойду-ка я к себе, Костя, — сказал Саша без всякой надежды получить хоть какой-нибудь толковый совет.

— Федоров по списку «Люфтганзы» не звонил? — словно пробудился Костя, не оборачиваясь от окна.

— Нет пока. Сейчас поспрошаю Кима и наше НТО. А с ними чего будем делать?

— Как это — чего? Грамотей, прости Господи… Я хочу продумать вопрос, как нам твоего господина Волкова на того полковника из ФСБ перекинуть, вот вопрос. И какую пользу от этой рокировки получить. Чего от них взамен потребовать. Ладно, иди пока, но, если уедешь, обязательно сообщи. А вообще-то одна мысль у меня наклевывается… но позже, позже.

Забрав с собой документы и пакет с фотороботами, Турецкий покинул кабинет Меркулова.

Может быть, где-то подспудно он хотел услышать успокаивающий, бархатный голос Веры Константиновны, но, увы, ответил грубый и мужской. Без всякой надежды Саша сообщил, что его конкретно интересовало, и услышал в ответ:

— Приезжайте, есть результаты.

Это хорошо. Но теперь оставался еще доктор Курзаев.

— Как наша с вами тяжкая жизнь, уважаемый Ким Шогенович? — начал Турецкий издалека.

— Ах, это вы! — услышал он насмешливый голос профессора. — А что у вас новенького? Кого зарезали, кого отравили? Чем помочь?

— Тьфу, тьфу, тьфу! Бог пока миловал. А помочь можете одним: как там мой самоубийца? Само или все-таки помогли?

— Помогли, Александр Борисович, еще как помогли! Чисто сделано, но мы с вами все равно успели, ухватили за самый хвостик. Почти на нуле сработали, ай, молодцы! Ну так что? Вам формула нужна? Название? Первое — еще кое-как, а вот по части второго, увольте, дорогой. Не я сочинял сие соединение, не мне и имя присваивать… Впрочем, что ж это я?.. Может, подъедете, побеседуем? Или вам надо срочно и прямо так, по телефону? Хорошо ли, а, Александр Борисович?

Саша понял предосторожность Кима.

— Подъеду к вам. Конечно, вы правы. Не будете возражать, если где-нибудь на протяжении часа?

— Буду ждать, — кратко завершил разговор Курзаев.

Однако начинается, как заметил бы чукча. Везде есть след.

Меркулов снял трубку.

— Костя, есть следы. И там, и там. Я поеду?

— Хорошо, но постарайся поскорей. У нас с тобой может сегодня встреча состояться. С одним моим старым другом.

Ким в белом халате встретил его на площадке своего этажа и проводил в лабораторию. Сотрудники, вероятно, были предупреждены и, когда они появились, оставили помещение.

Саша присел напротив профессора за столом. Ким достал из сейфа блокнот с записями и, не глядя в него, достаточно скупо рассказал, как ему удалось обнаружить четкий след очень сильного психотропного препарата.

— Еще в морге при осмотре трупа я обратил внимание на ряд признаков: необыкновенное мышечное напряжение, разбухший язык, кривошея и ряд других. Так называемый нейролептический синдром, Александр Борисович. Шизофреники его переносят спокойно, а вот здоровые люди — плохо. Я, как вам известно, взял для анализа кровь, мочу, слюну, сперму, фекалии. То, что может хранить следы психотропного препарата, введенного в организм. Обычно яд через почки и печень выходит. Ну, чтоб долго не объяснять, да вы все равно не поймете и вам не надо, стал я лазить по всем группам и нашел пипотиазин. Это — крайне сильный препарат, но он держится в организме не более восьми часов. В нашем же случае, как я понял вас, шли уже вторые сутки, а большинство ядов, вы знаете, имеют дурную привычку быстро испаряться. Одним словом, удалось зацепить этот более стойкий вид нейролептика, из чего можно сделать вывод, что мы имеем в данном случае дело с совершенно новым препаратом из группы пипотиазинов. Это, скорее всего, флюпипотиазин. Я об этом психотропном средстве необычайной силы, быстро и напрочь подавляющем волю, слышал, но… как говорится, в руках не держал.

Ким музыкальной своей пятерней несколько замысловато провел по своей стильной прическе — от высокого, «ученого», лба к макушке — и указательным пальцем поправил очки на переносице. Движения его были четкими, словно выверенными, а в присутствии студентов или симпатичных лаборанток рассчитанными на определенный успех и подражание. Мэтр, одним словом.

Но теперь Турецкому всего сказанного им было уже мало.

— Скажи, Ким, этот твой «пипа» — он в таблетках или ампулах?

— Без сомнения, ампулированный.

— Понятно. А где его могут производить?

— Ты имеешь в виду — у нас? Два года назад я мог бы, думаю, дать тебе совершенно точный адрес, — Ким наклонился к Саше: — Тринадцатая…

Турецкий кивнул. Он тоже так подумал. Спецлаборатория номер тринадцать принадлежала Госбезопасности. И там работали подлинные мастера своего дела. А проверка новых препаратов в действии, их использование — уже за этим-то дело не стояло.

— Она по-прежнему существует? — Вопрос, конечно, был не самым лучшим, поэтому Ким усмехнулся:

— Саша, ответь и ты мне на один вопрос: ты не знаешь, она еще существует?.. Полагаю, что существует, хотя номер, может, и другой.

— Да… А у тебя там… никого?

— А зачем они мне? Я ж тебе сказал: у меня у самого тоже есть нечто такое, что всем этим твоим пипотиазинам… Но я — совсем другое дело. А там, говоришь?.. Надо подумать, аккуратно так поспрашивать, может, кто-нибудь из наших и у них есть. Но — не могу обещать.

— Однако попробуешь все-таки?

— Постараюсь… — подчеркнул это слово Ким, — попробовать. А соответствующий актик я тебе приготовил.

Он достал из того же блокнота свернутый вчетверо лист бумаги и протянул его Турецкому. Все правильно: акт… проведены следующие анализы… показали… и вот наконец: наличие яда из группы пипотиазинов.

— Поможет? — скептически посмотрел на следователя профессор Курзаев.

— Непременно. Мой низкий поклон, дорогой доктор. Если чего — сам знаешь, для тебя разобьюсь в лепешку.

— Пока живи спокойно, — засмеялся Ким, пожимая Турецкому руку.

Он ехал в НТО и размышлял над вопросом: этот акт экспертизы для территориальных следователей, на которых висит дело о самоубийстве Кочерги, — помощь или новая головная боль? Скорее, второе. Самоубийцу можно предавать земле, надо сообщить об этом вдове покойного. Хотя, собственно, какая она вдова? Они же в разводе, кажется, уже год. Или просто разбежались? А стоит ли уточнять? Деньги на похороны у нее есть. Кочерга говорил, что привез ей. Впервые привез… Себе на похороны. Надо будет ей подсказать: она может рассчитывать на часть его капитала, вложенного в салон игровых автоматов в Германии. Но пусть лучше сама сходит к нотариусу или адвокату, посоветуется… Теперь с похоронами. Надо полагать, что сотрудники банка «Золотой век» не изъявят горячего желания хоронить убийцу своего горячо любимого шофера. Значит, кто же будет этим делом заниматься? А, Александр Борисович? Кому-то поручите? Ваша ведь ошибка-то! Что ж, будем надеяться, государство не обеднеет, похоронив за свой счет одного из не самых удачливых своих граждан…

С такими не лучшими мыслями прибыл он к криминалистам. И — первое разочарование: Вера Константиновна, владелица чарующего, бархатного, ласкающего и убаюкивающего голоса, оказалась сухой и длинной девицей, возможно, даже основательно перезревшей, остроносой и некрасивой. Непонятно, почему закатывал глаза Володька Яковлев. А может, все то же — голос! Ах, этот голос!.. Когда она заговорила, Турецкий сразу забыл о ее малосимпатичной внешности. Птица Сирин! Ну а если по правде? То кто за эти разнесчастные копейки, а хоть бы и рубли, пойдет пахать в НТО? Майя Плисецкая? Или, может, Ирина Хакамада? Как же, жди! А тут хоть голос… Глядишь, тот же Яковлев и клюнет.

Турецкий посмотрел результаты проведенных исследований внутри автомобиля марки «фольксваген», номерной знак ММЗ 75–83. Обнаружены пальцевые отпечатки… Есть Виктор Антонович Кочерга! На боковом стекле, на спинке переднего сиденья. Значит, перевозили его на заднем… Так, осколки ампулы… Ну вот и разгадка: в машине вкатили укол, да, возможно, и не первый. Кочерга и потух. Привел в дом приятелей. Соседка Зубова слышала их громкие голоса. Инсценировка удалась. А дальше уже известно… Еще отпечатки. Ну, эти наверняка принадлежат либо киллерам, либо Станиславу Никифоровичу Волкову. Что сейчас и выяснится.

— Вера Константиновна, — обратился он к криминалистке, — сделайте одолжение, прикиньте пальчики вот отсюда, — Саша подал ей учетный лист на автомобиль «фольксваген», — с теми, что у вас уже имеются.

Она забрала материалы и пошла в угол лаборатории, к своему столу. Саша же вышел в коридор — покурить. Но не прошло и трех минут, как она поманила пальцем из двери.

Вообще-то тому же Семену Семеновичу Моисееву на эту операцию потребовалось бы времени вдвое меньше…

— Есть. Можно идентифицировать. Но вот эти группы — неизвестны.

— Вы проверяли их в спецотделе?

— Да, конечно, там нет.

— Тогда, — улыбнулся ей Турецкий с благодарностью, — храните их пуще собственного глаза. Придет и их время, я уже носом чую…

Ну вот, еще добавили головной боли следователям по делу Кочерги. Это он успокаивал так себя, надеясь, впрочем совершенно напрасно, что минует его чаша сия…

Турецкий позвонил Косте и сообщил о результатах двух анализов. И уже увидел, как тот ожесточенно мнет свой подбородок. Еще бы! Только что прекратили дело, а тут — на тебе! Подарочек! Но ведь эти два эпизода висят не на них. Ими муровцы должны заниматься, как бы ни желал Юра Федоров объединить их под одной обложкой и оставить на Сашином столе. Знать, его тоже интуиция не подводила.

— Что слышно о твоем друге? — напомнил Косте.

— Жду его звонка после трех. Имей это в виду.

— Хорошо. Мне сегодня еще Червоненко нужен. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Да брось ты эти картинки, к чертовой матери! Все равно пользы от них — ноль без палочки… Впрочем, как хочешь. — Последнее он просто буркнул и повесил трубку.

К сожалению, телефона у Червоненко не было. Имелся только адрес. Вот по нему Турецкий и поехал.

Старая пятиэтажка в районе метро «Молодежная», на Оршанской улице. Однокомнатная квартира на первом этаже. Подъезд грязный, обшарпанный, разрисованный идиотскими черными английскими словами. Это наши милые детишки тешатся: баллончиком с краской рисуют на стенах домов, подъездов и лестничных пролетов. Саша позвонил в дверь квартиры номер два. Тут же открыла испуганная женщина с заплаканными глазами в темном платочке.

У него сердце оборвалось.

— Извините, я к Семену Ивановичу…

— Проходьте, Сэмэн, иди, туточки до тэбэ!

Из комнаты вышел Червоненко — тоже испуганный, весь какой-то помятый, сгорбленный.

— Что у вас случилось? — спросил Турецкий, когда они молча поздоровались.

— Жинкина братана… — Семен сморщил лицо и всхлипнул.

— Что, умер?

— Вбыли, товарыщу следователь…

Они прошли с Семеном на кухню, сели на табуретки, и тот поведал, какая страшная беда случилась с его ближним родственником и спасителем. Ведь это Игорь, брат его жены — той самой маленькой, пухлой женщины с заплаканными глазами, что дверь открыла, помог им закрепиться в Москве, эту квартиру снять временно, работу нашел и все остальное. А теперь он погиб, и что дальше делать, они толком не знают, машина разбита вдребезги, сгорела, денег не успели накопить, значит, из квартиры придется убираться, а куда?.. Вот же беда-то какая!

Ну, может, не все так безнадежно, попробовал Турецкий немного успокоить и привести в чувство Семена. Но тот только кивал, покачиваясь на табуретке. Да, с женой Игоря у них хорошие отношения, возможно, какое-то время можно будет продержаться, а потом?.. Что будет потом, боязно и загадывать. Вот что такое жизнь беженца, переселенца… Ничего своего и никаких перспектив.

Турецкий уж и не знал, стоит ли сейчас лезть к нему со своими фотороботами. Спросил, где произошло убийство, откуда об этом узнали, когда, но Семен мог только сказать, что позвонили из милиции и сообщили Игоревой жене. Сегодня утром. А погиб Игорь вчера вечером, точнее ночью. На Кунцевском переезде у Рабочего поселка. Ночная электричка сбила машину, почему-то застрявшую на путях, и протащила ее несколько десятков метров, пока не остановилась, превратив ее в груду искореженного горящего железа. Водитель был внутри машины. Заснул, не успел выскочить — теперь не узнаешь…

— Семен Иванович, вы помните, я вас просил недельку-другую не ездить в Шереметьево, вы помните?

— Я — ни! — затряс он головой.

— А Игорь?

— А шо ему? Вин вчора ездил. Я после обеда передав ему машину, вин и поихав.

— Машина кому принадлежала, Игорю?

Червоненко подтвердил.

— А вы, значит, ездили по доверенности, так?

— Ага ж.

Саша мог дальше уже не продолжать своего допроса, потому что снова сбылось худшее из того, что он мог ожидать. Фамилия Игоря, если ему не изменяет память — Черненко. А Семен — Червоненко. Лежит близко. Но окончательный ответ Турецкий мог бы получить лишь в бывшем таксопарке, где работал Игорь до того, как парк «приказал долго жить», или в отделе ГАИ. И еще нужен следователь, которому поручили это дело. Но звонить и разыскивать его из автомата — гиблое дело. Значит, надо мчаться в МУР и городскую прокуратуру. А оттуда к себе в Генпрокуратуру.

Турецкий еще раз выразил свои искренние соболезнования Семену и его супруге, попросил его еще некоторое время не высовываться, посидеть дома и уехал. А вообще-то Саша мог бы сейчас на спор поставить бутылку пива против ящика самого дорогого коньяка, что смерть ошиблась. Вернее, ошиблись те, кому нужен был Червоненко, а вовсе не Черненко. Потому что даже Джуне Давиташвили вряд ли пришла бы в голову догадка: одну машину водят по очереди два родственника со схожими фамилиями. А еще это значит, что где-то Турецкий с Семеном прокололся… Как и с Кочергой.

