Конвой

5

Дома он прежде всего разулся. Ноги устали из-за того, что больше суток не снимал обувь. Он скинул туфли, сел на стул, уперся пятками в пол и с удовольствием пошевелил пальцами. И почувствовал, что подняться уже нет сил. Захотелось вытянуться на диване и расслабленно лежать, не думая ни о чем. Поездка в областной центр оставила неприятный осадок. Было такое ощущение, будто сделал вылазку в логово врага.

Ивану Спиридоновичу вспомнился губернатор со странными, не вяжущимися друг с другом фамилией, именем и отчеством. И он подумал, что на должности губернаторов не зря назначаются такие люди. Уже одно их имя должно подчеркивать, что с исторической Россией покончено навсегда. Народ должен привыкать к другим лицам, к другому отношению к себе.

Он посмотрел на стену, где висел их с Варей портрет. Варя улыбалась своей открытой радостной улыбкой и казалась еще совсем девчонкой, а он рядом с ней выглядел сосредоточенным и не в меру серьезным. Может, оттого, что был в гимнастерке, а она любого человека делает старше.

Заезжий фотомастер сделал этот портрет с любительской карточки. Это было через год или два после их приезда в Рудногорск. Иван Спиридонович долго всматривался в портрет, но ни на своем лице, ни на Варином не нашел даже тени печали. Да и откуда она могла быть? Сколько сил ощущали они в себе, какие планы строили! Разве могли они тогда подумать, что труд всей их жизни окажется напрасным, а сами они ненужными собственной стране? После войны такое не могло прийти даже в больную голову.

В сенях стукнула дверь, Иван Спиридонович повернул голову. На пороге показался Санька. Под его левым глазом красовался фиолетовый синяк.

— Кто это тебя? — спросил Иван Спиридонович, чувствуя, что в душе начинает закипать злость. До этого Санькины родители, даже перепив, не поднимали на сына руку.

— Вовка Флеркин, — Санька шмыгнул носом и сделал шаг в комнату.

— За что? — у Ивана Спиридоновича немного отлегло от сердца. Санькины родители оказались здесь не при чем.

— Он моего отца пьяницей обозвал.

— А ты что?

— Стукнул его по носу. Он, как кровь увидел, на меня кинулся. Но я ему хорошо дал.

— И правильно сделал, — одобрительно сказал Иван Спиридонович. — За свою семью у каждого должна быть гордость, — он тяжело вздохнул и спросил: — Долгопятова не видел?

— Только что его обогнал, сюда идет, — сказал Санька.

Иван Спиридонович уже услышал в сенях шаги. Тяжело перевалившись через порог, в дом вошел Долгопятов. Увидев босого приятеля, участливо спросил:

— Устал?

— Отдохнул уже, — Иван Спиридонович сунул ноги в тапочки и кивнул в сторону дивана: — Садись.

Долгопятов сел на краешек и повернулся к Ивану Спиридоновичу, ожидая новостей. Тот горестно вздохнул и, разведя руки, сказал:

— Плохие у меня вести. Лучше бы и не ездил.

— Отказали? — спросил Долгопятов, нахмурившись.

— Отказали, — кивнул головой Иван Спиридонович.

— Я тут вчера с Васькой Ермолаевым разговаривал, — Долгопятов посмотрел сначала на Саньку, потом на Ивана Спиридоновича. — Он вместе с Савельевым в автобазе работает. И знаешь, что Васька предложил? Перегородить дорогу машинами в «воротах».

Иван Спиридонович замер. Он сам просил Савельева остановиться у этих «ворот». И ему тогда показалось, что лучшего места для того, чтобы заблокировать колонну, на всей трассе не найти.

— Как перегородить? — спросил Иван Спиридонович, сглотнув неожиданно возникший в горле ком.

— Поставить между двух скал КАМАЗ-длинномер, за ним еще несколько машин, и дорога будет заблокирована.

— Конвой эти машины за двадцать минут растащит, — разочарованно заметил Иван Спиридонович.

— Смотря сколько их будет, — сказал Долгопятов.

— А что если там знак дорожный поставить? — подал голос молчавший все это время Санька.

— Какой знак? — не понял Долгопятов.

— Такой, который бы запрещал проезд в город заключенным, — Санька аж просиял оттого, что ему в голову пришла подобная идея.

Иван Спиридонович с удивлением посмотрел на мальчишку. И эта мысль возникала у него, когда он останавливался около «ворот». «Неужели мы все трое думаем одинаково?» — пронеслось у него в голове.

— Им этот знак что мертвому припарка, — сказал Иван Спиридонович, скорее для того, чтобы выслушать возражения друзей. В таких возражениях иногда проскальзывает истина.

