Корабль смерти

Глава 4

Условие было такое: сначала убийство, потом деньги. Римо показалось, что Чиун слегка кивнул: реденькая седая бородка еле заметно дрогнула, пальцы с длинными ногтями мирно покоились внутри ладоней. Он был одет в дорогое кимоно, расшитое и украшенное драгоценными камнями, оправленными в серебро. Ни разу за десять лет Римо не видел нам нем такого.

Перед тем как пойти на переговоры, Римо спросил учителя, не надеть ли ему, Римо, кимоно.

— Не нужно, — ответил тот. — Ты есть то, что ты есть, и это хорошо.

Раньше Чиун никогда не хвалил Римо. Но с того момента, когда Римо, вернувшись на небольшую моторку, пришвартованную неподалеку от Вирджиния-Бич, штат Вирджиния, заявил, что с его стороны было непростительной глупостью работать на страну, которая больше не хочет себя защищать, Чиун вдруг проникся к нему уважением и стал так безудержно хвалить своего ученика, что тот затосковал по былым насмешкам.

— Почему ты решил, что глуп и ничего не стоишь? — возмутился Чиун в тот памятный день. — Очень немногие познали возможности человеческого тела и научились их использовать. Ты — один из них. Ты овладел искусством Синанджу, ты умеешь мыслить и действовать, как сверхчеловек.

— Нет, папочка! Ты был прав, когда говорил, что мечешь бисер перед свиньями. Да, благодаря тебе я овладел искусством Синанджу, но что из этого? Чем я был, черт побери? Ровным счетом ничем! Я был ничем, когда ты начал меня обучать. Я не знаю своих родителей, я воспитывался в приюте. У меня нет прошлого, нет настоящего, нет и будущего. Если нуль умножить на нуль, получится нуль.

Чиун улыбнулся. На его желтом иссохшем лице невольно отразилась радость, которую он старательно скрывал.

— Нуль, говоришь, ничто? Никчемный, ничего не стоящий человек? Уж не думаешь ли ты, что Мастер Синанджу может быть настолько глуп, чтобы вливать океан своей мудрости в треснувший сосуд? Что Чиун не способен распознать, кто чего стоит? По-твоему, я — идиот? Отчаяние помутило твой разум, если ты считаешь, что я допустил ошибку!

— Не смейся надо мной, папочка, прекрати, — сказал Римо.

Писклявый голосок Чиуна перешел в радостное кудахтанье.

— Это я-то ошибся? Я? — повторял он. Такая возможность развеселила его, как погремушка младенца. — Я, оказывается, принял неверное решение?

— Нет, ты не принимал неверного решения. Твои земляки регулярно получали плату за мое обучение. Никакой ошибки, ты поступил правильно. Золото посылали в деревню Синанджу ежегодно и без задержки. Ты не просчитался.

Чиун медленно помотал головой.

— Не-ет, — сказал он. — За плату я мог научить тебя владеть телом, но ни за какие деньги не стал бы учить тебя искусству Синанджу, если бы ты этого не заслуживал. Твое обучение продолжалось каких-нибудь десять лет, тогда как другие тратят на это целых пятьдесят, с самого рождения. К шестидесяти годам ты станешь настоящим Мастером Синанджу, это говорю тебе я. Чиун. Как ты смеешь в этом сомневаться?

— Но я отдал больше десяти лет жизни, можно сказать, ни на что! Моя страна разваливается! Никчемная страна!

— Это не так. Раз Америка породила тебя, значит, она чего-то стоит, возразил Чиун. — По-твоему, жители маленькой бедной деревушки в Северной Корее достойны Мастеров Синанджу? Конечно же, нет! Они ленивы, они едят мясо. И тем не менее из их среды выходят жемчужины, такие, как я. Вот так-то! Ты — неплох, знай хоть это, если уж не знаешь больше ничего. Ты получил от меня много хорошего, а скоро станешь передавать его другим. Лет через двадцать пять или тридцать ты сможешь учить сам! Отдавая что-то другим, человек сам получает многое.

И Римо, тот самый Римо, который владел своим телом настолько, что мог заставить кровь течь так, как он хотел, почувствовал, что у него к глазам подступили слезы. Однако он не заплакал, он сдержался.

— Да, ты прав, — сказал он. — Я — хорош, Чиун. Я чертовски положителен.

— Только неблагодарен, — подхватил Чиун. — Очень неблагодарен, и еще невнимателен, что ранит нежные души.

