Королевская пешка (СИ)

Часть 1

Я ненавижу ночные смены. Но за них платят на треть больше, чем за дневные. А мне очень нужны деньги, на сотню вещей, которых у меня нет. К зиме нужно купить новую обувь. Мои сапоги совсем уже развалились. И куртку надо бы заменить. Но в этом году не получится. Даже с учетом всех дополнительных смен, которые я взяла. Все мои траты расписаны на полгода вперед. В этом месяце я, на конец, приобрела нормальный фен и тефлоновую сковородку. В следующем будет свитер и теплое одеяло.

Именно мысли о том, что зарплата позволяет мне не только оплачивать квартиру, питаясь хлебом и водой, но и покупать, пусть и изредка, необходимые мне вещи, удерживает от увольнения. Другую работу с такой зарплатой я просто не найду. Образования считай, нет. Потому что кондитер с сильнейшей аллергией на муку и пальмовое масло, которое сейчас куда только не добавляют, это уже даже не смешно.

Поэтому стараюсь пропускать мимо себя пространные рассуждения клиентов о том, кто я и что они со мной сделают. Тут логика повествования или сворачивает в сторону нереализуемых сексуальных фантазий, или в банальное: «Я жаловаться буду, а тебя дуру тупую уволят». Реже меня грозятся посадить в тюрьму или убить. Хотя именно сегодня я имела счастье за пять минут до окончания смены нарваться именно на такого маньяка, который вместо «Здравствуйте» сказал: «Я тебя найду и задушу, если ты мне телевизор не починишь». К слову, он у него, как оказалось дымился и жутко вонял. Но тарелку он покупал у нас. И платил за каналы он нам. А мы такие нехорошие ему телевизор сломали. Но этому хоть можно было посоветовать заняться тушением пожара и оперативно попрощаться, мотивирую это тем, что он тратит драгоценные минуты на разговоры вместо того, чтобы обесточить неисправный электроприбор. Подобные эпизоды давно не вызывают негатива ввиду своей удивительной комичности. А вот перебравшие горячительных напитков индивидуумы, которые звонят в наш контактный центр меня откровенно бесят. Ну, напился ты. Ладно. С кем не бывает? Так ложись спать. Не надо в два часа ночи пытаться настроить каналы для взрослых пультом от кондиционера, поливая отборным матом оператора.

Едва передвигая ноги от усталости, поднимаюсь на шестой этаж. Лифт, снова не работает. Поэтому переступаю порог дома я не в самом радужном расположении духа. Хотя домом ту часть комнаты, которую мне сдавала весьма своеобразная дама, придерживающаяся мнения, что приличной девушке для комфортной жизни нужны узкая и жесткая кровать, две полки в старом шифоньере и ровно десять минут в ванной комнате утром и столько же вечером. А остальное — есть развращающая роскошь.

Марта Адольфовна являла собой образец педантичного лицемерия. Потому как поселив в двух свободных комнатах по три квартирантки и строго следя за придуманными ей правилами, не следовала ни одному из них. Нам же надлежало экономить электричество и воду. Тогда, как в ее комнате днем и ночью горел свет и беспрерывно вещал включенный телевизор. Мы раз в неделю устраивали генеральную уборку, даже в дождь мыли окна с двух сторон. А квартирная хозяйка не удосуживалась менять лоток для своей любимой кошки Фроньки. Когда же, устав от бесконечной вони это делала я, наша Марта Адольфовна начинала стенать, что молодежь современная ничего не знает и не умеет. Наполнителя хорошего мы выкидываем слишком много, и нижний поддон мылом хозяйственным не моем. Поэтому мои соседки кошачий туалет, установленный в коридоре, обходили по дуге, зажав нос, но приводить его в порядок не желали из принципа. А мне просто было жаль чистоплотное животное, которое терпело до последнего лишь бы не приближаться к дурно пахнущему лотку. Но удовлетворять свои естественные потребности в другом месте бедной Фроньке не позволяло воспитание. Бывает такое, когда хозяева совершенно не заслуживают питомцев, которых подарила им судьба. Здесь был именно такой случай.

— Явилась, — зло прошипела встречающая меня на пороге старуха и припечатала. — Проститутка.

Данное обращение меня нисколько не удивило. Эта «чудесная» женщина считала меня девушкой с низким уровнем социальной ответственности. Потому как порядочные по ночам не работают и точка. По этой логике наша пятидесятилетняя соседка Вера Ивановна — фельдшер скорой помощи, также, являлась представительницей древнейшей профессии. Но высказываться о ней в подобном тоне Марта Адольфовна не спешила. Вдруг, снова спину прихватит, кто же ей уколы колоть будет?

