Костер на горе

10

Тремя днями позже старик исчез.

Мы, он и я, остановились у тети Марианы в Аламогордо, спали в комнате для гостей, тетя нас старательно кормила. Мне предстояло отправиться на Восток уже на следующий день, а дедушке — никуда не уезжать. Но он уехал. Скрылся. И я видел, как это было.

Первые сутки после того, как его разлучили с ранчо, он болел. Ни с кем ни слова, ни на кого ни взгляда. Просто сидел на стуле или лежал в постели, глаза широко открыты, смотрят в никуда.

Тетя Мариана вызвала врача, тот обследовал у старика глаза, пострадавшие, но не то чтоб серьезно, от жгучего слезоточивого газа. Врач осмотрел и прослушал дедушку, не обнаружил ничего особенного, кроме временного, как выразился, нервного шока. Назначил успокоительные таблетки и основательный отдых.

Дедушке, похоже, стало лучше через день. Он съел легкий завтрак, сел в тени на крыльце, поглядывал, как соседи гоняют бензиновые газонокосилки по своим крохотным лужайкам, перекинулся словом-другим со мной и с тетей. Спросил, кормлены ли лошади. Тетя Мариана ответила, что с лошадьми все в порядке, Лу держит их на одном участке восточнее Аламогордо. Старику пришлось переспрашивать — под почти непрерывный рев реактивных самолетов над головой трудно вести беседу. Тетя повторила свой ответ, старик никак не откликнулся. Не думаю, чтоб он долго спал во вторую ночь — дважды будил меня, что-то бормоча и поднимаясь с кровати побродить по дому.

На третью ночь он нас оставил. Вскорости после того, как все легли и везде погасили свет и стало тихо, если не считать воркотанья разных домашних устройств, визгливых сигналов машин на городских улицах, грома реактивных самолетов поверху, он выполз из постели, в темноте оделся и, пересекши комнату, приблизился ко мне. Наверное, чувствовал себя намного лучше, в том смысле, что в руке у него была горящая сигара.

— Не спишь. Билли?

— Да-да.

Он сел на край моей кровати, ласково положил свою крупную руку мне на плечо. Помолчал, дымя сигарой. Наконец произнес;

— Уезжаю я отсюда, Билли.

— Я понял, дедушка.

— Как?

— Сам не знаю как. Просто догадался.

— Ладно. Да, затеял я уехать. Бежать среди ночи, словно какой мальчонка. Нет, ни дня больше не останусь. Надо выбираться. Ты знаешь, куда я нацелился?

— Куда?

— Хочу спрятаться, Билли, и ты, думаю, знаешь, где именно. Верно?

Я на миг задумался.

— Да-да.

— И отлично. Обещаешь не выдавать им?

— Обещаю, дедушка.

— Прекрасно. В том вся суть. — Он собрался вставать.

— Позволь мне с тобой.

— Чего-чего?

— Я хочу отправиться вместе с тобой, дедушка.

— Нет, Билли. Этого нам нельзя, сам знаешь. Тебе домой теперь надо. Разве что следующим летом...

— Что значит домой?

— То самое. Так о чем я? Авось на следующее лето навестишь меня. Поглядим, как дела пойдут.

— А я так хочу с тобой...

— Вижу. Но на сей раз я должен идти один. — Он медленно поднялся. Слышно было, как вздохнул, поглядев на меня. — Прощай, Билли.

Я не отвечал — боялся произнести слова прощанья и рад был, что он не видит моих слез. В темноте едва виднелась его высокая фигура. Он повернулся, взял небольшой сверток с тумбочки, двинулся к двери, тихо ступая, пропал из виду, удалился по коридору, к входной двери. Старательно вслушиваясь, я различил звук мотора — дедушка завел пикап и уехал.

Долго в эту ночь не мог я заставить себя уснуть. А когда заснул-таки, то пришел тревожный сон: светляки, чудные звезды, мерцающие голубым светом и все отдаляющиеся от меня, пара желтых глаз, горящих в сумеречной тиши.

Волнения начались наутро, когда я пришел завтракать в кухню. Моя тетя и ее муж пили там кофе.

— Где твой дедушка? — спросила она.

— С ним все в порядке.

