Костер на горе

5

Прошло что-то около двух недель, и наш скот увезли.

Мы возвращались на ранчо под закат, свет слепил глаза, солнце било прямо в ветровое стекло. В кузове пикапа было на полсотни долларов всякой еды, в основном консервы и фасоль. Старик готовился к долгой осаде. Везли мы и почту: мне — письмо от мамы, дедушке — стопку государственных посланий.

Старик подвыпил, но твердо держал курс, и вот мы на скорости сорок миль дотряслись до въездных ворот. Дед дал тормоз, грузовичок дернулся и резко застыл. Но прежде чем мне вылезти открывать ворота, мы заметили непорядок — ворота были уже настежь.

— Что это они затеяли? — пробормотал старик. Проехал вперед и остановился по ту сторону забора. Я сошел, чтобы закрыть ворота. И увидел новенькие железные таблички, блиставшие на вереях: «Государственная собственность США. Входа нет». В виду имелось наше ранчо. Я постарался оторвать эти штуки голыми руками, да только обломал ноготь. Старик, поняв, чем я занят, вышел из кабины, сжимая гвоздодер. Отодрал таблички и запустил их далеко в кусты. Мы вернулись к пикапу. И застыли.

Огромное облако пыли поднималось над солонцовой долиной, где находятся основные наши погрузочные загоны. По низу пыльной тучи проглядывали силуэты коров, лошадей, людей и автомобилей. Спокойный вечерний воздух доносил к нам легкий шум от движения животных, приглушенный большим расстоянием.

Со стороны загонов к нам спешил по дороге джип, голубой джип ВВС, в нем сверкали белые каски военно-воздушной полиции.

Против обыкновения дед полез в ящик за револьвером. Потом вспомнил про меня и отвел руку.

— Мы пока не завязываем бой, — сказал он, сошурясь. — Пока что.— Уперев руки в колени, стал ждать.

Джип приближался, двигатель стонал от натуги, колеса взрывали густые шлейфы желтой пыли. Остановился он рядом с пикапом. Шофер остался за рулем, а сидевший рядом капитан выбрался наружу и подошел к нам.

— Мистер Воглин? — спросил он, протягивая руку моему дедушке.

Старик уклонился от рукопожатия. Ему поднадоело пожимать руки врагам.

— Я Воглин, — сказал он. — Катитесь с моих владений.

Капитан, приятный молодой человек, чуть побледнел, но не растерял обходительности.

— Глубоко извиняюсь, но это государственные владения.

— Ни черта, — заметил дед. — Это мой дом. Что вы тут выделываете? — он показал на взбитую над долиной пыль.

— Мы ждали вас, мистер Воглин. Потому я и поехал навстречу. Сожалею, что именно мне выпало сообщить, что мы исполняем приказ окружить ваш крупный рогатый скот и лошадей, с тем чтобы удалить их с этих земель.

Наблюдая за стариком вблизи, в надежде на его волю и отвагу, я не замечал никакой перемены в его каменном лице. Разве что оно стало еще каменней. Тверже камня, пожалуй. Выглядел он так, словно у меня на глазах превратился в какой-то металл.

— Этот скот не продается, — медленно произнес дедушка, направив взгляд не на капитана, а на происходящее в долине. — Вы грузите мой скот.

Я напряг зрение и сквозь пыль различил большие грузовики, выстроившиеся у главного погрузчика. Шесть, семь, восемь грузовиков, точно не сочтешь.

— Да, — отвечал капитан, — уже загружены все машины, кроме последней.

— Вы знали, что я в отъезде.

— Знали. Приказано было действовать именно так.

По-прежнему не глядя на капитана, дедушка задал вопрос:

— Довольно подло так действовать, вы согласны?

На сей раз капитан не прикидывался.

— Согласен с вами. Но... — запнулся он.

— Похоже, вашей публики тут перебор, — сказал старик. — Всякий день новое лицо. — И резко изменил ход мыслей. — Что случилось с Элоем? Вам оставалось прикончить его, чтобы это провернуть.

— Вы имеете в виду Элоя Перальту?

— Его.

