Конвой

2

Долгопятов пришел к нему через два дня после похорон. Иван Спиридонович наводил во дворе порядок. Не потому, что его там не было. Просто не мог сидеть дома, молча смотреть на Варин портрет, висевший на стене, и ее вещи, прибрать которые не поднималась рука. От такого сидения можно было рехнуться.

Ему почему-то вспомнился их первый приезд в этот дом и то, как они после дороги мылись в бане. Между собой они уже считались мужем и женой, но в законном браке еще не были, не успели зарегистрироваться в ЗАГСе. И не только зарегистрироваться. С тех пор, как они решили пожениться, прошло две недели, но они провели их в поездах и на вокзалах. Брачной ночи у них еще не было. Каждый представлял ее по-своему. Говорить на эту тему они стеснялись. Митя не знал об этом. Он бесцеремонно затолкал их в баню, чтобы они смыли с себя дорожную грязь. Особенно перепачканной была Варя. Иван Спиридонович заикнулся было о том, чтобы она сходила в баню первой, но Митя протестующе замахал руками:

— Еще будем тратить время на то, чтобы вы мылись отдельно. Закуска уже на столе, у меня в горле давно пересохло.

Он подтолкнул Ивана Спиридоновича в спину, тот перешагнул порог, Варя нерешительно ступила за ним. Оглядевшись в предбаннике, она сказала:

— Ты посиди тут, я вымоюсь первой, потом подожду тебя.

Сняв туфли, она прошла в мойку. Вскоре дверь мойки приоткрылась, в щель просунулась Варина рука с аккуратно завязанной в узелок одеждой. Положив ее у порога, Варя плотно закрыла дверь. Иван Спиридонович сидел на лавке, смотрел в маленькое тусклое окошко и слушал, как за дверью плещется вода. У него было огромное желание хотя бы одним глазком заглянуть в мойку. Он еще ни разу в жизни не видел нагую женщину. При одной мысли об этом начинало учащенно стучать сердце, его громкий стук отдавался в ушах. Он уже приподнялся и сделал осторожный шаг к двери, но тут на него нашла неожиданная робость. Он почувствовал, как начинает весь гореть от стыда. Если Варя испугается и закричит, позора не оберешься. Митя будет смеяться над ним всю жизнь.

Иван Спиридонович, не пытаясь утихомирить бешено стучащее сердце, сел на лавку. В это время Варя опять чуть приоткрыла дверь, просунула в нее руку и попросила подать чистое белье, завернутое в полотенце. Он подал белье, но когда она брала его, отвернулся.

Много раз он потом вспоминал эту историю, но никогда не жалел о том, что оказался робким. Вот и сейчас она снова вспомнилась ему. Он смотрел на неожиданно появившегося во дворе Долгопятова, а видел Варю. Долгопятов поздоровался, молча постоял, терпеливо ожидая, пока Иван Спиридонович перенесет охапку дров от ограды к стене сарая, потом сказал:

— Пойдем, посидим на крыльце.

Его озабоченный вид насторожил Ивана Спиридоновича. Долгопятов сел на крыльцо, прищурившись, посмотрел на солнце и, опустив голову, повернулся к соседу.

— Я тебя слушаю, — сказал Иван Спиридонович и положил на колени руки.

Долгопятов вздохнул, провел ладонью по крашеной, блестевшей на солнце ступеньке и, не поворачивая головы, спросил:

— Ты солдат на кладбище видел? — в его голосе послышалась таинственность.

— Видел, — ответил Иван Спиридонович. — Кто же их там не увидит?

— А знаешь, что это за солдаты?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Иван Спиридонович.

— Конвой, — сказал Долгопятов и откинулся назад, чтобы лучше рассмотреть, какое впечатление это слово произвело на соседа.

— Ну и что, что конвой? — не понял Иван Спиридонович.

— А то, что на фабрике делают зону, колонию строгого режима, — Долгопятов нагнулся почти к самому лицу Ивана Спиридоновича и тихо добавил: — Зэков хоронить на том кладбище будут. Самых отпетых уголовников. Убийц и насильников.