«Смотри-ка, Александр Борисович, а ведь тебя со всех сторон ловко обкладывают, за каждым шагом следят, словно стоят за спиной. Но кто же это может быть? Кто-то из МУРа? Из Генпрокуратуры? Как говорил когда-то любимый Штирлиц — информация к размышлению… Или это все просто придумал Юлиан Семенов?»

Он поднялся к Федорову и застал его в задумчивом одиночестве. Перед ним на столе лежал длинный список фамилий, а против каждой — какой-нибудь значок цветным фломастером. Саша понял, над чем задумался детинушка. «Люфтганза» отозвалась, и сыщики теперь носятся как угорелые в поисках «наших», русских пассажиров. Ведь российские православные крестики католики не носят. И лютеране — тоже.

Он сел напротив начальника МУРа, кивнул на список:

— Много?

— Синие крестики, — ответил тот и повернул список «лицом», так сказать, к Турецкому.

Синих было не так уж много. Да и сам список небольшой, возможно, сейчас не туристский сезон и народу летает немного. Своих же, насчитал Саша, всего и было-то шестнадцать человек. Из них зачеркнуты в списке — четырнадцать. Это те, объяснил Федоров, которые благополучно долетели, живы-здоровы и имеются в наличии. В это время зазвонил телефон, Федоров быстро поднял трубку, выслушал сообщение, забрал список и, низко склонившись над ним, прижимая его чуть ли не трубкой к столу, нарисовал еще один крестик.

— Все, — сказал, кладя трубку. — Оставались четверо, но ребята нашли троих, только что — Низовского. Остался последний, которого попросту нет. Это — Рослов. Зовут Владимир Захарович. Но такого человека в Москве практически нет.

— То есть как это — нет?!

— Объясняю. Во франкфуртском аэропорту, как и в любом другом, перед посадкой в самолет пассажир предъявляет билет и паспорт, сдает багаж и прочее. Всю эту рутину, как нам сообщили, проделал и Рослов. Фальши в документах никакой быть не может, это у них жестко. Все перечисленные в бумагах люди прибыли в Москву. У нас, кстати, имеются паспортные данные этого Рослова, все чин-чинарем, выдан московской милицией. Это тоже успели проверить. Но когда поехали по месту прописки, то оказалось, что дом сломан за ветхостью еще пару лет назад, а в домовой книге такой фамилии просто не значится. Все ясно?

— Как раз наоборот, — огорчился Турецкий. — Все вы делали правильно, конечно, и с меня причитается, дай только отпускные получить. И лечебные. Но можно было одновременно идти и с другого конца. Понимаешь, надо было сразу расспрашивать каждого найденного вами пассажира: где сидел, с кем, как выглядел сосед. Собрать словесные портреты, зафиксировать характерные, скажем, жесты, особенности поведения. А теперь придется все по новой… Ты им дай фотороботы того, что без усиков, пусть показывают, вдруг кто-нибудь узнает, добавит что-то свое. Человеческая память, мы ж это прекрасно знаем с тобой, штука темная. Есть такие, как этот наш Сеня: у него — все на одно лицо. А иной обладает такой зрительной памятью, что до конца дней помнит того, с кем пару часов рядом просидел. Да ведь и у тебя тоже бывает, поди, привяжется какая-нибудь физиономия и вот маячит перед глазами, хотя ты этого человека и знать не знал. А другой путь — искать тех, кто знаком с Рословым. Мы ж не в безвоздушном пространстве живем.

— Это уж точно, — с юмором подтвердил Федоров. — Короче, что ты еще предлагаешь?

— Ну, вы-то давайте все по новой, а я пойду с другого конца. Диктуй мне координаты: где он прописан, где находится ЖЭК, ДЭЗ, РЭУ — не знаю, как эта контора теперь называется. Придется искать соседей.

Покончив с одним делом, Саша выложил на стол результаты экспертиз. Федоров все внимательно прочитал и задумчиво уставился в стол.

— Тебе все понятно? — поинтересовался Турецкий, полагая, что теперь уж у Федорова точно должна появиться первая морщина на лбу.

— Пока я вижу одно: у нас имеются все основания учинять форменный допрос Волкову. А также его сотрудникам, которые имели или имеют отношение к автомобильному бизнесу своего директора.

— И еще мы твердо знаем, что автомобилем пользовались двое: один — рыжеватый, как описал их Кочерга и его соседка Зубова, с узким лицом, похожий на еврея, а второй — кавказский тип, Кочерга его «чеченом» называл. С Зубовой этой, думаю, надо еще раз побеседовать. Она вкратце этих киллеров-милиционеров уже описывала, и Кочерга, если помнишь, я говорил, сразу их узнал. Надо бы еще раз: детали, побольше, поточней. Сделаешь?

— Не вопрос.

И в заключение Турецкий рассказал Юре о посещении Семена Червоненко. Федоров немедленно приказал выяснить и доложить, кто из следователей прокуратуры и оперативников угрозыска принял это дело, и вообще, со всеми материалами — к нему. Саше очень хотелось лично узнать в подробностях, как все произошло, но время поджимало. Поэтому он попросил Юру разобраться самому, высказав предположение, что за ним кто-то идет, пока почти шаг в шаг, но, не приведи Господь, опередит на этот шаг. Тогда крови не оберешься.

Ну а с другой стороны, разве, скажем, тому же Федорову могло бы прийти в голову, что трагическое происшествие с автомобилем на Кунцевском переезде имеет какое-то отношение к делу Алмазова? Нет, конечно. Так что теперь глаз да глаз.

— Может, утечка? — Федоров поднялся, чтобы проводить Турецкого.

— Ты, я, Костя, Володька твой, другие ребята, что задействованы. Ты же в них уверен? — Об Олеге он не стал говорить, потому что и знал он, в общем, немного, да и не посвящал его Саша во все детали расследования. Грязнов еще знал, но тут можно быть спокойным. Остальные — по мелочам, вроде того же Лагунина или генерального прокурора, которому вообще все было, надо понимать, до лампочки, кроме собственной шкуры и странного бизнеса, связанного со строительством домов-коттеджей, о котором кто-то недавно говорил, как о нонсенсе: генпрокурор — он же генподрядчик.

— Может, нам стоит еще более сузить круг посвященных? — задал ну совершенно наивный вопрос Федоров, либо считая Турецкого абсолютным дураком, либо имея четкую и наверняка шкурную цель.

— Давай! — легко согласился Саша. — А бегать будем с тобой вдвоем. Идет, коллега?

— Ты что, шуток не понимаешь? — сделал вид, что обиделся, Федоров.

Турецкий покачал головой.

В приемной у Меркулова была тьма народу — и все какие-то важные, высокомерные. Саша склонился к Клавдии Сергеевне, к самому ее ушку:

— Чьи похороны?

— Да ну вас, Саша! — прыснула секретарша. — Константин Дмитриевич проводит совещание с областными прокурорами…

— Ах, вон оно что! — Турецкий совсем упустил из виду, что, помимо его паскудного дела, существует еще другая жизнь, которая бурлит вокруг, и к событиям, связанным с убийством банкира Алмазова, не имеет никакого отношения. Вот ведь — живут же люди!

Меркулов вышел из кабинета и, пожимая руки присутствующим, направился к выходу. Увидев Сашу, мотнул головой: следуй за мной.

Одевшись, они спустились во двор. Турецкий поинтересовался, откуда такая толпа в приемной. Костя, морщась, объяснил, что совещание затянулось, он хотел закончить раньше, но ведь людей не остановишь: у каждого свои боли и заботы, всех надо выслушать. Сейчас они продолжат заседание с другим заместителем — о кадрах пойдет речь. И его, меркуловское, присутствие не обязательно.

— Ты на колесах? — перебил он вдруг сам себя.

— Конечно! — Саша пожал плечами.

— А чего ж молчишь? — возмутился Костя.

— Разве я кому-то должен?

— Да нет, — Костя рассмеялся, — извини, просто я говорю с тобой, а сам соображаю, как нам в Чертаново добраться.

— У тебя что, уже и машину отняли? — удивился Турецкий. — Опять овес подорожал?

— Служебная — лишнее, — сухо сказал Костя.

— Так бы с самого начала и говорил, называй адрес.

— Я же сказал. А там покажу.

Пока они ехали, Турецкий успел подробно, не упуская важных деталей, пересказать события первой половины сегодняшнего дня. Информации было много. Костя молчал, напитываясь ею и мучая пятерней свой подбородок — знак его величайших раздумий.

С Каширки он велел повернуть на Черноморский бульвар, потом они нырнули направо, в узкий проезд, и, снова повернув на этот раз налево, поехали по какой-то кривой дороге, огибающей хрущевские пятиэтажки, между металлическими гаражами, детскими игровыми площадками и непонятно для какой цели поставленными косыми бетонными заборами. Меркулов, оглядываясь, но не забывая пальцем указывать направление движения, как понимал Саша, проверял, нет ли хвоста. Лишний глаз, как говорится, не помеха. Но ведь Турецкий и сам, когда Костя отменил свою служебку, понял, чего тот опасается, и не упускал из виду зеркальце заднего обзора. Он был уверен, что сзади чисто. Ну а в этих чертовых дворах сам их хозяин ногу сломит.

Меркулов показал, куда поставить машину, и Турецкий удачно втиснулся между парочкой частников. Затем они вышли, Саша запер дверцы, и отправились по асфальтированной узкой дорожке между торцами домов. Прошли три дома, и Костя — вот же конспиратор! — кивнул на ближайший подъезд последнего из них. Поднялись неторопливо на пятый этаж. Меркулов нажал кнопку звонка, но никакого звука не услышал, а дверь открылась. Молча вошли, хозяин — сравнительно молодой человек, во всяком случае, моложе Турецкого, жестом предложил раздеться и так же, движением ладони, пригласил в комнату.

Двухкомнатная обычная типовая квартира. Книжные полки на стене. Саша подошел, взглянул на корешки книг; учебники по сопромату, строительным работам, всякие справочники — потрепанные и хорошо бывшие в употреблении. В основном техническая литература, связанная со строительством. Несколько довольно толстых книг по архитектуре и десяток современных детективов в ярких, скорее пестрых переплетах. Типичный набор студента или молодого специалиста: две, так сказать, стороны его медали.

Хозяин квартиры, заметив интерес, усмехнулся и, протянув руку, представился:

— Генрих Хайдерович. Можно просто Гена.

— Саша.

— Ну вот и познакомились, — сообщил им Меркулов и опустился в потертое кресло возле журнального столика. — Садитесь, ребята. Гена, дай чего-нибудь… как это? Херши, да? Ну, чтоб с пузырьками и лимоном пахло. А то у этого молодца, — он ткнул в Сашу пальцем, — в машине такая бензиновая вонь, что меня едва не вывернуло.

— Одну минуточку! — вмиг завелся Турецкий. — Я попрошу!.. — Но тут же понял, что это он уже давно привык к бензину, а постороннему, возможно, не совсем приятно. Ну и пусть, мы люди не гордые.

Генрих принес из кухни начатую пластмассовую бутылку какого-то лимонада и парочку стеклянных бокалов. Один налил, подвинул Косте. Вопросительно посмотрел на Сашу, но тот отрицательно покачал головой. И подумал: что это за церемонии? Где мы? Чего мы тянем? У нас навалом лишнего времени — переться в этакую даль, чтоб водички попить?.. Росло раздражение от неясных ему действий Меркулова.

Наконец Костя допил свою воду, Генрих сел верхом на стул, Саша устроился на коротком диванчике, который, как он знал, мог раскладываться и становился полутораспальной постелью.

— Как Юра? — поинтересовался Меркулов.

Генрих с легкой полуулыбкой кивнул своей иссиня-черной головой. Глаза его немного сузились и четче проступили желваки. Типичный такой Чингисхан. Ну да, татарин, наверно. Хайдерович… Хайдер, Хайдер, что-то Саша не помнил, чтобы это имя хоть раз мелькнуло однажды в разговоре с Меркуловым. Но знал же Турецкий еще чуть ли не с первого дня их совместной работы в прокуратуре: у Меркулова в загашнике обязательно найдется человек, который, так или иначе, связан с необходимой в данный момент информацией. Это мог быть школьный товарищ, приятель из студенческих времен, бывший коллега, сводный брат коллеги и еще Бог знает кто. С кем же они имели дело на сей раз? Квартирка-то явно конспиративная, о чем говорили Костины таинственные броски по окрестным дворам и нешумное знакомство, хотя отношения между Костей и этим Геной были вполне доверительными.

— Сердечный привет передашь, — добавил Костя, как приказал.

— Слушаюсь.

Черноволосый Чингисхан принял команду.

— Давайте тогда к делу, времени у нас очень мало… — удивил Костя своим неожиданным открытием. — Первое: генерал-майор ГБ Николай Николаевич Поселков, это Управление кадров. Желательно все, но можно и последние годы перед пенсией. Его сын — Алексей Николаевич, президент «Мостранслеса»; секретарь президента — Грибова… как ее? — Костя обернулся к Турецкому.

— Татьяна Павловна, — сказал Саша и подумал, что Костя снова его удивил.

— Далее: Волков Станислав Никифорович, директор гостиницы «Урожайная», его окружение, когда открыта, кем, что там сейчас. Гена, это все экстренно и очень важно. Никто другой мне этой информации не даст.

Генрих все, сказанное Костей, записал себе в блокнот и сунул его в карман пиджака, висевшего на спинке стула.

— Когда можно ждать? — Костя снова потянулся к бутылке, будто алкоголик за опохмелкой.

— Надеюсь, завтра утром… — Генрих, сузив глаза, мрачно посмотрел в окно на оголившиеся ветви деревьев, пожевал губами и закончил: — Дядь Кость, раньше не успею. За кем, думаете, хвост?

— Пока — за ним, — Меркулов снова не очень-то тактично ткнул в Турецкого пальцем. Саша же впал в растерянность: «Дядь Кость, за кем хвост?» — это что же происходит, граждане хорошие? Они все знают, а он, выходит, ничего? Да и потом, извините, никакого хвоста не было! Может, тут другое имеют в виду? То, о чем Турецкий заикнулся Федорову?..

Видимо, догадавшись о Сашиных мыслях, слишком явно обозначившихся на его лице, Костя усмехнулся, Генрих в ответ подмигнул с пониманием. Ясно — спелись. Видимо, давно.

— Как свяжемся? — спросил Костя.

— Я ж должен бате привет от вас передать. Вот он и позвонит.

— Хорошо. — Меркулов посмотрел на часы. — Есть у нас еще пяток минут, Гена?.. Тогда, если можно, в двух словах, что там у вас с Крайним?

— Арестован он и трое его замов по УРАФу. И специально для Саши хозяин пояснил: — Управление регистрации и архивных фондов. Тема — загранпаспорта. С февраля вели.

