Король утопленников

Король утопленников 1

Конечно же, у Короля была мечта. Если он закрывал глаза, видел волны: катятся, рождаясь друг из друга. Солнце высокое, маленькое и никаких птиц, потому что им неоткуда прилететь. Зеленые со свинцом бугры воды повторяются. Бесконечный шум ничем не стесненной жидкости. Спокойно падает пушистый снег, прибавляясь к океану. 2

Игрушечное ощущение. Вместо горизонта бледно-зеленая стена-пустота, как в очень большой комнате. Да и потолок, в смысле, небо, как в офисе, навесной — низкие пористые облака. Половина палубы пропала в тумане. Ю увидела столбы света, замершего между водой и небом. Айсберги. Такая гора пропарывает шутя двойную обшивку борта. Плавающие памятники тем, кого мы никогда не видели и поэтому не узнаем. Едва заметный уху хруст будит аппетит.

Вслед за столбами следовала плоская ледяха. Оттуда грустно и растерянно смотрели на Ю и на палубу «Стеллы» четыре фигурки. Пингвины — не сразу догадалась она, сняв зеркальные «хамелеоны» с глаз. Знают, что ее, мимо плывущую, ждет, или как-то чувствуют, что ли? Может, мы все превратимся тут в пингвинов и будем так вот смотреть на новоприбывших, чтоб у них мурашилась кожа от наших птичьих взглядов. Они тоже, может, приплыли к королю. Какое от них чувство? — спросила Ю себя. («Чтобы ничего не бояться, — учит СеЗ, — чаще задавайте себе вопросы, но не риторические»). Убийственное спокойствие. Как будто ты всегда только и был пешей птицей нижнего полюса, а человеком притворялся, и вот хватит ломать комедию. Одна из птиц держит нечто в клюве. Точку, — подумалось Ю, — точку в конце нашего плавания, цель.

Очень давно она читала фантастику: остров утонул, а жители выжили, они — дельфины, но не вспомнила бы этого чтива, если бы ЮЗ не сказал вчера, нетрезво прижимаясь к ней под музыку, в дверях:

— А мы, знаешь, превратимся. Его Величество сделает тебя русалкой или креветкой, черепахой может, если в недобром настроении, а меня — осьминогом. Я знаю, пир ждет нас в конце. Вечный пир на роскошном дне. Совсем недавно я понял. Был в ресторане, заказал спрута, и меня вырвало, как будто я ем самого себя, ну то есть как будто мясо человеческое, то есть или я только по виду двуногий, а сам — осьминогий, ну, ты понимаешь...

Ю победила в борьбе за дверь и захлопнулась изнутри.

Кого еще она недавно видела в воде? Вчера проплывали «Руки». Или «Ворота». Две многометровые с растопыренными пальцами растут из моря, будто держат гигантский невидимый шар. Там и прошел корабль. Между. Полярный ритуал. Слышала ли Ю о них раньше? Кажется, нет. Тревожная мысль: кто-то лежит, невообразимый, каменный, самый главный утопленник, и только руки, разжавшие жизнь, видны. Эс сказал, водолазы не подтверждают: локти просто вбиты в дно, это две платформы. Вроде бы их сделали фашисты прошлого века. Хотели прятать в Антарктике фюрера, и это его «Ворота». Они означают какую-то руну. Там было много птиц. На сгибах бетонных пальцев, во вмятинах ногтей спали чайки и кто-то еще. Не обращали внимания на корабль, будто заранее знали о нем. Когда «Стелла» шла через «Руки», Ю заметила лишайники в ладонях, это делало конечности еще более живыми. Или более мертвыми, как трупное цветение, послесмертное?

Потом тюлень. Ей вспомнилось весело раззявленное усатое лицо мелькавшего в блестящих волнах бурого толстяка. Недолго гнался за кораблем, чирикал и свистел, пока жирная спина не скрылась. Мелкая прислуга приветствует новых подданных

Короля — так Ю это поняла. И тут же себя поправила: чтобы тюлень прислуживал Королю, ему для начала нужно захлебнуться плюс спастись. Да и то неизвестно, могут ли животные считаться подданными. Собственностью — да, но подданными — вряд ли.

Они не умеют умолять и клясться. Пару раз били пушки, тоже очень приветственно, оказалось, кололся ледник. И еще буревестник, большой и белый, как самолет. «Трупоед», — обозвал его Эс, знавший, кажется, все. А позавчера ржавые водоросли, словно ниже воды лежит кровь.

Ю спрятала зрение обратно в зеркальные стекла. «Смотришь, как под водой, на малой глубине», — смешил недавно СеЗ, но никто не захотел даже улыбнуться. «Ультрафиолет!» — остерегал всех Эс от видимых и невидимых лучей. Непрерывный день.

Не видно чужих, незнакомых звезд. Серебряный зверь, ревущий непонятно — вспомнила Ю ночной океан, когда еще «Стелла» шла там, где осталась ночь. В том, что все тут в этих предписанных Им очках-хамелеонах, есть киношная шпионская пошлость.

Как и в именах, которые роздал им Король для путешествия. Стороны света — восемь пассажиров. Четыре каюты, в одной из которых она одна.

Пару часов назад миновали ледник Елены: сплошные синие колонны. Земное имя Ю, ждущее дома, как собака. Хасуэлл, Росс, Нокс, Эймери, Дейвис. И еще: Масон и Хендерсон. Она запоминала открывателей с перламутровой карты, вдавленной в стену кают-компании. Носить такие пассажирам «Стеллы» было бы гораздо удобнее. Но на все сейчас воля Короля. Захочет, и прямо в море «Стеллу» перекрестят.

Звук, будто рвут картон. Но это рвет ЮЗа. «Норд Пойнт», — читает Ю на спине его черной армейской куртки. Трудно вообразить большую географическую неправду. Согнувшись за борт, ЮЗ выбрасывает в океан бурую утробную струю. Ю заворожено следит, как жидкое щупальце мотается у него изо рта, словно он поспорил достать этой призрачной конечностью до волн. Немного времени ЮЗ пялится сквозь слезы в гудящую внизу черную бесконечность. Обернувшись, вытирает рукавом горький глянец с лица:

— Разрешите представиться, я королевский писарь.

Знакомиться каждое утро было его «остроумной» манерой. Вчера он был «барменом». Вынув изнутри куртки защелкнутый на кнопку блокнот, протягивает. Ю осторожно принимает.

— Да-да, моя миссия — описать Короля и когда-нибудь донести о Нем людям. Тем, кто, не ведая, дышит на суше, я имею в виду... Мне нельзя умирать, рукопись не готова, да и как же ее найдут?

Я хотя бы должен избрать правильный способ сохранения, не так же просто все эти годы записывал. Там вся правда о Короле.

В компьютер не набирал, чтобы иметь гарантию личной безопасности. Зачем я стану нужен, если это в компьютере останется?

— Так что пока, чем бы оно не кончилось, ты неубиваемый? — уточнила Ю, взвешивая в пальцах блокнот.

— Неубиваемый, — повторил за ней ЮЗ приятное слово. — Можете выбросить туда, — указывает в пучину, — у меня все тут, — стучит себя пальцами в висок, — ведь упросил я его. своего Короля, а многие не смогли. Живу вот королевской милостью. Жду решения.

