Кошачьи

15 января 1980 года

Я счастлив, нет, не так! Я самый счастливый человек на всем Божьем свете! Уже месяц у меня такое чувство, будто нахожусь в опасности. Но счастье опасности «не осязаемо», это эйфорическое состояние, созданное с помощью стимуляции, постоянно присуще дыханию ирреальности. Наоборот, это состояние… Я мог бы выкорчевать целые леса, мог бы обнять и расцеловать каждого, кто мне повстречается на улице. Розалия считает, я выгляжу по крайней мере на десять лет моложе, что без ложной скромности не преувеличение.

Мне необходимо привести в порядок свои мысли, зафиксировать в дневнике совершающиеся события для потомков. Хотя я, что касается писанины, достаточно обременен тем, что регулярно веду два лабораторных журнала и деловую переписку со Швейцарией, но я хотел бы дополнительно описать этот проект с личной и совершенно не научной точки зрения. Я настаиваю, я тщеславен. Уже месяц у меня есть все основания для этого!

Моя мечта сбылась. Подводя итог пройденному пути, я осознал, что годы в институте — страшный сон. Издевательский смех профессора Кнорра, который сопровождал как отвратительный фон любую мою творческую идею, навсегда канул в прошлое. Двадцать лет я работал на это идиотское учреждение, репутация которого зиждилась единственно на том, что в столовой готовились и подавались лучшие в Европе блюда. А благодарность за это: «Поймите, дорогой коллега, то, что вы вбили себе в голову, относится к миру фантазий».

Черт бы всех побрал! Я ненавижу их изо всех сил. Они не что иное, как ничтожные бюрократы, которые тратят всю свою энергию на то, как бы одурачить государство на расчетных операциях по издержкам. Без меня, коллеги. Гуд бай!

И в «Фармароксе» сидят они же, бюрократы. Но в противоположность коллегам — государственным служащим им приходится время от времени что-то выдумывать, если не хотят оказаться в один прекрасный день на улице вместе со своей дорогой мебелью. Господин Гайбель и доктор Морф «пожаловали» мне лабораторию и ограничили одним годом научные исследования. По истечении назначенного срока они хотят видеть результаты, иначе щедрости конец.

Слава Богу, всемогущему.

24 января 1980 года

Лаборатория — сказка! Она размещается в трехэтажном старом здании и оборудована самыми современными достижениями исследовательской и медицинской техники. Я не могу поверить в свое счастье. В дополнение к месячному жалованью в десять тысяч швейцарских франков и райскому изобилию экспериментов мне полагается при успешном ходе исследований премия в полтора миллиона франков и трехпроцентная доля от прибыли, не говоря уже о лицензионном бизнесе. Кто после этого посмеет утверждать, что швейцарцы жмоты!

Иногда я спрашиваю себя, как бы обстояли дела, если бы я прошлой зимой лично не постучал в дверь «Фармарокса» и не попросил о деловом разговоре с Гайбелем. Седовласый привратник у входа, похожего на двери в храм, наверняка принял меня за сумасшедшего, но все же утрудил себя и позвонил. Гайбель, к счастью, читал мою статью в «Сайентифик америкэн» и пожелал видеть автора. Остальное — история, как это мило называют. Но что, если бы все обернулось по-другому? Мне пятьдесят один год, и на моем почти лысом черепе нет уже ни одного черного волоса. С малых лет я искал смысл жизни. Если я умру, то хотел бы оставить след в мире, а не просто рассеяться как лучик в море лучиков. Мой след не должен привлекать всеобщее внимание, но лишь принести пользу. Но отвратительная чистка клинков, вечная переписка с фармакологическими компаниями во всем мире, сизифов труд по убеждению армии руководителей фирм — все это совершенно истощило мои нервы и силы за последние годы. Если быть честным, «Фармарокс» был последней надеждой в поиске спонсора.

Зачем беспокоиться о черных днях, которые так и не наступили? Моя жизнь больше не черная и не серая. Наоборот, когда я предаю эти строки бумаге, я смотрю из окна моего бюро, расположенного на втором этаже, прямо на солнце. Оно ясно и светло, словно хочет меня поздравить с переездом.

К моей досаде, необходимо поддерживать контакт с институтом. Кнорр и его сотрудники оказывают колоссальное влияние на ветеринарные службы, которые отвечают за выдачу разрешений на опыты над животными. По моим сведениям, некоторые из его банды сидят даже в комиссиях. Неужели этот кошмар никогда не кончится?

1 февраля 1980 года

Мы наконец все в сборе. Цибольд и Грей, американский молекулярный биолог, присоединились к нам сегодня, и я немножко побаловался — открыл бутылку шампанского. Нужно заинтересовать своих коллег, увлечь, иначе можно просто выкидывать весь этот хлам. Мне это известно по собственному печальному опыту.

Кстати, о печальном: моя робкая надежда, что «Фармарокс» позволит мне трудиться без надзора, конечно же, не оправдалась. Ко мне заслан некто доктор Габриэль, который официально — медик, в действительности же грязный, мелкий шпион. Это знает он, знаю я, это знают все. Я должен смириться с постоянным контролем.

