Корабль смерти

Глава 6

Демосфен Скуратис был подавлен. Он отказывался говорить с журналистами, не хотел обедать ни с принцем Монако, ни с Ив Сен-Лораном, не радовал своим присутствием завсегдатаев игорных прите нов. Он оставлял без ответа каблограммы своей давней любовницы и делал лишь самое необходимое для того, чтобы его империя не рухнула под собственной тяжестью.

Он жил на яхте, носящей имя его дочери, в открытом море, избегая заходить в порты. Ел он ровно столько, сколько было необходимо, по словам его доктора, для поддержания жизни. В течение суток он несколько раз забывался беспокойным сном, причем не более чем на двадцать минут, а в остальное время мерил шагами палубу из тика. Он не беседовал с капитаном о дальних морях, как делал это раньше в часы бессонницы. Находившись до полного изнеможения, он сваливался и засыпал на блаженные двадцать минут, после чего снова возвращался на палубу. По ночам он выкрикивал проклятья темным водам Атлантики. Днем он проклинал солнце.

Команда на «Тине» была вышколенная, приученная не замечать и не обсуждать странное поведение могущественного патрона. Те, кто у него работал, не болтали лишнего о Демосфене Скуратисе, даже если видели, что он целыми сутками мечется, точно пчела, попавшая в бутылку.

В Средиземном море, в пятидесяти милях от Марокко, «Тина» взяла пассажира с яхты «Корнинг». Лысый, худой, в очках без оправы, он был одет в темный костюм и белую рубашку с почти бесцветным галстуком. Качку он переносил стойко, подавляя рвоту усилием воли. Это был швейцарский банкир, один из первых банкиров господина Скуратиса.

Команда не знала, что Демосфен Скуратис владеет банком, главной задачей которого было снабжать его самыми дешевыми кредитами.

Скуратис принял банкира в комфортабельной каюте. Грек сидел, обернув вокруг широкого волосатого торса мохнатое полотенце. Он не брился уже три дня, и его щеки напоминали наждачную бумагу; будто черные виноградины, темнели на лице толстые губы, в любую минуту готовые разразиться проклятиями.

Банкиру не нужно было скрывать смятение при виде опустившегося патрона: как истый швейцарец, он не знал, что такое смятение. Без этого легко можно обойтись, считал он. Арабы, евреи, греки наделены бурными эмоциями, но вряд ли они от этого что-либо выигрывают. Итальянцы, к примеру, никогда не хандрят долго, а шведы способны даже на самоубийство, чтобы избавиться от депрессии. Банкир не мог понять, почему мир не устроен по образу и подобию Швейцарии. Но это его и не слишком заботило ему было довольно того, что в Швейцарии живут швейцарцы.

Для начала он передал патрону поздравления от совета директоров по поводу того, что Скуратис с блеском вышел из трудной ситуации, получив, благодаря своим редким способностям, 28,3 процента прибыли с учетом девальвации доллара. Потратив весьма скромную сумму на подарки делегатам из стран Третьего мира, грек сумел всучит ООН свою дорогостоящую посудину. Он изобрел гениальный предлог, убедив делегатов, что такое расистское государство, как Америка, не может быть домом ООН, а при голосовании умело манипулировал голосами. В результате Соединенные Штаты уплатили в качестве своей доли расходов на покупку судна сотни миллионов долларов — за сомнительное удовольствие быть заклейменными в глазах мирового сообщества ярлыком расистов. А деньги пошли господину Скуратису.

Банкир был рад доложить, что на банковские счета уже поступили последние взносы.

— Вы будете преуспевать в жизни, но никогда не станете истинно богатым человеком, — сказал Скуратис.

— Я вас не понимаю, сэр.

— Вам никогда не стать богатым человеком, потому что вы не испытали бедности.

— Сэр?..

— Я хотел сказать, бесчувственный вы труп, — вдруг завопил Скуратис, что вы понимаете только цифры, но не людей! А я знаю и то, и другое. Вы не понимаете меня, а я вас вижу насквозь!

Он приподнял свой короткий торс с шелковой подушки и раскрошил в стакан с водой белые кубики «маалокса». Вода стала белой как молоко. Скуратис залпом выпил весь стакан.