Она отпустила блокнот в карман. За ночь нацарапал, а врет про «все эти годы», — мысленно фыркнула. ЮЗ чихнул себе в перчатку, засмеялся и сменил тему, наверное, вспомнив вчерашнее:

— А знаешь, у меня с утра не проходила эрекция, и я все думал, можно ли на корабле, кроме как со своей рукой. А потом чихнул и сразу же успокоился в мужском смысле, как будто кончил, и теперь чихаю, чихаю, простудился, как и все.

Ю больше не хотела видеть этого мокрого, пьяного, отвратного слабака и пошла к себе.

— Эй, — закричал он ей. — Почитай! У тебя нет гигиенической помады? Без нее тут.

Последнего слова ЮЗ не нашел. Помада для мороза, конечно, была. Ю покупала неделю назад в последнем порту. «Мисс, вы на полюс?» — восторг и смятение в глазах лавочника, Грегора — запомнила она приколотую к рубашке табличку. Неплохо вспомнить чье-нибудь имя, когда твое, и всех здесь, под запретом.

Быстро спускалась внутрь, хотелось в каюту. Конечно, «писарь» — паршивый истеричный лузер, которому мало давали, но дело не только в этом. Ей не понравились слова про королевскую милость — жизнь. Она сама слишком часто думала о том своем самолете. Последнем. Больше не летала. Как он ворвался в море. Что это был за люк в густой темноте? Они все сейчас там — постучала она во внешнюю стену каюты — пассажиры того рейса сидят, пристегнутые. Летчики в кабине. «А я здесь». У них там коралл цветет. Ю закрыла глаза и опять представила, как целует королевский перстень. Холодный, словно отдельный зуб. 3

В одной из кают под ее ногами говорилось:

— Команда... команда. Так ведь из них не тонул никто. Как мы можем после этого с ними честно говорить.

— А может быть, кто-то из пассажиров тоже не тонул, как проверить? Даже и из нас никто не тонул, предположим, никогда. Докажите обратное!

— Тонул — не тонул, какая разница, — пожал плечами третий пассажир. — Главное, бактерии.

Четыре вопросительных глаза уставились на него.

— Вы что же думаете, этот большой пропеллер, который мы запустим, рассеивая королевский порошок, растворит вдоволь льда для нового потопа? Ой, вряд ли, мало верится, я знаю химию. Порошок наш — это микроскопические роботы скорее всего, и нужен для того лишь, чтобы докопаться, дотаять до внутренних полярных озер. Озера вскроются, а там бактерии старше птеродактилей. Отсюда пойдет эпидемия, перезагрузка мира, изменится маршрут истории. Носители — это ветра, течения, облака, да и мы сами, вернувшиеся в мир. Уверяю вас, все это заговор бактерий, вирусов, подселившихся к нам в городе.

— А Король? Бактерии королевские? У Него что там, главный офис подо льдом, в закупоренном озере?

— Да нет же. Король — это транслируемый ими бред. Они заставили нас галлюцинировать и прислали сюда.

— И вы верите в разумные бактерии, да еще с такой властью?

— Я верю в управляемых людей. Возможно, они, микробы, все поняли и все прошли задолго до нас, приматов, но кто-то их там, в ледниковых линзах-озерах, запер навек, а теперь вот время.

— Но если это так, почему вы сейчас вслух об этом говорите.

— А вы думаете, я не понимаю, чему подвергаюсь? Я надеюсь на того, кто их там навечно заключил во льдах. В такой игре всегда больше, чем один игрок.

— И как же так получается — бактерии ваши сразу и там, подо льдом, запертые, и здесь, взяли нас под контроль?

— Ну, это, может быть, не совсем те, а другие. Все вирусы нашего мира, микроорганизмы там всякие, они, возможно, без тех подледных пленников, как неграмотные рабы без господ, как ноги и руки без голов, не знают, зачем им быть, и тоскуют по господам, по закупоренному разуму своему, миллионами лет томящемуся, мечтают вызволить элиту из глубин, вот и превратили тебя и меня в дрессированных собачек.

Тут всем троим показалось, что разговор явственно скатывается в маразм и захотелось разлить еще, чтобы не задерживаться. Маразм должен переходить в сон. Три дрессированные собачки дружно выпили. 4

Ю читает:

«Отца он мало помнил, а мать была с ним, всегда рядом, как шум моря. И чем выше он рос, тем мать нравилась ему меньше.

Она вечно ждала отца и только этому могла научить. Он тоже начал ждать и искать вместе с ней, а когда в сумерках его и сестру, дремавших в гроте на пальмовых метелках, нашла Другая, она кричала, будто ее укусили и не отпускают. Мальчик не понял, чем он или кто-то так напугал кричавшую. Но в этом крике, кроме страха, был приговор. И еще мальчик удивлялся: оказалось, кроме отца, матери, его и сестры, есть кто-то еще, похожий на них. Мать спрятала детей от кричавшей женщины в роще, под липкими деревьями, близко к морю. Отец вернулся, но к мальчику не подошел, хотя так долго у них не был. Всем этим словам: «отец», «мать, «Другая, «женщина, «сумерки, «она, «он — Король научился позже от своих подданных. Говорить, впрочем, он так и не начал. До прыжка не нуждался еще в словах, а после не надобились уже.

Не зная, что дальше, мальчик шел, пока земля не кончилась.

Это был высокий обрыв цвета выцветшей кости. Он просто шагнул, потому что не хотел останавливаться, и вода ударила его в голову. Она была прекрасна, и он согласился с нею. Прозрачный глянцевый потолок накрыл. Казалось, пряча себя от света, он торопится к острову, еле уловимому в глубине и при этом такому близкому, своему острову, где никто до него не мог быть. Ближе, ближе. Соленая, как мутное молоко его матери, вкус которого он еще не успел забыть. К своему острову нужно вниз, а не вперед. Он пил, учась у рыб мудро раскрывать рот. Становился все тяжелее. Когда свет кончился, он играл с густой плотной тьмой, как недавно с волосами матери, длинными и черными, ночными. Не обязательно ждать вечера, чтобы закончить день. Дна так и не нашлось. Вращался вокруг своей невидимой оси, наматывался на внутреннюю иглу, пока сам не стал своим островом. Ненужные глаза привыкали к обнимающей отовсюду ночи. Он был своим островом, до которого не доплыл — слепым и счастливым, немым, холодным, неподвижным. Ледяной статуей самого себя. Остыв, остановившись, сделав свои последние глотки. Здесь разрешалось не видеть, не ждать, быть ничем, пока всплеск где-то очень далеко не разбудил его. О том, что он — Король, узнал от первого подданного. Королю были обещаны все, оставшиеся в воде. Глаза не видели, но знали присягнувших. Такова власть Короля: не видеть, но ведать, не говорить, но творить. А выходить из волн, одев тело недавно попавшего к нему, смог много позже. После Дождя.

Король не думал о том, земном мальчике. Вода ничего не помнит. Где-то вверху ненасытная мать горькой вирусной пылью рассыпалась в жарком ветре и собиралась вновь вокруг своего имени, как стальные опилки вокруг магнита. Ездила ночной королевой в красной карете по улицам, цветущим жирными факелами, мстила за сына, сжимая малюток в колыбелях, выдавливая из них последний смех. Короля утопленников никак это не касалось.