Я глубоко вздохнула, напомнив себе, что за такие деньги я не найду квартиру в получасе ходьбы от работы и мило улыбнувшись, пропела:

— Доброе утро. Как ваше здоровье?

— К тебе дядя приехал. — обвинительным тоном начала женщина. — А говорила, что сирота детдомовская. Но он мне все про тебя рассказал.

— И, явно ввел Вас в заблуждение. Мои родители давно умерли. Я с десяти лет жила в детском доме и ни разу меня родственники не навещали. Об этом у меня даже справка соответствующая есть. Не стану говорить, что у меня родни, вообще, нет. У матери ни братьев, ни сестер не было. Даже двоюродных. А у отца сестра была. Мой единственный дядя — это ее муж. Но они желания общаться со мной никогда не проявляли, считая, что мать меня нагуляла. — То, что я говорила было лишь отчасти правдой. Ведь Михаил Чернов являлся моим отцом скорее формально. А кто мой биологический родитель и сколько у него братьев и сестер оставалось для меня загадкой. Я даже имени его не знала.

— Но зачем-то они к тебе пришли. Этот дядя твои и друзья его. И про тебя рассказали. Как зовут, там. Сколько лет. Да и похожа ты на Илью Ивановича сильно. Мне даже чаем их напоить пришлось. — Марта Адольфовна несколько подрастеряла свой боевой запал, но признать, что впустила с свой дом не порядочных и уважаемых людей, а аферистов пока не могла.

— Я вам пачку чая куплю. И сахара. И даже конфет. — Мне пришла в голову гениальная идея подкупить прижимистую старуху. — Вы же марципановые любите? Прямо сейчас в магазин побегу. Только отправьте этих людей туда, откуда они пришли.

Женщина явно колебалась. Природная жадность боролась болезненным желанием понаблюдать за сценой из мыльной оперы, разворачивающейся у нее на глазах. Лучше бы какие-нибудь реалити-шоу смотрела. «В нашем дурдоме», например. Или как там называется телепрограмма, где зрителям дают возможность насладиться сценами из жизни и быта чего-то смутно похожего на летний лагерь для взрослых? Там спальня девушек в одной части особняка, а молодых людей в другой. Так как никакой работы кроме разогрева полуфабрикатов и стирки в стиральной машине у них нет, а выходить за пределы особняка и сада к нему прилегающему нельзя, то царят там нравы жестокие. В смысле озверели они от безделья. Вот и плетут они козни, да интриги друг против друга в надежде найти любовь всей своей жизни среди лиц, как своего, так и противоположного пола. Мне девчонки на работе рассказывали.

Видимо решив, что без марципановых конфет она худо-бедно проживет, а без новой сплетни, которую сможет рассказать приятельницам — нет, старуха, покачав головой сказала:

— Они к тебе пришли. Вот ты с ними и разбирайся.

— Марта Адольфовна, я их не звала и сюда не впускала. Вы всегда неодобрительно относились к гостям постоялиц. К тому же квартира ведь ваша. Будет более правильно, если именно Вы укажете на дверь тем, кто так подло Вас обманул.

Я обезоруживающе улыбнулась и проскользнула к себе в комнату. Аня и Лиза уже были на учебе, поэтому я, предвкушая хотя бы несколько часов сна быстро переоделась в майку пятьдесят восьмого размера, купленную на распродаже и нырнула в кровать. Но стоило мне только смежить веки, как в дверь постучали. Громко. Раздраженно, можно сказать. Догадаться, кто это, труда не составило. Наша квартирная хозяйка никогда не утруждала себя актами вежливости по отношению к своим квартиранткам. Она была у себя дома и могла не то, что к нам в комнату — в ванную ввалиться, если считала, что мы слишком долго купаемся.

Стук я стоически игнорировала, хоть и раздражал он меня ужасно. Хотелось встать, выйти из комнаты и дать в морду той сволочи, которая мне мешает отдыхать. По всей видимости раздражал он не только меня, но и старуху. И она решила помочь слишком уж вежливому гостю. Распахнув дверь, Марта Адольфовна фактически впихнула в мою комнату совершенно незнакомого мне мужика, которых стоит отменить, был действительно похож на меня. Темно-русые волосы. Карие миндалевидные глаза с янтарными искорками, обрамленные густыми черными ресницами. Выразительная линия скул. Губы блеклые. У меня гораздо ярче. А вот форма одинаковая. Упрямый подбородок. Но главное — рост. Несколько выше среднего. У него была фигура атлета, которой этот человек явно гордился и всячески подчеркивал дорогим костюмом, купленным явно не на соседнем рынке.

Мне ничего не оставалось, кроме как одернув тонкое синтетическое покрывало, сесть на постели. Незваный гость ошалело воззрился на мою ядовито-розовую майку с надписью «Я не жирная! Я — Богиня!». Потом его взгляд переместился к мом голым ногам и на них задержался дольше, что это приписывают нормы морали по отношению к близким родственницам.