— Спасибо, будем иметь в виду. Когда тайну откроете?

— Днями будет публикация. Так что никакой тайны уже нет.

Меркулов тяжело поднялся из удобного кресла.

— Ясно-понятно, спасибо, Гена. Еще раз поклон Юре.

Они оделись, пожали руку хозяину, молча вышли на площадку. Спустившись на этаж, Костя сказал:

— Выедешь налево, сделаешь круг и выбирайся на старую Балаклавку. Там есть магазин «Прикарпатские узоры», вот около него и тормознешь.

Возле Сашиной машины ругались двое мужиков. Турецкий сообразил, что занял чужую стоянку: «жигуль» пятой модели стоял у тротуара.

Торопливо приблизившись к машине, Саша повинился:

— Простите, мужики, я тут совсем запутался, вот, понимаете, воткнулся на минутку, чтоб дом отыскать, а спросить-то не у кого. Будто вымерло все! Как к дому девятнадцать подъехать, не подскажете?

Они как-то странно переглянулись и стали объяснять, при этом путаясь и переспрашивая друг друга. Турецкий вмиг ухватил: «Неопытные, видать, ребятки. Топтуны, а не оперативники…» Но понял он и другое: нужно хорошо запомнить эти гладкие рожи и уматывать без дальнейших объяснений. Что Турецкий и сделал, прыгнув в машину и молясь, чтоб она не подвела на этот раз. Обошлось: не подвела. Но, оказывается, все-таки зевнули они с Костей. Да еще как!

Он покрутился между домами и наконец пересек Черноморский бульвар. Теперь, как объяснил Костя, надо по диагонали между домами, а там и магазин. Следуя наставлениям Кости, Турецкий легко выбрался к магазину и заметил Меркулова, читающего наклеенное на фонарном столбе объявление.

Он сунулся было навстречу машине, но Саша лихо прокатил мимо, остановился метрах в пятидесяти впереди, вышел и направился ему навстречу. Тот сделал сильно удивленное лицо, но это удивление немедленно потухло, едва Саша рассказал ему об эпизоде с водителем синей «пятерки».

— Сейчас пошарим или к ребятам заехать? — предложил он Косте на выбор варианты осмотра машины.

— Давай лучше помолчим, — решил Костя. — А чтоб тебя не мучить, скажу: Гена из ССБ.

Саша понял: Служба собственной безопасности ФСБ. Серьезный выход. Но он ждал и продолжения.

— Хайдер — мы его в школе Юрой звали — был одно время министром безопасности в Татарии. Достаточно?

У своей машины Саша опустился на колени и оглядел, насколько это возможно было, днище. Вроде, ничего сомнительного, но… Нынче такие мастера, что могут тебе самому в одно место «булавку» вставить, а ты и не почувствуешь. А где-нибудь позади в той же синей «пятерке» сидит круглолицый хрен в кепочке и слушает, как у тебя в брюхе от голода урчит. Вот тоже кстати: «С утра маковой росинки во рту не было». Меркулов усмехнулся (высокий стиль, что ли, ему не понравился?) и заметил, что того, чем Саша успел набить свое брюхо накануне, на вечеринке у Романовой, должно, как верблюду, хватить минимум на неделю. Поэтому нечего притворяться, а стаканом чая их Клавдия, так и быть, обеспечит. Так, перекидываясь ничего не значащими фразами, и добрались они до Генпрокуратуры. Костя вышел, а Саша сказал, что смотается на Петровку и тут же обратно. Пусть пока Клавдия чайник ставит.

Конечно, Турецкий не мог просить Веру Константиновну, обладающую божественным голосом, лезть под машину! Поэтому он заглянул во второй отдел, нашел Володю Яковлева и объяснил свою нужду. Но так как Саша был, как говорится, не первый год замужем и кое-что знал о тех деятелях, что могли сесть на хвост, то он высказал Володе и свои некоторые соображения на этот счет. Тот ответил, что и сам в технике разбирается и отличить «маячок» от «микрофона» сумеет.

Уходя, Володя оставил Турецкому для ознакомления материалы, которые уже сегодня накопали его сыщики на предмет выяснения личности загадочного пассажира Рослова. Протоколов допросов было немного, и разнообразием они не отличались. Саша перелистал их, но ничего важного для себя не обнаружил: не видели, не помнят. Искать же и допрашивать немецкий экипаж, стюардесс и пассажиров-иностранцев можно было бы в том случае, если бы об этом сперва договорились министры иностранных дел. Ну что ж, отрицательный результат — все равно результат.

Скоро появился Володя и, махнув рукой, пригласил следовать за ним. Они прошли в закрытое помещение спецгаража, и Саша увидел свою старушку, которую, перевернув на бок, крепко держали захваты опрокидывателя. Днище — Господи, грязное-то какое! — освещал яркий фонарь. Володя молча подвел Турецкого к машине и пальцем показал на маленький квадратик, напоминающий гайку, прижатый к днищу возле передней дверцы. Потом аккуратно, с заметным усилием оторвал и снова опустил на старое место. Посмотрел вопросительно, а когда Саша открыл рот, тут же прижал палец к губам и махнул кому-то рукой. Ровно и почти неслышно загудел где-то движок, а машина стала медленно опускаться на свои собственные колеса.

Володя снова махнул рукой, и они вышли из помещения наружу.

— Ну и что сей сон должен означать? — поинтересовался Турецкий.

— То, что в этой хреновинке — я уже встречал подобные штучки — смонтированы «маячок» с «микрофоном». Но эта модель довольно-таки устаревшая. Наша, отечественная. Есть поновее. Что же касается твоей, то «маяк» тянет до пяти примерно километров, а вот «микрофон» — берет не более трехсот метров. Пятьсот — это максимум, когда почти не слышно.

— Как там твои специалисты считают, — Саша кивнул себе за спину, — давно эта фиговина может у меня стоять?

— Погода последние дни мокрая… Когда у нас слякоть-то началась?

— Дня три назад, кажется.

— Ну вот, накануне, вероятно, и поставили. Корка грязи равномерная. Столько, значит, и стоит.

Турецкому стало вмиг нехорошо. В мозгу бешено завертелась машинка, которая начала лихорадочно высчитывать, кто ездил с ним в автомобиле, о чем говорили, какие секретные дела обсуждали. Да вот хоть и сегодня — с Костей. А вчера, когда ехали с Меркуловым и Федоровым к Косте домой? И вдруг всплыли слова Кости, сказанные им сегодня: «За кем хвост?» — «Пока за ним». За Турецким, значит, хвост был.

А почему ж он не знал? Или прозевал?

А что, может, действительно двинуть на пенсию? И податься в журналистику: обличать все-таки легче, чем ловить жулье.

Теперь срочно нужен был Костя. Но прозвонился Саша к нему лишь после пятого набора.

— Ну, — коротко и ясно буркнул он в трубку, услышав голос Турецкого.

— Нашли. И я теперь о хвосте думаю.

— Это плохо. Давно стоит?

— Специалист предполагает: дня три-четыре.

Костя молчал. Это работала на предельном режиме его собственная счетная машинка. Наконец он прорезался:

— Обдумай вопрос: снять или оставить. А насчет сегодняшнего варианта я позабочусь. Да, и еще: не задерживайся, ты мне тут нужен.

— Костя, ты вспомни, а ведь был уже у нас с тобой подобный случай 2.

Года два назад, если не ошибаюсь.

— Но ты тогда лишился этого своего… «жигуля», да?

— Вот именно. Уж не предлагаешь ли ты мне повторить тот эксперимент? Но учти, денег на новую машину у меня нет. И щедрые подарки делать, как тогда, никто не собирается. И служебной я пользуюсь как милостыней.

— Это для меня не новость. — Голос Кости стал скучным, и это означало, что Турецкий ему уже надоел. Но, с другой стороны, и Саша не знал хуже положений, когда тебе дают парочку взаимоисключающих советов, каждый из которых абсолютно правилен и логичен, после чего говорят: решай сам, что лучше. Костя, конечно, обожал такие ситуации. Потому что он теперь очень большой начальник, и у него нет необходимости спускаться с Олимпа, чтобы убедиться в правильности действий земных рабов. Большой начальник — это же совсем иная философия. А когда очень большой, тут и вообще рассуждать не о чем. Тут уже не философия, а единственно правильная точка зрения.

Все это, конечно, очень весело, но что же делать с шайбочкой-гаечкой? Толковый оперативник Володя Яковлев на Сашин молчаливый вопрос ответил здраво, и его совет был поистине исчерпывающим. Если сейчас снять, они совсем уж нахально сядут на хвост, а если водитель станет удирать от них, попросту сожгут эту машину и оставят следователя без колес. Если же ничего не трогать, то есть сделать вид, будто никто ничего не знает, их можно будет какое-то время, правда недолгое, поскольку и они не дураки, но все-таки поводить за нос. Какая-никакая, а делу польза. Тем более что теперь придется быть вдвойне осторожным.

— Ладно, — принял Турецкий самое неприятное для себя решение, потому что терпеть не мог никаких хвостов, — оставляем все как есть, но… — И тут его словно оглушило: он же Косте со всеми подробностями описал ситуацию с Семеном Червоненко и его шурином! И поскольку преступники сидели на хвосте, значит, они получили буквально все данные на него!

Увидев глаза Турецкого, Володя забеспокоился, а когда Саша изложил ему причину своей внезапной тревоги, Яковлев и сам будто полинял.

— Что же теперь делать? — обескураженно спросил он, будто кто-то это знал.

— Если мы уже, — Саша подчеркнул последнее слово, — не опоздали, то Семена надо срочно отправлять в командировку. У тебя, ты говорил, есть такое место, где человека ни одна живая душа не сыщет?

Володя кивнул.

— Причем экстренно… А что же делать с похоронами? Он ведь у них там теперь единственный мужик… Тоже задача! Или телохранителя к нему на пару дней приставить?

— Нереально, — покачал головой Володя. — Прятать надо… А с похоронами, что ж, придется нам как-нибудь помочь. Ну ладно, думаю, мотаться тебе туда сейчас никакого смысла нет, давай его адрес, и я немедленно высылаю к нему своих парней. Бог даст, на этот раз обойдемся без проблем.

Володя говорил бодро, словно старался и себя и Турецкого убедить, что проблем действительно нет, однако Сашу ни на миг не оставляло ощущение какой-то приближающейся опасности. Томило что-то душу, и он ничего не мог с собой поделать. Но, с другой стороны, и он ведь не легавая собака, чтоб за каждым зайцем гоняться. Есть служба, пусть она своим делом и занимается, да хоть бы и те же Володины парни.

Договорились, что Яковлев сразу же сообщит Турецкому, когда они закончат операцию «Командировка». После этого каждый занялся своим делом: Саша отправился в прокуратуру, а Володя пошел организовывать тайную «крышу» для Червоненко.

Костя был чем-то расстроен. Турецкий решил, что это реакция на его сообщение о хвосте, который они, кажется, привели-таки за собой в Чертаново. Но, оказалось, причина совсем в другом. Звонила Шура, то бишь Александра Ивановна Романова и непонятным голосом — не то уже отревелась белугой, не то только собиралась начать — стала умолять срочно встретиться, потому что… А вот почему, не объяснила. Словом, Костя пообещал — ближе к концу дня, но теперь даже не знает, у себя ли ее принять, к ней ли ехать на службу, а может, вообще увидеться где-нибудь на нейтральной территории?.. Его, оказывается, сильно «интересовало» Сашино мнение на сей счет.

Турецкий не собирался пока посвящать Меркулова в свои с Олегом, Шуриным младшеньким, отношения. Тем более что у них как раз сегодня вечером назначено рандеву на улице основоположника космических полетов товарища Королева. И лично для Саши эта встреча была очень важной. Шурина же истерика, как он понял со слов Кости, могла быть вызвана двумя причинами: поведением Олега, возможно чем-то обидевшего мать, или какими-нибудь служебными неприятностями, не исключено — связанными и с Кириллом, по поводу которого Шурочка в последнее время почему-то стала проявлять все больше беспокойства. Но, пожалуй, наиболее пикантным во всей этой тянучке было то, что ответа на все Шурины вопросы находились рядом в буквальном смысле слова. Ведь Олег, занимая руководящий пост в комиссии при Совете безопасности, имел выходы от имени Президента на все без исключения службы — от армии до внешней разведки. Он что же, не мог ответить на вопросы матери, что ли? Бред какой-то! Или у них в семье происходит нечто такое, о чем Саша даже и представить не мог?

Посочувствовав Косте в его не самой благодарной миссии, Турецкий хотел отправиться восвояси, но оказалось, что Костя не только умнее, но и хитрее Саши. Он как бы между прочим заметил, что не мыслит подобного разговора с Шурочкой без его присутствия. Вот те на! Вот, значит, в чем нужда была! Только этого и недоставало: быть кем — судьей, следователем, плакальщиком или вытиральщиком материнских слез? Какую же роль собирался отвести статисту Турецкому режиссер Меркулов? Но Сашины воинственные восклицания не возымели ни малейшего воздействия на непреклонного в своем решении заместителя генерального прокурора. Он даже осмелился предложить вообще неприличный вариант: всем вместе поехать к Славе Грязнову и втроем, поскольку ближе никого у Шурочки, естественно, нет, поговорить с ней, выяснить причину расстройства и, по возможности, облегчить страдания несчастной генеральши. Черт знает что! Может, он решил и эту проблему: договориться с Грязновым — также возложить на Сашу? Не стоило нервничать: оказывается, именно это Меркулов и собирался предложить ему.

Единственным возражением, которым Саша мог еще козырнуть, было то обстоятельство, что Грязнову именно сегодня не до гостей: он, кажется, поссорился с Грибовой. Меркулов возразил, что все это сущая чепуха, и посоветовал Саше не брать в голову всякие глупости.

Но Турецкий стоял твердо, аргументируя свою позицию тем, что живет в квартире Грязнова и не решится на подобную наглость. Несмотря ни на какие дружеские чувства, Слава имеет все основания предложить ему поменять место жительства. А куда переезжать, может, Костя подскажет? Может, действительно к нему? Тем более и Лидка, его совсем уже взрослая дочь-студентка и в некотором роде даже крестница Турецкого, наверняка обрадуется: такой кавалер под боком. Да она и вообще к Саше с детства неравнодушна…

Только этот последний аргумент и оказался решающим. Грязнова Меркулов решил взять на себя. Но от своей идеи не отказался.

Не придумав ничего лучшего, Турецкий заявил заместителю генерального прокурора, что, как следователь, ведущий весьма сложное дело, находящееся на президентском контроле, больше не может терять времени на сомнительные выяснения чьих-то семейных обстоятельств и должен удалиться в собственный кабинет, который пока еще у него есть, чтобы сесть и подумать о том самом деле, коим он занимается. Потому что чувствует, что именно на этот процесс у него остается все меньше свободного времени.

