Король Чернило. Том 2

THE FLESH MADE WORD Перевод Элена Вейрд

Радио Би-Би-Си, 3 июля 1996 года

Иисус сказал: «Где двое или более соберутся во имя Мое, там и я среди них». Иисус говорил так потому, что там, где собираются двое или более, возникает общение, язык, воображение. По-является Бог. Бог — это результат творческого воображения, и с помощью Бога воображение начинает свой полет.

Будучи ребенком, я верил в то, что фантазировать грешно. Воображение представлялось мне темной комнатой за огромной железной дверью, скрывающей все виды самых постыдных мечтаний. Я мог почти слышать свои тайные мысли, коло-тящиеся в дверь и скребущиеся за ней, шепчущие, чтобы я выпустил их наружу. Высказал. Тогда я не мог подумать, что подобные темные существа могут быть посланы самим Богом. Будучи восьми лет от роду, я пел в хоре нашей местной англиканской церкви, и посещал службу два раза в неделю в следующие четыре года, но тот Бог, о котором говорил священник, казался отдаленным, чуждым и каким-то невнятным. Итак, я сидел на клиросе в своей темно-красной рясе, в то время как кровавые мысли струились из-под железной двери моего воображения.

Когда я немного подрос, мой ныне покойный отец решил, что настала пора передать сыну определенные знания. Мне было тринадцать, когда он пригласил меня в свой кабинет, закрыл дверь и начал декламировать великие кровавые строки из шекспировского «Тита Андроника», или из сцены убийства в «Преступлении и наказании», или целые главы набоковской «Лолиты».

Отец вздымал руки, затем показывал на меня и произносил: «бот это, мой мальчик, и есть литература!», и мне казалось, что ему придавало силы ощущение собственной причастности к некоему тайному знанию. Я сидел и слушал безумные слова, вылетавшие из его уст, будучи счастлив оттого, что он пригласил меня в свой странный, невозможный мир. Я замечал, что иногда отец терялся в этом потоке собственной творческой энергии и (хотя отец подсмеивался над этим моим наблюдением) что он находил в своей любимой литературе Бога. Литература возвышала его, поднимала над обыденностью, уносила от посредственности и приближала к божественной сущности вещей. Тогда я еще это не понимал, но иногда догадывался, что то же самое проделывало искусство и со мной: уносило меня от обыденности, защищало меня. Итак, я засел и начал писать очень плохие стихи.

Когда нам было по пятнадцать, мы с друзьями создали рок-группу, и вместо очень плохих стихов я принялся за очень плохие песни, содержание которых было навеяно в основном книгами, которые я в то время читал.

Позднее я поступил в художественную школу, где увлекся религиозным искусством, в основном, думаю, потому что это раздражало моих учителей, уверенных, что следует интересоваться более современными формами живописи. У меня имелись репродукции Грюневальда, Фра Анжелико, Эль Греко, Тинторетто и прочих старых мастеров, которыми были залеплены все стены моего рабочего пространства, и я обнаружил, к своему немалому изумлению, что постепенно узнаю библейские сцены, вспоминаю основных персонажей и их истории. Это по-будило меня пойти и купить карманную Библию, открыть ее на первой странице и начать читать. Я обнаружил, что библейские рассказы находят отклик где-то в глубинах моего подсознания, посеянные там во времена пения в церковном хоре. Я все еще писал песни для нашей группы и довольно быстро нашел в крепко сколоченной прозе Ветхого Завета отличный язык, загадочный и знакомый одновременно, который не просто отражал мое состояние в то время, но давал много пищи для моих артистических потуг. Я слышал в нем голос Бога, суровый, ревностный и безжалостный. Тысячи желчных умозаключений, сделанных мной относительно себя и этого мира (а таковых было немало), находили подтверждение в Ветхом Завете и скалили мне зубы со страниц Библии. Бог Ветхого Завета был жестоким и злобным, и я обожал то, как Он стирал с лица Земли целые народы по своей прихоти. Я был восхищен книгой Иова, тем тщеславным, неверующим Богом, который превратил жизнь своего «непорочного и справедливого» слуги в настоящий ад. Один из друзей Иова по имени Елифаз заметил, что «человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх», и эти слова показались верными моему испуганному маленькому сознанию. И почему человек рождается для страдания, подчиняясь такому тирану, как Бог? Таким образом, после чтения Ветхого Завета у меня сложилось впечатление о человечестве, как о жалких рабах, страдающих под тиранией деспотичного Бога, и это ощущение стало просачиваться в мои песни. Как следствие, в словах начала звучать агрессивная, свежая энергия. Моя группа, называвшаяся «The Birthday Party», представляла собой смесь тяжелых увесистых ритмов и искаженных, пульсирующих гитарных звуков, и все, что мне оставалось, это выходить на сцену, открывать рот и изрыгать Господни проклятия. Из моего горла извергались потопы, адское пламя и жабы. Как бы сказал Уильям Блейк: «Я сам ничего не делал. Я просто направлял перст указующий, а святой дух довершал дело». И хотя тогда я этого не понимал, Бог говорил не просто со мной, но через меня, и его дыхание было зловонным. Я был пророком Господа, говорившего на языке желчи и блевотины. И какое-то время это меня вполне устраивало.