— Вас ничего не смущает? — ледяным тоном поприветствовала я визитера.

— Э…

— Я в постели. Не одета. Хочу отдыхать и не желаю с Вами общаться.

Мужчина тотчас же отвел глаза от моих ног и начал рассматривать выцветшие васильки на старых обоях. Марта Адольфовна в свою очередь приняла театральную позу и разразилась трагическим монологом:

— Бесстыдница! А я говорила, предупреждала о том, что она из себя представляет. Падшая женщина. Нет бы брать пример с приличных девушек, которые учатся и работают. Она же целыми ночами пропадает и известно, чем занимается. Выгнать бы ее. Да жалко. Совсем же на панель скатится.

— Я, смею напомнить, Вам за проживание деньги плачу.

— Да что ты там платишь? Мелочь сущую. Считай, из милости тебя приютила.

Вот от такой наглости мне, действительно, дурно стало. Нет, конечно, просила старуха немного. Но благотворительностью здесь и не пахнет. Условия более, чем скромные. Микроволновки нет. Холодильник крошечный. Стиральная машинка доисторическая и на ладан дышит. Чисто, правда. Только чистоту эту сами девочки поддерживают.

Мужчина прервал излияния Марты Адольфовны резким взмахом руки и сквозь зубы процедил:

— Вам будут компенсированы все неудобства.

С некоторым удивлением я наблюдала, как квартирная хозяйка, пробормотав: «Конечно-конечно» ретировалась. Оставалось непонятным, что послужило причиной такой покладистости: обещание что-то так компенсировать или приказной тон гостя.

— Итак, вернемся к моему вопросу. Вас ничего не смущает?

— Нет, — мужчина смерил меня ледяным взглядом, но изо всех сил постарался смягчить свой тон. — Если тебе удобно вести беседы в подобном виде, можешь не одеваться.

— Кто вы?

— Брат твоего отца, Ярослава. И я приехал забрать тебя домой.

— Смешно. А вы не опоздали лет, этак на десять? Хотя, нет. Вы опоздали на все двадцать.

— Мы не могли этого сделать раньше. И ты поймешь, почему.

— Вон пошел! — меня накрыла ледяная волна ярости. — Я вам не нужна была. Вы меня бросили. Да в гробу я видал таких родственничков.

— Неужели ты не хочешь обрести семью?

— Дверь там.

— Все дети хотят иметь…

— Вот именно, что дети, — перебила я дядюшку. — Где вы тут ребенка увидели? Раньше надо было приезжать.

— Ярослава…

— Заметьте, я даже не спросила, как вас зовут.

— Элайя.

— Не спросила потому, что мне это не интересно.

— Возможно нам стоит прогуляться? Поговорить в более непринужденной обстановке. Хочешь позавтракать в самом дорогом ресторане этого города?

— Я хочу, чтобы вы ушли.

— Понимаю, ты злишься на нас. Мы должны были о тебе позаботиться. Но опасались вмешиваться и привлекать внимание к тебе. О причинах столь странного, с твоей точки зрения, поведения не расскажешь в двух словах. Все очень сложно. Позволь объяснить.

Я демонстративно зевнула и попросила его сделать мою жизнь лучше — исчезнуть из нее.

— Ярослава, ты же умная девушка и должна понимать, что мы можем многое тебе дать. Не нужно будет жить в подобном месте. Ты, вообще, забудешь о необходимости работать. Наша семья богата. И ты получишь все, о чем мечтала. Наряды. Украшения. Возможность посмотреть мир, а ведь он намного больше, чем ты себе представляла.

— Мне кажется, или вы пытаетесь меня подкупить?

— А даже если и так?

— Тогда вы впустую тратите свое и мое время.

— Считаешь, что тебя нельзя подкупить? Гордая?

— Почему же нельзя? Можно. Только вам я не по карману.

— Я уже говорил, что наша семья очень богата?

— Да. Можете не повторяться.

— Не хами.

— Я знаю себе цену. И прекрасно понимаю, что ни вы, ни ваш брат заплатить ее не в состоянии. Потому что она, как ни пафосно это звучит, дороже денег.

— Деньги, сами по себе — ничто, а вот возможности, которые они открывают…

— Несколько ограничены. Вы готовы отдать мне свою жизнь? Всю до капли. До последнего вздоха. Сомневаюсь. А именно так поступила моя бабушка. Именно так поступил мой отец.

— Отчим.

— Отец! Ваш брат просто соблазнил чужую жену. Сделал ей ребенка. А потом бросил их на произвол судьбы.

