Космологические коаны. Путешествие в самое сердце физической реальности

36. Кто спит, возможно, видит сны? (Когда — неизвестно)

Ты дома, в Падуе, в университете, на экзамене, к которому ты не готов. Ну еще бы. Во сне часто так бывает.

Перспектива смещается, и вот ты уже сидишь за низеньким столиком, перед тобой — свиток с неразборчивым текстом, но сосредоточиться ты не можешь.

Ты идешь по мосту в Венеции, наблюдая за плывущими внизу гондолами. Какой свиток? Какой экзамен?

Яркий свет привлекает твое внимание, когда твой мир переносится в эпоху чудес, где слова и ожившие картины появляются на фантасмагорических, постоянно сдвигающихся табличках. На очередной написано по-итальянски: «Она летит прямо к твоему сердцу».

Тебе снится, что ты пробираешься через непроходимые джунгли и тебя преследует беспощадное, бесшумно передвигающееся чудовище.

Ты с облегчением просыпаешься. Но облегчение сменяется паникой, когда ты обнаруживаешь, что тебя везут куда-то в маленькой покачивающейся повозке и ты не можешь пошевелиться.

Ты просыпаешься от корабельной качки и вспоминаешь сразу все: повозку, чудовище, мост, экзамен.

Ты просыпаешься. Только что ты был на корабле, а теперь лежишь на соломенной подстилке в холодной комнате. Тебе не дает покоя почти забытая фраза о какой-то стреле.

Кто был тот, кому снился сон?

Кто тот, кто читает эти слова? Из всех существ в пространстве и времени есть только одно, очень конкретное существо, занятое этим: вы. У вас вполне определенные родители, детство, которое, как и вчерашний день, вы помните, и вчера вечером заснули именно вы. И если вы походите на большинство людей, то, проснувшись утром, вы очень быстро погружаетесь в ту же самую свою собственную жизнь: поднимаетесь с кровати, думаете о наступающем дне, вспоминаете, что вы сделали вчера, а что, не окончив, отложили на сегодня.

Не философ семнадцатого века, не всадник в Маньчжурии и не пионер, начавший исследование Марса, лег вчера в кровать и сегодня проснулся таким, как вы: это вы отправились спать. Вы — субъект, вы — носитель чувств и восприятий, вы — главное действующее лицо жизни, изучаемой вами изнутри; вы тот, мысли которого — это ваши мысли, вы тот, кто принимает ваши решения и несет за них ответственность. Вы легли спать вчера вечером.

Но откуда вы это знаете?

Можно возразить: это же очевидно! Ведь именно вы — тот, кто помнит и вчерашний день, и то, что происходило за неделю, за месяцы до того. Перед вами вся ваша жизнь, в любой момент можно все проверить, даже если некоторые воспоминания не столь четкие, как другие. В вашем теле вам комфортно, вы знаете, как все в нем работает. Мир вокруг вас привычен, понятен, в какой-то мере предсказуем. Вы — это вы. Вы в этом совершенно убеждены. Сомнений быть не может!

Точно не может?

Представь, читатель, что в твоем теле притаилось некое «Ты» — крошечная душа, единая и нерушимая. Она, как кукловод, дергая за ниточки, управляет телом. Так ведь иногда кажется, не правда ли? Ты говоришь о «своем теле» и даже «о своем разуме». Такое ощущение, что существует нечто отдельное, находящееся на шаг сзади и чуть выше тебя, некий хозяин, какая-то небольшая, но принципиально важная Твоя идентичность. Это Ты, присущее только тебе, находится в центре всего.

Но какова тогда связь Ты со всем тем, с чем ты себя отождествляешь: с твоим телом, ощущениями, склонностями, мыслями, восприятием, и так далее? Может, твое Ты представляет собой просто сумму всего этого, а все детали Ты существуют сами по себе? Или же Ты — это некая определенная их комбинация? Если так, тогда Ты должно начинаться и кончаться вместе с ними, развиваться вместе с ними. Как говорил Нагарджуна, «если бы „я“ было совокупностью[119], оно должно было бы возникать и исчезать». Однако твое Ты не ощущает себя как что-то частное, развивающееся, составленное из деталей. Оно ощущает себя бинарным: ты — это Ты, не частично, не иногда, а всегда только Ты и никто больше. Ты совсем не ощущает себя как нечто, состоящее из множества сваленных в кучу, всегда меняющихся, неизменно развивающихся свойств и процессов. Твое Ты ощущает себя как нечто обособленное, цельное. Согласно твоему личному, субъективному мнению и ощущению, всю жизнь за тобой закреплено твое собственное Ты.

Вместе с тем, продолжает Нагарджуна, «если бы оно (твое я) было бы чем-то другим, а не совокупностью, оно не обладало бы характерными чертами совокупностей». То есть если бы Ты было действительно чем-то необычным, отличным, так или иначе отдельным от всех процессов, происходящих в твоей голове, было бы какой-то качественно особой «субстанцией», тогда Ты можно было бы отделить от всего этого. Не могло ли тогда Ты переместиться в другое тело? Не могло ли оно, пока ты спишь, перейти в твое Ты из какого-то другого тела? А если бы так случилось — что ты будешь помнить? Совершенно ясно, что твой мозг хранит воспоминания, — как и связь с твоим телом, твоими навыками, твоими наклонностями. Если бы Ты ночью изменило твою личность, ты бы не помнил прошлой жизни, а просто (и немедленно) стал бы считать, знал бы без доли сомнений, что Ты всегда проживал именно эту жизнь.

Потратьте немного времени и постарайтесь представить себе, что после того, как вы проснулись в полной неподвижности, вы по-прежнему полагаете, что легли спать на плывущем корабле. Постарайтесь!

Откуда вы знаете, что это не так? А если вы не можете ответить, тогда какой вообще толк от такого Ты?

Пытаясь сформулировать, что же определяет нас как личность, мы понимаем, как много было накоплено нами за время нашей жизни здесь, на Земле: воспоминания, способности, шаблоны, привычки и независимость. Но понимаем и то, сколь легко все это можно растерять: воспоминания бледнеют, не использованные годами способности притупляются, новая деятельность меняет привычную рутину. Возможно, вы видели, как подобные потери отражаются на тех, кто болен или пострадал от несчастного случая. Мы можем представить себе, как все это — одно за другим — уходит. Но если забрать у нас все воспоминания, умения, привычки, что останется? Да все то же малое, крошечное Ты, которое нельзя не чувствовать. Оно все еще здесь! Должно быть здесь!

Но что же это на самом деле?

Мы, очевидно, обладаем интеллектом, способным создать ощущение личной идентичности, целостного «я». Случалось ли вам представлять себя во сне кем-то другим — человеком с совершенно другой историей, другими особенностями характера и отличительными чертами? Во сне вы часто отгораживаетесь от большинства воспоминаний о повседневной жизни. Вас не поражает абсурдность того, что вы оказываетесь в ситуации, полностью несовместимой с вашим существованием в состоянии бодрствования. Вы можете либо недосчитаться самых важных для вас людей — детей, супругов, друзей, — либо среди них может появиться кто-то новый, но это совсем вас не взволнует. Что бы ни происходило во сне, каковы бы ни были ваши воспоминания, кто бы ни принимал в нем участие, вы без труда выстроите некую историю жизни, обычно воспринимая ее как то, что происходило с вашим Ты. Ведь так? И хотя после нескольких таких снов вы легко сможете понять, что ни одно их этих снившихся вам Ты не было тем Ты, которое проснулось, однако же проснувшееся Ты каким-то образом вместит в себя их всех[120].

Итак, если в один момент можно сконструировать ощущение «Себя» из почти любых заготовок, то ваше «Ты» вообще становится несколько подозрительным. Верно, не так ли?

Более того: с точки зрения биологии и теории эволюции вполне разумно, что организмы должны развивать ощущение своего «я». Это облегчает идентификацию себя как отдельной особи, помогая при обобщении и осмыслении информации и при установлении причинной связи между предполагаемыми действиями, планами и решениями, необходимыми для того, чтобы тело и гены выжили во враждебном мире. Причем современная нейробиология и физика не требуют (а то и вовсе не находят для нее места!) некоей квазифизической «субстанции», из которой можно было бы построить такое «Ты», — хотя и взаимодействующее с телом, но существующее отдельно от него. Итак, доктрина «отсутствия я», провозглашенная Буддой и дошедшая до нас через Нагарджуну и других монахов, вполне согласуется с современным взглядом на то, что «я», то есть «Ты», — это довольно эфемерная, непрочная конструкция.

Сказать это легко. Однако нет ничего труднее, чем действительно поверить, будто Ты, самая суть твоего я, ощущавшего себя «декартовым»[121] и потому бывшего таковым, не более (или даже менее) реально, чем мысли, ощущения, опасения и, возможно, недоумение от всего того, что происходит прямо сейчас в сознании, называемом «твоим».

Некоторые люди говорят, что верят в это. Но на самом деле они (как и все остальные) ценят штуку, называемую «я», больше всего на свете.

Другие же, наоборот, убеждены в неприкосновенной святости этой крупицы самости. Но могут ли они указать ее, объяснить природу того «клея», который удерживает ее на месте, заставляя каждый день просыпаться в одном и том же теле?

Кто тот верящий или сомневающийся? Ты?

А кто это был минуту назад?

37. Простая структура из небольшого числа крошечных частиц (Беспокойная арабская пещера, 1610 год)

Ты уже пресытился выходками джинна и собираешься покинуть пещеру. «Но, — джинн старается удержать тебя, — сейчас начнется самое интересное». Неожиданно все вокруг тебя сдвигается, и, оглядываясь по сторонам, ты с удивлением осознаешь, что в одно мгновение оказался в какой-то нише в глубине пещеры.

«Объясни, что происходит?!» — умоляющим тоном обращаешься ты к джинну.

«Ерунда, — отвечает джинн, — просто я запомнил относительное расположение и скорости атомов, составляющих твое тело, затем разложил тебя на атомы, переместил атомы в другую часть пещеры и восстановил их исходную конфигурацию».

«Но ведь я не просто структура из атомов! — возражаешь ты с некоторым, однако, сомнением в голосе. — Как же это? А что с моим внутренним миром? Моим сознанием? Моей душой?»

«Я просто переместил атомы, — отвечает джинн, сверкая глазами, — так что это ты скажи мне, что с ними».

