Косыгин

ТРИУМВИРАТ

А всего полгода назад, почти день в день, соратники поздравляли дорогого Никиту Сергеевича с 70-летием. Листаю номер «Правды» за 18 апреля — восемь больших полос, и все о нем. Начальники в ту пятницу, считай, не работали. В девять утра всей командой, как сказали бы сейчас, навестили шефа «в доме, где он живет». Двадцать три поздравителя! Потом все они отправились в Кремль. Держит трогательную речь Брежнев: «Ваши замечательные дела снискали Вам уважение и любовь всей нашей партии, всего советского народа…» Леонид Ильич вручает «уважаемому товарищу, другу и руководителю» «Золотую Звезду» Героя Советского Союза (четвертую, после трех золотых звезд Героя Социалистического Труда), обнимает и троекратно целует Хрущева. Перечитывая сейчас ответное слово Хрущева, отмечаю, как он — то ли по наитию, то ли чисто случайно — заглянул в свое близкое будущее. «Всегда, видимо, в день юбилея человеку много говорят авансом, может быть, больше, больше, чем уже оплачено им, — обращался Хрущев к соратникам. — Но должен сказать, когда человеку уже 70 лет, то, если давать ему очень большие авансы, можно, так сказать, не получить полной оплаты за аванс. — Эти слова вызвали у коллег именинника веселое оживление. А он продолжал: — Почему? Потому что времени не так много дано человеку, чтобы расплатиться за все, что ему говорят в его юбилейную дату».

Между тем часики уже тикали. Об этом знали почти все поздравители, кроме, может быть, Шверника, Микояна и Косыгина…

— Смерть для некоторых политических деятелей иногда наступает раньше их физической смерти, — еще сказал Хрущев, и пожалуй, он никогда не был так близок к истине.

Накануне пленума ЦК КПСС в октябре 1964 года, который отправил в отставку Хрущева, Николай Григорьевич Егорычев, в то время первый секретарь Московского горкома партии, встретил в Кремле Косыгина. К этому моменту президиум ЦК заседал уже третий день, развенчивая верного ленинца Никиту Сергеевича Хрущева. Два дня те же самые соратники поносили его за глаза. На третий день Никиту Сергеевича позвали из Пицунды, где он отдыхал, в Москву.

По разным свидетельствам, операция готовилась без Косыгина. «Насколько мне известно, — вспоминал Н. Егорычев, — А. Н. Косыгин заранее ничего не знал о готовящемся освобождении Н. С. Хрущева. Алексей Николаевич был человеком осторожным, близких отношений с кем-либо из руководства не поддерживал, старался держаться подальше от политических игр в Кремле. По-видимому, эти черты его характера и манера поведения сложились в течение четырнадцати суровых и крайне опасных лет работы под руководством Сталина».

О том, что Косыгин до самого последнего времени был в стороне от очередного кремлевского переворота, говорил мне и Иван Павлович Казанец, человек, близкий к Брежневу и Подгорному.

А вот Виктор Васильевич Гришин, председатель ВЦСПС, позже преемник Егорычева в Московском горкоме партии, считал иначе. По его свидетельству, Брежнев «привлек к подготовке этой акции секретарей ЦК П. Н. Демичева, А. Н. Шелепина, министра обороны СССР Р. Я. Малиновского, председателя КГБ В. Е. Семичастного, А. Н, Косыгина. Лично переговорил по этому поводу с каждым членом и кандидатом в члены Президиума ЦК, и, в частности, со мной».

Как бы то ни было, с Косыгиным или без него, подготовка к новому октябрьскому перевороту шла полным ходом.

«У меня не было сомнений в необходимости перемен в руководстве, — рассказывал Николай Егорычев журналисту Евгению Жирнову (Власть. 2002. № 25).

— В 1964 году меня пригласил к себе Демичев. Мы доверяли друг другу с тех пор, как я был у него вторым секретарем в Московском горкоме, до его избрания секретарем ЦК. Он отвел меня к окну и сказал: «Знаешь, Николай Григорьевич, Хрущев ведет себя неправильно». И очень разволновался. Я говорю: «Петр Нилович, да не волнуйтесь вы, я давно вижу, что он ведет себя не так, как надо. И этот вопрос нам как-то надо решать».

Я вел беседы с членами ЦК, жившими и работавшими в Москве. Президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш, например, ответил, что готов хоть сегодня выйти на пленум и сказать, что не согласен с тем, что делает Хрущев. Потом я ездил в Прибалтику. Интересная история была с первым секретарем в Литве Снечкусом. Мы с ним поехали на рыбалку, а потом он собрал ужин человек на двенадцать. Там я начал с ним разговор, мол, что же происходит у нас в партии? Но он разговора не поддержал. После пленума он говорил, что испугался: а вдруг провокация? Я проводил зондаж и с ленинградцами. Секретарь обкома Василий Толстиков так и не понял, о чем идет речь. Убеждал меня, что Хрущев — молоток. А к моим доводам, что этот молоток расколотил вдребезги отношения со всеми, с кем мог, Толстиков остался глух.

Я же вел работу и с Сусловым. Мы с ним поехали во Францию на похороны главы ФКП Мориса Тореза. Прилетели в Париж, пошли посидеть в садике после обеда. Я говорю: «Михаил Андреевич, что-то я никак не пойму, что у нас происходит в партии». Он встрепенулся: «А что такое?» «Вот, например, — отвечаю, — Хрущев выступает на пленуме и говорит, что нам такая Академия наук не нужна. Такая академия была нужна царю. Это что, вы в Политбюро приняли такое решение?» Он замахал руками: «Что вы, что вы, товарищ Егорычев!» Я продолжил: «А для чего отнимают приусадебные участки у врачей и учителей, работающих в сельской местности? Я только что приехал из Владимирской области. Там по участкам сельской интеллигенции прошли тракторами, поломали заборы, перепахали посадки на огородах…» А тут начал дождик накрапывать. Суслов подхватился и говорит: «Пойдемте, пойдемте». И замял этот разговор. Испугался. А когда окончился октябрьский пленум, он вдруг стал оглядывать присутствующих — видел он плоховато — и звать: «Товарищ Егорычев, товарищ Егорычев!» «Да здесь я, — говорю, — Михаил Андреевич». «Вы помните, — спрашивает, — наш разговор в Париже?!»