Иван Спиридонович отпрянул в сторону. Он слышал, что на месте фабрики, на которой раньше мыли золото, хотят построить то ли тюрьму, то ли колонию для заключенных. Но особого значения этим разговорам не придавал. Мало ли о каких прожектах ходят слухи. Когда закрыли рудник, поставлявший на фабрику золотоносную руду, говорили, что руководство области заключило контракт с японской фирмой на производство здесь современных пылесосов. Местная газета писала, что на фабрике побывали японцы. Она им понравилась. Но еще больше понравился город. В нем были и магазины, и школы, и у всех безработных свое жилье. Никакой инфраструктуры создавать не надо. Установил оборудование и гони пылесосы хоть в Европу, хоть в ту же Японию. В Рудногорске они будут в три раза дешевле, потому что здешним рабочим никто такую зарплату, как в Германии или Японии, платить не будет.

Но японцы как приехали с добрыми намерениями, так и уехали с ними же. Потом на фабрике хотели наладить производство автомобильных магнитол, затем одноразовых шприцов, чтобы наркоманы не заражали друг друга СПИДом. И эти намерения тоже оказались не более чем прожектами. Потому и не придавал Иван Спиридонович значения разговорам о колонии. А оказалось, что это серьезно.

Только теперь до него дошло, почему Екатерина Ивановна так переживала из-за того, что не смогла выхлопотать для Вари место на старом кладбище. Она знала, что на новом вместе с горожанами будут хоронить и уголовников. Понял Иван Спиридонович и то, для чего на кладбище сделали вторые ворота. В них удобно заезжать с фабрики, для этого не надо огибать все кладбище.

— Как же так? — сказал он, растерянно посмотрев на Долгопятова. — Кто же додумался открыть колонию без согласия жителей?

— Будет сейчас кто-то спрашивать твое мнение, — усмехнулся Долгопятов. — Оно даже Клюкину не нужно. Что уж говорить о тех, кто выше.

— Но мы-то не бессловесные твари. Не скотина какая-то.

Иван Спиридонович от возмущения заерзал на месте. Сама мысль о том, что рядом с Варей похоронят матерого убийцу, была ему омерзительна. Ни душа, ни сознание не принимали этого.

— А может, врут все это? — сказал он, с надеждой посмотрев на Долгопятова. — Ведь чего только не пытались организовать на фабрике.

— Врут? — саркастически усмехнулся Долгопятов. — Там уже забор высотой четыре метра строят. С колючей проволокой.

— Кто строит?

— Конвой и строит, — ответил Долгопятов

— Пойдем посмотрим, — сказал Иван Спиридонович, поднимаясь с крыльца.

— Прямо сейчас, что ли? — опешил Долгопятов.

— А когда же? — Иван Спиридонович резко встал. — Если построят забор, с нами никто разговаривать не будет. После драки кулаками не машут.

Долгопятов нехотя поднялся. Идти к бывшей фабрике у него не было никакого желания. Во-первых, это далеко. А во-вторых, бесполезно. Придут, посмотрят и уйдут не солоно хлебавши. Кто они такие, чтобы запрещать строительство? Смешно даже. Но отказываться было неудобно. Долгопятов понимал, почему переживает Иван Спиридонович. Поддержать его требовала совесть.

Когда они вышли из заросшего травой переулка и ступили на пыльную центральную улицу города, Долгопятов спросил:

— Ты Наташу Кораблеву помнишь?

Иван Спиридонович даже вздрогнул. Как же не помнить этот страшный в истории города случай, тем более, что на убитую Наташу наткнулся он сам. Эта картина и сейчас стоит перед его глазами.

Было это тихим сентябрьским днем. С тальников уже начали облетать узкие, похожие на птичьи перья, листья. Они долго кружились в воздухе, плавно покачиваясь и опускаясь на землю. Тропинка, по которой Иван Спиридонович возвращался домой из школы, шла через тальники, росшие вдоль берега ручья. От земли пахло сыростью и горьковатой листвой. Ему было приятно ощущать и остывающее, но все еще ласковое солнце, и этот горьковатый запах, и шорох листвы под ногами. Во всей природе ощущалась умиротворенность, и это чувство добра и покоя передавалось ему.