Горло сдавило спазмом. Так всегда было, когда я вспоминала папу Мишу. Тоска, благодарность и иррациональное чувство вины за то, кто я есть. Плод супружеской измены и живое напоминание о предательстве когда-то любимой жены.

Чуть больше двадцати лет назад красавица Нина Черникова бросилась в объятия заезжего мажора, готового водить ее по ресторанам и дарить дорогие подарки. Скорее от скуки, чем от большой любви. Но женщина считала, что вытянула счастливый билет. Полагала ли она это предательством по отношению к законному мужу? Вряд ли. Скорее, гордилась, что попыталась вырваться из нищеты. А простой врач, которому вероломная супруга наставила рога, сначала ушел в запой, а потом в работу.

С женщинами он встречался. Друзья и родственники постоянно пытались его свести с какой-нибудь «хорошей девочкой». Но как-то не складывалось. Наверное, он все еще любил мою мать. Только простить не мог. И правильно. Не стоила она прощения. И любви его не стоила. Но сердце — глупый орган. Оно доводов рассудка не слушает.

Может со временем все бы сладилось. Женился бы он, детей завел. Только времени в запасе у Михаила Черникова не оказалось.

Рак. Последняя стадия. И жизни… от силы, пара месяцев. Это было скорее приговором, не подлежащим обжалованию, чем диагнозом. Ошибка исключалась. Проверено и перепроверено несколько раз. Коллега все-таки.

А когда, молодой еще мужчина — всего-то тридцать четыре на днях исполнилось, шел из больницы домой, ему повстречалась бывшая соседка. Потерянный и опустошенный, он не слишком вслушивался в бойкую речь тети Зины — дамы, разменявшей шестой десяток, но не утративший живости и благодушия. Она высыпала на него целый ворох информации о полузабытых или даже незнакомых людях. Кто женился. Кто развелся и так далее.

Михаил слушал. Кивал, иногда невпопад. Но старался делать вид, будто бы его интересует вся эта словесная шелуха. Не хотелось ему обижать милую в своей простоте женщину. Ведь в последний раз видятся. Так пусть воспоминания об этой встрече у нее не будут омрачены грубым нежеланием общаться. И лишь когда тетя Зина заговорила о его бывшей теще, туман апатии немного рассеялся.

— Да знаешь же ты, наверное. Умерла она. Уж полгода, как. Хорошая была женщина.

— Да, — машинально согласился Михаил.

— А что теперь будет, одному богу известно. На Верочке ведь все в их доме держалось. И Нинке она совсем уж скатиться не позволяла. И за Ярой смотрела. А теперь… пропадет ребенок.

— Какой ребенок?

— Так дочка же Нинкина — Яра. Матери до нее дела нет. Ее только выпивка интересует. Совсем уж беспризорником девчонка растет. Соседи ее, конечно, подкармливают, одежду, оставшуюся от детей или внуков, отдают. Да без толку все это. Вот ты мне скажи, в кого она вырастит с таким-то примером перед глазами?

— Не знаю, — сказал Михаил растерянно, а потом, словно бы решая что-то для себя, нервно дернул головой. — Вы меня простите, тетя Зина. Я тороплюсь очень.

И мужчина решительно зашагал прочь, не оглянувшись на застывшую посреди тротуара бывшую соседку. Запрыгнул в трамвай и больше часа просидел, глядя на унылый пейзаж за окном. Потом вышел на остановке, которую старался избегать последние лет десять. И ноги сами принесли его к знакомой двери в старой панельной пятиэтажке.

Что он хотел увидеть? Пропитую насквозь, опустившуюся женщину, которая сама себя наказала за измену? Узнать, что все это сплетни глупой старухи? Что нет никакой девочки Яры? Или, что живет она в нормальных условиях, а соседям нет нужды ребенка подкармливать?

Дверь ему открыло существо, мало напоминающее даже не женщину — человека. Это растрепанное, неопрятное чучело никак не походило на красивую, обаятельную Нину, которая мечтала о красивой жизни и с трепетом листала страницы глянцевых журналов. Она старательно подражала звездам, копирую их прически и макияж, не жалела денег на изысканные платья. А сейчас стояла драном халате в не первой свежести и благоухала перегаром.

Бывшего мужа Нина узнала не сразу, но это не помешало ей начать плаксиво клянчить деньги на бутылку. Михаила передернуло от отвращения, но водку он купить согласился, и даже закуску пообещал, если ему расскажут про ребенка.

— Думаешь, она твоя? Нет. А вот шутка! Ее на тебя записали. Потому что она родилась через полгода после развода.

— Ты ее любишь?

