Костер на горе

4

Значит, катилось себе лето, знойное, сухое, прекрасное, столь прекрасное, что, глядя на него, душу щемило, ибо нельзя ему длиться вечно: этому солнечному сиянию, вибрирующему над пустыней; пунцовым горам, плывущим вдоль горизонта; розовым метелкам тамариска; девственно пустому небу; черным грифам, парящим поверх смерчей; грозовым тучам, громоздящимся почти каждый вечер и пригоняющим завесу дождя, редко достигающего земли; этому послеполуденному покою; зрелищу лошадей, катающихся в пыли, чтобы освободиться от пота и мух; колдовским рассветам, заливающим равнину и взгорье фантастическим, невероятным, священным светом; цереусам, зацветающим и отцветающим всего за одну ночь; луне, проглядывающей в двери моей спальни в бараке; виду и звуку прохладной воды, струящейся из родника, после долгого дня на жаре, — могу перечислить добрую тысячу незабываемых вещей, тысячу чудес и таинств, которые пробуждали в сердце то, что сам я не мог определить.

Мы прожили благополучно июнь и начало июля, не тревожили нас ни погода, ни Де Салиус, ни Соединенные Штаты Америки. Часть коров заболела, объевшись на холмах живокостью, пять из них вздулись и сдохли. Обычное дело. Остальные выкарабкались и, хоть не скажешь чтоб раздобрели, по крайней мере, не потеряли в весе; они стали непослушны, непоседливы и упрямы. Осенью мы сплавим их на Средний Запад, там их быстренько подкормят фуражом и приличной травой, прежде чем отправить на бойню. Такова жизнь мясной коровы.

Лу Мэки навещал нас каждую неделю, отправлялся со мной в долгие верховые прогулки по взгорью. Рассказывал про прежние времена, когда мальчишкой принимал участие в обороне ранчо при последних налетах апачей. Все вранье, конечно, но добротное, полное отваги, романтики, величественности.

Лу был на ранчо в тот день, когда явился шериф. Явился в одиночку, одетый в костюм наподобие агентов ФБР, но без эмблем и без враждебности. Произошло это двенадцатого июля — обозначенного крайним сроком убытия в ордере, подписанном судьей Фагергреном.

Шериф выбрался из автомашины и осмотрелся, особо не возмущаясь открывающимся зрелищем: цыплята гуляют по двору, с обеих сторон лают собаки, младшие Перальты резвятся под деревьями, свежевыстиранное белье висит на веревке, Элой Перальта чинит крышу сеновала, Лу Мэки и я подковываем Разлапого, дедушка ремонтирует стременной ремень на седле.

Мы с Лу собирались прокатиться — с конца дня и на всю ночь. Старик, естественно, не покидал теперь ранчо, разве что быстро съездит в поселок и обратно. Он боялся, что вооруженные силы США конфискуют его дом, лишь стоит отвернуться.

— Итак, — сказал шериф. Больше ничего не сказал на сей раз. Оглядел все с выражением лица совершенно нейтральным и рассеянным, снял шляпу, промокнул носовым платком взмокшие свои брови и вновь надел шляпу. Он не очень-то походил на полицейского чина — низенький, полный, средних лет, несколько кривоногий, лицо гладкое и невинное, как кулич. Однако под мышкой его мешковатого летнего костюма несомненно имелся набитый патронами кольт, а в автомобиле — еще и автомат.

— Итак, — снова сказал он. — Как дела, мистер Воглин? — Так он обратился к Лу.

Тот посмотрел долгим оценивающим взглядом, прежде чем ответить:

— Вон где Воглин.— И указал большим пальцем на деда.

Шериф повернулся к старику, не реагируя на пристальность Лу.

— Добрый вечер, мистер Воглин. — Он сказал «вечер», а было около четырех часов дня. — Я буду Бэрр. Судья послал меня глянуть, как у вас дела.

Услыхав слово «судья», мы все прервали работу, стали смотреть на приезжего.