Он шел домой после школьных уроков в приподнятом настроении. Все ученики, словно сговорившись, отвечали сегодня на хорошо и отлично. А на перемене, обступив его, долго расспрашивали о подробностях похода Святослава на хазаров. В такие минуты он чувствовал себя счастливым. Если ученики не отпускают учителя с урока, лучшей награды за учительский труд нельзя представить. С этим ощущением радости он и шел домой. И вдруг услышал душераздирающий женский крик. Женщина кричала совсем рядом, за поворотом тропинки.

Иван Спиридонович сначала испуганно вздрогнул, потом кинулся на крик и, выскочив на полянку, увидел поразившее его своей жутью зрелище. У края кустов, неловко подвернув под голову руку, лежала залитая кровью школьница. Ее голова с перерезанным горлом была откинута назад, пропитанный кровью фартук походил на содранную кожу. Таких страшных картин Иван Спиридонович не видел даже во время войны. Платье девочки было задрано, маленькие белые трусики валялись рядом. Женщина, наткнувшаяся на нее, кричала от страха. Она смотрела на Ивана Спиридоновича, но не видела его.

Он инстинктивно кинулся к девочке, надеясь помочь. Но, увидев открытые стеклянные глаза, понял, что никакая помощь здесь уже не нужна.

Он узнал девочку. Это была восьмиклассница Наташа Кораблева, жившая на соседней улице. Сегодня утром она отвечала ему урок.

Она была жизнерадостной, красивой, уверенной в себе девочкой, с большими серыми глазами и гибкой фигуркой, уже начинавшей обретать очертания женственности. В последнее время Иван Спиридонович начал замечать, что она стала иногда уходить в себя, ее взгляд устремлялся куда-то вдаль, мимо доски и сидящих впереди учеников, а на лице появлялась таинственная улыбка. Столкнувшись в такие моменты взглядом с Иваном Спиридоновичем, она опускала глаза, а ее щеки становились пурпурными. Так бывает, когда девочка мечтает о своей первой любви.

Сейчас ее красивое лицо было матово-белым, губы в нескольких местах прокушены, подбородок измазан кровью. Иван Спиридонович подошел к ней, одернул платье и тут заметил портфель, торчавший между кустов. Очевидно, Наташа отбросила его, пытаясь защитить себя руками.

На поляне стали собираться люди. Неожиданно быстро появилась милиция. Поскольку Иван Спиридонович и женщина оказались первыми свидетелями, с них тут же сняли показания. Гудевшая рядом толпа доискивалась виновных. Все сходились в одном: свои сделать этого не могли. За всю послевоенную историю в городе не было ни убийств, ни насилий. Кражи случались, хулиганство, но столь страшного преступления город не переживал.

— Ну, надругался, черт бы с ним, — глядя на Наташу, всхлипывала одна женщина. — Но убивать-то зачем?

— Чтобы замести следы, — отвечал ей стоявший рядом милиционер. — Мертвый не выдаст.

Наташу Кораблеву увезли в морг для проведения судебно-медицинской экспертизы, а люди еще долго не расходились, обсуждая случившееся. Им стало страшно за себя и своих детей.

Убийц нашли на следующий день. Ими оказались сбежавшие из тюрьмы два рецидивиста. Тюрьма была в ста километрах от Рудногорска, в городе, расположенном на железной дороге. Уголовники специально подались в сторону от нее, надеясь, что здесь их не будут искать. Им надо было отсидеться, подождать, пока все успокоится, и уж потом двигаться дальше. И отсиделись бы, если бы не встретили на тропинке у тальников возвращавшуюся из школы Наташу Кораблеву.

Родители Наташи настаивали, чтобы рецидивистов судили в Рудногорске показательным судом. Но их возвратили в тюрьму и судили там. Одному дали расстрел, другому добавили к первоначальному сроку десять лет. А Наташи Кораблевой, прожившей на свете всего четырнадцать лет, не стало. И хотя это произошло двадцать лет назад, страшную историю со школьницей помнил весь город.

— Нет такой тюрьмы, из которой не сбежал хотя бы один преступник, — словно отгадав, о чем думает Иван Спиридонович, сказал Долгопятов. — И здесь убегать будут, — он посмотрел на уходящие в синеватую даль горы и добавил: — Еще как будут.