— Я умею считать не хуже вас, господин банкир. Уж не думаете ли вы, что Скуратис держал на воде эту махину и тратил семьдесят две тысячи долларов в неделю для того, чтобы заработать прибыль? Это было самое глупое предприятие во всей Атлантике севернее Танжера. Вы думаете, я не понимал этого? Вы думаете, мне не было ясно, что гораздо разумнее пустить корабль на слом?

— В свое время мы подготовили для вас доклад о том, что оставлять его экономически нецелесообразно, — сказал банкир.

День был жаркий, но он не потел, тогда как Скуратис блестел от пота, как свиная сосиска. Он поставил на стол пустой стакан. Выпитое лекарство на короткое время успокоило огонь в желудке.

— Если вы действительно знаете меня, вы должны понимать, что этот корабль построен не из деловых соображений.

— Но мы все-таки получили прибыль...

— Прибыль, прибыль! Разумеется, мы получили прибыль. Но мы могли гораздо больше заработать на чем-нибудь другом. Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему я предпочел именно это? Почему мне позарез понадобилось строить крупнейший в мире корабль?

— Потому что вы судовладелец, магнат...

— Я еще и стальной магнат, и земельный, и биржевой, и финансовый. А корабль этот я построил, чтобы переплюнуть всех остальных. Чтобы не было мне равных! После того как заработаешь первую сотню миллионов, можно уже не работать. Проценты со ста миллионов, при средних ставках, составляют двести тысяч долларов в неделю. Так разве я не мог бы жить в свое удовольствие только на одни проценты? Вы думаете, мне не хватило бы этого на жизнь? Но нет! Во мне заговорила гордыня. Тщеславие, если хотите. Я построил этот корабль потому, что он должен был стать самым большим в мире, самым большим, а не самым совершенным.

Скуратис испытующе смотрел на банкира и ждал. Казалось бы, он все разложил по полочкам, чего же он ждет от швейцарца? Но как выяснилось, самое главное еще не было сказано.

— Вы можете меня спросить: зачем мне понадобилось строить крупнейший в мире корабль? Я отвечу: сеть один человек, которого я хочу превзойти.

— Это вы сами? — предположил банкир, неожиданно ударяясь в философию.

— Не будьте ослом! Оставьте эти глупости тяжелоатлетам и другим субъектам с мощной мускулатурой. Я хотел встать выше Аристотеля Тебоса.

— Я понимаю. Дружеское соперничество?

— Дружеское?! Ха-ха-ха!

— Но ваши финансовые интересы никогда не сталкивались. Вот я и подумал...

— Разве волк может схватиться с медведем? Да никогда в жизни! Волк нападает на оленя, а медведь ломает лосей. Вот почему мы не ведем борьбу друг против друга в финансовой сфере. Это было бы опасно для каждого из нас. Мы воюем в моральной сфере, и я это сражение проиграл.

Банкир знал о приеме, который устроил Тебос в Скаггераке, когда стало известно, что построенное судно ожидает участь гигантской ненужности.

Банкир уже тогда не понимал, почему Тебос поступил так неразумно.

Швейцарец знал: когда Тебос женился на кинозвезде, Скуратис взял в супруги известную оперную певицу. После этого Тебос женился на вдове американского президента, с которой потом развелся.

Банкир припомнил, как в свое время ему было приказано потратить двести тысяч долларов, чтобы сделать фотографию, которую потом продали за две тысячи. Львиная доля средств ушла на покупку и ремонт старой, построенной еще во времена второй мировой войны подводной лодки; были приобретены специальные японские объективы, немецкая фотокамера; восемнадцать тысяч долларов заплатили фотографу, не считая большого количества мелких выплат разным людям, только за то, чтобы они подвели подводную лодку с аппаратурой к острову, купленному Тебосом в Эгейском море. Фотограф снял жену Тебоса в голом виде и потом продал фотографии в американский порнографический журнал. Чистые убытки составили сто девяносто восемь тысяч.

Это показалось банкиру абсурдным помещением капитала, но он не был бы швейцарским банкиром, если бы позволил себе задавать нескромные вопросы человеку такого размаха, как Скуратис.

