Кошачьи

ГЛАВА 8

Остаток ночи я клевал носом или, точнее говоря, видел сны. Собственно, об остатке ночи не стоит говорить, потому что, когда я наконец снова пролез в квартиру через окно туалета, снаружи брезжил рассвет. Я был так голоден, что мог бы съесть целого теленка. Так как Густав, как он всегда с удовольствием выражается, «хотя бы в воскресенье» хотел по-настоящему выспаться (по сути, чистое слабоумие — парень практически каждый день дрыхнет до умопомрачения), я не осмелился обратить его внимание на мои потребности. Итак, я шмыгнул в спальню и расположился на шерстяном одеяле, которое окутывало пугливо похрапывающий кусок сала. Гроза между тем кончилась, и я моментально погрузился в глубокий, тяжелый сон.

К моему облегчению, на сей раз кошмар пощадил меня. Вместо этого у меня было видение такого сорта.

Я снова оказался в размытом, сияющем белом мире, где не было ни помещений, ни времени, ни реальности. Но в отличие от того сна, в котором меня душил бриллиантовым ожерельем человек без лица, теперь полностью отсутствовала подспудная угроза. Иногда плотные клубы дыма затягивали странное место и накрывали белое то тут, то там светло-серыми тенями. Охваченный эйфорией, я шествовал по этому Ничто, и чем дальше я продвигался вперед, тем сильнее во мне росло яростное, но приятное напряжение. Потом меня окутал туман и лишил ориентиров. Но так как здесь и без того не было ничего, по чему можно было бы ориентироваться, мне это ничуть не помешало.

Потом жуткое напряжение оставило меня — думаю, потому, что вдали показалась причина и завершение пути. Я не знал, какую цель преследовал в своей изнурительной прогулке, кого надеялся повстречать, но когда я увидел его, мне стало в тот же момент ясно, что чудовищное напряжение сулило именно эту встречу. Конечно, это был плод воображения, что было понятно даже во сне. Потому что я не знал его, не обладал ясным представлением о том, как он должен выглядеть. Но все же в этот момент я с сознанием дела чувствовал, чего не ощущал так никогда в своей жизни: я наконец нашел его!

Его шкура была неописуемо прекрасна, шерсть казалась восхитительно шелковистой и сверкала неземным белым светом, что при взгляде на нее глазам становилось больно. Так как он сидел ко мне спиной, то время от времени сливался с белым фоном, словно был колеблющимся, как пламя, привидением. Он был ошеломляюще прекрасен, короче говоря, роскошное создание, за которое побился бы любой создатель рекламных роликов. Клубы тумана окутывали красавца, будто священную гору.

Когда я остановился в паре метров от него, туманный шлейф растаял, обнажив огромную, сверкающую хромом клетку: это была увеличенная копия тюрьмы для зверей, какие используют в лабораторных экспериментах. Внутри бесновался, словно охваченный демонами, профессор Юлиус Претериус, хихикал, как сумасшедший. Он был затянут в смирительную рубашку, и на его шее висела сверкающая латунная табличка с надписью: «Профессор Юлиус Претериус, 1981, награжден Нобелевской премией за лучшую шизофрению». И его я не видел прежде, но с той же ясностью, с которой я мгновенно узнал конферансье этого забавного шоу, узнал я теперь и старого доброго профессора. На заднем фоне расступились другие клубы дыма, и показалось огромное войско моих собратьев, которые странно ухмылялись мне. В первом ряду сидели Синяя Борода, Феличита, Конг, Герман и Герман, Джокер, Дип Пёпл, Солитер, Саша и Исайя.

Что произошло потом, я воспринимал в темпе ускоренной киносъемки.

Белоснежный убийца бесконечно медленно поворачивал ко мне свою голову, наконец я взглянул в золотистое пламя его глаз.

— Я наконец нашел тебя! — сказал я. От волнения или радости я был готов расплакаться.

— Конечно, — проговорил он с глубокой печалью в голосе. — Конечно, дорогой Френсис. Можно было предвидеть, что ты рано или поздно найдешь меня, потому что ты даже умнее меня. Когда-нибудь, да, когда-нибудь это должно было случиться. Ты справился, мой друг, я именно тот, кого ты искал: я убийца, я — пророк, я — Юлиус Претериус, я — Грегор Иоганн Мендель, я — вечная загадка, я — человек и зверь, я и кошачьи, felidae. Все это я в одном лице и еще гораздо большее!

Снова клубы тумана заволокли его, сквозь них пробивался только свет сияющих, как драгоценные камни, глаз. Между тем профессор в своей клетке хихикал все яростнее, по-идиотски, лепетал бессвязный вздор и, наконец, забился головой о стальные прутья решетки, поранился и измазал ограду кровью. Потом повернул окровавленную голову в мою сторону и заорал:

— Это как история о пожирающем мясо растении, которое принесли домой как рассаду, холили и лелеяли, а оно одним прекрасным днем выросло, и окрепло, и проглотило всю семью!

И снова впал в безумство, дико захихикал. Дымный шлейф растаял и представил снова белоснежного убийцу во всем великолепии. Он медленно поднимался со своего места, повернулся и отрешенно глянул на меня, словно из таинственных глубин космоса.

— Все, что было и будет, не имеет больше значения, Френсис, — сказал он, и печальный голос отозвался эхом. — Важно только, что ты сейчас перейдешь на нашу сторону и пойдешь с нами.

Я был сбит с толку и не понимал, что он хочет сказать этими загадочными словами. Собственно, я пришел, чтобы схватить его, одним разом прекратить убийства. Но вместо того чтобы наброситься на него, я вдруг растерялся: я испытывал сочувствие. Следуя этому удивительному предположению, я спросил наконец:

— Как в «Бременских музыкантах»?

Он неторопливо кивнул.

— Точно, как в «Бременских музыкантах». «Идем с нами, — сказал Осел Петуху, — хуже смерти все равно ничего не найдешь!»

Хор моих собратьев на заднем фоне подтвердил:

— Идем с нами, хуже смерти все равно ничего не найдешь!

Убийца отвернулся от меня и, раскачиваясь, подался в сторону остальных. Потом он стал мельчайшей частью этой массы и еще раз оглянулся назад.

— Идем с нами, Френсис, — сказал он настойчиво. — Отправимся в долгое, удивительное путешествие.

Теперь все повернулись ко мне спиной и неторопливо удалились, исчезая в дымке.

— Куда вы держите путь?! — крикнул я вслед.

— В Африку! В Африку! В Африку! — кричали они как одно целое, потом постепенно исчезали в тумане.

— А что вы там ищете? — поинтересовался я.

— Все, что мы потеряли, Френсис, все, что потеряли… — услышал я их шепот. Потом они исчезли, растворились в магической дымке.