Через несколько лет «The Birthday Party» распались, и к тому времени я уже несколько устал от группы, равно как и от моих творения, и мне становилось невероятно сложно выдавливать из себя новые в том же духе. Я чувствовал себя больным и вызывающим отвращение, и мой Бог пребывал таком же состоянии. Было тяжело испытывать отвращение все время. Постоянная ненависть изматывала меня и причиняла боль. Я ползал по сцене, вглядывался в искаженные лица, размахивающие и потрясающие кулаками, корчащие рожи, и чувствовал себя абсолютно раздавленным и больным. В конце концов, я решил, что наступило наилучшее время, чтобы сменить круг чтения, а посему закрыл Ветхий Завет и открыл Новый.

Там, в четырех прекрасных поэмах в прозе, созданных Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, я медленно узнавал Иисуса из моего детства, волшебную фигуру, сошедшую со страниц Евангелия, человека страданий, и именно через Него мне был предоставлен шанс пересмотреть свои отношения с миром. Голос, который теперь звучал во мне, был мягче, печальнее, проникновеннее.

Чем больше я читал Евангелие, тем больше Христос поражал мое воображение, потому что вся его история была для меня полетом воображения. Христос, называющий себя Сыном Человеческим и Сыном Божьим, был именно тем — человеком из крови и плоти, так тесно связанным с творческими силами внутри себя, так открытым Своему драгоценному, огнеподобному воображению, что Он стал физическим воплощением источника этих сил, Бога. Во Христе больше всего проявлена та сторона духовности, с помощью которой мы можем стать подобными Богу.

В Евангелии от Иоанна приведена чудесная притча: книжники и фарисеи приводят к Христу женщину, взятую в прелюбодеянии, и, искушая Его, спрашивают, должны ли они побить ее камнями, как заповедал им Моисей. Христос ничего не отвечал, но молча чертил на песке, словно не слышал их. Так как фарисеи продолжали настаивать, Христос поднял голову и произнес: «Кто из вас без греха, тот пусть первым бросит в нее камень». И вновь склонился. Для меня, в этом кажущемся небрежным жесте, в наклоне и черчении на песке, видится как Христос пребывает в единении с Самим Богом. Затем Христос изрекает слова, которые обезоруживают его противников, — потрясающие слова! — вновь ссутуливается и возвращается к общению с Богом. Именно так Христос показывает, как творческое воображение способно победить врагов, как все мы защищены потоком собственного вдохновения.

Совершенно ясно, что Иисус более всего презирал и неотступно осуждал влиятельных лиц, олицетворяющих собой установленный порядок вещей, книжников и фарисеев — этих тупых, ограниченных школяров религиозного закона, которых возмущал каждый Его шаг. В них Христос видел противников воображения, перекрывающих духовный полет человека и удерживающих его в теологических ловушках, умствованиях и законе. Что отпугивало многих от Христа и что до сих пор, словно помет, лежит на пороге любой христианской церкви, это фарисейская озабоченность буквой закона в противовес живому слову. Святой Павел писал в Послании к Коринфянам: «Буква убивает, дух животворит». Но как кто-то может быть возвышен духовно, если связан цепями религиозной юриспруденции? Как можно диктовать волю воображению? Как вдохновение или что-то в этом духе от Бога может следовать какой-то морали?

«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, — упрекает Христос в Евангелии от Матфея, — что затворяете Царство Небесное человекам». И далее продолжает: «Вы уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, но внутри полны костей мертвых». Именно так говорил Господь, и я обнаружил, что в Его речах, одновременно сострадательных и язвительных, много общего с моими собственными размышлениями. Христос был прощающим, милосердным и любящим, но, прежде всего, Он был Сыном Ветхозаветного Бога, и кровь Его отца все еще кипела в Его венах. Бог-Отец эволюционировал, создав Своего Сына. Он продвинулся вперед. Отныне милость Христа не была более предназначена для избранных наций и их царей, и великие награды не были обещаны теперь лишь для светских и духовных господ. Христос, Бог- Сын, пришел как личность, Слово стало плотью, для того, чтобы исправить неверно понятые заповеди Своего Отца — или, как писал

Павел к Коринфянам, «мир через Христа примирился с Богом». Христос пришел исправить ошибки Своего Отца. Христос, че-ловек, питающий отвращение к самой идее духовной элиты, творил с каждым. Он пришел с даром истолкования, любви, воображения. Иисус говорит в Евангелии от Иоанна: «Слова, которые я говорю вам, есть дух, и есть жизнь», и в этих словах, которым Он изъясняется, и есть Слово, столь проникновенно и таинственно прослеживающееся в Евангелии. Христос есть само воображение, порой ужасное, порой иррациональное, воспламеняющее и прекрасное — одним словом, Богоподобное.