И настал Дождь. Бесконечные нити решили покрыть своим шелком все. Лило и лило. Как никогда. Королю досталась вся многотысячная семья отца. За ничтожным исключением, коего можно было бы вовсе не считать, но оно оставляло власть Короля на бывшей земле неполной. Большое дно лежало в слабо просвеченных верхних слоях, глотавших Дождь, и вызывало королевское удивление. Груженый спорами наземной жизни воздушный пузырь, обшитый досками, вздрагивал в волнах. Тяжелый короб и все в нем были под защитой. Король поднимался к нему, ждал, ничего не мог. Прикладывал щеку к скользкой доске и своим абсолютным подводным ухом слушал, впитывая молитвы далеких, дышащих родственников на языке, придуманном много позже его рождения -погружения и коронации морем. На языке, узнанном от рыбака, сожранного штормом, от купца, перевернутого ветром, от несчастных детей, схваченных судорогой или укушенных колючими челюстями голодной рыбины, от обманутых дев, прыгавших к Королю со скалы. Король умеет задавать загадки, не раскрывая рта. Он молчит и слушает на всех языках.

Прильнув к днищу, немо повторяя их слова, он ощущал себя не Королем, забравшим мир, но заключенным, припавшим ухом к двери камеры — не идут ли за ним? — или наказанным ребенком: за дверью свободные и живые. Семья, у которой есть смерть и воздух».

Дальше Ю не разобрала букв, словно другой язык или бешеная волна, рассыпанная пеной. На следующем листе брызги снова собирались в доступное:

«Королевство поделилось на два сословия. Первые: те, кто пришел к нему сам, бежав от ненужной жизни, захлебнувшись ее невозможностью, для кого воздух стал горькой отравой, взяли себе вторых: тех, кого вода убила против их воли, для кого воздух навсегда остался сладким. Ко вторым же отнесли и казненных таким мокрым способом.

Воды отступали. На просыхающем дне три семьи снова сеяли жизнь. Долгое время у Короля насчитывалось гораздо больше душ, чем у всех наземных правителей, взятых вместе. Но преимущество таяло, и вот уже их снова стало меньше. Охотники до жемчужин, не успевшие вовремя оттолкнуться от дна, схваченные чудовищем. Опознанные свидетелями ведьмы со связанными руками. Команды целых кораблей во главе с сеньорами выстраивались перед ним, чтобы отведать губами камень на его холодном кольце. Кольцо появилось после Дождя, когда Король узнал: никто ему не поможет и нужно побеждать самому. Прежде обряд был проще: Он просто клал затылок утопленника себе в ладонь и баюкал его, как маленького. И еще Король понял: милуя, отпуская дышать, давая отсрочку особо просящим, можно получить больше. Не стоит брать всех. Ему занадобились люди и на земле. В обмен на воздух они станут его волей и мыслями». 5

— Итак, никто из нас Его не видел. Здесь. Или, точнее, Он Себя нам не показывает пока на судне.

«Либо мы об этом ничего не знаем», — сказали рядом с ней абсолютно бессмысленную фразу. Но и никто вообще не видел, — думает Ю, — с закрытыми глазами присяга, во тьме нежного живого стекла, вплавленного в тебя. Или у всех по-разному? Возможно, тот, кто сам топит себя, предстает перед Королем с широко открытыми, не мигая?

— Ю утверждала позавчера, что видела внизу неизвестно кого, но призрак оказался одним из команды, наша девушка обозналась, сконфузилась и с тех пор мало с кем разговаривает. В машинном действительно темно.

Снисходительные улыбки отовсюду слетелись к ней. Эс продолжил говорить, скользя своей тенью по карте перламутровой Антарктики в стене кают-компании, обшитой оранжевым деревом:

— Наш уважаемый ЮЗ встретил Его недавно во сне. В прошлый раз мы это уже обсуждали и пришли к выводу, что сон — случайность, плод напряженного ожидания, и ничего более не может нам дать. Не так ли, ЮЗ?

Названный ЮЗ подобрался в своем привинченном, как у всех здесь, к полу кресле и заискал глазами.

— Так, — ответил за него СеЗ.

Новая стайка улыбок атаковала свежую добычу. Сидящие в одинаковых креслах кукольно закивали.

— Никто не знает, когда Он явится и явится ли вообще, между тем мы вплотную приблизились к припайным льдам. Идем вдоль. Пора, по-моему, окончательно уточнить для себя миссию, ради которой «Стелла» доставила нас сюда, к нижней точке мира. Стоило ведь зачем-то нарушать данную однажды клятву не путешествовать по воде? Но сначала о нашем морском доме. Я обещал.

Эс с преподавательским видом защелкал плоским «Макинтошем», распахнутым на столе. Над его объясняющей головой, поверх жемчужной Антарктики, выполз из потолка экран. Там деловито менялись фото, чертежи, карты. Как на презентации, где всех соблазняют вкладываться именно в этот холдинг, — сравнила Ю.

Судно ледового класса, переделанный зверобой, начинавший как рыбацкий трейлер, зафрахтовано с командой. Охотились на тюленей и каких-то неизвестных Ю «морских слонов». Двойные борта и двойное дно, как у шпионского чемодана. Водоизмещение — четыре тысячи. Капитану доплачено за покладистость. Компьютерная самонавигация с неким спутником связана, если Ю правильно перевела. Штурманская и рулевая рубки. Мачта с грузовой стрелой, лебедкой и блюдцами связи. Радиолокация.

Эхолот. Секстан. Креномер. Хронометры. «Хреномер. Хренометры», — шепотом веселит всех ЮЗ за спиной. Что ему смешно? Считает: все здесь управляется снизу Королем? — прогоняла дремоту Ю. — Без Его воли мы не окажемся ниже льда при всем желании?

Две шлюпки с полозьями. Желательная скорость восемнадцать узлов. Противоледниковый пояс. Толстая обшивка, особенно носовая. ЮЗ сзади чихает, будто шутит не только мозг, но и нос. Держаться за леер.

Фальшборт. Штормтрап.

Ватная невидимость, в ней иногда ледяные скалы — пепельные цветы. Ю тронула круглую раму иллюминатора. Тоже ведь как-нибудь она называется по-морскому? Твердый мутно-желтый металл. И все равно им, плывут они или утонули — подумала, изучая болты пальцами. Или не все равно? Они ведь тоже реагируют. Темнеют.

Каково это на вкус? Хладный шелковый пепел, хватающий тебя за изнанку. Сильный глянцевый язык, затыкающий дыхание, крутится у тебя внутри. Невыносимый насилующий поцелуй, за которым нет ничего, кроме закона физики.

— Я назову, кто Он, — выкрикнул вдруг, поднимаясь, ЮВ, пожилой муслим с изумрудными четками в пальцах. В начале плавания, трижды в день («послабление для путешествующих», — пояснял ЮВ), сверившись с компасом и часами, уходил к себе молиться. Возвращался с мокрыми веками. В последние дни замолчал, выходил только за пищей, брал мало, почти ничего, хлеб, уносил к себе. Ю смотрит на два пушистых белых хвостика его четок с зелеными бусинами на концах, чтобы не встретиться глазами со стариком. Стекло, скорее всего.

— Скажу, ради кого мы здесь. Он — первый утопленник, плод Лилит и Адама, шайтан обещал ему многое, отдал воды, и наша миссия прискорбная — всех людей, включая давно упокоенных и похороненных в земле, сделать такими же, как мы. Они попадут к шайтану, уйдут под воду посмертно. За этим нужен новый потоп. Но только шайтан и предавшиеся ему считают свою прибыль зря, ибо будут они в убытке.

— Старик, кажись, не совсем в себе, — громко заметил За.

Но ЮВ уже выходил, ни на что не глядя, вцепившись в четки.

— Я обязательно отвечу уважаемому ЮВу, что я об этом думаю, как только он будет готов выслушать меня и остальных, хотя, признаться, я привык мыслить более точными понятиями и полагаю, что Адамом была облученная обезьяна, припертая к стене условиями.