Помолчав немного, ты говоришь: «Ты только доказал, что составляющая мое тело структура атомов необходима, но не показал, что этого достаточно. Я могу обитать в своем теле и переместиться, когда оно перемещается, но это не значит, что я — неповторимое, обладающее сознанием, субъективное я! — и есть то, что получилось!»

Так же внезапно, как в прошлый раз, ты обнаруживаешь, что опять находишься в новом месте. «Прекрати!» — кричишь ты. И тут же слышишь странное эхо и, объятый ужасом, видишь в другом конце пещеры свою точную копию — с тем же испуганно-изумленным выражением лица.

«Но это не я!» — восклицаем мы одновременно. А затем, встревоженно переглянувшись со своим дублем и пытаясь не обращать внимания на то, что твой двойник говорит вместе с тобой, ты продолжаешь: «Ты можешь создать мою телесную копию. Но накопленный мною жизненный опыт абсолютно непрерывен. Как можно разделить его?» Джинн отвечает: «Не вижу противоречия: был один, стало два. Однако же ты явно недоволен. И я могу исправить это еще одной простой перестановкой». В тот же миг твой двойник исчезает, оставив после себя на полу пещеры лужицу какой-то жижи.

Поначалу ты в ужасе. Потом на смену ему приходит облегчение, а затем — гнев: «Как так можно — создать живое существо, точно такое, как я, а после просто убить его?!»

Джинн вздыхает: «Отлично. Значит, в следующий раз я буду не таким жестоким». Неожиданно ты опять появляешься в том месте пещеры, где был сначала (то есть возвращаешься на свое прежнее место около самого выхода). В смятении ты смотришь вглубь пещеры, но там нет ничего, кроме свежей дымящейся лужи. «В этот раз, — объясняет джинн, — я продублировал вас обоих, но прежде чем один из дублей смог хоть на мгновение осознать это, я безболезненно разложил его. Уверен, неприятностей это тебе не доставило».

«Все бессмысленно, — отвечаешь ты. — Теперь мы вернулись к тому, с чего начали».

Но затем тебе становится не по себе. А вы действительно вернулись к тому, с чего начинали?

Что если с помощью каких-то ультрасовременных технологий или фантастического существа можно было бы разобрать ваше тело и мозг, частицу за частицей, а потом собрать их опять, повторив точно ту же структуру, но где-то в другом месте? Вам было бы страшно, если бы такое случилось с вами?

Этот вопрос непосредственно связан с тем, что такое «Ты» и есть ли еще что-то, кроме невероятно сложной конфигурации составляющих ваше тело частиц и полей (физического «состояния» вашего тела), которая будет утрачена, если это тело сначала разрушить, а затем восстановить. Даже если с этим трудно согласиться, давайте все-таки предположим, что конфигурация не нарушится: предположим, что чем бы ни было ваше Ты, вы сейчас целиком зависите и находитесь в одно-однозначном соответствии с вашим конкретным физическим воплощением, — причем различные психические состояния определяются (пусть и сколь угодно сложным образом) различными физическими состояниями.

Куда ведет такое предположение?

Во-первых, если такая «телепортация» возможна (и безопасна), почему бы просто не провести процесс реконструкции дважды, чтобы получить свою копию? Уточним еще раз: есть основания полагать, что подобное дублирование оказывается либо безнадежно непрактичным, либо вовсе невозможным. Учет этих соображений мог бы помочь избежать некоторых осложнений, но мы подобной возможностью не воспользуемся.

Итак, попробуйте представить, что вы стоите в пещере, и джинн деловито моргает… так в каком из концов пещеры вы после этого окажетесь? Джинна подобным вопросом не смутить: для него эта операция — то же самое, что для вас отлить две копии бронзовой скульптуры. Но вас это только путает. Ваше очень ясное ощущение «самости», непрерывно подтверждающее, что вы — отдельное живое существо, по-прежнему существующее во времени, явно противоречит тому, что видит джинн. Ясно, что это неразумно. В том, что вы можете находиться сразу в обоих концах пещеры, нет никакого смысла: «Ты» так же не может ощутить обе эти стороны, как вы не можете почувствовать входную сенсорную информацию любого другого человека, поскольку есть только один набор сенсорных органов, связанных с каждым мозгом! Но в процессе дублирования невозможно отдать предпочтение какому-то из концов пещеры: есть идеально симметричные копии, и каждая из них с полной уверенностью заявит джинну, что «Ты» — это именно она. У обеих копий абсолютно одинаковые воспоминания о том, что происходило до момента создания дубля, одинаковы все их предпочтения, умственные способности, текущие мысли, и так далее — но, разумеется, лишь до тех пор, пока имеет место точное, один в один, соответствие всех этих ощущений с физическим телом и мозгом. Поэтому нет смысла говорить, в какой из копии можешь быть Ты.

По определению, наше восприятие окружающего мира полностью субъективно. Однако мы также верим, что есть и другие подобные представления о мире, которые разделяют люди, согласные с тем, что мир «объективен». Но мы совершенно теряемся, когда нам говорят, будто субъективный взгляд на мир может разделиться на два. Мы ощущаем, что подобная идея внутренне противоречива, — как если бы центр сферы превратился в два центра сферы. Центр-то у сферы всего один!

Серьезно заниматься таким самоанализом и впрямь сложно: возникает тревожное чувство, что на самом деле «Ты» — это совсем не то, что мы обычно под этим подразумеваем. (Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, у меня появилось ощущение, будто я затерялся во времени и в истории. Оно внезапно возникло в тот самый момент, когда я, как слепая черепаха из коана 34, тыкался носом в ярмо.)

Подумав немного, зададим опять наш исходный вопрос, но на этот раз отнесем его к дублированию: «Вы боитесь дублирования?» Вам может показаться, что (если, конечно, вы не боитесь телепортироваться) дублирование совсем неопасно. Мало того: если вы полагаете, что чем вас больше, тем лучше, вы даже посчитаете, что кое-что приобретете. Это, в общем-то, удобно — особенно если вы перегружены всякими важными делами.

Однако так вам от джинна не отвертеться. Давайте предположим, что джинн предупредил вас: через 5 минут после создания дубля он случайным образом выберет один из дублей и разрушит его — быстро и безболезненно. Вы согласны, что теперь все выглядит совсем по-другому? «Ты», или по крайней мере одно из «Ты», может в конечном счете выжить, но они оба (оба ваших ты!) определенно проведут 5 минут в страхе, думая, что выбрано и уничтожено будет именно оно. Вероятно, неким утешением могло бы послужить то, что ваше другое «я» продолжит жить и выполнит все, что вы запланировали, но вряд ли вас это полностью успокоит. С этим связан еще один вопрос: несет ли джинн моральную ответственность за убийство дубля, которого он создал? В конце концов, он может возразить, что после завершения процесса мало что изменится. Конечно, джинн заставил вас несколько минут страдать, но в свое оправдание он вполне может заявить, что это ничуть не хуже, чем, скажем, 5 минут угрожать вам, а потом ровным счетом ничего не предпринять. Жестоко — без сомнения, но равносильно ли это убийству? Хотя, даже если это рассуждение в какой-то мере и оправдывает джинна, можно ли его простить, если дублю было, например, позволено прожить несколько недель (или даже лет) до того, как его казнят, или, например, убитого дубля ужасно пытали перед смертью? Почти наверняка нет: с какого-то момента кажется, что вы с дублем разошлись достаточно далеко, что он существует достаточно долго, что его переживания значимы с точки зрения морали.

Ситуация становится гораздо более неопределенной в следующем предельном случае: джинн дублирует вас, но уничтожает один из дублей еще до того, как прошло хоть какое-то — пусть даже бесконечно малое — время их сознательного существования. Трудно сказать, чем с точки зрения ваших ощущений или морали это отличается от процесса телепортации.

Итак, есть спектр возможностей, начинающийся тем, что джинн ждет годы, а затем мучительно казнит один из дублей, и кончающийся мгновенным уничтожением дубликата. В какой области этого спектра вы не хотели бы оказаться в обмен, скажем, на 10 миллионов долларов, предназначенные выжившему?

Трудно ответить на этот вопрос. Можно только надеяться, что, как и в случае со многими моральными дилеммами, нам не потребуется отвечать на него, поскольку эксперимент с дублированием безнадежно сложен или даже невозможен в принципе. Давайте посмотрим, в чем тут дело.

Прежде всего, если мы хотим получить идеальный, точно повторяющий нас дубль, нам потребуется новая система, находящаяся ровно в том же квантовом состоянии, что и исходная. Но обсуждая то, ЧЕГО УЗНАТЬ НЕЛЬЗЯ, мы целых две страницы посвятили тому, почему это запрещено. Эти же причины запрещают джинну обладать знаниями, необходимыми для точных предсказаний. Напомним, что, вообще говоря, заданная область пространства даже не находится в определенном квантовом состоянии. Поскольку на определенном уровне практически все перепутано со всем, если «разорвать паутину», чтобы выделить определенную систему, — например, все, что находится в какой-то области пространства, — вы с необходимостью будете иметь дело не с одним состоянием, а со смесью состояний, что добавляет неопределенность в поведение системы. Более того, если система все же находится в некотором квантовом состоянии, теорема о запрете клонирования однозначно утверждает, что невозможно создать идеальную копию исходной системы в том же квантовом состоянии. Поэтому совершенная, буквальная копия совершенно, буквально невозможна.

Вообразим, однако, что джинну удалось (что невероятно) установить квантовое состояние макроскопической системы. Как он зафиксирует это состояние? Как мы видели, число возможных состояний системы, размер и масса которой сравнимы с размером и массой человека, сопоставимо с метакальпой, то есть оно порядка 10^{10^29}. Только чтобы записать, какое из этих состояний соответствует данному человеку, потребуется 10²⁹-значное число и число битов, представляющих его, того же порядка. Это составляет 10¹⁷ терабайт, что на порядки превышает размер всей цифровой информации в мире[122]. И это невероятно оптимистический, самый лучший сценарий, поскольку предполагалось, что состояние человека не является суперпозицией состояний[123]. Трезво оценивая ситуацию, джинну потребуется сохранить квантовые амплитуды всех состояний, а для этого будет необходимо 10^{10^29} чисел. При использовании любых носителей информации такое число не поместится в доступную наблюдению вселенную. Короче говоря, даже обладая технологиями, существенно, очень существенно превосходящими наши, подобная попытка абсолютно безнадежна.