Цибольда я «умыкнул» из института. На первый взгляд кажется, будто он выбрал не ту профессию: ежедневно меняющаяся модная одежда и фатоватая манерность подходят скорее модельеру, нежели ученому. Но во время работы он таинственным образом меняется, превращаясь в одержимого. Тогда гениальные идеи просто бьют из него ключом. Это наглый, с необсохшим молоком на губах карьерист с причудами, не желающий мириться с отсутствием своего крема после бритья за двести марок даже в центре пустыни Гоби. Вот так-то выглядит следующее поколение исследователей.

Грей же, напротив, мне несимпатичен. К сожалению, я не могу от него отказаться — в своей области он волшебник. Теперь он знает все и так ловко назидательным тоном высмеивает мои идеи, что я вскоре сам начну подозревать, что они абсурдны. Когда же ученые признают, что фантазия — самое важное в нашем ремесле? Но я не жалуюсь, а благодарю Бога за этот единственный шанс.

Через двенадцать дней мы начнем смешивать субстанции. Если первый опыт на животных удастся, я хотел бы поехать вместе с Розалией в Рим и целую неделю питаться только у «Чианти Классико». Это будет роскошный пир!

2 марта 1980 года

«Суп» приготовлен!

Так мы в шутку величаем в лаборатории эту смесь: суп. Он составлен из семидесяти шести экспериментальных компонентов, их дозы рассчитаны так тонко, что фактически речь идет о тех же самых препаратах. На встрече, которая прошла очень шумно, мы приняли предложение Грея использовать культуры бактерий, которые ускоряют процессы сворачивания крови, а потом интегрировать их в «суп». То, что получилось, мы подвергнем тысяче экспериментов. Я сам склоняюсь к сумасшедшей идее моих коллег, хотя не откажусь от главной мысли, в первую очередь от того, что необходимо подходить к делу с позиции химии. Как это еще крутят и вертят, существенная субстанция должна оставаться автополимерным искусственным материалом, потому что он один в состоянии быстро и прочно соединять между собой два предмета на основе своей молекулярной структуры. Живые клетки здесь не исключение.

Идея «супа» пришла мне десять лет назад, когда я вырезал газетную статью для личного архива и при этом порезал себе ножницами руку. Полностью занятый вырезками, я перевел рассеянный взгляд от кровоточащего пореза на ладони на канцелярский клей, стоявший передомной на столе. Вдруг меня осенило. Как было бы практично, подумал я, просто склеить легкую ранку, вместо того чтобы сначала обработать ее антисептиком, наложить повязку, а потом пройти через болезненный процесс заживления.

Подбадриваемые этим озарением, мои мысли унеслись ввысь, кровь из раны тем временем лилась на стол и на газету. Я думал об этом клее, склеивающем ткани, так называемом двухкомпонентном фибриновом клее, который используется при небольших ранениях и операциях, где применение нитей невозможно, то есть при операциях на так называемых внутренних органах — селезенке и других внутренностях, не обладающих особенно прочной структурой тканей. Однако фибриновый клей никогда не был в полной мере тем, что необходимо. Да, его не отторгают ткани и он хорошо воспринимается организмом, но все же такой клей неупотребим при зияющих и механически обрабатываемых ранах. В конечном итоге его можно использовать только в сочетании с классическим наложением швов. И потому едва ли удивляет, что хирурги не являются ценителями этого средства, а клянутся всеми святыми в преданности традиционным нитям, которые, пожалуй, поднимают их искусство в цене.

Это нужно изменить. Передо мной витало радикальное решение. Хотя можно предсказать, что я не получу за мой «суп» никакой Нобелевской премии, он произведет революцию в медицине. Да и что такое Нобелевская премия? Ее не получил изобретатель электрической лампочки, хотя она вызвала в прошедшем столетии больший переворот, чем расщепление атома! Все зависит от маленьких, невидимых революций.

Моей мечтой, моей целью является полностью упразднить нити, используемые исключительно профессионалами. Я делаю еще один шаг вперед и верю, что однажды мой «мгновенный клей» найдет место в каждой аптечке первой помощи. Зияющую рану можно будет просто заклеить сразу на месте. Это средство приобретет жизненно важное значение при авариях и военных действиях!

Итак, нужно достичь следующего… Первичное заживление ран — практически дело самой природы. Проблемы начинаются лишь при вторичном лечении ран. В большинстве случаев края ран не ложатся точно на прежние места. Часто рана зияет, либо не хватает куска ткани, или ткань так сильно пострадала, что отмирает. В разорванную ткань моментально внедряются бактерии. Поэтому ране нужно помочь задним числом, то есть соединить края с помощью нитей, зажимов либо же с помощью клея. Идеальным случаем было бы свести любую рану к первичному лечению.

Само собой разумеется, мой клей для тканей не в состоянии полностью заменить ловкие руки хирурга. Но раненому солдату на фронте или истекающему кровью ребенку во время автомобильной аварии уже санитар мог бы оказать первую помощь благодаря этому средству.

При условии, что препарат будет схватывать с мгновенным эффектом, все требует еще тщательной доработки.

1. Средство должно быть антисептическим, в том числе «прогонять» бактерии уже на первом этапе проникновения в рану.

2. Благодаря своему свойству полимера клей должен соединять края раны моментально. Однако ни в коем случае нельзя все закрывать герметически: недостаток кислорода способствует распространению инфекции.

3. Иммунная система не должна отторгать препарат.