Банкир знал также и о суммах, которые были израсходованы вскоре после того, как Тина, дочь Демосфена, стала встречаться с одним известным сутенером. Познакомились они на вечере у Тебоса. Он не был неполноценным раньше. Этого субъекта отыскали в одно прекрасное весеннее утро в парижских трущобах после того, как в Париж было сделано несколько денежных переводов. Отыскали, но не целиком. А то, чего у него не хватало, предмет его мужской гордости, уже на следующую ночь преподнесли на серебряном блюде Аристотелю Тебосу в одном из ресторанов Люцерна.

Владелец ресторана, разумеется, не мог объяснить, как мог произойти столь непристойный инцидент. На следующий день банкир перевел на счет ресторана солидную сумму.

После этого Аристотель Тебос женился на Тине сам, хотя ему было пятьдесят семь лет, а ей — двадцать. Не прошло и года, как она покончила с собой.

Говоря, что отношения между Тебосом и Скуратисом основаны на дружественной конкуренции, швейцарский банкир имел в виду, что они не основаны на чем-то, затрагивающем их жизненно важные интересы Под «жизненно важными интересами» он понимал прибыль. В этом смысле их соревнование вполне можно было назвать дружественным.

— Я построил этот большой корабль, чтобы досадить Тебосу. Я хотел, чтобы это судно стало символом моего могущества, чтобы оно заходило во все порты, заявляя во всеуслышание: «Я — величайший корабль, построенный величайшим из людей». Мне надо было взять верх над этой седовласой гадиной, над этой мразью Когда я потерпел неудачу, он не преминул сообщить о ней всему свету. После этого я просто не мог пустить судно на слом. Не мог, потому что не хотел, хотя это и влетело мне в копеечку.

— Но ведь вы покрыли убытки, продав судно Организации Объединенных Наций.

— Это верно. Однако теперь оно стало кораблем смерти. Тебос мечтает превратить его в бесполезную, не нужную людям посудину, в памятник, символизирующий мое поражение. Он повернул мой замысел против меня. Нечто подобное я сделал с его любовником, баронетом Рамсеем Фраулом.

— Разве сэр Рамсей был гомосексуалист?

— Он был английский аристократ, а они на все способны.

Банкир не стал распространяться о том, что то же самое он мог бы сказать о греках, о шведах — практически обо всех нациях, кроме швейцарской. И то с оговорками: он не был вполне уверен насчет своего дяди Уильямса. Оставалось надеяться, что полотенце на талии Скуратиса завязано крепко.

— Но, сэр! Откуда вам известно, что за этими убийствами стоит Тебос?

— Во-первых, они начались сразу после того, как я получил прибыль.

Во-вторых, они требуют ловкости, скоординированности действий, знакомства со схемой судна и больших затрат. В-третьих, они не преследуют других целей, кроме как прекратить использование корабля. В наше время нет такой страны — Скифия. Фронт освобождения скифов не может никого освободить. Это только предлог. Тебос хочет поглумиться надо мной.

— Но, может быть, это какие-то сумасшедшие?

— Нет. Потребовались многие годы и многие миллионы долларов, чтобы превратить воздвигнутый мною прекрасный монумент в мерзкое чудовище, грозящее людям смертью. Сумасшедшие не могут быть так хорошо организованны. Но если у вас осталось хоть малейшее сомнение в моих словах, задумайтесь над тем, кто оплачивает богатейший прием, который намечен на сегодня и на завтра, двухдневный прием для делегатов ООН, размещенных на борту корабля. А как вы думаете, кому он посвящен?

— Наверное, вам, господин Скуратис?

— Вот именно, — негромко произнес тот. — В настоящий момент я на щите. Я уподоблюсь Говарду Хьюзу. Знаете, почему он стал затворником? Все началось с гордыни. Когда страдает уязвленное самолюбие, вы начинаете избегать общества, светских сборищ, опасаясь, что кто-то или что-то напомнит вам о вашем унижении. Постепенно отшельническая жизнь входит в привычку, и в полном одиночестве вы скатываетесь по наклонной плоскости, усыпанной вашим золотом, в могилу. Если бы я был простым тружеником, мне приходилось бы рано вставать и отправляться на работу, мучаясь от болей в спине, и я бы как-то приспособился Но когда есть возможность жить в одиночестве на яхте и радикулит вас не мучит, вы стремитесь продолжать такую жизнь изо дня в день, пока не кончится череда отведенных вам лет.