— Вы шериф? — спросил дедушка, отложив иглу и бросая на него взгляд, отмеченный решимостью. Невзирая на очевидность доводов рассудка, старик, судя по всему, надеялся-таки, что это свидание никогда не произойдет.

Шериф кивнул. Да, он шериф. Стал нашаривать что-то у себя в пиджаке. Я почувствовал, как сжалась рука Лу у меня на плече, одновременно в голову обоим пришла смехотворная мысль: шериф полез за наручниками.

Но нет, как большинство гостей ранчо в последнее время, он извлек документ.

— Итак, мистер Воглин, привез я тут одну бумагу, ее полагается отдать вам. — И протянул документ деду. Однако тот и не шевельнулся, чтобы взять бумагу. Шериф подал ее ближе. Старик не поднял руки навстречу. После неловкой паузы шериф развернул документ, стал изучать. Изучал долго, ему, очевидно, было трудно понять, что там написано.

— Итак, вот про что бумага, она продлевает срок ордера на убытие. Вам вроде бы известно, что пора покинуть этот участок, и самому, и всей движимости, покинуть до сегодняшнего дня. — Он замолк и ждал ответа.

— А я тут по-прежнему, — отозвался старик.— Не уезжаю. Мы не уезжаем.

— Чего? Итак, — пожал плечами шериф, — судья вроде как предупреждал меня, что я вас тут застану. Бумага эта означает: дают еще две недели, чтобы убыть с участка. Суд продлевает, хоть вы и не просили о продлении. Еще две недели, — промямлил шериф. Вид у него был сонный и скучающий. День стоял знойный. Градусов пятьдесят в тени.

Дедушка ничего не ответил. Шериф подождал, не открывая рта. При этом молчании стало слышно сумасшедшее пение цикад.

— Мне положено отдать вам эту бумагу, — он опять протянул тот солидный документ Джону Воглину, и опять старик не двинулся, чтоб принять его. Бумага повисла в воздухе меж ними двумя, выскользнув из пальцев шерифа.

— Не желаете, — констатировал он.

Дедушка не отвечал. Все мы смотрели на шерифа. Безразличие легло на него, словно тень от деревьев. Глаза были полузакрытыми. Мне показалось, мы имеем дело прямо уж с дураком.

— Итак, коль не желаете, я оставлю ее тут, — шериф огляделся, куда бы поместить листок. Самой удобной ровной поверхностью оказался конец одного из столбов ограды кораля. Туда он и положил бумагу, а неслышный ветерок через несколько мгновений сдул ее со столба в кораль, где она приземлилась в грязи и навозе подле водопойной колоды, спугнув двух желтых бабочек.

Шериф сунул руки в карманы, потоптался на месте, уставясь в землю.

— И еще кое-что положено мне сказать вам, мистер Воглин. — Он моргал и сопел, возможно, от какой-нибудь сенной лихорадки. — Ага. Про скотину. Если сами не удалите, мы за вас это сделаем. За ваш счет. Вот что положено было сказать.

— Спасибо, — процедил старик.

— А придется устроить вот что: свезти их в Эль-Пасо, на аукцион. Что выручим, то вы получите, минус издержки. — На шерифа напала зевота. — У вас какие вопросы есть, мистер Воглин, покамест я не уехал?

— Сколько человек собираетесь прихватить с собой в следующий раз?

Шериф поскреб затылок и потоптался, обдумывая ответ.

— Бог его знает. А сколько, по-вашему, мне понадобится? — Он кинул взгляд вбок, на меня и на Лу, подмигнул нам. А нам было не до веселья. Шериф опять уставился в землю. — Пожалуй, прихвачу, сколько собрать удастся.

— А нужно бы побольше, — сказал дед.

Шериф подавил очередной зевок.

— Может, вы и правы. Да уж наверно правы. Поглядим. Так или иначе, вас, надеюсь, тут не будет... по прошествии двух недель.