Эс еще поразвлекал всех экранными картинками и деталями «нашего морского дома».

Общая длина. Палубная ширина. Высота верхней. Высота второй. Общая грузовместимость. Потребление топлива. Если оледенение, придется выйти помахать ломиками. Команда без нас не справится.

— Кстати, о команде. Я еще раз убедительно прошу всех держаться прежней версии. Экспедиция с разными — геологическими, палеонтологическими, метеорологическими — интересами. СеЗ снимает видео для журнала.

— Но отчуждение растет, — отозвался СеЗ, — они чувствуют себя, думаю, необходимым, но ненавистным классом, с которым мы мечтаем не встречаться. У нас другой язык, мы собираемся отдельно от них. Версии о коммерческой или научной тайне все слабее удерживают их в рамках. Завтра они начнут думать о каком-нибудь незаконном золоте, ради которого их и наняли. Капитан часто смотрит на меня как на очевидно врущего ребенка, а я повторяю наши наизусть им известные фразы, которые ничего не объясняют насчет будущего.

— Условия работы для них новые. Всегда возили китобоев, зверобоев, рыбаков, то есть таких же, как они сами. Круглосуточный день, сами понимаете, влияет и на них и на нас. Будем вежливее.

— Но, кажется, — возразил СеЗ, — нарочитая вежливость наша как раз и вызывает подозрения, эта манера им отвратительна, она превращает их в автоматы, плывущие никто не скажет зачем и насколько. Завтра они подумают, а не террористы ли мы?

И за нами начнется слежка.

— В любом случае, ничего другого нет. Мы все, господа, здесь ждем Короля. И Он многое решит за нас, ответив каждому, зачем мы здесь. На это и уповаем.

Ю вспомнила: матрос показывал другому огромное красное яблочное солнце полуночи и нехорошо говорил что-то, когда посылали к тюленьим скалам шлюпку. Смолк на полуслове, будто мог поймать ее взгляд за блестящими стеклами.

— А может, утонула, — клоунствовал кто-то, ЮЗ, наверное, когда все ждали лодку назад, вглядываясь меж тюленьих скал. Опаздывала. Ю послушно улыбнулась. Мимо них два раза проследовала опасная ледяная гора. Или две неотличимых? Поэтому Эс и два матроса, собиравшие на берегу площадку для запуска зонда, отложили возвращение на час. Когда вернулись, Эс потешно изображал тюлениху, не давшую детенышей, а никто и не забирал. И рассказывал про цветущий снег. Словно краски на холсте. Целые картины. Особые такие водоросли полярные.

Ю думает о команде: а что если они тоже У? И тоже от нас скрывают, считая нас учеными, вглядываясь. Но как так могло сложиться? Как могли их зафрахтовать разом всех? С одной, что ли, подводной лодки? Считается, ходили всегда на зверобойном судне. Это их официальная версия. А у нас — своя. Так плохо говорят, ничего почти не понятно. Или делают вид? Шестеро. Или восемь? Ю не знакомилась с ними, как остальные. И не учит, как их зовут. Если вернутся, получат свои деньги, часть тех, которые она выцарапала («высосала», улыбаясь, думает). Не очень, конечно, веселы, но особых проблем по лицам не заметно. Или, может, меньше других общалась? Не вслушивалась? Катают-вертят-отсыпаются. Гремят, мотают канаты. Полноценная команда нужна бы в два раза больше. Кто они по национальности? Эс растолковывал, родом бог знает откуда, вот и нанимаются за двоих. Только капитан «наш», хотя и тоже очень смуглый. Переживут все проблемы, сбросив нас, как балласт, заодно с зондом и королевским чудо-порошком? Или тоже у них впереди Присяга? Примкнут к нам? И кто это решает?

Эс приступил к обещанному фокусу. Указал пальцами вверх, требуя внимания двенадцати глаз. Вынув из кармана, аккуратно развернул плитку, похожую на шоколад, но прозрачный. Разгадавшему фокус даст откусить. Зачем я всегда шучу? — Ю не знала ответа. Шутить, даже если не хочется, рекомендует СеЗ. Факир едва тронул уголком плитки минеральную воду в своем стакане. Стакан громко забулькал, из него фыркнулось вверх, и все испарилось меньше, чем за секунду.

— Миллиграмма хватит на миллион таких стаканов. Стекло внутри оплавилось, вряд ли из него теперь стоит пить, — задумчиво, будто сам себе, сказал Эс, впрочем, в этом состояла его лекторская манера. — С большой высоты, измельченную в пыль, наш зонд распространит ее, поднимаясь все выше и увеличивая радиус. Ледник буквально вскипит.

— И на что этого хватит? — серфер За явно радовался размаху.

— Незапланированная антарктическая весна, точнее, неестественное продолжение нынешней весны и лета, вот и все, что я знаю о нашей цели. Льда здесь двадцать пять миллионов кубометров.

— Дальнейшая судьба? — недоумевал За, вообразивший себя, видимо, упорным репортером.

— Это решит Король. Смотря как справимся. Неизвестно даже, одни ли мы участвуем в этом, или где-то сейчас готовят то же самое. «Сеющий винт» мне помогут запустить двое из команды. Если раньше, конечно, не случится бунта...

Как только на материке заметят таяние, я думаю, его будут первые дни стараться объяснять экологически, примут за результат глобального потепления. 6

«Король разделил мировую воду. Границы понятны только изнутри воды, с ее обратной стороны, вечно вьющиеся, неуловимые для земного глаза, как однажды растворенные в море чернила. Цикл возвращения воды в Тихом, например, океане — семь лет. И все же границы есть. За их соблюдением следили первые, добровольцы, самоутопленники, они составили элиту, соль моря. Им во всем подчинялись вторые, простые невольники, случайно или насильно захлебнувшиеся. Каждый вассал с наделом отличал в своей воде первое сословие от второго. Сколько его вода дала новых подданных, насколько оплачен долг, выплачиваемый Величеству недышащими людьми? Король должен знать о самых отчаянно тонущих, ищущих помилования, не сгодятся ли для будущей победы над сушей?» 7

Температура не менялась, будто Ю глотала не аспирин, а мел. Сон — лучшее в таких случаях. Там Ю видит: Король в теле недавно сгинувшего выходит на бледную отмель, «хвост острова»-мелко-водье, прогретое солнцем. Меж волн его лицо, а потом и весь он растет все выше. Ю узнает: Король идет в ее теле. В тот день на ней было это платье длиною в пол. Слишком торжественно смотрелось в аэропорту. Нечто монашеское, не наше во всей походке Короля. Не сразу поймешь, что. Он не употребляет воздух, проходит сквозь него лезвием, не соединяясь, не впуская. «Как нарисованный, — повторяет Ю сквозь температуру, наблюдая Короля в своем платье, запертом сейчас, она хорошо знает, в ящике стола, за двенадцать тысяч километров от „Стеллы“, так и не надетом больше, но и выбросить запрещено. — Как нарисованный».