— Зачем вы говорите мне все это, господин Скуратис?

— Потому что нам предстоит битва, и я хочу, чтобы вы знали настроение вашего главнокомандующего. Я не могу идти на войну сам — я конченый человек. Следовательно, многое придется делать вам.

Банкир записывал его инструкции в течение двух часов. Под конец Демосфен Скуратис улыбнулся, будто жаба, проглотившая жирную муху. Теперь уже банкир потянулся за «маалоксом», чтобы успокоить резь в животе.

Все было так, как им обещали: пассажиры «Корабля Наций» не ощущали килевой качки, потому что мощное судно не резало, а дробило волны.

Римо прогуливался по палубе номер 18. Ощущение было такое, как если бы вы ехали на крыше Эмпайр Стэйт Билдинга по самой кромке моря. Вы смотрите вниз, видите под собой убегающую воду и не чувствуете скорости передвижения. Если бы вы не знати, что плывете по морю, вам могло бы показаться, что вы находитесь где-то высоко в горах, где воздух чист и насыщен парами солей, будто в самом начале существования планеты. Позади вас Америка, где-то впереди — Африка, а вы стоите на одном месте совершенно неподвижно. Море спокойно, как вода в графине. Не менее сорока пяти человек подошли в этот день к Римо, чтобы отметить, как быстро они на самом деле плывут, и подивиться достижениям современной техники.

В тот вечер должен был состояться большой банкет, устраиваемый Аристотелем Тебосом в честь своего земляка Демосфена Скуратиса. На расстоянии полумили от судна виднелась яхта «Одиссей», принадлежащая Тебосу.

Руководство службы безопасности ООН передало по телетайпу сообщение своим агентам во всех представительствах, что корабль теперь вполне безопасен. Чиун предупредит? Римо, что нет нужды сообщать другим секретную информацию, которой владеет Дом Синанджу. Это означало, что иранское правительство тоже не должно знать о «двойной» конструкции судна. Всему свое время, пока еще рано — так считал Чиун.

— Привет, — сказала Римо незнакомая молодая женщина. — Вам грустно одному?

Это была брюнетка с правильными чертами лица и здоровым румянцем. Она не производила впечатление женщины, которая часто пользуется косметикой.

Ее лицо и фигура дышали здоровьем.

Римо посмотрел назад, туда, где была Америка.

— Боюсь, что да, — признался он.

— Меня зовут Елена. Я видела, как вы садились на корабль вместе со старым азиатом.

— Как вам это удалось? Ведь на судно погрузилось столько народу, через разные входы.

— У меня есть бинокль. Меня заинтересовал багаж вашего спутника. Он, видно, кореец?

— Вы угадали.

— Очень любопытные сундуки. Такое впечатление, что они пережили много веков, много поколений...

— Вы специалист по Корее?

— Да. И по многому другому.

— Где вы преподаете?

— Нигде, мне не разрешает отец. Я никогда не училась в школе, но очень много читала. Если книга мне нравится, я запоминаю имя автора и получаю его.

— Вы хотите сказать «ее»? — переспросил Римо.

— Его, — повторила женщина. — Я заполучаю его в учителя. Но отец не советует мне афишировать свои занятия. Он говорит, что мужчины не любят интеллектуальных женщин. А вы как считаете?

Римо вопросительно поднял бровь и пожал плечами.

Внизу под ними тянулась дорога через Атлантику Малиновый солнечный диск готовился скрыться за Американский континент. Впереди опускались сумерки.

— Так как вы относитесь к интеллектуальным женщинам? — снова спросила она.

— Я не задавалась этим вопросом.

— А каким задавались?

— Не все ли вам равно?

— Значит, не все равно, если спрашиваю.

— Я думал, как достичь полного самопознания. Это вас устраивает?

— Гм... Звучит философски.

— Вовсе нет. Это так же просто, как дыхание.