…Этот опыт сыграл в моей судьбе отрицательную роль. Тогда произошли два эпизода, которые Брежнев не мог мне простить. Незадолго до пленума он утром позвонил мне на квартиру. По обычному телефону, хотя «вертушка» у меня была. «Слушай, Коля, ты не мог бы прийти ко мне пораньше в ЦК?» Договорились, что я приеду к половине девятого. Приезжаю. Он меня взял за руку и повел. За большим кабинетом у него был второй, поменьше, для личной работы, потом через комнату отдыха мы прошли туда, где у него были ванна и туалет. «Знаешь, Коля, — говорит, — Хрущеву стало все известно про подготовку пленума. Ему все известно! Он нас расстреляет!» И расквасился. Слезы градом текут. Я говорю: «Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь». Подвел его к раковине, потом дал полотенце и продолжил: «Имейте в виду: никто нас не расстреляет. Что мы делаем против партии? Ничего. Мы готовим пленум ЦК. Если мы не правы, нам там скажут, что мы не правы». Но Брежнев, хотя и перестал рыдать, настаивал на своем: «Ты его плохо знаешь, он нас всех расстреляет». Ну и когда он стал генеральным секретарем, я стал живым напоминанием о той его слабости. Он не мог простить, что я видел его таким.

Потом был еще один момент. Когда в узком кругу обсуждали, кто будет первым секретарем вместо Хрущева, Шелепин и Демичев предложили Брежнева. Я говорю: «Ребята, может, я его плоховато знаю, но у меня такое впечатление, что Брежнев не справится». Мне стали возражать, что он был первым в Молдавии, в Казахстане, был председателем Президиума Верховного Совета. Я сказал, что, по-моему, на это место лучше подходит Косыгин. И один из присутствовавших доложил об этом Брежневу».

Как бы ни называть акцию — заговором или подготовкой пленума, — все было отработано заранее. И сосчитаны голоса. В Российском государственном архиве новейшей истории среди документов октябрьского пленума ЦК КПСС хранится заявление Василия Ефимовича Чернышова, первого секретаря Приморского крайкома партии. Обратите внимание на дату — 6 октября 1964 г. А вот текст, написанный от руки. Привожу дословно:

…Встретив Косыгина в тот памятный день, 13 октября, Егорычев обратил внимание на его возбужденное, даже приподнятое настроение: «Он рассказывал, как остро и принципиально проходила дискуссия на заседании Президиума ЦК, когда впервые лидеру партии и государства, в руках которого была сосредоточена неограниченная власть, прямо и откровенно высказали все о его поведении и ошибках».

Уточним: пытались высказывать и до этого, но все очень хорошо помнили, чем заканчиваются откровения… Потому-то и стала наша история непредсказуемой. После Сталина заговорили о культе личности; после «великого десятилетия» Хрущева — о субъективизме и волюнтаризме; после Брежнева «замечательное время, в которое мы живем», окрестили застоем… И тот памятный партсуд над Хрущевым был таким смелым, потому что судьи заранее сговорились.

«Чем больше ошибок появлялось у Хрущева, — вспоминал Егорычев, — тем громче расхваливали его газеты и журналы, радио и телевидение. Людей компетентных, принципиальных он недолюбливал, считая, что сам лучше других разбирается во всех проблемах.

А. Н. Косыгину в этой связи было особенно трудно. Занимая должность первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, он лучше других видел ошибки и промахи Хрущева. В практической работе старался как-то положительно влиять на дела, не вступая в прямую конфронтацию с Никитой Сергеевичем. Даже со стороны было видно, как Хрущев постоянно подавлял любую инициативу и самостоятельность Косыгина, желая видеть в нем лишь высокопоставленного чиновника-исполнителя. На заседаниях правительства, пленума ЦК (а последние проходили тогда во Дворце съездов в присутствии нескольких тысяч человек) Хрущев не раз бестактно отзывался о своем первом заместителе. И тем не менее не освобождал его, хорошо понимая, что более компетентного, работоспособного и честного человека ему не найти. Поэтому трудился Косыгин тогда, как говорится, со связанными руками.

Освобождение Хрущева вселяло в Алексея Николаевича надежду на то, что теперь он сможет свободно проявить свои способности, полностью использовать накопленный опыт и знания. Косыгин искренне верил, что курс XX и XXII съездов партии на обновление советского общества, курс, от которого Хрущев постепенно отходил, будет продолжен. «А это так важно для будущего страны, — говорил Алексей Николаевич, — так хочется наконец работать в полную силу». Это был искренний всплеск эмоций человека, который более четверти века вынужден был подчиняться чужой воле, создавая о себе мнение как о технократе, далеком от политики. Поэтому его держали в стороне от подготовки октябрьского (1964) Пленума ЦК. Не из-за недоверия. Просто по целому ряду причин Косыгин вне политики многих устраивал больше, чем Косыгин-политик. Тогда ему было 60 лет, на здоровье не жаловался. Так что он имел серьезные основания смотреть в будущее с оптимизмом».