— Ее? — От такого дикого предположения Нина даже протрезвела немного. — Да разве ж можно эту дрянь любить? Все дети, как дети. Добрые, ласковые. Мам, вот, любят. А эта, не такая. Есть в ней что-то… такое. Глянешь и жутко становится. Я же из-за нее пью. Она как зыркнет своими глазищами, рука сама к бутылке тянется. Жизни с ней не вижу. Думала, рожу и все, как в сказке станет. Пусть, и не сразу. Но вернется он ко мне — родная кровь позовет. Эриан на мне женится и заберет из этой дыры. Ну, или хоть денег на дочь давать будет. Ан, нет. За столько лет не наведался ни разу. Вместо того, чтобы меня из нищеты меня вытащить, эта гадина мертвым грузом на мне повисла. А самое противное, на него это отродье похоже. От меня, словно бы ничего и не досталось. И все мои беды от нее! Вот кому я нужна с таким-то прицепом? Да с ней же ни один мужик не уживается. Сбегают!

— Где она?

— Да, вон. Под вешалкой сидит.

Я действительно там сидела. Это было мое любимое место. С тех пор, когда бабушка умерла. На вешалке все еще висело ее пальто, пахнущее лавандой. Теперь уже едва уловимо. Но здесь так легко представить, что она жива. Просто вышла куда-то. В магазин, например. Или в гости поехала. Помечтать, что вот сейчас щелкнет ключ в замке и она зайдет в прихожую. Поставит на пол тяжелый пакет с молоком, яйцами, мукой и маслом. Потом ласково-ласково спросит: «Ярочка, будем пирожки печь? Твои любимые — с яблоками». А еще она суп сварит. И картошку. И компот. И котлеты пожарит. От этих мыслей у меня в животе заурчало.

Из еды дома была пачка соленого маргарина, да пара горстей гречки, которую приходилось есть сырой. Тогда ее на дольше хватало.

Мужчина удивленно оглянулся. Нагнулся и только тогда увидел меня. Склонил голову на бок. Он смотрел внимательно, но несколько отстраненно. Так люди разглядывают цветы на клумбе или птиц за окном.

— У тебя красивый ребенок. Только худая она очень и бледная. Одни глаза на лице. Губы совсем белые. Ее бы к врачу, анализы сдать. Вдруг, анемия?

— Она может зимой без куртки и босиком в парадной спать. Прямо на кафельной плитке. Другой бы ребенок умер от переохлаждения. А ей хоть бы что. Даже не чихнула. Мне иногда кажется, что она и не человек вовсе.

— А кто?

— Бесовка. Или рептилоид. Я про них по телевизору смотрела. Прилетают инопланетяне. Внедряют женщинам своих зародышей. Существа эти рождаются, растут. И вроде бы похожи на людей, но что-то их всегда выдает.

Мужчину отчетливо передернуло. О закусил губу словно о чем-то раздумывая. А потом громко и властно сказал:

— Я ее забираю.

— Не пойдет она, — пьяно хохотнула Нина. — А силой потащишь — сбежит или чего похуже вытворит. Пытались некоторые ее приручить. Конфеты покупали. Не брала. Ничего из чужих рук не брала. Лишь смотрела, как зверь, готовый броситься в любую минуту. Да и бросается уже. Вон кровь видишь?

Мужчина перевел взгляд на бурое пятно у себя под ногами, а затем с недоумением посмотрел на бывшую жену.

— Ее рук дело. Позавчера гости были. Так она одного из них вилкой ткнула. Вот с таким же каменным лицом, как сейчас. А он ей на этой вилке колбасу нес.

«Он не просто так нес мне лакомство» — хотелось крикнуть ей в лицо. Но тщетность попыток донести до матери хоть что-то я осознала давно. Ей плевать на меня. Плевать на мой страх, голод или одиночество. Бутылка заменила ей целый мир, которым могла бы стать я.

Бесполезно говорить с той, что не желает слушать. Поэтому молчу, и лишь внутренне содрогаюсь, вспоминая того мужчину. Было в нем что-то неправильное. В глубине его глаз плескалось озеро тьмы.

Он улыбался… наиграно и фальшиво. Говорил обманчиво ласковым голосом. Именно так звали детей монстры из сказок: «Иди ко мне, милая добрая девочка». А потом, когда глупышка верила и, действительно подходила, уже совсем другим — страшным голосом добавляли: «Я тебя съем».

Удушливая паника накрывает стоит просто воскресить в памяти тот образ. Но я до боли закусываю губу, стараясь страха не показывать. Нельзя. Это когда бабушка была жива, можно было бояться грозы или плакать из-за рассеченной коленки. Мать от вида слез звереет и бьет, пока сама без сил не свалится. А если ей в глаза смотреть и взгляд не отводить, почему-то пятится и драться не спешит. Только ругается тихо, поминая чертей-инопланетян. И это мне нравится гораздо больше, чем постоянные синяки. Пусть боится.

