Кормилица по контракту

12

Жизнь продолжалась. Все текло, как обычно: днем Валя работала в поте лица, вечерами встречалась с Тенгизом. Однако ее спокойствию и беспечности пришел конец.

Из головы у нее все не шли слова «целителя», Валя то и дело вспоминала о них, причем в самые неподходящие моменты: во время работы, когда она обслуживала покупателей, ее вдруг охватывала паника, начинали дрожать руки, из-под машинки выходили кривые, бракованные куски. Валя бранила себя, на чем свет стоит, даже пробовала пить валерьянку, но все было без толку.

Улучив минутку, когда ей удавалось остаться одной в теткиной квартире, она, раздевшись, подолгу глядела на себя в зеркало, силясь отыскать некие изменения в своем теле, и ей казалось, что изменения, действительно, есть. В конце концов, Валя не выдержала и купила в аптеке тест на беременность.

К ее ужасу, тест дал положительный результат. В отчаянии Валя выгребла из сумки часть денег, отложенных на съем комнаты, отыскала в справочнике платную женскую поликлинику и записалась на прием.

Надменного вида, необычайно высокая, хоть и не лишенная привлекательности, врачиха осмотрела ее, кинула в лоток использованные инструменты и, брезгливо поджав губы, произнесла:

— Есть беременность. Срок пятнадцать недель. Или шестнадцать, ультразвук покажет точнее.

— Но этого не может быть! — жалобно проговорила Валя. — Я ж вам только что рассказывала…

— Все может быть, — перебила докторша, — есть категория женщин, у которых в первой половине беременности продолжается цикл. Очевидно, вы из их числа. — Она кинула на Валю равнодушный взгляд и добавила: — Одевайтесь.

Валя дрожащими руками кое-как натянула вещи и приблизилась к столу, за которым докторша что-то быстро строчила в тощей, только что заведенной карте.

— Скажите, а у вас тут делают аборты?

Женщина прервала писанину и поглядела на нее в упор.

— Девушка, вы в себе? У вас сроку почти четыре месяца, какой аборт? Плод вот-вот начнет шевелиться.

— Но я не могу рожать! — испуганно воскликнула Валя. — Мне нужно… нужно как-то избавиться от ребенка.

— Да как же вы от него избавитесь? — Врачиха недоуменно пожала плечами. — Это надо искусственные роды вызывать.

— Пусть! — Валя отчаянно махнула рукой.

— Что — пусть? — взорвалась докторша. — Вы хоть понимаете, что говорите? Шляются, прости их Господи, а потом морочат голову! Это ж риск для здоровья какой! Потом детей не будет вовсе.

— Как не будет? — упавшим голосом произнесла Валя.

— Так, — зло подтвердила гинеколог. — Да что я с вами, как с младенцем? Хотите калечить себя, пожалуйста. Вот адрес. — Она оторвала листок от лежащего на столе ежедневника и черкнула на нем несколько строк. — Вот. Деньги заранее готовьте.

— А… большие деньги? — робко поинтересовалась Валя.

Врачиха хмыкнула:

— Не маленькие. С учетом сдачи необходимых анализов и оплаты хотя бы трех дней стационарного наблюдения после операции, думаю, тысяча набежит.

— Тысяча… чего? — Валя сделала шаг назад от стола.

— Баксов, конечно, не рублей же. — Женщина пододвинула к ней листок с адресом и снова принялась за свои записи.

Валя молча стояла и смотрела, как она дописывает карту, тискает печать в конце страницы, ждет, пока высохнут чернила. Ее охватывало состояние полной и беспросветной безнадежности.

«Штука» баксов! Где она их возьмет? У нее все, что есть — четыреста долларов и полторы тысячи рублями, предназначенные на питание. Можно, конечно, потребовать деньги у Тенгиза — для Муртаза Аббасовича такая сумма, все равно что кот начихал, пусть раскошеливается, платит за удовольствия сыночка.