4. «Суп» должен быть просто дьяволом, который вселяется в человеческое тело, а спустя время снова вырывается наружу. Две-три недели кажутся мне реальным сроком.

5. Препарат должен быть прост в применении. Практически демон из тюбика.

Если мы сможем этого достигнуть, мы сослужим славную службу человечеству.

Что касается признания и исполнения желаний, меня всегда преследовали неудачи. Но должно же человеку когда-нибудь повезти?

17 марта 1980 года

Все идет отлично, даже чересчур. Осталось провести пару исследований по свертыванию крови, потом можно начинать опыты с животными. Розалия считает, что я слишком много работаю и должен хотя бы в выходные устраивать себе отдых. Милая душа просто не может представить, что работа, которой одержим человек, не имеет ничего общего с расхожим понятием «работа».

Теперь час ночи, и я все еще сижу в моем уютном бюро, убранном Розалией. Остальные давно ушли. Единственный горящий в здании свет — это лампы в античном стиле на моем письменном столе. Я позволил себе пару бокалов красного вина и медленно начинаю философствовать. Мои мысли перенеслись от Роберта и Лидии к счастливым воскресным дням, когда они были беззаботными детьми. Я по-прежнему самозабвенно люблю их всем сердцем, хотя они оказывают нам честь и наносят визиты только на Рождество, делая скучающие мины при скучной игре. Дурацкая, унизительная ситуация. Мы стали совершенно чужими, и нам нечего сказать друг другу, кроме пары ничего не значащих фраз. Даже мой стремительный подъем, похоже, не особенно-то интересует их. Ложь, ничтожность и холод составляют отношения между моими детьми и мной. И это ход мира? Должны ли все люди разделить эту участь, — родителей, которые когда-то желали детей и теперь должны с горечью признать, что породили на свет чужаков?

Единственные радости, которые мне остались, — это работа и Розалия. Или Розалия тоже относится к разряду неизбежных ошибок? Не является ли она гораздо больше любимой привычкой, от которой я не в состоянии отказаться, потому что иначе нужно со стыдом признать, что она ничто другое как привычка и годами поднимали слишком много шуму по этому поводу? Не знаю…

У меня никогда не было страстных отношений с женщинами. Ни я их не понимал, ни они меня особенно не восхищали. Даже когда я был молод. На первой женщине, с которой у меня завязались дружеские отношения, я женился. Та часть жизни, которая описывается поэтами, ради которой вообще стоит жить, осталась для меня недоступной. Итак, что я сделал из своей жизни?

Я должен покончить с этими размышлениями, полными пессимизма. Они ни к чему не приведут. Уже поздно. Завтра утром привезут животных, и я должен присутствовать, когда они прибудут. Я запрашивал разрешение на опыты на шимпанзе, но, как и ожидалось, мне отказали. Приматы могут использоваться только на последней стадии проекта, таково было несостоятельное обоснование. Невежды! Они все еще не хотят признать, что здесь происходит нечто революционное, открывающее новые пути.

Но я должен сохранять спокойствие и радоваться, что мне не придется проводить опыты на мышах, которые были бы чистой тратой времени, потому что грызуны не годятся для моих целей, у них слишком тонкая кожа.

18 марта 1980 года

Животные прибыли! Непрекращающееся мяуканье наполнило здание. Лаборантки были вне себя: с этими подвижными созданиями масса хлопот, в том числе уборки. Мы вместе покормили и приласкали их. Им будет у нас хорошо, это я гарантирую.

27 марта 1980 года

Первый опыт прошел неудачно. Без наркоза мы сделали на головах пяти животных маленькие надрезы и обработали края ран «супом». Но вместо того чтобы склеить, смесь полностью выжгла мясо и как кислота вгрызлась в мозг, разъев черепа. Зверей пришлось моментально усыпить.

Удар. Я и не ожидал ничего другого вначале, но, с другой стороны, не рассчитывал на такую пугающую агрессивность материала. Мы где-то основательно промахнулись. Нужно работать интенсивнее. Рим пока отменяется.

2 апреля 1980 года. 1.20

Я страшно напился и сам удивлен тем, что вообще в состоянии сформулировать эти предложения. Снаряд, разорвавшийся в стволе орудия на последней неделе, тяжело поразил меня самого, когда я первоначально хотел признаться себе в этом. Очень странно. Мы использовали в опыте смесь, на успех которой были все основания рассчитывать. Такого ужасного результата никто не ждал. Даже Грей, который ко всему относится очень скептически, был огорошен при виде непредвиденной реакции.

Как и следовало того ожидать, в высшей степени пунктуальный доктор Габриэль отправил послание своему швейцарскому другу, прежде чем я сумел оформить и отправить свой отчет в Швейцарию. Затем последовал звонок Гайбеля, который сугубо лично навел справки о фиаско. Эти панические манипуляции просто скандальны и могут только навредить, сбить настрой команды.

После вскрытия животных мы предположили, что неудачей эксперимента обязаны слишком большой концентрации малеиновой кислоты. Кожа головы, черепные кости и мозги подопытных животных выглядели как растопленный в жаре искусственный материал. Понижение концентрации — лозунг на следующий месяц.

Теперь я должен работать вдвое больше. Розалии придется привыкнуть лицезреть меня только в выходные.