Под «нежной душой» он подразумевал, конечно, себя. А ранящая его невнимательность — это нежелание Римо постоянно ходить за покупками и стряпать. А еще Римо слишком громко дышал, когда по ТВ повторяли старые «мыльные оперы», и без особого восторга относился к поэтическим пристрастиям Чиуна, в частности, к «Оде в честь цветочного бутона, ракрывающегося навстречу утреннему солнцу», которая была написана в восемнадцатом веке до Рождества Христова и насчитывала сорок три тысячи страниц.

— Ты прав, — сказал Римо. — Я неблагодарный. Я не хочу больше слушать эту поэму. Она звучит гак, будто кто-то разбивает стеклянный кувшин внутри металлического барабана, хотя у тебя это называется поэзией. Видно, я и в самом деле неблагодарный, папочка.

Римо сказал это с обычной веселой иронией над не в меру чувствительным наставником; на лице его играла любовно-насмешливая улыбка, и Чиун счел возможным ограничиться не очень строгим выговором, который его белый ученик пропустил мимо ушей.

Именно тогда Чиун сказал, что скоро преподаст Римо самый важный урок: как заключать сделки. Римо должен помнить, что на Смита больше не работает.

— Я никогда не симпатизировал этому человеку, — сказал Чиун. — По-моему, он безумен. А теперь слушай меня внимательно, потому что будущее Синанджу зависит от таких вот решающих поворотов. Какое будущее может ожидать настоящего художника, мастера своего дела, если ему нечего есть?

Чиун принял следующее решение: поскольку Дом Синанджу не состоит на службе у персов уже двенадцать столетий и поскольку Персия, ныне именуемая Ираном, разбогатела на продаже нефти и имеет, по понятиям Чиуна, самую просвещенную и разумную форму правления — абсолютную монархию во главе с шахиншахом, по праву занимающим Павлиний трон, Реза Пехлеви, именно Персии они должны отдать предпочтение при выборе нового места службы.

— Посол Ирана не прилетит в Вирджинию-Бич ради нас с тобой, папочка. Я знаю, что ты собой представляешь, ты тоже это знаешь, знает Смитти и еще с полдюжины человек на всем земном шаре. Но не стоит рассчитывать, что по первому твоему слову посол бросит все дела в Вашингтоне и примчится сюда, чтобы провести переговоры о заключении контракта на два-три убийства.

— Вовсе не по первому слову, — возразил Чиун. — Это раз. Послы меня не интересуют. Иранский посол — всего лишь слуга Его шахского Величества это два. А в-третьих, когда ты увидишь, как осуществляется истинно разумное правление, то поймешь, насколько плохо любое другое.

— Он не появится, — сказал Римо.

— Вот посмотришь! И не далее как завтра. Надеюсь, что полдень будет не очень жарким.

— Ни за что не появится! — сказал Римо.

Спустя двадцать часов он встречал одного из наиболее известных послов, аккредитованных в Вашингтоне, приплывшего в Вирджинию-Бич на небольшом суденышке. Телохранители посла принадлежали к немногочисленной элитарной группе стражей, посвятивших жизнь охране шахского трона. Их смертоносное искусство основывалось на невероятном весе: каждый весил за сотню кило и был гораздо выше Римо.

Костюм в тонкую серую полоску сидел на после будто влитой и стоил, наверное, не меньше музейного экспоната. За ним шли телохранители. Под жаркими лучами полуденного солнца посол исходил потом, то и дело вытирая лоб шелковым платком.

Окинув взглядом худощавую фигуру Римо, он сказал с видом человека, которому после роскошного обеда предлагают фрукты сомнительной свежести:

— Позвольте мне поставить условие: сперва убийство, потом плата!

— Как? — не понял Римо.

— Вы считаетесь Синанджу, не так ли?

— Вы хотите сказать, Мастером Синанджу?

— Именно! Я — Махмуд Заруди, посол Его светлейшего Величества Реза-шаха Пехлеви, шахиншаха, владыки Павлиньего трона, прибыл сюда по поручению своего повелителя. У меня мало времени: сегодня вечером я должен быть в Нью-Йорке, чтобы присутствовать на церемонии спуска на воду «Корабля Наций», который станет новым домом ООН. Я даю вам возможность сохранить свою жизнь и сберечь мое время.

Римо, одетый в белые шорты и полосатую тенниску, как обычно на отдыхе, взглянул на денди в модном костюме и на стоящих позади него тяжеловесов, подстриженных «ежиком». У одного из них был круглый шрам на выбритой макушке — казалось, что он когда-то нарочно подставил голову под крикетную биту.