— Ну, не скажи, — покачав головой, произнес Долгопятов. — Проедут знак, значит, проигнорируют предупреждение. Ты вот что, — он подвинулся поближе к Ивану Спиридоновичу. — Собирайся и иди в Дом культуры к Косте Клименко. Ты его хорошо знаешь, он тебе любой плакат нарисует.

— Прямо сейчас, что ли? — удивился Иван Спиридонович.

— А когда же? — развел руками Долгопятов. — Они вот-вот зэков привезут. Может, мне с тобой пойти?

— Сходить-то я и один смогу, — сказал Иван Спиридонович. — Только будет ли толк? Костя Клименко такие деньги за этот знак запросит, что нашей с тобой пенсии за весь год не хватит.

— А ты сначала узнай. Может, он и задаром сделает. Садись и пиши текст. Тебе помочь?

— Сам справлюсь.

Настырность Долгопятова начала раздражать Ивана Спиридоновича. Он встал, достал из шкафа чистые носки, неторопливо натянул их на ноги. Вытащил из футляра электробритву, повертел в руке и положил около зеркала. Потом заглянул в рукомойник, проверил, есть ли в нем вода. Делал он все это нарочито медленно, словно пытался оттянуть неотвратимо приближающуюся развязку всей борьбы. Он не видел возможности выиграть ее.

Больше всего он боялся встретиться глазами с теми, кого заставлял ставить подписи под своим обращением. Люди подписывались, надеясь на него. Так может ли он обмануть их? Если это случится, они перестанут верить всему. «Но что я могу сделать один против бездушной и безжалостной государственной машины? — с безнадежным отчаянием думал Иван Спиридонович. — Погибнуть? Стать символом?» В глубине души он был готов уже и на это.

Иван Спиридонович повернулся и встретился глазами с Санькой. Тот смотрел на него с восхищением. Он понял, что Санька видит в нем героя. И этот искренний детский взгляд окончательно добил Ивана Спиридоновича. Он окончательно осознал, что все пути отступления отрезаны. Надо идти вперед до конца.

— Сейчас достану бумагу и напишу, — отводя взгляд от Саньки, сказал Иван Спиридонович. И, глядя на Долгопятова, добавил с отчаянием: — Не стой над душой, пожалуйста.

Долгопятов удивленно посмотрел на него и вышел. Вместе с ним убежал и Санька. Иван Спиридонович, проводив их молчаливым взглядом, достал из шкафа листок бумаги, сел за стол и, задумавшись на минуту, вывел крупными буквами: «Стой! Проезд в Рудногорск с заключенными категорически воспрещен!» Откинулся на спинку стула, перечитал написанное и добавил: «Комитет защиты города». Затем надел чистую рубашку и направился в Дом культуры.

Костя Клименко рисовал в своей мастерской рекламу нового американского эротического фильма. На большом плакате была изображена красотка, у которой ветер, задрав подол, обнажил голый зад. Она останавливала на шоссе машину. Красотка так увлеклась этим, что не замечала шалостей ветра. А может, наоборот, радовалась им. Костя был увлечен работой. Он подходил к рекламе, вдохновенно делал мазок, отходил на несколько шагов и, прищурившись, смотрел на красотку. По всему было видно, что он влюблен в нее как Пигмалион в Галатею. Костя не хотел, чтобы в этот миг вдохновения ему кто-то мешал, и делал вид, что не заметил вошедшего в мастерскую гостя. Иван Спиридонович с минуту наблюдал за художником, потом, не вытерпев, спросил:

— И долго ты будешь малевать этот срам?

Костя, несколько лет назад работавший учителем рисования в школе, обиделся.

— Вы же знаете, Иван Спиридонович, что я даже в рекламе не терплю халтуры, — вытерев кисть и положив ее на стол, сказал он. — Если ты профессионал, то должен быть профессионалом во всем.

Иван Спиридонович стоял около прислоненных к стене листов деревоплиты. Он увидел их, как только приоткрыл дверь мастерской. Всю дорогу, пока шел к Косте, думал, где взять щит, на котором можно было бы написать предупреждение о запрете въезда в город. А тут и думать не надо было, требовалось только найти соответствующий подход к художнику.

Костя, сделав шаг в сторону, снова посмотрел на красотку, потом повернулся к Ивану Спиридоновичу и сказал:

— Я вас слушаю.

Тот решил говорить без всяких околичностей, в таком деле они могут только помешать.

— Ты слышал, что у нас строят колонию строгого режима? — спросил он.