11 апреля 1980 года

Ирония судьбы: хотя я уже похоронил здесь тридцать животных, сегодня утром сам прибежал еще один красавчик. Когда я парковал машину напротив лаборатории, я увидел, как он бегал взад-вперед возле двери и энергично царапал ее. Отважный парень! Он казался беспризорным, хотя мускулистое тело выдавало первоклассные задатки. Лаборантки настаивали, что он бродяжка. Мы взяли этого сатаненка и объявили его своим талисманом. Он свободно бегает по зданию, все его балуют и подкармливают лакомыми кусочками. Меня же очень интересует, что он думает о своих собратьях в клетках.

25 апреля 1980 года

Новый опыт, новый рывок. Трем животным побрили животы и аккуратно разрезали скальпелем. Потом края раны были помазаны «супом» и раны соединены скрепками. Спустя пять часов мы должны были констатировать, к нашему разочарованию, что эффект склеивания так и не был достигнут. По-моему, причина провала в понижении кислотных компонентов. Совершенно очевидно, эта субстанция оказывает тайное влияние на смесь, причем я должен признать, что и другие субстанции не очень сочетаются друг с другом. Чтобы достичь прорыва, необходимо большее число опытов и, следовательно, больше животных, чем мы рассчитывали вначале. Разумеется, это займет больше времени. Случай, возможно, потому настолько сложный, что для решения этой проблемы необходимо заниматься совместимостью препарата с иммунной системой и отторжением его со временем, а это явно не будет медовым лакомством.

Скоро я закончу мой отчет и отправлю в Швейцарию. Весьма неприятно снова ожидать плохих новостей, но чему быть, того не миновать. Я почти уверен, что «Фармарокс» уже проинформирован доктором Габриэлем. Впрочем, этот милый господин вообще не прилагает усилий, чтобы скрывать свою подлинную роль. Ко всему прочему этот жуткий тип Кнорр из института заявил о своем визите. Он хочет убедиться в моей неудаче.

Пока я все это пишу, я так переживаю, что готов плакать. Боже, дай мне силы решить эту дилемму. Бродяжка, которого я недавно подобрал на улице, сидит на письменном столе и не сводит с меня сосредоточенного взгляда. Пожалуй, помимо Цибольда, он единственный, кто разделяет мои заботы. Остальные относятся к проекту абсолютно равнодушно. Они сотрудники службы разведки и могут в любое время устроиться в другой фирме или институте. Вероятно, принимают меня за идиота, потому что я поглощен такой детской идеей. Возможно, они вовсе не так уж и не правы.

7 мая 1980 года

Весна триумфально вступила в сады и пробудила их к жизни головокружительным буйством красоты. При виде бьющих в глаза лучей солнца и разнообразия ароматов вокруг хочется ликовать, радоваться. Но все же я самый несчастный человек на земле. Сегодня мы провели новый опыт на десяти животных. Результат был самым худшим провалом, который мы переживали до сих пор. На разных частях тела подопытных были сделаны длинные разрезы, так что образовались большие зияющие раны. После этого мы помазали места разрезов «супом», плотно сжали хирургическими зажимами. Это было ужасно! Края ран действительно склеились, но потом смесь за считанные секунды вгрызлась в ткани и превратила их в кашеобразные лохмотья. Раны увеличились, а потом первоначальные разрезы вообще стали неразличимыми среди бьющей крови и гнойной субстанции. Когда реакция закончилась, все десять животных умерли.

Я не в состоянии делать выводы. Это просто противоречит логике. Хотя мы уже частично управляем проблемой, препарат не сочетается с живыми клетками. Я так охвачен стыдом, яростью и сомнением в своих силах, что дрожу всем телом. Охотнее всего я бы продолжил экспериментировать. Но у меня нет идеи. Не знаю, как мне это обосновать для команды.

23.25

С тех пор как другие покинули здание, я утешаюсь с помощью бутылки красного вина. При этом мысли без перебоя витают вокруг, нерешенной проблемы. Но размышления не приносят понимания, потому что я не могу обнаружить ошибку в моей концепции. Поэтому сразу начну новый опыт. Хотя я никому не должен давать отчет, мне придется держать этот эксперимент в тайне, потому что я, честно говоря, не вижу никакой уважительной причины для него. Боюсь, безымянный бродяжка должен в это поверить.

2.30

Чудо свершилось! С первого раза — удача!

Я, конечно, несколько преувеличиваю, но эксперимент можно назвать удавшимся на первом этапе.

Пока я проводил маленькую операцию, то вдруг спросил сам себя, что я потерял посреди ночи в операционной. Я мнил себя преступником, а все мои деяния показались бессмысленными и безумными. На успех вначале я не рассчитывал. Это было скорее упрямство ребенка, который отчаянно противостоит всемогущему отцу, хотя знает, что у него нет ни одного шанса. И потом…

