Копия Дюрера

ЗАПОЗДАВШИЙ ПРОЛОГ

Второй раз после случая с фрау Шмидт я допустил грубую ошибку. Но если первую нам удалось исправить, то на этот раз рассчитывать было не на что. Первый раз я дал возможность Вульфу уйти, и он привел нас к Мурильо, второй раз он должен был привести к третьему ингредиенту, но этого не случилось. Подвал дома, где он договорился ждать журналиста, оказался пустым. Вульф исчез. Вернулся ли он обратно и увидел все, что происходило у дота, или каким-то иным путем узнал о провале — оставалось неизвестным. С ним пропала надежда найти третий ингредиент. Но зато наш старый знакомый оказался куда разговорчивее всех остальных. Очная ставка с ним потрясла их всех, и особенно Штейнбоков. Нам удалось воспроизвести пролог всех событий, действие которых развернулось почти полтора месяца назад по ту сторону демаркационной линии, разделяющей советские и американские войска.

…В первых числах мая по засыпанным щебнем улицам Лейпцига медленно двигался защитного цвета джип. Пробившись сквозь каменный хаос, он выполз на шоссе и остановился у подъезда скромного двухэтажного особняка, каким-то чудом не пострадавшего от бомбардировок.

Два человека — один в штатском костюме, другой в мундире старшего офицера войск СС — в сопровождении гигантского роста сержанта прошли мимо стоявшего у дверей часового и вошли в дом.

— Бессмыслица, — пробормотал один из них, оглядев вестибюль. — Вы понимаете что-нибудь, Пельцер?

— Заткнись! — вдруг рявкнул позади сержант. — Заткни свою глотку, или я расшибу ваши паршивые головы друг о друга! Понятно?

Поднявшись на второй этаж, сержант кивнул головой на одну из полуоткрытых дверей и уселся в кресло, закурив сигарету.

Дверь распахнулась, и смуглый человек в безукоризненно сшитом костюме сделал рукой приглашающий жест.

— Прошу, господа.

В просторном кабинете, открывшемся за дверями, находился еще один человек. Забросив ногу за ногу, он почти лежал в глубоком темном кресле, квадратная тяжелая голова его чуть возвышалась над кожаной спинкой.

— Мистер Коллинз, — представил его смуглый и повернулся к вошедшим. — Оберштурмбанфюреры фон Ранк и фон Пельцер.

Коллинз кивнул головой и сделал гримасу, которая должна была означать улыбку.

— Бывшие, не так ли, вы забыли внести эту существенную деталь, мистер Квесада. Но это неважно. Садитесь, господа. Сигареты или сигары на ваш выбор рядом, на столе.

Он подождал, пока они усядутся в стоявшие напротив него кресла.

— Мистер Квесада, объясните господам причину их нахождения в этом кабинете.

Квесада наклонил голову, сделал артистический жест рукой.

— Господа, мы деловые люди и поэтому приступим прямо к делу. Господин Ранк, начнем с вас. Вы извините, если придется коснуться предмета, немного неприятного для вас. Но что делать, война еще не окончена, а где, как не на войне, больше всего встречаются неприятности? Речь будет идти о событиях двенадцатилетней давности. Поверьте, нам тоже очень неприятно касаться этого вопроса…

Коллинз сделал нетерпеливый жест.

— Одним словом, — заторопился Квесада.

— Одним словом, мистер Ранк, — Коллинз разжал свои тяжелые челюсти, — нам нужна находящаяся у вас копия с картины Дюрера.

Ранк чуть заметно вздрогнул.

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите…

— Не лгите, — голос Коллинза звучал холодно. — Не лгите и не заставляйте нас вспоминать обстоятельства, при которых вы ее получили.

Ранк одно мгновение колебался, потом покачал головой.

— Здесь произошла какая-то ошибка. Никакой картины у меня нет.

Лицо Коллинза стало каменным.

— Мистер Ранк, не считайте нас за дураков, мы прекрасно понимаем, что заставляет вас говорить «нет». Обвинительный акт против штурмбанфюрера фон Ранка уже почти готов, и внесение в него еще одного обстоятельства, которое бы он подтвердил, признавшись, что картина в его руках, значительно усилило бы тяжесть обвинения. Не так ли?

Ранк молчал.

— Кому принадлежал этот дом? Вы, надеюсь, не забыли? Я могу напомнить: профессору Эриху Абендроту, погибшему при весьма неясных обстоятельствах в концентрационном лагере, комендантом которого был…

— Хорошо, картина у меня, — поспешно произнес Ранк. — Вернее, была у меня.

— Что значит была? Бросьте изворачиваться, это вам не поможет.

— Я говорю правду. Мне пришлось спрятать ее недалеко от своего имения по ту сторону Эльбы.

Коллинз чуть приподнялся в кресле.

— По ту сторону Эльбы? Вы идиот, Ранк. Неужели вам не известно, что там уже красные.

— Известно. И именно поэтому я не успел…

— Но с какой целью вы это сделали?