Закончились «великие» десять лет. Если не бросаться в крайности, то и за эти годы было сделано немало доброго. Освобождены из лагерей сотни тысяч безвинных людей. Началось масштабное развитие ряда отраслей и регионов, особенно в Сибири и на Дальнем Востоке. Сделаны шаги к нормализации отношений с Югославией, рядом других стран. Строительство жилья… Как бы ни издевались столичные акулы пера над «хрущобами», для тех, кто выбирался из подвалов, мазанок, коммуналок в отдельную квартиру, в московских, самарских, донецких «черемушках», это было настоящей радостью. По себе знаю.

И вместе с этим сплошные завихрения в политике и экономике. Возврат к совнархозам в определенной мере был необходим, но не за счет полной ликвидации отраслевого управления. А бредовая идея разделения партии на промышленную и сельскую?! Да и не только партии, а всей системы управления. Появились облисполкомы промышленные и сельские. Даже на Украине, где Хрущев повсеместно расставил свои кадры, он терял поддержку.

«О том, что пленум собирается снимать Хрущева, я знал раньше, — вспоминал Иван Павлович Казанец. — Сначала со мной переговорил, прощупав почву, Подгорный, потом Брежнев: «Знаем, что и у вас много разногласий». Я и сам не раз высказывал Хрущеву свои замечания. Скажем, о том, что не надо урезать приусадебные участки сельским врачам, учителям, служащим, ведь люди живут с них. Мы тогда в Совете Министров Украины за один месяц получили 16 тысяч возмущенных писем. Говорю ему об этом при встрече, а он настаивает на своем».

Кто-то верно заметил: Хрущев рассорился со всем обществом. После Новочеркасского расстрела летом 1962 года он потерял рабочих; тогда об этих событиях не писали, но говорили люди много. Теперь терял крестьян и сельскую интеллигенцию, еще раньше настроил против себя ученых, людей искусства, кроме кучки придворных летописцев и «подручных партии» — этой формулой он думал осчастливить журналистов.

О самом пленуме рассказано так много, что, кажется, и добавить нечего. Но несколько деталей, о которых авторы воспоминаний то ли забыли, то ли сознательно умолчали, стоит напомнить.

Пленум открыл Брежнев. В официальной стенограмме его выступление заняло ровно десять строк; в неофициальной — около двух страниц.

«Товарищи! В связи с поступающими в ЦК КПСС запросами о возникших неясностях принципиального характера по вопросам, намечаемым к обсуждению на Пленуме ЦК КПСС в ноябре с. г., а также по вопросам, связанным с планированием развития народного хозяйства страны на новый период, Президиум ЦК КПСС счел необходимым обсудить эти вопросы на своем заседании 12 октября», — так говорил Леонид Ильич, немного путано, потому что сильно волновался.

«В ходе обсуждения на заседании членами Президиума, кандидатами в члены Президиума и секретарями ЦК стали подниматься и другие важного значения вопросы, особенно о ненормальной обстановке в работе в Президиуме ЦК. Было признано неотложным и необходимым обсудить возникающие вопросы в присутствии т. Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября с.г.

Президиумом ЦК было поручено мне и т.т. Косыгину, Подгорному и Суслову связаться по телефону с т. Хрущевым, передать ему сложившееся мнение в Президиуме и решение с предложением ему прибыть на заседание Президиума ЦК 13 октября» (РГАНИ Ф. 2. Оп. 1. Д. 75. Л. 1–2).

Леонид Ильич еще говорил, но все дальнейшее можно свести к двум-трем строкам выправленной стенограммы: «В течение двух дней Президиум ЦК КПСС обсуждал вопрос об ошибках и неправильных действиях т. Хрущева. Все мы во время обсуждения придерживались единого мнения»…

На самом деле Микоян заступился за Хрущева, «предлагая сохранить за ним пост Председателя Совета Министров СССР. Косыгин резко выступил против этого предложения, заявив, в частности, о том, что «полумерами не удастся решить. Стиль т. Хрущева не ленинский» (Независимая газета. 14 декабря 2000 г.).

Затем Михаил Андреевич Суслов подробно рассказал о ненормальном положении, «которое сложилось в связи с неправильными методами руководства партией и государством со стороны т. Хрущева» и прочитал его заявление с просьбой освободить от обязанностей Первого секретаря, члена Президиума ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.

По прыгающим буквам, зачеркнутым и вписанным словам видно, как волновался вчера еще всесильный человек, когда писал это заявление-просьбу. Последние слова: «…я не могу выполнять ныне возложенные на меня обязанности. Н. Хрущев. Москва, 14 октября 1964 г.» (РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д 749. Л. 101–102).

Что еще надо? Оказывается, надо заверить. И Суслов читает слова, которых в подлиннике заявления Хрущева нет: «Обещаю Центральному Комитету КПСС посвятить остаток своей жизни и сил работе на благо партии, советского народа, на благо построения коммунизма. Хрущев» (РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 753. Л. 16).

Перешли к выборам первого секретаря. В неправленой стенограмме говорит Подгорный: «Товарищи, вносится предложение избрать Первым секретарем ЦК нашей партии тов. Брежнева Леонида Ильича». В правленой, официальной, это ответственное дело отдается «голосам из зала»: «Предлагаем избрать Первым секретарем ЦК нашей партии т. Брежнева». И далее Николай Викторович Подгорный как бы формулирует волю партийных масс.

Брежнев в тот день действительно волновался. Когда дошла очередь до кандидатуры Председателя Совета Министров СССР, раздались голоса: Косыгина.

«Брежнев. Это совпадает и с мнением Президиума ЦК. Других предложений нет, товарищи? Я голосую. Кто за то, чтобы тов. Косыгина избрать…

Голос. Рекомендовать.