— Если речь идет об Элое Перальте, вашем наемном работнике,— капитан слизнул пот с губы, — то Перальта, вынужден вам сообщить, арестован. И уже сидит под арестом. Он нам доставил некоторые осложнения этим утром...

— Оставаться бы мне дома, — высказался дедушка. — Лу мог бы привезти... — И громко спросил: — Он цел?

— Кто цел?

— Элой цел?

— Да, мистер Воглин, он не ранен. Никто не ранен, собственно. Мы стараемся, чтоб операция проходила чисто, культурно и учтиво.

Ирония капитана не подействовала на моего деда. Старик не улыбнулся, даже не глянул в его сторону. Глаза по-прежнему отводил в сторону, будто перед ним находилось нечто нечистое. После основательного и подчеркнутого молчания дед обратился ко мне:

— Поехали, Билли.

— Вы ведь не предпримете попытки вмешаться, мистер Воглин?

Вооруженный человек за рулем джипа не сводил с нас своих красноватых глазок, рот был скошен судорожно и раздраженно. Еще один из полиции ВВС поместился на заднем сиденье, тоже следил за нами, его глаза блестели, блестело его потное лицо. Оба они потели, молчали, не шевелились, пистолет в кобуре у каждого на боку, меня от них просто тошнило.

— Нет, — сказал дедушка. Сел в кабину пикапа, и я тоже.

— Должен просить вас не вмешиваться, — с полной серьезностью произнес капитан, вплотную подойдя к грузовичку и положив упредительно руку на приспущенное стекло. — Поймите, мне приказано предотвратить любую форму вмешательства касательно имущества, подлежащего, так сказать, торговой сделке. Вся процедура целиком законна.

— Законный грабеж, — заметил старик. Включил мотор. — Законный грабеж. Нет, — сбавил он тон, — я не буду вмешиваться. Забирайте бедную животину. Всех берите, а то им все одно голодно. Но только не вздумайте присылать мне какие-нибудь деньги. Я от грабителей денег не приму.— Он включил зажигание, мы тронулись. Оглянувшись, я увидел в окно, что капитан резво забрался в джип, чтобы следовать за нами.

Солнце вмиг закатилось, пока мы были на пути к долине. Первый из больших грузовиков для перевозки скота ехал прямо на нас, светя фарами сквозь пыль и сумерки. За ним тянулись остальные — один, два, три, четыре, пять, шесть. Дедушка свернул с дороги, затормозил, и мы рассматривали проплывающую вереницу. Каждый грузовик вез голов двадцать пять скота, остатки стада нашего ранчо.

Один водитель помахал нам из кабины своего грузовика, проезжая мимо:

— Эгей, Джон!

Дедушка прятал взгляд.

Грузовики тряслись цугом, каждый нагружен живым мясом, за решеткой кузовов мелькали рыжие бока, выкаченные глаза, доносилось мычанье телят.

Следом за грузовиками появился полутонный пикап с двумя лошадьми, не нашими, привязанными к перекладине, впереди пристроились двое незнакомых ковбоев. Они мрачно нас приветствовали. Следом — другой джип ВВС, покрытый пылью, груженный пыльными военными. Те разглядывали нас, мы разглядывали их.

Мы собрались продолжить путь домой, когда объявился давешний джип и капитан вылез из него, чтобы снова с нами пообщаться, хоть никто его о том не просил. Его аккуратное доброжелательное лицо явилось нам в открытом боковом окошке с дедовой стороны.

— Мистер Воглин, — сказал капитан, — я хочу извиниться за то, что участвовал в этой печальной операции. Искренне стыжусь и совсем не желал бы всего случившегося, но... но я не мог уклониться. — Капитан огорченно усмехнулся. — Я на государственной службе. И должен делать то, что прикажут.

— Нет, не должен, — возразил дедушка.

— Вы принимаете мои извинения?

Впервые дел посмотрел на этого человека:

— Не тревожься о том, сынок. Пожалуйста, катись-ка с моего ранчо и никогда не возвращайся.

Лицо капитана исчезло из виду, поскольку старик нажал педаль газа и пикап дернулся вперед. Дед не оборачивался в отличие от меня. Я обернулся, стал высматривать караван грузовиков и джипов, извивающийся в восточном направлении под завесой золотистой пыли, лишая души жизнь моего дедушки.