— Мне кажется, вы интересный человек, — сказала Елена.

— А вы мне кажетесь легкомысленной. Кто вы такая: журналистка или посторонняя, пробравшаяся на корабль тайком?

— Ни то, ни другое. Просто человек. Это моя профессия.

— Вы говорите так, будто это ваша заслуга, а не случайное стечение обстоятельств, — заметил Римо.

В самом деле, насколько ему было известно, человек до своего появления на свет не занимается проблемой своего будущего.

— Иногда очень трудно быть просто человеком, вам не кажется? — спросила Елена.

В закатных лучах, освещающих ее свежее улыбающееся лицо, она выглядела почти красивой.

— Чтобы так не казалось, надо попытаться стать африканским муравьедом.

Вот это действительно трудно. После такой попытки вы убедитесь, что быть человеком очень легко.

И Римо пошел прочь, досадуя на то, что Елена помешала ему любоваться океаном. Она последовала за ним в застланный коврами зал, а потом — в кабину лифта, ведущего вниз, на палубу Южной Америки.

— Вы на меня обиделись? — спросила она.

— Я что-то не помню, чтобы я просил вас идти за мной, — сказал Римо.

— Мне показалось, что вы нуждаетесь в помощи. Вы, по-моему, очень ранимый человек. Это сразу чувствуется, — сказала Елена.

Римо изучал схему расположения коридоров, заправленную в прозрачный плексиглас. Стена позади него бесшумно раздвинулась, и в ней образовалась щель.

— Мне кажется, вы боитесь любить, — сказала Елена.

— Где находится палуба Ближнего Востока? — спросил Римо. — На этой лодке так легко заблудиться.

И тут он увидел в плексигласе отражение противоположной стены. Елена собиралась было ему сказать, что она понимает, какая добрая и нежная у него душа, но его уже не было на прежнем месте. Только что он рассматривал карту — и вот он уже отпрыгнул назад, будто на него мчится поезд.

Еще более удивительным было то, что в стене, возле которой он находился, образовался проход. Там, внутри, были люди с клинками в руках. Они повыскакивали в коридор, где хрупкий на вид американец с нежной душой врезался в их гущу, точно пуля в масло. Хотя он действовал очень спокойно, Елена слышала хруст костей, видела разорванные мускулы. Ей показалось, что она узнала кое-кого из мужчин, но полной уверенности у нее не было, так как все они быстро перемещались вокруг нее, будто свободные электроны. Безоружный американец двигался вроде бы медленно, гораздо медленнее всех остальных, однако именно его удары поражали вооруженных людей, а их клинки рассекали пустое пространство и ударяли туда, где американца уже не было. Елена ходила как-то на показательные выступления каратэ, но ничего подобного никогда еще не видела.

Но вот один из нападавших взглянул на нее, и глаза у него расширились от удивления. Он произнес несколько гортанных слов, и вся группа убралась за стену, унося с собой раненых. Проход закрылся. На полу остались лежать два неподвижных тела, для которых все было кончено.

— Почему они не стреляли? — недоумевал Римо.

— Что это было? Показательное выступление? — допытывалась Елена. Просто изумительно!

Римо огляделся по сторонам. Какое, к чертям, показательное выступление? О каком показательном выступлении может идти речь?

— Вы — необыкновенный человек. Как вас зовут? — спрашивала Елена.

Римо недоуменно поднял бровь.

— Можете мне довериться. Не бойтесь меня! Единственное, чего надо бояться, — это самого чувства страха.

— Деточка, — сказал ей Римо. — Это — глупейшая штука, какую мне когда-либо приходилось слышать. Умолкни, дорогуша.

Римо рассчитал, что если пойдет прямо по коридору, то выйдет к одной из лестниц. Все пассажиры пользовались лифтами, но он чувствовал себя в них не вполне уютно. Кроме того, ему ничего не стоило пробежать двадцать или тридцать лестничных маршей. Он попытался припомнить, как попал на верхнюю палубу, но это ему не удалось: туда он шел, не замечая дороги, все его внимание было направлено на стены и подсобные помещения.