После того как я побрил бродяжку, сделал ему местную анестезию и привязал разведенные в стороны лапы к операционному столу, я сделал на животе надрез длиной примерно пятнадцать сантиметров. Он жалостно завизжал и пытался кусаться. Прежде чем из раны по-настоящему показалась кровь, я обработал ее смесью. Потом прижал края раны большим и указательным пальцами, и не успел я оглянуться, как произошло чудо: края раны склеились моментально. Я был так удивлен, что принял увиденное за мираж, вызванный красным вином, которое немного замутнило мой разум. Но тотчас же молниеносно протрезвел. Тысячи вопросов пронеслись в моей голове, но все они потеряли значение перед лицом этого так долго желанного триумфа. Почему подействовало то же самое средство, которое еще шестнадцать часов назад не оказывало действия? Неужели дело в дозировке? Мои сотрудники работали халатно? Я сел на стул, закурил и стал рассматривать пациента, который, казалось, и сам был немало удивлен своим шокирующим излечением. Прошло полтора часа; я успел убрать операционную и судорожно старался спуститься с облака моего счастья. Потом еще раз исследовал рану. Края раны между тем немного отошли друг от друга, что было не так существенно, — ведь мы находились лишь в самом начале развития. На всякий случай я сшил разрез и посадил пациента обратно в клетку. Он озадаченно смотрел на меня, словно хотел знать, что это все должно означать. Я тихонько рассмеялся и хотел покинуть помещение, когда мне вдруг пришло в голову, что у пациента даже нет имени. После небольшого размышления я пришел к классическому методу дачи имени и окрестил моего помощника и друга Клаудандусом.

10 мая 1980 года

Они приняли это с небрежным равнодушием. Не потому, что я использовал Клаудандуса для теста, а потому, что я сделал это за их спиной. Словно я какой-то мелкий лаборант-химик, который должен спрашивать разрешения, чтобы взять помыть пробирки. Меня больше не воспринимают серьезно! Это основной вопрос. Причина должна быть в моем лице, во всем моем существе, моем поведении, которое дает людям повод сомневаться в моем авторитете. Но это должно быть мне безразлично, потому что единственное, что стоит всех усилий, — «суп».

Клаудандус оправился от операции и в основном спит. Остается только подождать, растворится ли со временем защитная система клея. Я опрыскал весь живот отвратительной на вкус субстанцией, чтобы животное не лизало рану или не прокусило нити. Через пару недель мы повторим опыт на многих животных, при этом действовать станем точно как я той волшебной ночью.

Триумф редко приходит один: визит простофили Кнорра, которого я опасался, прошел гладко, и он не получил разрешения, которого так желал. В конце концов мы предъявили Клаудандуса.

1 июня 1980 года

Я недалек от того, чтобы потерять рассудок. Перемена, которую я со своей заносчивостью уже считал свершившейся, объективно еще не произошла. Опыты на всех пяти животных закончились провалом. «Суп» не только не оказал заживляющего действия, но еще и по неизвестным причинам уничтожил свойство крови сворачиваться, так что бедные животные безжалостно истекли кровью.

У меня самые худшие подозрения. Мы ждем, пока не затянется рана на животе у Клаудандуса. Потом придется его снова «разобрать на части».

14 июня 1980 года

Все именно так, как я и предполагал. Клаудандус — мутант. Что его отличает от других животных, мы не знаем. Но какой-то фактор в его генной структуре заботится о том, чтобы организм без проблем принимал «суп». Сегодня мы проводили опыты на боках животного, делали различные по длине и глубине разрезы и препарировали. На его внутренних органах также были сделаны несколько поверхностных разрезов. После обработки «супом» раны так хорошо склеились, что на этот раз мы даже отказались от швов. Потом были проведены подобные эксперименты на другом животном, которые не удались. Мы больше не старались склеить раны и просто усыпили его на месте.

К счастью, Грей был с нами, и отныне наше многострадальное исследование движется в направлении генетики. Мы должны провести бесконечно много опытов на Клаудандусе, чтобы разгадать его «тайну». Наряду с этим по-прежнему проводятся опыты с другими животными. У меня серьезное беспокойство, что руководство «Фармарокса» ввиду неполной уверенности в успехе может подумывать о том, чтобы отдалиться от проекта или вообще отказаться. Что тогда будет со мной? В институт я ни за что не вернусь!

2 июля 1980 года

Грей и Цибольд все время заняты генным анализом Клаудандуса, насколько это возможно с нашими скромными средствами. Животному не позавидуешь, потому что оно должно испытывать невообразимые страдания. Постоянно необходимо брать анализы ткани, делать инъекции, давать болезнетворные субстанции и проводить заборы из его внутренностей. Вопиющая картина. Так как мы уже использовали половину предоставленного нам времени, приходится работать в режиме цейтнота. То, что мы ежедневно оперируем по дюжине животных, — разрезаем, снова сшиваем, часто изуродованных, или сразу же усыпляем, — превратилось в зловещую рутину. К тому же я все чаще получаю взбучку от Розалии за мое пьянство. Эта женщина просто отказывается понимать, что я страдаю от стресса и подавленности и по крайней мере ночью нуждаюсь в успокоительном средстве.

Я никогда не увлекался алкоголем, даже в свободное время. Красное вино мне нравилось, собственно, только из-за того, что прекрасно на вкус. Но в последние месяцы алкоголь стимулирует все чувства, заставляет думать яснее и заботиться о сбросе напряжения, что мне так остро необходимо. Розалия просто ничего не понимает. А понимала ли она что-нибудь хоть когда-то? Я имею в виду, значение моей работы, мечты, смысл, который я пытаюсь придать своей жизни? Очевидно, двое людей могут прожить вместе целую вечность, так и не узнав и не поняв друг друга. Осознание этого горько и печально, печально, как все здесь.