— Авось не забудут ворота закрыть, — тихо сказал он.

«Зачем?» — подумал я. Ворота нам уже ни к чему. Заборы тоже. Хотелось плакать, трудно было сдержаться, но я принял решение перетерпеть, пока не останусь в одиночестве. Ежели дедушка слезы не льет, так и мне негоже.

Закат разыграл целый спектакль над горами — яркое веселое цирковое представление румяных облаков и лучистого неба. Спектакль вызвал у меня отвращение.

Приехав, мы остановились у самого крыльца, чтобы выгрузить наши военные припасы. Крусита сидела на веранде вместе с пятерыми своими детьми и поджидала нас. Рыдать начала, стоило нам, нагруженным, приблизиться к ней.

— Мистер Воглин, — плакала она, — мистер Воглин! — И дрожала, вытирая фартуком красивую свою физиономию.

Дед потрепал ее по плечам.

— Не плачь, Крусита, все в порядке. Нас пока не вымели. — Она продолжала стенать, припав к нему. — Прошу, не плачь, — ласково проговорил он. — Сооруди нам что-нибудь поесть. Мы проголодались. Мальчик проголодался.

Вот лжец! У меня тоже не было никакого аппетита. Никакого, кроме как к войне и мщению.

Дети, смуглые и грязные, настороженные, словно совы, тихо сидели в ряд и глазели на нас.

— Все готово, — заверила Крусита, — только подогрею маленечко. — Пошла в дом, в кухню, я и дед потащили туда же наши коробки с фронтовым рационом. Дом был сумрачен и прохладен, полон угрюмых теней, в воздухе витали горе и беда.

Дедушка зажег две керосиновые лампы, а Крусита загромоздила газовую плиту фасолью, картошкой, мясом, блинчиками, соусом и кофе.

— Вы сядьте, — сказала она. — Я вас покормлю.

Мы ополоснули над раковиной руки и лица. Вода была теплая после целого дня в цистерне. Сели за стол, Крусита принялась наполнять нам тарелки.

— Мой Элой, — хныкала она, стоя с кастрюлей над нами, — он-то пробовал их удержать. Но это ж сколько их было. Ничего он не смог поделать. Арестовали его, в поселок увезли, в участок небось заперли.

— Знаю, Крусита, — отвечал ей дедушка. — Мы чуть попозже вернемся в город и сегодня же выручим его из-под ареста. — Он ковырялся в тарелке. — Но тебе с Элоем нельзя тут больше оставаться. Надо вам уехать, пока все не утрясется.

Прозвучало это не очень-то твердо. А я уже догадывался, что наверняка сказано в мамином письме: «Через три недели в школу. Возвращайся сейчас же».

Крусита возражала, конечно, приказу старика, клялась, что она и Элой его не покинут, будут сражаться до конца. В ответ дедушка сказал, что, наоборот, лучше ему будет оставить Элоя гнить в окружной кутузке, раз Крусита такое задумала. И распорядился, чтобы укладывала вещи и была готова в дорогу через час. Она отказалась. Старик накричал на нее. Наконец она сдалась и покинула кухню, рыдая и протестуя, пошла в сопровождении детей в свой домик.

— Где Лу? — негромко спросил меня дедушка.

Меня это тоже интересовало. Мы заставили себя затолкать немного пищи в свои противящиеся этому глотки, сложили посуду в раковину (теперь уже не для Круситы) и принесли оставшуюся в пикапе часть наших припасов.

Старик взялся за фортификацию. Мы захлопнули все тяжелые деревянные ставни и закрыли их изнутри на крюк. Заперли на щеколду и на палку кухонную дверь и черный ход, привалили туда матрасы, подперли столами, стульями, каркасами кроватей. Лохань и все ведра, термосы, бутыли из-под рома наполнили водой на случай, если враг решится перерезать водовод от цистерны. Главный ход оставили открытым до поры до времени, поскольку рассчитывали, что до начала осады у нас еще есть несколько часов или даже дней.

Мало что к этим мерам могли мы прибавить на этот час. Старик послал меня в домик Перальтов узнать, готова ли Крусита.