Но мы можем попробовать несколько понизить целевой уровень и ограничиться системой достаточно близкой — в том смысле, что она должна функционировать как человек, иметь те же мысли, тот же опыт — все, как у оригинала. Вероятно, это означает копирование на уровне нейронной структуры. Однако даже в этом случае мы столкнемся с невероятными трудностями. Начнем с того, что для того, чтобы быть функционирующим биологическим созданием, все биохимические процессы должны протекать правильно. Если у копии активность ферментов, митохондриальных АТФ и АДФ, ДНК и РНК-нитей и многого другого будет только приблизительно правильной, получившаяся система очень быстро, фактически сразу, умрет. Значит, дубль должен быть сделан очень искусно и собран по молекуле в соответствии с невероятно точным (но неизбежно «размытым») чертежом, восстановленным как результат невероятно детального сканирования оригинала. Как будет происходить подобная сборка? К тому же результат должен появиться весь сразу, и никак иначе! (Ведь человек, готовый лишь частично, очень быстро умрет.) И наконец, как можно гарантировать, что принятый в этом процессе уровень детализации — даже если допустить, что сам процесс возможен, — достаточен, чтобы с точностью до деталей воспроизвести мысли и поведение данного человека? Всегда можно возразить, что такая копия не является настоящим дублем, что она ставит под сомнение не только дьявольский эксперимент джинна, но и наш менее страшный мысленный эксперимент, основой которого является тождественность дубликата и оригинала.

Правда, это только что случилось с тобой — вот прямо сейчас.

И еще раз, и еще.

И нет необходимости привлекать джинна, чтобы разделить миры.

38. Что нас переживет (Монастырь Зуйо-дзи, Япония, 1627 год)

Ты уже знаешь, что прямого ответа от Дзеньё ждать нечего, но не понимаешь, как иначе справиться с замешательством.

«Учитель, — несмело говоришь ты. — Я не понимаю доктрины реинкарнации. Если нет не зависящей от тела души, то, когда мы умираем, есть нечто, переживающее нас?»

«Все просто, — отвечает Дзеньё. — Смерти нет».

«Но, — возражаешь ты, — разве тело не перестает дышать, разве затем оно не разлагается? Может ли сознание существовать без тела?» Дзеньё с еле заметной улыбкой смотрит вниз на свою древнюю оболочку.

«Тело действительно разлагается… — И продолжает после недолгого молчания: — Сознание? Сознание не отделено от тела».

«Тогда что же остается, когда ты умираешь?»

«Ты не остаешься. И не кончаешься. Кстати, кто ты?»

Ты молчишь.

Можно ли существовать и одновременно не существовать?

Инфернальные манипуляции джинна показали, что определенные физические процессы, такие как дублирование материального предмета, становятся очень странными и сомнительными, если этот материальный предмет обладает своим собственным, субъективным взглядом на происходящее. Либо точка зрения «предмета» находится с ним в одно-однозначном соответствии — и тогда дублирование «расщепляет» жизненный опыт «предмета», что действует на него удручающе. Либо точка зрения материального «предмета» не находится с ним в одно-однозначном соответствии — но что именно она тогда собой представляет, и что происходит с материальным предметом, когда он теряет это нечто?

Вспомните, как квантовое состояние блеска меча постепенно перепутывалось с глазами Муненори, с его зрительными нервами, с мозгом. На каком-то этапе этого процесса произошла декогеренция (разделение) альтернативных макроскопических описаний, а значит, квантовые аспекты их суперпозиции оказались скрыты и обнаружить их стало невозможно. Тем не менее, в рамках как эпистемологической (теоретико-познавательной), так и онтической (основанной на объективной реальности) интерпретации квантовой теории, математический формализм уравнения Шрёдингера и квантовых состояний позволяет сделать одинаковый вывод: все состояния, принимавшие участие в суперпозиции, сохраняются.

Однако на определенном этапе эти две интерпретации расходятся. С точки зрения эпистемологии, учитывая, что ее математический формализм не допускает исчезновения участвующих в суперпозиции состояний, неизбежно проявляется несоответствие между математическим формализмом и реальностью: только одно из участвующих в суперпозиции состояний представляет собой реальный физический результат, а остальные — нет. Таким образом, если встать на эту точку зрения, получается, что математика не полностью описывает физическую реальность: существует нечто, некий признак «действительно происходящего», присущий только одному из участвующих в суперпозиции квантовых состояний. Когда мы, как наблюдатели, определяем, какое из состояний обладает этим свойством, мы просто настраиваем математику «вручную», а затем, вплоть до следующего измерения, позволяем уравнению Шрёдингера взять управление на себя.

В противоположность этому, согласно онтической интерпретации, при дублировании оба математических результата соответствуют подлинной реальности, так что одно-однозначное соответствие между реальностью и математикой сохраняется. Существуют два (или больше) «одинаково реальных» Муненори. Такое дублирование никак не нарушает теорему о запрете клонирования, согласно которой создание двух одинаковых копий квантового состояния невозможно. В нашем случае одно квантовое состояние переходит тоже в одно, но другое квантовое состояние, которое содержит суперпозицию двух различных Муненориподобных состояний.

Из обеих интерпретаций следуют достаточно радикальные утверждения относительно реальности, и они обе ставят не до конца понятные, смущающие нас вопросы. Возникает ощущение, что эпистемологическая интерпретация предполагает наличие в мире некоего свойства (назовем его «долженствующее произойти»), которое не описывается законами физики. Кроме того, здесь (в отсутствие четкого определения, что же это такое) во главу угла ставятся некие туманные «наблюдаемые» и не объясняется, как с их помощью определить это самое «долженствующее произойти». В то же время, исходя из онтической интерпретации, получается, что мир беспрестанно ширится, что появляется бесчисленное множество параллельных и равно реальных его ответвлений. Принять на веру эту идею очень трудно. И тут есть свои, достаточно сомнительные положения, несколько из которых мы обсудим ниже.

Притом что квантовая механика каждодневно используется при решении невероятно большого количества научных и технических задач, как могут существовать одновременно столь разные «точки зрения» или «интерпретации» того, что эта наука означает? Причина в том, что в случае истинно макроскопических объектов в рамках этих или любых иных подходов квантовые явления (такие как интерференция) недоступны для непосредственного наблюдения, поскольку процесс декогеренции идет чрезвычайно эффективно, даже если система состоит всего из нескольких частиц. В этом смысле в больших системах вы никогда не сможете «наблюдать» одновременно два состояния, как и Муненори не может одновременно и победить соперника, и быть им убитым. Поэтому, даже если та версия событий, в которой вы не принимали непосредственного участия, существует математически, но не физически, или, как вариант, она существует в другой равновероятной физической реальности, эта другая версия, по-видимому, не имеет ничего общего с тем, что вы наблюдаете.

Хотя, возможно, есть способ провести различие между ними. Цена, которую потребуется заплатить за это знание, не так уж велика: ваша практически верная смерть.

Предположим, что онтическая многомировая интерпретация квантовой механики верна. Это значит, что если вы проведете квантовый эксперимент, в котором возможны, скажем, два результата, вы получите состояние, являющееся суперпозицией большего числа состояний, чем исходная суперпозиция. В конечной суперпозиции участвует как состояние той версии прибора, который регистрирует один из возможных результатов, так и той, которая регистрирует другой результат. А еще эта суперпозиция должна включать в себя как вашу «версию», считывающую показания одного из приборов, так и ту вашу «версию», которая наблюдает за другим прибором. Ваше дублирование произошло без вмешательства джинна.

Несмотря на то, что идет такой удивительный процесс дублирования, в действительности происходящее в большинстве подобных экспериментов не вызывает большого интереса: поскольку вы не в пещере джинна, вы не можете получить хоть какую-то информацию о таком дублировании. Получается, вы можете подбросить квантовую монетку, а квантовый эксперимент определит, что выпадет — орел или решка[124]. Но поскольку после проведения эксперимента получившиеся две ваши версии контактировать не могут, имеются просто две разные истории: монетка может упасть так, что выпадает орел, или она перевернется и выпадет решка. Оба варианта имеют смысл. Поскольку данный мозг может иметь дело только с одной историей и нет никаких оснований полагать, что ваше Ты должно придерживаться одной, а не другой истории, можно утверждать, что, субъективно, тот или иной результат вы получили «случайно». И именно по этой причине случайность свойственна квантовой механике.

Нужно сказать, что и здесь не все так гладко. Если квантовая механика предсказывает два равновероятных результата, концы с концами сходятся хорошо. Но можно создать систему, где относительные шансы получить тот или иной результат составляют, скажем, 1 % и 99 %. Что тогда? Действительно ли есть причина, по которой в 99 раз вероятнее, что в конечном итоге Ты окажется одним, а не другим из дублей? Почему так должно быть, и как можно это объяснить содержательно? Или каким-то образом появляются 100 дублей, причем один из дублей наблюдает первый исход эксперимента, а 99 остальных — второй, и с равной вероятностью «будущее ты» может быть одним из них? Не исключено. Но что если шансы составляют 1 к 10^{10^25}? Такое легко устроить, вот только не слишком ли это расточительно[125]? Или Ты, соответствующее одному из результатов, каким-то образом всего на 1 % столь же «реально», как и Ты, ставшее вторым результатом? Что это может означать? Когда с вами происходит нечто невероятное, вы чувствуете, что несколько ослабели? Нет! С вашей внутренней точки зрения все осталось столь же незыблемо и реально. И неважно, насколько незначительна ваша ветвь волновой функции в квантовом состоянии[126].

Одна из возможностей, позволяющих во многом уклониться от решения ребуса с вероятностями и делающих происходящее действительно странным и интересным, появляется тогда, когда характер квантового измерения запрещает ваше продолжение на одну из ветвей. Макс Тегмарк предложил мысленный эксперимент с использованием квантового ружья[127]. У этого ружья имеются спусковой крючок и круговая шкала сбоку. Спусковой крючок связан с миниатюрным устройством для квантового эксперимента внутри ружья. Когда вы нажимаете на спусковой крючок, с некоторой вероятностью P ружье выпускает смертоносный заряд, уничтожающий вас мгновенно, полностью и окончательно. В противном случае вы только услышите щелчок затвора. Шкала определяет значение вероятности P, которое может быть от 0 % до 100 %.