Медленно меня наполняла невыносимая печаль, потому что я не последовал за ними, потому что испугался отправиться в долгое путешествие и потому что я теперь стоял здесь совершенно один. Африка! Это звучало так соблазнительно, так таинственно-волнующе. Все, что можно себе пожелать, было там, нашептывал мне мой безошибочный инстинкт. Африка! Потерянный рай, Эльдорадо, земля обетованная, откуда все когда-то началось. Но Африка лежала непредставимо далеко, а я был всего лишь тяжелый на подъем четвероногий, который привык к малым расстояниям. Ночные песнопения божеств были чужды мне, как и горячий ветер саванны. Никогда я не спал под звездным шатром, никогда не вступал в священные джунгли. Африка! Но где находится Африка? Во всяком случае, не во мне, не в моих страстных желаниях, не в моем сердце. Где-то в другом месте, очень далеко, бесконечно далеко от меня.

И все же.

— Возьмите меня с собой, — заплакал я тихонько и стал шептать про себя: «Возьмите меня с собой, братья и сестры…»

Когда я проснулся, глаза были полны слез. Итак, я действительно плакал во сне. Через верхнее окно балконной двери в комнату падал яркий луч солнца, сверкая на инструментах, которые были раскиданы кругом. Но это был свет холодного солнца. Я знал — гроза прошлой ночью была завершением осени. Уже скоро, вероятно даже днем, пойдет снег. Можно было буквально почуять запах снега. Зима вступала в свои права.

Густав еще спал, на его лице витала простодушная улыбка. Вероятно, ему снился шоколадный пудинг или ежегодный возврат частной медицинской страховки. Пытаясь осмыслить свой странный сон, я окинул комнату быстрым взглядом. В беспорядке последних дней мне ничего не бросилось в глаза — Густав и Арчи весьма продвинулись в ремонте. Спальня была окрашена в приятный светло-голубой тон. Но к моей досаде, на стене я увидел выполненные пером в технике японской гравюры рисунки самураев в натуральную величину, которые ожидали, когда их раскрасят. Изображения такого масштаба были наверняка результатом влияния Арчи; мне невольно пришел на ум вопрос: что делать с подобной элегантностью такому варвару по части вкуса, как Густав? Но как и прежде, счастливый конец подразумевал, что замок с привидениями превратится в уютный дом, если же нет, если нет… Ну, что ж, там был еще этот убийственный монстр, и многие погибшие обитатели подземного храма, и, конечно, я, чьим долгом стало пролить свет во тьму.

Странным образом в это утро я не чувствовал себя удрученным, хотя сон был таким печальным. Но солнце, отдых и таинственное воскресное настроение оказали позитивное воздействие на мое самочувствие. Все еще наладится.

Тот голос, который вдруг позвал меня с улицы, многоуважаемые авторы «Тысячи и одной ночи», вероятно, обозначили бы прилагательным «приятный». Необъяснимым образом он все же отличался от многих женских голосов, которые я слышал до сих пор. Что-то таинственное, темное, что-то чужое таилось в нем, нечто такое, чему было трудно противостоять. Она пела свою песню так мелодично и страстно, что у меня помутился разум от желания. Медленно я поднялся, выгнул спину и с самозабвением втянул ноздрями воздух. Ее запах, полный зашифрованных любовных посланий, разжег мою кровь, и я отдался казавшимся уже утраченными ощущениям тела. Я осознавал, как все мое существо таяло словно воск в пламени печи, мои мысли были всецело охвачены страстным влечением, а именно слиться с этим запахом. Желание ответить ей своим запахом под конец стало неодолимым.

Я спрыгнул с живота храпящего Густава, помчался в туалет и прыгнул на подоконник.

Это была встреча с королевой! Воплощение Клеопатры! Она каталась, терлась и ластилась с божественной грацией на полу террасы, и при этом без умолку выводила свои манящие, умопомрачительные мелодии. Я подумал, что никогда еще не видел красавицу такой породы. Но потом мне пришел на ум тот зверь, который ненадолго показался в окне, когда Синяя Борода вел меня к трупу Дип Пёпла. Его я тоже отнес к незнакомой мне породе, и немало дивился этому. Без сомнения, милашка, которая теперь так соблазнительно предлагала себя на моей территории, происходила из этой незнакомой семьи.

Ее песочного цвета шерсть, которая на животе переходила в светло-бежевую, так сильно отражала солнечный свет, что можно было подумать, что она носит одеяние из золота. Но обворожительнее всего были глаза. Огромные, сияющие, янтарные гипнотизирующие драгоценные камни, каким подобает принадлежать только повелительнице. Они особенно выделялись, потому что ее голова была невелика, а туловище немного приземисто. Она била по сторонам пушистым хвостом и обнажала свои гениталии, словно одной любовной мольбы было недостаточно, чтобы свести меня с ума. Но я уже был охвачен горящим пламенем, уже стал ее покорным рабом.

Не успел я опомниться, как из моей глотки вырвался хриплый крик и слился с ее очаровательным пением. Чтобы подчеркнуть мое присутствие еще яснее, я выскочил на балкон и одарил мир значительной дозой моего дружелюбного ароматного луча, годного на любой случай. Все запахи смешались в воздухе, преобразовались в магическую атмосферу, которая оглушала, опьяняла нас.

Она завертелась еще более отчаянно, казалось, не в силах ждать. Но все же она была предусмотрительна: хотя поведение красотки не позволяло сомневаться в ее страстности, было ошибочным заключением автоматически предположить, что она избрала именно меня для приятного дела. Наоборот, вероятно, место было выбрано ею как площадка для сбора всех поклонников. Итак, мне нужно было поторапливаться, потому что мои собратья обладали чувствительностью военных радиолокационных станций. Само собой разумеется, у меня было преимущество с самого начала — у конкурентов с близлежащих территорий были препятствия при проникновении в мой район. Однако противостоять такому сладкому и требовательному соблазну было выше их сил, значит, в итоге они все же рискнут.

Чтобы скорее добиться успеха, я воспользовался испытанным приемом. Когда она ненадолго отвела взгляд, юркнул с балкона на террасу и остался стоять там как вкопанный. Она заметила, что я чуть приблизился к ней с помощью волшебного трюка, и зашипела. Потом снова стала сладострастно кататься, при этом глядя по сторонам. Я воспользовался случаем и подошел еще ближе. Как только она поворачивала ко мне голову, я тут же застывал как вкопанный и глупо смотрел в сторону. Я знал, она сразу же ответит нападением, если заметит мое откровенное приближение. Неподвижная фигура не давала ей непосредственного повода к нападению. Любовь среди нас очень сложное дело, но если быть честным, то я бы не хотел никого, кроме нее.