Это у Тимки из пятого подъезда мама хорошая. Пьет редко — только по выходным. В остальное время еду готовит, стирает, полы моет. Целый пакет печенья ему с зарплаты покупает, а иногда даже конфеты. Понятно же, почему он ее любит и терпит, если она выпьет и начинает его ремнем воспитывать.

Я точно также, как на мать, посмотрела на ее гостя. Прямо. Глаза в глаза. Вон, что удумал. Забрать меня. А зачем? Он, конечно, на тех, кто сюда обычно ходит, не очень похож. Одет чисто. Не пьяный. И пахнет не перегаром, а чем-то приятным. Одеколоном, наверное.

Думала, тоже отшатнется. Но внезапно его лицо озарила такая потрясающе-красивая улыбка, что я даже растерялась немного. Наверное, поэтому вложила свою ладошку в его протянутую руку. Меня вытащили из такого родного убежища, только это отчего-то казалось правильным и совсем не страшным.

— Она уйдет со мной, — сказал мужчина моей матери. Холодно. Жестко. Я думала она не посмеет ему возразить. Ошиблась.

— Ну, нет. А вдруг Эриан за ней приедет?

— Сомневаюсь. Столько лет он о вас не вспоминал.

— А вдруг?

— Тогда тебе не поздоровится. Посмотрит он на девчонку. И что увидит? Кожа да кости. Одета непонятно во что. Спросит у нее, как она с мамой жила? А что ему она ответит? Мама пила, покормить забывала, била. Ты ведь била ее, Нина?

— Наказывала.

— За то, что она, как ты выразилась, «рептилоид»? Или за то, что девочка на отца похожа? Так, что благодарности ты от бывшего любовника не дождешься. Дай бог, если он тебе голову не открутит за то, как ты с его ребенком обращалась.

— Я ее не убила.

— За это он тоже, вряд ли тебя поблагодарит. Нет человека — нет проблемы, как говорится. А так… ему или придется повесить на свою шею груз больших проблем за нежеланного ребенка. Не с тобой же девчонку оставлять. Поэтому ее придется пристраивать куда-нибудь, или забирать к себе. Думаешь его семье это придется по вкусу? Его жена обрадуется дочери от любовницы? Или родители придут в восторг от внучки, у которой спилась мать.

— Я выпиваю! Да! А кто с такой жизнью по-другому поступает?

Мужчина не ответил. Но лицо его закаменело. Мне даже как-то не по себе стало. Хотя я и понимала, что волна раздражения направлена не на меня.

— И, вообще, — вдруг вспыхнула мать. — Тебе она зачем? Хочешь через нее Эриану отомстить? А раз так, не прикидывайся святошей.

— Даже и не думал. Напишешь отказ и забудешь, что дочь у тебя, вообще, была.

— А что мне за это будет? — Но ответ она свой вопрос она ждать не стала, а сразу выставила свои условия. — Ящик водки хочу.

— Два. И даже закуску тебе куплю. Но сделаешь это сейчас.

— Конечно-конечно. — Тут же сменила тон Нина. — Только бумажку какую-нибудь найду.

Она заметалась по прихожей. Начала судорожно открывать и закрывать ящики комода. Как будто бы там могло быть что-то кроме мусора. Эту беготню прекратил странный мужчина, который все еще продолжал крепко держать меня за руку.

— Ты сейчас умоешься, переоденешься. Возьмешь все свои и ее документы, а после этого поедешь со мной в органы опеки. Подпишешь, что тебе скажут — получишь свою водку.

Вот как я попала к моему папе Мише. Вечером мы ужинали на его маленькой, но такой уютной кухне. И на столе было столько еды… аж не верилось. Огурцы, помидоры, странный соленый сыр, хлеб, сметана, кетчуп, вареная картошка и настоящие сосиски. А еще целый поднос со всякими фруктами. Некоторых я и не видела никогда. Но пахли они очень вкусно. Завтра мне обещали купить торт. Только поверить в то, что можно получить столько счастья за такое короткое время, отчего-то не получалось.

Он заговорил со мной лишь когда я с неохотой отложила от себя недоеденный банан. Было жаль до слез, но желудок, отвыкший от подобных объемов еды, решительно бунтовал.

Человек, сидевший напротив меня, был спокоен и пугающе откровенен. Он не стал скрывать, что умирает и, что очень скоро я поеду в детский дом. Рассказывал, почему мне там будет если не легче, то хоть безопаснее, чем с матерью.

Я поверила ему тогда. Верила до его последнего вздоха. И, кажется, верю до сих пор.

Я никого так не любила в своей жизни. Даже бабушку. А он не любил меня в обычном смысле этого слова. Скорее нес за меня ответственность. Учил читать, писать и считать. Если я что-то не понимала, он объяснял з. Папа не заставлял и не наказывал, не ругал за плохие оценки. Ему, как мне кажется, было на них наплевать.