Я был в восторге от военных приготовлений, такими нужными казались они, а вот детское поручение меня не обрадовало. Ковыляя в августовском сумраке под шепчущимися тополями, когда от Саладо долетали крики козодоя, я исполнился решимости совершить нечто значительное и патетическое, вот только не знал, что именно. Для начала выкраду тот револьвер из пикапа, чтобы наверняка уж остался в моих руках. А дальше поглядим.

Шел я мимо кораля. Три лошади поджидали там в надежде, что им зададут корм. Это были Голубчик, Разлапый и дедов жеребец Крепыш. Остальные исчезли.

Дверь к Перальтам стояла настежь, я вошел в душную заставленную комнату, где при свете лампы находилась Крусита и беспорядочно стояли картонные коробки и старомодные саквояжи. Она заполняла чемодан одеждой и домашней утварью. На стенах по-прежнему висели картинки: Иисус с истекающим кровью сердцем; мадонна с ребенком, по типу явно гринго; раскрашенный фотоснимок папы римского в митре и с посохом.

Крусита еще всхлипывала за работой, но, заметил я, умылась и причесалась, а дети, вертевшиеся в преображенной комнате, выглядели чистыми и аккуратными. Она способна склониться перед неизбежностью, мы с дедушкой — нет.

Любопытно было знать, куда она отправится. Пока я помогал ей затолкать вещи в чемоданы, она сама призналась: с детьми побудет у родственников в Эль-Пасо, покамест мистер Воглин не пришлет за ней; Элой поработает у своего брата, который держит бар и винный магазинчик в Лас-Крусес, всего в двадцати милях от Эль-Пасо. В общем, выкрутятся, устроятся.

Заслышав приближающуюся машину, я, оставив Круситу, выбежал. Это подъезжал Лу в своем большом автомобиле. Фары полоснули по двору, по коралю и горящим глазам лошадей, уткнулись в дедушкин пикап, и машина стала. Фары погасли. Я поспешил приветствовать Лу.

— Надеюсь, Билли, я не очень опоздал, — сказал он, обхватив меня за плечи.

Мы пошли в дом и обнаружили, что дед сидит у камина в гостиной, чистит ружье и карабин при свете керосиновых ламп.

— Похоже, война идет, — устало улыбнулся Лу.

Старик пробурчал что-то в ответ, вытаскивая чистую белую тряпку из дула карабина. При снятом затворе он навел винтовку на свет и вперился в ствол.

— Где был? — спросил он.

— Я-то? Только что узнал, что тут произошло, — объяснил Лу.— Эти вонючки поганые... Джон, хочу тебе сказать, этакого пакостного грязнющего трюка я в жизни не ведал. Подлость и низость. Кое-что в этом роде должно быть напечатано во всех газетах всей страны. Может, так и будет. Может, пресса нас поддержит настолько, что мы отпугнем отсюда ВВС. И поудивительней вещи бывали.

Дед ничего не ответил, лишь согнул углом двустволку.

— Нам пресса не требуется, — влез я заведомо не в свое дело. — Нам требуется оружие. — Я вспомнил о револьвере в пикапе и направился к двери.

— Сиди тут, — сказал старик. — Держи ручонки подальше от револьвера.

Лу, подойдя, хлопнул меня по спине.

— Хороший он парень, Джон. Ты спасибо большое должен сказать, что рядом с тобой такой мальчик.

Сощурясь, старик смотрел на лампу сквозь дула.

— Похоже, самое что надо, — пробормотал он. Но надел новую тряпку на шомпол.

Молча следили мы за его работой. Потом Лу заговорил:

— Вероятно, ты собрался с духом и твердо решил, Я имею в виду — перестрелять их всех из своих ружей.

— Ну... — лукаво ухмыльнулся дед, — по традиции...

— И ты вправду готовишься, вправду ждешь атаки? — Лу кивнул на забаррикадированные окна.

— Скотину мою они повывезли сегодня, очередь за мной. — Дедушка обернулся ко мне.— Крусита готова?

— Да-да. Почти совсем.

Старик обратился к Лу:

— Ты возьмешься немного помочь мне сегодня?

— Для чего же, по-твоему, я здесь? — удивленно воздел руки Лу.