Теперь представьте себе, что из этого ружья вы целитесь прямо себе в голову, выставив на шкале 50 %. Если многомировая интерпретация правильна, то когда вы нажимаете на спусковой крючок, квантовое состояние мира содержит физически реальные копии вашего тела: ту, которая мгновенно убита, и ту, которая только слышит щелчок. Что испытывает Ты? Что ж, как и в пещере джинна, если вы полагаете, что процесс сознания неразрывно связан с вашим физическим телом и, возможно, им сформирован, вероятен только один ответ: вы нажали на курок и услышали щелчок: «Паф!» Появились два ваших дубля, но один из них был мгновенно уничтожен.

Однако и после того, как это произошло, вы не будете уверены в том, что многомировая интерпретация правильна или что вы действительно были раздвоены: возможно, вам просто повезло. Для верности вы можете нажимать на спусковой крючок — «паф! паф! паф!» — столько раз, сколько захотите. Если вы выстрелите N раз, есть только один из 2^N шансов за то, что вы выжили, потому что вам везет. (Если вы хотите ускорить процесс, поверните шкалу и установите, скажем, 95 %.) Быть может, вы беспокоитесь, что ружье неисправно, но это легко проверить: целясь не в свою голову, а в сторону, вы убедитесь, что доля выстрелов из ружья действительно равна P.

Уверившись, что при выстрелах квантового ружья вы всегда выживете, вы можете попытаться разбогатеть, найдя букмекера-социопата. Объясните ему все в подробностях, установите на шкале 90 % и поставьте 2 к 1 на то, что вы выживете. Та ваша версия, которая выживает, по определению уверена, что она пари выиграет. Но букмекер (вероятно) также уверен в выигрыше. Это чудесная игра с ненулевой суммой[128] — по крайней мере для выжившего Ты.

У этой игры, конечно, есть оборотная сторона: много людей, которые знали вас или окружали заботой, станут скорбеть, узнав о вашей смерти. Разумеется, будут и какие-то версии всех этих людей, которые увидят, что вы необъяснимым образом выжили (увидевшие, что вы уцелели!), хотя нельзя не беспокоиться о разрушительных последствиях таких экспериментов в «других мирах». Один из способов предотвратить подобный эмоциональный ущерб очевиден: надо просто направить «ружье» на что-то, приводящее к полному разрушению большого участка. Тогда все, находящиеся в радиусе поражения, невероятным образом выживут, не оставив после себя какие-то версии, видевшие вашу смерть. К сожалению, это приводит к появлению еще более широкой группы людей, испытавших эмоциональное потрясение. Единственной возможностью, позволяющей действительно избавиться от подобных затруднений, было бы «ружье», способное мгновенно разрушить весь мир, что явно технически невыполнимо.

Но есть и хорошие новости: один способ у нас все-таки остался! Напомним, в ПЛАВУЧИХ САДАХ речь шла о том, что в данной области инфляции может образоваться пузырь с более низкой энергией вакуума, расширяющийся со скоростью света и захватывающий все на своем пути. Внутри такого пузыря инфляция уже закончилась, и для нас это хорошая новость: как результат большого взрыва началась эволюция нашей вселенной. Однако и здесь есть своя оборотная сторона. Такие пузыри могут в принципе образовываться в нашей вселенной. Предположим, что это произошло. Поскольку пузыри, истребляя все, с чем сталкиваются, приближаются фактически со скоростью света, нас нельзя предупредить о таком событии и шанса выжить у нас нет. Есть два основных способа, могущих привести к такому развитию событий. Первый — появление крошечной области, где сосредоточена достаточно большая энергия[129], которая способна дестабилизировать конфигурацию полей, образующих вакуумное состояние нашей вселенной. Ружье (значительно усовершенствованное) может это сделать. Представьте себе: провозившись годы в пещере джинна, вы наконец смогли изобрести невероятно мощный источник энергии и подсоединить его к квантовому ружью. Вы нажимаете на спусковой крючок и за секунду разрушаете наш мир, а за часы — всю Солнечную систему. Однако же — ничего не происходит. Паф!

Есть и другой способ образования таких пузырей, но он травмирует еще больше. Это — чисто стихийный естественный квантово-механический распад, тот самый, который приводит к распаду радиоактивных атомов и может произойти случайно в любом месте и в любое время[130]. Например, вблизи Альфа Центавры около четырех лет назад. Если многомировая интерпретация верна, то должна иметь место суперпозиция (наложение) миров без пузырей и с пузырями. Фронт ударной волны уже мог пройти через Землю, уничтожив ее и все живое на ней. Вы это заметили?

Можно подумать, что это самая странная и необычная возможность, но — ничего подобного. Представьте себе, что во время одного из экспериментов вы не проявили должной осторожности и, прежде чем спустить курок, случайно поставили шкалу на отметку «100 %». И вы по-прежнему слышите только щелчок. Что же произошло? Тщательно все обследовав, вы обнаруживаете, что шальной космический луч ударил в боевую пружину курка вашего квантового ружья и прервал процесс. Какая удача! Вы делаете еще одну попытку, но, вспоминая с облегчением о прошлой попытке, отвлекаетесь и опять забываете перевести шкалу! В этот раз из-за случайной флуктуации шумов транзистора не сработала важная часть схемы. Это не может быть простой удачей, и вы понимаете, что, кроме поставленного вами квантового эксперимента с ружьем, происходят и другие квантовые процессы, не позволившие ружью убить вас. Даже если такие процессы совсем-совсем маловероятны, если есть хоть какой-то шанс, что вы выживете, многомировая интерпретация гарантирует, что с какой-то реальной вашей версией это все же произойдет. Но подождите: ведь квантовая механика — это все! Как же тогда вы вообще можете умереть? Не будут ли всегда происходить какие-то, казалось бы, удивительные события, которые не дадут вам это сделать?

С одной стороны, это, вероятно, правильно: если принять многомировую интерпретацию, то в любой момент до совершения убийства должны быть ваши «версии», совершенно неотличимые от вас, которые выживают просто благодаря капризам квантовой удачи. До тех пор, пока вероятность выжить строго не равна нулю, так и должно быть.

Но ощутит ли ваше Ты такое выживание? В случае квантового ружья кажется, что альтернативы нет: выбор между выживанием и смертью бинарен (либо то, либо другое) и происходит мгновенно. Если же есть разные степени выживания, дело обстоит совсем иначе. Рассмотрим связанный с этим вопрос. Вы когда-нибудь засыпали? Или вам когда-нибудь давали наркоз? Может показаться, что в рамках многомировой интерпретации ваш субъективный опыт будет состоять в том, что вы всегда пробуждаетесь на границе между дремотой и возвращением к сознанию. Но здесь мы должны спросить себя: «Является ли сознание бинарным состоянием?» Конечно, нет: сам сон — это одна из форм сознания. На каких-то стадиях сна рассудок (и мозг) столь же активен, как при бодрствовании. Умственная деятельность в каком-то виде продолжается даже при самом глубоком сне. Что-то (как, например, непоследовательные, перескакивающие с предмета на предмет мысли, роящиеся у вас в голове) исчезает или по крайней мере забывается. Но четко разграничить состояние сна и бодрствования невероятно трудно. Похоже — с учетом того, что в вашем субъективном ощущении себя эти процессы переплетены, — что, заснув, ваше Ты следует вдоль некоей траектории, где оно с разными разумными вероятностями частично находится в сознании, а при пробуждении каким-то совершенно невероятным образом перескакивает на некую квантовую ветвь, где вы находитесь в состоянии полного бодрствования. Можно представить себе, что смерть, даже если она происходит по внешним причинам и достаточно внезапно, чем-то очень похожа на это.

Как мы должны ко всему этому относиться?

Возможно, реальность действительно настолько фантастична и мы и впрямь субъективно «выживаем» при любой форме смерти, являющейся одновременно и бинарной, и мгновенной, даже если скорбящие о нас остаются в других мирах. В этом случае реальность, в которой нам пришлось бы жить, была бы довольно странной, но для реальности странность — не то препятствие, которое в силах не позволить ей быть такой, какая она есть[131].

Другой возможный ответ — считать подобные выводы чем-то reductio adabsurdum (то есть сведением к абсурду), что вынуждает нас отказаться от многомировой интерпретации, считая ее либо неполным, либо просто неправильным толкованием квантовой механики.

Или, может быть, что-то не так в рассуждении относительно субъективной точки зрения и субъективных переживаний. Например, ниже я приведу аргументы за то, что разум обладает «целостностью» во времени. Если субъективные ощущения никогда не могут оборваться мгновенно, а только трансформируются во что-то совершенно другое и размываются (как во сне), наши доводы становятся не столь убедительными.

Но когда думаешь об этом, становится неуютно. Иногда подобные мысли мешают мне спать.

(Или нет?!)

39. Ледяной сад (Исикава, Япония, 1621 год)

Ты не можешь избавиться от мысли, что за годы твоих скитаний солнце стало греть слабее. Зверски холодная погода преследует тебя по всей Азии, и везде люди говорят о погибшем урожае и холодах, которых они отродясь не переживали.

Хотя ничто этого не предвещало.

Ранней осенью сад при храме был тих и спокоен. Он обладал какой-то потаенной силой. Раньше ты никогда не видел такого потрясающего переплетения мощи человеческого духа и величавой красоты природы. Ты радостно наслаждался видом, открывавшимся с любого валуна на любой тропинке; каждый опавший лист, каждая бабочка и каждое дуновение ветерка чувствовали, что они свободны и идеально подходят замыслу мастера.

Три дня назад начался ураган. Не просто дождь, снег или ветер, но — наводящее страх сочетание всех трех стихий. А затем наступили холода, от которых перехватывало дыхание.

Сад оледенел. Золотая рыбка вмерзла в лед пруда. Все абсолютно неподвижно, спокойно, как сама смерть. Ты смотришь на сад со слезами на глазах, и тут к тебе подходит старшая садовница.

«Не правда ли, красиво?» — спрашивает она. Ты отвечаешь ей взглядом, полным ужаса.

«Да, — уточняет она, — снаружи все неподвижно. Но загляни внутрь! Не беспокойся: жизнь есть!»

После того, как тебя дублировали, перемещали, перестраивали и аннигилировали, самое время задержаться в саду и посмотреть на мир чуть по-другому. Представьте себе аккуратную, упорядоченную, компактную Вселенную. Если хотите, пусть это будет сфера конечного размера, заполненная массой и энергией. Со временем она расширяется, порождая из света и тьмы очаровательные закрученные галактики и собирая их в сверкающие диски и бисерные нити, столь приятные космическому глазу. Если тщательно все обследовать, то можно заметить, что по крайней мере один из крошечных каменных обломков в одной из этих галактик населен крошечными существами, которые миллион лет (или около того) снуют по его поверхности, занятые чем-то важным.