Ей слышится через стены перепуганный шелест слов, или кто- то прямо здесь, у нее в каюте, в жаркой ее тьме, заботится о больной и шепчется о своем:

— Не знаешь его? Написал в газеты, ходил к разведчикам. В одном журнале пообещали даже: опубликуем, но только как фантастику, и редактор вычеркнет лишнее. Не согласился так, забрал рукопись, а когда принес обратно, ну, типа, делайте как знаете, там уже сказали: опять об этом? Принесите о другом. Что он мог? «Подводный Царь приказал мне переехать в другой город и связаться с...» — представляешь, как на такие фразы реагировали? Кончилось в психиатрической. Сначала у родственников спрашивали, замечались ли, мол, перемены настроения, приступы нелюдимости после морской катастрофы? Констатировали медики некий синдром утопленника, манию чудесного спасения с сопутствующим чувством вины, опасались, как бы не убил кого. Временно предложили изолировать. Он там вел себя хорошо, строчил дневник. Нашли однажды в аквариуме головой, захлебнувшегося. Уткнулся носом в декоративное дно, как свин в корыто. Посещал его накануне некий знакомый, якобы друг отца, обещал на поруки взять. Но пациент на него ни за что накричал и ночью убыл к рыбам. Королю вручено право казнить и миловать.

Аквариумные буквы — лихорадит Ю — мягкие плавники букв, парящие над затонувшей смолкшей головой.

— А дневник?

— А что дневник? Отрывки даже печатались в психоаналитическом ревю. Главный врач той клиники усматривает в сих текстах эффект «эмбриональной памяти», инцестуозную тягу к возвращению в жидкий внутриматочный рай. Так и аквариум объяснили. Виртуозно, мол, симулировал прогресс, и вот разрешили более свободный режим. Врач в ревю приводит интереснейшие сличения его истории с описанными средневековыми случаями одержимости гигантом моря, которую пытался лечить Блаженный Августин, а потом иезуитские монахи. Ю видит: Король уже в другом, незнакомом ей теле сейчас постучит в ее дверь, и она будет называть его на Вы.

— Да, уже, — скажет ей это неизвестно чье тело, а сам Король промолчит. За него говорят его куклы, для которых воздух горек, как стеклянная пудра. Их сердце не бьется, и они не считают секунд. Ю помнит саму себя перед дверью человека, оплатившего «Стеллу». Сейчас она войдет и будет говорить про полярный туризм. Так принято. Никто из нас ни с кем из них, пока земля под ногами, не обсуждает Короля вслух.

Голоса никуда не делись. И ей становится хуже, тошнит от каждого слова, будто не говорят, а капают на нее мертвой водой. Узнала голос рассказчика. Это СеЗ. Ну конечно, он самый тут медицинский, вот его и позвали. Ю не понимает, кто второй, и догадывается, откуда в каюте такая невидимость удушливая — всего лишь ее собственная «маска сна», популярная в самолетах, всегда с собой, с того самого рейса. Забытая на затылке во время водного удара, зацепленная за шею ремешком, единственная личная вещь, врученная ей по выходу из клиники четыре года назад. Ну, платье еще, конечно, но платье ведь одежда, а не вещь — считала Ю шаги, комкая маску в кармане, на пути к распахнутому авто, в удобных объятиях семьи.

— Почему же вы согласились плыть сюда, если такое знали?

— Попробовал бы я не... Один отказался, сказал, что после того, как, ну вы понимаете, не может близко к водоемам, лучше умрет, позвонил мне накануне и так и отрубил: я — пас. Это твое дело, решай, я сказал, жаль, не вместе отправимся, куда приказали. Утром его нашли на дне ванной с распухшим лицом и глазами, как стеклянными, сам видел в смертной хронике. Ну, тогда уже наверняка решил не бегать, собираться, все дольше протянешь.

— Я тоже слышал похожую, не то в фонтане, не то в бассейне, не верил в Короля и считал его актером, а точнее, актерской группой, которая нас шантажирует, внушая ложные воспоминания, провоцируя галлюцинации.

Их панический шепот как звук, отдельный от ее внутреннего фильма: Ю маленькая, кидает камушек. Летит удивительно далеко. И посредине озера, там, куда он упал, поднимается глянцевый столб выше неба и сквозь него.

— Ты слышал, что случится? Винт высоко над полюсом распылит что надо, и Антарктика испарится с невероятной скоростью. Это же тайфуны, цунами, торнадо, рост вод, вся мягкая земля поползет, реки взбесятся, выгнутся вверх, покинут берега, выкручивая мосты, унося всех...

Ю чувствует себя в пустой лодке. Лицом вниз на дне. Нельзя ответить: как это лодка «пустая», если Ю в ней есть? Почему-то она не считается. Борт лодки вровень с водой — таков вес пустоты. Невидимый в воздухе груз. Вот-вот зальется внутрь, но нет, не хватает буквально одной капли. Ю узнает лодку, та самая, что отправляли к тюленьим скалам, хоть и не похожа. Лодка потихоньку раскачивается, будто раскаивается, и вот уже точно должна зачерпнуть. От этого, и еще от собачьего лая она очнулась с мгновенной мыслью: нет, здесь же не может быть. Никаких собак. Это касается только людей. Значит, это мой лай, у меня внутри? Так далеко. Там, где лодка.

Стягивает сонную маску с лица. В четверть силы рдеет лампа.

В каюте никого. Значит, голоса тоже снились, или шептавшие ушли.

В простуженном рыхлом горле будто проглотила метр бахромы.

Для тех, кто не дышит, воздух стал толченым стеклом. 8

— Знаешь, какая у меня забава любимая? — спрашивает писаря серфер, срочно вспоминая всем телом недавно проглоченную книжечку «Самозащита женщин».

— Нееет, — заглядывая подростку в глаза, ЮЗ себя убеждает: кажется, воробышек начал поддаваться. Вежливое насилие — ключ ко многим сердцам.

— Я, зажмурившись, ложусь в ванну и там, ушами в воде, слушаю голоса, слышу слова, Король отдает приказы своим.

— Разве он с кем-нибудь говорит?

— А почему нет? Ведь я слышу. Да, приказывает и принимает подношения, разбухшие головы на подносах. Жутко и приятно.

— И что они говорят именно, расскажи мне? — ЮЗ размазывал За по двери, явно собираясь лизнуть или укусить его щеку.

— Пока я слышу, вроде бы понятно, но как только вынырну или просто разожмурюсь, уже ничего не помню.

— Ты всегда слышал или только после.

— После. Конечно. — нарочито громко отвечает парень, выхватываясь из ласковых твердых рук.

— Зажмурься сейчас, а я с тобой поговорю, потом скажешь, похоже или нет, — попытался ЮЗ задержать его.

— Мы не в ванне, — мальчик вырвался окончательно.

— Я хотел бы побыть с тобой в ванне.

— Чтобы слушать? — За вывернулся и сел на стул так, чтобы к нему неудобно было подойти. Казалось, его не злит, но смешит вся эта игра.

— Ну конечно, мы бы слушали вместе, как Он путешествует, останавливаясь в галереях подлодок. Входит в затонувшие самолеты, ставшие дном, трогает штурвал, но главный Его дворец.

— На Титанике? — вмешался За, пуская ЮЗа к своим коленям.

— Нет. На русской орбитальной станции, что покоится в океане.

— Но ведь она рассыпалась, показывали в новостях, — разочаровался малыш, закрывая рот ЮЗа ладонью.

— Молодой человек, — снисходительно чмокнул подростковую руку писарь, — важно, что она за-то-ну-ла, главное, что была за- топ-ле-на, — после каждого слога он смачно щелкал пальцами.

За смеялся, запрокидываясь назад. Какой неотвязчивый врун — не без нежности думал он.

— Ты помнишь, как целовал кольцо?

— Оно холодное.

— Однажды Он нас всех заберет в свой темный холод, но мы не замерзнем, правда? Может быть, послезавтра, когда взлетит этот вентилятор.