По дороге, усеянной мелким щебнем, они вышли к деревянному мосту, перешли по нему речку и по узкой, петляющей среди высокой травы тропинке направились вдоль берега к фабрике. В те времена, когда на ней мыли золото, вода в речке была желтой с белесым отливом. Крупная галька становилась от нее осклизлой, словно ее окунули в кисель. Речка была угроблена на многие километры, из нее нельзя было брать воду, но фабрика давала людям работу, и с этим мирились.

Сейчас вода в речке была настолько прозрачной, что с берега виднелось каменистое дно. На перекатах вдоль песчаных кос, перегораживая русло, росли водяные лопухи с широкими зелеными листьями. Некоторые из них, забравшиеся поближе к стремнине, раскачивались, сопротивляясь течению. На берегу заводи, заросшей тальником, два пацана таскали удочками пескарей. «Построят тюрьму, — с неприязнью подумал Иван Спиридонович, — и по речке понесет дерьмо зэков. Спускать-то его больше некуда». Эта мысль разозлила его, и он ускорил шаг. Долгопятов, шедший до этого своей легкой подпрыгивающей походкой, засопел и стал отставать. Они миновали поворот и увидели фабрику.

Высокий забор отгораживал ее территорию от реки, по его углам стояли вышки для часовых. Над забором в несколько рядов была натянута колючая проволока. Иван Спиридонович, увидев это, невольно съежился.

Ограда еще не была закончена, но ее размеры уже обозначили вкопанные в землю столбы. Они шли от речки к сопке и уходили вдоль ее подножия за фабрику. Еще недавно здесь густо росла черемуха, и женщины каждое лето ходили с ведрами собирать ее. Теперь черемуху вырубили до последнего кустика. Вся территория была обезображена торчащими из земли пнями и напоминала оставленную варварами лесосеку.

Человек десять парней без рубах, но в камуфляжных штанах, спешно достраивали ограду. Ивану Спиридоновичу показалось, что кое-кого из них он уже видел на кладбище. У него неприятно заныло под ложечкой. Так бывало всегда, когда он начинал нервничать. Парни, как на подбор, были высокими, широкоплечими, с играющими под кожей мускулами. Такой конвой кого хочешь устрашит одним своим видом. Сбавив шаг, Иван Спиридонович и семенивший за ним Долгопятов подошли к парням.

— Здорово, ребята, — сдерживая одышку, сказал Долгопятов и полез в карман за носовым платком. От жары и быстрой ходьбы он вспотел.

Парни прекратили работу и повернулись к старикам. Их загорелые тела блестели на солнце бронзой. По загару было видно, что работают они не первый день. Долгопятов промокнул пот с лица и, аккуратно свернув носовой платок, спросил:

— Что это вы строите, если не секрет?

— Откуда сегодня столько любопытных? — произнес огромный рыжий парень, с зализанным вихром коротких волос и татуировкой на правом плече. — Только что корреспондента выпроводили. Теперь объявились вы.

— У корреспондента свои дела, — примирительно произнес Иван Спиридонович, глядя на его вихор. Он напоминал ему вихор Саньки Кузьмина. — А мы обычные жители. В городе началась стройка, вот и решили узнать, что здесь будет.

— Что надо, то и будет, — буркнул рыжий и взялся за топор, которым перед тем обстесывал столб.

— А мы слышали, что здесь будет тюрьма, — выглядывая из-за плеча Ивана Спиридоновича, сказал все еще тяжело дышавший Долгопятов.

— Раз слышали, зачем спрашиваете? — ответил стоявший немного в стороне чернявый парень с раскосыми глазами.

— Мы хотим официального подтверждения, — шагнув вперед, решительно сказал Долгопятов. Иван Спиридонович уже понял, что своей настойчивостью он только портит весь разговор.

— Официальное подтверждение дает нотариальная контора, — не скрывая ехидства, в котором сквозило открытое раздражение, ответил чернявый.

— А ты не зубоскаль, — подступая к нему и уже явно заводясь, произнес Долгопятов. — У нас в городе беглые зэки такое творили, что до сих пор волосы дыбом стоят.