— Кто-то говорил, — равнодушно ответил Костя и снова бросил взгляд на свое творение.

— И что у горожан будет общее кладбище с зэками?

— Ну и что? — Костя никак не мог оторвать взгляд от американской красотки.

— Да оставь ты свою шлюху, — раздраженно сказал Иван Спиридонович. — Тут речь идет о жизни и смерти города, а он заладил: «Ну и что? Ну и что?»

Костя поставил банку на испачканный разноцветными красками стол и поднял удивленные глаза.

— Я-то что могу сделать? — спросил он.

— Вот с этого и надо начинать, — сказал Иван Спиридонович, подошел к листам деревоплиты, провел пальцами по их кромке. — Где ты взял это добро?

— Это еще от старой власти осталось, — ответил Костя.

— Не покупал, значит?

— Тогда мне все давали бесплатно.

— Вот и хорошо, — Иван Спиридонович достал из кармана бумажку, протянул художнику. — Напиши на этом листе.

Тот разгладил бумажку на столе, прочитал, медленно шевеля губами: «Стой! Проезд с заключенными в Рудногорск категорически запрещен! Комитет защиты города».

— Что еще за комитет? — Костя впервые за все время разговора внимательно посмотрел на старика, который походил на драчливого, потрепанного во многих боях петуха. Но в глазах горела воля и не сломленный дух. Такие люди даже в безвыходных ситуациях идут до конца.

— Ты что, нашу газету не читаешь? — удивился Иван Спиридонович.

— В последние дни не видел, — откровенно признался Костя.

— Все жители подписываются против строительства колонии. Создан специальный комитет. Так напишешь или нет? — Иван Спиридонович хлопнул по деревоплите ладонью.

— Когда надо? — спросил Костя.

— Завтра.

— Завтра не могу, у меня срочная работа.

— Ну, тогда послезавтра.

— Не знаю, — пожал плечами Костя.

— Ты уж постарайся, голубчик. Когда зэков привезут, нам этот плакат уже не потребуется.

Иван Спиридонович вышел из Дома культуры и остановился, чтобы перевести дух. Он был уверен, что Костя задание выполнит. Но на душе от этого легче не стало. Состояние было такое, будто сутки выполнял непосильную работу. Иван Спиридонович огляделся. На самом высоком месте города стояли похожие друг на друга одноэтажные здания из красного кирпича. Когда-то в них размещались купеческие конторы, трактиры, роскошные торговые лавки. Удивляла кирпичная кладка старых мастеров, любовно сделанные водостоки, которые не только надежно служат уже более ста лет, но и украшают здания своими ажурными железными кружевами.

У крыльца магазина, разместившегося в бывшем купеческом доме, пожилая женщина просила милостыню. На ней было чистое, но старое, заштопанное в нескольких местах платье. Коротко остриженные седые волосы схвачены сзади полукруглой гребенкой. Женщина не походила на обычную побирушку. Иван Спиридонович присмотрелся к ней, и у него дрогнуло сердце. Это была бывшая уборщица школы Валя. Лет пятнадцать назад она ушла на пенсию. За это время он видел ее несколько раз, Валя жила на другом конце города. Но ни от кого не слышал, чтобы она жаловалась на судьбу. А теперь стала побираться.

Иван Спиридонович хотел спросить, как она дошла до такой жизни, но вовремя удержался. Вспомнил, что у нее недавно убили внука в Чечне. Жена внука не работала, в городе работы нет, а детей кормить надо. Иван Спиридонович сунул руку в карман, нащупал пятирублевую монету, протянул Вале. Она взяла, отвернувшись. Сделала вид, что не узнала бывшего учителя.

Чувствуя, как по сердцу разливается нестерпимая горечь, Иван Спиридонович торопливо прошел мимо магазина. Завернув за угол, он нос к носу столкнулся с редактором газеты Прониным. Тот остановился и, не здороваясь, произнес:

— Ну и задали же вы нам дел.

— Каких дел? — не понял Иван Спиридонович.

— Вы показали письмо, которое мы напечатали, помощнику губернатора?

— Не только показал, но и оставил вместе с подписями, — Иван Спиридонович не мог сообразить, какой вред он этим нанес газете.

— Вот-вот. А он мне позвонил и сказал: если о колонии появится еще хоть одно слово, газету перестанут финансировать. Это значит, что нам придет конец.

— А я хотел принести вам еще одну заметку, — простодушно сказал Иван Спиридонович. — Вы знаете, что скоро привезут первых заключенных?

— О заключенных ни слова, — отрезал редактор.