— Кто-то ночью угнал его грузовик, — сказал ее муж. — Ну да не волнуйся, — добавил он, поскольку я был в смущении. — Не говори старику, это может его расстроить. Я уже сообщил в полицию. Наверняка отыщут грузовик в течение дня. — Он допил кофе, пока я усаживался за стол. — Сколько раз я его предупреждал, чтоб не оставлял ключ в зажигании, дурная это привычка, надо ему отвыкать, коль предстоит жить в городе. — Свернул газеты и поднялся. — Увидимся вечерком, и ради бога, пусть он о грузовике не беспокоится. Не знаю вот, страховка у него есть? Ну, надо бежать. — И он заторопился на работу.

Тетя поставила передо мной миску горячей каши.

— А дедушка твой с нами завтракать не собирается?

— Видимо, так.

— Чувствует себя нормально?

— Вполне.

— Схожу-ка я гляну.

— Он спит.

— Я его, Билли, будить не стану. — Она отправилась в нашу комнату. Я, уставясь в ложку с кашей, напрягся в ожидании вопля. Но такового не последовало, хотя она, вернувшись через минуту, была бледна и страсть как серьезна. Схватила меня за локоть и самым строгим образом посмотрела прямо в глаза. — Где он?

— Не знаю.

— Не лги мне, Билли. Где он?

— Не знаю.

— Знал же, что его там нет, так ведь? Знал ты, что он уехал?

—Да.

— Так куда же он уехал?

— Не знаю. Мне он не сказал.

Она пошла к телефону, позвонила мужу на работу, позвонила в городскую полицию и местному шерифу, в полицию штата и Лу Мэки:

— Он исчез. Что? Нет, мы не знаем. Не знаем, когда — где-то ночью. Да, пикапом... Кто? А, он здесь. Но не желает ничего говорить. Мол, не знает... Да, я так думаю. В полицию заявили. Сможете заехать?.. Мы все время дома. Хорошо. Да. До встречи.

Через час позвонили из полиции штата и сообщили тете Мариане, что пикап, принадлежащий Джону Воглину, обнаружен в Эль-Пасо, брошен там в каком-то переулке, с него сняты шины и прочие детали.

Затем прибыл Лу.

— С какой стати ему понадобилось в Эль-Пасо? — спросил он меня.

— Я с тобой не желаю разговаривать.

— Билли! — вмешалась тетя. — Ты бы хоть повежливее был.

— Конечно, конечно.

— Так-то оно лучше.

— Зачем ему было ехать в Эль-Пасо? — настаивал Лу.

— Не знаю. Он мне не сказал, куда едет. — Я уперся взглядом в стол и мечтал, чтобы оба они удалились.

— Уж не хитрость ли это, — пробормотал Лу. Взял меня за плечо, но я оттолкнул его руку и отъехал на стуле подальше. — Слушай, Билли, — он строго вперился в меня, — твой дедушка нездоров. Возможно, очень болен. Если знаешь, где он, лучше скажи нам.

— Не знаю.

— Он, может, в помощи нуждается. В беду, может, попал.

Я молчал. Лу и тетя сердито глядели на меня, тогда я отвернулся к окну и стал смотреть через окно соседа его телевизор.

— У старика есть приятели в Эль-Пасо? — Лу спросил мою тетю. — Не догадываетесь ли вы, какая причина толкнула его посреди ночи двинуться туда?

— Не ведаю причины. Вероятно, знакомые у него там есть, но вот кто, не скажу.

— Деньги он с собой взял?

— Не знаю. Почти всю одежду и прочие вещи здесь оставил.

Лу кивнул на меня:

— Когда этому мальчику домой лететь?

— Завтра.

— Так не сводите с него глаз. Уж ему-то не дайте улизнуть.

— На этот счет не беспокойтесь.

Пообещав вернуться к середине дня, если дедушка не объявится, Лу отбыл. Тетя. Мариана заказала по междугородней Финикс, чтобы переговорить с сестрой и рассказать ей, что произошло. Пока ожидала, занялась слегка по хозяйству, приготовила еду на нас двоих, так и подошел полдень. С меня она глаз не спускала.

К концу дня возвратился Лу.

— Что-нибудь слышно? — спросил он мою тетю.

— Ничего.

— А из Эль-Пасо?

— Ни словечка.

— Вы им звонили?

— Лу, я чуть не каждые полчаса звонила в полицию и шерифу. И следа его никто не обнаружил.