— Я не Мастер Синанджу. Мастер Синанджу там, в каюте, — сказал Римо.

— Кто вы такой? — спросил посол.

— А тебе не все ли равно, сынок? — проворчал себе под нос Римо, нехотя провожая посла вниз, в небольшую каюту.

Тот не замедлил объявить Чиуну о своем условии: сначала работа, потом плата. Он, Заруди, не хочет тратить зря свое время и деньги своего повелителя.

— Когда кто-то несет бремя ответственности за национальные богатства, всегда рядом находятся шарлатаны, желающие лишить нацию ее достояния.

Его Величество полагает, что он имеет дело с истинным Мастером Синанджу.

У Его Величества открытое и великодушное сердце, — сказал посол.

Чиун, восседавший посреди каюты в своем изукрашенном драгоценностями кимоно, кивнул спокойно и важно.

— Великодушие шаха общеизвестно.

— Не менее широко известна на Востоке легенда о Синанджу, особенно среди монархов, — сказал посол.

— Но встречаются такие люди, которые не прочь использовать эту легенду для того, чтобы лишить народ его богатств.

Римо вошел, закрыл дверь каюты и вмешался в разговор:

— Если вы говорите о нефти, добываемой из-под земли американцами с помощью американского же оборудования, это — действительно сокровище, и сокровищем ее сделали американцы, потому что спрос на нее создает наша потребность в нефти и мы готовы вам за нефть платить. Что бы вы с ней делали, не будь нас? Вы только и знаете, что плодиться за ее счет, за счет пота американских рабочих!

Римо ждал, что Чиун его выбранит, однако учитель хранил спокойствие.

Ученик должен был молчать и слушать, и Римо рассердился на себя за свой срыв.

Заруди счел выпад Римо не заслуживающим ответа. Оба телохранителя хмуро взирали на тщедушного американца. Посол между тем продолжал:

— Как я уже говорил, национальное достояние нужно беречь. Дом Синанджу — всего лишь легенда. Поверить в нее значило бы поверить в то, что есть люди, способные взобраться на голую отвесную скалу с такой же быстротой, с какой обычный человек бегает по ровной дороге. Мы должны в этом случае поверить в то, что существуют люди, которым под силу разбить рукой стальную дверь или поймать летящую стрелу. Вот что значит поверить в Синанджу. Что до меня, то я в это не верю.

— Так зачем же вы здесь? — не выдержал Римо.

— Я приехал по велению моего властелина. Он хочет нанять Мастера Синанджу, а я хочу доказать, что Синанджу — не более чем выдумка, наподобие страшных людоедов. Все это сказки — «Али-Баба и сорок разбойников» и тому подобное, — и придуманы они на забаву маленьким детям.

Чиун поднял хрупкую руку, приказывая Римо молчать. Посол же понял этот жест старца как знак одобрения своей тирады.

— Вы правы, — сказал между тем Чиун. — То, чего вы не видели, для вас и не существует. До сих пор вы имели дело с людьми, не похожими на нас, и, так как мы совсем другие, вы не можете поверить в наше существование.

Это мудро с вашей стороны.

— Мы можем выйти из тупика, если вы продемонстрируете нам, что вы именно тот, за кого себя выдаете. Вот только боюсь, не слишком ли вы стары для этого.

— Да, — согласился Чиун. — Чтобы кусаться, я стар.

Римо громко рассмеялся, открыто демонстрируя послу свою неприязнь.

Один из телохранителей сдвинул ладони и сжал их, показывая, что может раздавить голову Римо, точно спелый плод. Тот улыбнулся.

— Мне бы не хотелось вас затруднять, — сказал посол. — Хочу вас предупредить, что эти двое — из личной охраны шаха. Их боятся на всем Ближнем Востоке, они сильнее всех.

— Сильнее твоего парикмахера, — вставил Римо.

— Вы должны показать, чего вы стоите, — сказал Заруди. — Вам нужно победить этих телохранителей. Прошу меня извинить, но таково условие шаха.

— А откуда мы знаем, что вы не хотите нас обмануть — заставить бесплатно уничтожить этих двух людей? Мы не работаем бесплатно. Это было бы непрофессионально.

— Я заплачу вам, — сказал Заруди. — По тысяче долларов за каждого. Мы отойдем на три мили в нейтральные воды, и вы заработаете деньги или смертный приговор. Я этого не хотел бы, старина, но я защищаю достояние моего народа.