Ранк снова заколебался.

— Эта копия настолько хороша, что, воспользовавшись исчезновением подлинника, можно было бы продать ее за таковой. Я не предполагал, что красные могут прийти так быстро, думал, что это будете вы и…

— И рассчитывали оставить в дураках кого-нибудь вроде меня, — уже раздраженно произнес Коллинз. — Ко всем вашим качествам нужно прибавить еще одно — вы, оказывается, в душе мелкий жулик, господин Ранк. Но выслушайте теперь меня внимательно. Мне не будет ни малейшего дела ни до всех этих ваших качеств, ни до вашего прошлого, если картина окажется в моих руках.

Ранк сделал попытку встать.

— Но, мистер Коллинз, я нахожусь под арестом и…

— Сидите, — Коллинз наклонил голову, — разговор еще не окончен. Об этом поговорим потом. — Он перевел тяжелый взгляд на сидевшего все это время молча Пельцера. — Помощником начальника лагеря, в котором погиб Абендрот, числился некий Пельцер. Вы, конечно, не будете утверждать, что это был ваш однофамилец? При разделе имущества погибшего дело, кажется, обошлось без ссоры, и две серебряные вазы восточной работы с гравировкой перешли в руки этого самого человека. Где эти вазы, Пельцер?

— Мистер Коллинз, клянусь, у меня их нет.

— Знаю. Где же они?

— Я их продал.

— Кому?

— Антиквару в Кельне, месяцев шесть назад.

— По Рудольфштрассе?

— Да. Старинный дом с двумя башенками, похожими на колокольни.

— Вы сказали правду, Пельцер. Я просто хотел проверить вашу правдивость. В Нейштадте есть некий кондитер — Мюллер. Он живет по Шиллерштрассе, 10. К вашему счастью, антиквар имел обыкновение записывать адреса своих клиентов. Так вот, Пельцер, вы завладеете этими вазами и доставите их мне. Господин Ранк и господин Пельцер, даю вам на это дело ровно месяц. Если вы выполните это требование, дело против вас будет прекращено, вы получите паспорта любой южноамериканской республики, по вашему выбору, и, — он поднял палец, — и по три тысячи долларов наличными.

Ранк и Пельцер переглянулись.

— Но, мистер Коллинз, — нерешительно произнес Ранк, — для двух человек эта задача почти не под силу.

— Сколько же вам нужно?

— Ну хотя бы человек шесть-семь.

— У вас есть подходящие люди?

— Мы могли бы найти, только многие из них скрываются и…

— Понимаю. Им, как и вам, нужно получить отпущение грехов. Я выдам вам его на восемь человек по вашему выбору, включая и вас. Для финансирования их я добавляю еще лишние пять тысяч. Какие будут возражения?

— Никаких, — Ранк и Пельцер снова переглянулись. — Только, — первый посмотрел на дверь, — мне кажется, мы еще находимся под арестом…

— Пусть это вас не беспокоит. Мистер Квесада, соедините меня с генералом Клеменсом.

Квесада, неподвижно стоявший около письменного стола, схватился за трубку и протянул ее Коллинзу.

— Хелло! Генерал Клеменс? Генерал, здесь сейчас передо мной сидят два наци, которые мне нужны. Пельцер и Ранк. Знаю, но это не имеет значения. Они нужны мне и моей фирме. Да-да, той самой фирме, в которой, как мне известно, вы намереваетесь служить после окончания войны. Двумя больше, двумя меньше? Вот именно, генерал, я тоже так думаю. Кроме того, мне понадобится с вашей стороны несколько небольших услуг в том же духе. Благодарю.

Коллинз кивнул головой Квесаде:

— Попросите сюда сержанта.

Сержант вошел и, остановившись на середине кабинета, подозрительно посмотрел на развалившихся в креслах обоих арестованных.

— Сержант, эти двое останутся здесь.

Лицо сержанта стало сразу враждебным.

— Я отвечаю за этих людей, сэр, и они уйдут со мной.

— Вы знаете голос генерала Клеменса?

— Это мой начальник, сэр.

— Тогда возьмите трубку.

Эбонитовая трубка почти целиком пропала в огромной ручище сержанта.

— Да, сэр. Знаю, сэр. Оставить и уходить? Но… Слушаюсь, сэр.

Он положил трубку и обвел присутствующих сумрачным взглядом.

— Имейте в виду, сэр. Мне сказали, что эти парни в каком-то лагере отправили на тот свет несколько тысяч людей. Там были дети и женщины. Я думаю, вы не дадите им улизнуть…

— Не волнуйтесь, сержант, — Коллинз наклонил голову, — они получат то, что заслужили. Можете идти.

— Итак, господа, — с легкой иронией произнес Коллинз, когда шаги сержанта застучали по лестнице. — Вы видите, что единственный ваш защитник — это я. Поэтому вам следует быть честными. Как заявил в своем несколько длинном вступлении мистер Квесада, мы деловые люди, а следовательно, мы до конца выполняем свои обещания. Но если вы вздумаете обмануть… Впрочем, нам стоит только сообщить ваши координаты советскому командованию. Там вы не найдете столь сговорчивых людей. Вам, господин Ранк, выполнить свою задачу значительно легче.