— Я знаю только, что он приказал мне плыть сюда.

— Он пришел к тебе и сказал. И к другим пришел тоже. Ко всем по очереди, интересно, к кому-то первому или ко всем нам одновременно? С учетом часовых поясов? А если кого-то не оказалось дома, зашел позже? Представь себя вездесущим наблюдателем, сразу во всех местах, как система камер с единым пультом в торговом центре. Как выглядят эти одновременные встречи с Королем? Как говорят Его несколько голов в нескольких странах на нескольких языках в одну и ту же минуту? А если мы не одни плывем сюда сейчас? Ты думаешь, нашей вертушки хватит? Представь, что несколько кораблей идут вдоль льда, каждый своим курсом...

Продолжая сидеть, За нацелил сжатые колени ему в лицо, а ЮЗ перестал спрашивать и бессильно засмеялся.

— Ты обещал научить меня в шахматы, — напомнил серфингист.

— Все действуют ради Короля. Самая ценная фигура — Король, — новым голосом сказал ЮЗ, вставая с пола и включая полный свет, — она же и самая беспомощная фигура. Ты не думал, зачем Король поставил наши буквы рядом, а точнее, дал мне и твою букву тоже? Что-то ведь имелось в виду.

— А что, Ю тебя уже отшила с этим? — скалится находчивый мальчик. 9

— Разве наше спасение, отсрочка, не чудо? — голос СеЗа успокаивает муслима и самого СеЗа.

— Я скажу вам о чуде, — смиренно отвечает ЮВ. — Будущий пророк, а пока мальчик, которого кормят взрослые, рассказывает им, как сегодня шел он, один, и навстречу два человека, белых и непонятных. С собой у них был изумрудный драгоценный снег на солнечно блестящем блюде. Они открыли мальчику грудь и умыли в снегу его сердце. Из этого органа, тикающего, как часы в их руках, выжали тяжелую темноту, сказав: «У всех есть, а у тебя не будет». И отдали сердце назад. Взрослые посмотрели грудь мальчика. Никаких следов. Как же? — спросили они. А мальчик думал: что им отвечать? Ему не резали грудь, у белых не было ножа, она открывалась и закрывалась послушно, словно глаз.

Разговор СеЗа и ЮВа продолжается, хотя каждый уже в своей каюте. О том, что убийственно щекотная вода над и вокруг тебя есть голодное стекло, а ты заперт в безвыходных кишках корабля, и они приводят к Королю. О желании прыгнуть и нестись ядром навстречу собственному отражению. Совпасть.

Что же до того, что беседующие друг друга не слышат, это ничему не мешает, ведь они с самого начала друг друга не слушали. 10

«Не рожденный в утробе гоняет через себя воду. Человек возникает как водный подданный, хотя и выше морского уровня, насильно выдавливается наружу из этого утробного океана, обжигается воздухом и не может потом кому-то простить этого всю жизнь. Не значит ли это: каждый от зачатия до рождения принадлежит Его власти и должен к нему вернуться навсегда? Если так, наши отношения с Королем начались раньше, чем мы можем помнить. Король спускается очень глубоко, к своим плантациям. Икринки растут, беззвучно покачиваются на тонких до невидимости нитях. Созрев, срываются вверх и всплывают, медленно раздаваясь в размерах, так как давление слабеет. Через девять месяцев на земле рождается тот, кто благополучно достиг воздуха. Перед Королем лес будущих жизней. Поля нежнейшего отзывчивого жемчуга. Король касается плантации пальцами, гладит ладонью живой ковер — начинается их лунное всплытие к небу. Тысячи икринок салютуют. Иллюминация. Фейерверк.

«Подданные не дышат в жидкой, спасаемой от света, ласковой мгле, как и будущие дети в утробах», — кто и кому объяснял это,

Ю решила переспросить писаря.

Дальше было про мальчика. Он захлебнулся при крещении в реке. К водопою вышел лев, и епископ разжал руки. Ребенок вернулся в село ночью сам и стал проповедником Короля. И нечто еще об общинах, крестивших себя водой, — нечитаемый почерк. Или Ю не знала этих слов, или они были написаны неправильно. Упоминался также, кажется, Антоку, семилетний японский Император, и некая госпожа Ни. Плюс нежелательные на земле младенцы, вернувшиеся к Нему и никого не помнившие, — украшение королевского двора. 11

СеЗ снова ждал всех, а точнее, желающих у бликующей карты.

Ю думала: снова тренинг, и придется, как в прошлый раз, трогаться ладонями в темноте. СеЗ говорил тогда заклинающим голосом: «Кто собрал нас здесь? Король? Кто закупорил нас в этом пространстве? Мокрый ветер? Прежде всего, у нас есть общая травма. Опасное для жизни событие, связанное с водой. Что есть наш страх?..»

На ее памяти были три подобных «терапии». СеЗ учил бороться руками, лежа на спинах, глазами в потолок. Это было не очень ловко на полу, но никто не отказывался, других развлечений на «Стелле» не было. Еще СеЗ демонстрировал вот какой фокус: зелеными чернилами писал на карточке слово «красный» и показывал каждому, без свидетелей, а после, спрятав, спрашивал, что это был за цвет? Пятеро из восьми, по словам СеЗа, сказали «красный», то есть неправильно. И только трое не поддались. Ю оказалась в обманувшемся большинстве, хотя и надеялась, что просто не поняла вопроса. Хуже других знала язык, на котором все тут общались.

Сегодня все выглядело иначе, напоминало заурядную вечеринку. — Я хотел бы напомнить, сейчас Рождество, — начал СеЗ, шутливо целясь в лампу бутылкой шампанского, — поэтому мы здесь, — пенясь и сверкая, струя делилась в бокалы. — Если бы не Король, никому из нас никогда бы не исполнилось столько, сколько исполнилось. Так пусть это будет наш общий, второй день рождения. Рождество нашего Короля, хоть такая дата и условность. Любая дата — условность. Вот мой тост.

Все взмахнули красивым хрусталем навстречу говорившему и сделали свои глотки. В пальцах мусульманина взлетел к лампе, карте, качнулся над головами прозрачный очерк, означая глоток, запрещенный Всевышним. Чистая форма. Пустое стекло.

— Однако имею сообщить вам, случаются дни поважнее, чем день рождения. Со всякой вещью, я не говорю уже о существе, бывает кое-что посерьезнее, чем явление на свет, — если на СеЗа смотрели и слушали, он останавливаться не умел.

— Завтра именно такой день, господа, мы запускаем нашу вертушку, и я уверен, для любого из нас это самое стоящее событие. Так выпьем же за нашего Короля! За утоляющего жажду!

И выпьем за то, что все мы здесь, такие неодинаковые, говорим на одном и том же языке. Выпьем же за этот язык!

Неодинаковые, да уж, — думала Ю, оглядываясь. У двоих Love, и они, мистик-графоман и отрок-спортсмен, пристают к мусульманину, не «повенчает» ли он их, сами не зная точно, что имеют в виду. Ссылаются на средневековые мужские гаремы прославленных султанов. ЮВ, кажется, дал им нечто вроде согласия, лишь бы отстали. По возвращении. На берегу. Похоже, арабский старец переживает драму похорон своей души. «Король сменил мою профессию и занял меня вот этим вот зондом, кораблем», — не устает повторять всезнающий Эс, из чего видно, что «профессия» для него была всем. Между тем никто здесь не может даже понять, чем он занимался раньше, настолько это специально.