Саша понял, какими словами готов был возразить Костя, но он только усмехнулся и ушел к окну торжественно и печально мучить свой подбородок, а Турецкий негромко вышел за дверь. Через несколько минут Меркулов позвонил по внутренней связи:

— Езжай домой один.

— Что, испугался? — Саша имел в виду «слухачок-маячок» на днище собственной тачки.

— Нет, я на служебной за Шурой заеду. Грязнов не возражает, он не чета тебе… — И — короткие гудки.

Ну уж конечно Грязнов умеет «выглядеть». И этому умению его, скорее всего, частный бизнес обучил. По Турецкому — так сидеть бы на кухне: самое удобное место для душевных излияний. Но Грязнов приказал Денису накрыть стол в большой комнате для чая и… легкого перекусона — все ж народ после работы. Как намек, не более, был открыт мини-бар, вмонтированный в стенку, и в зеркальной глубине его двоилась литровая бутылка водки. Может, даже и не намек, а больше напоминание о тех счастливых и беспокойных днях молодости, когда все они в «минуту жизни трудную» вдруг решали «сообразить» по стаканчику и — отпускало. Тонкий психолог этот Слава Грязнов. И — не прав Олег — совсем он еще не старый…

Сделав свое дело и встретив гостей, Денис отвалил в соседнюю комнату бубнить по-немецки. Помимо предстоящих словопрений, Турецкого мучили еще две проблемы: одна из них — главная — это безопасность Семена Червоненко, а вторая — необходимость встречи с Олежкой. Но если первое зависело уже не от него, а от действий Володи Яковлева и его парней, то второе — целиком от Шурочки.

Меркулов — это было известно всем — человек осторожный и при служебном, «проверенном», так сказать, шофере никогда не ведет бесед, касающихся дела. Поэтому Саша не знал, что успела рассказать ему Шура, если ей это все же удалось, но когда она поставила локти на стол, решительно отодвинув от себя столовый прибор, он понял, что говорить генеральша будет долго и страстно. Однако долгими оказались лишь ее эмоции, а не существо дела. Коротко его можно было бы изложить следующим образом.

Сегодня рано утром Шурочку буквально уже у двери остановил явно междугородный телефонный звонок, что легко определить на слух: несколько сигналов подряд. Женщина, говорящая по-русски с акцентом, попросила к телефону мать Володи. Шура ответила, что абонент, видимо, ошиблась номером или ее неправильно соединили. Но женщина торопливо назвала Шурин домашний номер и, дождавшись подтверждения, сказала, что никакой ошибки быть не может. Где Володя? Прилетел ли он? И почему не сообщает, как обещал?

Господи! Да мало ли ошибок совершают затраханные телефонистки? А все эти автоматические станции — ведь такое иной раз лепят, диву даешься! Вот и теперь к этому телефонному звонку можно было бы отнестись ну в худшем случае, как к дурному розыгрышу, если бы… Если бы не одно обстоятельство. Дня три или четыре назад, точно так же, рано утром, будто абонент точно знал, когда Шура выходит на работу, ее остановил у двери похожий междугородный звонок. И та же женщина — ее голос узнала Шура — спросила что-то про Володю. Шура сказала ей, что она ошиблась номером, а женщина тут же извинилась и положила трубку. И вот сегодня снова. Дважды ошибиться по поводу одного человека в наше время — факт довольно странный. Шура немедленно проверила свой телефон, но все было в порядке, чье-то подключение, то есть жульничество, исключалось. Более того, на телефонной станции ей сообщили, что звонок был из Германии, из города Франкфурт-на-Майне. И еще не понравилось Шуре, что звонившая женщина сильно нервничала и торопилась так, будто за ней гонятся. Когда сегодня все еще ничего не понимающая Шура повторила ей, что та снова ошиблась и зря теряет время, женщина стала возмущаться, вставляя почему-то немецкие слова. Поскольку понять было ничего невозможно, Шура положила трубку и отправилась на работу. Но пока ехала, все никак не могла отделаться от ощущения, что никакая это не ошибка и не розыгрыш, а происходит просто что-то пока для нее неизвестное, но грозящее бедой.

Камень дважды на одну голову случайно не падает — этот закон Шура знала. Она его усвоила за долгие годы работы и руководства Московским уголовным розыском. Но бывают ситуации, когда кому-то это просто необходимо, и тогда камни кидают с размеренностью качка часового маятника. Если кому-то надо! Вот в чем вопрос.

В Бога Шура не верила, поскольку этому ее не научили, а точнее, приучили к безбожию с детства, с младых ногтей — пионерией, комсомолией, более чем тридцатилетним партийным стажем. Поэтому пойти в церковь помолиться, поставить свечку и спросить совета у батюшки она не могла в силу, ну… собственных этических соображений. Чего тут объяснять! Она ж не из «новых русских», заключивших сделку с Всевышним и потому демонстрирующих свои драгоценные «нательные» кресты поверх одежды, и не из президентской рати, у коей обязательное посещение церковных торжеств является немаловажной частью нового менталитета. Не к кому было обращаться Шуре, но сердце матери подсказывало беду, и она ничего не могла с собой поделать. И вот финал: хлопчики, родненькие вы мои, у кого ж еще спросить, скажите бабе-дуре, что делать?!

Нет, перед ними сидела сейчас не знаменитая Романова, стальная сыщица, которая однажды в одиночестве вышла на шоссе и остановила машину, в которой сидел матерый преступник. И не просто остановила, а выволокла из-за руля обалдевшего от такой наглости убийцу. Сейчас сидела перед родными ей мужиками, тоже имевшими свое ничуть не менее боевое прошлое, простая растерянная баба, все аргументы которой состояли из восклицательных знаков, а вывод диктовался сакраментальным: «Ой, и беда ж, хлопчики!» Но они понимали, что вовсе не абстрактные опасения занимали Романову, а вполне конкретный вопрос: куда девался Кирилл? Она звонила первому заму директора-академика, Валерию Яковлевичу, тот клялся и божился, что с Кириллом все в порядке, что он выполняет особо секретное задание руководства, что все это находится под контролем Президента, поскольку речь идет о делах поистине мирового масштаба, и, соответственно, «крыша» у Кирилла такая, которой могли бы позавидовать все Штирлицы, вместе взятые. Шутка. Тем не менее это были уверения крупного разведруководителя. К тому же Валерия Яковлевича, по слухам опять же, прочили на место академика, которому была уготована уже ведущая роль в президентской команде. То есть обман или подлог здесь исключались. Но… сердце матери! Ну что ты с ним поделаешь?! Болит, зараза! Хлопчики, а? Ну шо делать бабе?..

В подобных случаях вообще-то рекомендуется задать вопрос полегче.

Грязнов, внимательно слушавший эмоциональные речи Шурочки, резонно заметил, что Валере Трубачеву, он имел в виду первого заместителя директора СВР, верить можно. Мужик информированный и в детские игры не играющий. Тем не менее было бы не плохо, уже с Костиной стороны, выйти на самого директора. Тот человек ученый, грамотный царедворец, вообще — профессионал. Если Костя с ним найдет контакт, осечки не будет.

Меркулов между тем помалкивал, покачивая сильно поседевшей за последний год головой, и нельзя было понять, разделяет он точку зрения Славы или нет. Точка же зрения Турецкого была в следующем: никто никому ничего путного не скажет. Не те времена настали. Тайны сегодня стоят очень больших денег. Значит, вывод мог бы быть таким: найти возможность разыскать ту женщину, что звонила Шуре, поскольку именно в звонке и может таиться разгадка всего, в чем тут так долго и безуспешно пытаются разобраться. Иными словами: «Костя, отпусти ты меня наконец в Германию! А я попутно и эту женщину найду, и спрошу, что ей от нас надо!» Ведь международка наверняка зафиксировала номер телефона, откуда звонили. Правда, в Европах жизнь другая, там можно из любого уличного телефона-автомата позвонить на минуточку в Австралию и поинтересоваться, как чувствуют себя жарким весенним октябрьским вечером аборигены-кенгуру. Так о чем же спорить? Вот оно — решение.

Костя, естественно, тут же высказался в том смысле, что все о деле, а вшивый — о бане. На что Турецкий возразил, что баня — тоже важное дело, иначе нация погибнет от педикулеза, к чему, собственно, дело и идет. Эстетичный диалог начал набирать силу, однако охлаждение пришло опять-таки со стороны милейшей Шуры. Она попросила не ссориться, а действительно попробовать найти какие-нибудь выходы на Германию с целью обнаружения… Чего? Телефона звонившей дамы? А если действительно из автомата?

Мудрый змий Грязнов сказал, что все это ерунда, не надо усложнять и без того запутанное нами дело, а нужно просто позвонить сейчас Олегу, Шуриному младшенькому, и попросить его все спокойно разузнать по своим закрытым каналам про собственного брата.

Господи, ну надо же быть до такой степени зацикленными на дурацкой таинственности, чтобы не пойти самым простым путем! Но неожиданно категорически возразила Шура.

Ее аргументы были абсурдны и, более того, чужды Саше с нравственной точки зрения. Братья, видите ли, не ладят между собой. Ну и что из этого следует? А то, что в последние месяцы перед заграничным вояжем Кирилла тот категорически просил мать не иметь по поводу его дел никаких контактов с Олегом. Они, мол, при необходимости сами разберутся. Примерно ту же позицию занял и Олежка… Алька. Он довольно резко заявил однажды матери, что Киркина работа его не колышет и она имеет полное моральное право по этому поводу обращаться куда угодно, только не к нему, младшему брату «гениального» разведчика. И все. Категорически. Но вообще-то сказанное напоминало дешевый фарс.

Не желая продолжать бесцельные говорения, Турецкий решил для себя сегодня же, благо время к тому подходило, после второй или третьей рюмки серьезно и без всяких уверток поговорить на эту тему с Олегом. И раз и навсегда, хотя бы для себя лично, снять дурацкий вопрос с повестки дня. Это было тем более странно, что он сам же в прошлую пятницу видел в кабинете Олега фотографию, на которой были запечатлены для потомства Саша с Киркой на фоне… нет, там был главным трехкилограммовый гриб, а уж они — действительно на его фоне. И Кирка там у него сидел на мотоцикле, и еще навеки запечатлен решающий момент футбольного матча в Тарасовке, который, если не изменяла память, сама же Шурочка и щелкнула. И после этого она рассказывает о каких-то разногласиях? Я вас па-апрашу! Так говорил всегда Толя Равич, друг Сашиного детства, когда тому лепили горбатого и он уставал от брехни. Вот прямо так и останавливал: па-апрашу. И липа, как говорится, шла на лыко. Светлые тапочки плести.

Взять и сказать все это сейчас Шурочке, понимал Турецкий, было бы совершенно напрасным делом. Ибо зацикленность — тоже одно из характерных, хотя и не самых приятных качеств, точнее, результатов социалистического воспитания. А еще точнее — образ мышления, с ударением на букве «ы».

В принципе Саше все уже было ясно, и он мог бы, не вступая в дальнейшие дискуссии, отваливать по своим делам. Пока же он предавался своим ясным и возвышенным мыслям, что-то в компании произошло, во что Саша не сразу врубился. Шурочка, оказывается, стала приводить примеры разногласий между братьями, иными словами, ударилась в воспоминания своей грешной молодости. Господи, ну все они давно знали, что был момент в биографии героини, когда она поддалась своему девичьему, студенческому чувству и, грубо говоря, дала засранцу Матюше, который, воспользовавшись случаем, сделал свое хамское, хотя, вероятно, и очень приятное — по молодости — дело, чтоб через какое-то время отвалить за рубеж. Ладно, родился Кирка. Шурочке одного сына оказалось мало, и она вышла замуж за будущего генерал-лейтенанта КГБ, а тогда просто Толю Марчука. Тот уже не случаем пользовался, а торжественно исполнял свои супружеские обязанности, отчего скоро на свет Божий явился Олег. Сегодня Шурочка, не прожившая с будущим генералом и трех, кажется, лет, может быть полностью удовлетворена: она сама стала генералом, и погоны когдатошнего мужа ей до лампочки. Все это было известно давно и в разных подробностях, которые проскальзывали как в байках самой хозяйки положения, так и в воспоминаниях Константина Дмитриевича, вполне возможно когда-то подбивавшего клинья под это грандиозное строение природы, именуемое Александрой Ивановной. Но к чему все это?!

Сыновья выросли, «образовались» до такой степени, что их охотно забрали в высшие политические сферы. О чем теперь спорить? Генерал дядя Толя, по личному мнению Турецкого, очень хорошо относился как к своему родному сыну, так и к пасынку, который не стал им официально исключительно по причине Шурочкиных капризов. И с чего это она теперь-то затеяла самобичевание? Ну грызутся парни, так тут, может быть, проявляются как раз рецидивы их духовного и физического роста, их максимализм в отношениях друг с другом, семейная гонка за лидером. Точнее, за право обладать этим званием…

И если Саша в этом смысле все-таки прав, то нечего и воду лить. Но Олежку все равно следует немножечко вздрючить. Это он решил для себя, пользуясь правом Старшего Брата. Видит Бог, Турецкий считал себя человеком справедливым, особенно по отношению к своим. И оттого, что Шура рассказывает, как ей трудно было отдаться тому или другому, а затем разделить свои материнские чувства между старшеньким и младшеньким и считать одного удачненьким, а другого, извините, не очень, — от этого, пардон, дамского маразма Сашу слегка подташнивало. Потому что он знал, любил и помнил обоих парней сызмала, они выросли на его глазах, он их учил жизни, и они играли с ним в футбол — разве для чистоты отношений этого мало?! И Шурочка, любя или не очень одного, в пику другому оставалась все-таки генеральшей, а не матерью, которую любили сослуживцы и называли между собой «мать-начальница». Ни одни на свете погоны, даже полностью золотые и без единого просвета, не добавят к человеческому естеству больше, чем ему отмерено Богом. Вот и все…

Собственно, все — в самом прямом смысле слова. А то Саша уже ощущал неясное брожение в мозгах, отчего совершенно определенно могло произойти разложение личности. Тем более что и эта чертова бутылка призывно раздваивалась в зеркальной глубине мини-бара. Ну, положим, уверял себя Турецкий, ему лично она ни к чему. А вот тем двоим философам, которые сейчас пытаются перевести абстрактность Шурочкиных эмоций в конкретику дельных предложений и которые понимают, что ни-че-го путного из этого дела все равно не получится, бутылка, кажется, пришлась бы в самый раз. Чтобы не искушать судьбу и не нарушать собственных планов, Саша для начала удалился в соседнюю комнату, к телефонному аппарату, чтобы далее, в зависимости от обстоятельств, предпринять следующий шаг.