Заруди почувствовал, как один из стоявших позади него телохранителей положил подбородок ему на плечо. Это было нарушением этикета, но телохранитель почему-то улыбался. Заруди сердито заглянул в его черные глаза, ожидая извинений, но тот на него не смотрел, только улыбался. И тут Заруди увидел, что правая рука тощего американца нажимает на шею телохранителя, удерживая его в этом неестественном положении. Страж ни при каких обстоятельствах не должен был позволить проделать над собой такое.

— Убей его! — приказал Заруди.

Однако телохранитель лишь улыбался бессмысленной улыбкой, а его подбородок касался щеки посла.

— Убей его! — повторил Заруди, повернувшись вполоборота ко второму стражу.

Но тот лишь жалко усмехался, в его глазах стояли слезы. Он прикрывал руками ширинку своих темных брюк, по которой расползалось еще более темное пятно.

— Убей его! — закричал Заруди.

— О мой господин! Взгляните... — в ужасе прошептал второй телохранитель, указывая на своего товарища.

Посол, разгневанный дерзостью первого телохранителя, посмевшего положить подбородок на посольское плечо, переступил с ноги на ногу и почувствовал, что какая-то жидкость проникает в его левый ботинок. Он опустил глаза вниз: на левом ботинке лежала кровоточащая рука. «Как же это может быть, если подбородок все еще прижимается к моему плечу?» — изумился про себя посол.

Он сделал неуверенный шаг назад и увидел, что голова телохранителя оказалась в воздухе, тогда как безжизненное тело лежит на полу, а из шейной артерии фонтаном хлещет кровь. Посол дико завизжал. Американец обезглавил телохранителя голыми руками, абсолютно бесшумно. Заруди вспомнил, какая толстая была у того шея, какие мощные шейные мускулы. Помнил он и рассказы о том, что личные телохранители шаха стремятся максимально нарастить мускулы на шее, так как знают, что в рукопашной схватке это наиболее уязвимое место.

— Вот так-то, дорогой, — сказал Римо. Он уронил голову телохранителя на пол и стер воображаемые пятна крови с рук. — Лучше бы ты поверил на слово, правда?

Вот почему в последней четверти двадцатого столетия Павлиний трон с энтузиазмом принял на службу Дом Синанджу, питая самые радужные надежды на верность Дома Синанджу персидскому трону.

— Наш Дом будет верен шахиншаху до скончания веков! Долгой жизни шаху! Долгой жизни шахине! Долгой жизни наследному принцу, который через много-много лет примет свой законный трон во всей славе его истинного величия. Дом Синанджу будет вашей правой рукой, вашим щитом и мечом, вашей уверенностью в полной победе над всеми врагами!

Так сказал Чиун.

— Это ваш хлам на полу? Уберите!

Так сказал Римо.

Посол, испуганный и восхищенный увиденным, поспешил заверить Мастера Синанджу, что он безмерно благодарен за полученную возможность доложить шаху о договоренности между персидским троном и Домом Синанджу. При этом он спросил, распространяется ли договоренность на Римо и если да, то не может ли тот быть несколько более официальным в обращении с послом?

— Ну что вы! — сказал Римо, ухватив Заруди за стопятидесятидолларовый галстук и обернув им подбородок его владельца. — Я очень вежливый. Ну просто очень!

Заруди поинтересовался, нельзя ли то же самое сказать другим, менее вызывающим тоном? Тогда заговорил Чиун:

— У редкого цветка немыслимой красоты иногда бывают шипы. Чем красивее цветок, тем острее колючки. Мы уверены, что Его Величество шах по достоинству оценит то, что вы сделали от его имени.

Было решено, что Дом Синанджу приступит к работе без промедления, но не в столице Персии, а на «Корабле Наций», где уже случались эксцессы и потому нужно усилить охрану иранской делегации. Суденышко отошло на необходимые три мили, где мертвое тело и голову выбросили за борт. Чиун прочел молитву, смысл которой заключался в том, что нет ничего почетнее, чем отдать жизнь за своего владыку. После этого встал вопрос о вознаграждении в тысячу долларов, которое должно быть выплачено в золоте либо в драгоценных камнях. Большое золотое кольцо с изумрудом на руке посла было оценено Чиуном приблизительно на эту сумму.

Посол сказал, что кольцо стоит восемнадцать тысяч долларов. Чиун терпеливо разъяснил, что это — розничная цена, а не оптовая и что он не понимает, почему Дом Синанджу должен брать на себя ответственность за явно завышенные цены, которые платят состоятельные люди.