Тут же по спине у Вали прополз холодок, ладони стали влажными, горло свело судорогой. Что, если операция в самом деле искалечит ее? Тенгизу-то что? Отделается зелененькими, а ей, Вале, расковыряют все внутренности. Еще, чего доброго, вправду, никогда больше не сможет рожать.

Нет, такого ей не надо. Лучше уж пусть будет маленький. Валя отвезет его Нине, в Ульяновск, а сама останется в Москве, будет вкалывать, как каторжная, зашибать бабки и отсылать их на содержание ребенка. И Тенгиз ей поможет — как-никак это же его младенец, хоть он и не станет ему официальным отцом.

От этих мыслей Вале немного полегчало. Врачиха сунула ей в руки карту.

— Держите. С ней и пойдете в стационар.

— Спасибо. — Валя спрятала карту в сумочку и вышла из кабинета.

Она решила до поры до времени никому ни о чем не рассказывать. Даже Тенгизу. А то еще станет кричать, чтобы избавлялась от ребенка.

По пути домой Валя купила пакет ананасового сока. «Буду витамины есть, пока не поздно», — решила она про себя. И так уже бедный ее малыш почти полсрока лишен самого необходимого. Вместо фруктов она пичкала его алкоголем, травила беднягу гормональными таблетками, глотала в компаниях табачный дым. Теперь необходимо исправляться, становиться примерной мамашей.

Да, кстати о таблетках. Видно, дрянь они оказались, хоть и дорогие, даром только Валя деньги на них тратила да желудок себе портила. Или все дело в той первой таблетке, которую она съела с опозданием? Наверное, в ней.

Валя не стала ломать себе голову, добралась до дому, зашла в квартиру, выпила зараз два стакана соку, легла на диван, обхватив живот руками. Фантастика! Неужели, там, внутри нее зреет маленький человечек? Интересно, кто это — сынок или дочка? Если сынок, небось, будет такой же черноволосый и смугленький, как его папа.

Вале вдруг неудержимо захотелось позвонить домой, в Ульяновск. Она не разговаривала с Ниной уже целый месяц. Тетка разрешала пользоваться телефоном для междугородных переговоров, только следила за тем, чтобы Валя своевременно оплачивала приходившие счета.

Она встала с дивана, набрала междугородный код, долго слушала гудки. Наконец трубку взяла мать.

— Валь, ты? — Голос у нее был усталый и какой-то убитый. Или, может, сонный.

Валя глянула на часы: шесть пятнадцать. Странно, чтобы Нина в это время спала.

— Как вы там? — осторожно спросила она.

— Да по-всякому. — Нина вздохнула. — Танька вот приболела.

— Когда это она успела? — удивилась Валя. — Ведь только что была здорова. Простыла, что ль?

— Кабы простыла, — горько посетовала мать, — с почками что-то. В больницу ее кладут. Обследовать будут.

Валя, ничего больше не говоря, сжимала пальцами трубку, кусала губы. Не зря бытует в народе поговорка: беда никогда не приходит одна. Вот и с сестренкой что-то серьезное, а она, вместо того чтобы помочь семье, посадит им на голову новую обузу.

— Доча, что молчишь? — окликнула Нина. — Расскажи хоть про себя.

— У меня все хорошо, — бодро произнесла Валя, встрепенувшись. — Работаю, замечаний нет. Штрафов тоже. Скоро денег вам вышлю.

— Умница, — похвалила мать. — Нам деньги сейчас ох как нужны. Танюшке анализы надо делать, половина из них платные. Ты только себя береги, не перетруждайся шибко-то, — спохватилась она.

— Поберегу, не волнуйся. Отец как?

— Да что отец? — досадливо ответила Нина. — Как обычно. Надоел он мне, Валь, хуже горькой редьки. Выгнала бы, да куда выгонишь? Сдохнет ведь на улице, пьянь подзаборная. Жаль.

Нина бранилась на мужа всю жизнь и всю жизнь жалела его. Когда с ним что-нибудь случалось по пьяному делу, первая бежала на подмогу, тратила на лекарства последние семейные деньги, обивала пороги месткома с просьбами, чтобы мужа не увольняли.