Ранк покачал головой.

— Не думаю. Картины прятал мой шофер, но он был убит при бомбежке, а карта сгорела. Есть еще вторая, мы оставили ее второпях где-то среди книг в имении, рассчитывая вернуться, но мне появляться туда опасно. Мой управляющий кажется мне в создавшихся условиях совершенно ненадежным.

— Так зачем же вы его держали?

— Он был честен. И притом он работал для меня в той же области, которая, по-видимому, интересует и вас. Но, к сожалению, совсем безуспешно, а его враждебности к себе я не боялся. Стоило мне только пошевелить мизинцем…

— Самонадеянность правоверного нациста, — проворчал Коллинз. — Имейте в виду — провала здесь не должно быть ни в коем случае. Если это произойдет, я снимаю все свои обязательства. А теперь, мистер Квесада, проводите этих людей в предназначенные им комнаты. Завтра они должны будут приняться за дело.

Когда Квесада вернулся, Коллинз широкими шагами мерил комнату из угла в угол. Потом, обойдя стол, он тяжело опустился в дубовое кресло.

— Послушайте, Квесада. Вам придется взять лично на себя руководство всей этой операцией. Теперь вы сами видите, что Кестнер один ничего не добьется. Вот документ на имя представителя нейтральной прессы Карлоса Мурильо и пропуск от союзного командования. С вашей внешностью и произношением вы вполне можете сойти за латиноамериканца. Нам нужен легальный представитель на той стороне, чтобы быть в курсе всех дел. То, что управляющий Ранка настроен враждебно, мне не нравится, в случае необходимости помогите его убрать. У вас в запасе есть различные фокусы. Хорошо, если он действительно ничего не добился и не успел передать в другие руки. На всякий случай захватите все его записи.

Коллинз бросил на стол документы.

— Вы вкладываете в это дело довольно крупную сумму, — сказал Квесада, пряча в бумажник документы, — считаете, что игра стоит свеч?

Коллинз сделал гримасу.

— Величайший из ваших недостатков, Квесада, — это отсутствие должного размаха в делах. Если бы все, что мы сейчас ищем, находилось в этой комнате, я не колеблясь выложил бы сумму, пятикратно превышающую все наши затраты, и счел бы, что сделал одно из самых удачных своих дел. Возможно, и лучше, что Абендрота нет в живых: с ним было бы труднее договориться, чем с этими обербан… черт знает как их там дальше. Кстати, Квесада, вы что-нибудь понимаете в искусстве? Не в теперешней импрессионистской мазне, а в настоящем античном искусстве? — Коллинз усмехнулся. — Подозреваю, что нет. Ну, а старого Джемса Гарвея, того бога, который в мистической тишине своей уединенной виллы контролирует деятельность монополий Нового и Старого света, вы, конечно, знаете и не раз молились за его здравие. Но знаете ли вы, что у этого неумолимого в мирских делах божества есть одна слабость: он убежден, что великие произведения искусства всех времен должны услаждать главным образом его одного. В этом, как мне кажется, не столько любовь к искусству, сколько эгоизм и тщеславие. На этой самой, известной вам по слухам, вилле скрыт великолепный музей, которому могут позавидовать национальные сокровищницы не одной страны. Злые языки утверждают, что, по крайней мере, половину из заключенных в нем экспонатов безуспешно разыскивает полиция всех пяти континентов. По слухам, знаменитая картина Рембрандта, бесследно исчезнувшая в конце двадцатых годов из Роттердама, находится именно там.

Гарвея, как вам известно, никакими доводами нельзя заставить потесниться с занятых им позиций хотя бы на дюйм, его можно только принудить стать сговорчивее. И как это ни печально, Квесада, без помощи наследства Абендрота нам это навряд ли удастся.

— Но почему раньше для мистера Гарвея не могли обделать это дело в таком же духе, как с тем Рембрандтом? — спросил Квесада. — Ведь тогда все было значительно проще.

— Тогда этого дела не было и у самого Абендрота. Существовала неясная легенда о сокровищах искусства, к которым мы давно подбирали ключи. Только перед самой войной нам удалось выяснить, что тайна эта почти в руках у Абендрота. Но наци прихлопнули его раньше времени. Мы заинтересовались этим делом, но, к сожалению, даже хваленое гестапо не смогло ничего добиться от этого человека. Впрочем, оно интересовалось больше другим — картинами самого Абендрота. Я немного знал его, Квесада, он был из породы опасных людей. Таким он остался и после смерти. Запомните, Квесада, картины эти нужны нам не меньше, чем нацистам. От этого зависит очень многое. Например, ключевые позиции в экономике наших оккупационных зон. Я думаю, у вас нет оснований считать меня шутником? Особенно в этом вопросе. Поэтому действуйте со всей твердостью, на которую способны.