Яковлевский телефон был занят прочно, это понял он после пяти беспрерывных наборов. Тогда Турецкий позвонил в приемную Федорова, чтоб Володьку шуганули оттуда, по внутренней связи. Тоже занято. Что у них там, пожар, что ли? Пока он размышлял, зазвонил грязновский телефон, но трубку снял Денис — параллельную.

— Это вас, дядь Саш! — крикнул он из-за стены.

— Ну ты даешь, Турецкий! — услышал Саша раздраженный голос Володи. — Целый час не могу до тебя дозвониться!

— Ничего не понимаю, а я тебе звоню и — тоже занято… А-а, понял. — Турецкий же совсем исключил Дениса, а у того, разумеется, могут быть и собственные интересы. — Денис! Это ты, что ли, висел на аппарате?

— Я, дядь Саш, — отозвался племянник. — Если можно, долго не занимайте, у меня еще один срочный разговор.

Вот так, растут детишки!

— Ну, что там у тебя? — спросил его Саша, а во рту сразу какая-то кислятина появилась, будто медный пятак облизнул.

— Совсем хреново дело, Саша, — мрачно ответил Яковлев. — Опять у нас с тобой полнейший прокол. Обскакали!

— Достали?! — только и сумел выдохнуть Турецкий.

— Причем лихо. Буквально из-под носа увели…

Уверенный после разговора с Турецким, что перепуганный насмерть Червоненко будет теперь сидеть дома и никуда носа не высунет, Яковлев был удивлен, узнав от его жены, что Сеня еще с час назад ушел в магазин и до сих пор не возвратился. Володя забеспокоился и спросил, зачем его понесло в тот магазин. Хозяйка лишь рукой махнула: там, на бугре, и пивная есть, зашел, наверно, кружку выпить, поскольку какая теперь работа, раз машины больше нету. И далее в том же духе. Но в сварливом тоне супруги Червоненко Володя обнаружил явное недовольство вмешательством в ее жизнь властей, и в частности — милиции. Нет, она не размахивала кулаками, но не преминула ядовито заметить, что пока ее Семен тихо работал себе на братниной машине, все у них было спокойно. А как его потащили в милицию да еще рисовать чего-то там заставили, так беды и посыпались: то «дворники» у мужа украли, то ночью бензин слили, а теперь… Тут она не сдержалась и запричитала в голос: Игорька, братика родненького, убили!..

Обо всем этом Яковлев был уже в курсе, поэтому оставил у подъезда оперативника — для порядка, а сам на дежурной машине отправился к «магазину на бугре». Фотографию свидетеля Семена Червоненко он, разумеется, имел, и найти мужика для такого опытного сыскаря, как Володя, труда не составляло. Торговый комплекс занимал большую площадь. Здесь размещались универсам, пивной бар, бюро проката, несколько мастерских по ремонту часов, обуви, мебели и так далее, а часть второго этажа занимал вечерний ресторан, днем же — обычная коммерческая забегаловка с отвратительной кухней и высокими ценами. На эту публику, вероятно, не распространялся всемирный закон конкуренции.

Обойдя все заведения и нигде не обнаружив Червоненко, Яковлев, снова проходя мимо входа в пивной бар, вдруг услышал разговор, который его сразу насторожил. Двое алкашей, видимо из подсобников, обсуждали вопрос, куда его ткнул ножом этот рыжий. Но, заметив интерес милицейского майора, они тут же разошлись. Встревоженный Яковлев вернулся в бар, где уже был, и, пройдя между заваленными рыбной шелухой столиками, подошел к стойке. Пальцем поманил цыганистого парня, моющего под краном пол-литровые банки, заменившие на определенном этапе развития государства уважаемые народом стеклянные кружки, сунул тому под нос удостоверение уголовного розыска и негромко сказал:

— Быстро, что тут произошло?

— Да чего? — индифферентно пожал плечами парень, на которого яковлевская ксива не произвела, похоже, нужного впечатления. — Повздорили двое, базлать стали, а о чем? — Он снова пожал плечами. — Ну вот тот, другой, который рыжий, чего-то этому сделал и ушел, а тот затих. Мордой лег на стол и молчит. А кому какое дело? Ну кто-то потом тронул мужика за плечо, а он на пол и повалился. Сразу ваши прискакали: что да чего, а кто толком запомнил-то? Ну был рыжий такой, даже не так чтобы и очень. Просто он без шапки, поэтому. Жмурика увезли, а кто чего если и видал, так давно ушел. Я пойду, да?

— Иди, — чуть не послал его еще подальше Яковлев.

Потом в ОВД «Кунцевское» состоялся у него разговор с начальником, выезжавшим лично на происшествие. Яковлев быстро просмотрел протоколы допросов свидетелей убийства неизвестного человека. А ведь и в самом деле, откуда ж его знать, если у него при себе не оказалось никаких документов. Ни кто такой, ни где живет, ничего не мог объяснить ни один свидетель. Его и раньше здесь не встречали. И Володя понимал почему: не до того мужику было, чтоб по шалманам шляться. Но все невольные, так сказать, свидетели в один голос утверждали, что вошли в зал этот убитый и его рыжеволосый спутник вдвоем, мирно сидели за пластмассовым столиком, по паре кружек взяли и воблу, и все было путем, пока не стали чего-то шуметь. Только этот, который стал покойником, вдруг вскочил, а рыжий его за плечи взял и к стулу прижал, чтоб не вякал. Ну тот и затих. А оно вон чем оказалось.

Орудие убийства — обыкновенная воровская заточка — вошла точно в сердце, поэтому жертва даже и не охнула. Удар был большой силы. То есть можно предположить, что действовал опытный, «грамотный» человек. Убийца. Труп до опознания отправлен в морг. Самая близкая тут, конечно, Кунцевская больница, но она же — начальник воздел руки к небу — для великих! Там теперь президентов лечат, куда нам со своим неопознанным. Вот и отправили в районку.

Яковлев представлял, как тяжело работать в этом районе подполковнику Казанцеву, так звали начальника ОВД. Кругом все завязано на ЦКБ, так называемой Центральной клинической, а в миру — «кремлевке». Да и район с его бывшими цековскими, розового «партийного» кирпича домами, где проживает столько высокого начальства, и сама Рублевка, являющаяся правительственной трассой, — все это, вместе взятое, являлось его постоянной головной болью. Вот и на каждое ограбление хуже того — убийство, на любую криминальную разборку, которых нынче на дню по нескольку штук, приходится выезжать самому, словно спасаясь от звонков сверху. Поэтому Володя Яковлев, по описанию убитого признавший в нем искомого Семена Червоненко, не вдавался в лишние подробности, сказал, что отправится в морг, поглядит на покойного, и если нет ошибки, то дело это он заберет к себе, освободив Казанцева от ненужного ему «висяка». Начальник не то чтобы сильно обрадовался, но хоть не полез не в свое дело — и то спасибо. И даже обещал поручить своим оперативникам вызвать вдову покойного для опознания. Уже одним этим он снял часть тяжеленного груза с плеч Яковлева.

К сожалению, Володя оказался прав. Час спустя он позвонил Казанцеву и попросил провести официальное опознание, заодно снять с дежурства у подъезда Червоненко своего сотрудника и все материалы дела вместе с ним передать в МУР.

— Это он был, Саша, — сказал в заключение своего рассказа Володя.

— Ты имеешь в виду того рыжего?

— Ну конечно. Значит, они и тут работают по одной наводке. Не исключаю, что причина в твоем «маячке».

Он был прав; и Саша твердо знал, кто и каким образом навел убийцу на Червоненко. Значит, они слушали Турецкого давно и очень внимательно. И провожали по всем адресам. Непростительная ошибка, и тем страшнее, что он же не новичок. Нет, точно, с такими проколами в прокуратуре делать больше нечего. Турецкий выяснил, когда подвезут дело, поблагодарил Володю и с настроением, сквернее которого просто не бывает, вернулся к гостям, к их уже вялотекущему, странному какому-то спору и чашке давно остывшего чая.

О чем они тут договорились, что решили, его абсолютно не интересовало, как бы ни обижалась Шурочка. Но крепко испортить настроение Косте, чтоб тот не таскал его на дурацкие семейные разборки, это он мог. И, воспользовавшись паузой в затянувшейся беседе, заявил:

— Как это ни горько, Костя, но мы снова лопухнулись. Если, конечно, гибель еще одного свидетеля по вине старшего следователя и тэ дэ господина Турецкого можно обозначить столь легкомысленным словом. «Маячок»-таки опять сработал.

Саша не собирался намекать Меркулову, что в этом чрезвычайном происшествии есть доля и Костиной вины, — если б поехали сегодня не на раздрызганной «лайбе», а на его служебке, Семен наверняка остался бы жив. Саша не стал бы Косте ничего рассказывать, и никто бы не узнал, что киллеры ночью в понедельник ошиблись и убили не того человека. Да, именно сегодня, всего несколько часов назад, весьма заинтересованные люди выслушали это сообщение и немедленно приняли меры, заставив навсегда замолчать того, кто нечаянно увидел двоих пассажиров «мерседеса».

А вот и вывод: один из тех двоих мог оказаться убийцей, и теперь он — или его холуи, не важно, — тщательно наблюдают за Турецким и опережают на один шаг. Только один, но он несет смерть. Кто же теперь следующий — сам Турецкий? А почему нет?..

Костя, кажется, был уже и сам не рад, что поддался Шурочкиным эмоциям. Новая же информация вообще выбила его из колеи, которую он стал обожать в последнее время: народ просит совета, как отказать народу?! Или это не житейская его колея, а сложившийся образ мышления? Выросли ж все-таки в Стране Советов… Есть такое мнение… А потом — голову с плеч долой! Словом, совсем худо дело… Но самое поганое заключалось в том, что винить во всех провалах Саша мог только самого себя.

Грязнову он сказал, что на сегодня осталась еще масса невыполненных обязательств, наскоро попрощался с гостями, которые, похоже, и сами стали понимать некоторую неуместность своих личных забот, когда вокруг такое творится, и тоже поднялись. Ничего Саша ждать не стал, поскольку уж чем-чем, а служебным транспортом этот народ был обеспечен в достаточной степени, и уехал к Олегу.

Если быть до конца честным, то сегодня видеть кого-нибудь у Турецкого не имелось ни малейшего желания. Но… Олег к этим «всем» не относился. И, выруливая в Останкино, Саша был уверен, что, помимо обещанной информации, которую он собирался получить от Олега, наверняка можно будет хорошо надраться, ибо, как он заметил, младшенький умеет составить подходящую компанию, у него это получается неплохо.

И еще Саша подумал, что достаточно парочки подобных провалов, и уже не он сам, а его, то бишь Александра Борисовича Турецкого, «важняка» из Генпрокуратуры, этак элегантно попросят написать заявление о переводе на должность следователя куда-нибудь в Орехово-Зуевскую районную прокуратуру. В лучшем случае. Поскольку пенсионного стажа Саша еще не имел, а теперь, пожалуй, уже и не сможет иметь в будущем.

Олег с некоторой долей юмора отнесся к душевному смятению Турецкого. Но когда Саша, в самых общих словах, рассказал о преследующих его неудачах, тот посерьезнел, задумался. И, слава Богу, перестал демонстрировать свой цинизм, который этаким серебристым налетом покрывал все, о чем бы он ни высказывался. Но это, видел Турецкий, скорее от того поста, от высокого общественного положения, которое Олег занимал, а не от характера. Как раз по характеру он, если Саша правильно понимал, Олег, и не сварливый, и не завистливый. Во всяком случае, таким был до сих пор. Впрочем, может, его работа изменила.

Не стал Олег снова напоминать ему, что уже не раз предлагал послать это дело подальше и заняться собой и семьей. Но это чувствовалось и в тех укоризненных взглядах, которые он бросал на Сашу, и в нетерпеливом покашливании, когда все уже ясно, а собеседник все никак не может остановиться.

— Значит, опаздываешь… — вопросительно-констатирующим тоном прервал Олег наконец Сашины излияния. — Это плохо. А может, наоборот, очень хорошо?.. Если не будешь меня торопить, я постараюсь еще раз объяснить своему старинному другу и учителю несколько элементарных истин нашего времени. Согласен слушать?

— Да… за этим, собственно, и приехал. — Турецкий нарочито хмыкнул. — Назовем это новым ликбезом, а?

— А что? — усмехнулся Олег. — Ты, Саш, вовсе недалек от истины, как тебе ни кажется. Вот только вид у тебя такой, будто не жрал ты как минимум пару суток. Про остальное и не мыслю. Не прав?

— Почти. Вчера у твоей матери… А вообще-то больше всего мне сейчас хочется надраться до поросячьего визга.

Олег, хмыкая и похохатывая, будто Саша сморозил невероятную глупость, повертел головой, а потом поднялся и взмахом ладони позвал за собой. Они вышли на кухню, которую Турецкий и при самом большом желании не смог бы обозвать столь затертым словом. Он никогда не был ценителем кухонных интерьеров, всяческой забугорной техники, украшающей, как заявляет телевидение, быт россиянина. Ежели по делу, так достаточно кастрюли и сковородки, вот и весь тебе смак. Но даже у волосатого певца, которого Саша однажды выходным днем наблюдал в телевизоре, когда он на пару с другим известным певцом, двусмысленно похихикивая, учил широкие народные массы готовить некое жаркое из бараньих яиц, так вот, даже у той самой поп-звезды данная невероятность, именуемая Олегом кухней, наверняка вызвала бы немой восторг. Заметив совершенно растерянный взгляд, Шурин младшенький снисходительно, естественно, с высоты своего положения, похлопал Турецкого по плечу и объяснил его туземное смятение по-своему:

— Сложно, конечно, если в первый раз. Когда мне эту всю хреновню завезли и только через сутки смогли смонтировать, а потом стали объяснять, что к чему и для какой надобности, у меня тоже появилось ощущение, будто я к марсианам попал. Поэтому, Саш, ты не тушуйся, а нужда заставит — так и скоро привыкнешь. К тому же сегодня это не последний сюрприз.

— Ну ты-то, я вижу, привык!

— А куда денешься? Правда с неделю все чего-то хлюпало, фырчало, даже отключалось. Мы ж не привыкли полностью доверять технике, все норовим со своим копытом сунуться. Ничего, наладилось, теперь уже иначе и не мыслю: все под рукой, ничего не пригорает, само моет, сушит, убирает. Готовит, кстати, вполне приемлемо, сейчас оценишь. А еще мне обещали, только не сюда, а в сортир, ну это уже как хохма, такую конструкцию, которая сама тебе зад подтирает, подмывает, высушивает и шлепает легонько: мол, надевай портки и вали отсюда. Вот это класс, а?!