Лу пробежал рукой по своей густой темной шевелюре и обратил взгляд ко мне. Без улыбки.

— Мариана, — сказал он, — не могу понять, чего ради надо было ему в Эль-Пасо. Никто этого не понимает. Как ни посмотри, нет тому повода.

— И не было у него повода покидать мой дом среди ночи, даже не попрощавшись.

— Верно. Странно. Попытаемся представить, что у него в мыслях было. Может, сообразим, как все произошло. Если нам этот вот мальчик чуток подсобит.

— Хватит меня разглядывать, — сказал я. — Не знаю я, куда он поехал.

— Не в Эль-Пасо?

— Не знаю, — замялся я. — Возможно, туда.

— Как его машина оказалась там, если он туда не ездил? Не сама же прикатила. И ты ее не вел. Как же она туда попала?

— Говорю — не знаю.

— Билли, не кричи на Лу.

— Конечно, конечно.

Лу по-прежнему присматривался ко мне.

— Понимаете ли, — обратился он к Мариане, — когда вы мне утром позвонили, в голову сразу пришло: наверняка старый конокрад вернулся на ранчо. Вот о чем подумалось. Так что я позвонил федеральному шерифу и в военно-воздушную полицию. Думал, не затеялось ли у них там новое сражение. Но нет, все, говорят, тихо, никто не показывался ни ночью, ни днем.

Я улыбнулся. И слишком поздно прикрыл лицо ладонью. Они повисли на мне, будто два агента ФБР:

— Билли!

— Он туда направился, Билли?

Я выдержал паузу. С грозным видом. Загнали в угол.

— Ладно, — произнес, — скажу вам правду. Он сказал, что собирается в Старую Мексику.

— Это и есть правда? — уставились они на меня.

— Сказал, что опротивела ему наша страна.

После короткого молчания Лу попробовал взять меня за руку, но я отстранился.

— Билли, — сказал он, сверля меня взглядом, — ты, думаю, самый большой врун из попадавшихся в Гвадалупском округе, пожалуй, и на всем юго-востоке Новой Мексики. А не то вообще во всем штате, исключая Санта-Фе. — Он вздохнул. — Поеду-ка я на ранчо.

— Я тоже хочу ехать, — тут же заявил я.

Впервые за целый день он по-настоящему улыбнулся.

— Надевай свою шляпу.

— Я тоже поеду, — сказала тетя Мариана.

— Нет, не надо, — ответил ей Лу. — Это мужское дело.

И мы оставили ее мыть посуду.

Когда влезали в его большой автомобиль, Лу проговорил:

— Пожалуй, придется обменять эту машину на джип. Как считаешь, Билли?

— Зачем? — угрюмо бросил я.

Он со всей пристальностью посмотрел на меня.

— Потому что, по-моему, дедушка твой где-то высоко на горе.

С горечью глядел я в окно, пока автомобиль выезжал на улицу.

— Неужели нельзя оставить его в покое?

— Билли, я только хочу убедиться, что старик в полном порядке. Мы похищать его не собираемся. Хочет там оставаться, пускай. — Он коснулся моей руки, и я на сей раз ему это позволил. — Успокоил тебя?

Я не отвечал. Не успокаивало это меня, а совсем наоборот. Выходит, я изменник. Предатель.

Миновало три четверти часа, и уже мы пулей летели по шоссе на юг — в нанятом джипе, держа направление на Пекарский и дедово ранчо. Въехав в поселок, Лу остановился около заведения Хайдука и бара «Колесо фургона», чтобы порасспросить людей; все тут знали, что дедушка пропал, но видеть его никто не видел. Снова сели в джип. Свернули на знакомую грунтовую дорогу. Лу вглядывался, не найдутся ли следы, а их оказалось слишком много.

— Словно армия здесь сегодня проходила, — отметил он.

Так мы и ехали под широким чистым небом пустыни. Солнце жгло со своей летней высоты, барханы источали зной, ярко-белые соляные блюдца сверкали как заиндевелое стекло, глазам было больно. Лу надел темные очки.

— Это что? — спросил я.

— Очки от солнца. Как смотрятся?

— Смотрятся безобразно.

— Времена меняются, Билли. Нынче такие очки даже индейцы носят. Не пора ли тебе оставить войну со всем миром да идти с ним в ногу? То есть нужно, наверное, точнее сказать...

— Попробуй.

— А ты очки попробуй. — Он протянул их мне.