Итак, все продолжалось еще какое-то время в темпе стой-иди, пока я наконец не оказался позади нее, издавая полный смирения, тихий стрекот. Она шипела и держалась по-прежнему агрессивно, но было видно: в действительности красавица хотела, чтобы я обнюхал ее. Тем не менее она рычала и атаковала меня выпущенными когтями. Я предоставил даме спокойно защищаться, пока у нее не перехватило дыхание. Наконец она послала спасительные сигналы. Я быстро оглянулся. Ни одного противника поблизости.

Вдруг она вызывающе зарычала передо мной, нервно пританцовывая передними лапами. Я обошел вокруг нее, обнюхал, довольно зевнул и взобрался на нее. Немедленно она задрала хвост и показала мне свое сокровище. Молниеносно я крепко схватил зубами ее загривок, чтобы она больше не могла двигаться.[18] Она легла плашмя верхней частью тела, а нижнюю подняла. Это было окончательным знаком! Я обхватил мою королеву и исполнил акт.

На вершине нашего блаженства я увидел в воображении взрывающиеся звезды и возникающие вселенные и мою возлюбленную, мчащуюся в космосе, окруженную венком света, видел нас вместе, исполняющих невесомый танец, нас, порождающих миллиарды и триллионы котят, которые заселили миллиарды и триллионы галактик и объединились между собой, и теперь, в свою очередь, плодили мой вид и продолжали, продолжали сакральную формулу вечно и бесконечно, без остановки, без конца и без перебоя, пока мы все не стали едины с неведомой силой, которая породила каждого из нас. Я ощущал, что эта встреча была иной, чем все остальные встречи в моей прежней жизни. В момент оргазма она издала пронзительный крик, и мы отскочили друг от друга. Мои видения исчезли так же быстро, как и появились, осталось лишь пресное послевкусие.

Она тут же развернулась и напала на меня, слепо набросилась, выпустив когти и громко крича. Я мигом отскочил в угол, почистился и стал наблюдать за ней. Теперь она яростно каталась по полу и урчала.

— Ты кто и к какой породе принадлежишь? — выпалил наконец я с нескрываемым любопытством.

Она улыбнулась холодно и с превосходством, при этом зрачки сузились в ярких солнечных лучах до щелочек, так что был виден только таинственный желтый ирис.

— Порода! Что за допотопное и устаревшее понятие. Так ли это важно, к какой породе я отношусь? — зашипела она. Потом улеглась на бок и начала чиститься.

— Нет, — ответил я. — Совершенно не важно. Я лишь хотел узнать, с кем получаю удовольствие.

— Я не отношусь ни к какой породе, если это тебя устроит. Твоя возлюбленная такова, какова она есть, Френсис.

— Ты имеешь в виду, твоя порода новая?

— Не новая, а старая. Или лучше сказать, древняя, и новая, и другая! Придумай рифму сам.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Его напела мне птичка.

— А как твое имя?

— У меня нет имени. — Она хитро усмехнулась. — Нет, конечно, это ложь. Но мое настоящее имя мало что скажет тебе, потому что ты не способен понять его значение.

— Заблуждения и искания; кажется, здесь это бывает сплошь и рядом.

— Верно, любимый. Но не печалься из-за этого. Все объяснится однажды само собой. И все закончится хорошо, поверь мне.

Она страстно заурчала и снова околдовала меня. Игра началась сызнова. Ее клятвенное пение очаровывало меня так же сильно, как и в первый раз, и я забыл многие вопросы, которые еще хотел задать.

Мы провели вместе первую половину дня в любви и ласке, при этом все яростнее и глубже погружались в состояние опьянения. Хотя я во время часов наслаждения был избавлен от конкуренции, меня ни на миг не отпускало неприятное чувство, что за нами наблюдают. Справедливо ли это предположение, я не знал. Всякий раз, когда я бросал параноидальный взгляд вокруг, ничего подозрительного не было видно. Задним числом приключение с незнакомкой кажется мне продолжением сна, чудесного и довольно причудливого.

Когда в полдень солнце спугнули злые тучи, она покинула меня, исчезла в непроглядных джунглях сада. Я был слишком измучен и обессилен, чтобы собраться с силами и последовать за ней. Красавица лишь открыла свою свадебную вечеринку и праздновала бы еще многие дни и ночи. О том, что моя подруга могла попасть в ловушку вездесущего убийцы, я не подумал, не обратил ее внимание на опасность. Причина легкомыслия и для меня самого осталась загадкой. Возможно, как я предположил позже, она не выглядела как жертва.

Я поплелся обратно в квартиру и наконец-то набил себе живот питательным сухим кормом под угрюмым взглядом Густава. Он как раз встал и приготовил мне завтрак, так что мои похождения должны были остаться для него незамеченными. Но кислое выражение его лица ясно выдавало отвращение к резкому запаху, который источала каждая клеточка моего тела. Наконец он брезгливо потряс головой, промямлил что-то вроде «принять ванну» и «познакомиться с опрятным видом», а затем вернулся, бормоча, к своему завтраку: мюсли и пророщенной им лично пшенице. Ненавистная (я надеюсь, она продлится недолго) склонность к «правильному» питанию была следствием идиотских советов Арчи. Общества этого современника мы, слава Богу, хотя бы на сегодня были лишены — Густав хотел отдохнуть от ремонтных работ, по крайней мере в воскресенье. После еды я направился прямиком в спальню, устроился на моих подушках и моментально провалился в сон без сновидений.

— Знаю ли я хотя бы малышку? — Синяя Борода, должно быть, целую вечность охранял мою постель, потому что когда я открыл глаза, он лежал, развалившись на полу, и зевал. Вероятно, его пустил в квартиру Густав, и теперь он вздремнул, как и я. Мне трудно судить, долго ли я спал, но, допустим, уже наступил глубокий вечер. Когда мой взгляд коснулся окна, я увидел, что предсказанный мной снегопад уже начался. За стеклом мерцал толстый слой хлопьев величиной с лесной орех, которые падали со стального, серого неба. Синяя Борода беспокойно вертелся на своем месте туда-сюда и нервно лизал правую заднюю лапу.

— Надеюсь, ты знаешь ее, — сказал я. — Именно она может приблизить нас к разрешению дела.

Он скорчил угрюмую рожу и с упреком посмотрел на меня невредимым глазом.

— Дело? Скажи толком, ты еще интересуешься этой чепухой? Если судить по твоему невыносимому запаху, похоже, ты охотнее занимался последнее время приятной стороной жизни.

Я не мог точно определить, серьезно ли он говорил или бессмысленная ругань представляла скрытую форму зависти. Разве прежде этот парень, сам не слишком пахнущий ядровым мылом, верил, что я монах?

— О, сегодня мы в плохом настроении, да? Может, объяснишь, что должны означать эти глупые обвинения?