— Да уж… — И это все, на что Саша оказался способен. — А это, — он почтительно обвел глазами помещение, — нечто среднее между царскими покоями в Эрмитаже и пультом космического корабля из фильма о славном космическом будущем, — поди, очень дорогая штуковина?

— Не дешевая, — походя, заметил Олег. — Но тебе, Саш, скажу по секрету: лично мне вся эта хреномастика даже гроша ломаного не стоила. Представляешь?

— Если честно, то весьма смутно, — с уважением к чуждой ему научной мысли сделал Турецкий окончательный для себя вывод. А ведь и в самом деле: для него подобные заботы — только абсолютно лишние хлопоты, поскольку для реализации, как теперь выражаются, данного проекта старшему следователю и так далее никаких средств не хватит. Из чего следует еще более окончательное утверждение: развитой капитализм, или как он там будет называться, — не для тех, на ком гений предпринимательства свою печать не ставит. Он для таких, как Олег, — облеченных высшей государственной властью, не важно, явной или тайной. Вероятно, Сашины размышления нашли свое отражение на физиономии, потому что Олег снисходительно заметил:

— Ладно, давай-ка лучше тяпнем, как говорится, под дичь, а потом, если захочешь, расскажу.

Он выставил на стол литровую бутыль смородинового «Абсолюта», к которому Турецкий питал уже особую слабость, какие-то другие напитки и лимонады, пяток тарелок с заранее нарезанными и разложенными закусками, главным образом, рыбой разных оттенков, а сам принялся колдовать возле какого-то хитромудрого устройства, напоминавшего одновременно и плиту, и духовой шкаф, и холодильник, и еще черт знает что, освещенное изнутри. Походя Олег сказал, что не совсем привык к этому кухонному комбайну, но все равно попробует сделать одно фирменное блюдо. Впрочем, печка — он так назвал свое устройство — сама все сделает, надо только правильный режим задать. Печка! Это звучало примерно так, как если бы Саша назвал тот полицейский суперавтомобиль с оборудованием XXI века, который ему продемонстрировали в Америке три года назад, «самобеглой коляской»!

Олег между тем нажал все необходимые ему кнопки и сел напротив, заявив, что ровно через пятнадцать минут печка доложит о готовности. А пока, значит, можно и начать. И они тут же резво начали.

После третьей рюмки Саша заметил, что Олега вроде бы малость «повело». Но так не бывает, чтоб здоровый мужик, подобный ему, закосел от такой малости, значит, он уже раньше принял, хотя это было прежде не заметно. Саша даже пожалел: надо же, вот тебе и поговорили по душам! Но Олег, молодчина, видно, и сам почувствовал, вышел из-за стола и через две-три минуты вернулся свеженьким, как огурчик. Турецкий же, пока его не было, понял, что ему не хватало: ясности в оценке ситуации. Бесконечная беготня, постоянные перемещения по городу, суета, естественная для каждого человека усталость, горечь разрушенных планов, — словом, все, вместе взятое, основательно навалилось на плечи и крепенько придавило. Плюс опережающая работа противника и связанные с нею жертвы. Надо бы, конечно, встряхнуться, набрать в грудь побольше воздуха, смыть с глаз пелену какой-то обреченности, что ли… Да, устал и, разумеется, все давно осточертело, а теперь еще и возраст сказывается, и зависть появилась вот к ним — молодым, здоровым и удачливым. Но почему же он все-таки запаниковал? Дела застопорились? Так они всегда двигались с трудом. А если посчитать только за последние пять-семь лет, ну за годы этих могучих экономических реформ, то многих ли преступников, что были все-таки пойманы, удалось передать в суд и наказать? То-то и оно! Над Турецким — Костя, над тем — генеральные, один другого почище, над Генпрокуратурой — власти любых рангов — на выбор. А уж на той высоте не действуют не только законы, но и прямые указания самого Президента. И потому стало очень удобно ссылаться всем, сидящим поочередно на более низких ступенях: ну что вы, мол, хотите от Президента? Он у нас хороший, он правильный, а вот окружение у него такое, что не дай вам Бог! Но тогда зачем же нужен «важняк» Турецкий, если пойманный им преступник запросто уходит от наказания? В этом ли плоды Сашиных деяний? Конечно, в подобной ситуации гораздо легче, да, возможно, и прибыльнее, писать о коррупции и преступности, пронизавшей все общество, о мафии, расправившей крылья, и тому подобном, находясь, так сказать, на переднем крае средств массовой информации. Проще и обвинять их — сыскарей, следователей, дознавателей, прокуратуру, суд, как конечную инстанцию, который, кстати, за всю послеоктябрьскую историю никогда ею не был. А если иногда такое и случалось, все те же СМИ радостно орали на весь мир. Но даже в этих условиях, сказал бы Турецкий, искренне защищая собственную честь, он умудрился не провалить, в сущности, ни одного дела. А если когда что-то и «повисало», то, уж увольте, вовсе не по его вине: находились силы повыше, о которых, как говорится, сказано в преамбуле к этим размышлениям. И еще факт, который тоже никак у него не отнять: практически все его дела, так или иначе, раскручивались в считанные дни. Ну — недели. Редко — один-два месяца. Так, собственно, с чего это вдруг понесло каяться? Всего ведь неделя прошла. А без проколов и прежде не обходилось. Было же — и в него стреляли, и взрывали автомобили, и под дверь бомбы подкладывали… Многое было, при нужде можно и рубашку скинуть, и дырки на теле показать. Поэтому… А что — поэтому?

— Ты чего бубнишь? — Олег, широко улыбаясь, смотрел на Сашу. Вальяжно откинувшись на высокую резную спинку дубового стула, Олег крутил на широкой и светлой, тоже дубовой столешнице высокий хрустальный бокал со своей смесью, которая искрилась радужным многоцветьем, и терпеливо ждал ответа.

— Я совсем не бубню, — Саше захотелось немного обидеться, но он решил, что его все равно никто сейчас не поймет. — Это ко мне ясность пришла. Явилась наконец.

— А-а-а! — многозначительно протянул Олег. — Тогда извини. Ясность — штука редкая, ее вон как беречь надо! А то я подумал было… Рассказываю ему, понимаешь, что делать, чтобы приобщиться к клану владельцев этой хренотени, — Олег обвел взглядом дубовые, зеркальные, хромированные объемы, составлявшие внушительное помещение, в просторечье именуемое кухней, — а он, понимаешь, чта-а? Никакого внимания! Бубнит чего-то…

Он очень ловко, хотя и ненавязчиво, копировал своего хозяина. Да они там наверняка все этим на досуге грешат, что, кстати, может выглядеть, если надо, забавной лестью, но… коли глубже, то совсем и не забава. Даже больше того: сейчас, когда гудит вовсю предвыборная думская вакханалия, похоже, эти далеко не оболтусы, которые взяли Президента в тесное кольцо и держат глухую оборону, не умеют, да и не желают шутить над хозяином — они его попросту и в грош не ставят. А нужен он им для сугубо личных, корыстных целей. Впрочем, возможно, к Олегу это не имеет отношения… Но, с другой стороны, почему бы нет? А если это так, зачем здесь Турецкий? Нет, в самом деле, если разобраться, какой помощи он хотел от Шуриного младшенького, усевшегося на олимпе у ног Самого? Чтоб посодействовал? А в чем? Пока Саша на свои возможности не жаловался. Помог разобраться? Да ведь Турецкий умнее его. Ну, скажем так, старше. Значит, опытнее. Может, наоборот, поучить самого Олежку уму-разуму? Вот уже ближе к правде. Во всяком случае, за свинство по отношению к Славке, выразившееся в… да, а, собственно, в чем выразилось это самое хамство? Бабу увел? Так она же сама того пожелала. О чем заявила однозначно. Она свободна от каких-либо обещаний. Но — все равно нехорошо.

Саша вспомнил. Речь сегодня шла о Кирилле. Это раз. А уже второе — Татьяна. Хотя нет, она — на третье, на десерт, так сказать. А второе — госбезопасность. Уж не она ли обложила Турецкого и ведет, куда не ему, а ей требуется? Тут у Олежки могут быть свои источники. Открывать их Саше не надо, но пошарить там он, конечно, может. Просто по-товарищески. Ладно, цели определены, как говорили предки, задачи ясны, пора сменить пластинку.

— Ну так извини еще раз, благодетель, укажи путь к непрерывному и желанному росту благосостояния.

— Наконец слышу от тебя, — словно обрадовался Олег, — слова не мальчика, но мужа. Итак, запоминай, впрочем, можешь и записывать: пункт первый. Переходишь в мое ведомство. Должность я тебе сочиню хоть завтра. Мне советники во как, — он чиркнул ладонью по горлу, — необходимы. Твой переход, или, если пожелаешь, перевод, я обеспечу. Уедешь в отпуск из прокуратуры, а вернешься уже ко мне, сюда. Костя твой таких вопросов не решает, а генеральный ваш — не жилец, можешь полностью доверять моей информации. Уберут буквально со дня на день. Там за ним, Саша, такое числится!.. В общем, пока мы отправим его на пенсию, а через месячишко-другой, думаю, посадим. Чтоб шуму было поменьше. На него ведь давно уже оппозиция бочку катит, вот Президент и кинет ей кость. Кстати, чтоб ты знал: дело свое тебе раскрутить не удастся. А если, не дай Бог, чего, то твой генеральный его немедленно закроет. Учти, говорю это как другу. Впрочем, ты мне уже слово дал сегодня.

Очень интересно! Прямо как в том анекдоте: пьяный заяц под пень свалился, а волк с медведем из-за его тушки драку затеяли, да друг дружку и угробили. Проснулся заяц, глядит, а рядом трупы. Ну и дела, думает, чего по пьянке не наделаешь!.. Ну что ж, раз Олежка так говорит, значит, успел Саша проколоться.

— А по поводу чего я поклялся? — сделал он наивные глаза.

— Кончай, Саш, валять дурака! — Олег почти рассердился. — Если б я тебя не знал, честное слово, обиделся бы… Я ж о деле с тобой. В конце концов, ты спросил, я ответил. Словом, последнее слово, извини за тавтологию, за тобой.

Это как раз было понятно, хотя никакой тавтологией тут и не пахло.

— Я полагаю, Олежка, что к данному вопросу мы еще вернемся. Но моя к тебе просьба пока заключается в ином. Я уже сказал сегодня, что дело мы прекратили, остальные убийства раскручивают МУР и территориальная прокуратура, короче, их дела.

— Да ладно тебе темнить, — усмехнулся вдруг Олег. — Что я, вас с Костей не знаю, что ли? Для общественности, то есть для дураков, официально, поди, прекратили, а сами продолжаете. Могу поэтому только повторить: не делай, Саша, не нужной никому работы. И смертельно опасной.

«Интересно, — подумал Турецкий, — с каких это пор ловить убийц — ненужная работа? Впрочем, как я погляжу, в наше время многие понятия, несущие совершенно определенный и однозначный смысл, бывают извращены до неузнаваемости или вывернуты наизнанку… А Олег, конечно, прав, и от него я мог бы и не скрывать правды. Но что поделаешь…»

— Нет, — безучастно, как о пустом, отмахнулся Турецкий, — действительно прекратили. Ну — то, что касается Алмазова. А убийство Кочерги — все-таки самостоятельное, как говорится, убийство, Олежка, хотя сам он и прикончил, как выяснилось, своего шефа, а затем убийство Червоненко — эти висят на муровцах. Но с делом Алмазова, как я понимаю, никто их связывать не собирается. Разве что всплывет по ходу… нет, не думаю. Ты мне другое скажи: есть у тебя серьезные выходы, говоря прежним языком, на госбезопасность?

— А это еще зачем?

— Две причины. Интерес первый — киллеры. У меня имеется веское подозрение, что мальчики — из-под той «крыши». Второй же вопрос связан с вашей славной семейкой.

Олег так дернул рукой со стаканом, что едва не опрокинул его на пол.

— Так… понятно… — протянул он. — Мамаша настучала, что я не хочу потакать ее капризам? Сознавайся, сыщик!

Саша догадался, что своей шуткой Олег хотел загладить собственную растерянность. И только кивнул. Но и этого ему было достаточно. Олег тут же вскочил, явно «заводя» себя, забегал по огромной своей кухне и, размахивая длинными руками, почти крича, начал доказывать публике в лице Турецкого то, что ни в каких доказательствах не нуждалось. Ну конечно, у матери на старости, усугубленной тяжелой многолетней работой, появилась мания преследования. Боязнь за своих несчастных детишек, которые давным-давно выросли и занимаются такими серьезными государственными делами, которые ей отродясь не снились. Она знает, что ей положено, причем, знает отлично, но ей этого мало, и она лезет в такие сферы, где не только не окажут помощи, но еще и шею скрутят, чтоб к ним нос не совали. Он уже тысячу раз повторял ей одно и то же, но ей все равно неймется, и вот она подсылает ходоков, просителей, ставя их в идиотское положение.

На идиота Саша, вообще-то говоря, мог бы и обидеться. Тем более что из всех ходоков-просителей лично ему известен был пока только один человек — он сам. Но Олег так красиво разыгрывал свое возмущение, что Турецкий загляделся, заслушался и… ободряюще подмигнул ему. На что тот отреагировал мгновенно: резко выдохнул воздух, засмеялся и, махнув отчаянно рукой, мол, где наша не пропадала, с ходу плеснул в бокалы смородиновой водки.

— Давай, Саш, махнем за мать! Настырная она баба, но, увы, больше таких я не встречал… к сожалению.

Помолчали, покурили, и Олег, снова став деловитым, вернулся к Сашиным вопросам.

— Значит, киллеры, говоришь… Впрочем… Ладно, друг и учитель, если тебе все-таки придется отчитываться перед генеральшей, можешь ей заявить, что я уже выбирался на самый верх в Службе внешней разведки, — понимаешь? — и имею совершенно секретную информацию по Кирке. Тебе могу сказать лишь одно: он залег. На какой срок, не могу говорить. Поэтому любая волна в том направлении попросту опасна для него. Попробуй убедить в этом мать. И не надо ей лезть ни к академику, ни к его заму. Мужики мне сказали, что могли. А кстати, и у них там тоже намечаются серьезные перемены. Но это — сугубо между нами. Да-а, Саша, в трудное время живем-существуем… Мне иногда, честное слово, даже жалко становится нашего Президента. Он же на острие постоянно, а вокруг голодные шавки… Да что там шавки — псы свирепые, и каждый свою кость требует с пеной у рта. Вот он время от времени и вынужден им подбрасывать… то одного, то другого. Из тех, кто с ним начинал. А что поделаешь? Се ля ви, как говорят французы… Ну а что касается твоих киллеров, то, думаю, здесь, в этом вопросе, сумею тебе помочь. Но не сразу. Не завтра, во всяком случае. Моим кадрам, сам понимаешь, тоже нет никакого резона светиться. Придется подождать… Недельку-другую. Можешь?