Об остальных она знала меньше. А я? — спросила себя Ю — постучавшая пару месяцев назад в дверь старого знакомого, чтобы очень его удивить. Оказывается, у меня есть мечта попасть на нижний полюс, и деньги на все это «дашь мне, милый, именно ты».

— Сегодня я предлагаю каждому раскрыться, — не унимался СеЗ.

— То есть?

— В конце концов, завтра день запуска, полетит волшебная пыль. По-моему, пора всем рассказать, кто из нас как попал в воду.

— Мою историю вы знаете, — Эс считал капли в бокале, — я единственный с небольшого исследовательского, гораздо меньшего, чем этот, корабля. Если бы не тот случайный вертолет, снимавший кино. То есть, конечно, хотел я сказать, если бы не Король... Я оговорился, как это выглядело для незнающих, для всех, то есть, кроме нас, со стороны, с земли. Никто не может столько держаться на воде, даже если вам достался дутый жилет и обломок пенопласта. «Не приняла», — говорили. Я, как и многие, конечно, счел Короля галлюцинозом в первые дни на суше. «Гидрирующий бред», — определил психолог, которому я немножко намекал. Но вот Он уже стоял на моем пороге и протягивал мне для поцелуя чьи-то пальцы с кольцом. Его нельзя было не узнать в любом теле. К тому же я помнил перстень. Помнил не глазами. Конечно, я вспоминаю бывших со мной на яхте. У них остались дети, матери, никому, кроме них, не нужные, могли у них быть невыполненные клятвы, обязательная месть, не записанные еще никуда, оставшиеся навеки в захлебнувшихся головах открытия, гипотезы, версии. Один из моих коллег утверждал, что додумался до вечного двигателя, работающего благодаря притяжению Луны. Ну, то есть относительно вечный механизм. Вечный, пока есть Луна. Я никогда не узнаю, что именно он имел в виду. Возможно, однажды я спрошу об этом у нашего Короля. Ведь изобретатель давно его подданный. У меня не было столь амбициозных идей. Была ни с чем не согласная прихоть жить, и только. Значит, я оказался на воздухе нужнее. Наверное, объясняется так.

— Я расскажу, как я пропал. Кайтсерфинг, — начал мальчик («змеесерфинг» — спохватилась Ю), — катаешься на доске, держась веревкою за небесного поводыря.

Их обоих, змея и мальчика, унесло молодым ураганом очень далеко. Где они расцепились и как он полетел в океан, уже никто не видел. Кататься в такую погоду решил, потому что видел нечто подобное в кино.

— Лило тогда, на десять метров не видно, белой бурей. Меня так и не нашли. Удостоившись милости, скрывался, изменил имя, адрес, выучил другой язык, не хотел в прошлое и очень благодарен Королю за такое превращение. Я сразу в него поверил, не думал про видение. Со мной, наоборот, ничего реальнее никогда не происходило. Я все для него сделаю, это не слова.

Потом слушали про судорогу в озере. СеЗ пообещал местным сфотографировать затонувший зимой, два века назад, ратушный колокол. Подводного фотографа на поверхности не дождались.

На следующее утро в отеле нашли. Спасателей только зря подняли на ноги. Водолаз лазил полицейский. С этого начался путь СеЗа в психоаналитики.

— Погружался у опор бывшей пристани. Старые камни хлебного цвета. Честно говоря, я нырял не очень-то трезвым, потому и поспорил, что найду этот «Хелл-белл». Бессознательно я мог сам выключить себе воздух в приступе нездорового страха за то, что ничего не снял. Удушье, встречу и присягу списал вначале на алкоголь. Нетвердо помнил. Или на обморок. Случаются же после травм такие сны, загибающиеся в прошлое, ложные воспоминания разные. Однако через пару дней меня окликнули по имени на улице, в городе, где я никого не знал. Это был вежливый пожилой человек в годах. Так мог бы выглядеть мой школьный учитель, ну, в смысле возраста и осанки.

Еще один запутался в сетях. Излагал столь же путано, явно привирая. Намекая на какое-то особое отношение к себе.

Дошла очередь и до Ю. Вышло очень по-анкетному, как в газетной хронике, где с подозрением смотрят на любое лишнее слово.

— Как бы я выглядела после? Вот что меня мучит, — призналась, уже все выложив, — надувное лицо, как воздушный шар с глазками-щелками, узенькими, будто нарисованными. Никто не смог бы меня узнать, даже самые ближайшие. Ну, только по платью.

Если бы кто-то меня увидел, его бы передернуло. И руки тоже станут скользкими подушками, на них уже не останется линий, по которым узнают жизнь.

— Портрет Офелии, — дурачится ЮЗ. Вымученный юмор, чтобы снять общую нервозную серьезность.

— Я думала как раз об этом, представляла свой, расплавленный водой, портрет, когда девочка подошла ко мне во дворе университета, не улыбаясь, молча, протянула конверт с нынешней судьбой внутри, а снаружи с отпечатком Его перстня. Такое пятно вряд ли перепутаешь. Я смотрела вслед этому ребенку. Девочка ушла туда, где за углом автобусная остановка. Не знаю, села ли она в автобус. 12

«Море — его бескрайний флаг. Вода — его воздух. Океан — то, что делает его невидимым. Что такое волны, как не вечные аплодисменты нашему Королю? Приливы и отливы вместо вдохов и выдохов», — на этом тетрадка писаря заканчивалась. Вклеено фото модернистской скульптуры — прозрачный мягкий человекообразный аквариум с живыми рыбками. 13

— Такая тоска внутри, заполнила меня как желе и наружу не выдавливается. Мне кажется, мы не вернемся.

— А куда бы ты хотел вернуться?

— Я в разных местах занимался серфингом. Искал волну. Ты, конечно, не знаешь, есть ресторанчик на берегу, в Махабалипу-раме. Каменные слоны в натуральный рост, но я хочу не к ним. Бенгальский залив. Я часто сидел там, поездив на волне. Рядом смешная такая стена с наивной росписью: под пальмами нарисована семья. Мама-папа-дети за столом, белая скатерть. Вокруг них цветы, горы, джунгли. И ходят разные динозавры с высокими шеями, кушают листья с пальм, купаются в озере, не трогают людей, у них тоже обед. Рай нарисован. Теней там нет. Ты сидишь в кафе, слушая океанский шум, хозяин подходит вежливый и на таком же, как твой, приблизительном английском говорит, как он тоже любит путешествовать. Геконы бегают под лавками — миниатюрные копии добрых динозавров с ресторанной фрески. Рыжие. Звучит индийская музыка. Под пальмовой крышей в крупных перламутровых раковинах лампочки включаются. Загорелые, как темное дерево, люди идут от пляжа или к пляжу. А ты все смотришь на эту шуточную живопись — семья ест, мир цветет и динозавры пасутся. И нет никакого чувства, что ты что-то приобрел или потерял. И нет надобности в этом. А есть только мятный чай и тигровые креветки на тарелке. Мышцы отдыхают. Вот куда бы я хотел вернуться. Мы не так уж и далеко, если смотреть по карте. На крыше низенького дома напротив тамильская женщина расчесывает свои длинные черные волосы и понимаешь, глядя на нее, что вот сейчас, от каждого твоего движения, зависит будущее. Тронешь ты стакан чая левой или правой рукой и с этого начнется один или другой узор твоих событий. Их будет очень много, годами, но однажды ты вернешься сюда, к добрым динозаврам, и снова увидишь женщину, делящую волосы гребнем, и, может быть даже, войдешь в ее дом, поднимешься на крышу, а она тебе скажет...