— Буду. Ждать вас тут буду. — Дедушка не повысил голоса, но прозвучало это с мрачной силою. — И лучше-ка вам усвоить: я пристрелю первого, кто положит лапу на мой дом. Запомните это. Передайте репортерам, коли охота. Убью первого, кто притронется к моему дому.

Шериф грустно покачал головой.

— Уж не выражайтесь так, мистер Воглин, — говорил он в землю,— это серьезное нарушение — угроза представителю закона. Уж не выражайтесь так.

Старик вдруг вышел из себя:

— Пошел вон! Вон с моих владений! Вы нарушаете границу частной собственности! Вон!

Пальцы Лу больно впились мне в плечо.

— Джон, — мягко произнес он, — полегче...

— Здесь теперь государственная собственность, — сказал шериф. Потом заключил свою мысль. — Это вы нарушаете, мистер Воглин.

— Чего-чего? — вскричал дед. — Что вы сказали?

Лу отпустил мое плечо и подошел к шерифу.

— Вы бы лучше уехали, шериф. Лучше бы без задержки уехали.— Лу смотрел ему в глаза, пока тот не потупился.

— Уезжаю, — выдохнул шериф. Он попятился, томно вскинул руку, едва пошевелил ею в воздухе, это был прощальный жест. — Надеюсь, друзья, свидимся. Впрочем, надеюсь, что нет. Не здесь, то есть. В другом месте, надеюсь. — Он отвернулся и потащился к своей машине, низенький, толстый, кривоногий человечек, а мухи вились вокруг его штанов. Сел за руль, уехал.

— Клоун, — заявил Лу.

— Я его убью, ежели он явится еще раз сюда зудеть и гудеть,— сказал дедушка.

— Вот что я зову хамством. — Лу добавил. — Как он себя вел! Будто клоун. А дело серьезное. Невоспитанность и хамство в худшей форме.

Разлапый начал топтать и фыркать, он все дожидался, когда мы кончим подсовывать его задние копыта. Лу обратил свой гнев на коня:

— Стой смирно, тпру! Тпру! Ах ты несчастный, вислозадый, римский нос, туристский баловень, хвост метлой, баранья шея! Тпру, тебе говорят!

И Разлапый повиновался.

После ужина, после того, как Крусита вымыла посуду и удалилась к своей основной семье, Лу и я засели за мои дорожные шахматы. Он играл невнимательно, больше спорил с дедом на ту же надоевшую бесконечную тему, и я побил его запросто за четырнадцать ходов, когда все у него было съедено, кроме короля, слона, двух коней и нескольких разрозненных пешек.

Стали играть вторую партию. И снова я победил. А он не только партию проиграл, но и спор со стариком. Во всяком случае, спор он не выиграл. Начали третью партию.

— Нет! — громыхнул дед. — Нет, — взрычал он, как уже тысячу раз в течение лета, — ранчо не продается, побожиться мне, не продается! Слишком я стар переезжать. Меня отсюда в гробу вынесут, ей-богу! И слушай, по-твоему, не прихвачу ли я пару-тройку государственных этих чиновников с собой, — то не вопрос был задан, а было сделано заявление.

— Они просто стараются выполнить свой долг, Джон.

— Я тоже. Свой долг.

— Есть точное слово для таких, как ты, — сказал Лу, хитро мне подмигнув.

— Всё одни только слова.

— А это слово — анахронизм.

— Анархизм?

— Приблизительно то же самое.

— Шах, — отчетливо произнес я.

— Слов я не боюсь, — сказал старик. — Можешь называть меня как угодно. Лишь бы вежливо.

— Черт подери, Джон, на это ты можешь рассчитывать,

— Шах, — повторил я. — Твой ход, Лy.

— Я не перестал рассчитывать на тебя, Лу.

— Что ты сказал, Билли?

— Твой король под шахом.

— О, вон он как! Что ж мне с ним делать?

— Вот кто может спасти тебя, Лу, — я терпеливо указал на его ферзя.

— Ах, ферзь... — он поглядел на свои часы. — Поздновато становится.

— И то, — отозвался дедушка.

— Твой ход, Лу.