Тогда посол Заруди сказал, что отдает кольцо с легким сердцем.

— Это лучше, чем с пальцем, — заметил Римо.

В самолете, на пути в Нью-Йорк, Римо сказал Чиуну, что видел снимки «Корабля Наций», когда Смит просил его разузнать кое-что для КЮРЕ. Он также поделился с Чиуном своими сомнениями: что, если на новой службе придется убивать американцев в угоду иранцам?

— Не тревожься, — сказал ему Чиун. — Мы работаем на дураков.

— Но ведь ты говорил, что нет большего счастья, чем служить персидскому трону!

У Чиуна, видно, что-то случилось с памятью — он ничего такого не помнил. Разговор перешел на другое: когда они прибудут ко двору, Римо должен соблюдать этикет.

— Ты допускаешь, что я могу оказаться недостаточно вежлив? — удивился Римо.

— Нет, — сказал Чиун. — Ты очень даже вежливый. Но я прошу тебя немножко больше уважать традиции.

— Ты лукавишь, папочка, я действительно грубиян.

— Научиться изысканным манерам нетрудно — у тебя есть достойный пример для подражания.

— Я предпочитаю оставаться самим собой.

— Благородная и достойная цель, — одобрил Чиун.

— Ты говоришь так только для того, чтобы поднять мне настроение. А помнишь, как ты шпынял меня раньше?

— Я не шпынял, — сказал Чиун. — Просто старая мерзкая жаба не может не раздражаться при виде красивого цветка. Что же касается твоего желания оставаться самим собой, то те горы под нами этой цели уже достигли. Твое самодовольство — результат победы дурного вкуса над умением проникать в суть вещей. А что касается поездки в Тегеран, то я должен принести к подножию трона кусок глины и попытаться выдать его за драгоценный самоцвет. Извини, я очень устал от этих попыток поднять тебе настроение. Даже мне не легко все время проявлять доброжелательность.

Появилась стюардесса с двумя записками. В одной из них Заруди звал Римо и Чиуна к себе, в передний салон. Другую, предназначавшуюся Римо, она с многозначительной улыбкой пообещала отдать после.

— Передайте, пускай сам приходит, если мы ему нужны, — сказал Римо.

— Передайте, что мы усердно трудимся для его блага, сказал Чиун.

— Так что же передать? — не поняла стюардесса. — Первое или второе?

— Это одно и то же, — сказал Чиун.

Вскоре второй уцелевший телохранитель почтительно приблизился к ним и подал два толстых конверта, сказав, что посол просит их ознакомиться с содержанием этих газетных вырезок, чтобы получить представление об опасностях, которые заключает в себе «Корабль Наций».

Римо рассказал Чиуну о брифинге по поводу этого корабля, где присутствовали сотрудники служб безопасности многих стран и где высказывалось предположение, что он может стать ареной действия террористов, которые, вероятно, намереваются захватить корабль во время первого же плавания и потребовать за него громадный выкуп.

Они поделили работу пополам. Поля статей были испещрены красными пометками. В заголовках мелькало название новой террористической группы «Фронт освобождения Скифии».

Вскоре появился и господин посол собственной персоной.

— Что вы думаете об опасности со стороны скифов? — спросил он у Чиуна. — Какие встречаются воспоминания о них в великой истории Дома Синанджу?

Заруди подчеркнул, что некогда могущественные и неустрашимые скифы теперь как народность не существуют Во всяком случае, так думают, но ведь все считали, что и Дома Синанджу не существует!

Чиун допускал, что использование названия «скиф» весьма показательно.

Он напомнил, что в древности скифы враждовали с предками Заруди — мидийцами, которые жили еще до персов. Посол заметно расстроился.

— Само использование этого названия чревато опасностью для Павлиньего трона, добавил Чиун. — Но у персов есть и преимущества, те, кто называют себя скифами, не знают, что Дом Синанджу стоит на страже интересов Персии, готовый поразить ее врагов.

— Вы собираетесь на них напасть? — спросил Заруди.

— Нет, — ответил Римо. — Мы намереваемся обратить их силу в их слабость. Чем слабее мы кажемся, тем опаснее для скифов.

Чиун одобрительно кивнул.

— Слава Дому Синанджу! — воскликнул посол.

— Наше время — время больших опасностей и больших возможностей, — сказал Чиун послу и подмигнул Римо.