— Что же она скажет?

— «Собака всегда возвращается, если зарыла кость». По-тамильски, ты не поймешь. Поговорка. Может быть, дело в музыке, которая там везде и всегда играет. Счастье просто лежать у бассейна, наблюдая таяние темного отпечатка пятки на кафеле, твоей же, ты вынырнул несколько секунд назад.

— А я бы вернулась в Париж. Например, к фонтану Стравинского. Там в вечерней воде танцует веселая клоунская механика.

И плавают прямо в шумном мраке листья платанов. Отражается готический улей с одной стороны, а с другой — огромная стекляшка Бобура в пенящейся тьме. Можно пить кофе прямо на ступеньках. Мальчики-роллеры проносятся вокруг, у любого из них, если тебе тоскливо, можно купить веселье и стать самому одной из игрушек фонтана — русалкой, скелетом, мотором с двумя брызгалками, улиткой, змеей, попугаем, мокрым блестящим сердцем, скрипичным ключом, хвостатыми губами. Видишь, я помню их лучше, чем людей.

— А я бы хотел позвать вас всех в Стамбул. Там, на Диван-Ялу средневековое кладбище и чайный домик над белыми могильными столбами. Они растут из мрамора как сахарные головы. Ты сидишь на ковре, пьешь чай или салеп, если прохладно. Или куришь яблочный табак в наргиле. Солнце садится. Чайки прилетают спать на могилах. И тебе никуда не надо. Ты просто есть.

— А вам не кажется странным, что все мы вспоминаем кафе? Все мы хотели бы вернуться в кафе, а не, скажем, домой.

— Ты сам первый так начал.

— Видимо, задал тон. 14

В день запуска зонда, хотя день здесь есть просто число часов, Эс поднес зажигалку к записной книжке и досмотрел, чтобы она совсем исчезла в пепельнице. «Стелла» замерла по его приказу. Сотовая связь перестала у всех. Радио тоже, а совсем недавно там шли обычные новости, чей-то новый альбом. Вспомнил идола с авиавинтом вместо головы в брюссельском аэропорту. Компьютер закончил очистку основного диска. Другой диск Эс положил в грудной карман, подумав: «Передам лично...» Вышел, забираясь в меховую куртку, мысленно улыбнулся: «Вот ведь, забочусь о себе, не хочу, чтобы было холодно». Поднялся на нужную палубу, поклонился и швырнул тело в волну, комично вздрыгнув ногами, словно перескакивая очень высокую скакалочку, которую нельзя задеть.

— Есть золотой барьер, и его может пройти любая вещь или существо, — говорил между тем один голос другому у иллюминатора, — это происходит незаметно, ни внутри, ни снаружи ничего не меняется, лежит что-то себе тихо на месте, но однако в такой-то час-минуту-секунду времени масса этой вещи или, скажем, некоего лица, становится дороже золота в пересчете на граммы. Это самый важный и тайный миг в истории любого физического тела. Оргазм материи. С большинством такого не случается вообще, а у некоторых он может много раз наступать туда и обратно.

— Я не понял, вот, скажем, моя трубка и такая же, только из золота, так что если я вам продам свою вишневую по цене ее золотой сестры и вы купите, тогда это таинство произойдет, или как?

— Нет-нет, речь идет не об аналогичной форме или объеме, но именно об их весе, сопоставимом с золотым, в граммах.

О земном притяжении, если разобраться, выраженном в золотом идеальном эквиваленте.

— Но позвольте, — вмешался третий, — цена золота на рынке так же меняется, значит, этот момент «подлинного дня рождения» зависит не только от судьбы тела, но и, скажем от рыночной дрожи, от стоимости золотых граммов в данный час. Если, скажем, желтый металл обесценится...

Владелец первого голоса саркастически взглянул на спорщика, но ничего пока не ответил. Он размышлял, стоит ли объяснять, что нет никакой отдельной судьбы тел и существ, а есть только общая, неразделимая, стоящая за и над любым рынком. Или знание этого дается без разъяснений и не вталдычишь? Возникла пауза.

— Вон, смотрите, идет наш Эс, вот чей мозг одолел не то что золотой, а платиновый барьер. За грамм этого мозга, как ты думаешь, дадут грамм обогащенного урана, или все-таки нет? — расшутил негативную паузу второй голос.

В этот миг, за круглым стеклом, Эс бросает себя за борт, но возможные свидетели отвлечены своим драгоценным разговором:

— И золото, понимаете, я имею в виду самой чистой пробы.

Так делятся и люди: те, за кого уплатят, в случае нужды, столько, что каждый их килограмм обойдет золотой, это одни существа. Их жизнь, работа, отдых и смерть ничего не имеют общего с жизнью, работой, отдыхом, смертью тех, кому не суждено перейти золотой барьер. Все люди имеют ценностные аналоги в мире известных нам металлов, и положение каждого может быть понято только исходя из цены металла, с которым он совпадает в данный момент.

— Потому-то я и не думаю, что мы все утонем, останемся в нижнем полюсе. Мы, как вы могли заметить, люди разные, а, значит и дальше Король прикажет нам по-разному жить. «Стелла» — временный сплав.

Сказав это, человек слишком задумчиво глядит в стекло и начинает понимать, что увидел только что. Подходят другие, проснувшиеся пассажиры. Все выбегают на воздух. Никто не замечает, что больше не холодно. Или просто не мерзнут? Никто не замечает, что все выстроились на носу умолкшей «Стеллы» по порядку, согласно своим географическим именам. Нет только Эс. Он растворяется там, в воде.

Начались мысли:

Просто так за борт не прыгают, это был, может быть, приказ Короля? А почему «Стелла» остановилась, кто это приказал? Эс?

И имеют ли теперь силу его приказы? — думает ЮЗ.

Никто без Эс не сможет обойтись ни с зондом, ни с порошком, — думает За, — и где сейчас порошок? Может тоже в воде?

Теперь придет Король, ведь Эс сейчас уже у него, объясняется. Как придет? Откуда возьмется? Или ждет нас там, на ледяном берегу, которого, кстати, совсем не видно в тумане. Или не придет, проверяет? Что мы будем делать? Поворачивать? Сами пробовать зонд? Двигаться, соблюдая вчерашний курс? — думает СеЗ.

Он перешел сейчас из второго сословия в первое, и, значит, ему не вернуться. Этого ли хочет Король от всех нас? Смотрел ли Эс на корабль уже в воде? Или не смотрел? — думает СеВ.

Нет бога, кроме Аллаха и Мухаммад его пророк, — думает ЮВ.

Четки в его пальцах звучат как капли с дерева после дождя, — думает Ю. 15

Никто из них не заметил безволния. Как не заметили отсутствия команды и всяких ее признаков. Вода плоская стала, остановленная, не движется. Кисель-желе-стекло-сталь — сравнить некому.

Эс принес жертву, вот и успокоилось. Ю поднимает голову и видит: там, где недавно находилось небо, отражаются они все — задранные лица, палуба, «Стелла», плоская вода. Ближе, чем зеркальный потолок в ее любимом кафе — поднимешь руку и тронешь свое отражение. Корабль влип в абсолютную гладь. И вот она снижается навстречу самой себе, убирая зазор, снимая вопрос об образцах и копиях. Ничто не будет копией. Ничто не было образцом. Словно лезвия сжимаемых ножниц. Поцелуй двух зеркал. Взаимопожирание. То, чему нельзя быть свидетелем.