— И это называется свободой слова? — Иван Спиридонович вспомнил Валю, просящую за углом подаяние. — Мы вот свое прошлое ругаем. Было там и чванство, и несправедливость, и страх перед человеком, который начинал жить хорошо. Но ведь все работали, с голода не помирали, дети, как сейчас, беспризорными по улице не шатались. В городе ни одного нищего не было. А сейчас их сколько?

— Чего вы от меня хотите? — спросил редактор.

— Бороться надо, уважаемый Николай Сергеевич. Бессловесных тварей любой сапог раздавит. Нам надо не колонию строить, а фабрику. Чтобы она кормить людей могла.

— Если газету закроют, пострадаю не я один. Что делать журналистам, работникам типографии?

— Вот и думайте, что делать, — Иван Спиридонович повернулся и зашагал к дому.

Ответа на вопрос у него не было. Его душила горечь от собственной безысходности. Надо было побыть одному, успокоиться.

Но обрести покой было уже невозможно. Когда он подходил к дому, увидел, что с другой стороны улицы навстречу идет Хомутов. Они не встречались с тех пор, как Иван Спиридонович вместе с Долгопятовым заходил в школу после неудачного похода на фабрику. Тогда учителя отказались поддержать его. Поэтому от встречи с Хомутовым он не ожидал ничего хорошего. «Сейчас будет иронизировать», — подумал Иван Спиридонович, на ходу соображая, как избежать ненужной и пустой полемики. Переубедить друг друга они все равно не смогут.

Но он ошибся. Хомутов улыбнулся, пожимая сухую твердую ладонь Ивана Спиридоновича, и, как бы продолжая только что оборвавшийся разговор, сказал:

— Я ведь тоже на фабрике был. Думал, конвоиры спустят на меня своих овчарок. Они, наверное, в каждом человеке видят зэка.

Иван Спиридонович промолчал, не зная, что ответить. Хомутов продолжил:

— Слышал, ты в область ездил, с губернатором встречался?

«Весь город уже об этом знает», — подумал Иван Спиридонович, но опять промолчал. Хомутов посмотрел ему в глаза и спросил:

— Результат, конечно, нулевой?

— Отрицательный, — поправил математика Иван Спиридонович. — Нулевой предполагает равновесие сил. А у нас явное преимущество власти.

— Я тогда, откровенно говоря, не поверил в твою затею, — сказал Хомутов, и в его голосе слышалось неподдельное сожаление. — Показалось, выгонят нас всех с работы и на этом сопротивление закончится. А теперь думаю: неужели вот так и умрем, никому не возразивши? Ведь мы уже забыли, что предки наши по Парижу и Берлину хаживали. Да и в космос первыми полетели. Причем совсем недавно.

— А что ты предлагаешь? — Иван Спиридонович обвел взглядом поляну, на которой они стояли. — Ведь кругом, как вот здесь, ни одного камня. Опереться не на что.

Хомутов достал сигарету, закурил, задумчиво посмотрел на сопки, окружавшие город. Они совсем выгорели на летнем солнце и казались лысыми.

— Что мне предлагать? — пожал плечами Хомутов. — Петициями уже не поможешь, — он вдруг выбросил сигарету, затоптал ее носком ботинка и спросил: — Ты слышал, что Генка Савельев вместе с Долгопятовым уговаривают шоферов заблокировать дорогу в «воротах», поставить там несколько грузовиков?

— Слышал, — неопределенно сказал Иван Спиридонович.

Хомутов склонил голову, провел пальцами по лбу и сказал, не обратив внимания на последнюю фразу:

— Заблокировать — хорошо. Но как сделать, чтобы это было надежно? Ты же знаешь наших людей, — озабоченно произнес Хомутов. — Обещают приехать к восьми, а приедут к девяти, когда нужды в них уже не будет.

— Других людей у нас, к сожалению, нет, — заметил Иван Спиридонович.

— Надо бы подстраховаться, — сказал Хомутов.

«Ну вот наконец-то он и произнес то, ради чего пришел», — подумал Иван Спиридонович и спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Я кое-кого из своих знакомых подговорил поучаствовать в этой акции. Мы к этим «воротам» на машинах приедем. Такой митинг закатим, что самому губернатору тошно станет.

До сегодняшнего дня Иван Спиридонович никак не мог понять, за что ученики любят такого сухаря, как Хомутов. А теперь понял: за честность и надежность. Стабильность общества определяет не Леночка Былинкина, а такие, как Хомутов.

— Нашего губернатора ничем не проймешь, — сказал Иван Спиридонович. — Видел я его.

— Ну и что же, что видел, — деловито заметил Хомутов. — Теперь пусть он на нас посмотрит.