Меня учили выживать в этом жестоком мире. Защищаться. Отстаивать собственное мнение. Признавать и исправлять ошибки. Думать, прежде чем что-то сказать или сделать. Маленькому испуганному волчонку старательно прививали любовь к чтению, объясняя, что к собственному жизненному опыту крайне желательно прибавить опыт других людей, живших в разное время и разных странах.

Вопреки всем прогнозам папа прожил почти год. И за это время он сделал для меня больше, чем иные отцы делают за всю свою жизнь.

Я вспоминала сейчас мужчину, который подарил мне самое ценное, что имел сам — последние дни и сравнивала его с моим биологическим родителем.

Второй проигрывал по всем параметрам. Жил ведь в свое удовольствие столько лет, не вспоминая о брошенном ребенке, а теперь объявился. И даже не сам — родственничка прислал.

— Дверь там. Не знаю, зачем я вам понадобилась именно сейчас. Но абсолютно уверенна в том, что вы мне не нужны.

— Ты очень похожа на свою прабабку. Внешне. Что ожидаемо. А вот наличие у тебя фамильной гордости, надменности, я бы сказал меня удивляет. Ты ведь живешь в нищете. И как последнее ничтожество не желаешь ничего менять в своем убогом существовании.

— Ваша ли это печаль, дорогой дядюшка?

— А ведь стоит лишь сделать шаг навстречу своей семье. — Он продолжил свою вдохновенную речь, словно бы и не слыша моего вопроса. — Мы окружим тебя роскошью. Любой каприз будет исполняться мгновенно. Все, о чем пожелаешь.

— «Мягко стелешь, да жестко спать». — вспомнила я народную мудрость. — Еще неизвестно, чем мне придется заплатить за описанные вами чудеса. В бескорыстность не верю, уж простите.

Глаза мужчины полыхнули гневом, подтверждая правильность моих выводов. Хотя, это же совсем идиоткой надо быть, чтобы поверить во внезапно привалившее счастье с обретением любящей семьи. Папаша мой — подлец. Это даже не обсуждается. Этот вон, явно, не лучше. Сволочь высокомерная. Оскорбился, что я в ножки ему не кинулась, рыдая от благодарности.

Побыстрей бы он убрался восвояси. Спать хочется. Сил нет.

— У тебя есть младший брат. И сестра.

Я на мгновение задумалась. Младшие. Значит, вряд ли, вообще догадывались о моем существовании. А даже если и знали, что могли противопоставить старшим родственникам? Ничего. Кто станет слушать детей?

Поэтому мне не за что на них злиться, не за что ненавидеть. Они, вообще, мне до странности безразличны. Даже капли родственных чувств или чего-то подобного в моей душе не нашлось.

Я не хотела с ними встречаться. Потому что ничего хорошего не ждала от этого знакомства. Дети жестоки. Особенно по отношению к тем, кто на них не похож. А если ты еще и ниже по социальной лестнице стоишь, вообще, держись. Сожрут. Если хоть малейшую слабину выкажешь. Попытаются показать, что мое место на коврике у двери — и к бабке не ходи. Судя по дядюшке, они не бедствуют, если не сказать иначе. А что может испытывать мальчик или девочка из «золотой молодежи», глядя на детдомовскую воспитанницу в заношенных джинсах? Микс из брезгливого презрения и возмущение одним только фактом, что какая-то плебейка смеет поднимать на них взгляд. И плевать им будет на эфемерные кровные узы. Им такие, как я ровней не бывают — лишь прислугой. В лучшем случае. А оно мне надо — такое счастье?

— Нет у меня ни братьев, ни сестер. Они мне чужие. Были, есть и будут. Я их не приму. Хоть винить мне их не в чем. Младшие же. А вот вас, тех, кто обо мне знал — не прощу. Я, вообще, прощать не умею. Уходите. Этот разговор не имеет смысла.

Правда давалась легко. Ведь, и правда, не прощу. Мать же не простила.

Хотя, казалось бы… столько лет прошло. И даже смерть ее ничего не изменила. Даже хуже сделала. Может быть, если бы она сделала что-то очень хорошее, например, спасла кого-нибудь… Но в мир иной родительница отправилась, устроив пожар. В огне сгорели: она, ее сожитель и неизвестная женщина, которую так и не смогли опознать. А за собой эти забулдыги утянули шестерых соседей, включая и новорожденного ребенка. Мне об этом рассказал Александр — сосед по лестничной клетке. Ему тогда лет двадцать пять было. Они с женой квартиру купили прямо напротив нашей. Дочка недавно родилась. Месяц только исполнился. У него тогда ночная смена была. Поэтому и жив остался.