17 июля 1980 года

Мы так и не продвинулись вперед. Но не это кажется несчастьем; гораздо хуже, что мои сотрудники высказывают все меньше рвения и желания продолжать работать над проектом. Молодые люди, особенно многообещающие, видимо, обладают безошибочным шестым чувством, чтобы отказаться от дела прежде, чем оно окончательно провалилось. Хотя они пытаются не привлекать внимания, прилежно выполняя свои дневные обязанности, с чувством долга посмеиваются над моими шутками и изящно подводят итог каждому незначительному шажку к провалу, нужно быть совсем бесчувственным, чтобы не заметить: всех давно поразили парализующие стрелы разочарования. Как могут молодые люди быть такими слабаками? Разве они не знают, что большие дела могут совершить только люди с большим мужеством и большим сердцем?

Но есть и радостный побочный аспект у этой печальной истории. Чем больше я занимаюсь этими животными и больше узнаю о них, тем сильнее они восхищают меня. Все равно теперь, к чему мы придем в результате, я полагаю потом совершенно забросить исследования, вероятно, вообще больше не стану работать. Выведение этих тварей на строго научной базе было бы милым и прибыльным хобби. Чтобы быть честным: я уже тайно начал этим заниматься.

4 августа 1980 года

Три печальных послания в один день: теперь уже официальные. Сегодня утром на мой письменный стол легло письмо из «Фармарокса», в котором Гайбель сообщает мне, что средства на проект сокращены на треть. Конкретные последствия бессмысленного перелома: увольнение почти всех лаборанток и ассистента-биолога, сокращение жалованья, суровая экономия на подопытных животных и различных мелочах, недостаток которых добавит нам трудностей в работе. Эти крохоборы делают все в точности до наоборот. В напряженные часы, когда мы не продвигаемся вперед и, как никогда, нуждаемся в дополнительном финансировании, они сокращают бюджет. Вдобавок Грей подал заявление об увольнении. Я полагаю, он не хочет, чтобы его имя было связано с провалом, что, следует признать, указывает на высокую степень интеллекта.

Третья катастрофическая весть относительно безвредного происхождения. Ветеринарные ведомства дали разрешение нам проводить меньше опытов на животных, чем мы запросили. Чтобы сохранить без изменения число пока выданных разрешений, члены комиссии потребовали детального введения в курс экспериментов — это значит, они хотят видеть успехи. Что сказать на это? Если бы проект финансировался не «Фармароксом», а этими всезнайками. Я, конечно, могу полагать, кто скрывается за этим опасным хулиганством: Кнорр и его прихлебатели. Так как они не видят никакой другой возможности повредить моей работе, они прибегли к этому нечестному приему.

Два часа ночи. Во всем здании царит удушающая жара. Я снова пьян, и чувства притупились. Только что был в зверинце, ходил проведать моих пациентов и дать им воды. У всех ужасные шрамы. Очень жаль, что некоторые останутся калеками, но у нас не было выбора. Хуже всех дела у Клаудандуса, генетический код которого мы так и не смогли пока расшифровать. После бесчисленных экспериментов он выглядит как монстр. Он спит, но стонет во сне от боли. Если действительно должно существовать чудо, то я увековечу его имя. Я назову препарат «Клаудандус».

23 августа 1980 года

Сегодня я сделал это. Когда я, покинув лабораторию в три часа утра, шагал к своему автомобилю… не очень ровно под влиянием существенной дозы перебродившего виноградного сока… они бросились мне в глаза. Перед входной дверью почти каждого дома сидел один из этих эксцентричных творений и охранял свой участок. Так как это превосходные ночные звери, они выходят на улицу в середине ночи. Тогда город принадлежит им. Это нужно предусматривать. Они формально берут его в свои владения. Вдруг у меня возникло абсурдное подозрение: они чувствуют себя превосходно по сравнению с нами и ждут только подходящего момента, чтобы свергнуть нас. Мне вспомнилась история о поедающем мясо растении, которое принесли в дом как сеянец, холили и лелеяли, в один прекрасный день оно выросло и окрепло, потом проглотило всю семью целиком.

Я устало бродил по улицам, когда увидел парочку экземпляров, сидевших на садовой ограде. У них на мордах было философское выражение, словно они думали о бесконечности вселенной. Мысль воодушевила меня, и тут же вспомнился недостаток подопытных животных и постоянные неприятности с ветеринарными ведомствами. В том, что я сделал, я не чувствовал себя виноватым: не долго раздумывая, крепко схватил обоих философов, притащил в лабораторию и запер в клетке. Они зло сверкали на меня глазами. Совершенно ясно: они теперь больше не думали о бесконечности вселенной.

Теперь я мысленно спрашиваю воображаемого судью: преступник ли я, только потому, что я украл две жизни для эксперимента, от удачи которого могут зависеть жизни других животных? Негодяй ли я, потому что рискнул ради науки? Но судья в моей голове молчит. И это гораздо хуже, чем если бы он осудил меня. Потому что не молчание судьи, а жертва заставляет стынуть от ужаса кровь в моих жилах.