Брежнев. Пленум сформулирует, тов. Малин. Я так волнуюсь. Может быть, научимся когда-нибудь без шпаргалок говорить в дальнейшем, — тоже плохо не будет»…

И эти человеческие слова чья-то рука, может быть, того же Малина, зав. Общим отделом ЦК, убрала из стенограммы, причесав официальный текст по партийным канонам:

«Брежнев. Кто за то, чтобы рекомендовать Президиуму Верховного Совета СССР назначить Председателем Совета Министров СССР т. Косыгина А. Н., прошу членов ЦК поднять руки. Прошу опустить. Кто против? Нет. Кто воздержался? Нет.

Давайте проголосуем все вместе — и кандидаты в члены ЦК, и члены Ревизионной комиссии. Я голосую. Кто за то, чтобы т. Косыгина рекомендовать Председателем Совета Министров СССР, прошу поднять руки. Прошу опустить. Кто против, кто воздержался? Нет. Рекомендуется на пост Председателя Совета Министров СССР единогласно.

Косыгин. Товарищи! Хочу поблагодарить вас за то большое доверие, которое мне оказано сегодня. Со своей стороны приложу все силы, знания, умение, чтобы оправдать ваше высокое, большое доверие, буду стремиться к тому, чтобы выполнить его с честью» (там же. Л. 20).

Кстати, на этом же пленуме членом Президиума ЦК избрали Шелепина. Представляя недавнего комсомольского вождя, Брежнев не пожалел добрых слов: «Это наш молодой резерв» (там же. Л. 10).

…Одним из самых верных окруженцев Хрущева считался Подгорный. Никита Сергеевич двигал его, малоприметного инженера сахарной промышленности, по карьерным ступенькам: заместитель наркома пищевой промышленности Украины, первый секретарь Харьковского обкома партии, второй, а затем первый секретарь ЦК Компартии Украины, секретарь ЦК КПСС. Кстати, тогда, в 1963 году, вместе с Подгорным секретарем ЦК был избран Брежнев.

В ком-ком, а в Подгорном и Брежневе, своих выдвиженцах, Хрущев, наверное, был уверен, как в самом себе. И вот получил.

«На заседании ЦК, когда надо было решить, кому быть первым секретарем ЦК, — пишет Гришин, — Л. И. Брежнев предложил кандидатуру Н. В. Подгорного. Но тот сказал: “Нет, Леня, берись ты за эту работу”».

Подгорный уловил, да это просто висело в воздухе, что пришла пора менять хозяина. И стал, по авторитетному свидетельству Гришина, идейным вдохновителем переворота. Испытывал ли он при этом угрызения совести? Купился ли на престижную роль Председателя Президиума Верховного Совета СССР, в официальной иерархии — третьего человека в стране? Не знаю. Ведь не зря чужую душу народ сравнил с потемками. Достоверно знаю, что за работой Николай Викторович не гнался. Больше обхаживал начальство. Того же Никиту Сергеевича, который любил бывать на Украине и зимой, и летом. Летом Хрущев дней десять проводил на Днепре. Таком чудном, по словам классика, при тихой погоде. Тут же — украинская верхушка — Подгорный, Кальченко, председатель Совмина, Коротченко, председатель Президиума Верховного Совета республики.

Слуги по душевному складу обычно рассчитывают, что и им будут прислуживать, когда они выйдут на первые роли. И страшно обижаются, когда встречают людей с чувством собственного достоинства, когда вместо рыбалки, сауны и прочих услаждений им предлагают поехать на металлургический завод, спуститься в шахту.

В самом начале весны 1960 года Подгорный, в то время первый секретарь ЦК компартии Украины, приехал в Донецк. Первого марта пленум Донецкого обкома партии избрал Александра Павловича Ляшко первым секретарем. Мероприятие заняло 15 минут. После пленума высокий гость вернулся на виллу. Ляшко «еще раз изложил ему график посещения предприятий на сегодня и завтра, предложив одновременно, если позволит время, съездить в Мариуполь.

— Там создаются новые крупнейшие мощности черной металлургии.

— Давай сперва пообедаем, а? — заявил гость. — Потом будем разбираться с твоим графиком».

Обедали. Потом ужинали. Играли в бильярд. Встречу на металлургическом заводе и на шахте отменили. С утра опять — бильярд. «Уже одиннадцатый час, на заводе ждут, а здесь стучат шары», — тревожится Ляшко. Еще раз дали отбой на шахте и заводе… Подгорный так никуда и не поехал. В своем спецвагоне укатил обратно в Киев.

А для Ляшко, рабочего человека, инженера, которого вылепил Ново-Краматорский завод, такой бильярд был непонятен. И, приехав через неделю-другую в Киев, он без всякой задней мысли пригласил Подгорного еще раз побывать в Донбассе, мол, в области — много интересного.

Хозяин кабинета не дал ему договорить.

«— Вижу, вас нужно объезжать десятой дорогой! Не умеете организовывать!

— Николай Викторович, я же хотел как лучше…

— Хватит! Слушать вас не желаю! — он вскочил, давая этим понять, что аудиенция окончена».

И за три с половиной года, пока Ляшко был первым секретарем обкома, Подгорный так ни разу и не приехал в Донбасс, где два дня гонял бильярдные шары на гостевой вилле.

В общем, с Подгорным понятно. Но почему выбор пал на Брежнева?

«Истины ради надо сказать, что и Косыгин, и многие из нас, тогдашних членов ЦК, неверно оценивали Брежнева, — продолжает Николай Егорычев. — Считалось, что при большом опыте партийной и советской работы он еще и демократичен, без диктаторских замашек, а потому станет ориентироваться на коллективное руководство. Поначалу Брежнев выступал за продолжение курса XX съезда партии, сознавал необходимость углубления демократических преобразований в партии и стране».