— А что, разве у меня имеется иной вариант?

— Конечно. Мы ж договорились. Ты из отпуска переходишь прямо в мои объятия, и нужда в этих киллерах отпадает сама по себе. Разве не так?

— Ага, понятно, благодетель. Я, значит, в сторонку, а убийцы нехай бегают, может, им еще где работенка сыщется?

— Саша, — с укоризной покачал головой Олег, — не разыгрывай передо мной дурачка. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Разве дело в этих твоих киллерах? И, кстати, уж кому-кому, а им-то работенка завсегда найдется. Мы ж ведь днями говорили с тобой по поводу наших банковских разборок? Чего ж ты теперь хочешь? В конце концов наличие киллеров, прекрасно и быстро исполняющих свою работу, и есть, пожалуй, сегодня единственный и действенный способ быстрого разрешения всех конфликтов. Только, — засмеялся он, — ради Бога, не называй меня циником. Подумай — и сам поймешь, что по-крупному прав все-таки я.

— Ну конечно, — Турецкий постарался вложить в свои слова весь имеющийся у него в наличии сарказм, — мы уже не раз слышали тезисы подобного рода. Пусть преступники сами уничтожают друг друга, а мы им в этом поможем! Санитары леса, так сказать…

— Между прочим, не вижу почвы для иронии. Да будет тебе известно, на этот счет имеется вполне достойное обоснование. Если желаете, сэр?

— Сэр желает, — кивнул Турецкий, — поскольку у сэра нет другого выхода.

— Это как сказать, — возразил Олег. — По нонешним временам крутых разборок говорят так: выхода нет, когда двое не договорились.

— Надеюсь, ты не нас с тобой имеешь в виду?

— Ах, Саша, — вздохнул Олег, — мы оба ходим по такому краю, где достаточно легкого дуновения и — нет человека… А он…

— Если б ты только знал, младшенький, — может, более резковато, чем следовало бы, перебил его Турецкий, — как мне осточертела эта философия. Да, ходим, ну и что? Никто ж не гнал тебя в шею? Сами себе такую работу выбрали! Не хрена, извини, и скулить… Ты мне лучше обоснуй тезис о пользе киллеров, и тогда я, возможно, пойму наконец, чем вы там у себя наверху занимаетесь. Над чем, понимаешь, голову ломаете, россияне…

«Ничего, — подумал мельком Турецкий, — мы тоже умеем выступать в жанре застольной пародии, пусть не сильно носы задирают эти белодомовские вершители чужих судеб». Но Олежка, стервец, лишь расхохотался:

— Ну ты, Сашка, молоток! Не ожидал от тебя, старик! Только ты не злись, не надо, мы ж с тобой рядом целую жизнь прожили, и я тебя, честное слово, искренне люблю, чертяку. Не веришь?

— Верю, — вздохнул Саша.

— Ну хоть это, слава Богу… Итак, если желаешь, насчет твоих киллеров. Ты понимаешь, я же не в прямом, а некоторым образом в переносном смысле… И еще учти, это лишь мой личный опыт, продукт, так сказать, сугубо личных наблюдений и размышлений.

В этот момент прозвучала негромкая мелодия. Олег обернулся и поднялся.

— Извини, был сигнал, что блюдо готово. Надеюсь, ты ничего не имеешь против легкого шашлычка из телячьей вырезки?

— Чи-во-о?.. — Турецкому едва не стало худо.

— Таво, чиво слыхал, — развеселился Олег. — В Пицунде бывал?

— Я, брат, СССР как свои пять пальцев изучил. Это теперь…

— Про «теперь» можешь не вспоминать, — перебил он. — Ресторан напротив автобусной остановки помнишь? Там еще органный зал неподалеку.

— Насчет органа и вообще музыки — это тебе Ирка может рассказать. А ресторан — это по моей части. Был там, помню, местный поэт, довольно известный, говорят, в стране, Ваня Тарба. Он же у них, у абхазов, и профсоюзным лидером тогда считался. В общем, были у меня к нему дела, а когда мы закончили, он меня вот этим твоим шашлыком в «Пацхе» той угощал… Я бы вам всем уже за одно это яйца бы поотрывал. Надо же, такую державу развалить!

— Саша, лопай шашлык и не лезь в высокую политику, а то как раз и лишиться того самого, понял? Ну как мясо?

— Божественно! Но в Пицунде… — Шашлык сам таял во рту, Саша действительно уже забыл его вкус и запах. А сейчас вдруг, словно наяву, возникли и шелест пальм, и специфический, истинно пицундский запах влажной земли, морской соли и душноватого жаркого самшита. И еще — постоянно рассыпанных повсюду пряностей. Нет, это незабываемо. Вчера была Родина, а сегодня — заграница, вроде далекой Югославии, где уже шла и снова надвигается война. Турецкий жадно накинулся на шашлык и понял наконец, почему ему плохо: он ведь ничего не ел со вчерашнего вечера. А мозгам без подкормки очень трудно.

Олег с усмешкой наблюдал за ним, а сам лишь крохотный кусочек мяса и осилил. На укоризненно-вопросительный взгляд гостя прореагировал соответственно:

— Ешь и не обращай внимания. Меня ж в отличие от тебя кормят врачи, давление каждый день измеряют, в рот заглядывают и в задницу — заботятся, одним словом. Переходи ко мне, и у тебя такой же режим будет. И печку эту, — он небрежно кивнул через плечо, — организуем. Не уговорил еще?

— Поглядим, — ответил Турецкий с набитым ртом. — Между прочим, ты, Олежка, извини мою наглость, я тебя от государственных-то дел не шибко сегодня отвлекаю?

Он лишь дернул щекой и махнул ладонью.

— Обойдутся. А дел, в том числе и государственных, у меня всегда хватает. Не бери в голову. Ешь, а я уж, так и быть, познакомлю тебя со своими наблюдениями… Я рад, что тебе нравится, наливай себе, я пока передохну немного… Ну, слушай…

Олеговы наблюдения были любопытными. Но еще большую ценность они имели по той причине, что автором их являлся ведущий советник Президента по борьбе с преступностью и коррупцией, начальник межведомственной комиссии при Совете безопасности. Об этом тоже стоило подумать. Не сразу, конечно, не сейчас, прямо тут, за столом, а после, на досуге. Подумать и сделать выводы. Какие? А это зависело от того, как Саша мыслил свою дальнейшую жизнь. Свою. Семьи. С кем планировал жить дальше — в каком окружении…

Итак, по убеждению Олега, весь мир сегодня захлестнула криминально-политическая волна, вызванная необходимостью экономического передела планетарного масштаба. Наша держава тоже не осталась в стороне от этого всемирного процесса. Семидесятилетняя власть партийно-государственного аппарата имела в своей основе все ту же мафиозную структуру с крестными отцами на вершине пирамиды. Не важно, кто ими были — Ленин, Сталин или Брежнев. Сперва шло накопление капитала, а теперь страна подошла к необходимости передела.

— Сам посмотри, — предложил Олег, — кто сейчас и у нас, и в других странах находится у руля? Кто держит в своих руках практически весь бизнес? Молодые люди не старше, скажем, тридцати. Называй их волками, львами, гиенами — кем хочешь, но у них в руках все рычаги мировой экономики. Следовательно — жизни. Да, их власть криминальна и по своему происхождению, и по образу действий. Но ведь тот же Мальтус не из пальца высосал свою теорию, а он утверждает, что в конце концов выстоит сильнейший, наиболее приспособленный, это если рассуждать примитивно о, так сказать, «естественном» регулировании численности народонаселения. Ты вообще, Саша, когда-нибудь на досуге, к примеру в отпуске, почитай этого священника, его «Опыт закона», очень интересно. Но суть, в конце концов, не в нем. Смею предложить тебе для дальнейшего размышления следующий постулат: мафия преступна, но она устанавливает в государстве порядок и стабильность. Ты бывал за границей не раз, значит, мог наблюдать. А я последние месяцы просто жил там, объездил полмира. Давай соединим наши знания. Ну, к примеру, Италия.

— Не пример, — возразил Турецкий. — Как раз там я и не был.

— Ой, да какая, в сущности, разница! Не мелочись. За бугром везде одинаково. Но наиболее разительный вариант я видел как раз в Италии. Я посетил два-три курортных приморских городка, где, мне сказали, вовсю орудует мафия. Тридцать процентов всей прибыли от отелей, ресторанов, казино, магазинов принадлежит ей, мафии. Дорого берут, скажешь? Зато, слушай, двери отелей и машин не запираются. Воровство отсутствует как таковое, а пришлых жуликов попросту убивают. На пляжах — чистота и порядок, живи, отдыхай вволю и ничего не бойся. Мафия обеспечивает твою безопасность. Правда, за это надо платить. А разве мы с тобой, Саша, всю жизнь не платили государству из своего кармана за то, что нам разрешалось не жить, нет, а просто существовать?! Так что же лучше? Я совсем не исключаю, что при том положении дел, которое складывается у нас, в России, ближайшее будущее — за мафией. Постоянные кровавые разборки, убийства банкиров, гибель банков-однодневок, все эти эмэмэмы и прочие пирамиды — пока только подходы, Саша, к главному пункту нашей программы: кто возьмет власть — старая партийно-государственная мафия или молодая, так называемая, постсоветская. Третье исключено. Поэтому, ты, конечно, как хочешь, но лично мои симпатии или, точнее… словом, называй это вынужденным выбором, на стороне последней. Первой мы уже накушались, а что касается второй, то тут возможны определенные соглашения. Даже на государственном уровне. Ты скажешь: страшноватенькая перспективка, да? Но ведь другой, Саша, может просто не оказаться. Вот о чем надо думать…

— Ты так просто рассуждаешь о кошмарных, по сути, вещах…

— Но ведь мафия — это прежде всего бизнес. Кровавый — да, но и упорядоченный. Этого же ты не станешь отрицать, надеюсь? Но еще важней — стабильность. Ее-то и не хватает нашему народу, нашему государству.

— М-да… Незавидные, однако, у тебя перспективы.

— Почему же — у меня? А у тебя, что, иные? А у государства?

— Наш спор, Олежка, в общем, беспредметный, поскольку, я считаю, у человека хватит ума противостоять…

— Да о каком человеке ты говоришь, Александр Борисович, следователь ты мой самый старший, да еще по особо важным делам? Идеал человека сегодня для всей нашей державы, всей, даже в старых ее границах, — не мореплаватель и плотник, а «новый русский», как во всем уже мире называют и чечню, и хохляндию, и нас, многогрешных, независимо от фамилии. А это кто? Тот, кто богат. Предприниматель это. Он и создает богатства, он и дает работу людям. Поэтому у него всегда будет в доме самое лучшее и современное, начиная с того же дома. Самая красивая машина, самая модная компания, куда все эти ваши современные таланты и классики из кожи лезут стремятся попасть. Вам, я имею в виду, конечно, не тебя, а рядового российского обывателя, никогда не понять философии дельца, предпринимателя, богатого человека. Он и пашет, как сто карпов, и «отрывается» так, что земля на уши становится. Ему все доступно, понимаешь? Ему не нужно мечтать, ибо он все и так имеет. Это, если помнишь, марксисты за нас мечтали. Человек без мечты, как кто там? А, птица без этих, без этих, без крыльев. А на хрена мне… ему, извини, крылья, если у него собственный самолет. Так что вот такие дела, старик. В нашей стране уже давно вовсю идет борьба не идеологий, а конкретных интересов. И на обочине ни тебе, ни мне не отсидеться. Все-таки я тебе настоятельно советую: брось ты все свои дела и катись в Германию. Отдохни там хорошенько со своими девчонками, приглядись, как люди живут. Как они привыкли жить, как общаются друг с другом. Нам ведь такая вежливость и не снилась. Такая человеческая предупредительность… Их мир, конечно, жесток, но, Саша, он предельно справедлив к личности. Мы говорим: человек — стадное животное. А они, видишь ли, этого не понимают. У них это случилось однажды, в тридцатых — сороковых годах, и с тех пор как отрезало. Накушались. А вот нам в этом смысле, особенно по части исторической памяти…

— Ну уж совсем-то до такой степени не надо бы… Ты, Олежка, на мир смотришь оттуда, откуда лично тебе удобно. И место это твое — опасное, неустойчивое, один ты там еще кое-как уместишься, а двоим уже и делать нечего. А коли так, никакая охрана не защитит. Вами зависть движет, а это поганое чувство. Впрочем, извини, я не прав, ваши — наши, все не то. Ладно, ты, я вижу, устал, кое-что ты для меня прояснил, и на том спасибо. А вот насчет самого лучшего, что может позволить себе богатый человек, о котором ты говорил, будет, пожалуй, нежелание подставлять ножку приятелю. Хоть какой он тебе приятель…

— Ах, вон ты еще о чем! — Олег загадочно сощурился. — Ну, во-первых, как ты сам только что заметил, никакой он мне не кореш, а бывший мамашин подчиненный, и, во-вторых, Таньке надоело с ним философию разводить. У нее на сегодня три основных задачи: скинуть наконец свой юридический, заиметь квартиру в Москве и всласть потрахаться. Последнее мы вчера устроили в полном объеме. Скажу, старик, без хвастовства: давно я за собой не замечал подобных подвигов… Но Танька! Это же тайфун! Пожар! Всемирный потоп! Она мне на своем диване там, в офисе, такое исполнила, что я ее в охапку и — сюда. Всю ночь не мог глаза сомкнуть. А он ей, представляешь, о раскрытых и нераскрытых убийствах или о чем-то еще… Не тем девушку заинтересовывать надо, как же вы не понимаете?

Саше стало очень неловко от сказанного Олегом, и он поморщился.

— Впрочем, как я понимаю, — по-своему оценил его гримасу Олег, — это все к тебе лично отношения не имеет. Она мне созналась, что Александр Борисович как раз вызвал у нее… ну как бы тебе сказать, вполне, что ли, конкретные чувства.

— Это как же понимать прикажете? — удивился Турецкий. — Вы что же, в перерывах между тайфунами и пожарами нас, грешных, обсуждали?