— Тебе этого опасаться нечего, — сказал чернявый, явно намекая на лысину Долгопятова и, повернувшись к остальным, скомандовал: — Хватит базарить! Работать надо.

Долгопятов промокнул платком вспотевшую лысину. Он хотел ответить парню на зубоскальство, но на дорожке, ведущей из глубины фабрики, показался офицер, и это остановило его. Быстрым шагом офицер подошел к парням и, бросив взгляд на стариков, спросил:

— Кто такие?

— Жители Рудногорска, — как можно спокойнее ответил Иван Спиридонович. — Хотим узнать: что это за стройка?

— Это вас не касается. Покиньте территорию, — приказал офицер.

— Как это не касается? — все еще вытирая платком голову, возмутился Долгопятов. — Если вы строите тюрьму, то ей в Рудногорске не бывать.

— Покиньте территорию объекта, — начиная выходить из себя, повторил офицер. — Иначе спущу собак. Здесь запретная зона.

— Пойдем отсюда, — обратился к приятелю Иван Спиридонович. — Все и так ясно.

— Что ясно? Он же ничего не сказал, — запротестовал Долгопятов, давая понять, что не сдвинется с места, пока не получит ответа.

— Ты же видишь, что с ним говорить бесполезно, — произнес Иван Спиридонович, демонстративно отвернувшись от офицера. — Он не только собаку спустит, он из автомата пальнуть может. С народом расправляться они научились.

Офицер с откровенной брезгливостью посмотрел на стариков и, цвиркнув сквозь зубы слюной, отвернулся. Иван Спиридонович головы не опустил, тоже повернулся и с достоинством пошел назад к мосту. За ним, опустив плечи и тяжело дыша, засеменил Долгопятов. Поравнявшись с Иваном Спиридоновичем, он сказал:

— Зря ты ушел. Он бы все равно сознался, что строят.

— Зону строят, — произнес Иван Спиридонович. — А если хочешь подтверждения, спроси у Клюкина.

Долгопятов засопел и опять потянулся за платком. Он и сам понимал, что на месте фабрики строят колонию. Самое обидное было то, что Долгопятов не видел возможности этому воспрепятствовать.

— К Клюкину идти действительно надо, — после некоторого раздумия сказал Долгопятов. — Городской голова на такую стройку должен спросить разрешение у народа.

— Кто кого сейчас спрашивает? — ответил Иван Спиридонович, на которого вдруг накатилось такое безразличие, что не хотелось даже разговаривать. — Помнишь последнюю фразу в «Борисе Годунове»: «Народ безмолвствует»?

— Когда безмолвствует, это плохо, — согласился Долгопятов.

— Не просто плохо, — поправил его Иван Спиридонович. — Страшно. Давным-давно сказано, что все предательства и убийства на земле существуют только с молчаливого согласия равнодушных.

— Почему же они молчат? — спросил Долгопятов.

— Потому что рабы, — ответил Иван Спиридонович. — Готовы жить в унижении, только бы их не трогали.

Друзья подошли к речке. Навстречу им от кромки воды поднимались пацаны с удочками. На кукане у каждого висело десятка по два отборных пескарей. Долгопятов пропустил их вперед и, когда они вышли на тропинку и направились к мосту, спросил:

— Другой рыбы здесь нет, что ли?

— Чебаки есть, — не оборачиваясь, сказал пацан, что шел сзади. — Только сегодня они не клевали.

От жары, нервной перепалки с будущими конвоирами и быстрой ходьбы Долгопятов устал. Подойдя к мосту, он стал останавливать машины, чтобы не идти пешком по изнуряющей жаре. Две легковушки пронеслись мимо, не обращая на него внимания.

— Брось ты это занятие, — сказал Иван Спиридонович. — Дойдем потихоньку, ничего тебе не сделается.

В это время за их спинами раздался скрежет тормозов, и длинный шлейф пыли, двигавшейся за грузовиком, накрыл дорогу. Иван Спиридонович замахал перед лицом ладонью, обернулся. Из кабины высунулся его сосед Генка Савельев. Открыв дверку, он крикнул:

— Садитесь, подвезу!