15 сентября 1980 года

Крысы покидают тонущий корабль. Сегодня с нами попрощался Цибольд. Под благовидным предлогом он благополучно смылся. Уволился во время прощальной беседы, которую мы вели в моем кабинете, этот человек говорил, как книга загадок. Но между тем я мастер по части разгадывания загадок и умею правильно толковать знаки и полуправду. Я чувствую, что каждый сотрудник имеет что-то против меня, они все только того и ждут, чтобы увидеть меня поверженным. Вероятно, неудача была запланирована с самого начала. Теперь я спрашиваю себя: почему Цибольд с такой готовностью покинул институт, чтобы присоединиться ко мне? Он же раньше никоим образом не выражал, что чувствует себя там некомфортно. Одного-единственного предложения оказалось достаточно для того, чтобы заполучить его в мою команду, как мне тогда казалось по моей наивности. Но я многому научился. Теперь я знаю: мой проект саботируется извне. Но все же довольно странно, что до сих пор одному мне удавалось добиться небольших успехов. Что ж, так суждено. Они хотят доконать меня.

Вероятно, мой телефон прослушивается. Но я не подам виду. Буду терпеливо ждать горького конца. Пусть они все покинут меня. Я могу обойтись и без них.

3.20

У меня подозрение, что даже Розалия с ними в сговоре. Если не по их наущению, то почему она день за днем подливает масла в огонь? Только для того, чтобы изнурить мои духовные силы и оторвать меня от работы. Поэтому я больше не вернусь домой. Так или иначе, это глупая привычка. Кроме того, я целыми ночами занят тем, что провожу опыты на животных.

29 сентября 1980 года

Сегодня в лаборатории произошло достойное фильма побоище. У Кнорра, Габриэля и у меня, — у всех фонари под глазами и ушибы. Я еще никогда не позволял себе распускать руки, но бесстыдство моих врагов даже Ганди привело бы в ярость.

Когда я в первой половине дня совершал рутинный обход по зданию, то застал врасплох доктора Габриэля, который демонстрировал предписания для опытов этому дураку Кнорру, появившемуся в лаборатории без предварительной договоренности, посвящал его, как я предполагаю, в наши тайны, и обхаживал со всех сторон, словно не я, а он был шефом этой лавочки. Как только я увидел обоих, доверительно шепчущихся друг с другом, терпение мое лопнуло. Я набросился на них и стал беспорядочно колошматить! Шпионы попытались защищаться, но я впал в неистовство и отдубасил их почем зря, пока нас не растащили подоспевшие ассистенты и лаборантки.

Это послужит им уроком. Я сыт по горло постоянным саботажем и твердо решил защищать лабораторию, если потребуется, ценой собственной крови!

17 октября 1980 года

На письменный и телефонный террор из Швейцарии я больше не реагирую. Деньги на содержание лаборатории давно уже урезали, и, кроме меня, в здании работают только биолог-ассистент и две лаборантки. Бесстыдное послание пришло сегодня. В новом году меня должен сменить Кнорр. Мое подозрение, что проект — жертва отвратительных интриг и тайных переговоров с институтом, полностью подтвердилось. Моей задачей лишь было вести основные исследования для «Фармарокса». Более ничего. Успех же должен был стяжать этот жуткий стервятник Кнорр. Они только не учли, что я намерен бороться. Если они придут, я встречу их с оружием. Тогда могут установить повсюду подслушивающие микрофоны и велеть разъезжать взад и вперед шпионам в черных лимузинах перед зданием, чтобы следить за тем, что я делаю.

Я распустил всех оставшихся сотрудников, так что со следующей недели смогу работать совершенно один и спокойно. Мне не нужны их дрянные деньги и их дрянной персонал. Мне никто не нужен!

Если бы я только знал, что должны означать все эти особенные формулы, которые иногда вспыхивают на стенах.

Ноябрь

Это великолепно — работать одному! Можно громко включить радио, пить, сколько хочешь, и делать, что хочешь. Не отвлекаясь на саботажи, на шпионов, я продвигаюсь гораздо быстрее, хотя мне нельзя ни в коем случае забывать, что я нахожусь под строжайшим контролем. Почему же тогда иначе ОНИ должны мне предоставлять лабораторию? Конечно, каждый день приходит следующее письмо, в котором ОНИ требуют от меня покинуть здание. Но ОНИ не вызывают полицию. Почему же? Почему же? Я слишком хорошо в курсе ИХ подлых планов. ОНИ хотят позволить экспериментировать сумасшедшему, пока он найдет то, что ищет, и что нужно ИМ.

Добычу животных я веду между тем с неослабевающим энтузиазмом. Они вообще единственные, кто достоин познакомиться с моим творением. Как смело и самоотверженно они предоставляют в мое распоряжение свои тельца, как благодарны за тот малый корм, который получают, и какой малостью кажется им собственная жизнь в сравнении с неоценимым служением науке.

В среднем мне нужно семь животных в день. Так как смесь еще не приобрела склеивающего эффекта, я оперирую практически каждый день. Я отрезаю понемногу отовсюду, от каждой части тела: от шеи, от бедер, от внутренностей. Благодаря моей хитроумной программе выведения породы некоторые самки родили котят, так что запасом я обеспечен. Но интенсивнее всего я работаю, конечно, над Клаудандусом, хотя он все еще сопротивляется, хранит свои тайны.