— Еще спрашиваешь? Вчера это постигло Феличиту, а прошлой ночью Солитер. Весь район переполошился, и ходят самые дикие слухи о том, как ты, Конг, Герман и Герман упустили из-под носа убийцу. Я бы сказал, будут неприятности, пахнет жареным. Но вместо того чтобы засунуть свой гениальный мозг в задницу и освободить нас всех от злого проклятия, ты как ни в чем не бывало устраиваешь оргии, а потом дрыхнешь всласть. Должен сказать, это не всезнайка Френсис, с которым я был знаком!

Ну, он мне и задал. Конечно, Синяя Борода не мог быть в курсе того, что я узнал, после того как Конг и компания простились со мной. Он просто не мог знать, насколько я приблизился к решению загадки, — осталось распутать только пару узлов, чтобы палач провалился. (Я по крайней мере верил в это!) Он также ничего не знал о существовании дневника профессора. Но с этой частью истории его нужно познакомить очень деликатно, ведь она трагическим образом связана с его изуродованной жизнью. Короче говоря, он сильно ошибался во мне.

— Синяя Борода, мне очень жаль, если у тебя сложилось впечатление, что я сижу без дела или развлекаюсь с девочками. Уверяю, твое мнение абсолютно ошибочно. Прошлой ночью я узнал такие вещи, о существовании которых в районе никто и не догадывался. Ужасные вещи, которые кое-что проясняют и помогут нам в поиске чудовища. Позже в подходящий момент я расскажу тебе об этих событиях, потому что в настоящее время и сам не совсем все понимаю. Но прежде ответь на пару вопросов. Самое важное: где сейчас остановился Джокер?

Казалось, я убедил друга своим рвением и доброй волей, и негодование постепенно сменилось сдержанным вниманием. Тем не менее след скептицизма остался на его лице. Он обстоятельно откашлялся, прежде чем начал говорить.

— Джокер? Ну, бедняга, пожалуй, торчит дома, готовит следующие проповеди. Что же ему еще делать в такую погоду?

— Где его дом?

— Его хозяин держит лавку с фарфором и дорогим стеклом, она находится немного в стороне от нашего района. Здание — склад, магазин и квартира одновременно. Полагаю, Джокер где-то там.

— О'кей. Я сейчас нанесу визит Паскалю. Ты же сходи к Джокеру и передай, что я и Паскаль хотим поговорить с ним по поводу убийства. Если он будет упрямиться, что возможно, смело сообщи, что в этом случае мы, к сожалению, должны будем сообщить Конгу, что некий Джокер убил его возлюбленную. Все встретимся потом у Паскаля.

— Черт побери, нет! Джокер?

— Это всего лишь подозрение, скорее всего необоснованное. Как бы то ни было, ты должен изрядно напугать его. Понятно?

— Понятно!

— Второй вопрос: я сегодня в первой половине дня имел честь познакомиться с одной дамой, чья порода мне абсолютно незнакома. И ее поведение дает повод для размышлений. Шубка песочного цвета, глаза как горящие желтые…

— Я знаю эту семейку.

— Они так многочисленны?

— Черт побери, да. Похоже, недавно выведенная порода, которая особенно в цене. Скоро весь район наводнят эти надутые воображалы. Каждый год ограниченным людям приходят в голову все новые идеи ограничений — как облагородить наш вид. На этот раз они оплошали со своим исчадием.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Эти звери не такие, как мы. Ну, да, почему-то у меня сложилось впечатление, что у них во время процесса выведения утрачена способность приручаться. А новички еще более дикие, недружелюбные и опасные, чем их предки.

— Как хищники?

— Не совсем. Иначе люди испугались бы, струсили и не стали держать их, верно? Иногда я думаю, они только изображают из себя послушных братьев меньших, чтобы получать свой корм, иметь крышу над головой, а сами могут преспокойненько заниматься темными делишками. Грязные эгоисты. Во всяком случае, они с нами не общаются, и я их терпеть не могу. Что ты еще хочешь знать?

— Пока мне достаточно. Давай примемся за дело, его надо завершить, пока не стемнело.

Так как Густав из-за мороза закрыл все без исключения окна и двери, мы разыскали его в гостиной и попросили, мяукая, выпустить нас на свободу. Ремонт той комнаты свелся пока только к побелке потолка. За неимением рабочего места мой друг уже поставил здесь массивный письменный стол и раскидал на нем свои роскошные диафильмы и научные доклады. Он годами носился с нереальным проектом — издать объемную книгу о египетской богине Бастет. Каждую свободную минуту Густав трудился над этой книгой как одержимый. К сожалению, он приближался к своей цели миллиметровыми шагами — приходилось то и дело прерывать поиски и исследования, чтобы штамповать жуткие романы ради хлеба насущного. Так как новая квартира пробила в бюджете дополнительные финансовые бреши, Густав заслал даже в журналы для тинейджеров «настоящие классные» эпосы типа «Как у меня началась первая менструация и появились прыщики». Самое худшее, что он изобразил на бумаге, была халтура по всем критериям с сенсационным заголовком «Директор моей школы изнасиловал меня в своем кабинете!» (подзаголовок: «Шесть раз он насиловал меня, шесть раз, прибегая к жестокости!» Чтобы иллюстрация беспредела побила все рекорды, возможно, я бы лично еще дописал: «Потом я родила шестерых!») Но как бы усердно Густав ни занимался проституцией ради любимых денег, его сердце ни на минуту не переставало принадлежать мистериям Древнего Египта. Еще не изученному в полной мере культу богини Бастет предстояло стать темой его четвертой книги, и он изучал египтологию и собрания музеев всего мира. Бесчисленными днями и ночами Густав сидел над трактатами, документами и фотографиями настенной живописи и обстоятельно изучал их. Подготовка этой книги доставляла ему особую радость, так как поклонение богине Бастет, воплощению материнства, плодородия и других женских добродетелей, тесно переплелось с поклонением моему виду. Благодаря раскопкам известно, что богиня сама часто изображалась в виде кошки.

Густав как обычно сидел за своим письменным столом и потел над какими-то иероглифами, когда Синяя Борода и я вошли в гостиную и громко дали ему понять, что мы хотим покинуть дом. Сперва он решительно потряс головой, пролепетал на знакомом детском языке какие-то жуткие сказки про мне подобных, которые нашли свой конец в снежных сугробах, но все же смягчился и открыл окно в туалете.

На улице я еще раз вдолбил Синей Бороде, что он просто обязан строить из себя хама, если Джокер начнет отказываться от разговора. Потом наши пути разошлись, я побрел по глубокому снегу, потом по ограде в направлении места обитания Паскаля.