Впервые он пожалел, что у него нет конкретного задания. Если бы кто-то приказал ему очистить корабль от прячущихся на нем банд, он бы это сделал. Если бы кто-то приказал избавиться от всех делегатов, плохо говорящих по-английски, он бы это сделал. Если бы кто-то велел ему избавиться ради блага человечества от Елены, он бы и это сделал.

Однако Чиун дал ему одно-единственное распоряжение: не опаздывать с возвращением в иранское представительство, так как они должны сопровождать посла Заруди на большой прием, который устраивается в честь Демосфена Скуратиса на главном стадионе корабля.

Римо нашел лестницу. Елена, неотступно следовавшая за ним, спросила, почему он считает глупым ее замечание о страхе.

— Потому что чувство страха так же необходимо человеку, как дыхание.

Оно сохраняет нам жизнь. Другое дело, что неоправданный и чрезмерный страх вреден. Наверное, вы это имели в виду?

На лестничной площадке была дверь, но вела она в конференц-зал, где собрались около сотни делегатов.

— Вы не читаете по-арабски? — спросила Елена. — Хотите, я вам переведу?

— Не хочу, — сказал Римо.

— Это Комитет ООН по сельскому хозяйству.

Римо видел, что большинство присутствующих — не делегаты, а телохранители. Делегаты всюду таскали их за собой, точно боевые доспехи. Это было непростительное расточительство людских ресурсов. Делегаты сидели небольшими группами. Римо насчитал около двадцати.

Елена объяснила, что Комитет ООН по сельскому хозяйству только что единогласно принял две резолюции: одна осуждала спад сельскохозяйственного производства на оккупированных арабских территориях, а другая клеймила позором Запад за голод в странах Третьего мира и в коммунистических странах.

Выслушав эти решения, Елена улыбнулась. Римо хотел одного: побыстрее попасть в иранское представительство.

— Знаете, что самое смешное? — спросила она.

— Я не слушал.

— Аграрные страны не могут прокормить сами себя. До того как Алжир изгнал французов, он экспортировал сельскохозяйственные продукты. А теперь независимый Алжир вынужден ввозить продовольствие.

— ООН занимается чепухой, кто же этого не знает? Зачем принимать эту говорильню всерьез, вы же не принимаете всерьез вопли обезьян в зоопарке?

— Я надеялась, что ООН что-то сделает.

— Почему? Разве эта организация состоит не из людей?

— Значит, вы уже махнули рукой на человечество?

— У меня есть глаза и уши, — сказал Римо.

— Единственное, что может предложить эта организация, — это надежда.

Вот почему я жду от нее больше, чем вы, — я сохраняю надежду.

— И полную неспособность видеть, что это — напрасная трата времени.

— Я надеюсь, — сказала Елена, — что отсталые страны перестанут придумывать новые слова, чтобы замаскировать собственную отсталость, и покончат с нею, не рассчитывая, что цивилизованные нации будут вечно кормить их разрастающееся население. Они говорят о несправедливом распределении богатств, хотя в действительности просто жалуются на собственную лень.

Европа ведь не богата природными ресурсами, ее сделали процветающей руки рабочих. То же и в Соединенных Штатах, и в Японии. Все дело в том, что развитые страны перестали управлять странами Третьего мира, и теперь там начался голод. Когда европейцы пришли туда как колонизаторы, там умирали с голоду; то же происходит и теперь, после изгнания колонизаторов.

— Ну и что из того? — спросил Римо.

— А то, что целые нации остаются неграмотными, будто на дворе каменный век. Они выбирают лидерами тех, у кого нож острее или член длиннее; они создали чисто символический мировой парламент. Нетрудно догадаться, что эффективный международный орган по проблемам снабжения продовольствием, здравоохранения и науки так и не будет создан. Они похожи на детей, которых пустили без присмотра в храм, а они гадят прямо на священные плиты!

— Яне хочу ломать себе над этим голову, мадам. Почему это так трогает вас?

— Потому что мир сделал гигантский скачок назад. Вы сами видите, они позаботились, чтобы этот корабль был построен индустриальными странами.

А кто им управляет? Команда, в частности, те люди, что обслуживают атомные двигатели, состоит из англичан, американцев, скандинавов...