Долгопятов, несмотря на свой внушительный вес, быстро взобрался на ступеньку и исчез в кабине. За ним залез Иван Спиридонович.

— Что это вас занесло в эти края? — спросил Генка, трогая машину с места.

— Ходили смотреть на стройку, — сказал Иван Спиридонович.

— И что же там строят? — поинтересовался Генка, не отрывая взгляда от дороги.

— Тюрьму.

— Да ну? — удивился Генка. — На нашей фабрике и тюрьму?

Ивану Спиридоновичу пришлось рассказать все по порядку. Генка нахмурился, долго молчал, потом сказал:

— Мы все только на эту фабрику и надеялись. Думали: на ней какое-нибудь производство откроют. А если ее заберут под тюрьму, где же людям работать?

— В тюрьме и работать, — ответил Иван Спиридонович.

— Параши таскать? — повернувшись к нему, спросил Генка.

— Может, и параши.

— Ну, уж увольте, — Генка сердито крутанул баранку. — Пусть их таскают те, кто строит.

— Их не заставишь, у них власть, — спокойно возразил Иван Спиридонович.

— В гробу бы я видел такую власть, — резко произнес Генка. — Зарплату уже три месяца не получал.

— Ты что кипятишься? — спросил Иван Спиридонович. — Ты же сам голосовал за них.

Генка стрельнул по нему взглядом и отвернулся. Было видно, что на власть он затаил глубокую обиду. Машина подъезжала к школе.

— Притормози, я выйду, — сказал Иван Спиридонович.

Генка остановил машину. Долгопятов тоже решил выйти. Ему показалось неудобным оставлять Ивана Спиридоновича одного.

— Если что надумаете, я с вами, — сказал Генка, закрывая кабину.

В его словах слышался особый подтекст. Иван Спиридонович посмотрел на его нервное лицо, и ему показалось, что Генка готов пойти на самые крайние меры. По всей видимости, его нелюбовь к власти требовала эмоционального выхода.

— В школу-то зачем? — спросил Долгопятов, отряхивая пыль с одежды, когда они снова оказались на обочине дороги.

— С учителями поговорить надо, — сказал Иван Спиридонович. — Если будем все заодно, может, что-то и сделаем.

Учительская была полна народу. Екатерина Ивановна собрала учителей перед летним отпуском. Такие собрания были и во времена Ивана Спиридоновича. На них подводились итоги года и обсуждались мероприятия на лето. Сейчас обсуждение, по всей видимости, закончилось, учителя разговаривали между собой. Хомутов, навалившись спиной на косяк, расслабленно сидел на подоконнике раскрытого настежь окна и курил. Леночка Былинкина жестикулировала, объясняя что-то учительнице литературы. При виде Ивана Спиридоновича все замолчали и повернулись в его сторону. Он сделал шаг от двери и огляделся, ища глазами свободный стул. Но вдруг раздумал садиться и остался стоять у входа. За его спиной встал Долгопятов. Иван Спиридонович тяжело вздохнул и, глядя на Екатерину Ивановну, сказал:

— Так ты знала, кого будут хоронить на новом кладбище?

Она, по всей видимости, ожидала этого разговора и заранее готовилась к нему. Опустив голову, Екатерина Ивановна тихо, но так, чтобы слышали все остальные, произнесла:

— Мне очень жаль, Иван Спиридонович. Но поверь, я сделала все, что могла.

Учителя сразу поняли, о чем идет речь, в комнате наступила неловкая пауза. Леночка Былинкина, решив заступиться за директора, громко произнесла:

— Претензии не ей надо предъявлять, а администрации города.

Иван Спиридонович никогда не считал Былинкину серьезным человеком, хотя она и была милым, очень симпатичным существом. И то, что она первой высказала свое суждение, не удивило его. Люди серьезного ума прежде, чем говорить, думают. Было странно, что так долго молчали остальные. Ведь дело вовсе не в том, что Иван Спиридонович похоронил жену не там, где хотел. Новое кладбище уравнивало всех жителей города с преступниками. Пусть даже и после их смерти. А это уже другая мораль. Люди, воспитанные на ней, будут иметь совсем иные нравственные устои. Учителя не могли не понимать этого.