Валя раньше осуждала ее за мягкотелость. А теперь внезапно почувствовала, что понимает. Сама-то она такая же безвольная тряпка: любит Тенгиза, прощает его предательство, согласна быть ему вечной любовницей, а не женой. Что поделать, женщины в России — существа мягкие, разжалобить их проще пареной репы.

— Мам, — позвала Валя.

— Что?

— Ты, чем отца, лучше себя пожалей. И Танюхе привет передавай. Я, может, выберусь к вам на Восьмое марта. Пару деньков отгулов возьму и приеду.

— Давай, приезжай, — согласилась Нина. — Как там тетка? Не обижает?

— Нет, все хоккей.

— Ну, целую. — Трубка коротко загудела.

Валя в задумчивости вернулась на диван. От разговора с матерью ей не стало легче, наоборот, она вся была во власти сомнений. Может, все-таки лучше не рожать? Сделать операцию, рискнуть, авось пронесет и ничего не случится? Или не рисковать?

Пока Валя терзалась и мучилась, вернулась Евгения Гавриловна. Сняла в прихожей шубу и сапоги, заглянула в комнату.

— Ты дома? С чего это?

Удивляться действительно было чему: все свободное время Валя всецело посвящала Тенгизу и к тетке в квартиру возвращалась лишь поздним вечером.

— Не заболела ли часом? — Евгения Гавриловна смотрела на Валю с подозрением.

— Нет, здорова. Просто устала. — Валя поудобней оперлась о спинку дивана.

— Устала — отдохни по-человечески. Ляг, поспи. Глаза-то у тебя, верно, какие-то опухшие. — Тетка подсунула Вале мягкую диванную думку. — Я и то думаю, — продолжала она своим обычным, ворчливым тоном, — сколько ж можно себя мытарить? Ведь почитай, сутками на ногах. Вот и свалилась.

— Да не свалилась я вовсе, — с внезапно нахлынувшим раздражением огрызнулась Валя, — просто присела на минутку, а вы уж и рады со свету сжить.

Тетка, не ожидавшая такой откровенной агрессии, лишь плечами пожала:

— Кто тебя откуда сживает? Наоборот, говорю, ложись. Чаю тебе подогреть?

— Не надо, — буркнула сквозь зубы Валя.

— Ну, как хочешь. — Евгения Гавриловна удалилась в кухню и загремела там посудой.

Валя сидела, съежившись, обхватив себя за плечи, и глотала слезы. Вот влипла так влипла. Еще и тетка эта лезет в душу со своими расспросами. Заботу, видишь ли, решила проявить! Посмотреть на нее, когда она узнает правду! Небось, орать станет, как резаная. Точно, станет.

Валя попыталась успокоить себя тем, что, по крайней мере, еще пару месяцев можно будет как-то скрывать свое положение. За это время она что-нибудь придумает. Улестит Евгению Гавриловну, станет делать ей подарки, прекратит грубить.

В клетке завозился Петруша, перепрыгнул с жердочки на жердочку и заявил своим немного придушенным, хриплым тенорком:

— Добр-рое утр-ро!

— Не попал ты, Петр, — сквозь слезы улыбнулась Валя, — не утро сейчас, вечер.

— Утр-ро! — упрямо возразил попугай.

— Ты мне еще поспорь, — Валя показала ему кулак. — Вот как не дам больше ничего вкусненького, тогда узнаешь.

Евгения Гавриловна была твердо убеждена, что птицам нельзя есть ничего, кроме корма и семечек, поэтому крайне редко баловала своего питомца. Валя же, напротив, тайком от тетки подсовывала смышленому попугаю то кусочек халвы, то колбаски из магазина, а то и фруктовой пастилы, которую тот особенно уважал.

Петруша склонил головку набок и тревожно выкатил глаза — казалось, он отлично понял Валину угрозу оставить его без десерта.

— То-то, — удовлетворенно проговорила Валя и осторожно вытянулась на диване, пристроив под голову теткину думку.