— Вы, похоже, уже просчитали будущее нашей планеты.

Она невесело улыбнулась, глаза ее затуманила грусть.

— Просчитать будущее мира не так уж трудно, гораздо труднее прожить сегодняшний день. Не бегите от меня, прошу вас!

Римо посмотрел в ее тоскующие глаза, увидел умоляющее выражение лица.

Он поставил стул между собой и Еленой и вышел из зала, прежде чем она успела последовать за ним. Какое ему дело до того, что половина населения планеты не умеет пользоваться противозачаточными средствами? Он не собирается переживать из-за этого и тем более требовать, чтобы вторая половина содержала расплодившееся потомство первой. Глупость — не новая вещь на земле. Те же самые доводы он уже слышал от американцев, которые либо ничего не смыслили в мировой экономике, либо хотели сохранить хорошую мину при плохой игре.

Споткнувшись о стул, Елена выбежала за ним в холл.

— Мы с вами — родственные души. Я поняла это с той самой минуты, когда впервые увидела вас в бинокль. Если вы оставите меня, я брошусь в воду!

Я — слабая натура, вы мне необходимы! Я сделаю вас богатым!

— Мы знакомы всего пять минут, и вы уже собираетесь из-за меня покончить жизнь самоубийством! Кто после этого поверит, что вы — слабая натура?

Римо отыскал другую лестницу. Он спрашивал, как пройти к иранскому представительству, у многих. Одни не могли ничем помочь, другие, когда он спрашивал их «как следует», вызывались сами проводить его. Спросить «как следует» у Римо означало ткнуть большим пальцем в солнечное сплетение собеседника. Другого выбора у Римо просто не было, если он не хотел, положившись на чью-то добрую волю, неделями блуждать по плывущему в океане городу.

Когда он подошел к иранскому представительству, Елена уже ждала его там.

— А вы, оказывается, лгунья. Терпеть не могу тех, кто не держит слова, — сказал Римо.

Елена ничего не понимала. Ее губы задрожали, в глазах застыло недоумение.

— Вы обещали покончить с собой.

— Я действительно собиралась, но решила пожить еще.

— Какое опрометчивое решение!

В конце концов он избавился от нее, войдя в свои апартаменты, где Чиун разговаривал с иранским послом. Заруди получил много запросов относительно своих новых агентов. Ходили слухи, что кто-то вступил в схватку со скифскими террористами и обратил их в бегство. Заруди хотел знать, были ли причастны к этому Чиун или Римо — Рука молчалива, как ночь, — ответил Чиун послу, и тот с поклоном удалился.

После его ухода Римо поинтересовался:

— "Рука молчалива, как ночь!" Что должна означать эта чушь?

— Наши клиенты любят такие фразы, они срабатывают безотказно.

— Я этого не понимаю, — проворчал Римо.

— У тебя болит душа, — участливо сказал Чиун. — Это пройдет.

— О чем ты?

— Тебе было нелегко расстаться с Америкой.

— Я сам так решил, — с горячностью сказал Римо. — Я не хотел работать на страну, где нет порядка. Мне теперь все безразлично.

В том же настроении он пошел вместе с Чиуном на прием по случаю новоселья на корабле. Торжества начинались в этот вечер и должны были продлиться два дня. В рассеянности Римо принял из чьих-то рук бокал шампанского, не сознавая, что делает.

— Ты знаешь, иногда полезно сменить хозяина, — сказал он Чиуну.

— Но зачем же выливать вино в карман соседа? — поинтересовался тот.

— Неужели? — отозвался Римо.

Ему все было безразлично. Даже расставание с Америкой, которой он служил столько лет.

Это настроение не рассеялось, даже когда он заметил, что в центральной ложе сидит, оглядывая гигантский стадион, Елена. Роскошное черное платье красиво облегало фигуру. Единственным ее украшением была серебряная брошь с бриллиантами, приколотая под ее едва обозначенной грудью. Других украшений не было. Девушка была одна, и Римо удивило, что она расположилась в ложе, явно предназначавшейся для знатных персон.

— А кто-то собирался покончить с собой... — съязвил Римо.

— Мне есть для чего жить.

— Завидую! — ответил Римо.