— Может быть, тебе и все равно, где лежать после смерти, — сказал Иван Спиридонович, повернувшись к Былинкиной. — Но вот Екатерина Ивановна, например, не захочет, чтобы рядом с ее могилой похоронили человека, который изнасиловал и убил пятнадцать женщин.

Екатерина Ивановна нервно вспыхнула и передернулась от этих слов.

— Откуда вы знаете, что он убьет пятнадцать женщин? — спросила Леночка.

— Пусть не пятнадцать. Пусть одну. Какая разница? — Иван Спиридонович переводил взгляд с одного лица на другое.

— Что ты предлагаешь? — не скрывая раздражения, спросила Екатерина Ивановна.

— Мы только что были на фабрике, — Иван Спиридонович повернулся к Долгопятову, словно просил у него поддержки. — Там уже забор четырехметровый с колючей проволокой начали строить. И вышки сторожевые по углам. Однозначно можно сказать, что строят колонию.

— Ну и что, что колонию, — пожав острыми худенькими плечами, воскликнула Леночка. — Нам легче работать станет. Будем воспитывать учеников на наглядных примерах. Если говорить честно, многим из них место не в школе, а в том заведении, о котором вы сказали.

Леночка не решилась выговорить слово «колония». И снова никто не возразил ей. Иван Спиридонович, глядя на Хомутова, спросил, не скрывая горечи:

— Неужели вы не понимаете, что со строительством колонии городу придет конец? Ведь ничего другого здесь больше не откроют. Начнутся побеги, убийства. Вы же помните Наташу Кораблеву. Это в миллионном городе тюрьмы не видно. А у нас всего населения пятнадцать тысяч. Колония станет его главной доминантой.

— Я не понимаю, чего ты от нас хочешь, — сказал Хомутов, выпустив дым и выбросив за окно докуренную сигарету.

— Протестовать. Идти в администрацию. Устроить пикет около фабрики. Привлечь на свою сторону весь город. Мы же не бессловесные твари. Из нашего Рудногорска можно сделать туристическую Мекку. Здесь вся история горнозаводского дела Сибири. Здесь и Акинфий Демидов, и Ползунов были. И даже Достоевский приезжал, когда отбывал семипалатинскую ссылку.

— Кому она сейчас нужна, эта Мекка? — холодно заметила учительница литературы Валентина Петровна. — Бомжам и наркоманам?

— Нам с вами. Детям нашим. — Иван Спиридонович расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, ему стало жарко.

— Нам сейчас не до Мекки, — Валентина Петровна открыла сумочку и стала искать в ней то ли расческу, то ли губную помаду.

— А ты что скажешь? — обратился Иван Спиридонович к директору школы, понимая, что это последняя соломинка, за которую еще можно ухватиться. — Ты же выросла здесь и родители твои родом отсюда.

— А что толку в нашем возмущении? — ответила Екатерина Ивановна. — Кто обратит на него внимание?

— Как кто? — Иван Спиридонович напрягся от возбуждения. — Учителей поддержит весь город. И область нас заметит. Ведь у нас хоть и карикатурная, но демократия.

— То, что область заметит, не сомневаюсь, — негромко, со спокойной рассудительностью произнесла Екатерина Ивановна. — Правда, не знаю, с какой стороны. Ты, Иван Спиридонович, в слове демократия после «е» пропустил «р» с мягким знаком. Это у нас так теперь называется.

Некоторые из учителей, опустив головы, чуть заметно улыбнулись. Ивану Спиридоновичу стало не по себе. Люди просто не верят в то, что они в состоянии что-то изменить, понял он. Им кажется, что чем больше они будут требовать, тем хуже для них. Уж лучше сидеть и посапывать в две норки. Мы ведь столько лет только и занимались тем, что сидели и посапывали. Неужели мы так ничего и не поняли? Неужели не осознали того, что все зло существует благодаря молчаливому одобрению равнодушных, подумал Иван Спиридонович.

— Не ожидал я от вас такого, — произнес он и медленно, надеясь, что его еще остановят, вышел из учительской. На душе было скверно. Постояв несколько мгновений на школьном крыльце, он спустился по ступенькам и пошел домой, согнутый и опустошенный. За ним неотступно, как тень, следовал Долгопятов.