Судя по ряду деталей, на первых порах Брежнев и Косыгин понимали друг друга. Но очень быстро червь сомнений, зависти стал подтачивать Ильича. Вот поехал Косыгин в командировку на Украину — конечно, как положено, по согласованию Политбюро. Брежнев в это время едет в Грузию вручать республике орден Ленина.

Вечером, после ужина в его вагоне долго беседовали, и вот в сердцах он говорит Егорычеву:

— Ну, скажи, зачем это Косыгин поехал по украинским заводам? Что ему там делать? Все о своем авторитете печется. Пусть бы лучше в Москве сидел да делами занимался.

«Я ответил, — пишет Егорычев, — что надо радоваться, коль Председатель Совмина поехал по стране. С народом пообщается. А простые люди ведь не стесняются, они откровенно расскажут о всех трудностях и недостатках. Пусть Косыгин все это знает и учитывает в работе. Однако мне так и не удалось убедить генсека. Вообще, надо сказать, ревнивое отношение Брежнева к Алексею Николаевичу в то время создавало немало помех и трудностей. О некоторых из них вспоминаешь сегодня как о нелепых курьезах, которые тем не менее изрядно трепали нервы».

Первый секретарь Московского горкома партии имеет в виду историю, связанную с появлением в Москве мемориального комплекса у Кремлевской стены, без которого нельзя сегодня представить Александровский сад. А началось все с того, что в начале 1966 года Косыгин поинтересовался у Егорычева, почему в Москве нет памятника Неизвестному солдату, который мог бы стать символом священной памяти героям, павшим в Великой Отечественной войне. В руководстве Москвы об этом уже думали. И, перебрав множество мест, остановились на Александровском саде. Эскизы Егорычев показал Косыгину — премьеру понравились, а Брежнева в те дни в Москве не было.

Когда Брежнев вернулся, Егорычев рассказал ему о проекте. Леонид Ильич после долгой полемики в принципе предложение принял. «Однако в отношении места памятника и его проекта был непреклонен. «Нет! — и все тут. — Ищите другой вариант». Во время моего весьма непростого разговора с ним стало понятно, что возражает он лишь потому, что первым, кому показали эскиз, был Косыгин. Это обидело Леонида Ильича, задело его самолюбие. И он, очевидно, решил проучить нас».

Спасла ситуацию «военная» хитрость. Прошло полгода. После торжественного собрания, посвященного очередной годовщине Октября, архитекторы принесли эскизы и макет памятника в комнату президиума. В перерыве Егорычев предложил Брежневу и членам Политбюро познакомиться с макетами. Всем понравилось. На этот раз согласился и Брежнев. Но своеволие московского секретаря наверняка не забыл.

О ревнивом отношении Брежнева к Косыгину пишет в своих воспоминаниях и Владимир Николаевич Новиков, в 1965–1980 годах — зампред Совмина СССР. Он подробно рассказывает, как после командировки в Италию Косыгин предложил построить с помощью итальянцев завод легковых автомобилей. Сегодня все мы знаем эту марку — ВАЗ. Вместе с заводом вырос новый город. «Алексей Николаевич очень хотел съездить в Тольятти, — вспоминает Новиков, — и был очень обижен, когда Брежнев его туда не пустил. Леонид Ильич хотел первым из руководителей страны побывать там. Генсек всегда ревниво относился к А. Н. Косыгину, видимо, подозревая в нем конкурента».

В Подгорном он конкурента не видел и вскоре, отправив на пенсию Микояна, расплатился с Николаем Викторовичем непыльной должностью Председателя Президиума Верховного Совета СССР, на которой тот продержался довольно долго, до мая 1977 года.

В мае же 1977 года на очередном пленуме ЦК, рассказывает Гришин, после обсуждения основного вопроса, как бы между прочим М. А. Суслов предложил освободить от обязанностей члена Политбюро ЦК и Председателя Президиума Верховного Совета СССР Николая Викторовича Подгорного. Тут же, как воины из умело подготовленной засады, выскочили два-три вымуштрованных оратора. Подгорный попытался что-то сказать, но Суслов быстро осадил его: «Ты посиди, подожди». Проголосовали, и в комнате президиума, куда его впустили в последний раз, он только растерянно сказал: «Как все произошло неожиданно, я работал честно».

Подгорному было невдомек, что его пост понадобился Брежневу, а честность ни при чем. Но до этого печального исхода еще далеко. Пока Брежнев и Косыгин в полном согласии формируют первую после хрущевских потрясений правительственную команду. Кандидатов приглашают в кабинет первого секретаря, еще не генерального. Так, вдвоем они беседуют с Казанцом (Министерство черной металлургии), Кириллиным (Госкомитет Совета Министров СССР по науке и технике), Байбаковым (Госплан)…

Николай Константинович Байбаков написал об этом в своих содержательных записках. Август 1965 года… Никита Сергеевич Хрущев, еще недавно всесильный Первый, как называли его в ЦК, привыкает к роли пенсионера, копается на грядках, собирается диктовать свои воспоминания.

На Старой площади главный кабинет занял Леонид Ильич Брежнев, еще ничем не напоминающий того дряхлого старца, каким он стал через полтора десятка лет. Брежневу нет 60. Косыгину 60 исполнилось в прошлом, 1964 году. Они почти ровесники, знакомы с послевоенных лет, сначала шапочно, потом поближе. Оба думали, что сработаются.