Пока я вдыхал ледяной воздух и любовался зимним пейзажем садов, мне вспомнились утренние шуры-муры. «Я не отношусь ни к какой породе», — сказала она. И еще: «Все объяснится однажды само собой». Она сделала тайну из своей породы и предсказывала, что та — и новая, и старая, и другая. Что все это должно значить? «Никакая порода» не существовала. Каждый из нас относился к какой-то породе. Это был просто незыблемый факт. Замечание Синей Бороды «они с нами не общаются» окончательно сбило меня с толку. Потому что, по воле случая, все как нельзя лучше подходило под теорию породы убийц. Но к черту все теории! Что-то сопротивлялось во мне и не принимало того, что божественное создание или ее сородичи — убийцы. Я не знал, почему так беспощадно опровергаю это предположение, но оно мной не рассматривалось. Может, я влюбился? Или так проявлялся мой безошибочный инстинкт? В итоге я утешил себя мыслью, что не стоит думать о поимке преступника, прежде чем не будет точно установлен мотив.

Наконец я добрался до старого дома, который выглядел как на рекламе ирландского виски: заснеженная крыша, ярко горящие окна и живописно дымящая труба. К сожалению, на этот раз задняя дверь была закрыта, так что мне пришлось обойти вокруг дома и поискать лазейку. Ее я обнаружил на боковой стороне здания, там, где находились окна подвала и откуда вела узкая дорожка на улицу. Превосходно! Что было для него характерно, хозяин Паскаля нашел идеальное решение для предоставления свободы передвижения своему любимцу. В самом низу у стены был прорублен лаз специально для нашего брата, который, само собой, отлично вписывался в суперсовременный интерьер. Лаз состоял из дыры величиной в тарелку, обрамленной сверкающим серебром стальным кольцом. Дверью служили сложенные веером пластмассовые пластины. Нужно было слегка толкнуть головой, чтобы они открылись, как автоматически срабатывает вспышка фотоаппарата. А как только проскочишь через дыру, пластины снова смыкались.

Я прямиком прошагал в кабинет, но на этот раз вместо Паскаля за компьютером сидел хозяин собственной персоной. Я бы с радостью внимательно рассмотрел в подробностях этого модного янки с косичкой на затылке, как у Карла Лагерфельда. Но в настоящее время, Бог видит, у меня были другие проблемы.

Паскаля я обнаружил в почти пустой гостиной, там, где стены были украшены изображениями гениталий. Он дремал на большой багряной бархатной подушке с золотистыми декоративными шнурами, на каждом углу которой висела великолепная кисть. Все помещение освещалось тремя маленькими, встроенными в потолок галогеновыми лампочками, которые бросали узкие пятна света на паркет.

Взгляд на Паскаля вызвал у меня ассоциацию с седым королем из трагедии Шекспира. И действительно, Паскаль вел королевскую жизнь под защитой своего заботливого и щедрого хозяина. Подумав об этом, я вспомнил обо всех измученных, избитых, с содранными шкурами созданиях, которым не выпало столько счастья, как ему. Твари, которые шутки ради были изуродованы человеком, твари Божьи, которые человек использовал, чтобы немного поиграть с ними, пресытиться и вышвырнуть прочь; твари, которые голодали на глазах у сытых людей; твари, которых жестоко убивали, потому что из их шкур хотели сшить шубы или перчатки; твари, которых варили заживо, потому что приготовленные так они считались вершиной кулинарного искусства; твари, погибшие под грузом, который должны были ежедневно носить; твари, которые ничего в своей жизни не видели и не знали, кроме того, как наблюдать из своих тесных клеток корчащих рожи людей или показывать какие-нибудь глупые, совершенно несвойственные их виду номера; твари, которые стали гомосексуальны, изнасилованы, насильно онанировали, калечили сами себя, пожирали собственных детей, впадали в апатию и депрессию, убивали себе подобных и в конце концов совершали самоубийство, потому что сидели в тюрьме с романтично звучащим названием зоопарк, где ими восхищались, восхищались и восхищались, пока они не совершали от отчаяния эти ужасные вещи; твари, которые с каждым днем лишаются своих естественных ареалов обитания, потому что человеку требуется все больше природных ископаемых. Да, существовали привилегированные животные, как Паскаль, которые вели прямо-таки райскую жизнь среди людей. Но этот факт не утешил меня ввиду мировой трагедии. Единственное, что придавало мне мужества, — обманчивая надежда, что люди однажды вспомнят о запыленном договоре, который в доисторические времена подписали с нами, потом, однако, позорно нарушили. Они признают свои ошибки и попросят нас о прощении. Конечно, это не было так хорошо, как то, что могло бы быть. Но мы были готовы к прощению и согласились бы не ставить в счет все наши пролитые из-за них слезы. Это была фантазия глупца, но я хотел лелеять ее до конца своих дней; я твердо верил, что только мечты могут победить грязную действительность.

Паскаль постепенно очнулся от своего сумеречного забытья. Узнав меня, он озадаченно раскрыл старые глаза:

— Френсис! Вот так сюрприз! Почему ты не велел передать через Синюю Бороду, что придешь?

— Не было времени. Произошло очень много важных событий, с тех пор как мы виделись в последний раз, Паскаль. Вещи, которые связаны с серийными убийствами, ускорят объяснение. Мне нужна твоя помощь, прежде всего твоя игрушка.

— Вот как? Ну что ж, это, конечно, радует меня. Но ты не хотел бы перекусить, прежде чем начнешь рассказывать? Цибольд, мой хозяин, приготовил свежее сердце.

— Спасибо, нет. Я не голоден. Кроме того, не хотелось бы тратить зря время. Мне одному не хватает способностей, чтобы дальше распутывать этот клубок тайн, полуправды и лжи. Тут должны приложить усилия два выдающихся ума. Собственно, я хотел прийти к тебе еще утром, но мне помешали.

Паскаль улыбнулся — он понял уже по моему запаху, что мне помешало.

— Спасибо, что назвал заржавевший аппарат в моем черепе выдающимся. Единственное, что во мне осталось еще выдающегося, — это сон, все более похожий на смерть. Есть в этом деле что-то хорошее. Вероятно, я не замечу перехода из одного сна в другой. Но надеюсь, все же смогу помочь тебе. Итак, выкладывай, друг мой.