Иван Спиридонович вспомнил, как много лет назад пытался помочь Екатерине Ивановне, тогда еще совсем молоденькой учительнице, исполнявшей обязанности директора малокомплектной сельской школы. Ему рассказала о ней Варя.

— Можешь себе представить, до чего человека довели, — с возмущением говорила Варя. — Девчонка еще совсем, а привезли с сердечным приступом. Говорит, и губы трясутся.

Иван Спиридонович на следующий день пришел в больницу. Екатерина Ивановна рассказала, что деревню, в которой она жила, посчитали неперспективной. И первым делом решили закрыть в ней школу.

— А вы представляете, что такое закрыть в селе школу? — спрашивала Екатерина Ивановна, комкая в руках носовой платок. — Вслед за учениками тут же уедут родители. И останутся от села осиротевшие ветлы да колодезные срубы. С кем только не говорила об этом, и все бесполезно.

— Пиши письмо в обком партии, — решительно сказал Иван Спиридонович. — Я тоже его подпишу. И еще кое-кто из учителей подпишет. Не думаю, чтобы там не остановили эту глупость.

Письмо попало к первому секретарю обкома. В село прислали комиссию и школу оставили в покое. Правда, не надолго. Через два года в обкоме сменился первый секретарь и школу закрыли. Екатерина Ивановна еще долго пыталась бороться за нее, но в конце концов переехала в Рудногорск. «Тогда была смелой, а сейчас чего-то испугалась, — думал о ней Иван Спиридонович. — Видать, боится, что не дадут доработать до пенсии».

Полдневная жара струилась с неба, раскаляя камни и придорожную пыль. Дорога шла в гору, и, может, от этого Иван Спиридонович почувствовал, что начинает задыхаться. Сердце стучало с перебоями, то замирая, то ускоряя ритм. Трясущейся рукой он достал из кармана носовой платок, вытер мокрое лицо. Остановился и несколько раз вдохнул горячий воздух полной грудью. Облегчения не было. По всей видимости, болело не сердце, а душа.

— Я так и знал, что добром это не кончится, — глядя на друга, сказал Долгопятов. — Уж лучше бы не заходили в школу.

Иван Спиридонович обернулся. Его взгляд упал на нижнюю часть города. Дома словно скатывались с горы, разбегаясь в разные стороны по неширокой долине. Ее пересекала речка, окаймленная по берегам тальником и высокими тополями. Прямо за ними находился поселок геологоразведочной партии. Геологи уже лет пятнадцать бурили окрестные сопки и наткнулись на залежи хороших руд. Но сейчас поисковые работы прекратились. На них не было денег. «Акинфий Демидов во времена императрицы Екатерины не боялся вкладывать сюда свои средства, а мы словно готовимся к концу света, — подумал Иван Спиридонович. — А ведь тогда ни железных дорог, ни электричества, ни машин не было. Все руками делалось, и было выгодно. Такую державу удалось создать».

Он не заметил, как поднялся на гору, где располагалась центральная часть города. Большинство зданий сохранилось с давних времен. Они сильно обветшали, кирпич на углах, особенно внизу, у фундамента, выкрошился, но именно эти здания олицетворяли прежнюю славу Рудногорска. «А какая церковь здесь стояла», — подумал Иван Спиридонович. Мысль о том, что ее разрушили напрасно, не раз приходила ему в голову. Но только сейчас он понял, что город без храма — это не город. У каждого настоящего города должно быть свое святое место. Такое, которое не давало бы человеку забыть о совести. Выражение: «С нами Бог!» всегда означало, что с нами и правда. А теперь вот вместо церкви строят колонию. Подумав об этом, Иван Спиридонович снова почувствовал острую боль и, остановившись, стиснул рукой левую сторону груди.

— Уж не стало ли тебе совсем худо? — с испугом спросил Долгопятов.

— А тебе хорошо? — переведя дух, спросил Иван Спиридонович. — Кругом или враги, или трусы.

— Как ни крути, а они сильнее, — пожал круглыми плечами Долгопятов.