И во мне так же, как во Христе, течет кровь моего отца, и именно от него я унаследовал, среди всего прочего, любовь к литературе, к слову. И, как Христос по отношению к Своему Отцу, я — последующее поколение, и (да простит меня отец) прошел дальше отца по пути эволюции. Мой отец всегда хотел писать книги, и в том кабинете, куда он приводил меня для того, чтобы общаться посредством языка других, где он давал, а я получал знания, был стол, хранящий несколько начатых, но незаконченных романов, написанных четким почерком, пронумерованных и сложенных в аккуратно подписанные папки — грустная картина! Когда мне было около двенадцати, отец как-то странно спросил меня, что я сделал для человечества. Я понятия не имел, о чем идет речь, а посему вернул ему вопрос, поинтересовавшись, что сделал он. Отец ответил, что сочинил пару коротких рассказов, напечатанных в журналах, и я гордился вместе с ним, когда он демонстрировал их мне. Однако я заметил, что журналы были давние и что эти короткие рассказы оказались семенами, которые так и не дали всходов.

В 1985 году я переехал в Берлин, где задумал написать роман, а посему последующие три года провел, запершись в комнатке в Крюцберге, занимаясь сочинительством. Я назвал его «И узрела ослица Ангела Божия». Роман был о сумасшедшем, замкнутом мальчике по имени Юкрид Юкроу, который, будучи лишенным дара речи, в конце концов взрывается гневом и ставит на колени сектантскую общину, в которой живет. История, происходящая на американском Юге и рассказанная голосом (или, скорее, не-голосом) Юкрида Юкроу, написана поэтизированным языком мыслей, не предназначенных для высказывания вслух, — тем смешанным языком, состоящим частично из библейского стиля, частично из южного диалекта, частично из уличного сленга, временами бесстыдно почтительного и, наоборот, почтительно бесстыдного. На протяжении всего повествования Бог сообщает немому мальчику различную информацию, наполняя его сознание плохими мыслями, «ненависть исходит прямо от Бога», как он называет это, но, будучи не в силах передать это кому-либо и с кем-либо поговорить, Юкрид взрывается, как закупорившаяся труба. Для меня Юкрид воплощает собой лишенного речи Иисуса, нереализованного художника, превратившего свое внутреннее воображение в сумасшествие.

Бога следует искать не во Христе, а через Него. В Евангелии от Фомы, гностическом папирусе, открытом Нагом Хаммади в Египте в 1945 году, Христос произносит, что «царство внутри вас и снаружи вас». Эти строки должны были ужасать ранние христианские конфессии, поскольку делают их ненужными —зачем нам нужна церковь, чтобы приблизиться к Богу, если Он уже живет внутри нас? — и на Никейском соборе было решено не включать их в канон Нового Завета. Но даже если оставить в стороне совершенно разрушительные последствия этого заявления, можно заметить, что основное ударение здесь делается на личности человека. Вместо восхвалений единственного и личностного Бога как всемогущего, всезнающего, все-видящего существа, живущего где-то несоизмеримо далеко, упор делается на человеке, на посреднике, без которого Богу ничего больше делать.

«Где двое или более соберутся во имя Мое, там и я среди них», — говорил Иисус. Поскольку мы являемся божественными созданиями, мы испытываем потребность в творчестве. Божественности следует предоставить свободу протекать через нас в виде языка, в виде общения, в виде воображения. Я верю, что наша духовная сущность должна быть основана на примере Христа. Через нас Бог говорит, мы нуждаемся в Нем так же, как и Он нуждается в нас. Бог обрел жизнь через моего отца, бушевавшего и неистовствовавшего в своем кабинете, декламируя любимые литературные произведения, и умер в его столе на нескольких страницах, содержавших первые болезненные выражения его мертворожденных мечтаний. Мой отец спрашивал меня, что я сделал для человечества, и двенадцати лет от роду я не мог ему дать ответ. Теперь я знаю его. Так же, как и Христос, я пришел во имя моего отца, чтобы продлилась жизнь Бога живого.