Я выпалил как автомат информацию обо всех событиях, которые произошли с момента нашей первой встречи. Рассказал, как я убедился собственными глазами в смерти Феличиты и в трансе вернулся домой, чтобы ночью обнаружить дневник в подвале. О том, какие ужасы содержали эти записки и какие вопиющие последствия оказывают события восьмилетней давности до сих пор. Потом о нападении Конга с приспешниками и о том, как мы вместе натолкнулись на труп Солитер. Как неожиданно появился Исайя, добрый хранитель усопших, чтобы открыть мне новые ворота в новый ужас. Я поведал о так называемом храме и об украшенных цветами его обитателях. И наконец, о мистическом пророке, который якобы ответствен за непрекращающуюся резню. Потом я выложил Паскалю мои многочисленные теории и предположения, при этом благородно старался не утаить их отдельные погрешности в логике. Во время моего рассказа выражение лица Паскаля постоянно менялось: замешательство сменило удивление, непонимание, он с каждой минутой становился все беспокойнее. Я закончил рассказ описанием моего утреннего любовного приключения и его очаровательной героини и передал мнение Синей Бороды о вновь появившейся в районе породе.

После того как информационный поток иссяк, Паскаль долго молчал, как мне показалось, целую вечность. Это была необходимая пауза — сперва ему нужно было переварить все эти невероятные вещи.

— Пуфф! — сказал старик наконец, и я был благодарен, что он нарушил воцарившуюся тягостную тишину. — Я живу в этом районе уже много лет, Френсис, и ни разу не замечал и доли всех тех ужасов, которые ты раскопал за короткое время. Конечно, я старик и больше не быстр в ногах, но находки, которые ты сделал, настолько непостижимы, что я просто должен был знать об их существовании!

— Ну, случай не раз приходил ко мне на помощь, — скромно заметил я.

— И все же! За мной здесь укрепилась слава всезнайки и доверенного лица. Теперь выясняется, что в действительности ко мне подходит только первое определение.

— Меня удивляет, почему многие сотни убитых там, внизу, в катакомбах, не внесены в твои списки.

— Это просто, дорогой друг. Потому что их тела никогда не были обнаружены. Ведь в районе масса перемен, бесконечная текучка — легко потерять обзор. Тех собратьев, которые умирали, полагаю, естественной смертью, хозяева похоронили на кладбище либо где-то в прилегающих к дому садах. Некоторые хозяева переехали и взяли своих любимцев. Иные братья и сестры убегают из дома, меняют районы, их больше не видно. То, каким образом исчезли многие из этих сородичей, не дает нам причины предполагать, что они были убиты. В шести случаях, внесенных в мой компьютер, речь идет о погибших с рваными ранами на затылках, то есть о тех, кого можно однозначно отнести к жертвам убийства. Если же убийца свои предыдущие жертвы прилежно отправлял в подземный мир, они не могли явиться как трупы на поверхности земли и, следовательно, оказаться в моем списке.

— А ты отмечал и тех собратьев, которые внезапно и по каким-то причинам покинули район?

— Конечно.

— Итак, с помощью этого списка мы могли бы задним числом проверить, сколько сородичей без видимой причины исчезли и когда точно?

— С большей долей вероятности. Но будет нелегко определить, кто жертвы убийства, кто действительно уехал со своими владельцами, кто убежал из дома или умер своей смертью.

— Это попахивает серьезной работой. Зато только так мы можем установить, с какой периодичностью убийца принимался за дело, а главное — когда, собственно, начался террор. Следующая странность: почему он не доверил свою последнюю, седьмую, жертву Исайе, доброму хранителю мертвых?

Охая, Паскаль поднялся с подушек и неохотно прогнулся. При этом он улыбнулся смущенно, словно был должен мне этот жест как компенсацию за картину нищеты. Это был взгляд пессимиста, за которым он пытался скрыть от меня изнуряющую борьбу с артритом и ломотой в суставах. Вероятно, и все другие его органы функционировали не так хорошо, как прежде. Он спустился с подушек и неторопливо зашагал по комнате взад и вперед.

— Это действительно важный пункт, Френсис. Потому что есть указание на то, что наш приятель начинает ошибаться.

— Ты уверен? Это предположение малоубедительно, на мой взгляд. Я как раз не могу представить себе, чтобы такой мастер ужаса хоть раз совершил ошибку.

— Это единственное объяснение для его изменившегося поведения.

Было видно, что идеи буквально захватили воображение Паскаля. Он говорил, все больше воодушевляясь, а движения его становились все более раскачивающимися и быстрыми.

— Итак, теперь я убийца, — рассуждал он. — Я в определенное время выхожу ночью, чтобы загрызть до смерти моих собратьев с целью, известной только мне и Богу. Я убиваю и убиваю, и все время заметаю следы, зажав в зубах трупы, тащу их к потайным ходам, к канализационным люкам и транспортирую в катакомбы. Но не сегодня-завтра я откажусь от этого метода, — значит, мои преступления станут известны, и меня начнут преследовать. Зачем? Зачем я делаю то, что может быть опасно для меня? Ну да, у меня нет настроения. К тому же зачем тратить силы и заметать следы, если никто из этих кретинов в районе не в состоянии меня схватить?

— Ложь! — закричал я. Процесс разгадывания захватил и меня, ввел мой ищущий комбинации мозг в состояние экстаза. Я задыхался, цепная реакция предполагаемых возможностей бурно протекала в моей голове.

— Ты забыл, что наш друг — воплощение логики. Своими ужасными поступками он преследует совершенно определенные цели и действует согласно плану. Никогда бы ему не пришло в голову просто из-за настроения или заносчивости отклониться хоть на йоту от привычного образа действия. Нет, нет, есть особая причина, по которой он нарушил свою многозначную стратегию. Но что за причина, черт побери?

Паскаль резко остановился в световом конусе рекламы, так что его переливающаяся черная шерсть казалась как бы окруженной нимбом, а сам он производил впечатление спустившегося с неба ангела. Он рывком повернул в мою сторону голову и метнул в меня пронизывающий взгляд сверкающих желтых глаз.

— Возможно, он хочет обратить на что-то наше внимание.

— Это хорошо! Черт побери, здорово! — воскликнул я и подпрыгнул.

Но Паскаль яростно затряс головой и прижал уши.

— Нет, это очень плохо. Мы ведь понятия не имеем, на что он хочет обратить наше внимание.

— Ну, это же ясно как день. Он хочет обратить наше внимание на себя и свои действия, на то, что обладает властью, как фантом, нет, как Бог управляет судьбами целого района и решает вопросы жизни и смерти. Благоговение — вот чего он жаждет.

— И что ему с того? Средний уровень интеллекта жителей района позорно низок, и его столь изысканные знаки с абсолютной уверенностью не будут поняты, а его линчуют на месте, если он разоблачит себя. Он может снискать здесь своей новой тактикой только страх и ненависть, но ни в коем случае не благоговение.

Я судорожно размышлял. Все, что сказал Паскаль, было логично, и нужно было привести чертовски убедительные аргументы, чтобы доказать обратное. Дискуссия была подобна шахматной игре, только он был гроссмейстером.