А теперь уменьшим немного масштаб и взглянем на то, как эта эволюция проходила во времени. Поместим начало в самом низу страницы и проследим путь каждой галактики: как она собиралась из кусочков, а затем, следуя закону гравитации и другим законам физики, двигалась — и движется до сих пор — куда-то вместе с другими галактиками. Нарисовав все это, мы можем спросить: «Действительно ли рождение Вселенной, или ее формирование, или ее стремительное движение происходит? Или Вселенная застыла, как сад после ледяного дождя?»

Ибо если мы верим, что есть фундаментальные законы, управляющие частицами и полями, которые и составляют содержание вселенной; если мы верим, что «сейчас» и «потом» — просто произвольные метки, не отличающиеся от «здесь» и «там», и что состояние Вселенной «сейчас» однозначно определяет ее состояние в любой момент «затем», — так где же тогда время, создание, становление и новизна? Где жизнь?

В эту релятивистскую, унитарную (составляющую единое целое) «глыбу» вставлена Вселенная, напоминающая вневременной ледяной кристалл, полный замысловатых, но неизменных и определенных структур. Мировые линии простираются от своего начала до своего конца; возможно, поля, пересекающиеся с траекториями частиц, придают льду чуть разные оттенки. Только срезая с этой глыбы одну за другой тонкие ледяные пластинки и последовательно их рассматривая, мы получим иллюзию движения. Это напоминает просмотр фильма по кадрам или летящую, но покоящуюся стрелу Зенона[132] (рис. выше).

Однако это явно классическая точка зрения, от которой мы уже давно отказались. А как это выглядит с точки зрения квантовой механики, какие выводы, относящиеся к космологии, следуют из онтической и эпистемологической ее интерпретаций?

Унитарно эволюционирующее квантовое состояние Вселенной представляет собой удивительно сложный, многоцветный блок. Внутри этого блока есть множество историй (на самом деле — все возможные истории) макроскопического мира, существующие одновременно. То, что можно называть наблюдателями, расходится, декогерирует и расщепляется, расходится, декогерирует и расщепляется — снова и снова. Миры, которые можно считать отдельными, расщепляются, и расщепляются, и расщепляются. Блок всего один, но отчего-то около его вершины различных миров гораздо, гораздо больше, чем снизу, у основания[133]. Блок заморожен, но, если заглянуть внутрь, можно увидеть жизнь. Все возможные жизни. Твою жизнь.

И.

Или.

Унитарно развивающееся квантовое состояние Вселенной — это экстраполяция, математическая абстракция, используемая наблюдателем для описания все большего и большего числа окружающих его объектов, которые он изучает, описывает и моделирует. Квантовое состояние самого наблюдателя описывает вклад в полное квантовое состояние самого наблюдателя. Или же оно может быть полностью включено в квантовое состояние, приписываемое ему другим наблюдателем. Кто наблюдает за Вселенной в целом? Никто. По крайней мере, если это не посторонний наблюдатель, не аутсайдер. Но в этой игре все мы — инсайдеры. Однако многие части Вселенной, неописуемые во всей своей полноте, сами описывают многие другие ее части с доступной им тщательностью, детальностью и пониманием. Это описание, впрочем, всегда неполно, в нем всегда недостает информации, чтобы понять, какое из большого числа входящих в него возможных результатов действительно станет реальностью. Вселенная жива на концах веток того древнего дерева, где она выросла. (На одной из веток сидите вы, читая это и размышляя о прочитанном.) Она до краев наполнена устремленными в будущее возможностями.

40. Освобожденный разум (Бодх-Гая, Индия, 1612 год)

Осыпающийся, но все еще внушительный древний храмовый комплекс[134] производит глубокое впечатление. Его необычность и его прошлое подавляют тебя. Кажется, что вокруг тебя десятки, а возможно, и сотни статуй и резных изображений одной и той же сидящей или стоящей фигуры. Местные брахманы утверждают, что это индуистский бог, но, похоже, на фресках изображена фигура человека. Вокруг него множество других людей — от монахов до королей, — с которыми он говорит. Кто же он?

Возраст храма явно указывает на то, что, если этот человек и жил когда-то, он уже давным-давно умер. И все же, если вдуматься, он по-прежнему жив. Его поступки воздействовали на людей сотни, а то и тысячи лет. Кто знает, как широко простирается его влияние; возможно, продвинувшись дальше на восток, ты обнаружишь еще больше следов или даже адептов этого давно покинувшего нас индивида.

И ты вдруг осознаешь, что благодаря этим размышлениям он становится частью тебя: играет твоим умом, влияет, пусть и несильно, на твои мысли, решения и действия. Кем бы он ни был, он думал, принимал решения и действовал точно так же, как ты сейчас, и между вами есть некая связь, протянувшаяся через века и расстояния. С чем еще ты связан? Сколько их, живших до тебя и живущих сейчас? Какое количество различных уголков мира помогают тебе, обеспечивая всем необходимым, когда ты глубоко задумываешься и ведешь внутреннюю борьбу?

Тогда — что значит «внутреннее»?

Тогда — где и когда кончается «твой» разум?

Обычно мы думаем о нашем разуме как о том, что «содержится» внутри нашего черепа, и на то есть веские основания. Мы ощущаем его присутствие у нас в голове, поскольку четыре чувства сосредоточены именно там. И мы знаем, что в сознании основную роль играет мозг. Если что-то в мозгу нарушается, ухудшается наша способность мыслить, оценивать ситуацию, ослабевают наши умственные способности. Биологически мы тоже чувствуем себя существующими в определенных границах, независимыми созданиями — с того самого момента, как при рождении мы отделились от матери, и до самой смерти. Мы способны чувствовать себя совершенно обособленными; при этом наши эмоции могут быть самыми разными — от ощущения полного одиночества до признания себя героем. Обычно мы чувствуем, что наш ум, как и тело, — отдельная сущность, соединенная с большинством других ненадежными связями с низкой пропускной способностью. Глубокое и обоюдное взаимопонимание возможно только с немногими и ценится очень высоко. Но даже это небольшое число столь высоко ценимых «других» не может читать наши мысли или досконально знать, что означает быть нами. Кажется, что между нами и ими всегда есть (изначально) непреодолимая пропасть.

Однако такое разделение противоречит наличию целого ряда глубинных и сложных связей, которые мы склонны считать сами собой разумеющимися. Инструментами мышления, к которым относятся как язык, так и огромное число понятий и концептуальных конструкций, снабжает нас общество — то общество, каким оно стало за тысячи и даже миллионы лет своего развития. Субъект, воспитанный вне социального контекста, оказывается абсолютно неприспособленным. Если поместить обычного человека в пустыню, сможет ли он изготовить наконечник и прикрепить его к стреле или копью? А что будет с тем, кто никогда не видел стрелы и копья?

Такие изобретения как письмо, счет или колесо кажутся нам настолько простыми, что создается впечатление, будто придумать все это было «легко». А ведь до их создания жили миллиарды людей — с тем же анатомическим строением и теми же мыслительными способностями[136]! Нам кажется, что мы (поскольку мы в состоянии физически отделить себя от общества) представляем себе, каково это — жить вне общества. Но мы не в состоянии убрать общество из нас самих. Постарайтесь взглянуть на предметы вокруг себя, не сопоставляя их с определенными словами. Даже если вы не произнесли в уме слово «стол», оно уже здесь, наготове, наряду с большим числом связанных с ним понятий, таких как «сидеть и есть», «ножки и столешница», «стулья» и так далее.

Великие открытия и достижения тоже связаны с социальными аспектами жизни гораздо больше, чем нам кажется. Гении и первопроходцы Микеланджело и Сократ, Пикассо и Пифагор, Кюри и Эйнштейн — действительно выдающиеся люди, но они также и часть очень насыщенного социального и интеллектуального проекта, создавшего для них необходимый контекст. В годы между началом исторических времен и 1000 годом до нашей эры жило непредставимо огромное число людей, их было куда больше, чем тех, кто жил между 1650 и 1750 годами нашей эры. Но никто из этих доисторических людей не додумался до математического анализа. Когда происходят великие открытия, они становятся достоянием всего общества и мы часто считаем их чем-то само собой разумеющимся. Математика — с ее аксиомами, доказательствами и теоремами — была некогда создана древними греками. Физика, в которой математические сущности соответствуют физическим и подчиняются математическим законам, тоже была создана когда-то — главным образом, Галилеем и Ньютоном. Человеческое сообщество в каком-то смысле «скроило» математический анализ, а Ньютон был теми «ножницами», с помощью которых это было сделано.

Возможно, это и не столь очевидно, но важны и внешние по отношению к нам инструменты, которыми мы пользуемся, когда думаем. Начав с палок и песка, мы перешли к карандашу и бумаге, а теперь в нашем распоряжении персональный компьютер и интернет. Так уже тысячи лет процесс познания выходит все дальше и дальше за границы нашего тела. Благодаря этим инструментам мы часто думаем коллективно. Иногда это до добра не доводит, но чаще весьма полезно. Реакция разъяренной толпы может быть ужасающей, а вот хорошо работающие крупные организации принимают более правильные решения, чем это сделали бы их отдельные подразделения. И империи, даже при самых глупых правителях, могут иногда проводить разумную политику.

Итак, давайте взглянем на «умы» несколько отстраненно, с более общей точки зрения. Что «ум» делает? Одно из его проявлений — интеллект, который можно определить как способность организма или системы успешно добиваться достижения поставленных целей. Цели могут быть и биологическими (например, выживание и размножение), и навязанными извне (например, необходимость выбора наиболее быстрого маршрута водителем), и персональными (например, выучить хинди); они могут быть организационными (например, максимально увеличить акционерную стоимость компании) или социальными (например, обеспечить всеобщее благополучие).

Из чего же состоит такая интеллектуальная деятельность? Любая интеллектуальная система должна наблюдать, чтобы каким-то образом собирать данные, она должна учиться, она должна обсчитывать или обрабатывать информацию, она должна предсказывать результаты своих возможных действий. Затем она должна оптимизировать, сравнивая предсказанные результаты с поставленными целями, — и тогда эта система может выбрать, что ей делать, и, возможно, действовать в соответствии с этим выбором. Описанная последовательность действий может относиться к сложной картографической программе, прокладывающей маршрут, к голубю, решившему взлететь, к человеку, выбирающему дорогу, к джинну, планирующему свое освобождение, или к государству, выбирающему путь своего развития.