В том августе они еще продолжали формировать свою команду, как видно по датам, делали это без зряшной суеты, вдумчиво. Дошла очередь до Госплана Союза — председателем Косыгин предложил назначить Николая Константиновича Байбакова. Среди прочих аргументов «за» был и тот, что Байбаков в рот Хрущеву не заглядывал; аргументированно возражал против ликвидаций основных министерств, предлагал проверить целесообразность создания совнархозов на отраслях, производящих товары народного потребления. «Вы — ведомственник», — упрекал его Хрущев, а на одном из совещаний обрушился с критикой «за неправильные действия Госплана РСФСР, тормозящие работу совнархозов…». При Сталине такое обвинение стоило бы головы, при Хрущеве дело ограничилось высылкой в провинцию. Байбаков возглавил Краснодарский совнархоз и успешно работал там пять лет. Заслужил орден Трудового Красного Знамени, стал лауреатом Ленинской премии — за открытие и разработку газоконденсатных месторождений. Последовал новый перевод в Москву — председателем Госкомитета по химии при Совмине СССР. И новое обвинение на одном из заседаний президиума ЦК КПСС, когда Байбаков предложил передать совнархозовские предприятия Госкомитету.

— Это безобразие! — взорвался председатель Совмина РСФСР Геннадий Иванович Воронов. — Это начало развала совнархозов.

— А мы что, не знаем, чьих рук это дело? Вот сидит товарищ Байбаков! Его телега переехала, но не задавила. Вот он и продолжает разрушать совнархозы, ведя работу по их дискредитации.

Байбаков уже готовился еще раз проститься с Москвой, предполагая, что на этот раз его как нефтяника бросят в Тюмень, но дело ограничилось переводом в другой Госкомитет — по нефтедобывающей промышленности.

Все это, конечно, хорошо знали и Косыгин, и Брежнев.

…В кабинете Брежнева, кроме хозяина, был Косыгин.

«— Возвращайся в Госплан! — сразу же объявил Брежнев так, словно вопрос был давно решен, вспоминал Н. Байбаков.

Я отказался от предложения, сославшись на то, что на этой должности уже работал и был освобожден как не справившийся.

— Иди и работай! — повторил с нажимом Брежнев и дружески добавил: — А о твоих способностях не тебе судить.

Я продолжал отказываться, мол, слишком долгий перерыв в этой работе, трудно включаться в тяжелое дело. Но Косыгин, выслушав мои доводы, заметил, что, напротив, проработав в совнархозе пять лет, я приобрел ценный опыт, прошел солидную школу управления различными отраслями промышленности и сельским хозяйством и мне не следует отказываться.

Разговор происходил за чашкой чая, как говорится, в доверительной обстановке. Брежнев рассказывал о трудном положении дел в стране, о том, что необходимо усилить централизацию управления и планирования, так как предстоят ликвидация совнархозов и восстановление министерств.

— Не только я, но и другие товарищи, — сказал Леонид Ильич, посмотрев на Косыгина, — думали о вашем перемещении. А то, что вас сместили, — это не оттого, что не справились с работой, просто ваши взгляды разошлись с хрущевскими.

Косыгин внимательно и, как мне казалось, одобрительно слушал Брежнева, позвякивая ложечкой в своей чашечке чая.

Разговор шел непринужденный. Доброжелательный Брежнев, видимо, уловил, что я не откажусь от поста. Не скрою, у меня было желание вернуться к прежнему, любимому делу — нефтяной и газовой индустрии. Но мне доверяют ответственный пост, где я должен определять направления развития всей советской экономики, находить наиболее эффективные решения. Я, конечно же, согласился.

А затем Косыгин ввел меня в курс дел, выделив первоочередные задачи. Речь шла о серьезной перестройке структуры Госплана. Слушая Алексея Николаевича, с которым я впервые общался вот так близко, его неторопливые слова, вдумчивые обобщения, я невольно восхищался не только его простотой и сдержанностью, но и глубиной его экономического мышления. Я понимал, что передо мною — самый крупный и эрудированный государственный деятель из всех, кого я знал. Он обладал многогранными знаниями: в легкой и пищевой промышленности, финансах, экономике и планировании. Я был знаком с ним еще со времен Отечественной войны. Но знал его как бы со стороны, издали. Теперь же узнал ближе…

Экономическую реформу, которая началась в 1965 году, называют косыгинской. Он действительно был ее инициатором. К выработке нового хозяйственного механизма Председатель Совета Министров привлек самых авторитетных специалистов, ученых-экономистов. Всех их освободили от текущей работы: думайте и предлагаете.

Косыгин непосредственно руководил работой этой группы».

Потом такую же процедуру прошел Казанец, давний знакомый и Брежнева, и Косыгина. Леонид Ильич пересекался с Иваном (они были на «ты»), когда восстанавливали металлургические заводы Украины, Косыгин узнал Ивана Павловича попозже, когда тот был первым секретарем Сталинского (позже — Донецкого) обкома партии. Их разделяла почти незаметная в такие годы разница в возрасте. И все же это был человек другого поколения. Перед войной, когда Косыгин уже руководил наркоматом, а Брежнев обкомом партии, Ваня Казанец только окончил металлургический техникум. Всем выпуском их курс напросился в Кузбасс, в Новокузнецк. Для тех, кто хотел и дальше учиться, там открыли филиал металлургического института.

В сентябре сорок третьего, сразу после освобождения, началось восстановление Донбасса. Возвращались с уральских, сибирских, казахстанских заводов металлурги и шахтеры. С фронта отзывали специалистов, потому что здесь, в затопленных шахтах, во взорванных мартеновских и доменных цехах тоже был фронт. Настоящий Второй фронт.

…С детства помню: прямо по кирпичной стене одного из домов по соседству с нашей школой — лозунг. Наверное, не было кумача, вот и припечатали на стену: «Восстановим родной Донбасс!» С годами буквы все тускнели, но я разбирал их и через три десятка лет после войны.

Казанец стал парторгом ЦК ВКП(б) на Енакиевском металлургическом заводе — там, у проходных, установлена отлитая в металле благодарность Верховного Главнокомандующего за первый чугун; Брежнев, закончив войну в Праге, дневал и ночевал на «Запорожстали», Косыгин непосредственно занимался восстановлением разрушенных городов Российской Федерации… Это была уже их общая работа. Как и строительство канала Северский Донец — Донбасс.