Что касается загадки оставленных для всеобщего обозрения мертвых тел, мы совершенно зашли в тупик. Я тут же хотел перейти к следующему неразрешенному вопросу, но, так как в голову не пришло ничего более умного, сказал:

— Н-да, возможно, он хочет этим действием обратить внимание совершенно конкретного собрата на дело своей жизни.

— Вот это, я считаю, отлично! — почти крикнул Паскаль.

— Почему? — спросил я, немного оробев.

— Потому что ты впервые сказал про дело жизни, Френсис. Ты сам разве не понимаешь? Он хочет, чтобы дело его жизни, которому он отдал столько своего труда, было признано другими или даже продолжено. На мой взгляд, тоже определенным собратом. Он осознанно предпринял усилия, чтобы быть разоблаченным. И хочет сообщить нам, что между тем перешел к поиску последователей, потому что по каким-то причинам это дело стало ему не по плечу.

— Странный метод завоевывать сторонников.

— Верно. Но и сам парень странный. Он как загадка, нет, он и есть загадка и ждет того, кто ее разгадает.

— Мог бы по крайней мере выражаться конкретнее. В сложившихся обстоятельствах мы вообще могли бы не выяснить, что им, собственно, движет.

— Не волнуйся, Френсис, рано или поздно мы правильно истолкуем его знаки и нападем на след.

— Твои слова, да Богу в уши. О'кей, отложим до поры до времени этот аспект истории и поговорим о единственном подозреваемом, который у нас есть на данный момент. Джокер! Что ты о нем думаешь?

Паскаль снова взобрался на свою королевскую подушку и уютно улегся.

— Очень выгодный подозреваемый. Он подсмотрел драму в лаборатории, а потом улучил шанс, чтобы сплести мученическую религию о страданиях Клаудандуса по классическим библейским традициям, что он и воплотил. Себя он, само собой, провозгласил всемирным представителем пророка. Этот пост давал ему много власти и особое положение в районе. Но кто же в действительности знает, что именно он тогда видел или, лучше сказать, чему научился у этих жестоких людей. Возможно, из-за непрестанного общения со злом перегорела система безопасности под его черепной коробкой. Возможно предположить такое или?..

— Исайя говорил о голосе пророка, который звучал в шахте, а не о голосе Джокера.

Паскаль скривился.

— Он изменил свой голос. Этот Распутин и не на такое способен. Впрочем, кроме Исайи, он единственный, кто знал о катакомбах и об их практической функции поглощения мусора.

— Не считая великого незнакомца!

— Если он вообще существует.

Я лег на паркетный пол и растерянно смотрел перед собой. Конечно, все, что говорил Паскаль, было логично и звучало, черт побери, убедительно. Но разве эта великолепная мистическая история была достойна такой простой, если не сказать дешевой, развязки? Итак, Джокер должен быть подлецом. Религиозный фанатик, которого я подозревал еще с той ночи, когда повстречал его как церемониймейстера болезненного ритуала, самоистязания. Все его явление включало в себе нечто дьявольское, всемогущее, жестокое, так что он превосходно подходил на роль хладнокровного убийцы. Но именно примитивность этой роли порождала во мне бесконечное чувство сомнения. Все подходило как нельзя лучше. Конечно, не признаваясь себе, я думал об этом подлом святоше. Он то и дело выползал как непобедимая змея из глубочайших глубин моего подсознания и гудел своим наводящим ужас басом: «Я — убийца! Я — убийца!» Но я все же отказывался слушать громовой голос, вообще воспринимать его существование. И вот не обремененный такого рода сомнениями Паскаль так быстро и легко подтвердил мои предположения, что я был просто обязан взглянуть в глаза фактам. В действительности, если скрупулезно взвесить все многочисленные «за» и «против», только Джокера и стоило рассматривать как убийцу. Но что-то во мне сопротивлялось принять решение, которое казалось слишком очевидным, чтобы быть правдой. Я верил, что у меня имеется еще один козырь, чтобы расшевелить Паскаля.

— А что скажешь насчет странной старо-новой породы, той, которую Синяя Борода представляет как результат забавного случая? — Я лукаво подкинул мысль для размышлений.

— Порода убийц профессора Претериуса! — просиял Паскаль.

— Да. Порода убийц Претериуса. А что, собственно, противоречит этому? Разве то, что такое предположение забавно, но логично, — ответил я как упрямый ребенок. Паскаль же не поддался на провокацию и улыбался как придерживающийся прогрессивного воспитания отец, который в состоянии обнаружить ростки творчества, даже если его ребенок попросту упрямится и капризничает.

— Здесь важна не только логика, Френсис, хотя должен признать, что в этой теории что-то есть. Она слишком прилежно скомбинирована, если я могу так выразиться. Ты забыл, что для возникновения новой или «староновой» породы не обязательно требуется искусная селекция, то есть манипуляция человеческими руками. Короче говоря, ты забыл так называемого «слепого часовщика», непостижимые скрещения случайностей, капризы матушки-природы. Как раз она ежедневно порождает новых любимчиков, не догадываясь о собственной чудесной работе. Выражаясь кратко, новые породы появляются также благодаря игре случая. Смотри, девяносто и девять процентов наших собратьев спариваются абсолютно бесконтрольно, без какой-либо системы. Естественно, что при этом возникают до сих пор неизвестные помеси. Какой вывод мы должны сделать? Новая порода — это результат естественного хода событий. Итак, не пренебрегай не только логикой в твоей теории о породе убийц, но и не-логикой, в том числе возможностью совпадений, мой дорогой.

— Ты полагаешь, моя милашка и ее родичи — продукт естественной селекции?

— Крепко сказано. При этом я не опровергаю твою теорию, потому что мне не хватает доказательств моей собственной. Зато на моей стороне старая добрая теория вероятности.

Старый хрыч был гениален, это следовало признать без возражений. Потому что пока я строил хитрые предположения, а потом изо всех сил изобретал запутанные причины и оправдания для них, он запряг коня с правильной стороны и исходил из вероятности и естественных причин. Я совершил ошибку, выстраивая сложные системы и при этом игнорируя, что в мире существуют и совпадения, и случайности. Другими словами, Паскаль думал логично, но притом просто, я же логично и сложно.

— Ты как всегда прав, Паскаль, — простонал я, признавая свое бессилие. — Если позволишь, я хотел бы перенести на завтра продолжение этого обмена мыслями, чтобы по крайней мере сохранить хоть каплю самоуважения.

Между тем наступил вечер, и за огромным стеклом позади моего черноволосого учителя я увидел, что таинственная тьма легла на заснеженные сады, лишив света даже романтично кружащиеся снежинки. Черное на темном. Вдруг у меня возникла странная идея, что доминирующая черным цветом сцена, на которой я находился, является своего рода негативом моего последнего сна.

Паскаль заметил мой отрешенный взгляд и покачал головой, усмехаясь.