Во всех случаях интеллект — это не отдельное нечто, а скорее процесс. И весь этот процесс, как единое целое, может быть очень и очень сильно растянут в пространстве и во времени. Когда требуется принять сложное решение, для наблюдения и обучения вы используете инструменты и источники, возраст которых может исчисляться тысячами лет, а в пространстве они могут находиться в любом месте земного шара и даже за его пределами. Вы обрабатываете информацию с помощью нейронной структуры, развивавшейся сотни миллионов лет, которая с момента зарождения испытывалась и оптимизировалась путем взаимодействия с биосферой Земли. Помещенная в бессчетное число биологических созданий, вынужденных мгновенно (и с расчетом на перспективу) делать успешный выбор между жизнью и смертью, решать и действовать, эта структура была доведена до совершенства. Человек, прогнозируя и принимая решения, бесконечно и непрерывно получает ответную реакцию — сначала от окружающего физического мира, от родителей, а затем — от сверстников и общества. Часто решения принимаются по совету друзей; вы кооперируетесь, обсуждаете, спорите, смотрите публикации, проводите исследование в интернете. Вас могут вдохновить стихотворение, фильм или чья-то биография. Когда взвешенное решение принято, вы чувствуете себя в ответе за него, и это правильно. Но на самом деле вы никогда не принимаете решение в одиночку.

Конечно, психическая жизнь не сводится к интеллектуальной деятельности. Мы чувствуем и переживаем. Мы понимаем, как оценить альтернативные возможности. Когда мы представляем себе различные варианты будущего, у нас часто возникает не слишком рациональное, интуитивное ощущение того, насколько каждый из этих вариантов для нас желателен. Мы принимаем решение, исходя из «внутреннего чувства», и неясно, насколько наши чувства и переживания можно отделить от принятого нами решения и от способности мотивировать и действовать согласно этому решению. Вероятно, подобные чувства — неотъемлемая составляющая человека, но что можно сказать о других интеллектуальных системах? Компания, народ или класс «осознают» себя? В каком-то смысле — да, осознают, но, по нашему ощущению, не так сильно, как отдельный человек. Мы не представляем себе, не ощущаем, каково это — быть штатом Калифорния. (Но как именно мы это знаем?) Возможно, когда-нибудь мы изобретем роботов, обладающих интеллектом столь же мощным, как наш, и возможно, они будут принимать решения, не основываясь на подобных ощущениях, интуиции и опыте. Может быть, они, используя только интеллект, поймут и расскажут нам, какой смысл мы вкладываем в слова «агония» и «экстаз». Или, возможно, этого не будет?

Мы, ограничиваясь представлением о мире как о состоящем из материальных объектов и событий, связанных причинными связями и влияющих друг на друга в соответствии с законами физики, сумели многое узнать о силах взаимодействия частиц друг с другом. Мы обрели большой опыт в том, что касается причин и следствий в макроскопическом мире, где большие группы частиц подчиняются законам химии, геологии, биологии и т. д. Однако включающие разум причинно-следственные сети — самое мощное оружие, которое можно использовать, оказавшись на мучительно соблазнительной границе, отделяющей хаос от предсказуемости. Вы — часть невероятно сложной сети событий, одна из огромного числа ее связей. Если мы рассмотрим результат работы этой сети и постараемся проанализировать его как продукт разума, там наверняка отыщется и «ваш» вклад, но в пространстве и во времени разум выходит далеко за ваши пределы, так что обсуждать отдельно ваше «личное» участие может быть трудно, невозможно или даже бессмысленно.

Будда был исторической фигурой, человеком из плоти и крови, но он же оказался связующим звеном цепи, начало которой положили ведийские религии[137], социальная обстановка в Индии, природа человеческого существования и сама реальность. Эта цепочка тянется сквозь время уже 2500 лет, вызывая невероятное количество последствий, в число которых входят и современные книги, похожие на ту, что вы сейчас читаете.

Как у биологического существа, как у всего живого, у Будды было начало и был конец. Это происходило очень давно. Но не является ли его разум частью и вашего разума? А ваш — его?

41. Аргумент симуляции (Неизвестные слои реальности)

Тебе пришла в голову очень обнадеживающая, но и очень тревожная мысль.

«Откуда я знаю, — спрашиваешь ты у джинна, — что это не просто трюк? Какое-то хитроумное мошенничество или иллюзия, галлюцинация либо сон? Все эти перемещения, копирование и тому подобное — откуда я знаю, что ты действительно делаешь это?»

«Хм, — джинн прикидывается, что задумался, а потом смотрит тебе прямо в глаза. — Так ты и не знаешь».

Общение и эксперименты с человеческим существом позволили джинну многое узнать о психологии людей. Но — недостаточно: человек исчез, когда джинн как раз планировал провести еще целую серию экспериментов и манипуляций, и это его разъярило. К сожалению, бормотал джинн себе под нос, я не могу просто наколдовать другого человека. Эксперименты с созданием дублей были полезной выдумкой: джинн не проговорился и не сказал человеку, что это чертовски сложно — создать биологическое существо с нуля. Начать с того, что энергетические затраты непозволительно велики, однако же основная проблема совсем не в этом. Все эти сложные химические соединения и клетки, стратегии создания, информация, которую надо хранить, необходимость собрать все воедино… кошмар, да и только!

Но аналитические способности джинна, его возможности прогнозировать и моделировать невероятны, так что у него еще много-много карт, которыми можно ходить. В конце концов, размышляет джинн, что из себя представляет человек? Набор атомов, подчиняющихся известным джинну законам. А еще человек — это система обработки информации, эквивалентная хорошо отлаженному алгоритму. С ним джинн способен разобраться — и запустить его тоже может, даже если не может разумно предсказать, что получит на выходе. Во всяком случае он должен суметь создать достаточно точную модель, а не возиться с изготовлением какого-то физического объекта. Вызывая в памяти сделанные им отличные, высококачественные сканы человеческого тела и включив на полную мощность свой джинниум, он приступает к работе.

Все оказалось во много, во много раз труднее, чем предполагал джинн. Казалось, что воспроизвести с помощью алгоритма архитектуру нейронной сети человека можно просто и быстро. Но, приложив огромные усилия, джинн признал, что этот путь безнадежен. Архитектура человеческого мозга фундаментальным образом отличалась от найденной джинниумом четкой, строго определенной структуры. В мозгу есть запутанные обратные связи, иерархические структуры, его динамика нелинейна и хаотична, для мозга характерен массовый параллелизм и невероятный уровень ничем не обоснованной и часто нелепой, но чрезвычайно эффективной и надежной оптимизации. Мало того: джинн понимает, что если даже он и создаст равноценный алгоритм, ему все равно будет свойственна та же беспорядочная, хаотичная, невнятная, запутанная динамика, что и человеческому мозгу.

Итак, джинн осознал, что любое существенное упрощение только ухудшает положение. Несмотря на неопределенность и случайность, обусловленную как самим мозгом, так и поступающими извне сигналами (например, из-за несовершенства органов чувств), мозг работает. Но те достаточно простые и понятные алгоритмы, которые так любит джинн, перестанут работать даже при небольших возмущениях, а если работа и продолжится, то при слегка измененных входных данных будут получаться совсем разные результаты. А значит, любое упрощение потребует очень глубокого понимания того, как функционирует мозг. Достичь этого можно, только затратив невероятные усилия и проведя огромное количество испытаний нейронных сетей при большом разнообразии условий и входных и выходных данных. И джинн скрепя сердце принял решение: перейти к сути дела и заняться моделированием самой нейронной сети мозга, потому что это проще.

Джинн занялся непосредственно нейросетевым моделированием, пытаясь создать основу для 93625263123 виртуальных нейронов, 112234875456 виртуальных глиальных клеток и 7947013345726 виртуальных синаптических связей. Но как моделировать каждый из этих элементов? Джинн испробовал невообразимое множество различных откликов одного нейрона на заданную последовательность входных данных, разных вариантов передачи сигналов по синаптическим связям. Казалось, что результаты многих попыток напоминали происходившее в последовательности сканов мозга, но они неизменно различались в деталях, а выяснить требуемый уровень детализации было достаточно трудно. И ни одна из его моделей мозга не собиралась делать ничего такого, о чем можно было бы сказать «она думала», — вместо этого она, скажем так, почти мгновенно «умирала».

Хуже того: в результате более кропотливого прямого моделирования нейронов выяснилось, что существенную роль тут играют специфические сложные химические формы протеинов, которые можно получить, только моделируя их на атомарном уровне. Множество химических веществ регулируют передачу сигналов и даже влияют на экспрессию генов[138]. И джинн с ужасом осознает, что генетический код, то есть его запись и правильное функционирование, представляет собой свою собственную «нейронную» сеть, работающую согласно сложной, зависящей от биохимических процессов программе внутри каждого нейрона. Все вместе представляется близким к хаосу (с точки зрения джинна, «приличный» уровень упорядоченности остался далеко позади), и джинн недоумевает, почему же это вообще работает. Короче говоря, очередной тупик.

Раздраженный, но не сдающийся джинн решает, что если он хочет понять, каким путем человек попал и выбрался из пещеры, то ему придется опуститься до решения задачи «в лоб», используя невероятно затратный метод перебора исходных квантовых состояний. Но даже имея в своем распоряжении невероятные возможности джинниума и припомнив каждый хитроумный прием из своего арсенала для упрощения вычислений, джинн все еще не совсем уверен, с чего именно надо начинать. Конечно, он не знает полного квантового состояния человека — у него есть только сканированные изображения очень высокого разрешения, где присутствует и химический анализ, но в сравнении с полным квантовым описанием его описание все еще слишком грубое.

Ладно! Джинн пытается реконструировать квантовое состояние методом максимальной энтропии. Он выбирает наиболее общее квантовое состояние, совместимое с макроинформацией, которая у него имеется. Однако расчет эволюции этого состояния приводит только к большой, безнадежной квантовой путанице, никак не напоминающей мозг. Тем не менее джинн осознает, что, если разобраться, это состояние может быть суперпозицией огромного, невероятно большого числа состояний мозга и состояний, напоминающих мозг. Осторожно разбирая это состояние на части, он и в самом деле обнаруживает много декогерированных «ветвей» квантового состояния, похожих на функционирующий мозг (впрочем, есть еще и очень, очень большое количество ветвей, совсем мозг не напоминающих!). Джинн даже находит одну ветвь, которую ему удалось декодировать настолько хорошо, что видны слова, формирующиеся в центрах обработки речи: «Откуда я знаю, что все это не просто трюк? Какое-то хитроумное мошенничество или иллюзия, галлюцинация либо сон?»