Надел я очки, и к моему удивлению небо показалось более голубым, пески более каштановыми, острые листья юкки — более привлекательно зелеными. Что-то тут не так, подумалось. Непонятно. Я молча вернул Лу его темные очки.

— Действуют, а, Билли? Признайся, действуют, все кругом глядится красивее. — Он ухмыльнулся мне. — Надо нам быть сообразительными, как и прочие индейцы, Билли. Мы не все берем, что на нас белый человек пытается вывалить, мы берем с разбором, то, что полезно, а остальным пусть сам подавится. Понял?

Я кивнул. Понять не понял, но вроде бы приметил едва читающиеся следы.

— Ага! — вскричал Лу, сбросил скорость, остановил джип, дал задний ход в следовавшее за нами облако пыли.

— Затормозил и пристально всмотрелся в землю справа от нас: строго параллельные свежие отпечатки резиновых шин отклонялись от дороги в сторону скал, через пески, вились среди кустарника, уходили на северо-запад.

— Зачем было туда подаваться? — заговорил Лу. — А вот зачем, да будет тебе известно: чтоб объехать охрану, которая стоит там впереди. Твой дедушка доехал досюда, вспомнил про охрану у ворот и решил обогнуть их. Как и ты, когда шел пешком по этой дороге.

— Ты поедешь по следам?

— К чему? Куда он направлялся, мы знаем. И двинемся прямо к хибаре.

— Ну... а коли пикап в Эль-Пасо?

Лу погнал джип вперед.

— Ух и хитрюга твой дед. Он, видно, подыскал батрака или солдата в Аламогордо и заключил сделку, может, и заплатил, чтоб тот его сюда в предгорье доставил, а после взял себе пикап. А тот, кто получил этот грузовичок, само собой, пригнал его в большой город, чтоб раскурочить и продать по частям.

— Почему было не спрятать пикап в горах?

— Он же хотел сбить нас со следа. Не понял? Чистая хитрость. Лишь одно по сию пору до меня не доходит.

— Что именно?

— Как это он надеялся одурачить меня, — улыбнулся Лу.

Он тебе доверял, подумалось. Но вслух я это не сказал — сам тоже был виноват.

Снова прочитав мои мысли, Лу хлопнул меня по плечу.

— Хватит себя пилить, Билли. Мы вдвоем способны сохранить тайну. Никуда его не повезем,

— А что тетя Мариана?..

— Да-с, тут незадача. Ну, придется наврать ей, вот и все. Ты ведь врать можешь не хуже, чем хранить тайну.

— Вроде бы я ни в том ни в другом не силен.

— Ты совершенствуйся. В обоих направлениях.

Полиция ВВС остановила нас у ворот; Лу предъявил пропуск, которым пользовался в последние недели.

— Этот пропуск больше ни к чему, — сказал охранник. — Воглин здесь уже не живет, и это вам, мистер Мэки, прекрасно известно. По какой вы сегодня надобности?

У Лу не было готового ответа.

— Мы ищем коня, — высказался я.

— Верно, — поддержал Лу, — старого конягу.

Охранник бдительно поглядел на нас.

— Ладно, мистер Мэки, на этот раз дозволим въезд. Но при условии, что вернетесь до заката.

— Условились. Премного благодарен.

— Тогда все. Только чтоб наверняка обернулись дотемна.

— Что за прелесть жить в свободной стране, — сказал Лу, когда мы проехали ворота, — с вышколенными и обходительными полицейскими, куда ни повернись. Теперь полное внимание — чтоб не пропустить, где старик въехал опять на дорогу.

Но этого мы не увидели.

— Что ж, он решил избежать любых случайностей, вот и все, — объяснил Лу. — Наверное, прямиком двинулся в объезд ранчо. Не бойся, найдем его.

Как раз этого я и боялся.

А мы пересекали дно древнего озера, где стояли загоны — опустелые корали, брошенные на произвол погоды и ракет, для них как раз подходящие цели, — и увидели шлейф пыли, вьющийся по другую сторону низины, в передней же точке шлейфа — серую служебную машину, спешащую к нам.

Ее водитель дал нам знак остановиться. Мы затормозили бок к боку на дороге, и Бэрр выставил голову и локоть из окошка, чтобы побеседовать с Лу. На сей раз шериф был в одиночестве.