Я слушала это, когда его руки сжимали мою шею, лишая возможности сделать даже крошечный глоток воздуха. Ведь это не честно — что дочь той, что виновата во всем будет жить, когда его ребенок лежит в земле.

В том холе не было никого кроме нас. Заведующая вызвала меня и сказала, что со мной хочет поговорить бывший сосед и он ждет меня в зале для свиданий. Назвала имя. Я подумала, что это дядя Саша. Он стареньким был, как моя бабушка. И после ее смерти меня подкармливал.

Что мне стоило, увидев незнакомого человека, просто развернуться и уйти? Но любопытство не позволило. Все же, не так часто к нам приходили на свидания, пускай и совершенно незнакомые люди.

Нападения я не ждала. Мужчина был трезв. Одет хорошо. Да и воспитатели были поблизости. Я знала, что меня могут ударить и умела уворачиваться от кулаков.

А тихо убить меня еще не пытались. Он был первым.

Никто не слышал моих хрипов. Никто не спешил на помощь. Мне только и оставалось, обламывая ногти вцепляться в его руки. А еще я, невзирая на красно-черный туман, застилающий сознание, старалась смотреть ему в глаза. Наверное, это меня и спасло.

Он вдруг отшатнулся, позволяя мне кулем опуститься на линолеум. Словно, привидение увидел. Попятился, шепча: «Что я делаю? Машенька… Лизонька… что я делаю? Это же просто ребенок». А потом заплакал.

Жутко было.

Отвлекшись на эти не самые радужные воспоминания, я лишь краем глаза заметила, как мужчина достал из кармана нечто похожее на игрушечный пистолетик и направил мне в грудь. На мгновение мир померк в ярко-голубой вспышке. В ушах неприятно зашумело. Тело словно бы сделалось ватным, и я медленно осела на пол, словно марионетка, у которой обрезали ниточки.

Как ни странно, сознание оставалось ясным. Хотелось закричать, потребовать объяснений и послать эту скотину не особо выбирая выражения.

Но из горла вырвался лишь глухой стон. И даже попытка немного приоткрыть глаза стоила неимоверных усилий.

Тем временем невесть откуда взявшийся родственник, век бы его не видеть, сдернул с моей постели одеяло. Постоял с минуту брезгливо его рассматривая. Потом, явно делая над собой усилие, кое-как укутал в него меня. На руки он меня поднимал с явным усилием.

«Слабак» — мелькнула злорадная мысль. Я ведь сущий дистрофик. Всего пятьдесят четыре килограмма при росте метр семьдесят. Почему-то именно это занимало мои мысли, а не то, как дядюшка меня вырубил.

Он, кстати, решил не перенапрягаться и передал одному из своих спутников сразу, как только вышел из комнаты.

Двое мужчин в строгих костюмах ждали его у двери в мою комнату, изображая каменных истуканов. Выражения лиц они имели соответствующие.

Неожиданно раздавшийся грохот бьющейся посуды заставил всех обернуться, а меня, шире распахнуть глаза.

В дверях кухни стояла Марта Адольфовна, закутанная в зеленую шаль. Сейчас она, как никогда напоминала толстую жабу. А у ног ее лежали осколки фарфорового блюда. И зачем оно ей понадобилось сейчас? Видимо, снова пыль с него стирала.

Сопровождающие дядюшки постарались сделать вид, что ничего не произошло, и, вообще, их здесь нет. Особенно старался изобразить невозмутимость амбал, что держал на руках меня, закутанную в одеяло.

Сам же Элайя с нежной улыбкой маньяка-убийцы посмотрел на квартирную хозяйку и очень ласково с ней заговорил:

— Уважаемая, я крайне признателен вам за заботу о моей бестолковой племяннице. Не беспокойтесь. Ваши затраты будут компенсированы. Однако Вам надлежит забыть о том, что Вы когда-либо видели эту девушку. Она здесь никогда не жила. От вещей избавьтесь.

— Конечно-конечно, — пролепетала старуха. — Все сделаю. Не сомневайтесь. Выкину. Прямо вот сейчас. Сию секунду. А если спрашивать будут, скажу, что не было тут никогда такой.

Стало горько. И даже не от того, как повела тебя себя эта в высшей степени приятная женщина. Тут без сюрпризов обошлось. Я в ее глазах полное ничтожество — девчонка с панели. Похитили… убили… туда и дорога. Сама виновата. Лишь бы за комнату вперед было уплачено.

Одежду жаль. Ведь и правда, выкинет. А ведь достались эти вещи мне с большим трудом. Некоторые почти новыми были. Лучше бы соседкам моим отдала.

Это было моей последней мыслью перед тем, как я отключилась.