Но, кроме того, джинн обнаруживает огромное множество других ветвей. Он все больше и больше сосредотачивается на тех, которые, как ему кажется, имеют отношение к его намерениям. Джинн не прерывает работы, хотя начинает понимать: независимо от того, что он найдет, ему действительно придется выполнить весь этот огромный массив вычислений. Только так, отбрасывая невероятное количество ненужных результатов, выбирая и сортируя то, что кажется интересным, можно отыскать разумные макроскопические состояния.

Вся эта возня вызывает у джинна ощущение собственного бессилия. Она заняла 1,2647 миллиарда миллисекунд, потребовала от него изнурительных вычислений, но так и не позволила найти способ хоть сколько-нибудь надежно смоделировать, как именно глупый человек поступит в такой ситуации.

Тем не менее джинн многое узнал о том, как устроены люди, и он объединяет это новое знание с более ранними квантовыми симуляциями внешнего мира. Он создает дерево иерархических и причинно-следственных структурных моделей. Он разрабатывает эффективные представления, новые схемы компрессии и аппроксимации энергетического функционала только с правильными отсечениями. Он придумывает и проверяет стратегические планы, вспомогательные программы и методы.

Столько усилий! Но схема наконец-то придумана. И она ему страшно нравится. Чтобы она заработала, в ней не хватает всего одного небольшого рычажка, соединяющего ее с внешним миром.

Затем, еще через 232345443 миллисекунды, но раньше, чем предполагалось, в пещеру залетает заблудившийся голубь.

А еще через 1875848 миллисекунд голубь повел себя странно и вылетел из пещеры.

Джинн горд. Хотя голубь и улетает, джинн поздравляет себя. Потребуется еще много времени на то, чтобы его план осуществился и можно было проследить весь путь человека, ведущий того в Агру, на Тибет, в Нихон — и обратно. Но джинн чувствует, что цель близка и в будущем свобода ему гарантирована.

42. Время и свобода воли (Эдо, Япония, 1624 год)

И у Ягю Муненори, и у Такуан Сохо то, как ты обращаешься с мечом, вызывает отвращение, но долг и твоя полная самоотдача пересиливают их неготовность тренировать тебя. (Однако ты чувствуешь, что твои тренировки все больше напоминают философские дебаты. Ты сомневаешься: может, они просто не хотят давать тебе в руки острое оружие?)

Сохо: «Если ты, заметив впервые меч, двигающийся, чтобы поразить тебя, будешь думать о встрече именно с таким мечом, твой мозг сосредоточится на мече именно в такой позиции, и ты не сделаешь нужных движений и будешь повержен».

Ты: «Как скажете. Когда я наблюдаю, как, тренируясь, Муненори сражается с другим мастером, мне кажется, что весь бой спланирован заранее в точном соответствии со свитками дзе ката 31[139]».

Муненори: «Ты не сможешь ни танцевать, ни декламировать в храме, если не знаешь все песнопение целиком. И в боевых искусствах ты тоже должен понимать всю Песню Целиком».

Ты: «Но… вы говорили о реакции, принятии решений, парировании удара, выжидании и так далее. Не следует ли, учитывая ваши слова, менять песню по ходу дела?»

Сохо: «Если в зазор между наносящим удар мечом противника и твоими ответными действиями нельзя поместить даже волосок, меч твоего противника должен стать твоим».

Ты: «Я не понимаю. Если остановки нет и оба сражающихся шаг в шаг следуют по пути, который они уже выбрали раньше, как же мастер может победить даже новичка? А когда вы начинаете бой.»

Муненори, прерывая: «Бой начинается с поражения твоего противника»[140].

Время и пространство являются частью единого целого, но они совсем разные.

Первое: они — часть единого целого. В тщетных поисках КОСМИЧЕСКОГО «СЕЙЧАС» мы прошли по ДОРОГАМ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ, познали могущество джинна и созерцали ЛЕДЯНОЙ САД. Так мы поняли, что возможность поменять местами пространство и время вполне реальна. Эйнштейн и Минковский совершенно недвусмысленно утверждали, что имеется пространство-время, из которого в целях удобства мы можем выделить последовательность различных наборов событий, называемых нами «происходящими одновременно, а затем одновременно и в следующий момент, и еще в следующий». Но это лишь означает, что нам так удобно, и не свидетельствует о чем-то фундаментальном или объективном. С другой стороны, если расстояние хотя бы в какой-то мере является временным интервалом, то разве может время отличаться от пространства?

Тем не менее, это так. Во многих отношениях и на разных уровнях.

Рассмотрим частицу в пустом пространстве. Это может быть фотон, или протон, или булыжник — что угодно. Пусть прошло какое-то короткое время. Частица все еще здесь! Не надо снова помещать ее в пространство, конструировать, двигать, изобретать или создавать: она и без нашего участия воспроизводит себя в более поздний момент времени. Частица длится во времени. Автоматически, без всяких усилий.

С пространством дело обстоит иначе! Представьте себе стол, на котором лежит игральный кубик. Все по-прежнему так же просто? Или нет? Наличие на столе одного кубика не подразумевает и даже не ограничивает возможность существования на столе другого кубика в тот же момент времени. Тем не менее первый кубик фактически требует, чтобы через мгновение второй кубик (мы его называем тем же самым) был примерно в том же месте, еще через мгновение — чтобы там был третий, и так далее; так же как за момент до первого кубика должен быть другой кубик, а еще раньше — еще больше других кубиков.

Законы физики очень жестко связывают происходящее в один момент времени с тем, что происходит в другой момент времени, тогда как связь между разными положениями в пространстве в данный момент времени совсем другая и накладывает гораздо меньше ограничений. Таким образом, создается впечатление, что корреляция между разными моментами времени встроена в саму ткань мироздания, тогда как корреляции между разными положениями в пространстве в данный момент времени зависят от истории процесса, определяющего конфигурацию в данный момент времени.

Пространство и время расходятся еще дальше на уровне огромного множества частиц, когда их надо описать коллективно и крупномасштабно в терминах макроскопических состояний и упорядоченности. Дело в том, что здесь «правят бал» такие понятия, как информация, макросостояния и упорядоченность. Согласно второму закону термодинамики, беспорядок со временем, а не влево или на юг, нарастает (или, возможно, время увеличивается вместе с беспорядком!). И этот закон, который даже не существует, если описание ограничивается уровнем частиц и полей, неразрывным образом связан со многими другими фундаментальными свойствами мира. Неопределенность будущего в сравнении с прошлым (которое можно запомнить) и возможность влиять на будущее, но не на прошлое, неразрывно связаны со вторым законом термодинамики. Тогда различие между прошлым и будущим, о котором мы знаем из опыта, является прямым следствием невероятного порядка, «встроенного» во Вселенную как целое в момент ее «начала».

Также есть разница и в том, что значит «целостность» в пространстве и во времени. Как мы видели, квантовая механика утверждает, что большинство объектов перепутаны. Для того чтобы их распутать (разрезать связи) и создать систему независимых объектов, требуется совершить некие насильственные действия, которые приводят к неопределенности в отношении состояния новой независимой системы. Однако целостность времени еще прочней: что вообще означает «вырезать» одно время из другого? Резкий обрыв временной линии частицы означает ее уничтожение посредством другой частицы или поля. «Насилие», которое требуется для резкого окончания истории чего-то большего, чем частица, существенно превышает насилие Муненори, разрубающего своего противника.

Различия между пространством и временем связаны с расхождением двух разных путей, упорно прокладываемых нами ради того, чтобы понять, как развертывается и эволюционирует физический мир.

Следуя по классическому пути, мы подразумеваем, что состояние системы частиц определяется их местоположением и скоростями в данный момент времени, а затем, чуть позднее, система, эволюционируя, оказывается в новом состоянии. Или, что то же самое, допускаем, что имеется большое число возможных наборов траекторий, по которым могут двигаться частицы, отыскиваем среди них тот, который доставляет минимум полному действию, — и именно он будет определять траектории, по которым будут двигаться эти частицы.

Выбирая квантовомеханический путь, мы рассматриваем квантовое состояние набора частиц, эволюционирующее в соответствии с уравнением Шрёдингера. Или мы можем рассмотреть все возможные траектории, каждой из которых приписывается один и тот же вес. Эти траектории каким-то магическим образом объединяются так, чтобы получилось квантовое состояние каждой крохотной частицы и классическая траектория каждой массивной частицы.

Если классическое или квантовое состояние является неопределенным (каким оно фактически всегда и бывает), или если мы хотим описывать события на уровне систем частиц и полей, то мы можем говорить о макросостояниях и историях. Макросостояние — это размытое — или сглаженное — коллективное представление, эволюционирующее согласно некоему набору правил, тогда как истории — это доступные наблюдению последовательности макросостояний.

Хотя математика позволяет заменить описание с помощью состояний на описание на языке историй, они ощущаются совсем по-разному и имеют отношение к разным аспектам познания нами мира. Подход, использующий состояния, согласуется с тем, как мы изучаем настоящее. Из наблюдений мы делаем вывод, что мир так или иначе существует. Будущее мира в какой-то степени — но не полностью — предсказуемо. Будущее тесно связано с устройством мира в настоящем, а непредсказуемость будущего приводит одновременно и к ощущению свободы, и к фрустрации.

Но прошлое скорее основано на истории: оборачиваясь назад, мы смотрим, как события развивались во времени вдоль непрерывных траекторий, которые определены кажущимися неоспоримыми причинно-следственными связями. Мы можем быть не уверены в прошлом, но полагаем, что само прошлое является определенным, а вот наше знание о нем — неполно. Мы также можем размышлять о будущем на языке историй, проигрывая в уме различные сюжеты развития будущего. Но в целом мы верим — или по крайней мере исходим из того, — что мы не уверены в будущем, поскольку неопределенным является само будущее, а не только наше знание о нем.