— Куда это вы вдвоем собрались? — спросил он, тон и вид его были враждебные.

— Думаем, не на ранчо ли старик, — ответил Лу.

— Я вам этим утром заявил, что здесь никого нету.

— Совершенно верно, — Лу стер пыль с лица. — Мне подумалось, он может объявиться к вечеру.

— Проку ему с того не будет. А явится, вы опять свезите-ка его отсюда.

— Для этого и приехал.

Шериф взглянул на наш джип, на меня, на загорелое лицо Лу.

— После того как солнце сядет, вам тут находиться не разрешено,— напомнил он.

— Уедем.

Шериф всмотрелся в нас еще разок своим бесстыжим ленивым ящеричьим взглядом, втянулся в свою стальную раковину и отъехал. Мы продолжили путь, и я обернулся, чтоб удостовериться, что шериф не развернул машину и не следует за нами. Лу тоже не сводил глаз с переднего зеркальца.

— Думаешь, он увяжется за нами, Лу?

— Подумал было. Но нелегко ему Саладо на своей машине пересечь. Даже если это удастся, по проселку ему особенно далеко не заехать.

— Он пешком может пойти.

— Слишком толст и ленив для пешего похода. Это его убьет.

— Эх, попытался бы он.

— Понимаю, чего тебе хочется, Билли. Меня всего выворачивало, когда пришлось соблюдать вежливость с этой жабой. А в тот день я его чуть не убил. И убил бы, тронь он Джона.

Мы въехали на гребень над строениями ранчо, остановились, пригляделись. Ни знака человеческой активности внизу — ни дыма из трубы, ни огонька в окне, ни пикапа, ни легковой во дворе под тополями. Нет ни собак, ни цыплят, равно как лошадей и дойной коровы. Активность проявлял лишь ветряк, медленно крутясь и по-прежнему качая воду в цистерну, откуда она растекалась по канавам, орошавшим сад, наполняла поилку в корале, остаток же поливал выпас за коралем. Пока мы глядели, ветерок замер, серые лопасти ветряка приостановили свой круговорот. Все кругом стало недвижным, беззвучным, безжизненным.

— Было жилье людское, — шептал Лу, — дом дюжины разных людей, их детей, их живности. А теперь все это достанется паукам и гремучим змеям. И государству. — Он заметил, что солнце клонится к горам на западе. — Поехали, Билли.

Мы спустились к ранчо, миновали ворота, распахнутые, им теперь незачем затворяться. Вот и Саладо. На обеих ведущих осях мы погрузились в песок и выбились из него, прокатили по сухому дну реки и вскарабкались на противоположный берег. Бледные тополиные листья дрожали у нас над головой, издавая сухой шорох, казавшийся отныне бессмысленным. Два ворона, усевшись на сухом суку, словно колдуны, прокаркали нам вслед. Начиналось путешествие в горы.

— Джипы повсюду наследили,— сказал Лу. — Можно подумать, целая армия маневры проводила. Если и ехал тут старик, не распознаешь. — Он мчал с наивозможной скоростью по каменистому проселку, через наносы рыхлого песка и через промоины, в точности на сверканье низящегося солнца. Нас качало и трясло, пыль позади висела занавесом в полмили длиной, золотясь в вечернем освещении, застя вид сзади.

Вот и другой ветряк показался, глядит себе в небо, рядом чан, кораль, помост для погрузки скота. Но ни скота, ни лошадей, никто нас не ждет. Мучили жара, пыль, жажда, но Лу, не сбавляя скорости, вел машину вперед по предгорью.

— Я уж и не ищу следов, — прокричал он мне сквозь шум, — твердо уверен, что он там, — и показал на верх Ворьей горы.

Мотор застонал, когда подъем стал круче, из-под задних колес летел щебень. На двух осях мы взобрались в заросли кедровника и можжевельника, по увядшим августовским травам, вслед за птицами, маячившими впереди, и улетевшими от истошного звука машины. Миновали тропу, отходящую по гребню на юг, и то место, где нам с Лу повстречались военные, наконец добрались до развилки проселка и старательской тропы. А тут должны были остановиться: несколько поваленных сосен преградили путь к хижине. Джип ткнулся в ближайший из стволов, Лу выключил мотор.

— Похоже, отсюда нам идти своим ходом, напарничек.