— Я просто спросил. Коль берешься помочь, так не свезешь ли Круситу с ее ребятней в поселок, там надо вызволить из-под ареста Элоя и всех их усадить на автобус до Эль-Пасо. Хотя лучше не так. Свези их всех напрямик в Эль-Пасо. Их — и еще плюс к тому...

Я поднялся во весь рост.

— Сиди, Билли, — сказал дедушка.

Я сел.

— Ясно, — откликнулся Лу. — Все этим вечером?

— Без задержки. Сейчас же.

— А ты остаешься?

— Так точно. Я нынче покидал ранчо в последний раз. Хороший мне урок. Следующий раз я это сделаю в гробу, ногами вперед, ежели только государство не отвяжется.

— Не надейся. — Теперь Лу с неловкостью глянул на меня.— Билли...

— Забирай его, — распоряжался старик. — Усади в поезд и убедись...

— Минуточку, — снова встав, заскулил я.

— Убедись, что он сидит в поезде, когда тот тронется.

— Нет, — плакал я, — нет, не поеду. Я должен остаться. Ну пожалуйста, дедушка.

— Его чемодан в коридоре. Все уложено. Забирай его отсюда, Лу.

— Непременно. Придется тебе ехать домой, Билли.

— Пожалуйста, — кричал я, — пожалуйста, дедушка, не заставляй меня ехать. Не теперь. Я тебе пригожусь. Я хочу помогать. Пожалуйста!

— Бери свой чемодан, Билли.

— Я возьму. — Лу быстро вернулся из коридора с моими вещами в руке. — Там все? — спросил он нас обоих.

— Я чемодан не укладывал, — язвительно отвечал я.

— Все там. Все его добро. Забирай мальчика, Лу. Если нужна тебе веревка, возьми в пикапе.

— Где моя шляпа? — еле выговорил я. Снял свою трепаную и мятую шляпу с оленьих рогов над камином. Но передумал. — Я не еду. Не еду. Ты не заставишь меня, дедушка.

Старик положил двустволку на стол. Упершись руками в подбородок, оглядел меня пристально. Окурок сигары торчал у него во рту.

— Что ты сказал, Билли? Может, сегодня под вечер я стал хуже слышать?

— Айда, Билли, — посоветовал Лу, когда я пялился на дедушку и сочинял в уме защитительную речь. Бог мой, что придумаешь? Я онемел от неожиданности, от расстройства и от беспомощности. — Ты арестован, Билли, — Лу слегка сжал мне локоть. — Айда.

— Жаль, не посидеть нам с тобой вечерок, Лу, — рассуждал дед, — неплохо бы, да надо поскорее эту мамашу и всю ребятню отсюда взять и Элоя из кутузки.

— Он попадал туда сколько уж раз...

— Знаем.

— Что ты подразумеваешь под ребятней? — вспыхнул я. — Я не ребенок. Не называй меня так.

— Он этого не имел в виду, Билли.

— Я подразумевал: мамашу, ребятню и Билли Воглина Старра, — сказал дедушка. — Прости меня.

Лу посильнее сдавил мне локоть и подтолкнул к двери. Я стал клониться вперед, ноги не слушались.

— Хочешь на ручки? — спросил он.

Ноги мои вернулись к жизни.

— Я сам пойду. Давай чемодан. — Взявши у Лу тяжелый свой чемодан, нахлобучив шляпу, побрел я к выходу. Прежде чем распахнуть сетчатую дверь, застыл, чтобы обратиться с последним призывом к старику. Он сидел спиной ко мне, грузный как медведь.— Дедушка... — начал я.

— До свиданья, Билли. — Он и не взглянул на меня.

Тут я выронил чемодан, подбежал, обхватил деда за спину и заскулил. Старик сгреб меня за плечо, поцеловал в лоб и отпихнул к Лу.

— Отправь его домой. Прошу, увези отсюда.

Лу подхватил меня, подхватил мой чемодан, и мы неверными шагами вышли из дома в ночь. Ощупью достигли большого автомобиля, стоявшего под деревьями. Над их листвой висело мерцающее море звезд. Лу втолкнул меня в машину и хлопнул дверцей, Поехали к домику Круситы.