Впрочем, мне следует прерваться и убраться в лаборатории. Здесь ужасно воняет кровью и трупами.

Ноябрь

Розалия, о, моя бедная Розалия, не волнуйся за меня, смелая женщина. Ты стояла прямо перед дверью и долго звонила. Я не открыл, хотя тайком наблюдал за тобой через форточку. Твое лицо было полно печали и заботы, я это прекрасно видел. Твой любящий муж вернется, когда его труд будет закончен, и все станет как прежде.

Как прежде? Я больше не могу вспомнить, как было раньше. Мне с трудом удается привести мысли в порядок и определить, день ли сейчас или ночь.

О, Розалия, знала ли ты, что кровь обладает магической, притягательной силой, а тело млекопитающего почти идентично человеческому? Не следует так интенсивно заниматься кровью и вспоротыми телами, как я это уже долгое время делаю, иначе в голове возникают странности. Нельзя потом больше заснуть, а когда спишь, то снятся кошмары, снова оживают препарированные тела, которые с упреком тычут тебе свои раскроенные тела и кричат: «Склей их вместе! Склей вместе!» Но ты не способен склеить все раны мира, потому что твой клей снова и снова оказывается бессилен. Но маленькие тельца, все в ранах, настойчиво продолжают реветь: «Склей! Склей! Слепи нас снова вместе!» Потом ты просыпаешься с криком, весь в поту, но действительность не может дать тебе ничего утешительного, потому что все эти исполосованные тела лежат рядом с тобой и ты насквозь пропитан их кровью.

Существует бесчисленное количество версий ада, Розалия, и все начинаются уже перед смертью. Спроси Клаудандуса, он может тебе это подтвердить. Часто я сижу перед его клеткой и наблюдаю за ним часами, даже целыми днями. Он очень изменился за время своих мучений, и не только физически. Он мигает мне понимающе и с такой ненавистью, словно он человек. Да, что-то человеческое есть в его печальных глазах. Мне кажется, он потерял невинность. Это — безумие, но иногда у меня такое чувство, словно он пытается со мной поговорить. Но что он хочет сказать мне? Пожаловаться на свои страдания? Попросить меня о пощаде? Нет-нет, я не могу принимать это в расчет. Я — ученый, млекопитающее, которое в состоянии распознать себе подобного.

Розалия, моя любимая жена, мы снова будем вместе, верь мне. Это будет лучше для нас обоих. Я получу Нобелевскую премию и буду постоянно выступать по телевидению. Абсолютно чужие люди будут поздравлять меня на улице, а пациенты благодарить. Спасибо, профессор Претериус, спасибо, спасибо за КЛАУДАНДУСА, потому что этот клей спас все наши жизни. И звери будут благодарны мне. Спасибо, профессор Претериус, вы нас разрезали и снова склеили. За это мы благодарны вам! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо! Спасибо!..

Ноябрь

Профессор Юлиус Претериус

Изобретатель КЛАУДАНДУСА,

сенсационного склеивающего ткани клея, награжденный в 1981 году Нобелевской премией по биологии

— incredibilis vis ingenii —

Черный, черный декабрь

Не склеивает! И никогда не склеит!

Даже ду́хи, прозрачные, светящиеся живые существа, которые роятся вокруг во время многих операций, кричат мне это без перебоя. Исчезните! Прочь, гибриды, кричу я, но они по-прежнему кружат вокруг операционного стола и высмеивают меня своими пищащими голосами. Смесь просто пронизана ими, поэтому остается бездейственной. Я же буду упорно экспериментировать, и никто и ничто не остановит меня.

Поскольку я ослабел, чтобы ночами оперировать подопытных животных, теперь я полностью сконцентрировался на выведении моей собственной породы. Получится нечто совершенно великолепное. Передо мной маячит никогда еще не существовавшая раса. Суперраса! Это просто колумбово яйцо! Способен ли еще Клаудандус производить потомство?

1980 год от Рождества Христова

Раскромсанные на куски потроха, выколотые глаза, отрубленные хвосты!

Можно ли снова соединить начисто отделенную голову с туловищем, господин профессор?

Мы хотим попытаться это сделать, дорогие студенты.

Возможно ли снова приклеить отпиленные лапы к культе, чтобы бедному животному не пришлось потом хромать, профессор Претериус?

Мы хотим попытаться это сделать, глубокоуважаемый Нобелевский комитет.

Профессор, верите ли вы, что ваш клей для тканей может склеить пораненное животное, с которым имитировали прямой наезд на автомобиле?

Я не имею ни малейшего понятия, уважаемые телезрители. Но мы попытаемся это сделать.

Прочь, ду́хи! Оставьте меня в покое, вы, черти! Я имел в виду только хорошее!

Он говорил сегодня! Да, Клаудандус говорил сегодня со мной. Удивительно, не так ли? Животное, которое умеет говорить. И это мое открытие! За это я явно получу Нобелевскую премию.

Но что, что он сказал? Что у него на уме? Не могу вспомнить. Он говорил тихо и серьезно, даже как-то строго. Абсолютно без юмора зверь. Разве он не сказал, что я должен выпустить его из клетки и сразиться с ним? Было ли это?

О, все плывет у меня перед глазами. Лаборатория постепенно растворяется в розовых облаках. Я должен спасти Клаудандуса!