Вылезли из кабины, размяли колени, послушали тихий шелест деревьев, отдаленные птичьи крики, оглядели перегороженную дорогу.

— Гостей он не желает, — заключил Лу. — Во всяком случае, на колесах,—Он посмотрел по сторонам. — Господи, какая тишина. Помнишь, как тут жизнь кипела тогда, в июне?

— Помню. — Я глянул на север, вбок, за складки скал, вспомнил то жуткое место, где мы с дедушкой нашли потерявшегося коня — с пробитой головой, разорванным брюхом, с грифами, кормящимися его внутренностями.

— Пошли на подъем к хижине, — заторопил я. — Ведь надо спешить.

— Вслушайся!

Я замер. Скрипел сук, несколько соек верещали где-то понизу. И вот стал различим рокот мотора, все ближе к горе.

— Господи, он следом за нами едет.

— По звуку — джип, — определил Лу. — Да, джип. Может, это вовсе не шериф.

— У тех военных полицейских есть джип.

— Есть. Ну да что нам делать. Надо идти вверх, к хибаре.

— Но мы же не хотели... — засомневался я.

— Айда, обойдется.

Я не был в том уверен, но Лу перебрался через поваленные сосны и зашагал по дороге, мне оставалось поспешить за ним. Мы поднимались, а солнце спускалось за вершину горы, ширящаяся тень поглотила нас, поглотила мои тревоги. Мы одолевали дорогу в призрачных прохладных сумерках, сосны шептались над нами. Огромная птица с черными крыльями вспорхнула с ветки, уплыла вдаль; ветка, дрожа, распрямилась.

— Кто это был?

— Не обратил внимания. Я за дорогой следил. Похоже, твой дед шел по ней прошлой ночью. Или рано поутру. Видишь отпечаток ботинка?

Мы заторопились. Тяжело дыша и не отвлекаясь на разговоры. Порой с предгорья долетал звук джипа, все приближавшегося.

Наконец-то одолели дорогу и вышли к ровному лугу, к коралю, к хижине, стоящей под утесами, громоздящимися до самой вершины горы. Остановились, чтобы передохнуть, успокоить дыхание. Посмотрели на хижину. У ее стены, близ открытой двери, сидел человек, лицом к нам, но свесив голову, глядя в землю промеж раскинутых в стороны ног. Нас он не заметил.

— Дедушка! — прокричал я и взмахнул рукой. Ответа не последовало. Да мой ли это старик? С такого расстояния, когда притом солнце бьет в глаза, не скажешь наверняка. Я снова окликнул: — Дедушка!

Отозвались лишь горы — принесли эхо моего голоса. Мы поспешили приблизиться, а человек сидел у двери, совершенно равнодушный к нашему появлению.

— Эй, Джон, — сказал Лу, когда мы были совсем близко, — ты здоров?

Дедушка не поднял головы, не пошевельнулся. Сидел он в странной позе, осевши, будто без костей, привалясь к стене, руки лежали на земле, очков ка нем не было, глаза полуоткрыты и бесчувственно уставлены между вытянутых ног. Шляпа лежала в траве поблизости, там, куда скатилась.

Мы неуклюже застыли перед ним.

— Дедушка, — еле выговорил я.

Муха прожужжала перед лицом старика, странный чудной запах повис в сумраке. Я присел, заглянул в глаза ему. Но ответного взгляда не встретил. Протянул было руку, но она самопроизвольно застыла на пол-пути, не коснувшись старика. Я ее хотел заставить двигаться, но руку словно парализовало. Так я и не притронулся к телу дедушки.

Лу снял шляпу, отер пот со лба. Выронил шляпу, взял меня за плечи и отвел назад.

— Твой дедушка умер, Билли. — Он обошел меня, нежно уложил старика на землю. Закрыл ему веки. Поднял просоленную шляпу и положил на грудь дедушке. — Он уже много часов как умер, Билли.

Я качал головой, не в силах заговорить. Попятился, все глядя на дедушку. «Нет», — звучало в мыслях, но произнести это я не мог.

— Не вынес, — тихо сказал Лу. — Для семидесятилетнего слишком много испытаний. Пока ночью сюда ехал, деревья валил, ох, проклятый старый дурень. — И Лу, став на колени перед телом, поник головой, закрыл лицо руками и заплакал. — Ох, старый дурень, зачем он это делал? Клятый одурелый упрямец... — его голова совсем свесилась, спина тряслась от непроизвольных рыданий.