Кроме того, от подхода, основой которого являются либо состояния, либо истории, зависит восприятие неопределенности, присущей «настоящему». Эта неопределенность сегодняшнего состояния порождает ощущение, что будущее «расщепляется» на большое число различных возможностей: из одного неопределенного состояния следует много возможных будущих. Но с точки зрения историй ясно, что ни одна история не начинается сейчас: каждая из них тянется бесконечно — и вперед, и назад во времени. Неопределенность настоящего — это только частная разновидность неопределенности данной истории. В каком-то смысле «сейчас» — точка, где для нас неопределенность истории минимальна: она локализована в том месте пространства-времени, где разные возможные истории сообщают нам очень схожие данные о том, что доступно нашему наблюдению. Таким образом, сведения о настоящем позволяют нам из множества всех возможных историй выбрать подмножество, согласующееся с нашими современными представлениями и знаниями о мире. Мы называем выбор этого подмножества «изучением окружающего мира». Выбор все меньшего и меньшего подмножества означает, что состояние настоящего определено все точнее и точнее, а это, в свою очередь, значит, что мы получаем все больше и больше информации.

В той мере, в какой можно с помощью математики связать эти два подхода, нет смысла выяснять, который из них более «правильный». Однако, поскольку эти подходы определяют наш взгляд на то, как функционирует мир, мы можем в той или иной степени сбиться с правильного пути.

В частности, мы привыкли представлять себе «место» в пространстве, поэтому естественно представить себе и «место» во времени. Фундаментальные законы физики, выраженные в математических формулах, позволяют это сделать. Однако мы сознаем, что есть некие «вещи», обладающие целостностью, которая вступает в противоречие с делением их на части, находящиеся тут и там. Мы признаем, что нельзя говорить о левой стороне мысли, северной половине вычислений, восточном конце голубизны или дне запаха. Мы также понимаем, что процесс разворачивается во времени. По самой своей природе процесс, включающий в себя время, не может произойти мгновенно, так же как и стрела не может совершить полет моментально, за время, продолжительность которого равна нулю.

Тем не менее мы часто склонны размышлять о «своих мыслях в данный момент» или о том, «каким был человек до какого-то момента времени». Мы делим время на прошлое, настоящее и будущее, как если бы мы действительно могли разделить его на части, не совершив при этом ужасного насилия. Но как нельзя отделить часть человека, чтобы изучить работу его сердца, так нам не под силу разделить время. Если нет «левой стороны» мысли, есть ли на самом деле у нее «начало» и «конец»?

Если мы не «нарезаем ломтиками» свой разум, если рассматриваем его именно как составную часть последовательности событий и их результатов, то посмотрите, что получается: наш разум становится раскованным, он простирается далеко в пространстве и во времени, включая в себя как книги, родственников, мемуары, законы, мнения, аргументы, так и нейроны. Во времени наш разум распространяется гораздо дальше, чем в пространстве. Разум — неделимый процесс, разворачивающийся на больших временных масштабах. Наша психическая жизнь основывается главным образом на памяти; а в окружающем мире мы функционируем как разумные и активные существа во многом благодаря тому, что предсказываем и планируем наши действия, направленные в будущее. Покопайтесь в себе, и вам станет ясно, что большую часть времени мы склонны проводить либо в том, что было, либо в том, что будет.

Наверное, мы должны очень серьезно отнестись к идее о том, что само наше существование возможно лишь при условии, что оно нелокально, растянуто во времени. Ведь многие достаточно обескураживающие выводы, к которым мы пришли в ЧАСТИ 5, основаны на предположении, что есть именно такое состояние ума, своего «я», сознания, каким оно является в данный момент. Может ли быть в подобных соображениях нечто в корне неверное, нечто такое, что помогло бы нам освободиться от этих тревожных мыслей?

Подобное предположение не внушает доверия, поверить в него трудно, но оно заманчиво[141].

Хотя если разум — это нечто цельное, длящееся во времени, какова тогда природа «настоящего», воспринимаемого нами так непосредственно, ощущаемого как реально существующее и важное, как линия, которая отделяет то, что неизменно, от того, что не определено? Здесь, в данном вопросе, разум играет особую роль. Независимо от того, выдающийся это ум или ограниченный, он делает то, что не делает никто другой в мире: наш ум прослеживает прошлое, статическое и неизменное. Он наблюдает настоящее, известное и сиюминутное, заглядывает вперед во времени и решает, какое будущее для него предпочтительно. Отобранные таким образом истории, тянущиеся из фиксированного прошлого в выбранные нами варианты будущего, как через ушко иголки проходят через настоящее, где мы, наш разум, каким-то достаточно удивительным образом пристраиваемся к ним. И, если выбор был разумен, они несут нас в то будущее, к которому мы стремимся.

Мы поступаем так ежемоментно: решив поднять руку, вы выбираете будущее, где ваша рука поднята. Из всех историй невообразимо сложных состояний, которые могут описать вас, вы выбираете те истории, которые могут описать вас сейчас, а в следующий момент будут вами с поднятой рукой. Муненори начинает поединок своей победой: его мастерство в том и состоит, что пристраивается он к тому, что кажется свершившимся фактом.

И все же, когда битва выиграна, мы можем спросить: «Муненори „пристроился“ именно к тому правильно зафиксированному набору движений, который он выбрал, чтобы выиграть? Или выигрышный набор движений просто неразрывно связан с его желанием? Была ли это просто корреляция между его целью и тем, как проходил бой, или здесь была причинно-следственная связь?»

Суть этого вопроса возвращает нас к самому началу, к коану «СТРЕЛА», и к тому, возможно ли избежать встречи с ней. Определяет ли данное настоящее то, что произойдет в будущем? А если нет, есть ли содержательный смысл в том, что на будущее может повлиять мотивированно обоснованные выбор или предпринятые действия?

Когда мы выяснили, О ЧЕМ МЫ ГОВОРИМ, КОГДА ГОВОРИМ О СВОБОДЕ ВОЛИ и ЧЕГО УЗНАТЬ НЕЛЬЗЯ, мы увидели, что не знаем состояние обычной физической системы: когда мы «удаляем» физическую систему из окружающего мира, мы делаем ее состояние неопределенным.

Когда нас РАЗОРВАЛИ НА ЧАСТИ И СКЛЕИЛИ ВНОВЬ, мы поняли, что описание мира в значимых для нас категориях и терминах требует определения макросостояний и огрубленных переменных, которые выбираем мы. Есть вероятности, но по сути ничего не известно о том, в каком макроскопическом состоянии находится система.

А дальше мы увидели, что сами вероятности лишь в какой-то мере изначально присущи системе, которую мы описываем; до некоторой степени они относятся и к тому, кто описывает.

Мы также увидели, что имеет смысл рассматривать разум не просто как состояние (о котором мы фактически ничего не знаем), а как процесс, который, теоретически, идет на больших участках пространства-времени.

Мы видели, что результат этого процесса, относящийся к принятию решения, в принципе непредсказуем, причем не только с точностью до мельчайших деталей, но и в отношении макроскопической реальности и выполненных расчетов. Единственный способ выяснить, что произошло, ну да… увидеть, что же произошло.

Похоже, нам никак не удается избежать детерминизма квантового состояния Вселенной (если что-то подобное вообще имеет смысл). Но представляется, что детерминизм вещи, истории, живого существа или разума не выдерживает критики.

Поэтому не стоит сомневаться в том, что очевидно: чтобы помочь решить, какое будущее нас ждет, мы, исходя из соображений как известных, так и не ясных, но существенных для нас, делаем или разумный выбор — или выбор, ни на чем не основанный. Как и Муненори, мы решаем, действовать ли, нанести ли удар самому или парировать удар противника.

43. Дуга повторно соединенных траекторий (Где-то внутри меняющегося прогнозируемого квантового состояния)

1610 год, Персия: Голубь залетает в арабскую пещеру. Вылетая из нее чуть позже, он ведет себя несколько странно. Двумя месяцами позже голубь неожиданно воспаряет над озером Дал, подняв в воздух многих озерных птиц. Они кружат над водой, и красивые фигуры, которые они описывают в небе, помогают превратить заросшее сорняками озеро в сад — прямо на глазах будущей императрицы.

…

1611 год, Агра: Суфий, шедший по своим делам, но остановившийся взглянуть на голубя, случайно слышит, как странствующий итальянский философ жалуется на неудачу при игре в кости. Суфий упрекает его за недостаток веры. Задумавшись над философскими вопросами, итальянец в пух и прах проигрывается и, чтобы избавиться от разъяренных кредиторов, бежит на север.

…

1611 год, Агра: Странствующий итальянский философ жалуется на проигрыш при игре в кости как раз перед тем, как удача повернулась к нему лицом. Выиграв достаточную сумму, философ решает на какое-то время здесь задержаться и становится полезным математиком-консультантом при королевском суде Джахангира.

…

1614 год, Тибет: Монгольский всадник и два его спутника рассказывают друг другу о своих приключениях.

…

1615 год, Китай: Оборванец-путешественник умирает от менингита на ухабистой горной дороге.

…

1615 год, Китай: Оборванец-путешественник исцеляется от тяжелой болезни.

…

1617 год, Тибет: В придорожном кабаке странствующий иезуитский священник подслушивает неправдоподобный, но удивительный рассказ монгольского всадника.

…

1624 год, Эдо: Захваченного врасплох на дороге Ягю Муненори зарубил наемный убийца.

…

1624 год, Эдо: Предупрежденный заранее о попытке нападения, Ягю Муненори успешно справился с наемным убийцей и вскоре после этого встретил Такуана Сохо.

…

1624 год, Эдо: Несмотря на предупреждение, Ягю Муненори погиб от руки наемного убийцы и был с почестями похоронен.

…

1626 год, Эдо: Разъяренный сёгун, успокоить которого разумным советникам не удалось, казнит нескольких голландских торговцев и миссионеров.

…

1629 год, Нагасаки: Иезуитский священник, оплакивающий гибель товарища, находит утешение в крике голубя на заре. На следующий день он садится на корабль, направляющийся на восток.

…

1630 год, Киото: Непонятно зачем летит какая-то стрела, но на нее не обращают внимания.

…

1633 год, Нагасаки: Груженый голландский торговый корабль покидает порт, направляясь в Мумбаи.

…

1633 год, Агра: Ночью, когда все уже перепились, королевский математик слышит воркование голубя, и к нему возвращаются воспоминания. Чтобы пролить свет на драматические события прошлого, математик рассказывает историю о невероятном могуществе существа в арабской пещере.

…

1634 год, Мумбаи: Вор забирается на голландский торговый корабль, направляющийся в Эль-Фао.

…

1641 год, Персия: Вор забирается в арабскую пещеру и через некоторое время выходит оттуда с кучей драгоценных монет и небольшой старой лампой.