— О нет, мой друг, ты истинный всезнайка. Только ты привнесешь для разгадывания этой шарады решающую идею. Возможно, у меня есть некоторое понимание дела и дар к трезвым размышлениям, но мне не хватает интуиции. Без этого любой гений бессилен. Самое худшее мучение нашего времени — это большое число полуталантов, которые безмерно переоценивают себя. Я, во всяком случае, знаю себе цену.

Я хотел протестовать, но вдруг Паскаль повернул голову в сторону и привстал с подушки, словно что-то у меня за спиной вызвало его неудовольствие. Я быстро обернулся и увидел превратившегося в бесформенный снежный ком Синюю Бороду; он громко сопел и барабанил в дверь. На кончиках его шерсти висели обледеневшие сосульки, нос пылал как спелый помидор. Полагаю, на мордочке Паскаля появилось выражение досады и отчаяния, вызванное дерзким поведением навязчивого гостя.

Искалеченный эскимос оставлял огромные грязные следы и маленькие лужи на недавно натертом паркетном полу. Вершиной его бестактности было остановиться прямо перед нами и основательно отряхнуться от снега; теперь не только пол, но и мы сами были забрызганы с ног до головы. Паскаль тихо застонал и чуть заметно потряс головой. Благодаря своей слоновой толстокожести Синяя Борода, конечно, ничего не заметил. Наш хозяин не прибег к скандальным требованиям и сохранял железную выдержку.

— Где Джокер? — наконец спросил я.

— Его нет. Исчез.

— Что это значит?

Он сел на мокрые задние лапы и снова затряс головой.

— Я влез в дом через открытое окно в туалете. Поставил все вверх дном, пока искал его преподобие. Я проник даже на этот проклятый склад на чердаке, а это было довольно жутким делом. Полки там просто ломятся от фарфоровых статуэток, которые представляют нас в натуральную величину. Тигры, ягуары и леопарды тоже высятся друг на друге. Все из фарфора, и все ужасно похоже на настоящее. Но Джокера там не было и в помине. Ну, потом я стал звать его. Кричал и кричал, пока совсем не охрип. Когда больше ничего не оставалось, навел справки в округе. Все говорят, что не видели его с последнего заседания.

— Убит! — пронзительно вскричал я.

— Нет, исчез, — сдержанно поправил Паскаль. — Он знал, что ты уже близко, чтобы схватить его, и поспешно скрылся. Так похоже на нашего чертова Джокера.

— Все ясно с этим тошнотворным типом! — подтвердил Синяя Борода.

— Черт побери, нет, еще раз нет! — Я был в дикой ярости. — Я просто отказываюсь верить в это. Какая жалкая разгадка.

— Тебе не нужно верить, — утешил Паскаль. — Это лишь одна из возможностей. В настоящее время и при данных обстоятельствах она кажется наиболее вероятной. Мы теперь по крайней мере знаем, что Джокер по самые уши увяз в таинственной истории.

— Это он! — важно заявил Синяя Борода. — Да чего стоит одна его пасть, которую Джокер давно выставлял напоказ! Хотя я всегда с доверчивой глупостью совершал со всеми это фиглярство, восхвалял Клаудандуса, я никогда не верил в эту имитацию папы. Виноват, признаю!

Паскаль больше не мог видеть мое разочарование. Он поднялся с подушек и подошел ко мне совсем близко.

— Почему ты так сопротивляешься такому исходу, Френсис? Почему споришь с данностью, которая неизменна и на данный момент не предлагает никаких других версий?

— Потому что факты не сочетаются, не гармонируют друг с другом. Сведения, которые я сопоставил, пусть они даже маловероятны, не указывают однозначно на то, что Джокер подходит на роль убийцы. Все вместе смотрится как выставленная на продажу картина, в подлинности которой клянутся все знатоки, хотя на самом деле это фальшивка.

После того как мы еще некоторое время побеседовали о том о сем, Паскаль и я решили в ближайшие дни классифицировать с помощью компьютера число убитых на данный момент, установить, какие собратья жили в районе дольше всего. С помощью этого списка мы бы потом отфильтровали подозреваемых и подвергли допросу. Возможно, обнаружилась бы закономерность, с которой убийца совершал свои преступления. Когда будет выполнена эта работа, мы договорились бы провести собрание со всеми жителями района, сообщить о положении дел и предостеречь их. Хотя я все больше склонялся к мысли, что убийца — ловко улизнувший от нас Джокер, я все же хотел испытать все средства и дать шанс своей до сих пор безошибочной интуиции.

Поздним вечером я и Синяя Борода попрощались с Паскалем и отправились по домам. К тому времени снегопад закончился, сменившись лютым морозом.

— Тебе следует позаботиться о своей заднице, — бурчал Синяя Борода, пока мы пробирались по снегу на садовой ограде к дому.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, эта бестия все еще на свободе. Наверное, он где-то окопался. Уютно устроиться на теплой печи он больше не может, и возникнут большие проблемы, чем набить свое брюхо. Он выместит свой гнев на том, кто ему испортил жизнь. Черт возьми, да!

— Я не боюсь, — солгал я. — Кроме того, я не единственный детектив, который положил конец его делам. Он обязан добрую долю своей злости обратить на Паскаля.

— Ах, на него… — Синяя Борода сделал непроницаемую морду. — Ты сам говорил, убийца нападает только на тех, кто занят сексом, продолжением рода. Добрый Паскаль кастрирован. И к тому же он так или иначе долго не протянет.

— Почему?

— У него рак, я думаю, рак кишечника. Лошадиный доктор сказал, что он не протянет больше, чем полгода.

Я не ответил Синей Бороде и не выдал ни одним мускулом, что эта новость поразила меня как разрывная пуля. Странно, но у меня возникло такое чувство, будто объявили неумолимый приговор другу, с которым я вырос, которого знал с детства. И мне стало абсолютно ясно, как сильно я привязался к Паскалю, как нуждался в нем — товарище более близком, чем неотделимый, любимый брат-близнец. Да, мы были как близнецы, как в духовных, так и в вопросах вкуса, дуэт, который великолепно сработался. И вот теперь он уходил, а ведь прекрасное совместное приключение еще не началось. Я идиот, я же совершенно забыл в спешке убийственных событий, что старуха смерть обычно не устраивает экзаменов, а незаметно тянет свои костяные пальцы к живущим. Смерть — великий молчун, который посмеивается про себя на заднем плане, снова поглядывает на часы и продолжает улыбаться.

Остаток пути Синяя Борода и я не сказали друг другу ни слова. Мы оба вновь почувствовали, что смерть не только в ужасных деяниях убийцы, но везде и повсюду, и это заставило нас замолчать. Я знал — если умрет Паскаль, умрет что-то и во мне. Быть может, уже начало умирать.