Вид Лу Мэки, сломленного горем, ужасный его плач поразили меня, пожалуй, сильнее, чем смерть дедушки. Я отошел еще подальше, отвернулся. Хотелось удариться в слезы, разнюниться по-детски, но не получалось. Чувствовал я только стылую напряженность, черную безымянную злость. Завидовал Лу и его слезам, поняв в итоге, что он был ближе дедушке и любил его больше, чем я когда-либо.

Лу поднялся с колен и подошел ко мне, обхватил за плечи, и мы вместе глядели на освещенную равнину. Вдали на северо-востоке стали видны огоньки Аламогордо.

— Темнеет, Билли. Снесем-ка его вниз.

— Но постой... давай похороним его здесь.

— Нельзя. Нельзя, Билли. Его должны увидеть. Следователь, похоронный агент. Тетки твои захотят его увидеть, другие родственники... Сам знаешь, как это положено по нынешним временам.

Я молчал.

— Даже если и захотели бы, мы не смогли б его тут похоронить. По колено вглубь сплошной гранит.

— Его желание было остаться здесь, Лу.

— Знаю. Но не следует нам за это браться.

— Укроем тело под камнями. Разве не так делалось прежде?

— Камни, — бормотал Лу, — камни. Но их можно откатить, достать его. — Он в задумчивости почесал щеку, глаза его оживились, пока озирали луг, кораль и клеть, край леса, лавандовый вечер — в поисках решения, потом взгляд вернулся к хижине. — Да. Вот что мы сделаем, Билли: мы кремируем тело. Устроим костер, большой погребальный костер, какого ты в жизни не видывал. Так что поместим старика в его клетушке, на койке, и подожжем постройку. Почему бы нет? Отправим его к звездам, как викинга. Он же из них — фамилия ему Воглин, не так ли?

И Лу принялся за дело. Любовно поднял старика и отнес в каморку. Устроил на койке, а койку выдвинул на середину, отпихнув стол в сторону. Потом вновь застыл в сомнениях. Запустив пятерню в свои кудри, нерешительно воззрился на меня:

— Билли, что мы затеяли? Ты понимаешь, что мы затеяли? Про это никому никогда нельзя будет рассказать. Это наша тайна. По гроб жизни. Усвоил?

— Я усвоил.

— Так-то. Теперь возьмем-ка керосин из лампы...

— Ни с места! — резко возник другой голос. Шериф Бэрр стоял в дверях, скалясь на нас. — Это что это вы, друзья, делаете? — Он посмотрел на тело, распростертое на койке с закрытыми глазами и сложенными руками, со шляпой, подобно венку лежащей на груди. — Скажите, что... что делается, однако? — Он пригляделся к дедушке. —Что произошло?

— Сами видите, — отвечал Лу. — Он умер. Умер от разрыва сердца. Мы, когда добрались сюда, это обнаружили.

Шериф вошел в помещение, подозрительно рассмотрел тело старика. Стал рядом с койкой и пощупал ему пульс. Склонился, сняв шляпу, приложил ухо к его рту. Через минуту, удовлетворенный, отпустил руку деда и обратился к нам:

— Очень жаль, что так случилось. Очень сожалею. — Он строго глянул на Лу и нахлобучил шляпу. — Слишком поздний час, чтоб кого-то сюда доставить. Но я извещу окружного шерифа, и он с самого утра пришлет следователя и погребальщика. А пока запрем эту хибарку, чтоб всякие вредители не проникли. И что ему тут надобилось?

Я потихоньку отвертел горелку лампы от емкости с горючим.

— Видно, вернулся сюда умирать, — сказал Лу.

— Вы знали, что он тут?

—Да.

— Почему мне не сказали?

Лу ответил не сразу:

— Не хотелось узреть вас, и Де Салиуса, и всю эту грязнолапую военную полицию в новой погоне за стариком. Так что давайте отсюда, пока я не вышел из терпения и не изломал вам ребра.

Бэрр слегка побледнел и осторожно попятился к двери, держа наготове руки перед собой и не сводя с Лу напряженного взгляда. Я рассудил, что самое время выливать керосин.

— Вы имеете дело с шерифом Соединенных Штатов. Вы угрожаете представителю закона.

— Это понятно. Не раздражайте меня.