В конце сороковых — начале пятидесятых годов в Донбассе резко обострилось положение с водой. На многие шахтерские поселки воду возили в цистернах. (В Западном Донбассе, в Ростовской области возили еще в 90-е годы.) Областные власти обратились в правительство Украины с просьбой помочь. Ответ был сочувственный: понимаем ваше положение, но это не в наших силах, стучитесь в Москву, а мы поддержим.

— Мы предложили построить канал Северский Донец — Донбасс, — рассказывает Иван Павлович Казанец. — Иначе Донбасс ждала катастрофа. Отправили записку в Совет Министров СССР, изложили аргументы. Вскоре получили ответ: ваше предложение будет рассматривать Президиум Совмина СССР. Вел заседание Алексей Николаевич Косыгин, в то время — заместитель председателя Совета Министров. И он, и другие товарищи задавали много вопросов. Косыгин, спрашивал, какие города захватит канал. Я отвечал: Краматорск, Константиновку, Славянск, Артемовск… А на Сталине) (нынешний Донецк), Макеевку, Енакиево, Горловку — пойдут отводы, будут крупные насосные станции.

Возражений против нашего проекта не было, тем более что мы просили только деньги. Строительные организации наши, техника наша, построим сами. Косыгин предложил поддержать инициативу Донбасса. Стройка началась в 1955 году. На субботники, воскресники выходил весь Донбасс!

Алексей Николаевич интересовался ходом стройки. Я ему докладывал. Маленков, секретарь ЦК, тоже звонил, спрашивал, как идут дела. Через три года первая очередь канала (120 километров) вошла в строй. Расширили водохранилище в Донецке. Для Донбасса это было просто спасение.

Такой была первая встреча Казанца с Косыгиным. Затем Иван Павлович возглавил Совет Министров Украины, с Косыгиным пересекались на пленумах, сессиях… Однажды Алексей Николаевич, извиняясь, спросил, есть ли возможность показать Клавдии Андреевне Киев, она никогда там не была… Конечно, Киев Клавдии Андреевне показали, тепло приняли, так, как это умеют на Украине, но на характере отношений Косыгина и Казанца это никак не сказалось. На одном из очередных заседаний Совмина рассматривали тревожное положение в Запорожье. Там были переполнены хранилища со сбросами заводских вод. Дамбы уже не выдерживали напор отравы. Секретарь Запорожского горкома партии представил красочную схему, как по Днепру прямо в черте города тянется багровый след заводских стоков. (Военные сделали убийственный снимок.) Косыгин поднял Казанца, уже министра черной металлургии:

— Вы знаете об этом?

— Знаю, Алексей Николаевич. — Министр не успел договорить, что буквально накануне секретарь горкома был у него, что деньги на очистку сточных вод и расширение хранилища выделены…

— Как же так, вы знали, а меры своевременно не приняли?! — Пожалуй впервые я видел, как Косыгин завелся, — добавил Казанец.

Косыгин не просто завелся. Он поручил кардинально разобраться в экономических проблемах большого индустриального города, типичных не только для Запорожья, и подготовить решения. Разве не то же происходило в Нижнем Тагиле, Магнитогорске, Новокузнецке?.. В Запорожье раньше, чем во многих других промышленных центрах, занялись охраной окружающей среды. Может быть, и потому, что среда здесь удивительно как хороша, и люди подобрались — казак к казаку. Среди тех, кто точно в установленный срок докладывал председателю правительства предложения, был и Григорий Петрович Харченко, в ту пору председатель Запорожского горисполкома, а ныне — вице-президент Российского союза товаропроизводителей. Это была его единственная встреча с премьером и запомнилась она деловой обстановкой, дотошным интересом Косыгина к деталям проекта. Новые очистные сооружения замкнутого цикла включили в план капитального строительства Минчермета. Привели в порядок Днепр, взялись за выбросы в атмосферу… Но я далеко забежал вперед.

…Накануне «смотрин» Казанец отдыхал в Алуште. Там же в это время загорал Леонид Ильич. Он позвонил Казанцу:

— Чем занимаешься?

— Отдыхаю, Леонид Ильич.

— Можешь приехать ко мне? Приезжай, поохотимся, поужинаем.

Охота, правда, не удалась. А вечером, за ужином, Леонид Ильич спросил Казанца, как он смотрит на реорганизацию управления народным хозяйством, возвращение к министерствам.

Казанец, в общем, высказался в поддержку совнархозов. На Украине, где было семь мощных экономических районов, они, по его мнению, сыграли положительную роль. Он приводил убедительные примеры, в частности, по Донецкому совнархозу, который объединил Донецкую и Луганскую области. Это была мощная структура, располагающая кадрами, ресурсами, финансами. Все можно было решать на месте, а когда требовалась помощь других областей или республик, обращались в партийные органы. Прокатный стан «1700» на металлургическом заводе имени Ильича в Жданове (ныне Мариуполь) построили за 18 месяцев. Я, говорил Казанец, больше таких темпов не встречал.

— А вот Дмитрий считает иначе, — заметил Брежнев, кивая на Устинова, который молча слушал их беседу. — Он за министерства.

— Конечно, — сказал Казанец, — Дмитрий Федорович ведь еще до войны был наркомом…

А тогда, мог добавить Иван Павлович, всем правил Кремль. С республик, областей, краев только спрашивали. И до войны. И добрый десяток лет после нее.