— Да нет, — с улыбкой пожал плечами Олег, — как-то так, само собой вышло… Она говорит, что ты на нее в прокуратуре так поглядел, что у нее под мышками вспотело. Так что, считаю, это делает тебе, Сашка, честь. А ты — сразу в обиду! Я ей говорю, если по-честному, скажи: дала б ему? — Еще как! А Грязнов — зануда, который на что-то рассчитывает на старости-то лет… В общем, я все сказал. Могу добавить последнее: с жильем я ей за послушание и прилежность помогу, это не вопрос. Соответственно, и службу подходящую подберу. Потому что подозреваю, что сотрудница она — никакая, а вот телка — высший класс. Я ей таким образом обеспечиваю внешнюю сторону бытия, а она за это будет очень стараться. Ну разве я не прав? Да она ж за этакую перспективу любое мое желание выполнит. И с удовольствием…

«Черт меня подери, — сказал себе Турецкий, — если я сейчас заявлю, что он не прав. Вот конкретный пример того, что богатенькие действительно, как заявил Олежка, имеют все самое лучшее — от шлюх до персональных тусовок Но ведь обидно. Да и Славка не поймет… Хотя теперь уже вряд ли у меня возникнет желание объясняться с ним по этому поводу…»

Турецкий ухмыльнулся своим мыслям и, увидев вопросительный взгляд Олега, касавшийся, вероятно, именно этой его ухмылки, неожиданно для себя сказал:

— Да в общем-то, если не держаться за некоторые свои принципы, цена которым, как я замечаю, в нашем мире невелика, кувыркалась бы Татьяна не под тобой, хороший мой, а подо мной…

Олег даже подскочил на стуле! А рухнув обратно, захохотал.

— Родной ты мой! — Кажется, он даже прослезился. — Ну надо же! Вот это оторвал номер! Ай, молодец! Нет, Саш, честное слово, ты мне просто позарез нужен, переходи, мы сработаемся!

Ну вот, покивал Турецкий, будто китайский болванчик, тут она и вся философия… Нехорошее чувство это — зависть. Однако вина выпито достаточно, мясо съедено, пора гостям, как говорится, и честь знать… Саша отодвинул тяжелый стул, поднялся, показывая, что с пищей на сегодня покончено. Олег поднялся тоже и предложил показать квартиру. Соблазн был, конечно, велик: поглядеть, как живут эти «новые русские», к которым Олег несомненно принадлежал, но Саша вдруг почувствовал снова острый приступ ревности: это ж что, разглядывать лежбище, на котором Татьяна показывала этому мальчишке высший класс?! Да пошел бы он…

Жестом Турецкий отклонил соблазнительное предложение. Олег двусмысленно хмыкнул:

— Зря, может пригодиться… Впрочем, время есть.

Какое время, Саша не понял, но переспрашивать не стал.

— Кстати, — Олег ткнул пальцем в свою чудо-печь, — мы так и не договорились по поводу этого комбайна. Если ты или твоя Ирка захотите такую же, нет ничего проще. Знаешь, кто мне ее обеспечил? А я тебе, если помнишь, рассказывал об одном нашем высшем руководителе, что дом себе в центре Лондона купил. Так вот, он самый. Он у меня некоторым образом в серьезных должниках ходит. Соображаешь, какую мы с тобой силу имеем, учитель ты мой и друг ненаглядный? Не забывай об этом и по возможности не пренебрегай моими советами… Ты что, уже спать хочешь?

— Да пора, я думаю, — отер глаза ладонью Саша.

— Нет, милый мой, — активно возразил Олег, — давай уж друг друга будем, хотя бы в крайних ситуациях, слушаться. Я ж вчера послушался? Правда, ты больше на материнские чувства давил, но все равно. А сегодня давай-ка уж ты меня…

— Да ты ж сразу и удрал!

— Не сразу, — заметил Олег, — а когда маленько проспался. Это не одно и то же. А ты сегодня взял на грудь предостаточно, поэтому… предлагаю…

— Олежка, тут ведь ехать-то два шага, и те огородами.

— Не уговаривай, все равно не отпущу.

— Но мне же надо, — упрямо стоял на своем Турецкий. Он прошел в прихожую и демонстративно взял с подзеркальника свою тощую папку-портфель.

Олег тут же заявил, что о деле-то они как раз и не поговорили толком, и поинтересовался, чем Турецкий на сей раз обогатился. Саша вынул из портфеля конверт с двумя фотороботами, достал тот, на котором была изображена физиономия с усиками, и объяснил Олегу, откуда фотик появился у следствия. Олег слушал рассеянно, вертел фотографию, разглядывая ее под разными углами зрения, приближая к себе и, наоборот, отстраняя, хмыкнул и вернул Саше.

— Да-а… Здесь, конечно, навалом информации… Так это тот самый таксист, о котором ты рассказывал? Действительно, глаз-ватерпас. С таким роботом можно выходить прямо на Калининский проспект и брать каждого второго… в том числе и меня. По-моему, у матери должна была сохраниться моя студенческая фотография, попроси и посмотри: один к одному. Только я тогда усов не носил. Ну что ж, значит, этот вот тип — один из твоих киллеров?

Саша обреченно вздохнул, а Олег — вот же зараза какая! — нагло и совершенно издевательски расхохотался. Глядя на него, не выдержал и Турецкий. Так они и стояли в прихожей и ржали, как молодые жеребцы, пока их не прервал переливчатый дверной звонок.

В дверь вошла Татьяна. Но какая! Она не вошла, а будто бы торжественно спустилась с подиума Дома моделей.

— А вот тебе и мой сюрприз! — радостно заявил Олег, но было непонятно, к кому обращены его слова и для кого готовился сюрприз. Наверно, он решил, что такая двусмысленность даже чем-то хороша — пусть каждый отнесет удовольствие на свой счет.

Турецкий растерялся. Пока все разговоры по поводу Татьяны носили скорее абстрактный характер, но теперь все становилось с ног на уши и их досужая болтовня приобретала черты какого-то подвоха. Но тогда Олегу-то зачем же нужно было выставлять перед Сашей всю бесцеремонность своих взаимоотношений с этой женщиной? Очень напоминает элементарную провокацию…

Олег между тем быстро и ловко снял с Татьяны ее «эротичный», как он заметил по ходу дела, плащ и, слегка шлепнув ее по попке, отправил на кухню, крикнув вдогонку, что она сама знает где что и учить ее не надо. После чего зашептал почти на ухо Турецкому:

— Ну что ты на меня смотришь, балда ты этакая? — Я ж говорил тебе, она сама знает, что ей нужно. Тебя я никуда сегодня не отпущу, а вот у меня, в свою очередь, есть очень важное дело. Сейчас должен позвонить мой шофер и отвезти меня… впрочем, это не важно. Ты сегодня имеешь полное моральное право делать все, что тебе угодно: можешь надраться до потери пульса, можешь Танькой заняться, а она, как я говорил, совсем не против, словом, чувствуй себя здесь хозяином. Мыться-бриться — все в ванной, она тебе покажет. И последнее, умоляю, не будь дураком и не чувствуй никаких угрызений совести перед Грязновым. Ты ничего у него не отнял.

Зазвонил телефон. Олег быстро снял трубку, молча выслушал недлинную речь, кивая сам себе, и наконец ответил:

— Поднимайтесь, я выхожу. — А для Саши добавил: — Это мои телохранители чего-то всполошились. Шныряют какие-то возле дома. Слышь, Саш, — сделал он страшные глаза и засмеялся, — а может, это не за мной охотятся, а вовсе за тобой? Извини, — быстро поправился он, заметив, как напряглись скулы Турецкого, — не сердись, я же пошутил. Вот, к слову, еще одна причина, по которой я тебя не отпускаю. Все, пока, передай от меня привет Татьяне. Только очень горячий!

Олег хохотнул, накинул на плечи модный плащ с поясом, висящим ниже зада, кинул в карман ключи, лежавшие на подзеркальнике, и ушел, когда в дверь дважды коротко позвонили.

Саша остался дурак дураком в прихожей и не знал, как поступить. Потом медленно отправился на кухню, где хлопотала Татьяна. Она обернулась и, увидев Турецкого одного, не удивилась, будто все знала наперед.

— А Олег Анатольевич?

Ишь ты, усмехнулся Турецкий, а ведь их величают по имени-отчеству…

— Он умчался по каким-то своим делам.

— А-а… — протянула Татьяна, и уже одним этим даже не словом, а скорее выдохом, было все сказано. Или так понял ее Турецкий. Ну конечно, знала. А вот он не знал, что теперь делать.

— Я смотрю, вы тут уже посидели? — не столько спросила, сколько констатировала она. — Еще есть хотите?

— Не знаю, — пожал плечами Турецкий. — Есть — определенно нет, а выпить… А вы, Таня, как?

— Я тоже сыта — во! — она показала ладонью выше головы, и Саша не понял, чем это она насытилась: неужто проблемами? — А вот выпью с вами с удовольствием. Для куражу.

— А разве вам он сейчас нужен? — удивился Турецкий.

— Мне? — Она подошла к нему вплотную, так, чтобы он мог почувствовать терпкий аромат ее духов. — Мне не нужно. Это вам… А можно я буду говорить сегодня: тебе? На кой нам черт условности?

Турецкий сделал глотательное движение и положил вздрагивающие ладони ей на бедра. Она тут же крепко прижалась к нему грудью, провела губами по подбородку и негромко сказала, словно самой себе:

— Ну вот, теперь все будет хорошо… Давай возьмем с собой туда бутылку и стаканы. Идем, покажу тебе, где бритва, побрейся, а то сдерешь с меня всю кожу.

— Ну уж всю!

— В нашей сегодняшней ситуации ничего нельзя исключить, — философски заметила она…

Татьяна стояла возле низенького столика и разливала светлое вино в высокие стаканы. На плечах у нее был почти прозрачный короткий халатик, или это ночная рубашка, или вообще черт-те что весьма соблазнительное, а на ногах — красивых и сильных — прозрачные узорчатые чулки. Турецкий ощутил мгновенную странную боль, похожую на короткий спазм. Чулки! Перед глазами возникли роскошные ноги Сильвинской и тут же — пятно крови на подушке.

Он вздрогнул и невольно отстранился от Татьяны, но она, заметив это его движение, тут же подошла к нему и прижалась коленками, бедрами, животом, грудью — словно влилась в него всем телом сразу. Запрокинув голову, спросила, в чем дело, что ему не так?

— Чулки… — пробормотал он, ничего не объясняя.

— Ах, вон что! — Она поняла по-своему, улыбнулась, и пальцы ее требовательно взялись за ремень его брюк. — А ты у нас, оказывается, почти невинный ребенок? Это хорошо… это мы сейчас быстро поправим…

Он застонал от желания.

Татьяна снова вскинула к нему лицо, сияя потемневшими от страсти, расширенными глазами.

— Можешь мне обещать?

— Что?..

— Не жалей меня…

— А это тебе зачем? — Он впился губами в ее губы.

— Они… смелые… — простонала она. — Изобретательные… Ну же!

Она негромко, будто самой себе, рассказывала:

— …а когда ты вдруг посмотрел на меня… я поняла, что если ты сейчас дотронешься до меня… я тут же отдамся тебе…

— И где ж ты собиралась это совершить? — хохотнул Турецкий, жесткой ладонью лаская ее круглое, обтянутое прозрачной паутинкой колено.

— Тебе нравится моя кожа? — спросила она вдруг.

— Чудо. Но я же обещал не сдирать ее с тебя, хотя очень хочется.

— Я так и думала, — вздохнула она и призывно улыбнулась.

— Так как же ты все-таки собиралась нарушить святость Генпрокуратуры? — вернул ее к рассказу Саша.

— А очень просто. Надо было только твой кабинет запереть — и все. У тебя там такой огромный письменный стол, и на нем ни единой бумажки. Я и подумала: просто грех не использовать его для такого серьезного дела. У нас бы ловко получилось… А ты вместо этого взял — да ледяной ушат мне на голову с этим твоим Грязновым…

Если поначалу Сашу еще тревожили какие-то сомнения, или там угрызения совести, то вскоре он и сам не заметил, как все прошло, словно испарилось…

Утром он понял, что женские ноги в чулках — это самое то. Почему-то прежде не знал. Вот так жизнь проживешь — и дураком копыта откинешь. Обидно. И другое он сообразил: пропитался Танькиными духами до такой степени, что никакая баня теперь его не отмоет. Придется Олежке поступиться частью своей Франции, никуда от новых забот не денешься. И Турецкий щедро умаслил себя по всем местам таким дезодорантом, что Таня, войдя в ванную, чихнула и сделала большие глаза.

— Господи, что тут происходит?

— Убиваю, как последний негодяй, всяческую информацию о тебе, — подобно знаменитому Волку из «Ну, погоди!», прохрипел-прорычал Турецкий.

Татьяна весело рассмеялась:

— Не-а, теперь долго не вытравишь… Придется тебе дома… у Грязнова то есть, не ночевать. Он учует…

Сказано это было так, что Саша снова ощутил, как заныло у него под ложечкой. Татьяна, пытливо взглянув ему в глаза, кажется, все поняла.

— А у тебя, мой хороший, нет ни малейшей необходимости что-то объяснять ему. Или там каяться в чем-то. Это ведь наши с тобой личные отношения. В конце концов, я захотела, назови это моим капризом, Олег Анатольевич, как ты видел, не возражал. Все мы взрослые люди и никому ничем не обязаны. Я умею молчать. А в общем, решай сам, как того хочешь. Меня, ты во всяком случае, не обидишь. И если снова сильно захочется, позвони… Между прочим, я тебе тоже понравилась. Я это почувствовала.

Что тут было возразить! Как объяснить, да и нужно ли, что понравилась — совсем не то слово. Турецкий понял смысл «всемирного потопа»: это когда остается лишь одно-единственное последнее желание, после которого только небытие и полная тьма.

Он взглянул на часы: половина шестого утра, а за окном, затянутым блестящей кисеей шторы, только еще наметился рассвет. Следовало в любом случае заехать домой и сменить рубашку. Но… как избежать встречи со Славой? Хотя бы сейчас… Чего-нибудь соврать — не вопрос. «Да что я, в самом деле, как мальчишка какой?! — возмутился вдруг Турецкий. — Кому, действительно, какое дело до моих приключений!»

— О! — ухмыльнулась Татьяна. — Вот таким ты мне больше нравишься. А то хмуришься по всякому пустяку.

«Если Танька еще и мысли читает?..»

Турецкий начал по привычке быстро одеваться. Этот процесс всегда занимал у него в отличие от Грязнова максимум две минуты. Татьяна с усмешкой наблюдала за ним.

— Образцовый любовник, — сказала наконец. — Ну, ты поехал? Тогда помни, о чем я сказала. Я — единственная хозяйка того, чем владею. И кому и как я это отдаю, мое дело.

Она проводила его до входной двери, где снова обволокла руками, всем телом, и Саша почувствовал, что если немедленно не уйдет, то уже точно не уйдет долго. Татьяна не хотела ему зла и — отпустила. Тем более что уже начался рабочий день — среда. Не суббота или воскресенье, когда можно без конца позволять себе любые утренние шалости.