Лужа керосина растекалась по полу, под столом и стульями, впитываясь в выдержанные сухие доски. Я взял спички из короба на плите.

— А что этот мальчик делает?

— Мы собираемся кремировать тело старика, — ответил Лу. — Советую вам выйти отсюда, если хотите увидеть. Зажигай спичку, Билли.

Я чиркнул пригоршней спичек и бросил их на расползающееся пятно. Вмиг поднялись желтые языки пламени, начали лизать мебель, тянуться к стенам.

— Вы оба, видать, спятили, — сказал шериф. — Нельзя этого делать. Закон не позволяет. У нас ведь даже нет свидетельства о смерти. — Он вернулся, направился к кровати.

Лу схватил стул и занес над головой.

— Не прикасаться к нему!

Шериф застыл на месте. Я содрал старинные пожелтевшие газеты с посудных полок, рассыпав при этом по полу металлические тарелки, скомкал бумагу и кинул в огонь. Газеты раздались в костре, обвиваясь вокруг ножек стола.

— Так нельзя. Это нарушение закона. — Он снова собрался подойти к старику.

— Отойди, — вскричал Лу, — а не то башку раскрою!

Огонь набирал силу в углах, где охватил потрескавшиеся концы досок. Тонкие полоски пламени скакали по стене, пробегали по полкам. Под крышей стоял густой дым. Я отступил к двери.

— Выходи, — сказал мне Лу, — я его не подпущу.

Я обошел шерифа и стал на пороге. После света костра мир снаружи показался уже по-ночному темным.

— Я не могу вам этого дозволить! — кричал на Лу шериф. — Вы не имеете права так распоряжаться его телом. И сама постройка — это теперь государственное имущество. Вы злоумышленно уничтожаете государственное имущество.

Лу размолотил стул о столешницу. Одну ножку от стула он сжал в правой руке, остальные обломки столкнул в костер. Держа ножку стула словно дубинку, он стоял над одром дедушки, лицом к шерифу, в глазах отражался огонь.

— Я на вас обвинение составлю! — завопил шериф.

Лу скривил губы, дубинку он держал наперевес. Огонь расползался вокруг него по полу, лизал матрас на койке, входил в силу над столом и обломками стула, чад заполнял каморку.

Жар стал досаждать шерифу, тот отступил к порогу.

— Вам не поздоровится, — орал он на Лу, — всю жизнь от этой истории не отмоетесь.

Щурясь от дыма, Лу вновь скривился в ухмылке. Шериф выругался, круто повернулся и покинул помещение, по пути оттолкнув меня. Глаза его раскраснелись от гнева. Лу вышел из двери, стал рядом со мной, чтоб поглядеть, как он ретируется, растворяется в сумерках.

В каморке рухнул стол, одна его ножка вчистую сгорела, и костер запылал с новой мощью. Мы глядели и ждали. Ждали, пока вся внутренность хижины не обратилась в кипящий ад, стонущий подобно ветру, а с крыши начали слетать щепки, куски, обломки. Дедушка на своей лежанке исчез в огне, пламя запеленало его с головы до ног, и клетка за клеткой, атом за атомом он воссоединился со стихиями земли и неба.

Костер ныне казался ярче всего в мире, в то время как вечер спустился на горы и на пустыню, а на небосклоне появились первые звезды. Далеко на северо-востоке и на юге огни Аламогордо и Эль-Пасо мигали, как россыпи бриллиантов на черном бархате. И если кто-то там догадался бросить сюда взгляд, то видел этот погребальный костер, мерцающий как сигнал, как знак тревоги высоко на склоне горы воров.

Пламя пробило крышу, затянуло стены, дико и великолепно сверкая в темноте, обдавая злым зноем. Лу и я вновь попятились. Лу ухватил меня за плечо, улыбнулся мне своей простоватой и полной благодарства улыбкой на запыленном, разгоряченном, продымленном лице.

— Старику бы понравилось, Билли. Он бы нас одобрил.

Стены трещали и разламывались, заставляя нас держаться все дальше от них. Благоговейно смотрели мы на костер, достигший наивысшей силы, столбом вытянувшийся над хижиной, вздымавшийся все выше в ореоле дыма, искр, языков пламени и в один момент экстаза осветивший во всю высь гранитные утесы над пепелищем.

Высоко на горе, на каменном уступе, поражаясь костру, восстенал лев.