Характерный пример привел в своих записках Нуриддин Мухитдинов, член Президиума ЦК, секретарь ЦК КПСС. «В самом начале 1954 года меня пригласили на заседание Совета Министров СССР для обсуждения проектов народ- нехозяйственного плана и бюджета. Мы, представители республик, начали высказывать свои замечания, пожелания, излагать наболевшие проблемы.

Однако председатель Госплана СССР Г. П. Косаченко сказал:

— Данный проект, включая разбивки по республикам, одобрен Президиумом ЦК. Документ приняли единогласно».

И нечего, мол, вам высовываться. Перемены в системе управления при Хрущеве на деле означали расширение прав республик, краев, областей. Предприятия целого ряда отраслей, говоря любимым ельцинским словечком, перешли в их юрисдикцию. Москва на глазах теряла нити управления.

— Словом, будем еще обсуждать, — закончил встречу в Алуште Брежнев.

Обсуждение продолжилось на сессии Верховного Совета СССР. Здесь исход был ясен: страна возвращается к отраслевой структуре управления экономикой. Брежнев и Косыгин предложили Казанцу возглавить Министерство черной металлургии. В Минуглепром пришел Борис Федорович Братченко — горный инженер, в прошлом — начальник участка, директор шахты, управляющий трестом, комбинатом, председатель Карагандинского совнархоза. Даже по этим коротеньким биографическим данным видно, что в правительство отбирали профессионалов.

За кремлевскими переменами, как всегда, внимательно следили на Западе. Вот что пишут в своей книге «История России. 1917–1995» два именитых автора М. Геллер и А. Некрич: «На этот раз сомнений не было: к власти пришли инженеры. Не имело значения, что большинство из членов Политбюро, получивших в далекие годы юности инженерные дипломы, никогда не работали по специальности, сразу же выбрав профессию партийного работника. Посол ФРГ в Москве не находит слов для выражения своего восхищения «технократами в лучшем смысле этого слова» Косыгиным и Громыко. «Технократы», «менеджеры», консерваторы — так видит Запад администрацию Брежнева».

Сами-то авторы, как видно из этого небольшого отрывка, не разделяют «восхищения технократами». Вообще в своем четырехтомном труде, рекомендованном Госкомитетом РФ (каким?) «в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений», они, мягко говоря, недоброжелательно пишут о нашей стране. С их взглядами спорить не буду — это отдельная тема. А вот промолчать о фактических неточностях, рассыпанных по «учебному пособию», нельзя. Известные историки поместили город Николаев на Азовское море, уволили Косыгина с должности премьера в 1979 году, а на самом деле это случилось в октябре 1980-го, «наградили» Брежнева Ленинской премией по литературе 21 апреля 1979 года, за год до присуждения…

Представляется, что западные дипломаты, эксперты, аналитики были точнее в своих оценках нового советского руководства, чем его критики — историки, эмигранты. Вот что писал в то время американский журнал «Ньюсуик»:

«Косыгин — новый тип советского руководителя, не столько идеолог, сколько практик… Человек такого типа мог бы возглавить крупную корпорацию вроде «Форда» или «Дженерал моторс», но не кажется способным руководить политической партией. Он, возможно, будет рассматривать проблемы с точки зрения фактов, прагматически и логически… Косыгин поднялся наверх главным образом благодаря своей абсолютной преданности любому делу, которым он занимался, начиная с работы на ленинградской текстильной фабрике. Пристрастие Косыгина к логике будет, несомненно, полезно для русской экономики, да и во многих других областях оно окажется новшеством».

…Иван Павлович Казанец проработал с Косыгиным 15 лет. Вместе бывали на металлургических комбинатах — Череповец, Урал, Донбасс. Как и другие министры, один-два раза в месяц приходил к премьеру «по возникающим вопросам». На такие встречи по рабочему графику обычно отводилось 20–25 минут, но Косыгин нередко задерживал гостя. Рассмотрев дело, с которым пришел министр, Алексей Николаевич начинал задавать вопросы по своей тематике. У Казанца интересовался, как работает тот или иной металлургический завод, расспрашивал, что представляют собой директора предприятий. Интересовался технологией отдельных производств. Причем в деталях.

— Это был интерес человека, который хочет впитать все новинки и использовать их, — замечает Иван Павлович. — Я считаю, что это был самый сильный председатель правительства после Сталина. Он знал и отдельные отрасли, и в целом всю экономику. После Сталина его ни с кем сравнивать нельзя. А вообще я запомнил Косыгина как бы в двух лицах.

Он был совершенно разным в официальной обстановке и в неофициальной. Вот заканчивается, к примеру, заседание комиссии СЭВ по черной металлургии в Праге. Вечером Алексей Николаевич приглашает членов нашей делегации: «Пошли ко мне обедать». И здесь он становился совсем другим человеком. Я знал его дочь, Людмилу Алексеевну, она была директором Библиотеки иностранной литературы, мы встречались на активах, конференциях Ждановского района Москвы. Спросишь его о семье, он отвечает и видишь, какой это душевный человек, как трогательно он относится к своим близким.

Параллельно с формированием правительства в Кремле под личной опекой Косыгина работала группа крупнейших ученых и экономистов, определяя главные принципы реформы. Их предложения почти год обкатывались на предприятиях, широко обсуждались в печати, в партийных, хозяйственных кругах. 27 сентября 1965 года их рассмотрел пленум ЦК. С докладом выступил Алексей Николаевич Косыгин.

— На рассмотрение Пленума ЦК КПСС, — говорил он, — представляются предложения, во-первых, по совершенствованию планирования, усилению хозяйственной инициативы предприятий и экономического стимулирования, и во-вторых, по улучшению организации управления промышленностью. Первая группа вопросов тесно связана с утвержденным на днях новым Положением о социалистическом предприятии, а вторая группа — с постановлением о расширении хозяйственных прав союзных республик. Все эти вопросы составляют единое целое.